ЦИЦИАНОВ К. Д.

ИСТРЕБЛЕНИЕ КАРДИКИОТОВ АЛИ-ПАШОЮ, ВИЗИРЕМ ЯННИНСКИМ В 1812 ГОДУ

Али-Паша умел разными происками и злодействами покорить все города Албании. В 1812 году вся область Акрокеравнская была ему подвластна, кроме двух городов Аргиро-Кастрона и Кардихи.

В военном искусстве, говорит Макиавелли, ничего нет легче того, что кажется невозможным. Город Аргиро-Кастрон пользовался такой славой в Албании, что его считали неприступным, как по выгодному местоположению, так и по храбрости жителей. Не смотря на то, лишь только войска Визиря показались под стенами; пресекли течение рек, доставлявших оному воду, и разрушили мельницы, то город немедленно сдался на капитуляцию. Новая тактика Али-Паши ужасала. [146]

всех; он не довольствовался уже, как древние шипетары, одной ружейной пальбою и блокадами. Англичане обучили его другому образу действия: они снабдили его из арсенала Мессинского артиллерией всякого рода, мортирами и новоизобретенными ракетами, коих один гром сеял страх в рядах неприятельских.

Али-Паша, узнавши о взятии Аргиро-Кастрона, велел войсками своим идти на Кардики: он помнил еще то горестное время рабства и уничижения, которое он провел в сем городе со сестрою и обещание, данное им матери на смертном ее одре, истребить народ, коего бытие приводило ему на память прежнюю его скудость и неволю (1) Камко, мать Али Паши и Хайницы, сестры его, кончила преисполненную злодеяниями жизнь свою гнусным заклинанием. Она перед смертью велела прочищать завещание, в котором предписывала детям своим истребить коль скоро то будет возможно, жителей Кардики и Кормова, коих она некогда была рабою, вместе с ними: грозя им проклятием, если не исполнят сей последней ее воли. Далее требовала она умерщвления некоторых лиц и обязывала детей сжечь означенные ею селенья. Очевидец рассказывал мне, что она умерла в исступлении бешенства (Dicens in superos aspera verba deos. (Изрыгая хулы на небо)), а при кончине своей отправляла она гонца за гонцом к сыну, желая видеть его на одре смерти; небо отказало ей в сем удовольствии!.... Она изрыгнула нечестивую душу свою в объятиях Хайницы; Али прибыл в Тебелен через час после ее кончины.. Горько плакал он над нею; и на гробе ел поклялся повсюду преследовать и истреблять общих врагов.). В другое время он не [147] отважился бы на сие предприятие: город, лежащий в горах, состоящий из нескольких домов каменных крепко выстроенных, с зубцами и бойницами, снабженных нужными припасами, и защищаемых людьми отчаянными, был почти неприступен. Притом, если бы сия осада была продолжительна, и со стороны Али-Паши воспоследовала малейшая неудача, то во всех селениях Акрокеравны произошло бы возмущение, последствия коего могли, быть для Яннинского Сатрапа весьма важны. Кроме сего должно было ожидать сильного сопротивления от Мустафы, Паши Дельвинского, и главных Беев Хамурийских, кои последним убежищем считали Кардики. Сии несчастные, приведенные в отчаяние, решились в сем городе обороняться до последней капли крови, будучи ободряемы к тому Султаном, обещавшим им вспомоществование, если они согласятся противиться Паше еще несколько месяцев. [148] Полагаясь на сие обещание, Беи съехались в Кардики, хотя могли бы они иметь вернейшее убежище в Корфу, где французский генерал Донзелот с особенной лаской принимал гонимых судьбою и тираном. Сие благородное и христианину приличное обхождение с знатнейшими турецкими изгнанниками, сделало на Беев столь сильное впечатление, что они решительно хотели оставить Кардики; но уже было поздно, ибо войска Али-Паши окружили город.

