А. Х. БЕНКЕНДОРФ

МЕМУАРЫ

Тем временем граф Толстой, несмотря на всю свою снисходительность ко мне, с тревогой наблюдал, как полностью поглощенный своими любовными делами я утратил цель своего пребывания в Париже. Желая вырвать меня из пут страстей, он отправил меня путешествовать.

Он дал мне поручения в Вене, Триесте и Венеции. Надо было уезжать. Я был очень огорчен, но решил действовать с наибольшей быстротой с тем, чтобы как можно скорее вернуться.

В Вене я должен был задержаться на два дня с тем, чтобы сообщить некоторые новости нашему послу князю Куракину ³⁰, и получить от посла Франции указания нашим флотам, стоявшим в Триесте и Венеции, и которые в настоящий момент находились под непосредственным командованием Императора Наполеона. По дороге в Триест я встретил наши войска, которые возвращались с острова Корфу и направлялись в Россию. По Тильзитскому миру Ионические острова и устье реки Каттаро были переданы Франции.

В Триесте я встретил часть нашего флота; сухопутные войска имели преимущество при всех своих стычках с французами, и наш флот увозил с собой в качестве военных трофеев несколько турецких линейных кораблей. Но судьба островов и побережья Адриатического моря была решена в битве при Фридланде; наши храбрые солдаты и гордость нашего флага были унижены и смирились с поражением только после неоднократных и недвусмысленных приказов.

Адмирал Сенявин ³¹ командовал всеми силами, находившимися с большей частью наших кораблей в Лиссабоне; там он был заблокирован превосходящим флотом англичан, которые старались заставить его сдаться. Его уважали англичане и французы, против которых он сражался, его имя было дорого грекам, которые со всех концов собирались под его знамена.

Командиры греков-сулиотов ³², бывшие под моим командованием на острове Корфу и сопровождавшие наши корабли, нашли меня в Триесте и со слезами на глазах жаловались, что Россия их бросила, они клялись мне в том, что в любое время будут снова готовы взяться за оружие за Императора Александра.

По условиям конвенции, которая сделала Наполеона хозяином Семи Островов, греческий легион должен был встать под знамена Франции на тех же условиях, что предоставляла ему Россия. Доблестные греки, которые должны были этому подчиниться, не имея другого выхода, даже в этот момент, когда мы их оставили, потребовали в качестве первого условия, чтобы их никогда не заставили воевать против русских.

Император Наполеон нуждался в кораблях, составлявших русский флот, который был слишком слаб для того, чтобы проложить себе дорогу сквозь английские эскадры; но пожелал, чтобы линейные корабли, находящиеся в Триесте, направились в Венецию, куда, впрочем, они могли зайти, только разоружившись, [279] так он был более уверен, что корабли не ускользнут от него и что, в конце концов, мы будем счастливы отдать их ему на любых условиях.

Исполнение его воли натолкнулось на малую глубину венецианского порта, но он, тем не менее, купил наши корабли, которые гнев наших офицеров привел в столь скверное состояние, что они представляли собой весьма плачевное зрелище. Несмотря на все усилия и расходы, Наполеон так и не смог их восстановить. Наши матросы отправились в Россию пешком.

Из Триеста я направился в Венецию, где стояли наши малые суда. [286]

1809 г. К стыду своему, я почти год прожил этой беспечной жизнью, полной любви и безделья. В конце концов, хотя ни моя привязанность, ни прелесть нашей связи не уменьшились, я, тем не менее, почувствовал стыд за свое бездействие; война в Финляндии закончилась, кто-то завоевал на ней громкое имя, а я это упустил. Возобновилась война с турками ⁴⁰, и я решил, что моя честь будет запятнана, если я не попрошу у Императора разрешения отправиться в Молдавию.

Он с готовностью разрешил мне это; я простился с мадмуазель Жорж, которая проводила меня до Гатчины. Как и следовало ожидать, мы поклялись друг другу в вечной любви и нерушимой верности во всех испытаниях, и, преисполненный грусти, я ступил на путь славы. [287]

К концу июня я прибыл в главную квартиру, размещавшуюся в Галаце. Командовал армией фельдмаршал князь Прозоровский ⁴¹, а генерал Кутузов ⁴² был под его началом. Ослабевший в силу своего преклонного возраста Прозоровский, и желавший быть главнокомандующим Кутузов ревновали друг к другу. Они были заняты больше интригами, чем военными действиями. Предпринятый штурм крепости Браилов стоил больших потерь, но был отбит. Фельдмаршал обвинил в этом генерала Кутузова, а тот надеялся, что из-за этой неудачи князя Прозоровского отзовут, а он встанет во главе армии. Император решил по-другому и, чтобы прекратить всю эту унизительную возню, назначил князя Багратиона ⁴³ на место Кутузова.

