ДЖЕ3АР, ПАША СЕН-ЖАН- Д'АКРСКИЙ

Настоящее имя Джезар-Паши было Агмад; он родом из Боснии. На 16 году от рождения должен он был бежать из отечества, чтобы укрыться от наказания, ожидавшего его за предпринятое насильство против невестки своей. Ему удалось добраться до Константинополя, и он там жил в неизвестности. Но, лишенный всех средств к пропитанию, и угнетаемый крайностью, продал он себя одному купцу, торгующему невольниками, который и отправил его в Египет. В Каире купил его Али-Бей и поместил в свои Мамелюки. Агмад вскоре отличился необычайною храбростью и чрезвычайным удальством. Качествами сими приобрел он доверенность [79] нового господина своего. Убить ли надлежало какого-либо беспокойного Бея, или того начальника, тотчас Агмада на ноги, и каждый раз возвращался он с требованной от него головой, свидетельствовавшей о дерзости и удальстве его. Такие услуга не могли оставаться без награждения: они доставили ему от товарищей грозное и уважаемое прозвание Джезар (палач, губитель) и милостивое расположение и доверенность от Али, господина его. Положение его было уже весьма завидное, как вдруг одно обстоятельство испровергло все надежды его на счастье в Египте. Али был нрава подозрительного, он имел неудовольствие на Салег Бея, благодетеля сего. Возыметь подозрение или опасение было у него вес тоже, что произнести приговор к смерти; и он поручил Джезару принести ему голову Салег Бея; но Джезар от доброго ли расположения к обреченному на смерть, от угрызений ли совести, на исполнение поручения своего не согласился и даже позволил себе сделать некоторые на сие возражения. Заметя на другой день, что за ним строго присматривают, и узнав потом, что некто Бей Маггомед согласился на убийство сие и привел уже оное в [80] исполнение, Джезар смекнул, что и его голове на плечах его не уцелеть, бежал от Али, и по претерпении неимоверных бедствий, достиг опять до Константинополя. Он добивался получить место соответственное званию, которое он занимал в Египте, но как он в палаты вельможей являлся с пустыми руками, то просимые им места всегда перебивали у него другие жадные и наметанные искатели, коими там всегда набиты передние вельмож-временщиков. Он опять вынужден был прибегнуть к отчаянной решимости, сел на корабль, отправлявшийся в Сирию, с твердым намерением вступить солдатом в службу того Паши, в чьем Пашалыке высадят его на берег.

Судьба привела его к Друзам, где он был принят в дом Киаи-Эмира-Иосифа. Вскоре отправился он в Дамаск, был там принят в звании Аги и получил команду в пять значков т. е. 50 человек.

Несколько времени спустя, Эмир Друзов сделал его начальником Байрута, но, едва вступив в звание сие, изменил он сему новому благодетелю своему и передался с Байрутом Туркам. Эмир-Юсуф, взбешенный сею изменою, требовал [81] удовлетворения от Паши Дамасского, но видя, что его проводят только пустыми обещаниями, заключил он союз с Дагером, Шейком одного из значительнейших арабских поколений, обитающего по берегу моря. Между ними заключен был наступательный и оборонительный союз у Садомонова колодязя (Баз-ад-Аип), и они немедленно приступили к осаждению Байрута. С сухопутной стороны атаковали его союзные войска, а с моря обстреливаем он был с двух фрегатов, нанятых Шейком и Эмиром за 600 кошельков (225.000 р.) Джезар защищался весьма упорно и держался долее, чем ожидали неприятели его, и когда по совершенном истощении всех средств к обороне он решился сдаться Дагеру, сей последний взял его с собою в Сен-Жан-д'Акр. Крепостца сия ему принажала и была столицей небольшого владения его. Он, конечно, ожидал больших для себя выгод пригласив к себе сего храброго Военачальника. Благорасположение его к пленнику сему вскоре превратилось в искреннейшую дружбу, он возвел его на высшие степени чиновников своих и вверил ему командование экспедицией, отправленною им для завоевания Палестины. [82]

Джезар не переменил прежнего характера своего; лишь только получил он свободу, изменил он новому благодетелю своему, передался туркам и вступил в службу Паши Дамасского.

