Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ГАСПАР ДЕ КАРХАВАЛЬ

ПОВЕСТВОВАНИЕ О НОВООТКРЫТИИ ДОСТОСЛАВНОЙ ВЕЛИКОЙ РЕКИ АМАЗОНОК

Повествование, написанное братом Гаспаром де Карвахалем из ордена Святого Доминика, о происшедшем новооткрытии достославной великой реки, которую открыл по счастливой случайности от самых ее истоков до впадения в море капитан Франсиско де Орельяна вместе с пятьюдесятью семью людьми, коих он привел с собой; о том, как он пустился на свой страх и риск по упомянутой реке, которая была наречена по имени капитана рекою Орельяны 1 .

Дабы лучше разобраться в обстоятельствах, при коих происходил поход, следует принять во внимание, что капитан Франсиско де Орельяна был заместителем правителя и наместником города Сантьяго, который он завоевал и заселил за свой счет, а также новопоселения Пуэрто-Вьехо, находящегося в Перуанских провинциях. Сей капитан, побуждаемый многочисленными сведениями о стране, где произрастает корица, и желанием послужить его величеству в открытии оной, ведая, что Гонсало Писарро от имени маркиза (То есть от имени Франсиско Писарро, которому в награду за завоевание Перу был пожалован титул маркиза де Атавильос (по другим источникам — де Чаркас)) прибыл управлять городом Кито и вышеупомянутыми землями, находящимися на его, названного капитана, попечении, направился в Кито, где обосновался Гонсало Писарро, чтобы повидаться с ним, ввести его во владение сказанными землями и принять участие в поисках упомянутой страны.

По прибытии в город капитан заявил правителю Гонсало Писарро о споем желании отправиться с ним вместе и послужить его величеству в этом деле; и сказал он, что, дабы исполнить свою службу лучше, он намерен захватить с собой своих друзей и употребить собственное свое достояние ради успеха дела 2. Договорившись об этом, капитан возвратился в управляемые им [42] владения, чтобы, прежде чем покинуть их, навести в названном городе и поселении порядок и спокойствие. Он издержал на необходимое снаряжение и припасы свыше сорока тысяч золотых песо, и, снаряженный, выехал в город Кито, где ранее расстался с Гонсало Писарро; однако, прибыв туда, он обнаружил, что тот уже выступил. По этой причине капитан оказался в некотором (Начиная с этого места, текст в публикуемом переводе рукописи вымаран; недостающая часть приводится по варианту Медины (набрана курсивом)) затруднении, не зная на первых порах, что ему следует предпринять, но потом решил двинуться вослед за Гонсало Писарро, хотя тамошние старожилы и удерживали его, ибо предстояло идти стороной трудной и воинственной и они опасались, что его убьют, как уже убили многих, кто отправлялся [туда] с гораздо большим войском, нежели у него 3. Вопреки их увещаниям и несмотря на весь риск, капитан ради службы его величеству порешил следовать за упомянутым правителем.

Испытывая бесчисленные злоключения как от голода, так и от стычек с индейцами, которые не раз ставили его [Орельяну] в столь опасное положение, что, не будь в дружине более двадцати трех человек (mas de viente у tres hombres), он и его спутники почитали бы себя уже погибшими и мертвыми от их [индейцев] рук, он прошел с большим трудом ... лиг (Пропуск в рукописи. Лига — старинная испанская мера длины. См. статью “Определение дат и расстояний в “Повествовании” Карвахаля”.) от Кито, порастеряв к концу пути все, что захватил с собой, настолько, что, когда настиг Гонсало Писарро, у него, кроме меча и щита, ничего не оставалось, и так же обстояло дело, разумеется, и с его спутниками 4.

В таком виде он вступил в провинцию Мотин, где находился со своим войском упомянутый Гонсало Писарро, и здесь он примкнул к нему и далее уже совместно с ним пустился на поиски сказанной корицы.

И хотя я не видел того, о чем говорил до сих пор, и в том не участвовал, мне ведомо об этом от тех, кто прибыл вместе с названным капитаном, ибо я в то время находился с Гонсалу Писарро и воочию наблюдал, как Орельяна и его люди вступали в наш лагерь вышеописанным образом. Но в отношении того, о чем я буду говорить далее, я сам был очевидцем и человеком, коего господь бог сподобил сделать участником столь нового и дотоле никогда не виданного открытия, о котором я в дальнейшем поведаю.

После того как капитан соединился с правителем Гонсало Писарро, последний самолично отправился на поиски корицы, но не нашел [ни ее], ни земли или чего-либо иного, чем можно было бы сослужить службы его величеству. Тогда он решил продвигаться дальше, а капитан Орельяна вместе с остальными людьми следовал за ним и догнал правителя о селении, которое [43] зовется Кема (В других документах — Гема или Хема) и расположено в саваннах, в ста тридцати лигах от Кито, и там они снова встретились. Названный правитель хотел продолжать розыски, продвигаясь вниз по реке, но некоторые советовали ему не делать этого, так как плыть по реке было не ни чем да к тому же было неразумно, по их мнению, покидать саванны с их многочисленными дорогами, каковые начинались прямо за селениями Пасто и Попаян, все же правитель принял решение держаться реки. Мы прошли вдоль нее двадцать лиг, и на исходе их нам попалось несколько небольших селений. Здесь Гонсало Писарро решил построить судно, чтобы переправиться для поисков пищи с одного берега на другой, ибо сия река была шириною в пол-лиги (Речь идет о реке Кока — одном из притоков реки Нaпo, впадающей в Амазонку).

И хотя названный капитан был того мнения, что не следует строить судно, — он полагал, что для этого есть некоторые веские резоны, — а должно возвратиться в саванны и двигаться по дорогам, которые идут в уже названные селения, Гонсало Писарро желал лишь одного — начать строить судно. Тогда, видя это, капитан Орельяна обошел весь лагерь, собирая железо, годное на гвозди, (По словам Гарсиласо де да Веги, “его [железо] участники похода ценили превыше золота”) и указывая каждому дерево, которое тот должен был доставить [к месту постройки]; и в конце концов общими усилиями судно было построено. Правитель Писарро велел погрузить на него разный припас и больных индейцев, и мы все вместе тронулись в путь.

После того как мы проплыли вниз по реке пятьдесят лиг, кончились населенные мести, и мы стали испытывать все большую нужду и недостаток в пище, и по этой-то причине недовольны были люди и поговаривали они, как бы вернуться назад и дальше не идти, ибо пришли вести, что впереди полнейшее безлюдье.

Капитан Орельяна, видя, что творится, и ту крайнюю нужду, которую все испытывали, и понимая, что погибло все, что было взято с собой, полагал, однако, что не к чести его возвращаться назад ни с чем после стольких потерь. Он отправился к правителю и сообщил ему о своем намерении — оставив с главным войском то немногое, что у него сохранилось, следовать далее вниз по реке. Капитан сказал ему также, что в случае удачи, если ему посчастливится найти поблизости жилье и еду, которая сможет их всех выручить, он даст об этом знать. Если же он увидит, что задерживается и от него не будет вестей, а правитель между тем отойдет назад, в края, где имеется пища, то, чтобы он [правитель] дожидался его в течение лишь трех или четырех дней, или времени, какое ему покажется достаточным; если же он не вернется [к условленному сроку], то просит сеньора [44] правителя не поминать его лихом. Правитель ответил ему: пусть поступает так, как считает нужным.

И тогда капитан Орельяна взял с собой пятьдесят семь человек, и, посадив их на уже упомянутое судно и на несколько каноэ, (У Орельяны, когда он расстался с Гонсало Писарро, было четыре каноэ.) добытых у индейцев, отправился вниз по реке с намерением тотчас же возвратиться, как только будет найдено съестное 5.

Но вышло все иначе и отнюдь не так, как мы предполагали, ибо мы не нашли пищи на протяжении двухсот лиг и уже совсем отчаялись найти ее; по этой причине мы ужасно страдали от голода, но об этом я скажу после.

Вот так, мы и плыли, моля господа нашего, чтобы сотворил он доброе дело и направил нас в зтом походе по правильному пути, дабы могли мы вернуться назад к своим сотоварищам.

НАЧАЛО ПОХОДА ОРЕЛЬЯНЫ

(Названия глав “Повествования” даны по публикации Мильяреса. Варианты Медины и Овьедо на главы не делятся.)

На второй день, после того как мы вышли в путь и разлучились со своими товарищами, мы чуть было не затонули посреди реки, ибо судно натолкнулось на ствол дерева и получило пробоину. Наше счастье еще, что мы были поблизости от берега, не то здесь и завершили бы свой поход. Мы кое-как добрались до суши, вытащили судно из воды и обломком доски заделали пробоину, и затем еще быстрее поплыли своим путем.

Мы проходили по двадцать — двадцать пять лиг [в день], ибо река текла очень быстро и все росла да ширилась за счет многих других рек, которые впадали в нее с правой руки, то есть с юга. Мы плыли уже три дня, но не приметили до сих пор ни одного селения. Видя, что все больше удаляемся от места, где покинули своих товарищей, и что кончаются у нас те крохи съестного, которые мы взяли в дорогу, оказавшуюся столь неверной, люди стали заговаривать с капитаном о тяготах пути и о возвращении назад, и о нехватке съестного — ведь мы думали вскоре повернуть обратно и поэтому не берегли еду. Но, будучи уверенными, что до пищи недалеко, решили мы плыть дальше, и стоило это всем немалого труда, и так как ни назавтра, ни в последующие дни мы не нашли [45] ни съестного, ни каких-либо следов человека, я по совету капитана отслужил мессу, вручая, как это принято на море, всю заботу о нас и о наших жизнях всевышнему. Я, недостойный, молил его, чтобы он спас нас от столь неизбежных страданий и неминуемой гибели, кои, вне всякого сомнения, нам были уготованы, ибо, если мы даже захотели бы подняться назад по воде, это было бы уже невозможно из-за сильного течения, идти же сушей было немыслимо. Таким образом, из-за большого голода, одолевавшего нас, мы находились в смертельной опасности. Мы долго судили и рядили, какое нам принять решение, и, обсудив наши горести и заботы, согласились избрать из двух зол то, какое капитану и всем нам казалось наименьшим, а именно, — уповая на господа нашего и надеясь, что всевышний сочтет за благо сохранить нам жизнь и пошлет избавление, — плыть далее вниз по реке или умереть, или дознаться, куда она нас выведет.

А между тем из-за нехватки съестного мы впали в крайнюю нужду и питались лишь кожей, ремнями да подметками от башмаков, сваренными с какой-либо травой, и столь слабы мы были, что не могли держаться на ногах; одни из нас на четвереньках, другие же, опираясь на палки, отправлялись в горы на поиски съедобных кореньев. Нашлись и такие, которые, объевшись какими-то неведомыми травами, были на волосок от смерти, и походили на безумных и совсем лишились разума. Но так как господу нашему было угодно, чтобы мы продолжали наше странствие, никто не умер. От всех этих тягот некоторые наши товарищи очень ослабли, и капитан ободрял и увещал их, дабы они крепились и уповали на господа бога нашего, ибо раз уж он направил нас по этой реке, то сочтет за благо ввести нас в добрую гавань. Таким образом, он [Орельяна] воодушевил своих спутников, изнывавших под тяжестью сиих невзгод.

