Письмо Принца де Линя к Екатерине II.

Вашему Величеству теперь совсем нечего делать. Маленькое Ваше хозяйство приведено в порядок. Естьли бы другие вверили Вам свое; то и их хозяйство было бы также хорошо устроено, как Ваше, и они теперь также бы отдыхали. Не понимаю, как Вы могли, будучи столь праздною, благодаря Вашей деятельности, позабыть обо мне совершенно, и извинительно ли Вам так долго не писать ко мне ни строчки!

Я не имел чести знать других Государей Российских, Ваших [187] предшественников, а потому не был известен я им. Очень понимаю, что они, заботясь о делах своих, могли бы и не подумать об ответе, когда бы я осмелился к ним написать два слова. Один сочинял бы планы своих кампаний, другой рассчитывал бы государственные доходы, третий занимался бы своими придворными, тот министрами, тот семейством - каждому свое дело: но Ваше Величество оканчиваете все дела в четырех строках, с четырьмя кораблями, с четырьмя полками! Для чего же Вы ко мне не пишете? Жребий человечества! Каждому определено в чем нибудь раскаеваться, и вот прекрасный случай Вашему Величеству узнать, что такое раскаяние... Можно ли? прошло шесть месяцев, а от Вас ни строчки! этого не испытал я еще ни разу во все двенадцать лет милостивой Вашей со мною переписки. Деспотизм, Ваше Величество! Обходиться со мною так немилосердо, не все ли тоже, что отнять у которого нибудь из Ваших заслуженных Генералов принадлежащую ему награду? Я говорил с Вашею совестию; теперь буду нападать на Ваше добродушие.

Вот уже почти шесть месяцев, как я не знаю, помнит ли меня Та, Которая всех выше, Которой характер [188] несравненно великий и простый и твердый. Но говорить с Вашим Величеством для меня необходимо. Естьли бы в которой-нибудь из четырех частей мира существовал теперь хоть маленькой великой человек; то я и не подумал бы Вас беспокоить, и скрепив сердце, завел бы переписку с ним. Но где их взять, этих великих людей! Вашему Величеству осталось только молиться о себе и о вечном спокойствии тех, которые давно исчезли, и которые одни имели право сказать: она всех нас затмила.

Я жил несколько времени в России, но не имел случая узнать, смеялся ли когда нибудь Петр Великий от доброго сердца - и потому не думаю, чтобы я отважился просить от него двух или трех строчек ответа. Фридрих II сказал мне очень сухо раза три: Божия милость над вами! как будто бы он в самом деле мог быть раздавателем Божией милости. Лудвиг XIV задавил бы меня своею подписью. Думаю однако, что бедный Наваррский Король прислал бы мне по почте несколько добрых ventre-saint-gris (Слово, которое часто употреблял Генрих IV), естьли бы только был в состоянии заплатить весовые деньги. [189]

Александр Македонский имел хороший слог; но Вам известно, что секретарем его был покойный Квинт-Курций. Шведский подражатель его изъяснялся Готическим Латинским языком. Надеюсь, что мне удалось бы схватить несколько записок от Кесаря и Альцибиада, и признаюсь, что я с любопытством и с удовольствием распечатал бы маленькое письмо, дружеское или о делах военных, от великого Конде.

К стати - вот одно размышление: Вашему Величеству надобно знать, что я позволяю себе все, и что иногда приходит на меня даже охота размышлять. Во всяком царствовании, даже в самом жестоком, попадаются великие люди, как полководцы, так и писатели - но мы не видим ни одного посреди безначалия и его ужасов. При Силле и Марии великий Рим был разделен на части и подвластен. Сципионы были великие Аристократы. Перикла надобно именовать царем. Недумаю, чтобы Гораций и Виргилий имели какой-нибудь успех во время кровопролитных междоусобий. Пускай бы Монтань и Лафонтень родились в наше время, и я не удивился бы ни мало, когда бы они первые - один с своими истинами, другой [190] с своею рассеянностию и простосердечием - попали на эшафот.

Я имел честь быть представленным нашему молодому Императору, которого нахожу стариком, благодаря двум походам и его воспитанию, начатому Иосифом II, нещастным Государем, которому Ваше воспоминание должно служить апофеозом. Я взял на себя смелость сказать Его Величеству, касательно Нидерландов, что отважная решительность делает ненужною строгость, и что шесть месяцов твердости по вступлении на престол могут укоренить могущество его на все будущее время. Снисхождение, с каким он принял советы придворного моралиста, осмелившегося упомянуть в разговоре с ним о истинной великости и патриотизме, должно казаться для нас предвещанием щастливым.

Да будет Северная звезда у всех перед глазами! - вот истинная звезда Царей; она ведет прямо ко храму бессмертия.

Вена. 1792, 17 Марта.

Текст воспроизведен по изданию: Письмо принца де Линя к Екатерине II // Вестник Европы, Часть 47. № 19. 1809