Вскоре после того война, возгоревшаяся между Портою и Пашами Сирии доставила Джезару случаи сделаться известным Капитан-Паше турецкого флота. Будучи употреблен адмиралом сим, сопровождал он его в экспедиции против Сен-Жан-д'Акра. Джезар, коему и местоположение и чиновники в крепости сей были известны, завязал много связей в оной. Предприятия его были столь искусно ведены, что большая часть Дагеровых высшим, чиновников и войска его взбунтовались, и он едва успел сесть на коня и ускакать чрез сухопутные вороты. Часть жен его последовала за ним, но, от того ли, что кони их были не столь быстры, от того ли, что по необычности их к таким трудностям, встречали они остановки на пути своем, они чуть не попали в руки турок, их преследовавших.

Джезар предводительствовал ими. Дагер, узнав его и желая спасти хотя сих приверженных ему жен своих, бросился на [83] Джезара с малым числом преданнейших ему арабов. Битва была не продолжительна. Джезар вмиг окончил оную, сразив кинжалом старинного благодетеля своего. Тело несчастного Шейка оставалось несколько дней на берегу моря, и никто не осмеливался предать оное земле: чрез два дни уже некоторые из жителей решились похоронить его. На том месте, где лежит тело сие возложили они надгробный камень, с простою надписью имени Дагера на арабском языке.

За подвиги при овладении Акром назначен был Джезар Начальником города сего и Сайда (Сидона). С сего времени возвышение его шло быстрыми шагами. Вскоре вверен ему был Пашалык Дамасский. Сие увеличение власти его соделало его одним из могущественнейших владетелей в Сирии, и наиболее еще возвысило его, доставя ему влияние на тот край, сопряженное с начальстованием в Дамаске звание Эмира-Адиш (Владыки шествующих на поклонение к святым местам). Звание сие не просто почетное: оно обязывает провожать до Мекки многочисленные караваны, шествующие ежегодно на поклонение в Иерусалим. Оно обязывает Эмира-Аджи не токмо покровительствовать благочестивых [84] шественников к святым местам, но он должен также иметь попечение о доставлении им, разумеется за плату, всего потребного, и со степными арабами заключать торги на снабжение караванов всем, что им нужно как для продовольствия, так и для провоза товаров. Все сие, для такого человека, каков Джезар, были источниками для стяжания несметных богатств.

Укоренив могущество свое, Джезар мог уже без помехи предаться неистовому влечению своему к грабительству и убийству. Соединение под власть его двух Пашалыков соделало его почти независимым Владетелем, располагавшим по воле своей и жизнью и имуществом подданных своих и страшным даже самой Порте. И в самом деле лютость его и алчность к стяжанию богатств усиливались со дня на день. Не исчисляя всех злодеяний его, сообщаем здесь только некоторые из оных, для показания, до какой степени доходило зверское иступление, соделавшее из Джезара изверга, каковых, к счастью мало встречается в бытописаниях.

Из двух главных городов Нашалыков своих, Джезар, для столицы избрал Сен-Жан-д'Акр. К сему конечно [85] склонило его местоположение города сего, построенного на полуострове, коего он занимает все пространство, что обезопасивает его от внезапных нападений и доставляет удобные средства к обороне.

Он обыкновенно сиживал в соединенном с дворцом его киоске, окнами на главную улицу города. Каждое утро садился он там на диван, с коего мог он видеть всех по улице проходящих. Завидит ли он прохожего, коего одежда, либо стань, либо походка ему не нравится, тотчас посылает он звать его к себе; сие устрашительное приглашение не всегда охотно бывает принимаемо, но ежели посланные встретят сопротивление, употребляют они и насильство, и влекут несчастного к грозному Паше. Он с трепетом спрашивает, что угодно его Светлости?