Тем временем фельдмаршал провел все необходимые приготовления для переправы через Дунай. Один корпус остался у Визирского брода с целью наблюдения за Браиловым. Командующий в Валахии генерал Милорадович ⁴⁴ также потерпел неудачу, неосторожно предприняв штурм Журжи.

В то время, когда велись работы по наведению моста ниже Галаца, генералу Платову ⁴⁵ было поручено вести боевые действия в окрестностях Браилова [288] с тем, чтобы уничтожить там все ресурсы, которыми гарнизон этой крепости мог воспользоваться для пополнения припасов.

Я попросил включить меня в состав этой экспедиции. Десяток казачьих полков, драгунский полк и батальон егерей с несколькими пушками ночью переправились по мосту, наведенному через реку Бузео, и отправились ожидать рассвета за ложбиной в восьми — десяти верстах от крепости, которая пересекала обширную равнину, простиравшуюся между этой рекой и Браиловым.

С первыми лучами солнца, не чувствуя ни малейшей опасности и сопровождаемые повозками, турки вышли из города, чтобы отправиться в близлежащие деревни за провизией, которую они обычно там получали. Когда они отошли достаточно далеко и приблизились к засаде казаков, то были окружены со всех сторон, и после слабого сопротивления более пятисот человек вынуждены были сдаться в плен.

Однако по тревоге, поднятой в крепости, турецкая кавалерия начала покидать ее и двигаться в сторону казаков, которых было совсем немного. Казакам было приказано заманить врага к оврагам, где мы замаскировали основные силы нашего отряда. Этот маневр длился в течение всего дня, но заставить турок удалиться от своих укреплений не удалось; тогда, мы покинули наше убежище и попытались навязать им бой. Он начался очень вяло, неприятель не шел на риск, а мы не решались приблизиться из-за огня его укреплений. С наступлением ночи турецкая кавалерия вернулась в крепость, и мы вновь заняли нашу позицию. На следующий день мы перешли мост, и отряд вернулся в лагерь вблизи Галаца.

Эта небольшая экспедиция, какой бы короткой она не была, показала мне, насколько наши войска страдали в этом климате. Мы не захватили с собой ни палаток, ни провизию; жара стояла невыносимая, и не было ни одного дерева, в тени которого мы могли бы укрыться. Источник воды находился в двенадцати верстах от мест нашей стоянки, а из еды у нас был только сухари, а из питья — скверная водка, которой нас ежеминутно угощал генерал Платов.

Начавшиеся болезни уже к концу июня опустошили наш лагерь: часовые умирали на посту, а лошади, измученные жарой и насекомыми, погибали прямо на глазах. Очень суровая дисциплина, которой требовал фельдмаршал, в значительной степени способствовала увеличению числа больных. Сам он угасал от старости, только его душа еще поддерживала в нем жизнь. До переправы через Дунай он хотел объехать с инспекцией некоторые части, которые должны были остаться на левом берегу. Я сопровождал его в этой поездке; много раз мы думали, что он скончается у нас на руках. В Рени он настолько ослабел, что приказал отнести себя в сад и оставить на траве. Мы были рядом с ним и пребывали в глубоком молчании, наблюдая последние минуты его жизни.

Голосом умирающего он сказал нам: «Император приказал мне форсировать Дунай, я должен умереть на другом берегу; я приказываю вам доставить меня туда, если я потеряю силы и не смогу сам туда добраться». Затем он продиктовал прощальное письмо Императору и завещание своей семье. [289]

Несколькими днями позже мы привезли его обратно в Галац. Когда мост был достроен и авангард его пересек, этот почтенный старик, изнуренный годами и тяготами службы, приказал посадить себя в лодку и высадился в начале моста, переброшенного на другой берег Дуная. В эту же ночь он тихо умер, довольный тем, что в свой последний час он выполнил приказ своего повелителя.