Скоро начались военные действия с турецкими передовыми постами: обе стороны сражались с одинаковым счастьем и по-видимому должно было ожидать от кардикиотов долговременной и упорной обороны; но вскоре оказалось в низшем сословии осажденных крайнее неудовольствие. Сия часть граждан, привыкшая заниматься хлебопашеством и свободно пасти стада свои в горах и долинах, не могла вынести притеснений осаждающих турок. Вся область занята была неприятелем, славным своей жестокостью и варварством: удрученные поселяне желали капитуляции; начальники их принуждены были согласиться; город был сдан на выгодных условиях, в коих Али-Паша всячески старался выказать свое великодушие и милость. Оные [149] состояли в том, чтобы Мустафа-Паша, Демир-Дост, прежде бывший сослуживец Али-Паши, помогавшей ему при взятии Кормова, Сали-Бей-Гока, происходящий от первого колена гоков или геков, поселившихся в Албании, семьдесят два Бея, начальники знатнейших Шипетарских фаресов, исповедующие магометанскую веру, и сильнейшие владетели в Империи, немедленно отправились в Яннину, где им принятым быть с честью, приличной их сану и достоинством. Также, чтобы им можно было беспрепятственно располагать своим имуществом, а семействам их пользоваться всеобщим уважением; чтобы жителям Кардики без исключения считаться вернейшими друзьями Визиря; чтобы обеим сторонам забыть прежние притязания, а Али-Паше признан быть владетелем и покровителем сего города. Наконец, чтоб не чинить взыскания за нанесенные прежде сего обиды.

Вследствие сего примирения, подтвержденного клятвой на Алкоране, одна часть города вручена была полководцам Сатрапа, не с полной однако же доверенностью; ибо Сали-Бей-Гока и супруга его, покинутая жена Мухтара-Паши, лучше захотели лишить себя жизни, а не отдаваться в руки Али. [150]

Другие начальники, не столь решительные, вместо того, чтобы подражать сему геройскому примеру, отправились в Яннину, полагаясь на честное слово Визиря. Их путь, подобно жертвам, влекомым в храм Эвменид, был усеян цветами. Везде для них приготовлены были конные подставы и приличные квартиры; в Эпирской же столице они встречены были с музыкой и при восклицаниях алаи, которое у турок значит тоже, что у нас ура. Али, ожидавший их, стоя во дворце, пошел к ним на встречу; по первом лобызании, состоящем в целовании его ног и в битии челом с землю, он принял их с изъявлением полной радости; сказал им, что с сих пор считает их своими родственниками; назначил каждому столовое жалованье и покои в загородном своем дворце, позволил им даже носить оружие, иметь стражу и слуг. Сии последние особенно сделались предметом его ласки; он хвалил их верность и обещал милости тем, кои последовали за своими господами. Ежедневно приезжали в Яннину крестьяне, принадлежавшие Беям, и были принимаемы с отменной благосклонностью так, что Визирь не стал показываться народу иначе, как окруженный кардикиотами, [151] осыпанными его благодеяниями и его благословляющими.

Сие происходило в феврале месяце 1812 года: вся область Акрокеравнская была уже покорена Али-Пашою. Беи, состоявшие во власти его, находясь в спокойном бездействии, желали единственно быть забытыми. Они, казалось, и достигли бы своей цели, но вдруг, в ночь на 7 марта сильная пальба в замке и жалостные вопли известили испуганный город, что заложники (реемия) были атакованы. Визирь, привыкший, ничего не почитать священным, хотел захватить их врасплох и умертвит тайно; но они, укрепившись в покоях и стреляя в убийц, оборонялись до самой зари. На рассвете положили они оружие и сдались тирану, который, не смея в виду народа пролить кровь сих невинных жертв своего коварства, велел наложить на них тяжкие оковы, говоря, что они покушались бежать, а дабы вовсе отнять у них способ в самом деле оправдаться в сем несправедливом обвинении, он велел их насадить в тюрьмы монастыря, лежащего на острову озера Яннинского.

Овладев, таким образом, Мустафою Пашою и семидесятью двумя аманатами, Визирь Али объявил, что он имеет [152] намерение отправиться в Кардики. После столь гнусного поступка его с Беями, нельзя было ожидать, чтобы и прочие условия мира были сохранены в точности.

Грозная повелительница Аргиры, Хайница, удалившаяся по смерти меньшего своего сына Аден-Бея в Либоово, весьма обрадовалась взятию Кардики. Мщение согрело ее сердце, оледеневшее от печали: она написала Паше следующее письмо: я не буду называть тебя ни Визирем, ни братом, если, ты не выполнишь обещания, данного матери на смертном ее одре. Ты должен, если хочешь быть еще сыном Камки, ты должен разрушить, город Кардики, истребить его жителей, а жен и девиц отдать мне, как жертв общей нашей мести! Не хочу спать иначе, как на постели, набитой их волосами. Будучи теперь повелителем кардиниотов, не забудь обид, нанесенных ими нам во дни унизительного нашего рабства; пробил час мщения: да исчезнуть они с лица земли!

