50. СРОЧНОЕ ДОНЕСЕНИЕ X. ДЕ ЛИРИА X. Б. ДЕ
ОРЕНДАЙНУ
С.-Петербург, 30 декабря 1728 г. (10 января 1729
г.)
Милостивый государь.
Полагаю, что королю, нашему государю,
весьма важно знать в подробностях о системе
управления Русской земли, которой грозит
величайшая опасность вернуться к своему
прежнему состоянию, если только Бог не
предохранит ее от этого.
После падения князя Меншикова барон
Остерман, первый воспитатель царя и вице-канцлер,
являлся собственно премьер-министром, однако,
как иностранец, он не осмеливался делать что-либо
сам по себе, советуясь обо всем с тремя другими
членами Верховного совета, действуя с величайшей
скрытностью и осторожностью.
Монарху не исполнилось еще тринадцати
лет, но, поскольку его уже объявили
совершеннолетним, никто не осмеливается
возражать ему или поправлять его. Только один
Остерман и сохраняет над ним некоторую власть, но
и с его замечаниями не всегда считаются. Царь уже
имел любовные похождения, и очевидно, что в
будущем он станет большим поклонником женского
пола. Не удивляйтесь столь раннему его развитию:
несмотря на всю суровость климата, молодежь
здесь, как мужчины, так и женщины, развивается
намного скорее, чем у нас, а мальчики женятся уже
с одиннадцати лет.
Царь не терпит ни моря, ни кораблей и
страстно любит псовую охоту. Здесь, в Петербурге,
мало где можно охотиться, но в Москве для этого
раздолье. Вот почему предполагают, что, попав
туда однажды, он вряд ли возвратится. Такие
рассуждения мне представляются обоснованными.
Основная причина, по которой покойные царица и
царь Петр I 1
основали здесь свою резиденцию, была в том, чтобы
иметь возможность наблюдать зарождение морского
флота, доставлявшее им величайшее удовольствие,
а также чтобы держать в почтении других монархов,
своих соседей, особенно Швецию. Молодой монарх не
похож на них, он ненавидит морское дело и окружен
русскими, которые, скучая вдали от родины и
постоянно призывая его переехать в Москву, где
жили его предки, превозносят прекрасный
московский климат, прекрасную охоту в ее
окрестностях, а здесь якобы климат не только
нездоровый, но и мрачный, да и негде охотиться.
Многие думают, что коронация состоится
до поста, и после того царь вернется сюда. Но мне
кажется, что этого не будет, поскольку для
церемонии не все еще готово, а купцы, которые
отправились в Лион для закупок парчи, шелка и
других товаров, [126] не
смогут вернуться до конца этого месяца или
начала будущего. Генерал Ягужинский, зять
великого канцлера, уверял меня, что коронация
состоится только после Пасхи и мы не возвратимся
сюда до лета.
Барон Остерман в отчаянии, что его
труды по воспитанию царя пропадают даром, что
русские постоянно интригуют против него,
расставляют на каждом шагу сети, желая его
запутать и погубить. Барон хорошо знает русских,
и люди, заслуживающие доверия, меня уверяли, что
после коронации он откажется от звания
воспитателя и будет просить об отставке. Он плохо
себя чувствовал прошлые дни: пущенная ему кровь
была вся черная и почти гнилая. Причиной его
болезни было то, что он сделал выговор царю за его
образ жизни, а е. в-во, выслушав, ушел от него, не
сказав ни слова. Через несколько дней он опять
говорил ему об этом, прибавив, что е. в-во через
несколько лет сам велел бы отрубить ему голову,
если бы он не предостерегал его от пропасти, в
которую он теперь стремится, и что поскольку он
не может быть свидетелем его погибели, то
отказывается от звания воспитателя. Царь обнял
барона и со слезами на глазах просил не оставлять
его, но в тот же самый вечер принялся за прежнее.
Чтобы лучше понять все настоящее
положение здешнего двора, нужно знать, что здесь
существуют две партии. Первая — царская, к
которой принадлежат все русские, которые желают
выгнать отсюда иностранцев. Она подразделяется
на две: одну составляют Голицыны, другую —
Долгорукие, о чем я скажу ниже. Вторую партию
называют партией великой княжны, царской сестры.
Эта партия состоит из барона Остермана, графа
Левенвольда, старшего мажордома великой княжны,
и всех иностранцев. Цель этой партии —
противодействовать русским под
покровительством и протекцией великой княжны,
которую до сих пор царь очень уважает.
Левенвольда ненавидят не только русские, но и все
порядочные люди, и, что особенно жаль, Остерман
очень любит этого человека, которого всячески
стараются удалить от двора.