“Твоя рожа мне не нравится” — либо — “у тебя дурной глаз” — вскрикивает Паша с яростью, и приказывает одному из прислужников своих отрезать бедняку нос и одно ухо, и вырвать у него указанный им глаз. Часто исполнял он и сам дело палача. Однажды, сидя на диване своем, во время как Бербер-Паша (начальник цирюльников) его брил, увидел он [86] идущего по улице турка, коего походка ему непонравилась: он велел его позвать к себе и приказывает Бербер-Паше вырвать у него один глаз. Бедный цирюльник, испугавшись немного приостановился. “Ого!” вскрикнул Паша, ты, я вижу, замялся; “не от того ли, что не умеет сего исполнить? Ну, так подойди, я тебя научу”. Цирюльшик подошел, и Джезар вырвал у него один глаз и бросил его ему в лице.

В другой день пришло ему в голову поставить часовым, на всех углах одной из главнейших улиц, с приказанием останавливать всех прохожих, привести их в Сераль и поставить в ряд в назначенной им большой зале. Вскоре пришли посланные с донесением, что зала уже набита битком и нельзя более поместить в ней ни одного из захватываемым, ими прохожих. “Куда прикажите девать тех, коих мы еще приведем?” спрашивали они у Паши.

— Довольно и этих, сказал Паша, приведшие их сюда.

Несчастных сих всех привели. По мере как они входили в залу, в коей Паша, в неге, сидел на диване, [87] приказывал он ставить их по правую или по левую сторону, без всякого выбора. Когда все были расставлены, Джезар приподнявшись немного, дал знак, что хочет говорить. Все, разумеется, замолкло в собрании сем, томный страх изобразился на лицах всех пленников, каждый с трепетом ожидал возглашения, какое произнесут уста толико грозные и страшные. Во время сего краткого глубочайшего молчания, взоры Паши обращались на приведенным, с одного на другого; несколько раз был он готовь что-то вымолвить, но каждый раз, взоры его, на мгновение остановленные, снова обращались к мучительному рассматриванию сих созванных. Наконец, Джезар, уставши, как казалось, от сего продолжительного рассматривания, опустился на диван и произнес следующее приказание.

“Стоящих по левую сторону повесить, а стоящих по правую сторону поподчивать хорошим завтраком”.

Первые, тихими шагами и в молчании вышли для принятия исполнения изреченного под ними приговора; а вторые в восторге радости бросились к завтраку. Произнесенный Джезаром смертный приговор, по множеству жителей города, коих он [88] касался, тотчас сделался известным. Жены, дети и родственники несчастных жертв сих бросились ко дворцу, и криками и воплями своими испрашивали им пощады. Однако ж вешание тем не менее продолжалось безостановочно; и когда последнего турка вздернули на виселицу, Джезар подошел к окну киоска своего, и, воющей толпе просителей, провозгласил: к чего вы хотите от меня? Я недостойный лишь исполнитель велений Всевышнего. Все сие написано в неизменных предопределениях Его!

— Все это написано! — повторили с благоговением родственники жертв сих, и спокойно разошлись по домам.

Самовластный, богатый, жестокий и недоверчивый Джезар, не мог не иметь множества хитрых и преданных ему лазутчиков; все они знали сколь трудно обмануть его, знали они и то, что уже не даст он никому времени обмануть его во второй раз; зато уже и было ему известно все, что происходит в городе. Не было разговора, который бы не дошел до него, не было предприятия, о котором не узнал бы он заблаговременно. Однажды объявили ему, что Саи его между собою сговорились убить его доктора, француза, и обокрасть его потом. Он, [89] чтобы удостовериться в истине сего злодейского намерения, переодетый в Саи забрался на ночь в конюшню к заговорщикам. Никто его не узнал, и, конюхи, принимая его за одного из товарищей своих, говорили при нем о мерах к приведению заговора в исполнение. Он, одобряя общий план, предложил некоторые мелочные перемены, и объявил притом новым товарищам своим, что имеет личные причины искать удовлетворения мщения своего над доктором, и просил их доставить ему удовольствие первому вонзить ему кинжал. В речах его столько обнаруживалось дерзости и навыка в злодействе, что Саи ради были, что напали на такого удалого товарища, и предоставили ему право идти первому на штурм. Оставалось одно только затруднение: нужна была лестница, а у них ее не было. Джезар взялся достать и лестницу, и решительно постановлено было в следующую ночь привести предприятие в исполнение. Джезар исправно явился на назначенное место с оружием и лестницей, которую тихонько приставил к стене террасы, на которую наперед должно было взлезать. Исполнив сие, он должен был выждать, чтобы свечу в комнате [90] доктора погасили, и он успел бы крепко уснуть. Когда все сие исполнилось, сказал он товарищам, что полезет первый, но чтобы следующий за ним взлезал не прежде как когда он подаст ему условленный знак, и таким образом взлезали бы и все один после другого по таковому знаку. Распоряжения сии всеми были одобрены, и все согласились исполнить сие с точностью.