В [первый] день нового, сорок второго года кое-кому из наших людей померещилось, что они слышат перестук индейских барабанов, причем одни сие утверждали, другие же отрицали. Мы все, однако, немало возрадовались этому и стали продвигаться значительно быстрее, чем обычно. И так как ни в тот день, ни на следующий мы не увидели никакого жилья, то, вероятно, все это лишь померещилось нам, и так оно и было на самом деле. И по этой причине как хворые, так и здоровые столь пали духом, что утратили всякую надежду на спасение, но капитан не раз обращался к ним со словами утешения и этим их поддерживал. И так как господь наш — отец милосердия и всяческого утешения, оказывает милость и поддержку каждому, кто взывает к нему в минуту великой нужды, случилось, что, когда стемнело и взошла луна, а мы отсчитали восьмое число января месяца (События, которые произошли на следующий день, то есть 9 января, в “Акте о введении во владение” (см. стр. 159) датируются 4 января.) и доедали [46] разные корни, добытые в лесу, мы все весьма явственно услыхали барабанный бой, доносившийся откуда-то издалека. Капитану первому посчастливилось его услышать, и он поведал о нем своим сотоварищам. Мы обратились в слух, а когда убедились в истинности его слов, то всех обуяла такая радость, что в мгновение ока были позабыты пережитые горести, ибо находились мы уже среди земель обитаемых и ныне не могли уже помереть с голоду. Затем капитан позаботился о том, чтобы мы в четыре смены несли охрану, потому что... (Пропуск в тексте рукописи.) вполне могло статься, что индейцы, заметив нас, явятся ночью и постараются застигнуть врасплох, как это у них обычно делается. Таким образом, в эту ночь все были настороже, а капитан не сомкнул глаз, и ему казалось, что ночь эта была длиннее прочих, ибо он не мог дождаться наступления утра, чтобы все досыта наконец наелись бы кореньями.

Едва рассвело, капитан приказал приготовить порох, аркебузы и арбалеты 6 (Пропуск в тексте рукописи.) и всем в любой момент быть готовым взяться за оружие. [Сие же было излишне], потому что, по правде говоря, не было ни одного человека, кто бы ревностно не исполнял всего, что надлежало исполнять; капитан же нес не только свою службу, но и заботился обо всех. Итак, утром, тщательно подготовившись, приведя в порядок [свое оружие], мы отправились на поиски поселения.

Не прошли мы вниз по реке и двух лиг, как увидели, что нам навстречу поднимаются четыре каноэ, полные индейцев, которые объезжали и обследовали свои владения. Едва лишь они нас завидели, как с превеликой поспешностью поворотили назад, подняв тревогу, так что менее чем через четверть часа мы услышали со стороны селения бой многих барабанов, которые созывали народ. Барабаны эти слышны на очень большом расстоянии и так искусно устроены, что могут издавать звуки разных тонов (son tan bien concertados que tienen su contra y tenor y tiple) (Индейцы — жители тех мест — и поныне “переговариваются” между собой при помощи тундили — барабанов, бой которых, отражаясь от холмов, передается на сравнительно большое расстояние.).

Капитан тут приказал людям, сидевшим на веслах, грести как можно быстрее, дабы успеть добраться до первого селения прежде, чем туземцы смогут собраться. Однако это не помогло: хотя и плыли мы с весьма отменной скоростью, но пришли к селению, когда индейцы уже ожидали нас, готовые к защите и охране своих жилищ.

Капитан распорядился, чтобы высаживались на берег в строжайшем порядке, и чтобы все следили друг за другом, и каждый следил за всеми, и чтобы никто не ослушался, и смотрели бы в оба. Так, воодушевились все, завидя селение, что позабыли о былых тяготах. Индейцы же покинули селение и оставили в нем все съестное, а для нас оное было, разумеется, немалым подспорьем и поддержкою. Прежде чем [47] наши люди приступили к еде, капитан, хотя он и знал, сколь голодны они, велел всем обойти селение, дабы в случае, если индейцы возвратятся, не смогли бы они причинить нам урон в час трапезы и отдыха, а именно так оно впоследствии и получилось.

И люди наши принялись наверстывать упущенное и поедали все, что индейцы приготовили для себя, да пили их питье. Ели-пили они с большой жадностью и никак не могли насытиться. И хотя люди только то и делали, что ели (а в том не было ничего удивительного), вели они себя не без оглядки, не забывая об осторожности, необходимой для защиты, и все были начеку, со щитами на плечах и мечами под мышкою, и посматривали, не собираются ли индейцы напасть на них. Вот так мы и отдыхали — и это можно назвать отдыхом в сравнении с той работой, к которой мы привыкли.

В два часа пополудни индейцы стали подплывать по реке, чтобы поглядеть, что здесь происходит, и они сновали мимо нас словно полоумные. Увидев это, капитан подошел к обрыву у реки и заговорил с ними на их языке, который он немного знал. Он сказал им, чтобы они приблизились без опаски, ибо он хочет с ними переговорить. И тогда два индейца подплыли к месту, где он стоял; капитан их похвалил, успокоил и кое-что дал им из того, что у него было с собой, и велел им позвать своего сеньора 7, ибо ему [капитану] хотелось с ним переговорить, и сказал, чтобы [их сеньор] ничего не опасался — ему не причинят никакого зла. Индейцы, взяв с собой подарки, уплыли восвояси, чтобы передать слова капитана своему сеньору.

Тот, пышно разукрашенный, явился немного погодя к месту, где находился капитан со своими соратниками. И капитан и все наши люди встретили его очень радушно и принялись обнимать его. И касик (Испанцы заимствовали слово касик (cacique) из языка индейцев о. Эспаньолы (совр. о. Гаити), которые называли так своих вождей и старейшин; впоследствии касиками стали называть индейских вождей на американском континенте, хотя в языках “континентальных” индейцев такого слова не существовало.) показал, что он премного доволен хорошим приемом, которым его почтили. Потом капитан приказал поднести ему кое-какую одежду и другие вещи, и касик очень обрадовался подаркам и был так доволен, что сказал капитану, чтобы тот посмотрел, не нуждаемся ли мы в чем-нибудь — он [касик] нам все это даст. Капитан отвечал ему, чтобы он позаботился лишь о съестном, так как ничего другого нам не нужно. Тут касик приказал своим индейцам отправиться за едой, и они вскоре возвратились, доставив в изобилии все необходимое, включая мясо, куропаток, индеек (gallinas) и всякую рыбу. Капитан горячо поблагодарил за это касика, отпустил его с богом и попросил созвать к нему всех сеньоров той страны (всего их было тринадцать), ибо он хотел со всеми переговорить и растолковать им причину [48] своего прихода. И хоть касик ответил, что назавтра они все будут у капитана и что он пойдет за ними, и хоть он ушел весьма довольный, капитан счел нужным отдать приказ обо всем, что надлежало сделать ему и его спутникам, и велел он быть начеку и денно и нощно оберегать лагерь, дабы не допустить ни малейшего замешательства либо небрежения, если индейцы вздумают напасть.

На другой день, ни свет ни заря, явился упомянутый касик и привел с собой еще троих или четверых сеньоров и сказал, что остальные не смогли прийти — они находятся далеко, но что они явятся на следующий день. Капитан оказал им такой же радушный прием, как и первому [касику], и весьма пространно поведал им о его величестве и от его имени принял во владение указанную страну. Так же он поступил со всеми остальными [сеньорами], прибывшими сюда назавтра, — всего же их, как я уже говорил, было тринадцать. И он от имени его величества принял во владение их всех и принадлежащие им земли. Капитан, видя, что все люди и сеньоры этой страны ведут себя мирно и тихо, как то бывает при добрых сношениях, и что все рады, что дело кончилось миром, принял их самих и страну эту во владение именем его величества 8.

А затем, сделав это, он приказал собрать своих соратников, чтобы потолковать с ними о походе и о их собственном спасении; он пространно изложил свои резоны и высокими речами вселил в своих спутников уверенность в счастливом исходе предприятия. И когда кончил капитан свою речь, спутники его остались ею весьма довольны, видя сколь крепок дух капитана и как терпеливо несет он свое тяжкое бремя. Они также ответили ему добрым словом и воспряли духом настолько, что более не ощущали тяжести трудов, выпавших им на долю.

Когда люди немного оправились после голода и перенесенных мытарств и были в силах снова взяться за работу, капитан, видя, что настало время подумать о дальнейшем, велел созвать всех своих людей и сказал им, что всем, разумеется, ясно, что даже если всевышний пожелает снизойти к нашим трудам и вывести нас в море, то на судне, коим мы располагаем, да на этих жалких каноэ мы не сможем добраться [до океана] и спастись, а посему без промедления надо позаботиться о постройке другой бригантины, более пригодной для столь опасного плавания. Но хотя среди нас не нашлось знатока, который разбирался бы в сем деле, самым трудным оказалось не построить судно, а изготовить гвозди.

Между тем индейцы все приходили и приходили к капитану, продолжая приносить съестное, и делали это так исправно, словно всю свою жизнь только тем и занимались. На них были всякие украшения и медальоны из золота (joyas y patenas de oro); но капитан строго-настрого приказал ничего у них не отбирать и запретил даже глядеть на эти вещи, дабы индейцам не пришло [49] на ум, что мы золото во что-то ценим, и чем более мы были безразличны к нему, тем больше золота приносили они на себе. Здесь дошли до нас вести об амазонках и о богатствах, что имелись ниже по течению. Сообщил же нам об этом один из индейских сеньоров по имени Апария, (В “Повествовании”, а также в других документах это имя встречается в различных вариантах: Апария, Париан, Апариан.) старик, который сказал нам, что сам бывал в той стране. Он также поведал нам о другом сеньоре, живущем далеко отсюда в глубине страны и обладающем несметными, по его словам, золотыми сокровищами. Этого сеньора зовут Ика; мы ни разу его не видели, потому что, как я уже говорил, он, избегая встречи с нами, ушел в сторону от реки.

СЕНЬОРИЯ АПАРИИ

Чтобы попусту не переводить время и напрасно не расходовать пищу, капитан велел всем людям без промедления приниматься за дело, которое предстояло осуществить [то есть за постройку бригантины], и прежде всего приготовить все необходимое. Все наши товарищи в ответ сказали, что они только того и ждут, чтобы приняться за дело.

Среди нас нашлось двое людей, которым мы немало обязаны, ибо они сделали то, чему никогда не обучались: они явились к капитану и сказали ему, что берутся с божьей помощью изготовить гвозди, в которых мы нуждались, и чтобы он, со своей стороны, велел еще кому-нибудь нажечь угля. Одного из этих людей звали Хуаном де Алькантара, он был идальго и уроженцем города Алькантары. Другой — по имени Себастьян Родригес — был родом из Галисии. Капитан их поблагодарил за это и пообещал им за столь важную услугу вознаграждение и плату. Затем он приказал сделать мехи (их изготовили из башмаков), а равно, по мере необходимости, и остальные [приспособления, нужные для производства гвоздей]. Другим же людям было велено во мгновение ока нажечь сколько нужно угля.