Больше всего царь доверяет принцессе
Елизавете, своей тетке, которая отличается
необыкновенной красотой; я думаю, что это его
расположение к ней превращается в любовь.
Впрочем, она ведет себя благоразумно и осторожно.
Она ценит Остермана и пребывает почти в согласии
с ним. Царь также любит молодого князя
Долгорукого, который, как молодой человек,
угождает ему во всем. Принцесса Елизавета таким
образом несколько отстраняется от царя, и если
Долгорукий сделается полным фаворитом, то
принцессе и Остерману грозит падение. Было
сделано все, чтобы удалить Долгорукого, но пока
без успеха. Он — сын князя Долгорукого, второго
воспитателя царя, служит камергером и пользуется
такой доверенностью царя, что не оставляет его ни
на минуту, даже спит в его покоях. Отец в свою
очередь старается доставлять царю разные
удовольствия, и если бы русские смогли
договориться между собой, они удалили бы уже
Остермана. [127]
Голицыны и Долгорукие здесь самые
сильные и влиятельные люди, однако в последнее
время они враждуют между собой: если одна сторона
стремится назначить на пост одного из своих
людей, другая никак не хочет уступить. Некоторые
даже думают, что для своего соглашения они
прибегнут к третьему лицу, а именно барону
Шафирову. Он занимал ту же должность, которую
сейчас занимает Остерман, и его ценил покойный
царь. Сейчас он живет в ссылке в Москве, где
находится и царица, бабка нынешнего царя 2, у которой он бывает
ежедневно. Нет сомнений в том, что она будет иметь
влияние в правлении, когда двор переедет в
Москву; и многие, зная, как она ненавидит
иностранцев, думают, что она отстранит Остермана
и поставит вместо него Шафирова. Однако, когда
здесь стало известно о его постоянных посещениях
царицы, ему было приказано отбыть в Архангельск,
до того как двор переедет в Москву.
Шафиров — человек больших
способностей, но удаление Остермана было бы
невозвратимой потерей для нашего альянса.
Во-первых, он немец и человек благонамеренный;
во-вторых, с ним можно быть откровенным и,
в-третьих, можно быть уверенным, что он удержит
своего государя, чтобы тот не следовал старым
русским обычаям, а потому я просил герцога
Бурнонвиля «нажать» на венский двор, чтобы граф
Вратислав выехал как можно скорее, поскольку
сейчас, когда здесь находится министр, мы вдвоем
представляем большую силу, чем я один, так как
находящийся здесь представитель Империи —
человек слабый.
Враги Остермана не могут упрекнуть его
в том, что он плохо служил своему государю, давал
ему дурные советы или что его можно подкупить
деньгами или подарками. На него нападают только
за его дружбу с Левенвольдом, как я сказал выше, и
за то, что он дозволяет царю делать все, что ему
угодно, не останавливая его ни в чем. В первом
случае они явно правы; но в последнем — нет. Он не
виноват, что его предостережения не имеют того
действия, какого бы следовало от них ожидать, в
этом виноваты сами русские, которые не хотят
помогать ему как следует: они так его ненавидят,
что готовы превратить в преступления даже лучшие
его деяния.
Царь не считает Остермана верным
человеком. Он лжив и для достижения своих целей
способен на все; религии он не имеет, поскольку
уже три раза менял ее, и чрезвычайно коварен, но
это такой человек, в котором мы нуждаемся и без
которого не сделаем здесь ничего.
Русские боятся большой власти, которую
имеет над царем принцесса Елизавета: ум, красота
и честолюбие ее пугают их, поэтому они хотят
удалить ее, выдав замуж. Это довольно трудно, но
возможно, если увенчаются успехом ведущиеся
сейчас переговоры. Королю известно, какой выбор
сделали курляндцы, желая произвести графа Морица
Саксонского в герцоги после кончины нынешнего
герцога Фердинанда. Е. в-ву хорошо известно, [128] что поляки выступили
против такого выбора (о чем они заявили в Митаве),
а также е. в-во знает о предложениях, которые были
сделаны со стороны этой монархии генералом
Ласси, вопреки всему, что было обсуждено и решено.
Граф Мориц не отказался ни от своих притязаний,
ни от надежд на Курляндию и, зная, что наш двор
никогда не допустит присоединения герцогства
Курляндского к польской короне, имеет здесь
тайного поверенного, который выражает его
интересы и стремится заручиться поддержкой царя.
Дела его идут недурно. Главным образом он
добивается женитьбы на принцессе Елизавете.