Учредив все таким образом, Джезар вспрыгнул на лестницу и взобрался на террасу. По условленному знаку взлезает один из товарищей, но едва ступил он раза два на террасе, как Паша одним ударом смахнул ему голову: знак повторяется, взлезает другой, и с него голова долой; взлезает третий, и сему та же участь; и таким образом менее чем в четверть часа отправил Паша всех товарищей своих одного за другим: их было до 10-ти.

Когда последний свалился к ногам его, и Джезар удостоверился, что ни один не ускользнул от предназначенного им от него наказания, тогда спустился он потихоньку по лестнице, отнес оную в свое место, пошел в свой любимый киоск, и спокойно лег спать. Поутру, доктор, желая насладиться утренней прохладой, [91] вышел на террасу: можно себе представить, каким ужасом он был объят, увидя столько голов и туловищ в крови. Он насилу мог опомниться. В изумлении сем побежал он к Паше и рассказал ему, что он видел. Джезар, при рассказе сем, не один раз наморщивал брови. Доктор, заметив действие, производимое рассказом над Джезаром, перепугался и думал, что он уже пропал. Однако ж, Паша, позабавившись несколько страхом его, наконец, улыбнулся, и в свою очередь рассказал ему, как все сие происходило.

Джезар был чрезвычайно ревнив. Страсть сия, как известно, свойственна азиатцам: он подозревал всех его окружающих, и не доверял ни одному. Даже внимание доктора, обращаемое на пользование жен его в болезнях их, возбуждало ревнивость его. Подозревая, что доктор имеет какие-то связи с любимой его невольницей, призвал он его к себе и приказывает ему пустить сей невольнице кровь из ноги, говоря, что он заметил, что она не совсем здорова. Доктор уверял, что сие вовсе не нужно; но Джезар повторил приказание, и первому уже оставалось только замолчать и исполнить повеленное. Джезар, чрез [92] потаенный ход пробрался в ту комнату, в которой доктору назначено было свидание с мнимой больною, и запрятался там так, что тайком все мог видеть и слышать. Чрез несколько минут вошла невольница и доктор. Он объявил ей цель посещения его и принялся за дело. Паша в каждом взгляде, в каждом телодвижении доктора старался открыть подозреваемую им взаимную любовь между ими; но видя, что он весьма хладнокровно берется за ланцет и приступает к вскрытию представленной ему жилы, он начал успокаиваться. Сего, однако ж, было для него еще не довольно: в самое то мгновение, когда брызнула кровь из ноги, выскочил он на доктора, приложил руку к сердцу его, чтобы удостовериться, что в нем не возбудилось никакого желания, и тут сказать он ему: счастлив ты, что не обнаруживается в тебе никакой перемены; ибо при малейшем признаки действия любви, при малейшем подозрительном движении, голова бы с плеч твоих слетела. Откровенность сия перепугала доктора, и Джезар заметя смятение его, употребил все средства к успокоению его. Он даже, после сего, изъявляли ему такие ласки и доверенность, каковыми до [93] сего никогда его не удостаивал, и чтобы загладить случившееся, почтил он его богатым подарком. Несмотря однако ж на все ласки сии, доктор наш счел за лучшее укрыть голову свою подалее от такого своенравного и свирепого больного, и удалился из города, не оставив следов за собою.