Али-Паша без сомнения исполнил бывшею сестры, своей: одно еще препятствие подавало несчастным побежденным надежду на спасение. Он мог умертвить христиан городов Илвицы, Св. Василия и [153] Превезы, не огорчая Дивана; но посмел ли бы он истребить народ магометанский?

На третий день по отъезде своем из Яннины, Али-Паша прибыл во дворец сестры своей в Либоово. Очевидцы заметили, что при свидании его с ней, сия огорченная женщина, не престававшая оплакивать потерю возлюбленного сына своего, в первый раз после его смерти предалась радости. Слезы, как будто бы очарованием осушились на ее ланитах. (По смерти Аден-Бея, Хайница молотком разбила свои и его алмазы, сожгла драгоценные наволоки и меха, и принудила его вдову спать возле себя на земле, на соломе. Зеркала и украшения ее чертогов были все без исключения разрушены: оконные стекла выкрашены черной краской, а разбитые заклеены бумагой. Счастье как будто бы улетело из ее дворца, она подобно Екатерине Медицейской, потерявшей сына своего, во всем желала изобразить вечную свою скорбь и печаль.). Жилище ее дотоле покрытое плачевными паволоками, внезапно облеклось в богатые ковры и украсилось пышной мебелью; она начала показываться народу и принимать гостей, как будто бы праздновала некое счастливое происшествие. Велела пиршествами и пением торжествовать возвращение к ней любезного брата; рабы ее надели брачные одежды; все славило прибытие могущественного [154] властелина; в тот же день он поехал в Хендрию.

Замок сей, построенный на вершине утеса, недалеко от правого берега Целидна, господствует над долиной Дринопольской. С высоты его можно видеть город Кардики, дефиле Антигоновы и всю область Аргиру. Подобно гению мрака, на сей скале учредил Али свое судилище и призвал туда для переговоров древнее поколение абантиды, кавказских кардухиотов, уже более двадцати пяти веков живущих в горах Акрокеравнских. На следующее утро, вестники Визиревы, прейдя в Кардики, обнародовали жителям общее прощение, повелевая всем мужчинам, начиная с 10 летних отроков до поседевших старцев, прибыть в Хендрию, дабы услышать из уст самого Паши акт, возвращающий им прежнюю свободу.

Несмотря на сие объявление, подтвержденное со стороны Сатрапа клятвенной присягой, все жители Кардики, сомневаясь в честности злодея, погружены были в уныние. Дрожащим голосом спрашивали они друг у друга: может ли кровожадный Али быть великодушным? Жены и дети наполняли воздух воплем отчаяния; в мечетях толпились старцы и отроки, [155] призывавшие Всевышнего на помощь своему отечеству. Жены выбегали из гарема, останавливали обнимали супругов, детей и братьев своих, прощаясь с ними как будто бы на веки. Расставались на несколько часов; но по некоему предчувствию, прощались навсегда. Почто сии горестные минуты, столь быстро протекшие для счастья целого погибающего народа, не ознаменованы были каким-либо решительным и мужественным предприятием!

Был случай кардикиотам умереть за отечество и увенчаться бессмертной славой на его развалинах; но несчастие унизило чувства народа, лишенного прежней свободы. Они кладут оружие, удаляются, проливая горькие слезы, между тем как многочисленные отряды турок занимают оставленные ими жилища... Ужас и горестное предчувствие стесняют их сердца; они сошли с гор, рассыпались по полю, но прежде нежели потеряли из виду милую родину свою, остановились и в последний раз обратили взоры на город, занятый врагами!

Они пали на колена, смешивая любезное название Кардики с воплем отчаяния, наконец, в глубокой горести умолкли; старцы принуждают их идти далее. Они [156] силятся покинуть места, откуда еще могут видеть отечественные кровли; с прискорбием подвигаются вперед, переправляются через Целидн, идут в Хендрию и падают к ногам Сатрапа, который ожидал их в сонме четырех тысяч телохранителей. Они умоляют его даровать им прощение (аман ея рабби); называют его своим государем; просят пощады ради сыновей его, ради его отеческого великодушия, ради всего того, что может тронуть сердце человека. Соболезнование является на лице тирана; слезы орошают его ланиты. Он поднимает несчастных просителей, утешает, ободряет их, называя братьями, сыновьями и любимцами. Подзывает к себе тех, коих знал еще в юности своей, напоминает им прежние лета жизни, прошедшие войны и даже детские игры. Он плачет с преждебывшими товарищами своими, расспрашивает со вниманием об именах незнакомых, ибо с тех пор, как кардикиоты начали бороться с его могуществом, родилось уже новое поколение. Каждого из них он вопрошает с нежной заботливостью; иным обещает жалованье, другим выгодные места, и в неисчерпаемой щедроте своей, некоторых определяет в [157] училища. Наконец, как будто бы с прискорбием, прощается с кардикиотами, повелевая им собраться в ближнем караван-сарае, куда сам немедленно обещается прибыть для подробнейшего распределения милостей.