Большое желание русских удалить
принцессу от двора наряду с их
заинтересованностью в том, чтобы герцогство
Курляндское не было присоединено к Польше,
вынудили их благосклонно отнестись к
предложениям графа Морица. И дело это идет так
хорошо, что теперь думают пригласить его в
Москву, хотя еще не известно, будет ли принято его
предложение или нет. Это величайшая тайна, о
которой никто не знает, кроме заинтересованных
сторон, но которую мне удалось узнать наверняка,
хотя и не без труда. Таким образом, я не
сомневаюсь, что переговоры, ведущиеся графом
Морицем, увенчаются успехом, а русским удастся
выполнить свое желание удалить принцессу
Елизавету.
Они также хотят отстранить великую
княжну и найти ей хорошего жениха, однако это
очень трудно, поскольку мало найдется государей,
которые захотят искать себе невесту в Московии.
Русским весьма хотелось бы укрепить отношения с
Пруссией, поженив царя на старшей дочери е.
прусского в-ва, а наследного принца Пруссии — на
великой княжне; но я не думаю, чтобы король
Пруссии согласился на это, так как его величайшее
желание — породниться со своим шурином, королем
Англии. Здесь распространилось мнение, что одна
из основных причин, по которой наш король
направил меня к этому двору, заключается в том,
чтобы обсудить возможность женитьбы инфанта
дона Карлоса на великой княжне; так же считают и
министры, ожидающие от меня предложений, и, может
быть, видя, что я не обращаюсь к ним, они обратятся
ко мне сами.
Сейчас при дворе появляется новый
фаворит — граф Бутурлин, зять фельдмаршала
Голицына. Все враги дома Долгоруких стараются
расположить к нему царя, и меня заверяют, что он
помирит обе партии — Голицыных и Долгоруких, и
если это произойдет, то партия Остермана
погибнет навсегда, да и сам он непременно
погибнет; необходимо, чтобы этого не произошло.
Таково состояние здешнего двора и
правления, но я не ручаюсь, что через неделю все
не изменится, поскольку нет в Европе другого
более непостоянного и подверженного внезапным
переменам двора.
Теперь расскажу Вам о том, как нужно
вести дела с русскими. Русские — народ весьма
хитрый и лукавый, какой только есть в мире. Они
никогда не предлагают никакого дела, но ловко [129] расстав ляют сети так,
чтобы предложение шло со стороны иностранного
посланника, который ведет с ними переговоры. Если
же они увидят, что им предлагают то, чего
предлагающий сильно желает, они заставляют
упрашивать себя. Поэтому необходимо вести с ними
дела так же, если желательно, чтобы и они
предлагали. Хотя при этом очень трудно заставить
их предлагать что-либо, поскольку укоренившаяся
традиция в их правительстве — никогда ничего не
предлагать иностранным послам.
Это всегда ставит меня в трудное
положение, так как я не знаю, желательно ли
королю, нашему государю, заключить договор с этим
государством; не знаю также, должен ли я
настаивать на его заключении или ждать, когда они
будут настаивать на этом сами. В первом разговоре
с бароном Остерманом он упомянул мне об этом
договоре, а я в свою очередь просил его сказать
мне, чего е. ц. в-во желает от короля, моего
государя, и когда я буду знать это, я смогу
сказать, чего желает король, наш государь,
относительно ст. VIII договора, заключенного 6
августа 1726 г. в Вене, где речь идет о взаимной
помощи в случае войны, что является основным
положением договора. Он ответил мне, что было бы
проще каждому из нас подготовить свой проект,
который мы передали бы друг другу, и тогда станет
ясно, на что я могу согласиться в соответствии с
моими инструкциями. Я предложил ему составить об
этом только записку, которую я и послал ему.
Направляю указанную бумагу в приложении к
настоящему.
16-го числа я вновь встретился с
Остерманом, и он спросил меня, обдумал ли я
договор, который собираюсь заключить. Я дал
отрицательный ответ, поскольку из записки,
которую я послал ему, он мог увидеть, что я думаю
по этому вопросу. На это он сказал мне, что
поскольку указанная статья Венского договора
уже принята королем, то именно е. в-ву следует
предложить то, чего он хотел бы от России в
отношении оказания помощи в случае войны. Я
просил его соблаговолить написать мне такую же
записку в ответ на мою, на которую я ему отвечу; он
обещал, но пока этого не сделал.
Если русские решат, что король желает с
нетерпением союза с ними, они будут ждать, что я
начну настаивать на заключении договора и даже
подготовлю проект его, чего я не сделаю без
указаний е. в-ва или, по крайней мере, пока герцог
Бурнонвиль не даст мне такого распоряжения. С
этим ожидаю, что Вы сообщите мне волю е. к. в-ва,
которой я буду руководствоваться в своих делах.
