ЕКАТЕРИНА II ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ С ШВЕЦИЕЙ

Письма и повеления графу В. П. Мусину-Пушнину

1788 — 1789 гг.

Скоро исполнится столетие, как Екатерина II воевала в Финляндии и в Ботническом заливе со шведским королем Густавом III. Война длилась более двух лет — с весны 1788 г. по осень 1790 года — и во все это время императрица принимала в ней самое живое, можно даже сказать, непосредственное участие. “Peters-bourg a l'air dans ce moment d'une place d'armes — писала она 19-го июля 1788 года — et moi meme je suis comme au quartier general; в день баталии морской 6-го июля дух пороха здееь в городе слышен был; ainsi, mon ami, j'ai aussi senti la poudre” (Петербург имеет теперь вид военного лагеря, и я сама как, бы в главной квартире... и так, друг мой, я также нюхала порох.).

Екатерина не преувеличивала. Не смотря на летнее время, она переехала в город, “чтоб людей ободрить”; в Петербург отовсюду стекались нестройные толпы новобранцев и здесь, на площадях, наскоро обучались военному делу; Кронштадт спешно укреплялся французскими инженерами; у Красной горки был выставлен лагерем гвардейский отряд под командою генерал-майора Н. А. Татищева; “при надобности”, сама императрица предполагала идти “с гвардией в лагерь при Осиновой роще”, и теперь, впервые, Екатерина II готова была признать за ошибку величайшее из творений своего великого предшественника, с грустью заявляя: “Правду сказать, Петр I-й близко сделал столицу”.

Все эти меры были вовсе не напрасны. Густав III открыто [552] заявлял, что “намерен взять Финляндию, Эстляндию, Лифляндию и Курляндию, идучи прямо на Петербург”. При отъезде на войну, король говорил провожавшим его стокгольмским “дамам, что он надеется дать им завтрак в Петергофе”; официально было дано знать русскому главнокомандующему, что шведский король предполагал “сделать десант на Красной горке, выжечь Кронштадта, идти в Петербург и опрокинуть статую Петра I-го”.

Шведская война 1788 — 90 годов имеет для нас большое значение. Ни Екатерина II, ни Густав III не предполагали, конечно, что этой войной совершался один из моментов исторического пути, указанного Петром В. — расширение государственных пределов на юго и северо-запад от “окна в Европу” для приобщения русского народа западноевропейской цивилизации. Густав III, долго и много готовившийся к вторжению в Россию, видел в этой войне удобный случай сломить оппозицию государственных чинов и народа для установления самодержавия в Швеции; Екатерина II, застигнутая врасплох настолько, что полкам, отправлявшимся в Финляндию, на театр войны, “велено ехать на почтовых” — только вопрос чести и потому она, “буде бы нужда потребовала, то в последнем батальон-каре сама бы голову положила”. Война, казалось, кончилась ничем: по статье 2-й мирного договора, заключенного в Верельской долине, “рубежи и границы с обеих сторон останутся на том основании, как были они до разрыва, или до начатия нынешней войны”; между тем, результаты ее сказались позднее и полны высокого значения. Этой войной раскрылись вполне: для шведов — автократическое стремление их государя, и уже 5 марта 1792 года Густав III был пристрелен в Стокгольме, в маскараде; для русских — желание финнов сохранить свои права от посягательств шведского самодержавия, и Финляндия вскоре была присоединена к России.

Эта война полна драматического интереса, не лишенного притом и комического элемента. Она открылась почти невероятной буффонадой — переодеванием чухонских крестьян в русских солдат, и окончилась довольно водевильным кормлением шведского короля, запертого в выборгской бухте; рядом с невозможной просьбой к врагу отступить, при обещании не преследовать его, мы встречаемся с депутацией от враждебного лагеря, изменяющей своему королю; пред нами проходят, как в калейдоскопе, избалованные гвардейцы и дикие башкиры, не видавшие моря матросы и боящиеся пушек артиллеристы, придворный “петиметр” Мусин-Пушкин и величавая фигура адмирала Чичагова с его знаменитым “Бог [553] милостив, не проглотят”, “негодяй” Роберти, сдавший Балтийский порт, и нишлотский комендант однорукий Кузьмин, отвечавший на требование отворить ворота: “рад бы отворить, но у меня одна только рука, да и в той шпага”; тут предприимчивый Грейг и отважный Нассау-Зиген, храбрый Михельсон и трус Левашев, патриот Спренгпортен и изменник Гастфер, тут, наконец, и великий князь Павел Петрович, охраняемый Б. Ф. Кноррингом от малейшего понимания, что вокруг его происходит...