Гром гремел над вершиной горы Пелажской (Пелакос (PelagkoV), северная часть горы Мертичика. Во время равноденствия грозы здесь весьма часты.), когда Али-Паша вынесен был из Хендрии на Царских носилках волоками, гордящимися сей унизительной должностью: он направил путь свой к караван-сараю. Все славили его великодушие. Рабы его, положив носилки, посадили его в колесницу, украшенную золотошвейными подушками и дорогими наволоками. Он приказывает своим чоадарам (чоадар приближенный, поверенный, правый глаз Пашей в Турции) следовать за ним и быть готовыми к нападению на кардикиотов при первом знаке. Между тем велит кучеру ударить по лошадям и объезжает караван-сарай; уверившись, что никто из оного убежать не может, он останавливается, берет ружье и восклицает: бей! (врас) Изумленная стража стоит неподвижно. Он грозно [158] повторяет смертный приговор: воины кладут оружие. Он хочет увещевать их; они единогласно отвечают, что Магометане не могут проливать крови единоверцев. Чем более он приходит в ярость, чем более грозит им, тем хладнокровнее отказываются они исполнить злодейскую его волю. Некоторые из них осмеливаются даже требовать прощения кардикиотам. Он повелевает им удалиться, и обращаясь к итальянцам, служащим за деньги при особе его, говорит: “Вам, храбрые латинцы, поручаю истребить врагов моего имени! Отмстите за меня, и я возблагодарю вам несчетными благодеяниями”. Сии слова произвели громкое роптание в черной дружине Матийских Шипетаров (их называют верными, потому что они носят черный шлем, покрывающий их голову и плеча). “Нам, сказал латинский воин Андрей Гоззолурий. (Андрей Гоззолурий, племянник Дон-Прима, аббата Орохерского, был старший капитан под начальством Леша, командовавшего тогда корпусом вспомогательных войск латинских, нанятых Али-Пашою), нам предлагаешь ты убивать людей безоружных? Бежали ль мы когда-нибудь пред неприятелем или учинили что-нибудь такое, что [159] побудило тебя осмелиться требовать от нас гнусного смертоубийства? Али! Спроси гоков Скодрийских; они здесь; спроси начальников красного знамени (гоки или геки назывались красными, потому что имели красную одежду), страшились ли мы когда-нибудь смерти. Отдай кардикиотам взятое у них оружие; да выйдут они в поле, да изготовятся к бою, и тогда узри, сколь ревностно будем мы служить тебе”.

Сии слова поразили Сатрапа подобно громовому удару. Он в бешенстве не знает что делать; пена течет из уст его. Бури волнуют его душу; слово прощаю! готово было вылететь; но один из рабов, низкое орудие злодейств его, воскликнул: Визир, предлагаю тебе мою руку, да падут враги твои! Вслед за сим толпа рабов сераля, увлеченная примерам презрительного своего начальника, спешит обнажить мечи; сто пятьдесят бесстыдных убийц жаждут омыть руки в крови невинной.

Али отдает предводителю палачей свое собственное ружье. Латинцы удаляются, а чоадары падают на колена, [160] простирают руки к небу, как будто бы ожидая гнева Вседержителя.

Читатель легко вообразит себе строение четвероугольное, со всех сторон окруженное стенами, непокрытое и наполненное шестьюстами семидесятые жертвами: страх и надежда попеременно волновали их душу. Он также легко вообразит их ужас, когда внезапно появилась на стенах туча вооруженных разбойников, устремляющихся на них со свирепостью тигров. Между тем кардикиоты, не понимая сего, еще не отчаивались, но вдруг, по данному Визирем знаку, всеобщая, сильная ружейная пальба, сопровождаемая громким криком, известила их, что все для них потеряно. Злодеи употребляли кинутое чоадарами оружие для поддержания непрестанной пальбы, сквозь гром которой слышан был вопль умирающих. Кардикиоты, осмелившиеся лезть на стены, были заколоты кинжалами; сын падал подле отца; кровь старцев смешивалась с кровью отроков. Наконец, через полтора, часа, вопли умолкли, а с ними и гром оружия.