Есть еще один вопрос, который имеет
огромное значение и может разжечь войну на всем
Севере. Я уже сообщал Вам, что в новых верительных
грамотах посланника Швеции опущен титул
императора, с которым его король обращался к
покойным царю и царице. Причина, как он объясняет
это, заключается в том, что он был присвоен лично
царю Петру I и его супруге, но не его наследникам.
Такое объяснение является малообоснованным,
поскольку [130]
достоверно, что Швеция закрепила обращение к
царю с титулом императора торжественным
договором; при этом царь не должен претендовать
на какое-либо превосходство, а он, кстати, такие
претензии и не выдвигает.
Король Швеции не может равнодушно
наблюдать, что русские владеют всей шведской
Ливонией, Эстонией, Ингрией и частью Финляндии,
которую они называют Карелией. Все эти провинции
были завоеваны царем Петром I у покойного короля
Швеции, и за дальнейшее владение ими он заплатил
Швеции по Аландскому миру 2 млн. риксдалей, в
результате чего Швеция навечно уступила ему
упомянутые провинции. Несмотря на это, многие
здравомыслящие люди думают, что, если шведы будут
в состоянии, они нападут на эту монархию будущей
весной со стороны Финляндии, если только царь
переедет в Москву, оставив Ингрию без защиты
гвардейцев, которые составляют его лучшее войско
и которые отбыли в Москву. Уже некоторое время
король Швеции ведет тайные переговоры с
Оттоманской Портой, и здесь думают, что эта
держава не останется в бездействии.
Дружба короля Пруссии с этим двором
сильно охладела, и некоторые опасаются, что
король Пруссии вступит в союз с королем Швеции,
который может прельстить его тем, что, завоевав с
его помощью свои прежние владения, он уступит ему
еще оставшуюся в его владении часть Померании,
присоединив которую король Пруссии расширит
свое королевство.
Если удастся объединить эти две
державы с Турцией, здешней монархии будет
угрожать потеря ее новых завоеваний. Впрочем, мое
личное мнение таково, что шведы серьезно не хотят
войны. Мои основания таковы. Достоверно, что одна
Швеция ничего не может сделать против мощи этой
монархии, и, таким образом (если она захочет
напасть), ей нужны хорошие союзники.
Единственные, которых она может иметь, — это
короли Дании, Пруссии и Польши. Первый едва ли
имеет желание вступать в войну или объединяться
с королем Швеции из опасения сделать его еще
более могущественным, чем он есть сейчас,
поскольку он заинтересован в том, чтобы король
Швеции не стал сильнее его. Второй не осмелится
вступить в войну, которая может привлечь в его
владения все силы австрийского императора,
который в соответствии с договором, заключенным
с этой монархией, обязан стать на ее сторону, если
на нее нападут. Третий никоим образом не хочет
войны, и тем более ее не хочет Республика,
которая, учитывая очень слабое здоровье короля в
последнее время, хотела бы сохранить мир после
его кончины. Все это заставляет меня думать, что
едва ли Швеция сможет что-нибудь предпринять в
отсутствие царя.
Кроме того, я учитываю, что в Финляндии
король Швеции имеет не более 7 тыс. человек
войска, и это не дает повода даже для малейших
опасений. Что касается турок, то они не в
состоянии начать наступательные действия против
царя, поскольку, если [131]
они порвут отношения с этой монархией, ей на
помощь придут император и республика Венеция. Я
не думаю, что султан в состоянии противостоять
таким противникам после неоднократных неудач,
которые преследовали его в Персии. Что касается
союза с ним и Веной, похоже, что они хотят
следовать той же системе, что и ранее, и в этом
меня заверил барон Остерман от имени царя.
Прошу Вас извинить меня за столь
пространное письмо, однако я счел своим долгом
вкратце доложить е. в-ву о нынешнем состоянии дел
в этой монархии.
Вновь заверяю Вас в преданности.
Получено 18 марта.
Герцог де Лириа-и-Херика
AGS. Estado, leg. 6.6.11. Подлинник (автограф),
исп. яз. Опубл.: CODOIN. — Vol. 93. — Р. 92— 101, 406—414. Опубл.
частично.: Семнадцатый век. Исторический сборник,
издаваемый П. Бартеневым. Кн. 2. — С. 30—38.
Комментарии
1 В связи с непризнанием
испанским королем императорского титула Петра I
и его наследников во всех испанских официальных
документах сохранялись титулы «царь», «царица».
2 Имеется в виду Евдокия Федоровна
Лопухина (1670—1731) —первая жена Петра I.
3 Граф Д. Ф. Вратислав — австрийский
посол, был назначен в Россию после смерти графа
Рабутина.