Генерал Платов командовал авангардом, и я получил разрешение следовать с ним. На скаку моя лошадь провалилась в яму, вместо того, чтобы перескочить через нее, и я сломал ключицу левой руки. Я вновь сел на лошадь, чтобы присоединиться к генералу и вместе с ним пешком прошел по мосту, ни сказав ему о случившемся. Но по прибытии в лагерь, боль стала такой сильной, что я был вынужден позвать врача. Он вправил ключицу и перевязал меня так туго, что мне пришлось провести ужасную ночь, мучаясь более из-за насекомых, от которых я не мог защититься, чем от поразившей меня боли. Утром я со всей очевидностью понял, что не в состоянии дальше двигаться с авангардом, и меня возвратили в Галац.

Моя рука снова заболела, и сделанная мне вторая операция по ее восстановлению была бесконечно более болезненной, чем первая. Я остался один в Галаце, в этом маленьком городке, охваченном лихорадкой и нищетой. Почти все его жители были больны и слонялись по улицам как мертвенно-бледные тени. У [290] двух моих слуг был жар, и вместо того, чтобы получать от них помощь, мне приходилось лечить их, лихорадка поразила и меня. Я не чувствовал опоры, не было никого для службы мне, ни одной книги для моего развлечения, ни одной души, с кем можно было бы поговорить. Никогда я не забуду эти дни скуки и страданий.

К счастью, молодой князь Долгорукий ⁴⁶, адъютант покойного фельдмаршала, также больным вернулся в Галац. Мы поселились рядом, и он кормил и лечил меня. Немного оправившись от болезни, мы оба переправились через Дунай, чтобы присоединиться к нашей армии, которая тем временем заняла Мачин и рассеяла жителей Исакчи, Тульчи и Бабадага. Князь Багратион принял командование армией и направился к Кюстенджи.

Наша флотилия поднялась вверх по Дунаю вдоль берега Матчин и завершила блокирование Браилова, лишенного с этого момента всякого сообщения с Турцией. Князь Багратион, хотя и был главнокомандующим, вспомнил об интригах времен сражения при Эйлау, и принял меня очень плохо, что не предвещало мне счастливой кампании.

Мы предприняли ночной бросок, чтобы достичь Кюстенджи, маленького городка на берегу моря, окруженного слабыми укреплениями. На рассвете, заметив нас, неприятель вышел нам навстречу. Генерал Платов приказал мне наступать с двумя батальонами пехоты и четырьмя пушками. Турки поддались нашим первым атакам и укрылись за своими укреплениями. Я преследовал их до расстояния пистолетного выстрела от города и расположился на кладбище, которое благодаря своим деревьям и надгробиям было очень удобно для пехоты. Князь Трубецкой ⁴⁷ прибыл с несколькими батальонами и пушками. Он поставил артиллерию во главе колонн и начал наступать, чтобы силой захватить укрепление, которое защищали 5 или 6 тысяч турок.

Колонны были встречены таким смертоносным огнем, что они возвратились в беспорядке, довольные тем, что смогли сохранить свои орудия, когда тем угрожала вылазка гарнизона. Эта плохо организованная и неосторожная атака стоила нам нескольких сотен человек: прибывший в этот момент князь Багратион проявил мало великодушия и возложил вину на меня.

Мы довольствовались тем, что полностью блокировали город и продолжили артиллерийскую перестрелку с неприятелем. На следующий день турки, оставшиеся совсем без продовольствия, и по воле случая оказавшиеся в этом городе, жители которого бежали, узнав о нашем приближении, запросили условий капитуляции. Было договорено, что они выйдут с оружием и снаряжением, и что до другой стороны Балканских гор их будет сопровождать русский офицер. В тот же день мы покинули лагерь и двинулись к Рассевату, где занял позицию большой неприятельский корпус.

На полпути туда мы переночевали в Карацу, на развалинах древнеримских укреплений, протянувшихся от Констанцы до Черноводы, и таким образом соединявших на расстоянии от 60 до 70 верст Черное море и Дунай. Эту линию называют валом Траяна; можно явственно видеть ее следы и найти места, где на [291] некотором расстоянии располагались маленькие крепости, которые должны были соединять воедино этот барьер, возведенный против варваров Севера. Сейчас цивилизованные северные народы ступают по этим руинам и пересекают эту древнюю преграду, чтобы сражаться с варварами Юга. Ту самую границу, которую римляне возвели на севере Восточной Империи, Россия должна создать на юге.

Возвращаясь из Валахии, генерал Милорадович пересек Дунай по нашему мосту в Галаце и отправился к Рассевату по берегу Дуная. Ночью его корпус и армия князя Багратиона соединились, чтобы атаковать турецкие позиции.

До восхода солнца войска были построены в каре и начали движение, примериваясь к неровностям гористой местности, которая окружает Рассеват. 14 казачьих полков образовали наш левый фланг, а дивизия графа Милорадовича шла по берегу реки.