Однажды, отправляясь для сопровождения караванов в Мекку, оставил он Киае, управляющему Пашалыком во время отсутствия его, множество приказаний, между коими было и поручение вырвать один глаз у Казнадар-Аги (казначея) и отрезать ему нос и одно ухо. Несчастный казначей сей, Мадем-Гаим, был богатейший жид, человек самый честный и благотворительный. Джезар отправился. Киая остался в немалом затруднении. Малем-Гаим был друг его, никто лучше его не умел ценить характера и добродетелен его, но знал он и то, что за неисполнение повеления Паши, предстоит ему либо посажение на кол, либо голова долой. В затруднительном положении сем мог он придумать только воспользоваться выигранием времени. Он пошел к другу своему. [94]

“Малем-Гаим, ты бы воспользовался отсутствием Паши для поправления здоровья. Ты болен, хотя и не хочешь в том сознаться: послушайся меня, поезжай к водам Тибериадским, и оставайся там до возвращения Джезара”.

Казнадар изъявить на сие удивление “Я, болен! — да я никогда не был так здоров как теперь! Что мне делать на водах? Киая настаивал на своем предложении. “Ты заблуждаешься, Мадем, напрасно отклоняешься ты принять совет друга: ты вскоре, может быть, будет раскаиваться”.

Тем кончился разговор друзей.

Несколько дней после сего, Мамелюки, кои не пошли с Пашею, вломились в гарем его, и вышли из оного не прежде, как похозяйничав там несколько часов. Не нужно сказывать, как они там провели время.

Между тем приближалось время возвращения Паши: получены известия, что караван благополучно достиг до Дамаска, и что Паша на возвратном уже пути священного шествия своего. Коль скоро слухи о сем распространились, Мамелюки бежали и укрылись в Египте, а малая часть внутри области присоединились к бедуинам. [95]

Киая вспомнил о повелении Джезара, вспомнил и о том, что неисполнение оного влечет за собою погибель его: он вынужден был позвать к себе друга своего Казнадара и объявить ему повеление сие.

“Ты не хотел слушать совета моего, теперь, видишь, имел ли я причины советовать тебе удалиться”. Нельзя описать изумления Казнадара: несчастный сей стоял неподвижен и без языка; но поведение Паши было определительное, и влечение к сохранение собственной жизни превозмогло у Киаи дружбу; он дал приказание свое. Несколько минуть спустя Казнадара отнесли домой изувеченного. Все средства были употреблены к ускорению излечения его.

Наконец возвратился Джезар. Лишь только вступил он в чертоги свои, пали к ногам его все чиновники и царедворцы поздравляя его с благополучным возвращением. Наметанный глаз его тщетно искал в толпе Малема. Он велел позвать его. “Он еще не излечился от последствий операции, которую я произвел над ним по повелению твоему, отвечал с трепетом Киая”. Паша изъявил удивление. “Он давно бы мог уже выздороветь”, промолвил он. — Государь, отвечал Киая, [96] он был болен при отбытии твоем, и я опасался, чтобы исполнение, в то время, веления твоего, не было причиною смерти его; я должен был подождать, и лишь несколько дней тому назад мог я привести в исполнение наказание, которое ты за благо признал присудить ему.

— Напрасно ты так поспешил, лучше бы подождал ты уже до моего возвращения, чтобы доставить мне удовольствие самому исполнить сие. “Приведите его сюда” сказал он грозно, обратившись к одному из чиновников; “я хочу его видеть”, бедного Казнадара привели. Он был в крайней еще слабости, дрожал как лист. Джезар посмотрел на него улыбаясь. “Я, право, неожидал”, — вскрикнул он расхохотавшись, — “чтобы ты сделался столь отвратительным; ежели бы я мог сие предвидеть, я бы оставил тебе нос твой”. Потом, подойдя к нему и потрепав его по плечу, сказал он ему: — “Счастливец Малем, ты мой друг, я без тебя быть не могу, благодари Бога за сие! Ежели бы не благорасположение мое к тебе, то снес бы я тебе голову с плеч!”