Между тем, как в Хендрии происходило сие ужасное убийство, в самом городе Кардики жены и дети были исторгаемы из под отеческих кровлей и влекомы к [161] Хайнице. Матери семейств, юные девы обрученные были обесчещены бешенствующими воинами Сатрапа. Сим исполнял Али-Паша обещание, данное им безжалостной сестре своей в Либоове. Несчастные жертвы были представлены Хайнице, избитые, окровавленные, не знавшие ничего о том, что происходило в Хендрии: они приходят в Либоово и падают ниц пред грозной Хайницей. Она велит сдернуть с них покровы и отрезать длинные власы, коими набивают ее постель. Потом восходит она на сей трофей варварства и с восторгом взирает на толпу безмолвных кардикиоток; она торжествует и издеваясь над несчастными, произносит приговор, повторяемый вестниками: горе тому, кто даст убежище, одежду или пищу женам, девицам и младенцам Кардики! Я осуждаю их вечно странствовать по лесам и предаю их свирепости хищных зверей, да сделаются они их добычей, по гибнув прежде с голоду!

Вследствие сего, несчастные провели остальную часть дня и целую ночь на открытом воздухе, наполняя горы Либоовские криком и воплями. Многие жены умирали в родах; младенцы издыхали от хлада и голода. Все бы погибли, если бы Сатрап, [162] будучи, может быть, мягкосердечнее сестры своей, не разрешил ее страшного приговора, повелев, чтобы пленницы распроданы были по всем отдаленнейшим местам его области. Между тем повелел он воздвигнуть мраморный памятник для предания позднейшему потомству мести, исполненной и обещанной им матери на одре смерти. С сих пор путешественники, посещающие долину Дринопольскуго, всегда с любопытством осматривают столп Хендрийский. Изображенная над громадой костей убиенных кардикиотов, золотая на турецком и греческом языках надпись означает, когда происходила месть, также число мучеников, павших под секирой злодея в честь Камки.

Али-Паша, удовлетворив своей жестокости, возвратился в Тебелен, где успел захватить еще двенадцать кардикиотов, коих немедленно умертвил на гробе матери. После сего, он заперся во дворце, приказав палачам петь песни и плясать, для прославления дня, ознаменованного злодейством. Он велел разными шутками издеваться над теми, коих кровь еще дымилась: происходивший от того шум, восклицания толпы подлых и низких рабов, доставляли новую пищу его бешенству: он [163] долго наслаждался сим постыдным зрелищем и лег спать весьма поздно. Какая ночь, после столь ужасного дня, могла возвратить ему спокойствие? Воспоминание пролитой крови томило его воображение, и мрачная меланхолия последовала за гнусным наслаждением чувственности. Тщетно искал он покоя; фурии волновали душу, и сон убегал отягченных зениц его. Внезапно одна мысль его поразила. Он вообразил (сие происшествие рассказывает очевидец), что аманаты Кардикиотские, хранимые в монастыре Сотирасском, может быть, отдыхают спокойно в то время, когда он изнемогает от тоски... “Они отдыхают, сказал он: да заснут же сном вечным!” Призывает секретаря и диктует смертный приговор. Ненасытный кровью, он включает в список назначаемых жертв и Беев Авлонских. “Да погибнут они на веки, сказал он, но я бы желал еще...” Тут проворчал он несколько слов, и свидетели поняли, что он хотел, но не смел назвать тестя сыновей своих, Ибрагима Пашу; сей не испил еще всей чаши горестей ему предуготовленных. В сию ночь, которую он от бессонницы провел в злодействах, Али-Паша отправил гонца к сыну своему [164] Вели, Паше Морейскому, и к другим, с просьбой истребить всех находящихся при них кардикиотов.

Как скоро приказание Сатрапа пришло в Яннину, началась казнь аманатов. Демир Дост и все семьдесят Беев прошли попеременно через руки палачей. Поелику злодеи изобретали разные способы мучения, то оные были весьма продолжительны. Всякий день народ извещался о убийствах предыдущей ночи: в озере находили мертвые тела; на больших дорогах валялись туловища без голов, съедаемые псами; во многих местах возвышались новые могилы; всеобщее торе постигло Эпир. Граждане не смели разговаривать на улицах; страшились даже кланяться друг другу, полагая, что сия учтивость могла быть принята за некое сострадание или за род заговора. Народные торжища, церкви и мечети были пусты. Многочисленные патрули бродили по улицам; передетые доносчики подслушивали разговоры; одним словом, все граждане были подозреваемы. По захождении солнца, не смел никто разводить огня, и даже в собственном семействе боялись изливать сердечные чувства.