Турки, расположившиеся лагерем в низине, где они возвели бесполезные укрепления, вышли, чтобы построиться на противоположной возвышенности, во время этого движения наши пушки выпустили по ним несколько ядер. Генерал Платов умело воспользовался этим моментом и, развернув в качестве сигнала свое атаманское знамя, бросил всех казаков на неприятеля, который еще не успел построиться. Стремительность атаки занесла казаков на позиции турок, [292] которые оставили их и бежали в страхе. Менее чем через четверть часа дело было кончено, Рассеват занят, а турки исчезли.

За Рассеватом князь Багратион остановил большую часть армии, расположив впереди авангард, и поручил преследование беглецов одним только казакам. Несколько знамен стали трофеем этого легкого для нас дня. Турки направились к Силистрии; некоторые остались в этой крепости, другие бежали еще дальше.

Ослабленная болезнями, наша армия перешла Дунай, имея от 12 до 14 тысяч человек; вся дивизия генерала Милорадовича состояла всего из 3 тысяч человек, остальные были оставлены в различных госпиталях в Молдавии и Валахии. Заболевшие солдаты, особенно рекруты, умирали в огромном количестве.

Но как только армия перешла через Дунай, болезни прекратились. На правом берегу этой реки климат совершенно изменился; там он обладал целебными свойствами и был свеж из-за гор и лесов. Вода там была прекрасная; на каждом шагу встречались источники, обустроенные с заботой и пышностью, располагавшие к тому, чтобы сделать приятную остановку. Возвышенное побережье Дуная совсем не походило на его болотистый и зараженный паразитами левый берег. Места обитания турок были ухожены и заботливо окружены садами и виноградниками; это благодатная и живописная страна. Лишь, скрепя сердце, можно было преследовать этих счастливых людей и разрушать их радующие взор жилища.

В лагере при Рассевате я получил последнее письмо от мадмуазель Жорж, в котором она объявила мне о своем намерении выйти замуж за танцовщика Дюпора ⁴⁸ и просила моего согласия. Меня как громом поразило. Моя любовь пробудилась, и испытанное от этой новости огорчение вновь вызвало лихорадку, которая только что отпустила меня. С этого момента я больше не мечтал о войне, и моим единственным желанием было вернуться в Петербург, чтобы поломать этот брак и вновь обрести счастье, которое я потерял, исполняя долг чести. Принятое мной прекрасное решение изменить своим рвением к службе плохое отношение ко мне князя Багратиона, исчезло в один миг. Я пытался оправдывать свою слабость тем, что эта кампания подавала мне мало надежд, и ждал только благоприятного момента, чтобы просить отправить меня в Петербург.

Через два дня отдыха армия двинулась к Силистрии. Турки могли бы сразиться с нами за подступы к крепости в узком и труднопроходимом ущелье; и мы были сильно удивлены, не встретив там неприятеля. После того как мы спокойно заняли наши позиции в трех верстах от крепости, небольшое количество турок двинулось навстречу нашим стрелкам, которые садами, оврагами и виноградниками намеревались приблизиться к укреплениям. Завязался долгий и кровопролитный бой, не принесший результатов. Наши пушки, поставленные на возвышенности, начали обстреливать город ядрами и гранатами, ядра тяжелой артиллерии, размещенной там, проносились высоко над нашими головами. Вечером наши передовые посты остались в садах, было установлено несколько укрепленных батарей.

Тяжелая артиллерия в количестве пяти мортир и шести 36-фунтовых пушек, прибыла на левый берег и разместилась вблизи реки так, чтобы [293] обстреливать город. Но эти артиллерийские орудия еще времен императрицы Елизаветы ⁴⁹, привезенные с огромным трудом, были почти непригодны для стрельбы; одна пушка и две мортиры разорвались в первый день, а слишком малое количество боеприпасов, доставленных к орудиям, делало их почти бесполезными.

Турки отделались несколькими сожженными домами. Осада затягивалась, приближалось неблагоприятное время года.

В это время осажденный с начала войны Измаил сдался генералу Зассу ⁵⁰, и это положило конец неудачам князя Багратиона.