И в самом деле Малем был, по-видимому, весьма ему нужен, ибо, по [97] чувствуемой к нему нежности, часто держал он его у себя по целым неделям, запирал его на ночь в темницу, из которой выпускал его на день для совещания с ним о делах. Лазутчики Джезара не замедлили донести ему о случившемся в гареме во время отсутствия его. Известие сие привело его в ярость. Мамелюки бегством уклонились от лютости его, и он излил оную на жен своих. Приведенных к нему, терзал он собственноручными жесточайшими пытками. Двадцать из них были брошены в море в кожаных мешках, отяжеленных камнями. Кончив с ними таким образом, размышлял он, что делать с остальными, еще около двадцати же. Он ломал себе голову над изобретением для них какой-либо новой казни, которая могла бы удовлетворить его лютую жажду мщения; но утомившись, как видно, тщетными усилиями к достижению цели сей, вскрикнул он, обращаясь к царедворцам своим. “Твари сии не достойны гнева моего: бросишь их нагих в трюм первого прибудущего корабля и отвезти на продажу в Константинополь”.

В сие время был на рейде французский фрегат. Джезар нанял оный; и [98] несчастные сии были в оный нагружены под присмотром двух евнухов, кои по прибытии в Константинополь, там их продали.

Года два спустя после происшествия сего, один из мамелюков, к бедуинам бежавших, начинщик гаремской проказы, возымел дерзновенное намерение предстать пред Джезара. Прибыв в Сень-Жан-д'Акр, идет он прямо во дворец, смело входит в залу, в которой Джезар в то время председательствовал в Диване своем, пробивается сквозь толпу чиновников, коими Джезар был окружен и кидается к ногам прежнего Владыки своего. Джезар тотчас его узнал, на чертах его внезапно изобразилась лютость в такой высшей степени, что все царедворцы его остолбенели и потупили глаза; а он вскочив с яростью с места своего, схватил секиру и бросившись на мамелюка, его звали Солиманом, закричал на него.

“Мерзавец! Зачем пришел ты сюда?

— Умереть у ног твоих, — отвечал Мамелюк, участь сия для меня будет сноснее, чем жить не при тебе.

Он вознес секиру над главою его, и все ожидали, что она покатится по полу, [99] но вдруг опустил Джезар смертоносное орудие и спросил опять Мамелюка:

“Какой злой дух занес тебя сюда? Ведь ты знаешь, что Джезар никогда не прощал.

Солиман повторил прежний свой ответ. Вторично взнесена была секира над главою его: “умри!” — произнес Паша.

Во второй раз однако ж была секира опущена с повторением вопроса подобного двум первым: ответ последовал все тот же. Паша, бросив страшное оружие свое, воскликнул наконец:

“Пусть Джезар простит в первый раз в жизни своей!”

Слова сии, доселе неслыханные во дворце Сен-Жан-д'Акрском, исторгли восклицания радости от всех присутствовавших. Солимана окружили и осыпали поздравлениями. Он снова вошел в милость и приобрел даже дружбу Джезара, и наконец возведен в одно из важнейших званий в Пашалыке.

Во время осады французами Сен-Жан-д'Акра, заключил Джезар в темницу всех французов в городе бывших, отрезав наперед кому нос, кому ухо, измучив их там разными изобретенными им [100] истязаниями. Они жизнью обязаны были только престательству за них английского командора, Сиднея Смита; но наконец Паша, коему ходатайство сие наскучило, велел их засадить в интрюм одного ветхого турецкого судна, и отвезя на дальнее расстояние от берега, там их оставить.

Все здесь о Джезаре рассказанное, может дать только слабое понятие о бесчисленных злодеяниях, коими долголетняя жизнь его преисполнена. В 1808 году Джезар на 88 году от роду спокойно умер на постели своей.

Непостижимы странности судеб: иному все удается; и самые невозможности соделываются для него возможностями и ведут его к счастью, а другому ни в чем нет удачи. Так и сей мамелюк Солиман, над кем единым лютый Джезар, неожиданно, совершил единственное во всей жизни своей изъявление милосердия, сей самый Солиман был его наследником во владычествовании над Пашалыком его.

Текст воспроизведен по изданию: Джезар, паша Сен-Жан-Д'Акрский // Военный журнал, № 2. 1834