Этот интересный эпизод шведско-русского столкновения ожидает еще своего историка; история войны 1788 — 90 годов еще не написана. Менее всего это может быть приписано недостатку материалов. Со времени объявления войны, Екатерина II запретила говорить “на бирже, в клубах и трактирах” (П. С. З., № 16,663.) о военных распоряжениях, но не писать. Реляции, получавшиеся с театра войны, своевременно помещались в “Санктпетербургских Ведомостях” и, вслед за верельским миром, были изданы особой книгой (Собрание всех, помещенных в ведомостях обеих столиц, с 1788 по 1790 год включительно, реляций о военных действиях против неприятелей Российской империи. Часть II, содержащая в себе реляции о действиях против шведов, с самого начала войны по заключение мира в 1790 г., и ратификацию мирного договора. Москва, 1791.); в самом начале военных действий, в июле 1788 года, известный исторический писатель кн. М. М. Щербатов написал свое мнение о ней (“Ответ на вопрос, что думать следует о поступке нашего двора в рассуждении нынешней турецкой войны, какое действие она соделала к произведению шведские войны и прочем, тому подобном?” Чтения общества истории и древностей росс, 1860, I, стр. 73 — 80.); в самый разгар войны было издано “Письмо его королевско-шведскому величеству” принца Нассау-Зиген (Lettre a S. M. le roi de Suede et refutation de la relation qui lui est attribuee, de la bataille navale entre la flotte suedoise et russe. St. Petersbourg, 1789.). В настоящее время издано много писем Екатерины II к князю Потемкину, принцу Нассау-Зиген и др. лицам (Сборник русского исторического общества, I, 207 — 214; XXVII, 481 — 537; XLII, 6 — 110.); письма эти писаны под непосредственным впечатлением “шведского конфликта” и хранят на себе живые следы не только забот и тревог, даже дум и мечтаний императрицы; издан журнал адмирала Грейга о действиях флота в 1788 г. (“Северный Архив”, 1823, VIII.) и записки адмирала Чичагова о 1789 и 90 годах (Действия российского корабельного флота, из записок адм. Чичагова, “Отечеств. Записки”, 1825. – прим. В. Б.), [554] донесения о военных действиях на суше в 1789 г. (“Северный Архив”, 1823, VIII.) и различные бумаги гр. Мусина-Пушкина, гр. Чернышева, генерала Тучкова и др. (Соколов, Действия русского флота против шведов, “Морской Сборник”.). Когда уже мир был заключен и императрица, с улыбкою, выслушивала льстивые речи сената, тот же правдивый князь М. М. Щербатов составил “Ответ гражданина на речь, говоренную ее императорскому величеству обер-прокурором сената Неклюдовым по причине торжества шведского мира, 1790 г., сентября 5 числа” (“Чтения общества истории и древностей росс.”, 1860, III, 41 — 49.)³). Эти русские материалы могут быть дополнены и проверены материалами иностранными, в которых также нет недостатка — мемуарами графа Стединга и записками принца Карла гессенского (Memoires posthumes du feldmareclial comte de Stedingk, rediges sur des lettres, depeches et autres pieces authentiques par le general comte de Bjornsterna. Paris, 1844. — Denkwurdigkeiten des Feldzugs gegen Schweden im Jahre 1788 von dem Prinzen Carl von Hessen. Leipzig, 1789. Труды Бракеля, Ларссона, Горда, Германсона и др. важны, как свидетельства очевидцев или действующих лиц.) прежде всего; труды же Горста и Поссельта, панегиристов Густава III, и История Аквилы (Horst, Gresehichte des letzten schwedisch russischen Krieges. Frankfurt, 1792. — Posselt, Geschichte Gustavs III, Karlsruhe, 1792. — D'Aquila, Histoire des evenements memorables du regne de Gustave III, Paris, 1807. – прим. В. Б.), ненавистника Екатерины II и России, могут предостеречь от увлечений и ошибок. Мелких статей и монографии, касающихся шведско-русской войны, также не мало.