Все тотчас же приступили к работе; каждый, прихватив с собою какой-либо инструмент, отправлялся в лес, чтобы нарубить дров, а потом на собственных плечах тащил их в селение и рыл яму. Стоило всем это отнюдь не малых усилий. Так как наши люди были очень слабы, да еще вдобавок не были искусны в этом деле, ноша им казалась чересчур тяжелой, и они [50] выбивались из последних сил. Остальные наши товарищи, коим было не под силу заниматься заготовкой древесины, раздували мехами огонь и носили воду, капитан же принимал участие во всякой работе, вдохновляя нас своим примером. Вся наша братия так споро принялась за это дело, что в какие-нибудь двадцать дней, проведенные в том селении, мы с божьей помощью изготовили две тысячи совсем недурных гвоздей и другие, не менее нужные вещи. Постройку же бригантины капитан отложил до более удобного места, где [для нее] нашелся бы лучший материал.

Мы задержались в этом селении дольше, чем то было должно, и съели все, что у нас было, а потому впредь испытывали весьма большие лишения. Эта задержка произошла потому, что мы все еще надеялись каким-нибудь путем получить известие из лагеря. Видя, что дожидаться его напрасно, капитан пообещал награду в тысячу кастельяно тем шести из наших товарищей, которые сообща возьмутся доставить донесение правителю Гонсало Писарро; кроме того, с ними должны были отправиться двое негров и несколько индейцев, чтобы помочь им грести. Эти шестеро должны были доставить упомянутое письмо и в свою очередь прислать известие о том, как идут дела. Однако вызвалось идти лишь трое, потому что все страшились неминуемой гибели, которая была уготована всякому, не доберись он вовремя до места, где остался названный правитель. Ко всему прочему, нам было неизвестно, не повернул ли он между тем назад: ведь мы провели в дороге девять суток и за это время удалились от лагеря не менее чем на двести лиг.

Когда работа была завершена и мы увидели, что наши припасы тают прямо на глазах, что наступает голод и семеро из наших людей уже умерло, мы в день Канделярии, очищения владычицы нашей, (День Канделярии (Сретенья) — праздник очищения св. девы Марии — приходится на 2 февраля.) взяв с собой сколько можно было еды, тронулись в путь. Мы не могли долее оставаться в этом селении, во-первых, потому что, по всей видимости, туземцы стали к нам хуже относиться (а мы хотели оставить их довольными), и, во-вторых, потому что мы зря теряли время и расходовали пищу без пользы, не зная даже, сможем ли в будущем пополнить свои припасы. Итак, мы пустились в плавание, и наш путь пролегал через упомянутую провинцию. Не прошли мы и двадцати лиг, как наша река слилась с другой рекой, не очень большой, которая была по правую руку от нас; на этой реке обосновался важный властитель по имени Иримара, сам он индеец и сеньор очень разумный; он собственной персоной явился к капитану и захватил для нас съестного; поэтому капитан пожелал навестить этого сеньора в его владениях, впрочем, так было решено и потому, что река текла очень стремительно и широко разлилась 9. Здесь мы оказались на краю гибели, ибо [в этом месте] воды [51] одной реки (эта река впадала в ту, по которой мы плыли) боролись при впадении с водами другой и отовсюду неслось множество всяких деревьев. Кроме того, опасно было плыть по реке, так как в ней было много водоворотов, и нас швыряло из стороны в сторону. С привеликим трудом мы все-таки выбрались из этого злополучного места, но так и не смогли подойти к берегу и прошли мимо селения. А затем потянулись необитаемые края, и, лишь пройдя двести лиг, мы заметили наконец какое-то жилье.

Так мы и шли, трудясь в поте лица, испытывая много лишений и подвергаясь значительным опасностям; и среди невзгод этих нас постигла беда, и немалая, и мы достаточно пережили за то время, пока она нас не миновала, а произошло следующее: два каноэ, на которых плыли двенадцать испанцев, потерялись среди островов, и они не ведали, где находятся остальные. Наши попытки отыскать их оказались тщетными. Они блуждали два дня и не могли нас найти, а нам было очень горько при мысли, что мы их никогда больше не увидим, однако на исходе второго дня господь наш пожелал, чтобы мы встретились, и немало радости те и другие при встрече испытали, и были мы настолько счастливы, что все былые невзгоды позабылись.

Отдохнув один день близ места, где мы встретили эти каноэ, капитан велел отправляться в путь. На другой день к десяти часам мы добрались до нескольких поселении, все обитатели коих находились внутри своих жилищ, и дабы их не всполошить, капитан решил не приближаться к селениям, а велел одному из соратников взять двадцать человек и пойти к тому месту, где были индейцы, и постараться, чтобы они не убежали из своих жилищ и не покинули эту землю, а для этого должно было с великой любезностью рассказать индейцам о нашей большой нужде и убедить их дать нам съестного, а также пригласить их к капитану, который дожидался посреди реки и намеревался подарить им кое-что из того, что у него при себе было, и объявить им причину своего прибытия.

Индейцы вели себя весьма спокойно и премного обрадовались, когда увидели наших товарищей. Они дали им вдоволь припасов и не счесть сколько черепах и попугаев и просили передать капитану, чтобы он отправился в селение, лежащее на противоположном берегу реки, ибо там сейчас никто не живет, и он может в нем разместиться, а на следующее утро они придут, чтобы с ним повидаться. Капитан же был очень рад еде, но еще более благоразумию индейцев; с этим мы и ушли на ночлег и провели ночь в указанном нам селении. Там нас донимали мириады москитов, и поэтому утром следующего дня капитан перевел наш лагерь в другое селение, которое было больше предыдущего и виднелось ниже по течению 10. Когда мы туда явились, индейцы с нами в борьбу не вступили и встретили нас совсем безбоязненно. Мы отдыхали там три дня, индейцы же относились к нам дружелюбно и безотказно снабжали нас припасами. [52]

Прошло три дня, и на четвертый день мы покинули гостеприимное селение. Мы плыли по нашей реке в виду живописно раскинувшихся селений, и вот когда однажды поутру в воскресенье проходили мимо места, где река разветвлялась на два рукава, нам навстречу вышло несколько индейцев (их было четверо или пятеро) на каноэ, тяжело нагруженных провизией 11. Они остановились недалеко от места, мимо которого должно было пройти [судно, на котором находился] капитан, и попросили разрешения подплыть ближе, так как хотели переговорить с упомянутым капитаном. Капитан велел им приблизиться, и тогда они подплыли и сказали ему, что являются старейшинами и вассалами Апариана и прибыли по его приказанию, чтобы привезти нам еды. Тут они принялись извлекать из своих лодок еду: без счету куропаток — эти куропатки похожи на тех, что водятся у нас в Испании, но больших размеров, — много огромных с щит величиною черепах и всевозможную рыбу. Капитан поблагодарил их за это и раздал им кое-какие из имевшихся у него вещей; индейцы остались очень довольны полученными подарками и добрым обращением, которым их удостоили, а также и тем, что капитан хорошо разумел их язык, и это немало помогло нам войти в гавань Ясности [то есть добиться взаимопонимания], ибо если бы они не смогли нас понять, все обернулось бы куда тяжелее.

Желая распрощаться с нами, индейцы напоследок пригласили капитана в селение, где живет их главный сеньор, которого, как я упоминал, звали Парианом. Капитан спросил их, по какой из двух проток нам нужно идти, они ответили, что укажут путь, и попросили нас плыть за ними следом; и некоторое время спустя мы увидели поселение, где пребывал названный сеньор.

По дороге, пока мы направлялись туда, капитан еще раз спросил у индейцев, что это за поселение. Индейцы ответили, что там обретается вышеупомянутый их сеньор, и принялись грести что было мочи в направлении селения, делая какие-то знаки. Вскоре мы увидели, что из упомянутого селения выбежало много индейцев, они расселись по лодкам таким образом, как это обычно делают бойцы, и нам показалось, что они хотят на нас напасть. Капитан приказал своим соратникам, которые уже заметили эти действия индейцев, зарядить свое оружие и быть наготове, дабы в случае нападения индейцы не смогли бы причинить нам вреда. Заняв свои места и изготовившись к бою, мы очень быстро стали приближаться к берегу, а индейцы, по всей видимости, раздумали нападать на нас. Капитан с мечом в руке первым спрыгнул на берег, а за ним и все остальные. Индейцы же, одержимые страхом, растерялись и не знали, на что им решиться: то ли оставаться на воде, то ли вернуться на берег, так что в конце концов большинство из них сошло на сушу. После бога лишь капитану, который, как уже было сказано, понимал их язык, мы обязаны тем, что не остались посреди [53] реки, ибо, не разумей он по-ихнему, индейцы не встретили бы нас с миром, и мы не попали бы к ним в селение. Только потому, что господу нашему сие было угодно, обнаружилась столь великая тайна и свершилось такое важное открытие и до ведома его цесарского величества дошло то, что мы увидели и с таким трудом открыли, — это никаким другим путем, ни силою, ни человеческой властью не могло быть содеяно, не приложи господь бог десницу свою к этому или не пройди многие века и лета.

После этого капитан подозвал к себе индейцев и сказал им, чтобы они ничего не опасались и все высаживались на сушу. Они так и поступили: подъехали вплотную к берегу, показывая своим видом, что они рады нашему прибытию. Сперва на берег вышел их сеньор, а за ним появились всякие старейшины и сеньоры из тех, что его сопровождали. Он испросил у капитана разрешения сесть и, получив таковое, сел; вся же его свита продолжала стоять. Затем он велел достать из лодок большое количество снеди — черепах, ламантинов (manatis) и разные рыбные кушанья, а также куропаток и жареное [мясо] обезьян 12.

Увидев, что сеньор очень учтив, капитан наставил его на стезю истинную, растолковав ему, что мы являемся христианами и почитаем единого бога, который есть творец всего сущего, а не блуждаем в потемках, подобно этим индейцам, поклоняющимся каменным идолищам да колдовским истуканам, и рассказал ему многое иное по тому же поводу, а также объяснил, что мы слуги и вассалы императора христиан, великого короля Испании, нашего государя, именуемого доном Карлосом, которому и принадлежит сия империя, включающая все Индии 13 и многие другие владения и королевства, какие только есть на свете, и что мы пришли сюда, в эту страну, по его повелению, чтобы дать ему отчет в том, что здесь увидим.

