“Вы должны употребить все возможные средства к воспламенению славянских народов, чтобы согласить их с нашею целью; на пример, обещайте им независимость, учреждение славянского государства, денежные награды людям более влиятельным между ними, ордена и чины приличные, как для начальников, так [1528] и для рядовых. Наконец, в дополнение к этому, вы можете прибавить все то что найдете удобным и согласным с обычаями народа и с настоящими обстоятельствами. Поручается вашему благоусмотрению устроить порядок в гражданской администрации этого края”.

“Если мир с турками будет подписан прежде прибытия вашего на место назначения, прибавьте к оному условие о союзе наступательном и оборонительном. Так как наши сношения с австрийским двором изменились, то вероятно и условия мира должны быть также изменены. Нужно требовать, чтобы турки не только не мешали бы сербам и другим христианским народам, находящимся под их владычеством, помогать нам, но чтобы и сами они были расположены откровенно и добровольно употребить все зависящие от них средства для действия против общих наших неприятелей. Чтобы вернее их уговорить можно обещать, после победы над неприятелями, возвратить им Республику Рагузскую и Ионические острова, которыми они прежде владели”.

“При таком положении дел, чтобы скорее и удобнее устроить дополнительные статьи к мирному договору, вы можете, если найдете нужным, употребить к этому г. г. Италинского (Достопамятный дипломат, уроженец Малороссии, по духу ученик Безбородки, заставлявший в чужих краях уважать русское имя. Он кончил жизнь посланником в Риме и, сколько нам известно, не оставил потомства.—П. Б.) и Бароци. По этому поводу вы отправите их в Константинополь с тем, чтобы они старались уговорить Порту согласиться на предложения, которые ей будут сделаны и уверить ее, что так как мир с Россией ставит ее в опасную вражду с Францией, то ей также как и нам необходимо принять участие в успехе оружия нашего против Наполеона”. [1529]

“Притом предлагаемые нами средства будут иметь для нее ту пользу, что, не имея надобности действовать своими войсками, она не понесет никакой потери”.

“Если, после всего этого, мир с турками не состоится, то употребите все средства к распространению влияния вашего на все части Оттоманской Империи. Нужно будет возбудить греков свергнуть с себя несносное для них турецкое иго, вступить в переговоры с Али-Пашой, подать ему надежду на независимость и признание за ним титула короля Эпирского; распространить прокламации между албанцами, и посредством хорошей платы устроить из них отдельную милицию. Если бы все это не подействовало на Али-Пашу, тогда употребить все средства, чтобы свергнуть его и учредить такое правительство, которое было бы нам благоприятнее”.

“Другие средства к достижению нашей цели представятся вашей проницательности сами собою, когда вы вступите в должность, и я не сомневаюсь, чтобы вы не у потребили их с пользою”.

“Что касается до военных распоряжений, по армии или по флоту, мы уполномочиваем вас делать изменения, какие вы по вашему усмотрению найдете нужными для пользы службы, смотря по обстоятельствам и местным средствам”.

“Мне кажется, что военное устройство упомянутых народов должно согласоваться с обычаями их земли; однако, если бы возможно было водворить у них, хотя в некоторых частях правила военной дисциплины, то воспользоваться этим и не терять из виду, что порядок и точность везде полезны, особенно для успеха военных действий. Военные снаряды, как-то ружья, сумки, патроны и проч. будут вытребованы из Англии и вероятно доставлены посредством ее флота, находящегося в Адриатическом море; таким же [1530] образом получится и сумма денег, потребная для необходимых нужд”.

“Чтобы подкрепить эту славянскую милицию, нужно дать ей такое количество пехоты, какое вы найдете нужным с достаточным числом кавалерии и артиллерии. Не упускайте из виду того, что мы должны находиться в оборонительном положении против Порты, на случай если война не будет окончена” (Сличи Р. Арх. 1868, стр. 111, где напечатана записка Стратимировича. —П. Б.).

“Мы будем стараться также получить морскую помощь от англичан, чтобы вторгнуться в те места, в которые будет направлено наше нападение, на пример на пристань Катаро, Триест, на Фиум, на Рагузу и проч., и, кроме того, будем требовать усиления блокады Корфу, чтобы прервать всякое сообщение с Турцией”.

“Можно надеяться, что войска, находящиеся в Сицилии, будут также действовать. На сей предмет вы, при первом удобном случае, войдете в сношения с начальниками войск сухопутных и морских; старайтесь установить с ними возможные сношения”.

“Давая вам эти краткие наставления, заключающие в себе главный очерк касающихся до вас действий, мы надеемся, что изучение местности доставит вам новые соображения к изысканию способов, удобных для отражения вооружившихся против нас неприятелей”.

“Известное усердие ваше к нам служит залогом, что вы оправдываете выбор. которой мы сделали, поручив вам такой важный пост. Примите это как знак доверенности нашей к вам”.