Не смотря на такое обилие изданных уже материалов, историческая литература ни в Швеции, ни в России (“Война России со Швецией в 1788 — 90 годах”, проф. Брикнера — труд весьма почтенный и, как все, выходящее из-под пера его автора, тщательно составленный. К сожалению, на его труде отразилось слишком большое влияние иностранных сочинений об этой войне. Приводим, только для примера, рассуждение его о результате боя 19 апреля 1790 года: “В русском донесении говорится, что убито 6 офицеров и 194 солдата, а ранено 16 офицеров и 285 солдат. Однако, мы имеем основание думать, что потеря русских была несколько значительнее, чем показано в официальном донесении Салтыкова. Храповицкий замечает 25 апреля: по известию обстоятельному, в деле принца Ангальта убитых и раненых 503”. Сочтем же цифры: 6+194+16+285=501, т. е. громкое “мы имеем основание думать” основывается на разнице в двух единицах, из которых одна должна быть отнесена на счет г. Брикнера: в донесении гр. И. П. Салтыкова раненых офицеров показано 17, а не 16. Можно ли, вследствие разницы в одну единицу, “иметь основание думать”, что русские донесения не верны? Можно ли донесения Салтыкова проверять дневником Храповицкого, который основывался на донесении же Салтыкова? – прим. В. Б.) не представила [555] еще полной картины шведско-русской войны 1788 — 90 годов (Прекрасные лекции В. Головачева — “Действия русского флота в войне со шведами”. С.-Петербург, 1871 — не касаются действий сухопутных сил.). Мы были бы очень счастливы, если б помещаемые ниже указы, рескрипты, письма и записки императрицы Екатерины II главнокомандовавшему финляндскою армией против шведов, графу В. П. Мусину-Пушкину (1735 — 1804), послужили предлогом для восполнения такого недостатка.

Графу Валентину Платоновичу было четыре года, когда его отец, граф Платон Иванович, дипломатические способности которого умел ценить Петр В., был сослан герцогом Бироном, в 1739 году, в соловецкий монастырь, в заточение. По роду, богатству и связям, юный граф, сирота при живом отце, был записан в гвардию и первое крещение огнем и мечом получил за пределами России, в семилетнюю войну. В чине секунд-ротмистра конной гвардии он принимал участие в перевороте 1762 г., за что и был пожалован камер-юнкером и шестьюстами душ в Муромском уезде. В первую турецкую войну он находился в Крыму, в армии кн. В. М. Долгорукова, и в 1771 году получил “за отличную храбрость” ордена св. Анны и св. Георгия 3-й степени. Гр. В. П. Мусин-Пушкин был уже генерал-майором, когда вспыхнул пугачевский бунт и он, по требованию воронежского губернатора, явился из Крыма с отрядом в 20 эскадронов карабинеров, гусаров и драгун, который вскоре был разделен на мелкие части, получившие различное назначение, при чем сам граф Мусин-Пушкин принимал довольно незначительное участие в защите Воронежской губернии от нестройных полчищ Пугачева. В 1775 г., в день празднования мира с Турцией, гр. Мусин-Пушкин получил орден св. Александра Невского. В чине генерал-поручика он состоял главнокомандующим дивизией, расположенною в Белоруссии, где, равным образом, не проявил никаких военных способностей. В 1783 г. он был назначен состоять при великом князе Павле Петровиче, на место Н. И. Салтыкова; “il m'a paru fort content do tout cela”, говорит императрица. Надо полагать, что и великий князь остался этим “весьма доволен”. 4-го января 1788 года, составляя свое духовное завещание, Павел Петрович назначил гр. Мусину-Пушкину андреевскую кованую серебряную звезду, которую “всегда носил”. В это время гр. Мусин-Пушкин был уже генерал-аншефом и, по отъезде кн. Потемкина из Петербурга, назначен [556] вице-президентом военной коллегии. 1786 год ознаменовался для гр. В. П. Мусина-Пушкина двумя обстоятельствами: он получил орден св. Андрея Первозванного и был сопричислен к разряду “сущих болванов”. Вот как сама императрица писала об этом князю Потемкину:

“Репнин сюда приехал и стал хуже старой бабы, вздумал в Егорьевской думе заражать сомнением первый корпус армии, гвардии которой я полковник, а он, дурак, за честь почитать должен, что подполковник. Почитать ли тот корпус и инженерной за военный, с тем пришел словесно мне доложить. Je l'ai remboure comme vous pouvez croire (я ему намылила голову, как вы можете представить); но как я думала, что ушам своим едва могу ли верить и не ослышалась ли я, то требовала, чтоб о том подал записку, и он оную подал. Что же мудренее всего, что в той же думе сидели вице-президент военной коллегии и три майора гвардии, аки сущие болваны, и не единой вопреки не растворил уста, то-то люди: ниже муху с носу не сгонят. J'ai ete fachee comme un demon de cette absurdite (я, как чёрт, была раздосадована этой нелепостью); тот костит, а они нюхают”.