Индейцы с превеликим вниманием выслушали то, что им сказал капитан, и сказали нам, что если мы желаем увидеть амазонок (на их языке они называются “коньяпуяра”, что значит “великие сеньоры”), то прежде должны взять в толк, на что отваживаемся, ибо нас мало, а их много, и они нас перебьют. Лучше всего, по их мнению, нам остаться на их [индейцев] земле, а они, мол, позаботятся обо всем, в чем мы испытываем нужду. Капитан им отвечал, что нам ничего иного не остается, как только продолжать плыть дальше, ибо мы обязаны представить свой отчет тому, кто нас послал, — нашему королю и государю. После того как он кончил говорить, нам показалось, что индейцы остались очень довольны. Их главный сеньор еще раз спросил капитана, кто мы такие, желая, видимо, лучше разобраться во всем услышанном и прикинуть, не будет ли новое объяснение отличаться от сказанного прежде. На это капитан ответил точно так же, как и в первый раз, и присовокупил, что мы дети солнца и направляемся по этой реке вниз, как уже было сказано. Индейцы этому чрезвычайно изумились [54] и обрадовались, приняв нас то ли за святых, то ли за небожителей, потому что поклоняются они солнцу, которое называют “чисэ”. Затем индейцы сказали капитану, что они отдают себя в его распоряжение и хотят ему служить и просят, чтобы он посмотрел, в чем он и его товарищи испытывают нужду, они всем снабдят нас с превеликою охотой. Капитан горячо поблагодарил их за это и велел дать много всяких вещей сеньору и другим старейшинам, которые были столь довольны, что какую бы вещь впредь ни попросил у них капитан, они ему с радостью давали. После этого они все встали и предложили капитану расположиться в их селении, которое они оставят свободным, а сами перейдут в другие жилища и будут ежедневно приходить и приносить нам пищу. Капитан повелел всем вождям прийти к нему еще раз, так как он хотел одарить их тем, что у него было. Их сеньор ответил, что назавтра все придут, и, действительно, они пришли и принесли с собой великое множество еды, и капитан встретил их очень радушно и обращался с ними хорошо, и он снова, когда они все вместе собрались, повторил то, что рассказал сначала их самому важному сеньору, и от имени его величества принял во владение их всех (а числом их было двадцать шесть) и в знак того, что они подчинились, повелел установить очень высокий крест, который всем индейцам весьма понравился. Каждый день, начиная с этого дня, индейцы приходили к нам, чтобы принести еды и побеседовать с капитаном, и они этому не могли нарадоваться.

ПОСТРОЙКА ВТОРОЙ БРИГАНТИНЫ

Видя, что здесь имеется хороший материал и что это место удобно для постройки [бригантины], и взяв в расчет доброе расположение индейцев, капитан приказал собрать всех своих товарищей и сказал им, что здесь удобнее всего строить бригантину, и мы все взялись за работу, и среди нас оказался некий плотник по имени Диего Мехия, который, хотя и не был знатоком в кораблестроительном деле, показал нам, что и как надобно делать, затем капитан велел распределить работу между всеми людьми с тем, чтобы каждый принес бы по шпангоуту и по две поперечины, другие изготовили бы киль, третьи — форштевень, четвертые напилили бы досок и так далее. Таким образом, каждому было ясно, чем он должен заниматься. Все трудились до седьмого пота, потому что стояла зима, (porque como era invierno) 14 [55] а древесину приходилось брать издалека. Каждый, взяв с собой топор, шел в лес, рубил то, что ему полагалось, и потом тащил это [к месту постройки]; другие же поворачивались к нему спиной (otros le hacian espaldas), ибо индейцы не замышляли против нас ничего дурного. Вот так в семь дней был заготовлен для бригантины, о которой идет речь, весь необходимый лес.

Когда закончилась эта работа, пришел черед другому делу, а именно: было велено нажечь угля, чтобы изготовить гвозди и другие предметы. Любо-дорого было смотреть, с каким задором трудятся и таскают уголь наши сотоварищи. Таким образом, обеспечили и все остальное, в чем была нужда.

Среди всех нас не оказалось ни одного человека, который имел бы навык в подобном занятии, однако, несмотря на сию и прочии трудности, господь бог даровал всем нам смекалку, и мы сделали все, что должно, ибо дело шло о спасении многих жизней. Ведь если бы мы отправились отсюда на наших прежних лодчонках да суденышке и очутились бы на них среди воинственных племен (а так оно и вышло, но расскажу я об этом после), то не удалось бы нам не только отстоять себя, но и высадиться на сушу. Итак, было ясно, что бог свыше вразумил капитана построить бригантину в том селении, о котором я говорил, ибо сделать это потом было бы уже невозможно, а строить бригантину здесь было очень удобно, так как индейцы не переставали приносить нам еду в изобилии и в согласии с тем, что просил у них капитан. Постройку вели столь скоро, что уже через тридцать пять дней бригантина, проконопаченная хлопком и просмоленная той смолою, которую нам приносили по просьбе капитана индейцы, была спущена на воду. Немалая то была радость и веселье, которые испытывали все наши товарищи, увидев завершение того, к чему они так стремились. Однако в селении было столько москитов, что не было нам от них житья ни днем ни ночью, и нас они искусали так, что хотя и удобен был лагерь и работа не была в тягость, но мы одержимы были лишь одним желанием — поскорее увидеть конец нашим мукам.

Как-то, в то время когда мы еще там находились и были заняты своей работой, пришли повидаться с капитаном четверо индейцев, кои прибыли издалека. Все они, как на подбор, были очень высокого роста, так что каждый из них был на добрую пядь (Пядь (по-испански — palmo) — старинная мера длины, равная расстоянию между кончиками растопыренных большого пальца и мизинца. В Испании имела разную длину: от 19,2 до 22,8 см.) выше самого высокого из христиан. Кожа у них была очень белая, их волосы, ниспадая, доходили до поясницы, сами они и их одеяние были увешаны золотыми украшениями. С собой у них было много еды, а появились они с таким смирением, что мы не знали, то ли нам следует опасаться их скрытых помыслов, то ли радоваться их хорошему воспитанию (buena crianra). [56] Они достали еду, что принесли с собой, сложили ее перед капитаном и сказали, что они вассалы одного очень важного сеньора и пришли по его велению посмотреть, кто мы такие, чего хотим и куда держим путь.

Капитан принял их очень радушно и первое, что он сделал — это велел поднести им много всяких украшений, которые пришлись индейцам очень по вкусу и доставили им удовольствие. Капитан повторил им все то, что ранее говорил уже упомянутому властителю Апариану. Все это немало удивило индейцев, и они сказали капитану, что хотели бы пойти и доложить обо всем этом своему сеньору, и попросили у него [капитана] на то дозволения. Капитан им разрешил, пожелал доброго пути, дал им с собой много разных вещей, с тем чтобы индейцы отнесли их своему самому главному сеньору и чтобы сказали ему, что он, капитан, очень просит его пожаловать к себе и будет очень рад его посещению. И они ответили, что так и сделают; индейцы ушли, и мы никогда больше не видели их и так и не узнали, из какой земли они родом.

В этом месте мы провели весь великий пост, (В 1542 г. великий пост, который, как известно, соблюдается католической церковью в течение 46 дней, продолжался со среды 22 февраля по субботу 8 апреля.) все наши дружинники причастились у двух святых отцов, которые были с ними. Каждое воскресенье и по праздникам — в святой четверг, святую пятницу и святое воскресенье — я читал проповеди, и то было лучшее из всего, чем для вящей славы своей пожелал вразумить меня наш искупитель. И я радел о том, чтобы возможно лучше, насколько было сие в моих силах, споспешествовать его благим намерениям и помогать всем этим моим братьям и сотоварищам, напоминая им о том, что они христиане, и о том, чтобы они лучше служили богу и императору в этом богоугодном им предприятии и терпеливо сносили нынешние и грядущие тяготы вплоть до завершения нашего нового открытия, ибо от его счастливого исхода зависели мы сами и самые жизни наши; и, таким образом, я сказал для пользы дела все, что мне показалось необходимым, ибо в этом и заключалась моя обязанность, а также и потому, что жизнь свою положил я ради успеха нашего странствования. Также произнес я проповедь в воскресенье Касимодо (Касимодо (от латинского quasi modo) — первые слова молитвы, которая читается на второе воскресенье пасхи. Этот день в 1542 г. приходился на 16 апреля.) и могу с полным правом утверждать, что как у капитана, так и у всех людей души были полны такого благолепия и такой святой веры в Христа и его святое учение, что господь во истину счел за благо пожелать нам спасения. Капитан призывал меня к проповеди, дабы все ревностнее обратились к исполнению долга своего и утвердились во мнении, что они достойны благостыни господней. [57]

Мы также привели в порядок и маленькое судно, так как на ту пору оно уже успело прогнить. И, таким образом, оба судна были исправны и наготове. Капитан велел всем закончить приготовления и погрузить съестные припасы на корабли, ибо в понедельник он намерен был пуститься в дальнейший путь.

В этом селении с нами приключилась история, немало нас напугавшая. Случилось так, что в сумеречную среду, в святой четверг и в крестовую пятницу индейцы заставили нас поститься поневоле, ибо не приносили нам еды вплоть до самой субботы, что в канун пасхи. (Все эти дни входят в страстную неделю и в 1542 г. приходились на 5, 6, 7 и 8 апреля.)

Капитан у них осведомился, почему они не приносят съестного, и тогда в субботу и в пасхальное воскресенье да в воскресенье Касимодо они притащили такую пищу, что мы ее выбросили в поле. Для того чтобы все шло как должно и во всем порядке, капитан назначил альфересом (Альферес — первоначально королевский знаменосец, в описываемые времена — младший офицер.) одного весьма достойного этого звания идальго по имени Алонсо де Роблес и послал его с несколькими дружинниками в селение к тем воинственным индейцам с приказом во что бы то ни стало добыть еды на всех. Сам капитан остался стеречь корабли, которые в сем путешествии были нам после бога единственной защитой и опорою, ибо индейцы только того и домогались, чтобы отнять у нас оные.

Мы вышли из лагеря и селения Апариана на новой бригантине в девятнадцать гоа 15, дабы плыть к морю в канун дня св. Марка Евангелиста, 24 апреля названного года 16, и на протяжении более восьмидесяти лиг шли мимо селении сеньории Апариана и не встретили ни одного индейца-воина, а, напротив, сам касик явился, чтобы повидаться с капитаном, и доставил для него и для нас припасы. В тот же день св. Марка (День св. Марка — неподвижный праздник, который отмечается римско-католической церквью 25 апреля.) мы отдыхали в одном из селений, куда прибыл этот самый сеньор, прихвативший с собой премного всякой снеди. Капитан встретил его очень приветливо и обошелся с ним ласково, так как в его [капитана] намерения и планы входило оставить, насколько это было возможно, в этой стране и среди этого варварского люда (gente barbara) добрую намять о нашем пребывании и не допустить какого-либо неудовольствия по сему поводу, ибо это было на пользу службы, господу богу и королю испанскому, нашему повелителю, чтобы впредь, коль скоро будет на то королевская воля, можно было бы легче распространить священную власть короля, нашу святую христианскую веру и укрепить стяг Испании, и страна эта стала бы покорнее (mas domestica) и чтобы ее можно было умиротворить (para pacicalla) 17 и утвердить в послушании его величеству в соответствии с тем, как тому надлежит быть. И все, [58] что следовало, делать с великой острожностью и мягкостью, дабы сохранить все необходимое и добрым обращением споспешествовать тому, чтобы индейцы пропустили нас дальше; и не должно было прибегать к оружию, разве только в том случае, когда обнажить его следовало для самозащиты.

Хотя селения, которые нам попадались, были покинуты жителями, индейцы, видя наше хорошее с ними обращение, давали нам съестное везде в упомянутой провинции. Спустя несколько дней населенные места кончились, и, таким образом, мы узнали, что находимся вне пределов поселений и владении этого великого сеньора Апариана. Капитан, учитывая скудность наших припасов и опасаясь возможного голода, велел вести бригантины быстрее, чем прежде.