19 апреля 1812. С. Петербург.

Адмирал выехал из Петербурга 2-го Мая и прибыл 11-го в Яссы. Но в продолжение этого времени, Кутузов, узнав, что слава подписания мира предоставляется другому, начал снова переговоры и поспешил заключить трактат, который не [1531] соответствовал новым предположениям Государя.

Вот что рассказывает адмирал о начале и последствиях этой войны.

Война с Турцией началась в 1800 г. вследствие министерской опрометчивости. Порта отставила господарей, князей Ипсиланти и Мурузи, в противность договору с Россией, по которому достоинство это обеспечивалось им на семь лет. Вместе с тем, полагали, что турецкое правительство готово приступить к замыслам Наполеона против России. Русский посланник Италинский протестовал против такого действия и только что получил полное удовлетворение от Дивана, как узнал о вторжении русской армии в Княжества. Он объявил, что этого быть не может, и тогда только убедился в справедливости этого факта, когда получил о нем официальное известие (Ныне историк имеет некоторое право подозревать, не была ли упоминаемая опрометчивость умышленною со стороны Петербургского министерства, управляемого тогда иностранцами.—П. Б.). Нападение это, так некстати сделанное, было следствием ошибки барона Будберга, заступившего место князя Чарторижского в иностранных делах. Будберг был посредственностью в военном звании, но достаточно было его немецкого происхождения, чтобы побудить Павла I сделать его одним из надзирателей великого князя Александра. Он не обладал соображением даже и для различия разных кабинетов Европы, и когда диктовал депешу к русскому посланнику в Дании, то говорил ему о делах Швеции; а если писал к посланнику нашему в Голландии, то упоминал о Дании. Я узнал это от секретаря его Алопеуса, человека с большим умом и талантами, которому стоило большого труда исправлять эту путаницу. При вступлении в министерство, Будберг вынудил у Государя согласие атаковать турок, в то самое время, когда причина ссоры уже не [1532] существовала. Вот как началась война, стоившая России столько людей и денег тогда, как ей нужно было соединять все силы свои для сопротивления Наполеону.

Когда Кутузов овладел турецким лагерем на правом берегу Дуная, между тем как верховный визирь с действующей армией находился на левом, подписали предварительные статьи, определяющие реку Серет границей России и возвращающие Сербию под владычество Турции. Мир должен был быть подписан через десять дней, но пока переговоры в Журже поспешно подвигались к концу, турецкий уполномоченный Галиб-Еффенди получил от Султана собственноручное письмо, в котором он, не одобряя предварительных условий мира, предписывал ему без ведома визиря стараться, чтобы были возвращены ему крепости Измаил и Килия и чтобы Россия не получила на левом берегу такого пункта, которой бы мог допустить ее к овладение одним из четырех устьем Дуная. Галиб-Еффенди получил согласие на эти изменения, и договор был заключен: но письмо императора Александра, полученное в Бухаресте 30 декабря 1822 года, изменило дело; Государь не изъявил согласия на эти уступки и объявил, что турецкая армия и на левом берегу должна остаться военнопленного. Конференции в Бухаресте была тотчас же прерваны, но турецкие уполномоченные остались еще четыре месяца в Бухаресте и не переставали вести переговоры. Вот в каком положении находились дела, когда Кутузов, узнав, что я его сменяю, тотчас же предложил туркам подписать предварительные статьи в том виде, как они прежде были составлены, и отправил их к Государю. Такая поспешность не понятна была туркам. Я же с своей стороны, уверенный, что мир будет приятен для России и для ее союзников, очень обрадовался, хотя это и было следствием маленькой [1533] хитрости Кутузова, который торопился помешать мне быть участником в этом деле. Желая предоставить всю честь этого дела Кутузову, я предложил ему остаться еще несколько дней для окончательного подписания трактата.

Трактат этот, слишком поспешно оконченный, имел неудобства. Во-первых в нем не было выговорено наступательного и оборонительного союза против Наполеона; а Государь приказал мне заключить его в Турции. Потом он не заключал в себе тех выгодных условий, которых можно бы было достигнуть.

Так я узнал, что турецкие уполномоченные имели приказание делать во всем уступки; следовательно, могли бы назначить реку Серет границею Бессарабии. Если бы Галиб-Еффенди слепо повиновался предписаниям великого визиря, он бы оставил нам все позиции, занимаемые нашей армией; тогда бы нам были открыты вход в Азию и дорога, ведущая в самые богатые провинции азиатской Турции и в рудники их. — Наконец Бухарестский трактат предавал Сербию мстительности Порты.