Небольшой корпус неприятеля, собравшийся для оказания помощи Силистрии, в нескольких верстах вверх по течению от крепости вступил в бой с отрядом генерала Платова, но был обращен в бегство, а мы захватили 10 знамен. Зная о моем желании уехать, и обрадованный возможностью избавиться от свидетеля, которого он ошибочно принимал за шпиона Императора, главнокомандующий воспользовался случаем, чтобы отправить меня в Петербург. Он неосторожно объявил о скорой сдаче Силистрии, но из-за грязи на дорогах и плохой погоды был вынужден через несколько дней после моего отъезда снять осаду. [294]

К моему приезду в Петербург мадмуазель Жорж с танцовщиком Дюпором и всей труппой уехала в Москву, чтобы дать там несколько представлений. Я был сильно огорчен, не найдя ее, и полностью поддался приступу постыдной печали. Ослабленный лихорадкой, я опасно заболел; и ни проводимое лечение, ни увещания моих друзей, — ничто не могло отвлечь меня от моей безумной любви и грусти

1810 г. Я провел 3 месяца в таком состоянии, не выходя из своей комнаты. Наконец, мадмуазель Жорж навестила меня, ее новый любовник был настолько ревнив, что я не мог ни повидать ее, ни поговорить с нею. Только так я начал чувствовать, насколько постыдным было мое поведение, мое лицо заливалось краской от осознания того, какое мнение в этой связи должно было обо мне сложиться. Я видел, насколько мне будет трудно преодолеть мою страсть, но, тем не менее, принял решение спрятать ее, начав ухаживать за другой женщиной.

Недавно приехавшая в Петербург актриса французского театра мадмуазель Бургоэн была замечена благодаря своему прекрасному таланту и, особенно, своей прелестной фигуре. Я обратился к ней, уверяя, что она единственная, кто может заставить меня забыть мою любовь к мадмуазель Жорж. Она нашла весьма лестной для своего тщеславия идею, состоящую в том, чтобы стереть из моего сердца воспоминания об её блестящей сопернице. Веселость мадмуазель Бургоэн вскоре вернула мне хорошее настроение и, также смеясь, я стал ее любовником. Эта новая связь была столь очаровательной, что вскоре я полностью забыл свою смешную любовь.

Столь же комфортно я провел остаток зимы. Место актеров театра трагедий, которые составляли мое общество в прошлом году, заняли актеры театра комедий. В конце концов, я настолько привязался к мадмуазель Бургоэн, что был почти огорчен ее отъездом. Весной она вернулась в Париж, а я вновь стал подыскивать другую связь. Летом мы с молодым графом Браницким ⁵¹ снимали усадьбу в Карповке. Не будучи ничем заняты, мы посвящали все свое время удовольствиям и завязыванию интриг.

Крайне неудачно я начал ухаживать за госпожой Жеребцовой ⁵². Красивая и гордая, она привлекала к себе знаки внимания и, благодаря своему кокетству, обладала даром воспламенять сердца и зарождать в них надежду. Ничего из себя не представляя, она стремилась быть единственно и пылко обожаемой. Но, будучи по природе нечувствительной натурой, она считала, что добилась своей цели, когда видела, что любима. Ее холодность служила ей добродетелью, а ее разум подыскивал случаи для проведения интриги и для дальнейших обманов. Меня дурачили в течение всего лета: сначала меня ловко выделяли из массы поклонников с тем, чтобы заставить меня влюбиться, но с тех пор, как у нее не стало больше оснований сомневаться в моей привязанности, она заставила меня почувствовать всю силу своего безразличия.

Мы вернулись в город, где балы и праздники потихоньку стали развеивать мою несчастную любовь. Недавно ушедшая из театра мадмуазель Коломб ⁵⁴, посредственная актриса, которая помогла разориться одному из наших богатых [295] господ, была сейчас свободна и могла теперь выбирать любовников по своему вкусу. Она была настолько добра, что обратила на меня свои взоры. Я поспешил предупредить ее доброе ко мне расположение наиболее усердной услужливостью, и через три дня наш договор был заключен. Я полностью возместил убытки, нанесенные холодностью прекрасной госпожи Жеребцовой, и переехал к ней, как это было с Жорж и Бургоэн.

Комментарии

30. Куракин Александр Борисович (1752-1818), князь, действительный тайный советник. С ноября 1808 по май 1812 российский посол в Париже.

31. Сенявин Дмитрий Николаевич (1763-1831), вице-адмирал. В 1806 г. командовал русским флотом в Адриатическом море, который не допустив захвата Ионических островов французами, овладел рядом важнейших крепостей, в том числе городом и портом Каттарро. В 1807 г. осуществил блокаду Дарданелл, разгромил турецкий флот в морском сражении при Афоне. После заключения Тильзитского мира, по условиям которого русская эскадра вступала в оперативное подчинение французскому командованию, Сенявин проигнорировал прямое указание императора Александра I и вывел флот из Средиземного моря. Позднее корабли были интернированы в Портсмуте, а офицеры и нижние чины вернулись в Петербург после восстановления дипломатических отношений с Великобританией.