Однажды поутру, едва отошли мы от одного селения, нам повстречались двое индейцев на каноэ. Они вплотную подплыли к бригантине, на которой находился капитан, и поднялись на борт. Капитан, думая, что тот из них, который был постарше, знает местность и может провести нас вниз по реке, велел ему остаться на корабле, а другого отослал домой, и мы продолжили наше плавание вниз по течению. Однако сей индеец ничего не знал да к тому же никогда не плавал [на корабле], и капитан приказал его высадить и дать ему каноэ, дабы он смог вернуться на свою землю. Начиная с этого места и далее идти стало гораздо труднее; еще пуще прежнего угрожал нам голод, потянулись безлюдные берега, так как река текла в сплошных лесах и нельзя было найти места для ночлега или хотя бы наловить какой-нибудь рыбы, так что волей-неволей нам пришлось кормиться своим привычным кушаньем — травой (yerbas) и изредка и понемногу — жареным маисом.

Однажды в полдень, испытывая обычные наши невзгоды и сильный голод, мы подошли к высокой местности, которая, как нам показалось, была населена и подавала кое-какую надежду на то, что нам удастся отыскать там какую-нибудь пищу либо рыбу (comida o pescado). То, о чем я говорю, произошло на шестой день мая, в день св. Хуана Anteportamlatinam. (Прозвище св. Хуана Евангелиста, состоит из трех латинских слов ante Portam latinam, что в переводе значит “перед Латинскими воротами” (по церковному преданию, он был подвергнут пытке кипящим маслом у Латинских ворот в Риме)).

Тут произошел случай, поведать о коем у меня не хватило бы смелости, коли бы не было стольких свидетелей, которые при том присутствовали. А вышло так, что один из наших товарищей, который распоряжался на бригантине, выстрелил из своего арбалета в птицу, сидевшую на одном из деревьев, что росли у самой реки, и выронил скобу от запора, которая упала в воду. Не имея никакой надежды подобрать скобу, другой наш товарищ, которого звали Контрерас, спустил в реку шест с крючком и изловил рыбу длиною в пять пядей. Так как рыба была [59] большая, а крючок маленький, чтобы вытащить ее, нам пришлось прибегнуть ко всяческим ухищрениям. Когда же рыбу разрезали, то у нее в брюхе обнаружили скобу от арбалета. Сия находка пришлась нам как нельзя кстати и вознаградила [за неудачу с птицей], ибо после бога только арбалеты поддерживали в ту пору наше бренное существование.

По истечении двенадцати дней мая мы дошли до провинций Мачапаро. Он очень важный сеньор и у него много людей; его владения граничат с владениями другого важного сеньора, столь же важного, как и он сам, по имени Омагуа. И оба они друзья и соединяются, когда идут походом на других сеньоров, которые живут внутри страны, и что ни день являются [сюда], дабы выгнать их из собственных жилищ. Сей Мачапаро обитает на той же самой реке, на одном из холмов, и у него много очень больших поселений, и под его началом пятьдесят тысяч воинов возрастом от тридцати до семидесяти лет. Молодые же индейцы не принимают участия в войне и поэтому, в скольких бы сражениях с индейцами мы ни побывали, мы их ни разу не видели, а видели лишь пожилых мужчин, которые в этом деле имеют большую сноровку, и у них только пушок, а бороды нет (tienen bozos y no barbas).

Еще до того как мы дошли до этого селения, на протяжении двух лиг нам были видны индейские деревни, белевшие вдалеке, и, пройдя немного, мы увидели, что вверх по реке поднимается очень большое количество каноэ; все они были в состоянии полной боевой готовности и пестрели щитами, кои изготовляются у индейцев из панцирей аллигаторов и кож ламантинов и тапиров и достигают высоты человеческого роста, прикрывая воина целиком. Они ужасно шумели, было у них много барабанов и труб, и они грозились непременно съесть нас; и капитан велел обеим бригантинам сойтись вместе, дабы было удобнее помогать друг другу. Всем людям капитан велел приготовиться к сражению и глядеть, что происходит впереди, ибо у нас был только один выход — защищаться с оружием в руках и с боем прорваться в спасительную гавань (salir a buen puerto). Мы все препоручили себя господу и молили его вызволить нас из большой беды, в которую мы попали.

А между тем индейцы все приближались да приближались, и каноэ их построились таким образом, чтобы напасть на нас посреди [реки], и надвигались они на нас в строгом порядке и так спесиво, будто уже были мы у них в руках. Наши же люди столь воодушевились, что, казалось, и тысячи индейцев против каждого из них будет мало.

Но вот индейцы обложили наши суда и начали атаковать нас, и тогда капитан велел зарядить аркебузы и арбалеты. Тут с нами случилось несчастье и вовсе немалое по тому времени: наши аркебузники вдруг обнаружили, что порох подмок, и не смогли дать ни единого выстрела, и аркебузы, которые [60] оказались бесполезны, пришлось заменить арбалетами, и так как враги были уже совсем близко, арбалетчикам удалось причинить им кое-какой урон, и это нас ободрило. Индейцы, видя, что они несут такие потери, приостановили нападение, не проявляя, однако, ни малейшей робости, скорее наоборот, как нам показалось, они набрались смелости. Все новые и новые лодки прибывали к ним на подмогу и всякий раз, как только они подходили, индейцы вновь нападали на нас с удвоенной храбростью, словно намереваясь захватить наши бригантины голыми руками.

Так, сражаясь без устали, мы добрались до селения, вблизи которого собралось огромное количество народу, вышедшего на берег для защиты своих жилищ. Здесь разыгралась отчаянная битва, так как и на воде и на суше было много индейцев, которые со всех сторон наседали на нас без всякого удержу. Мы вынуждены были пойти на риск и вступили в бой все сразу. Мы бросились на приступ и овладели первой позицией (primer puerto), которую индейцы защищали с большой отвагою, не давая никому из наших людей даже ступить на берег, и не будь у нас арбалетов (вот тут-то и пришло нам на память божее предзнаменование — скоба, выпавшая из арбалета), мы не отбили бы у них позиции; и с этой помощью подвели мы бригантины к берегу, и половина наших солдат бросилась в воду и ударила по индейцам [бывшим на берегу], да так успешно, что сразу обратила их в бегство. Другая половина, оставаясь на бригантинах, защищала их от тех индейцев, которые еще оставались на воде и не прекращали борьбы, несмотря на то, что берег был уже в наших руках. Хотя арбалеты и продолжали наносить им урон, они ни за что не хотели отказаться от своих злых намерений.

Как только была занята часть селения, капитан приказал альфересу вместе с двадцатью пятью солдатами пройти его насквозь, выбить из него индейцев и поглядеть, нет ли там какой-либо еды, ибо он полагал отдохнуть в этом селении пять или шесть дней, дабы мы пришли бы в себя после пережитых испытаний. Альферес продвинулся на пол-лиги вперед по селению и далось ему это не без труда, ибо индейцы, хотя и отступали, продолжали сопротивляться как люди, которым тяжело покидать собственные жилища. Зная, что индейцы всегда, когда не выходит по их желанию, скрываются в каком-либо укромном месте, чтобы собраться с силами, и видя, что они, как я уже сказал, так и делают, и что их — и воинов и прочих — в селении уйма, альферес решил далее не наступать, а повернуть назад, чтобы доложить капитану, как обстоят дела. Он так и поступил, причем индейцы не причинили ему никакого вреда.

Когда он вернулся на окраину деревни, то увидел, что капитан уже расположился в жилищах, а противник все еще угрожает нам со стороны реки. Он поведал капитану обо всем, что там было, а также и о том, что там множество всякой снеди — черепах, коих держат в загонах (coralles) да в прудах с водой 18, [61] мяса, рыбы, сухарей, и что такого изобилия пищи достанет целому войску в тысячу человек, чтобы прокормиться круглый год. Капитан обрадовался, что мы попали в удачное место, и порешил перенести эти припасы в наше расположение, и для этого он велел призвать Кристобаля де Сеговию 19 и сказал ему, чтобы взял он с собой двенадцать дружинников и отправился собирать припасы, какие попадутся [в селении].

Когда он прибыл на место, то увидел, что индейцы ходят по селению и забирают те припасы, что у них были заготовлены. Кристобаль де Сеговия принялся собирать пищу, но, когда уже было собрано больше тысячи черепах, индейцы возвратились снова, и было их еще больше, и шли они с твердой (Последующий текст (отмечен курсивом) воспроизводится по книге Медины, так как он отсутствует в публикуемом варианте рукописи.) решимостью перебить всех [испанцев] и, пройдя вперед, ударить по остальным, которые остались с капитаном. Когда названный Кристобаль Мальдонадо увидел, что индейцы возвращаются, он созвал своих товарищей и напал на индейцев. Это отняло у них много времени, потому что индейцев было свыше двух тысяч, а испанцев во главе с Кристобалем Мальдонадо не более десяти, и им пришлось немало потрудиться для собственного спасения. В конце концов [испанцы] одержали верх и обратили индейцев в бегство. К сожалению, в этой второй битве были ранены двое наших товарищей.

Этот край очень населенный, и поэтому индейцы, каждый день получая подкрепление и поддержку, нападали на Кристобаля Мальдонадо снова и снова и так отчаянно, словно в самом деле пожелали и порешили захватить всех [испанцев] голыми руками. В этих яростных стычках они очень тяжело ранили шестерых наших товарищей, кого — в руку, кого — в ногу, а упомянутому Кристобалю Мальдонадо нанесли две раны — в лицо и руку. Они [люди Мальдонадо] очутились в большой крайности и нужде, ибо израненные и очень утомленные люди не могли ни пробиться назад, ни продвинуться вперед, и было решено все-таки вернуться туда, где находился их капитан, уступив победу индейцам. Тут он [Кристобаль Мальдонадо] выбрал из своих товарищей тех, кто еще был в состоянии держать в руках оружие, снова вступил в бой и дрался с таким пылом, что индейцам так и не удалось перебить наших товарищей.

В это время индейцы, пробравшись поверху, вознамерились с двух сторон напасть на то место, где находился наш капитан; после многих стычек мы еле держались на ногах и потеряли осторожность, полагая, что наш тыл безопасен, так как в том направлении ушел Кристобаль Мальдонадо. Как видно, сам господь наш надоумил капитана отослать последнего, ибо не пошли он его и не окажись тот там, где он находился, наша жизнь подверглась бы, я в этом убежден, еще большему риску. [62]

Как я сказал, у нашего капитана и у всех нас не было [под рукой] оружия, и осторожность настолько покинула нас, что индейцы смогли без помех проникнуть в селение и напасть на нас, не будучи замеченными, а когда мы их заметили, они уже были повсюду среди нас, и четверо из наших товарищей уже лежали тяжело раненные. В то время их увидел один из наших товарищей, имя которого Кристобаль де Агиляр; он кинулся вперед, сражаясь с великой яростью, и поднял тревогу, и капитан услышал его и, безоружный, вышел поглядеть, что приключилось, только и было у него, что шпага в руке, и видя, что дома, в которых расположились наши товарищи, окружены индейцами и, кроме того, на площади их целое войско, в коем было свыше пятисот человек, бросил клич, и тогда вслед за ним выскочили наши товарищи и набросились на противника так бесстрашно, что опрокинули его и нанесли ему большой урон. Но индейцы продолжали сражаться и, стойко защищаясь, тяжело ранили девятерых из наших людей. После двухчасовой беспрерывной борьбы индейцы были побеждены и рассеяны, а мы очень устали.