В продолжении нескольких лет, сербы воевали за свою независимость. Доверяя вполне России и оставаясь ей преданными, они несколько раз отказывались от посредничества Франции и Австрии. Они же первые сделались жертвою Бухарестского трактата, в котором постановлено, чтобы все крепости их передать туркам, всегдашним притеснителям их, а тогда одушевленным еще желанием мести. Они сначала надеялись, что трактат этот не будет утвержден Государем; но потом, когда уже хотели присоединиться ко мне, чтобы произвести предполагаемую диверсию на Иллирию, они получили неожиданное известие об утверждении трактата. Сначала им показалось это невероятным, и удивление их обратилось в негодование, а негодование в общий упадок духа. [1534]

Я сделал все что мог, чтобы ободрить и успокоить их; предложил им порох и оружие и поручил г. Италийскому энергически требовать у Порты, чтобы сербы не подвергались никакому притеснению от сановников, которым поручено будет управлять ими.

Проезжая через Молдавию и Валахию, я заметил, что жилища везде были оставлены, и узнал, что хозяева домов скитались по лесам, чтобы избавиться от требований властей и от притеснений солдат. Притеснения эти случались преимущественно во время стоянки войск. Дисциплина так была распущена, что грабежи производились по приказу, и что военные брали у торговцев все что только им было нужно. Я вынужден был назначить примерные наказания солдатам моего почетного караула, которые утащили провизию из соседних домов. Но можно ли удивляться своеволию солдат, когда сам генерал Кутузов, думая только о своих удовольствиях, не затруднялся в одно утро приказать своим приближенным схватить члена Валахского Дивана, мужа одной из его любовниц, и вывезти его из страны. Чтобы угодить своим возлюбленным, он освобождал друзей их и любимцев от таможенных пошлин на Дунае. Приходящие из Адрианополя караваны доставляют большой доход этими пошли нами; но доход этот скоро истощился от такой уполномоченной контрабанды и от расточительности чиновников, которые брали остальное.—Таким образом, в этих плодоносных княжествах, которые вместе с Бессарабией и округами райев должны приносить до 2 миллионов рублей, не оставалось ни денег, ни провизии, и Россия должна была содержать армию на своем продовольствии.

Когда Румянцев и Потемкин, при Екатерине II, занимали эту страну, они, обращаясь с требованиями своими к Дивану, заставляли исполнять его [1535] решения и, когда нужно было, обуздывали лихоимство туземных чиновников. Войска находились в довольстве, и жители, не будучи ни разорены, ни угнетены, день ото дня привыкали любить русское правительство.—Но время все изменило! Когда заняли Княжества в 1806 году, начали тем, что совсем изменили и запутали управление. Учредили одного президента для обоих Диванов Молдавии и Валахии, и так как он не мог быть в одно и тоже время в Бухаресте и в Яссах, ему подчинили двух вице-президентов. Вскоре потом назначили ревизоров, секретарей, переводчиков и множество мелких чиновников. Таким образом, расходы правительства учетверились, и злоупотребление во всех частях умножилось до бесконечности. Если, например, армия делала требование о высылке 50 парных подвод с волами, правительство требовало 200, министр финансов прибавлял 50 на свою долю; исправники, которым поручалось исполнение, еще увеличивали цифру, так что назначение 50 подвод доводили обыкновенно до требования 500. Тогда жители, не имея возможности удовлетворять таковые требования, просили дозволения поставить необходимое количество подвод, а за остальные заплатить, на что и соглашались, полагая за каждого быка по два и по три червонца; деньги эти делили между собою.—Соразмерно этому исполнялись и все другие требования. В первый раз я заметил, что по требованию фуража, его отпустили втрое больше того, что было назначено. Я сейчас же спросил об этом управляющего, который объяснил, что основанием этого служит положение, установленное в то время для 120 тысячной армии генерала Каменского. Я ограничил требование втрое менее и приказал вперед делать таковые назначения по мере действительной надобности.

Армия стояла в Княжествах около четырех лет, однако не позаботились [1536] составить топографическую карту занимаемой страны. Довольствовались обыкновенной для распределения войск. Когда я приказал сделать карту, мне отвечали, что не имеют инструментов.

После трех месяцев, дисциплина была восстановлена, и грабительство и, больших размерах стало невозможным. Поземельные налоги уменьшились на две трети, и успокоенные жители возвратили прежнее свое доверие к русским. Пошлины Дуная, вместо того, чтобы обогащать нескольких частных лиц, наполнили кассу армии, которая в 50 дней увеличилась слишком на 7.000.000 франков.

Император Александр написал адмиралу из Вильны 13 (25) мая следующее письмо.