32. Греки-сулиоты — греко-албанское горное племя в южной части Янины; происходит от небольшого числа греческих семей, бежавших от турок в XVII в. В конце 18 в. часть сулиотов перебралась на Ионические острова; где прославилась участием в борьбе за освобождение от турецкого владычества.

41. Русско-турецкая война 1806-1812 гг. — одна из звеньев в серии войн между Российской и Османской империями. Театр военных действий распространился на Балканы, Дунайские княжества и Закавказье. По результатам войны к России перешла Молдавия, граница в Европе переносилась с р. Днестр на Прут до его соединения с Дунаем, Дунайские княжества возвращались Турции, а Сербия приобрела внутреннюю автономию.

42. Прозоровский Александр Александрович (1732-1809), князь, генерал-фельдмаршал. В 1807-1809 гг. — главнокомандующий Молдавской армией.

43. Голенищев-Кутузов Михаил Илларионович (1745 или 1747-1813), светлейший князь Смоленский, генерал-фельдмаршал. С 1806 г. киевский военный губернатор. С марта 1808 — командующий корпусом в Молдавской армии. В результате конфликта с главнокомандующим отозван и назначен виленским военным губернатором.

44. Багратион Пётр Иванович (1769-1812), князь, генерал от инфантерии, шеф л.-гв. Егерского полка. В 1806-1807 — генерал-лейтенант, командовал авангардом и арьергардом русской армии в период прусской кампании. С 30 июня 1809 — главнокомандующий Молдавской армией. 4 сентября 1809 нанес турецкой армии поражение под Рассеватом, 10 октября 1809 — под Татарицей, но вынужден был снять осаду Силистрии. 4 февраля 1810 освобожден о командования армией по состоянию здоровья.

45. Милорадович Михаил Андреевич (1771-1825), граф, генерал от инфантерии. В 1806- 1812 гг. — генерал-лейтенант, командующий корпусом в Молдавской армии. Отличился при занятии Бухареста, за победу при Рассевате в 1809 произведен в генералы от инфантерии. С 1810 г. киевский военный губернатор.

46. Платов Матвей Иванович (1753-1818), граф, генерал от кавалерии, атаман войска Донского. В 1807 г. — генерал-лейтенант, командующий всеми казачьими полками российской армии. В 1809-1811 командовал казачьми частями из состава Молдавской армии. 29.09.1809 за дела против турок на Дунае произведен в генералы от кавалерии.

47. Долгорукий Николай Васильевич (1789-1837), князь, полковник, обер-гофмаршал. В 1808 г. адъютант командующего Молдавской армией.

48. Трубецкой Василий Сергеевич (1776-1841), князь, генерал-лейтенант, генерал-адъютант. В 1809 г. — генерал-майор, отличился при взятии Кюстенджи и Рассевата, в сражении под Татарицей.

49. Дюпор (1782-1853), французский танцовщик. В 1808-1812 гг. выступал в Санкт-Петербурге. Наиболее известны балеты с его участием «Зефир и Флора», «Амур и Психея» в постановке Дидло и «Любовь Адониса, или Мщение Марса» — собственного сочинения.

50.. Елизавета Петровна (1709-1761), императрица (1741-1761).

51. Засс Андрей Павлович (Андреас Бурхард Фридрих) (1753, по другим данным 1755-1816), генерал-лейтнант. В 1806-1807 — командир сводного кавалерийского отряда в боях с турками. С декабря 1808 — начальник 25-й пехотной дивизии, с мая 1809 — 16-й пехотной дивизии. В 1809 году взял крепость Измаил.

52. Браницкий Владислав Григорьевич (1782-1843), граф, генерал-майор. Сын Ф. К. Браницкого, женатого на племяннице Г. А. Потемкина — А. В. Энгельгардт. В 1807 году находился на театре военных действий с турками. В 1809 г. переведен из действительных камергеров в армию — штабс-капитаном, 1 августа 1809 пожалован во флигель-адъютанты.

53. Жеребцова Ольга Александровна (1766-1849), возможно, сестра П. А. Зубова, которая в 1810 г. вернулась в Россию.

54. Коломб, французская актриса, выступала в Петербурге в 1808-1810 гг.