В этой битве проявили себя многие из наших товарищей — они прежде не показали себя такими, какими оказались на деле, и мы не ценили их, как должно, и так вышло потому, что все ясно видели опасность, которая нам угрожала; и был такой человек, который с одной лишь дагою (Дага — старинная короткая шпага с широким клинком, обычно употреблялась как дополнительное оружие для левой руки.) ворвался в гущу врагов и сражался так храбро, что мы только диву давались; выбрался он из боя с пробитой насквозь ляжкою; звали его Блас де Медина.

После того, как все было кончено, капитан послал узнать, что сталось с Кристобалем Мальдонадо и каковы у него дела. Его встретили по пути, когда он со всеми ранеными товарищами шел туда, где был капитан. Один наш дружинник по имени Педро де Ампудия, который был с ним, спустя восемь дней умер от ран. Он был родом из Сьюдад-Родриго. Когда Кристобаль Мальдонадо возвратился в лагерь, капитан велел лечить раненых, которых набралось восемнадцать человек. И хоть никакого другого лечения, кроме знахарства, у нас не было, через пятнадцать дней с божьей помощью все [раненые] выздоровели. Только один человек умер.

Мы были заняты этим, когда капитану доложили, что индейцы возвращаются снова и что они находятся поблизости от нас, в небольшой ложбине, выжидая [удобного момента] и собираясь с силами. Чтобы выбить их оттуда, капитан велел некоему рыцарю по имени Кристобаль Энрикес отправиться туда с пятнадцатью людьми. Отряд выступил, но едва приблизился к индейцам, как они ранили одного из наших аркебузников в ногу. Таким образом, мы лишились одного аркебузника, ибо отныне уже не могли на него рассчитывать. [63]

После этого упомянутый Кристобаль Энрикес уведомил капитана, как идут дела, и просил прислать ему в помощь людей, ибо индейцев было много и они ежечасно получали подкрепления. Капитан послал приказ и велел Кристобалю Энрикесу, не выказывая своих намерений, постепенно отступить к лагерю, потому что в тот момент нельзя было рисковать жизнью хотя бы одного испанца, тем паче, что ни он [капитан], ни его сподвижники не собирались завоевывать ту страну и даже в мыслях у них этого не было, а хотели лишь, раз уж бог вывел их на эту реку, открыть новую землю, чтобы в свое время или тогда, когда будет на то воля господа, владыки нашего, и императора, быть посланными, чтобы завоевать ее. Поэтому в тот день, когда собрались все люди, капитан сказал им свое слово и напомнил о минувших горестях и ободрил их в предвидении многого, что еще предстоит претерпеть, и обязал их избегать стычек с индейцами из-за опасностей, коими они чреваты, и сказал, что решил он плыть по этой реке вниз, и сразу после этого стали грузить съестные припасы [на суда]. 20 Когда с этим было покончено, капитан велел грузиться раненым, и тех, кто не мог передвигаться на собственных ногах, он велел завернуть в плащи и отнести на плечах, как будто бы это были мешки с маисом, ибо, ежели они сами, хромая, садились бы на корабли, индийцы, завидя такое, воспряли бы духом и не дали бы нам спокойно отчалить. После этого, когда бригантины уже были готовы к отплытию и их оттолкнули от берега, а руки [наших людей] уже лежали на веслах, к ним, соблюдая строгий порядок, спустились капитан и остальные наши товарищи и взошли [на корабли] сами. И мы, отчалив, двинулись вдоль берега, но не успели отойти и на расстояние брошенного камня, как увидели более десяти тысяч индейцев, которые приближались к нам по воде и по суше. Те, которые были на берегу, не могли нам ничем повредить и поэтому они ограничивались лишь тем, что кричали и галдели без умолку; другие же, что были на воде, не замедлили напасть на нас, словно люди, одержимые бешенством; однако наши сотоварищи так хорошо обороняли бригантины с помощью арбалетов и аркебузов, что принудили всю эту злую ораву держаться на расстоянии, и это было на заходе солнца, а затем они нападали на нас ежечасно и следовали за нами по пятам всю ночь, не давая передышки, и нам приходилось постоянно держаться начеку.

Мы плыли таким образом, пока не наступил новый день и мы не увидели окрест множество очень больших селений, откуда беспрестанно приходили новые отряды индейцев, сменяя тех, кто устал. К полудню наши товарищи уже не могли больше грести; мы все были разбиты после бессонной ночи и борьбы, в которую нас втравили индейцы. Капитан, чтобы дать людям немного передохнуть и поесть, приказал пристать к пустынному острову, что возвышался среди реки, но не успели мы приняться за стряпню, как, откуда ни возьмись, появилось [64] несметное число каноэ. Они атаковали нас три раза подряд, и мы снопа оказались в большой опасности. Индейцы, видя, что они не могут одолеть нас со стороны реки, решили дать бой и на воде и на суше, благо их хватало для всего. Капитан, разгадав замысел индейцев, решил не дожидаться [пока они высадятся на берег], а тотчас погрузился и выбрался на речной простор, где, как он полагал, будет легче защищаться.

Итак, мы снова пустились в путь, неотступно преследуемые индейцами, которые не упускали ни малейшего случая, чтобы досадить нам. В одном месте от селений отошли и присоединились [к нашим преследователям] более ста тридцати каноэ сразу, и в них сидело свыше восьми тысяч индейцев, а сколько их было на суше и сосчитать невозможно. С этими людьми на боевых каноэ шло четверо или пятеро колдунов, сплошь разукрашенных, рты их были набиты пеплом, который они выплевывали в воздух, в руках они держали кропила, коими размахивали, опрыскивая реку водой на колдовской лад, и когда [каноэ] — в том виде, как я их описал, — взяли курс на наши бригантины, колдуны воззвали к воинам, а затем принялись играть на своих рожках и деревянных дудках да бить в барабаны, и с великим воплем индейцы напали на нас, но аркебузы и арбалеты, как я уже говорил, были нам после бога надежной защитой. Вот так и шли они вместе с нами, пока не завлекли в теснину речного протока.

Здесь мы попали из огня да в полымя, и нам предстояло натерпеться вдосталь, и я даже не знал, останется ли кто из наших живой, ибо на берегах протоки нас ожидала засада, и к нам наперерез выехали индейцы. Они были полны решимости сразиться с нами и были уже совсем близко. Впереди шел [их] генерал-капитан, выделявшийся изо всех своей бравой внешностью; и один солдат из наших, по имени Селис, прицелился и выстрелил в него из аркебуза и угодил ему в самую грудь, так что индеец упал замертво, а все прочие бросились в замешательстве к своему сеньору, чтобы посмотреть, что с ним приключилось. Мы этим воспользовались, и нам удалось выбраться на речной простор, но индейцы все же шли за нами по пятам еще два дня и две ночи, не давая передышки.

В течение этого времени мы все еще плыли мимо владений великого владыки по имени Мачипаро, которые, по всеобщему мнению, тянулись более чем на восемьдесят лиг, промелькнувших как одна-единая. Все это [пространство] было заселено, причем деревни находились друг от друга на расстоянии выстрела из арбалета и между самыми отдаленными не было и полулиги, а одно селение протянулось на пять лиг, и жилища в нем стояли одно к одному, так что диву давались мы, глядя на него.

Так как в походе нам то и дело приходилось спасаться бегством, мы не могли узнать, что за страна находится в глубине, однако, судя по ее положению и виду, она должна быть более населена, [65] чем та, которую мы видели, и то же самое о ней нам говорили индейцы из сеньории Апарии; они утверждали, что на юге в глубине страны лежит земля могущественного властелина, именуемого Икой, и что у этого Ики имеется золота и серебра без счету, и эти вести мы считаем очень добрыми и вполне достоверными.

 

Комментарии

1. “Повествование (Слово relacion, стоящее в заглавии, можно перевести и как “отчет”, “донесение”, “реляция”. Переводя его как “повествование”, мы хотим подчеркнуть, что эти записки не предназначались их автором в качестве официального отчета об экспедиции Орельяны.) о новооткрытии достославной Великой реки Амазонок” Гаспара де Карвахаля — примечательный образец географической литературы эпохи великих открытий и основной первоисточник путешествия Орельяны по Амазонке.

Без “Повествования” нам почти ничего не было бы известно об этом выдающемся путешествии Орельяны и его участниках. Записки Карвахаля ценны также тем, что в них Амазония описана в ту пору, когда она еще сохраняла свой девственный облик, когда ее природа и население еще не испытали на себе влияния колонизации. Поэтому Гаспар де Карвахаль должен быть признан не только историографом этой экспедиции, но и наряду с Орельяной — первооткрывателем Амазонки.

Гаспар де Карвахаль родился около 1504 года в Трухильо (Эстремаура), он был земляком Орельяны. Известно, что он находился в доминиканском монастыре Сан Пабло в Вальядолиде, когда ему было велено отправиться в Индии вместе с епископом Лимы Висенте де Вальверде, одним из главных участников кровавой резни и пленения Инки в Кахамарке. Сохранился документ, из которого явствует, что в конце 1536 года брату Гаспару де Карвахалю в числе восьми монахов-доминиканцев не без труда и неприятностей удалось погрузиться на корабль “Сант-Яго” под командой маэстро (капитана) Хинеса де Карриона, отплывавший в Номбре-де-Дьос, что на панамском берегу Карибского моря. Известно также, что в ноябре 1538 года Карвахаль находился [93] в Сьюдад-де-лос-Рейес (Лиме), где занимал довольно высокую должность провинциала (резидента) своего ордена в Перу. По всей видимости, здесь, в Лиме, Карвахаль и присоединился в качестве капеллана к Гонсало Писарро, когда тот направлялся через этот город в Кито, чтобы предпринять оттуда поход в страну Корицы. Первая встреча Карвахаля и будущего первооткрывателя Амазонки состоялась примерно в мае 1541 года, когда Орельяна нагнал войско Гонсало Писарро в лагере у Сумако. Карвахаль сопутствовал Орельяне на протяжении всего путешествия и расстался с ним в октябре 1542 года на острове Маргарита. В походе монах-конкистадор сражался и делил все тяготы наравне с прочими его участниками и проявил себя как человек волевой и мужественный.

Впоследствии Карвахаль жил в Перу, занимал там ряд важных церковных должностей, но в походах более не участвовал. Умер он в 1584 году в монастыре Санто-Доминго в Лиме.

Оригинал “Повествования о новооткрытии достославной Великой реки Амазонок” утрачен. Однако сохранились три его копии, которые правильнее было бы назвать вариантами — настолько отличны они друг от друга по стилю и даже по содержанию.