Если мир уже подписан, то мы, в настоящих обстоятельствах, приобретаем бесспорно большие выгоды; но нельзя не признаться, что такой мир представляет также свои неудобства. Генерал Кутузов упустил очень важный пункт, это то, чтобы сделанный нами по этому трактату уступки были условленны союзом наступательным и оборонительным. Один этот союзе мог вознаградить нас за затруднение, которое вследствие этого мира произойдет в наших сношениях с сербами и славянскими народами, сношениях для нас очень важных, особенно в настоящее время. И так, если бы могло представиться средство выманить такой союз у Порты и ее содействие, особенно через сербов и славянских народов, против Франции и ее союзников, то это дело ни в каком случае упускать не следует. Однако, вы не должны забывать также, что если можно что-нибудь получить от турок, то никак не снисходительностью: они всегда почитают это слабостью и думают, что в них имеют нужду. Бумаги, которые канцлер вам посылает и те которые [1537] вы найдете в главной квартире, представят вам несколько тому доказательств; можно тогда только получить от них чего желаешь, если представить им опасность, явную или вымышленную, лишь бы такую, которая бы могла вселить в них страх”.

“В этом случае может пригодиться инструкция, прочитанная мне господином Ф.....Наследный Принц Шведский сообщает туркам о плане Наполеона, ссылаясь на документы полученные им, по старинным связям от людей более всех сведующих, которые окружают Наполеона. План этот, по словам Принца, состоит в том, чтобы нанести быстрый удар России и принудить ее к скорому миру, вытребовав от нее в тоже время 100000 вспомогательного войска. С этою массой, присоединенной к его армии, Наполеон тотчас пошел бы против Турции, чтобы отнять у нее Константинополь и основать там свое восточное государство, которое он думает присоединить к западному, под свое владычество. В это время, войска его в Италии, в Иллирии и на Ионических Островах, направятся на Египет, где он хочет, во чтобы то ни стало, восстановить власть, которую он прежде там основал. Наконец, —он предполагает от Константинополя, как свои, так и вспомогательные силы направить на Бенгалию, через Малую Азию, и тем нанести окончательный удар Англии”.

“Судя по этому обширному плану, в котором решено разрушение Турецкой Империи, вы усмотрите, что поручение господина Ф..... нам не бесполезно; его личный взгляд в этом деле, может быть, и не совсем точный, но все таки лучше подвергнуться этому неудобству, чтобы не оскорбить в настоящих обстоятельствах, Наследного Принца, который во всех случаях оказывает нам такое доброе расположение”. [1538]

“Пользуясь влиянием, которое поручение господина Ф..... будет иметь на Порту, вам, может быть, удастся устроить союз наступательный и оборонительный и, не изменяя плана нашего, убедить ее выставить вспомогательное войско из сербов, босняков, кроатов и других христианских народов; предложение это представить им как средство сбережения мусульманской крови”.

“К вам отправлено уполномочие на заключение союзного трактата с Портою; что же касается до Палермского и Сардинского дворов, мы еще так далеки от результатов, вследствие коих вы могли бы иметь сношение с этими дворами, что будем иметь довольно времени прислать для сего полномочие, если оно понадобится”.

“Довольно трудно теперь определить вам точно время, когда начнутся военные действия; вероятно они не замедлятся, потому что император Наполеон выехал из Парижа и должен уже быть в Дрездене, или даже в Берлине; но я вас буду аккуратно извещать о всех происшествиях”.

“Что же касается до операционного плана против австрийцев, мы другого ничего не может сделать, как армией генерала Тормасова, по линии между Леббером и Киром. препятствовать движению, которое они захотят сделать против нас; между тем, если мир с Турцией дозволит нам располагать командуемой вами армией, то вы должны будете идти на Буковину и оттуда двинуться на фланг австрийских войск, если бы они начали нападение на генерала Тормасова. Если вы будете иметь содействие турок, тогда бы можно было попробовать вторгнуться далее внутрь Австрийской монархии, как например, в Трансильванию, или даже в Банат. Это будет зависеть от ваших собственных соображений, от местности и от того, что вы получите от турок, а также, если вы воспользуетесь [1539] недовольными, когда найдете их в Венгрии”.

До разрыва с Наполеоном, император Александр, с согласия его, предложил Англии посредничество свое между ей и Францией; канцлер граф Румянцев прибыл в Париж, чтобы иметь более возможности следить за переговорами, но вскоре после сего, получен был от министра Каннинга следующий ответ: “Король Английский никогда не потерпит, чтобы император Александр за унижение, которое он испытал в Тильзите, получал удовлетворение, дозволив себе делать оскорбление Великобритании”.

Ответ этот сообщен был Государю Румянцевым, вместе с письмом Наполеона, которое я сам видел, и которое заключалось в следующем: “Когда враги наши хотят, чтобы мы были велики, будем великими; я оставляю вам Турцию, Швецию и весь Восток; делайте с этим что вам угодно, а себе я предоставляю Запад”.