Но Али-Паша еще не был насыщен кровью. Чрез шесть месяцев по [165] истреблении кардикиотов, он велел умертвить Мустафу, Пашу Делвинского. Мало сего: он простер злодейство и дерзость до того, что не смотря на строгое предписание Султана освободить Ибрагима Пашу Бератского, он посадил сего старца и сына его в тюрьмы дворца так называемого старого Сераля.

Сей гнусный поступок привел в отчаяние двух дочерей Ибрагима, супруг Мухтара и Вели: не смотря на слезы их, сии последние не решились восстать против отца-тирана. Один только Дервиш осмелился возвысит голос и предсказать Сатрапу казнь, которую Небо некогда должно послать на него. Сей философ, живущий в новой Ниневии, Шеик Юсуф, почитаемый всеми магометанами за строгость нравов, не страшась ни могущества Али, ни его имени, входит без доклада во дворец. Стражи встают, видя его; двери отворяются; Сатрап оставляет ложе и кидается на встречу тому, кому предшествуют святость и почтение, между тем как Дервиш повелевает ему сесть, сам же стоя располагается говорить, как страшный и праведный судья.

Дрожащий Али тщетно молит его сесть вместе с ним на софу; [166] хладнокровный Дервиш неподвижен подобно скале и мрачен подобно громовой туче. Злодей ничего не может скрыть пред сим почтенным старцем: все ему известно. Он упрекает его в прольенной крови, в уничижении человечества, и в несчастиях Ибрагимовых, который у последователей Ислама именуется, праведным из праведных “Я топчу здесь ковер, сказал он, вижу пол, омытые слезами несчастных жертв твоего властолюбия. Сие ложе на которое просить меня сесть, дымится кровью, кровью братьев твоих убиенных Камкою во время их детства. Мечи, украшающие передние твои покои, напоминают истребление сульотов и акрокеравицев, о коих вера предписывает нам сожалеть как о заблудившихся овцах, повелевая почитать их, пока они пребывают в пределах должного повиновения. Я отсюда вижу гроб Эмине, твоей добродетельной супруги: ты был ее убийцей! С ужасом взираю на озеро, в которою ты потопил семнадцать матерей семейств, и которое ежедневно наполняется жертвами твоего бешенства, подобно аду, которым некогда и ты поглощен будешь. Твоя проклятая, беззаконная сестра, осквернила религию, сорвав покровы с жен [167] Кардики. Она разодрала утробу одной из сих несчастных, дабы исторгнуть из оной младенца, родившегося от отца, на казнь осужденного (Хайница разрезала бритвой утробу одной женщины, почитая ее беременной от кардивиота (1812 года).). Злодей! Услышь правду. В городе, вне города, в горах, всюду говорят о твоих злодействах. Ты не может ступить, чтобы не попрать праха творения, созданного по подобию отца вселенной и сведенного тобою во гроб. Ты живешь в пышности, в роскоши, окружен льстецами; разве лета твоей жизни еще не сказали тебе, что ты смертен, что некогда ты должен”..... “Остановись, отец мой! вскричал Визирь со слезами; ты произнес имя Эмине (Али-Паша во всю жизнь свою боялся тени ее, подобно Нерону, умертвившему Агриппину): не проклинай меня более (Шеик Юсуф, уроженец Яннинский, имеющий семьдесят лет от роду, заслужил доверенность и почтение черни строгими правилами, мудростью и постоянством. Довольствуясь охапкой соломы, куском хлеба и кринкою воды, он всю жизнь свою посвятил молитве и милостыне. Он гнушается прикоснуться к христианину, есть с ними вместе и здороваться с ним, но не смотря на то, что он фанатик, он не преследует иноверцев. Узнавши, чрез сорок лет по смерти отца своего, что сей последний должен был одному греку пятьсот рублей, он сыскал семейство его и вручил оному с процентами должную сумму. Он завсегда отказывался принять предлагаемые ему Визирем дары, почитая их добычей хищения и грабежа.)”. Шеик не [168] удостоив его ответа, выходит из его чертогов и стряхнув пыль с сандалий своих, возвратился в пустыню, неуверенный в исправлении Али-Паши, но довольный тем, что изрек правду злодею.

Текст воспроизведен по изданию: Истребление кардикиотов Али-Пашою, Визирем Яннинским в 1812 году // Сын отечества, Часть 76. № 11. 1822