Впервые “Повествование” Карвахаля было опубликовано в 1855 году в Мадриде в IV томе “Всеобщей и подлинной истории Индий, островов и материковой земли в море-океане”, принадлежащей перу первого хрониста Нового Света Гонсало Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса. В этом труде “Повествование” занимает отдельную главу (ч. III, кн. L., гл. XXIV, стр. 541-573 (Historia general у natural de las Indias, islas y tierra-firme del mar oceano. Por el capitan Gonzalo Fernandez de Oviedo y Valdes, primer cronista del nuevo mundo. Madrid, 1851—1855.)).

Вторую, наиболее полную копию (отдельную рукопись) “Повествования” обнаружил в частном архиве герцогов Т'Серклес де Тилли и опубликовал в 1894 г. в Севилье известный чилийский историк Хосе Торибио Медина (Descubrimiento del Rio de las Amazonas segun la relacion hasta ahora inedita de Fr. Gaspar de Carvajal con otros documentos referentes a Francisco de Orellana y sus companeros, con la Introduccion historica y algunas ilustraciones por Jose Toribio Medina, Sevilla, MDCCCXCIV.). Книга Медины, которая, помимо “Повествования” Карвахаля, содержит фундаментальное исследование об экспедиции Орельяны, а также документы, имеющие отношение к его деятельности, была издана всего в двухстах экземплярах и ныне даже в Испании представляет собой библиографическую редкость.

Третью копию — рукопись, находящуюся в Мадридской Академии Истории (собр. Муньоса, т. 91, листы 68-113). — напечатал совсем недавно, в 1955 г., в Мехико Хорхе Эрнандес Мильярес (ему же принадлежит вступительная статья публикации). (Fray Gaspar de Carvajal, O. P. Relacion del nuevo descubrimiento del famoso rio Grande de las Amazonas. Edicion, introduccion y notas de Jorge Hernandez Millares. Mexico, 1955.)

Копия эта несет на себе глубокие рубцы — следы интриг и страстей, бушевавших вокруг экспедиции Орельяны; в ней почти целиком отсутствует вступительная часть, в которой [95] оправдывается поведение Орельяны в отношении Гонсало Писарро, а также заключение, в котором Карвахаль заверяет, что он описал плавание Орельяны так, как оно происходило на самом деле, то есть отсутствуют те места, что оказались вымаранными в рукописи (а может быть, в оригинале), с которой была снята данная копия. Сейчас трудно сказать, кто и с какой целью изуродовал этот документ: недруги ли Орельяны, пытаясь отнять у него веское доказательство своей невиновности, сам ли автор, или его коллеги-монахи, желая, как предполагает Мильярес, “скрыть правду из боязни опасных последствий, потому что правителем Перу в то время был Гонсало Писарро, и его месть могла не только настигнуть автора записок, но и распространиться на весь духовный орден, к которому последний принадлежал”. Но так или иначе, сделано это было, как видно, еще при жизни Орельяны.

Копия (вариант) Овьедо существенно отличается от двух других копий. Вопреки утверждениям последнего, что он лишь “включил” записки Карвахаля в свою “Историю” и, следовательно, ничего в них не изменял, эта копия “Повествования”, вне всякого сомнения, подверглась литературной правке. Об этом говорит напыщенный слог некоторых мест (например, вступления), который мало чем отличается от языка прочих глав “Истории” Овьедо и совсем не похож на простой и мужественный язык Карвахаля. Очевидно, на совести Овьедо, которого его идейный противник, замечательный гуманист своего времени Лас Касас (1475—1556) рекомендует как “заклятого врага индейцев”, остаются также места, в известной степени искажающие нравственный облик автора “Повествования”, насколько о нем можно судить по остальным двум вариантам. Вместе с тем вариант Овьедо содержит ряд ценных описаний, подробностей и суждений, которых нет в вариантах Медины и Мильяреса.

Чем объяснить подобные расхождения? Нелепо сводить их к одним лишь глоссам — припискам копиистов, как это допускает кое-кто из исследователей. Медина относит их за счет переработки “Повествования” самим Овьедо, и в какой-то степени это справедливо. Но чем тогда объяснить наличие у Овьедо важных эпизодов и деталей, отсутствующих в других вариантах, но, без сомнения, восходящих к перу Карвахаля? Комментатор вышеупомянутого нью-йоркского издания книги Медины X. С. Хитон выдвигает допустимое, с нашей точки зрения, предположение о том, что “Карвахаль писал свои записки дважды, излагая все во втором варианте более подробно”. И действительно, в варианте Овьедо, родство которого с двумя прочими неоспоримо, значительно больше внимания уделяется природе, географии, обычаям и ремеслу индейцев, словно у Карвахаля было для этого больше времени и досуга.

Настоящая публикация впервые учитывает все три варианта “Повествования”, ибо, как это явствует из ранее сказанного, ни один из них не дает полной картины похода капитана Орельяны — ее можно воссоздать только при совокупности всех дополняющих друг друга вариантов “Повествования”. В основу нашей публикации “Повествования” положен вариант Мильяреса — бесспорно самая древняя и, видимо, наиболее верная оригиналу копия. Немногие недостающие в ней части Мильярес заменил соответствующими местами из копии Медины (набраны курсивом).

К основному тексту в нашей публикации даются разночтения — отрывки из вариантов Овьедо и Медины, содержащие важнейшие смысловые дополнения и расхождения.

“Повествование” Карвахаля в передаче Овьедо (Все отрывки из Овьедо приводятся по тексту указанного первого полного издания “Всеобщей истории”.) начинается со следующего вступления (см. стр. 541):

“Забвение лишило многих вознаграждения и признания за заслуги и в то же время память возвеличила подвиги тех, кто добился воздаяния за свои труды, ставши государями, как о том напоминает нам священное писание о случае с Давидом, когда тот состоял при доме и дворе неблагодарного царя Саула, и с Мардохеем, обретавшимся при дворе и доме блистательного царя Ассирийского. (Сущность этих двух библейских преданий коротко заключается в следующем: Давид, будучи в юности пастухом, убивает исполина Голиафа и спасает царя Саула; последний вместо благодарности пытается его убить. После смерти Саула Давид становится вторым по счету царем израильским.

Мардохей, простой привратник, возвышается, выдав свою воспитанницу Эсфирь замуж за персидского царя Ксеркса, спасает ему жизнь, но неблагодарный Ксеркс преследует единоверцев Мардохея.) по сему поводу можно было бы привести множество других авторитетных доказательств и правдивых примеров, кои я здесь опускаю, дабы не быть излишне многоречивым.

Хочу заметить только и упомянуть лишь о том, что не много знали бы мы ныне о славных деяниях римлян, кабы не написал о них Тит Ливий в своих декадах (Тит Ливий (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.) — римский историк, автор труда в 142 книгах (декадах) “История Рима от основания города”.) и не поведали бы нам в них всякие авторы; и хоть сии последние были искуснее меня, но и они принуждены были обращаться за сведениями к тем, кто наблюдал события воочию и был вправе о них свидетельствовать, и уже потом только, изложив все изящным слогом и в изысканном стиле, от начала до конца приведя в порядок, они отдавали грядущим поколениям на суд свои писания, кои мы сейчас читаем и кои после нас читаемы будут. То же и со мною: не для чего-нибудь иного, а только с целью поведать всю истину всякому, кто пожелает познать оную и прочесть мое скромное и нехитрое, без околичностей писание, кое сочинял я, памятуя о той особой беспристрастности, с какою священнослужителю приличествует свидетельствовать о том, что он видел, ибо его сподобил господь сделать участником сего странствования, поведаю я сию историю и расскажу все так, как оно было на деле, коль скоро я сумею хоть в малой степени чувством своим и разумом оную постичь; и еще поступлю я так вот по какой причине: думается мне, что погрешу я против совести, ежели не поведаю сию редкостную новость тому, кто пожелает знать всю правду о трудах, что вынесли на своих плечах капитан Франсиско де Орельяна с пятьюдесятью соратниками, которых он взял с собою из войска правителя Кито Гонсало Писарро, брата маркиза дона Франсиско Писарро, милостью [97] его цесарского величества императора-короля, (Королем Испании с 1516 по 1556 г. был Карл I, бывший одновременно (под именем Карла V, 1519—1555 гг.) императором Священной Римской империи.) нашего государя, правителя Новой Кастилии, иначе прозываемой Перу.

2. В варианте Овьедо (стр. 542) сказано, что у Орельяны было множество хороших индейцев, [приписанных к нему по праву] репартимьенто, (По так называемому праву репартимьенто корона раздавала конкистадорам земли имеете с жившими на них индейцами.) и всякие поместья да стада и много прочего имущества, коего достало б для того, чтобы быть очень богатым человеком, коли он удовольствовался бы тем, что сиживал дома да копил деньгу”.

3. Речь идет об экспедиции Гонсало Диаса де Пинеды, который в 1536 г. с 45 всадниками, 30 аркебузниками и 10 арбалетчиками пытался пересечь Анды и выйти в лежащую за ними неведомую страну Корицы. Диас де Пинеда был участником описываемой экспедиции Гонсало Писарро.

4. Гонец от Орельяны догнал войско Писарро у вулкана Сумако, где из-за страшных ливней оно простояло лагерем два месяца. На помощь Орельяне был выслан отряд под командой капитана Санчо де Карвахаля.

В варианте Овьедо (стр. 542) дополнительно сообщается, что Орельяна “издержал свыше сорока тысяч золотых песо на лошадей и амуницию и всякое воинское снаряжение, но вышло так, что из четырнадцати лошадей да изо всех вещей, кои он имел с собой, осталось у него всего-навсего три лошади”.

5. Последующей части похода Карвахаль касается лишь бегло и опускает важные подробности.

После постройки бригантины экспедиция направилась вниз по реке. На судне (им командовал Хуан де Алькантара) везли снаряжение, а также тяжело раненных и больных. Остальная часть войска шла по берегу, прорубаясь топорами сквозь непроходимые заросли и преодолевая непролазные топи, где гибли люди, лошади, грузы. “На плечи индейцев, — пишет Гарсиласо де ла Вега, — выпала самая тяжкая доля, ибо из четырех тысяч, что отправились в сей поход, перемерло уже свыше тысячи”. Неоднократно приходилось переправляться с берега на берег, тратя каждый раз на переправу по 2-3 дня. После того как за два месяца было пройдено 200 лиг, от местных жителей были получены сведения, что в десяти солнцах (т. е. в 10 днях пути) лежит обетованная земля, изобилующая сдой и золотом”. С этого момента и началось, собственно, плавание капитана Орельяны.

6. Аркебузы — фитильные ружья, на смену которым в XVI веке пришли мушкеты. Арбалеты — старинное оружие, представлявшее собой лук (иногда со специальным воротом или ножным стременем), который крепился на деревянном ложе, имевшем открытый канал для стрелы. По неподтвержденным сведениям, в отряде Орельяны было пять арбалетов и три аркебуза.