Так как я не мог взять копию с этого письма, может быть некоторые выражения в нем не совершенно точны, но за смысл оного могу поручиться; впрочем, подлинный документ должен находиться в Парижских или Петербургских архивах. Каким же образом понять все то что рассказывали на счет этого во французских и английских заседаниях и в официальных актах! Не повторялось ли до приторности, что Наполеон не хотел терпеть вмешательства России в дела Востока? Письмом этим очень легко было доказать противное. Впрочем, очень возможно, что нашли бы какой-нибудь документ, имеющий совершенно противное значение, потому что Наполеон изменял политику, смотря по обстоятельствам.

Султан Махмуд не доволен был требованиями русских и, находя их унизительными для своей Империи, обиженный также отказом возвратить [1530] войска взятые в Слободзее,—готов был пристать к партии, враждебной русским. Я написал по этому случаю Государю: “Говорят, что мы у них взяли более 200 пушек, а дело идет только о 50-ти, из коих большая часть в дурном состоянии. На что нам такое большое количество пленных, содержание которых стоит очень дорого? Султану желательно их возвращение; такая уступка привлекла бы к нему расположение его народа, произвела бы благоприятное действие и для нас. Мне кажется, что в настоящее время нам не нужен ни наступательный, ни оборонительный союз. Лишь бы они не мешали нам; мы требуем от них только согласия продолжить наше пребывание в их государстве для защиты общего дела: но если они упорно будут отказывать в принятии нашего предложении, тогда нужно будет положиться на наши собственные силы Тормасов в состоянии сопротивляться австрийцам, а у меня довольно сил, чтобы удержать турок и произвести диверсию”. В письме своем от 7 (19) июня Государь извещал: “Я получил ваши оба доношения от 17 и 27 мая; отвечаю вам на них. Я надеюсь, что, по получении ратификации от визиря, вы отложили всякую мысль об уступке приобретений, которые утверждает за нами трактат: это было бы совершенно несвоевременно и даже, но мнению моему, не принесло бы нам никакой пользы, так как турки всегда почитают снисхождение за знак слабости и боязни. Я позволяю уступить пушки и знамена, но тогда только, когда союз наступательный и оборонительный будет подписан и ратификован”.

“Необходимо нужно, чтоб у вас все было в готовности, так чтобы по первому приказанию моему вы могли начать действовать со стороны Боснии”.

“Что касается до Австрии, то нужно действовать с нею осторожно. Вот [1541] положение дел, касающихся до этого государства”.

“Она поручила передать мне, что одна крайняя необходимость, в которой она находится, вследствие внутреннего своего положения, мешает ей быть настойчивой с Наполеоном и заставила ее подписать с ним союзный трактат; но что она будет действовать только с условленными против нас 30.000 человек, и если мы не будем атаковать ее с других сторон, то война будет только на одном пункте; она ручается за спокойствие на остальных по границе нашей, обязываясь не двигать большие массы сил своих. Отзывая кавалера Лебцедьтерна, ему приказано было ехать на Вильну, чтобы лично подтвердить мне эти уверения. Я отвечал на эту откровенность, что мои действия будут согласоваться с действиями Австрии”.

“На это заявление можно смотреть двояким образом. Оно может быть искренно и основано на старинной политике Венского двора, который в своих сношениях с Россией всегда видел охранение, как для Австрии, так и для Европы. Но оно может быть и притворное, рассчитанное для того именно, чтобы облегчить затруднительное положение Австрии, если бы мы атаковали ее с другой стороны”. “По точным справкам, которые я старался собрать на границах Австрии, оказалось, что нападение со стороны Трансильвании, Маната и Венгрии представило бы нам большие затруднения, потому что граница эта доставляет отличную защиту австрийцам, покрытая укрепленными дефилеями, так что с малым числом войск можно там остановить многочисленные силы. По тем же справкам мне известно, что венгерцы возьмут оружие я будут защищаться, если будет нападение на их жилища: поэтому мы будем иметь против нас умноженные силы, тогда как их конституция доставляет нам [1542] средство, которое во всяком случае нужно испытать. Эта конституция, под названием Апостолической, обязывает их вооружиться только тогда, когда на них нападают, увольняя их от обязанностей службы, если Австрия зачинщица войны. Возможно бы было, как полагают, заключить нейтральный договор с Венгерским королевством, поставив им на вид, что Россия атакована Францией вместе с Австрией; этот договор избавил бы нас от воинственного народа и лишил бы Австрию лучших полков ее. Постарайтесь собрать по этому предмету самые подробные сведения. Граф Каподистрие поможет вам в ведении этого дела”.

“По всем этим данным, мне кажется лучше бы было, чтобы действия ваши имели в виду только поддерживать армию Тормасова со стороны Буковины и сделать диверсию через Боснию и французскую Далмацию. Эта часть, по вышеупомянутым справкам, считается у австрийцев очень слабою и с малыми средствами защиты. В доказательство этого рассказывают даже, что паша Боснии, приверженец французов, ими прежде подстрекаемый, сделал несколько движений своими войсками, и в Вене была ужасная тревога. Если наша диверсия в этих странах будет удачна, мы положительно можем надеяться ослабить действия Венского кабинета, также как и вред, который он мог бы нам сделать”.

“Разберите со вниманием все мои замечания и обсудите хорошенько ваше решение. Я слишком далек от вас, чтобы иметь возможность каждый раз направлять вас; собственная ваша проницательность должна все пополнить”.

“Как только начнутся военные действия, я вас извещу с курьером.— Ожидаю с нетерпением присылки трактата, чтобы сделать благодарственное молебствие и тем обрадовать всю [1543] Россию, которая ожидает этого события с большим нетерпением”.

Я получил от Государя 13/25, июня известие о начатии военных действий с Наполеоном. Государь писал:

“Спешу вас уведомить, что военные действия начались; нас атаковали в Ковне; теперь у вас руки развязаны для диверсии, лишь бы только вы могли устроить ее с Портою. Замедление ваших извещений и ратификации Султана меня несколько беспокоит. По всему тому, что я вам замечал, нужно поступать осторожно с Австрией, чтобы не сделать из нее врага более опасного, чем она в настоящее время, когда решилась действовать только своим вспомогательным корпусом из 30000 человек. Мне кажется, что в таком случае, вы можете быть покойны со стороны Венгрии и Трансильвании; дело в том, чтобы рассмотреть, не полезнее ли будет в то время, когда вы сами сделаете диверсию к стороне Далмации, поставленные против Буковины войска направить к Могилеву (на Днестре), чтобы поддержать левый фланг генерала Торсова, или на Хотин и Каменец-Подольск, для той же цели, если бы генерал мог удержать свою позицию ближе к нашим границам. Предоставляю это вашему усмотрению; но с начала нужно быть более меня уверенным в окончательном решении турок. Боюсь, чтобы прибытие Андреосси не помешало нашим стараниям утвердить мир. С нетерпением ожидаю от вас известия; я буду сообщать вам обо всем что здесь делается”.

Меня самого беспокоила медленность ратификации: я знал, что колебание Султана происходило особенно от статей, относящихся до уступки некоторых владений в азиатской Турции. С удивлением узнал я, что г. Стратфорд-Каннинг (английский агент при Оттоманской Порте), который бы должен действовать за одно с нами, употреблял [1544] все свое влияние чтобы помешать Султану согласиться на эти статьи мира. Он забывал настоящую и общую опасность и помышлял только о том, какой вред может быть для Английской Индии, если Россия утвердится за Кавказом. Такова политика Англии: малейший призрак опасности для ее колоний заставляет ее изменять свою внешнюю политику и жертвовать выгодами своих союзников.

Государь писал от 6 июля, что дела идут хорошо. “Наполеон думал уничтожить нас под Пильной; но согласно принятому нами образу действий не подвергать себя опасности против превосходных сил и вести войну медленную, маневрируя, мы отступаем шаг за шаг, между тем как князь Багратион подвигается со своей армией на правый фланг неприятели. Вскоре мы надеемся действовать наступательно. Старайтесь, сколько возможно с вашей стороны, не упускать случая достигнуть главной цели, а именно как можно более вредить нашему неприятелю”.

Я спрашивал себя: от чего так мало войска, когда указом объявлен был набор 10-и человек, потом 16-ти с тысячи? От чего только 200.000 в строю, когда по официальным сведениям значилось 900.000, так что и интендантство отпускало ежедневно провиант на 900.000? Зачем разделять обе слабые армии Багратиона и Барклая на пространстве 75 миль, тогда как Наполеон действовал совокупными большими силами на протяжении только 25 миль? Зачем дозволить застать себя врасплох и разъединить на две части?

Со своей стороны, я был осужден на бездействие. Переговоры даже и не начинались. Турки не хотели признать вашего посланника в Константинополе до окончательной ратификации Бухарестского трактата. Наконец ратификация от Султана получена, и я поспешил представить оную императору. В то же время я написал ему: [1545]

“Мне необходимо, чтобы Ваше Величество соизволили положить предел нашей снисходительности. Сколько времени я должен зависеть от своенравия турок? Мир этот в настоящее время нам полезен действием, которое он произведет на умы как нашего народа, так и неприятелей наших; но для предполагаемого предприятия, он нас связывает и заставляет терять драгоценное время. Нужно его принять как временную сделку, которая произвела уже свое действие на неприятеля и может быть полезна нам тогда, когда дело дойдет до нового разрыва. Я полагаю его несовместным с нашими предположениями, и чтобы не терять времени, буду действовать, как будто бы союзе уже заключен. Турки могут быть недовольны этим, но лучше досадить им, чем связать себя и оставить всю армию в бездействии. Могу почти уверить Ваше Величество, что разрыв не будет иметь дурного влияния на дух народа в России, потому что узнают об этом событии тогда только, когда я уже буду на половине пути от Константинополя. Остается мне ожидать Вашего разрешения”.