Следует отметить, что по время похода более надежными оказались устаревшие арбалеты, нежели сравнительно более эффективные и производившие к тому же устрашающее воздействие на индейцев аркебузы. Объяснение этому можно найти в наблюдениях немецкого натуралиста Эдуарда Пеппига, который в 1831—1832 годах пересек, подобно Орельяне, с запада на восток на Амазонке южноамериканский континент. По свидетельству Пеплига, на Верхней Амазонке в силу чрезвычайно влажного климата (в год там выпадает свыше 2600 мм осадков) и постоянных тропических ливней “даже хорошо закрытые сосуды не спасают веществ, способных впитывать влагу. В жестяных коробках разлагается лучший охотничий порох... Если ружье зарядить с вечера, к утру вы найдете в нем не порох, а серую сырую массу” (Э. Пеппиг, “Через Анды к Амазонке”. М., 1960, стр. 150).

7. Гаспар де Карвахаль (впрочем, как и все его современники) применяет к незнакомым ему явлениям родового строя индейцев терминологию испанской феодальной системы. Разумеется, ни сеньоров, ни вассалов, ни данников, о которых пойдет речь в дальнейшем, ни купли-продажи у индейцев и в помине не было.

8. “Ввод во владение” — формальный юридический акт, которым испанская корона и конкистадоры пытались узаконить свои колониальные захваты и грабежи в Новом Свете. Едва завоеватели проникали в неведомую землю, как их предводитель, не зная, сколь велика она и удастся ли ее завоевать, богата она или бедна, спешил объявить ее собственностью испанской короны.

“Ввод во владение” по испанскому обычаю того времени обставлялся с чрезвычайной помпезностью. Во время этой церемонии зачитывался в присутствии первых попавшихся под руку, чаще всего согнанных силой индейцев специальный документ — так называемое Рекеримьенто (Требование), совершалось богослужение, сжигались языческие идолы, водружался высокий крест; здесь фигурировали библия, распятие, знамена, жезлы и т. д. и т. п.

Объемистое Рекеримьенто было выработано в 1508 году по приказу короля ученой комиссией из юристов и богословов во главе с видным испанским юристом Паласьосом Рубьосом и почти в неизменном виде применялось в течение нескольких последующих десятилетий. В его вступительной части “неоспоримо” обосновывалось и торжественно провозглашалось “право” испанского короля завоевывать и присваивать себе ново открытые земли, а обитателей их обращать в своих подданных (фактически — в рабов); тем самым произвол и разбой официально провозглашались государственной политикой. Далее новые земли вместе со всем, что на них имелось, объявлялись собственностью испанского короля, обитатели их — его подданными, которые и должны были ему беспрекословно повиноваться; кроме того, им приказывалось “покаяться в грехе язычества и идолопоклонства и возлюбить истинного единого бога и обратиться к истинной вере христовой”. В заключение Рекеримьенто угрожало непокорным всевозможными карами и наказаниями, применять которые теперь уже можно было на вполне “законном” основании: “... Если же вы не сделаете требуемого или хитростью попытаетесь затянуть, решение свое, заверяю вас, что с помощью божьей я пойду во всеоружии на вас и объявлю вам войну и буду вести ее повсеместно и любыми способами, какие только возможны, и вас подчиню деснице господней и церкви, и вас, и ваших жен и детей велю схватить и сделать рабами и как таковыми буду владеть и распоряжаться в зависимости от велений его величества, и вам причиню наивозможнейшее зло и ущерб, как то и следует делать с вассалами, кои не желают признавать своего сеньора и сопротивляются и противоречат ему”. (См. Documentos ineditos de Ultramar, 2-a serie, Vot. XX, Madrid. p. 311-314. Русский перевод имеется в “Хрестоматии средних веков”, т. III. М., 1950, стр. 25-27).

Разумеется, индейцы, не знавшие ни слова по-испански, не понимали, да и не в состоянии были понять, того, о чем говорилось u этом документе. Однако поведение их — будь то враждебное безмолвие или веселое оживление при виде нового и экзотического, с их точки зрения, спектакля — всегда лицемерно истолковывалось как “добровольное согласие” сделаться рабами и отдать свое имущество на разграбление. После церемонии эскривано составлял “Акт о введении во владение”, который подписывался капитаном, свидетелями испанцами, заверялся подписью эскривано и скреплялся печатью. В настоящей публикации приводятся два “Акта о введении во владение”, подписанные Орельяной, Карвахалем, эскривано “армады” Орельяны — Франсиско де Исасагой, в которых как раз отражены события, описанные в этом месте “Повествования”. Имелся ли у Орельяны текст Рекеримьенто и зачитывал ли он его — мы не знаем, но содержание последнего было ему, конечно, известно, и речь его, надо полагать, не многим от него отличалась.

9. Отрывок “Повествования”, который начинается со слов “Не прошли мы и двадцати лиг...”, у Овьедо передан иначе (стр. 547): “В день св. Олальи, (То есть 12 февраля.) когда вышло уже 11 дней февраля с того времени, как мы покинули селение Гвоздей (assiento de los Clavos), с рекой нашего плавания соединились еще две реки, и были они большие, в особенности та из них, что вливалась с правой руки, если не забывать, что плыли мы вниз вместе с водами. По-видимому, здесь имеется в виду место слияния реки Напо, по которой спускалось судно Орельяны, с Амазонкой.

10. У Овьедо об этом сказано так (стр. 550): “Москитов, больших и маленьких, было неимоверное количество, так что как ночью, так и днем они терзали нас настолько, что нам казалось, будто нас, как говорится, подвергают казням египетским.

11. В варианте Овьедо (стр. 550): “В воскресенье 26 февраля вышли к нам навстречу два каноэ и привезли нам десять-двенадцать огромных черепах”.

Пресноводные амазонские черепахи достигают одного метра в длину и 0,7 метра в ширину. У местных жителей и поныне эти черепахи и их яйца являются одним из основных продуктов питания (чаще всего их поджаривают в собственных щитах, как на сковороде).

12. Имеются в виду так называемые бескоготные ламантины (Trichechus Inunguis) — водные млекопитающие из отряда сирен. В длину они достигают трех метров. Индейцы употребляют их мясо в пищу, а кожу на различные поделки.

Слову “обезьяны” из нашего перевода в испанском тексте соответствует gatos monos, что может значить “обезьяны самцы” (индейцы с Верхней и Средней Амазонки и поныне считают обезьян самцов отдельных видов большим лакомством), а также и “обезьяны-игрунки” (представители семейства игрунковых обезьян). Овьедо описывает их, видимо, под именем gatos monillos в гл. XXVI, ч. 1, кн. XII своей “Истории”. В этой части труда Овьедо содержится подробное описание животных и растений, которых испанские завоеватели встретили к тому времени в Новом Свете.

13. Как известно, Колумб, открыв Америку, полагал, что открыл Индию или Индии, как тогда называли далекие и несметно богатые страны Востока. И хотя ошибка вскоре выяснилась, в испанской колониальной практике наименование “Индии” сохранялось за американским континентом чуть ли не до XVIII века.

14. Карвахаль по укоренившейся привычке жителя северного полушария называет зимой самый разгар тропического лета, который падает в южном полушарии как раз на февраль-март (правда, разница в температуре между “зимними” и “летними” месяцами в районе Амазонки не превышает 5 градусов).

15. Значение слова roa (испан. — goa) точно определить не представляется возможным. Хотя у испанского историка XVII в. Антонио де Эрреры это слово встречается в таком же написании, Медина полагает, что оно искажено при переписке и что правильно оно пишется хова — (испан. — jova). Судя по книге Cano, Arte para fabricar, fortificar y aparejar naos de guerra y mercante. Sevilla, 1611, р. 54, хова — это бимс — балка, которая крепится к верхней части шпангоута (т. е. поперечного ребра в наборе корпуса судна). Очевидно, судно в 19 “roa”, или “хова”, имело 19 шпангоутов и по своим размерам было достаточно велико, чтобы на нем можно было плавать по морю.

16. Из варианта Овьедо (см. комм. 11) явствует, что путешественники прибыли к месту будущей постройки в воскресенье 26 февраля. Таким образом, можно установить, что они пробыли в этом селении 58 дней (с 26 февраля по 24 апреля).

17. Употребляемое здесь Карвахалем слово domestico, что в переводе с испанском значит “прирученный”, “домашний” — в применении к животным, очень часто применяется по отношению к индейцам в летописях и документах той поры и наглядно демонстрирует рабовладельческую и расистскую мораль испанских конкистадоров. Испанский глагол pacificar, который в переподе на русский язык значит “успокаивать”, “умиротворять”, представляет собой удивительно емкий термин, характерный для разбойничьей практики испанских конкистадоров, и вскрывает гнусное лицемерие испанской официальной политики в отношении индейцев.

Современник конкисты историк Лас Касас, прозванный “Защитником индейцев”, писал: “Они [т. е. конкистадоры] называли и по сей день называют умиротворением завоевание и порабощение индейцев тех земель”. История завоевания американского континента во всей полноте раскрывает смысл этого своеобразного умиротворения, ознаменовавшегося потоками крови и бесчеловечными зверствами над беззащитными индейцами, безудержным ограблением и опустошением захваченных земель. Полагают, что к 1541 году (т. е. как раз к году начала экспедиции Гонсало Писарро — Орельяны) менее чем за 50 лет было истреблено разными способами несколько миллионов индейцев. Таким образом, на языке испанских конкистадоров слово pacificar — “умиротворять” — означало: завоевывать огнем и мечом, опустошать и грабить новооткрытые земли, уничтожать местное население, а оставшихся в живых обращать в рабочий скот.

18. Г. Бейтс, исследовавший эти самые места в середине прошлого столетия, пишет (см. его кн. “Натуралист на реке Амазонке”. М.. 1958, стр. 294): “При каждом доме на заднем дворе есть маленький пруд, называемый куррал (загон), предназначенный для содержания стада этих животных [т. е. черепах] в голодный сезон — во влажные месяцы...”

19. Кристобаль де Сеговия (в варианте Медины упомянут под прозвищем Мальдонадо; так же он именуется и в последующем тексте, приводимом по Медине) — приметная и типичная для этой эпохи личность, конкистадор, ближайший соратник Орельяны, уроженец г. Торрехон де Вельяско. Сеговия в 1519 г. прибывает в Никарагуа с отрядом капитана Мартина де Астете, участвует во многих походах в Новую Испанию (Мексику), где сражается “без платы, на собственной лошади и со своим оружием”. По возвращении в Никарагуа получает энкомьенду — поместье вместе с приписанными к нему индейцами, но отправляется в Перу. Служит под командой Себастьяна Беналькасара: в 1534 г. участвует в походе на Кито, в следующем году — в завоевании Попаяна, затем — в знаменитом походе на север, в Кундинамарку. В последующие годы занимает различные официальные должности и к приезду Гонсало Писарро возвращается в Кито. Оттуда вместе с последним выступает в поход в страну Корицы и после известных читателю событий оказывается в отряде капитана Орельяны. В октябре 1542 г., во время расследования на острове Маргарита, Орельяна заявил, что он знает Сеговию “более девятнадцати лет”. Сеговия сопровождал Орельяну в Испанию и являлся его главным помощником в хлопотах при дворе и в организации второй экспедиции на Амазонку. Затем по неизвестным причинам разошелся с ним и уехал, по-видимому, в Португалию. С этого момента следы его теряются.


Текст воспроизведен по изданию: Открытие великой реки Амазонок. Хроники и документы XVI века о путешествиях Франсиско де Орельяны. М. 1963

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.