Оттоманская Империя, казалось, была близка к разрушению. В прежние времена ее нравственная сила поддерживалась религией, сила же политическая и военная деспотизмом. Но фанатизм существовал только в низших слоях турецкого народа; религия была ничто иное как смесь странных предрассудков, неспособных возбудить общий дух. Деспотизм сделался ничтожным; он употреблялся только для личных выгод, или по своенравию монарха, и едва распространялся за пределы столицы. В других местах, власть была в руках пашей, всегда независимых и часто непокорных, от которых избавлялись только тем, что отдавали их во власть другим пашам, которые в свою очередь делались также непокорными. [1546]

Поход на Константинополь, представляя возможность основанию новой Империи, сильно действуя на умы союзников Наполеона, мог бы остановить нападение их на русские владения. Я готов был внезапно перейти Дунай прежде восьми дней и стоял бы перед Балканами, прежде нежели Бухарестский Диван узнал бы о моих планах; вероятно прибыл бы и к вратам Константинополя, до получения известия о моем походе Австрийским двором, или Наполеоном. Враги наши, занятые большою войною, не могли бы так скоро обратиться на нас. Между тем из народонаселения этих стран, я мог бы собрать армию не в 40000 или в 45000 человек, но множество солдат, которые бы пристали к нам или для диверсии, пли для какого-либо другого предприятия.

Обширный план Наполеона, которого сообщитель был г. Ф..., таким образом, совершенно разрушался. На этом пункте мы его предупреждали. Кроме того, я думаю, что на такого человека, как он, могли произвести какое-нибудь действие только решительные удары. Чем мы рискуем, в сравнении с тем, чем он рисковал в Египетской экспедиции? За то ему и не удалось, скажут мне. Но средства в его пользу были, так сказать, ничтожны в сравнении с теми, которые мы имеем.

Во всяком случае, эта была бы самая сильная диверсия, которую можно было сделать против Австрии и Наполеона. Она представляла России возможность самой выгодной защиты. Наполеон желал продолжения войны с Турцией, чтобы избавиться от русской армии. Эта война действительно продолжалась, но с самым печальным исходом для него. Государь писал мне от 18 июля: “Я только что собирался отправить к вам ответ на письмо ваше от 26 июня; как подучил вашу депешу от 29. Я хотел вполне одобрить предположения, сделанные вами до 26 [1547] июня, и дать вам полную волю действовать; но, признаюсь, письмо ваше от 29-го поставило меня в большое затруднение, на счет решения, какое я могу дать вам. План ваш очень обширный, очень смелый; но можно ли ручаться за успех его? А между тем мы лишаем себя того действия, какое произведет наша диверсия на неприятеля; и вообще на долгое время отнимаем у себя содействие всех находящихся у вас под начальством войск, направляя их на Константинополь. Не говоря уже об общем мнении, как наших соотечественников, так и союзников наших англичан и шведов, которые будут встревожены таким действием нашим, не прибавим ли мы себе даром новых затруднений?”

“Австрийцы, у которых в настоящее время в действии только 30.000 человек, когда увидят, что Оттоманской Империи угрожают в ее основании, вынуждены будут, если не по собственному желанию, то конечно по желанию императора Наполеона, выступить со всеми своими силами, чтобы воспрепятствовать такому исполнению, и когда они вступят в Молдавию и Валахию, тогда сообщения ваши и даже войска, с которыми вы пойдете на Константинополь, будут в большом затруднении”.

“Диверсия, на которую по письму вашему от 29 июня вы совсем решились, теперь, кажется мне, встречает столько препятствий, что может быть найдется средство более удобное всех прочих и которое могло бы произвести не менее полезные результаты, а именно: сделав размен ратификаций, довольствоваться на время этим миром, не требуя настойчиво союза, и двинуть все войска под вашим начальством, через Хотин и Каменец-Подольск, к Дунаю, где вы будете усилены армией Тормасова. которому я пошлю предписание сдать вам начальство под оною, отправив его [1548] самого начальником в Киев; и с этой значительной армией, состоящею из семи или девяти дивизий, вы пойдете на все что встретите перед собою, прямо к Варшаве; через это вы сделаете полезную диверсию для двух первых армий, против которых теперь очень большие силы”.

“Я полагаю, что остается выбрать только из этих двух планов: или диверсию к стороне Далмации и Адриатического моря, или через Подольск к стороне Варшавы”.

“Дело с Константинополем может быть исполнено позднее; если дела наши против Наполеона примут хороший оборот, тогда мы сей час можем привести в действие план ваш против турок. Но заняться им в ту минуту, когда нам и без того приходится бороться с такими затруднениями и с большими силами, мне кажется, было бы рискованно”.

“Предположите на минуту, что мы завладеем Константинополем. Разве это умножит наши силы? Останутся те же 40000 человек в вашем распоряжение, как в Константинополе, так и в Бухаресте, и сознайтесь, что они будут находиться слишком далеко, и следовательно будут иметь менее возможности действовать против главного нашего неприятеля. Все внимание наше должно быть устремлено на то, чтобы обойти его сзади, или берегом Адриатического моря, приближаясь к Тиролю и к Швейцарии, а оттуда к центру Германии и даже к границам Франции, или прямее через герцогство Варшавское, уничтожая все что неприятель там учредил и лишая его тех средств, которыми он пользуется от той страны, которая осталась позади его. Оставляю вам на выбор одно из двух; пишу к Ришелье, чтобы он ко всем исполнял ваши решения”.

“Что касается до наших событий здесь, вот уже месяц как борьба [1549] началась, и Наполеону не удалось еще нанести нам ни одного решительного удара, что он обыкновенно делал на четвертый и даже на третий день, в своих прежних походах”.

“Мы совершенно в целости и во всех отдельных стычках всегда брали верх над неприятельскими отрядами. Мы ведем войну выжидательную, потому что против превосходных сил и методы Наполеона скоро оканчивать войну, это единственное средство к успеху, на которое мы можем надеяться”. Таким образом, когда все было уже готово к решительному исполнению, на пути учреждены магазины для продовольствия, войска устроены так, чтобы они могли двигаться беспрепятственно, Черноморской флот в готовности сняться с якоря с десантным войском, народонаселение готовое принять нас с радушием, ожидая только знака чтобы действовать за одно с нами, все эти планы я вынужден был оставить и дать армии другое направление. Впрочем, эта неприятность была вознаграждена радостью, которую чувствовала армия, выходя, наконец, из такого бездействия и надеясь принять деятельное участие на главном театре войны. В самый день получения письма от Государя, армия выступила в Россию.

Два дня спустя, я получил от Императора письмо из Москвы от 30 июля. Он писал мне:

“Твердо решившись продолжать войну до последней крайности, я должен был подумать о составлении новых резервных сил. Я вознамерился отправиться на несколько дней в центр Империи, чтобы возбудить умы и приготовить их к новым пожертвованиям на святое дело, за которое мы сражаемся. Действия превзошли мое ожидание. Смоленск предложил мне 15000 человек, Москва 80000, Калуга 23000. Ежеминутно ожидаю я донесений из других губерний. Между тем войска наши еще не расстроены. В Смоленске [1550] получил я ваши ратификации. Более чем когда-нибудь я настаиваю на то, что я излагал вам в моих последних письмах. Все мысли наши должны быть устремлены на то, чтобы употребить все наши средства против главного врага, с которым мы воюем. Прилагаю при сем шифрованную депешу от С... По ней можно предположить, что диверсия делается часе от часу труднее. Если это так, действуйте по тому плану, который я вам предлагал, и немедленно идите со всеми своими силами на Днестр, а оттуда на Дубно. Вы будете там усилены всею армией генерала Тормасова и корпусом герцога Ришелье; это составит армию из восьми или девяти дивизий пехоты и из четырех или пяти кавалерии, и тогда вы можете сделать наступление или на Пинск, или на Люблин и Варшаву. Такое движение поставит Наполеона в затруднительное положение и может дать совершенно противный оборот в делах”. Отказавшись, против своего желания, от своих предприятий против Турции, адмирал помышлял о будущности Русской политики на Востоке. Он представил Императору Александру план образования консульств, который был принят. Отправляя к г. Стурдзе инструкцию на управление Бессарабией, которая Бухарестским миром досталась России, адмирал писал к нему: “Управляя Бессарабией, вы должны стараться положить основание более прочному зданию; обеспечьте право владения, облегчайте приобретение его вновь поселившимся. Общественные должности должны быть распределены справедливо; добросовестность правителей должна заставить жителей забыть прежнее отсутствие всякой правильности и закона. Доставьте жителям Бессарабии выгоду отеческой и свободной администрации. Обратите ловким образом внимание соседних жителей на страну, которую вы сделаете счастливою. Последняя война подавала большие надежды [1551] христианским населением: в настоящее время, когда наша армия действует в другом месте, надобно подумать, как сохранить их привязанность к нам и оградить от влияния наших неприятелей: болгары, молдаване, валахи, сербы отыскивают себе отечество: от вас зависит, чтобы они нашли его”.

(Переведено с французского.)

Текст воспроизведен по изданию: Дела Турции в 1812 году // Русский архив, № 9.