И этого-то “сущего болвана” избрала Екатерина II главно-командующим финляндскою армией против шведов. Выбор этот был сделан не без колебаний, и не в защиту, конечно, но в объяснение его можно лишь сказать, что выбирать было не из кого: все боевые генералы — гр. Румянцев-Задунайский, князь Долгоруков-Крымский, Суворов, кн. Репнин — были на юге, в армии, действовавшей против турок. Из остававшихся действительно трудно было выбрать: граф Я. А. Брюс — “не имеет головы” и “как дураку, который неудачу имел, где был, вверить такую важную часть”; граф Ф. Е. Ангальт — “вздумал дурачиться” и “мы почти в ссоре”; граф И. П. Салтыков — “глуп и упрям”; Н. И. Салтыков — нужен “сидеть в военной коллегии до возвращения президента или вице-президента”. Даже в генерал-майорах чувствовался недостаток и приходилось звать из Москвы “отставных или неслужащих”. Тем не менее, должно признать, что выбор графа В. П. Мусина-Пушкина в главнокомандующие был во всех отношениях неудачен. Екатерина II скоро убедилась в этом. Уже в сентябре 1788 г. он оказался “вял и непредприимчив”; год спустя — “он каналья, pardonnez le terme”. Вот ряд отзывов императрицы о гр. Мусине-Пушкине, высказанных во время шведской войны:

6 сентября 1788 г. “Из Гекфорса и Кюменеграда шведы вышли, но сейчас Пушкина ничем принудить не можно было воспользоваться сим случаем, чтоб нанести шведам наивящий вред. Сей мешок не решимой мне весьма надоел, и воистину он командовать не умеет”. [557]

17 сентября 1789 г. “Графом В. Платоновичем Мусиным-Пушкиным я весьма недовольна по причине нерешительности его и слабости; он никаким авантажем не умеет воспользоваться, en un mot c'est une bete; между генералами его завелись кабалы такие, по слабости его, кои общему делу вредны; одним словом, ему и всему его генералитету смена неминуемо предлежит”.

22 сентября 1789 г. “Я ничем не могу жаловаться, окромя глупым, унылым и слабым поведением графа Пушкина и его интриганского генералитета, который перетасовать надобно, а ему, Пушкину, впредь не командовать, понеже не умеет”.

4 октября 1789 г. “Пушкину остаться никак не можно, его наипаче гвардия бранит; я чаю также и казаки”.

19 октября 1789 г. “Здесь прекрайняя нужда в Финляндской армии в генерале, понеже Пушкин, быв в двух кампаниях, оказал свое несмыслие; на него даже гвардия и прочие все войска за недействие ропщут, генералов же он не умеет содержать в субординации.... От Пушкина ничего добиться не можно и уже способы не остались, ибо моих ордеров не слушался, сколько ни было писано, а к крайности приступить также не хочется, понеже я ему персонально обязана”.

15 ноября 1789 г. “В Финляндии начальника переменить крайне нужно: ни в чем на теперешнего положиться нельзя; в Нейшлот я сама принуждена была послать соль отсюда, ибо люди без соли в крепости; я велела мяса дать людям, а он мясо поставил в Выборге, где мясо сгнило без пользы; ни на что не решится; одним словом, не способен к предводительству”.

Оказавшийся “неспособным к предводительству” гр. В. П. Мусин-Пушкин был отозван из Финляндии и на его место назначен гр. И. П. Салтыков, который еще так недавно признавался “глупым и упрямым”. Екатерина II никогда не обижала лиц, которым была “персонально обязана”; не был обижен и гр. Мусин-Пушкин: за кампанию 1788 г. он получил орден ев. Владимира 1-й степени, за кампанию 1789 г. — золотую шпагу и алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного.

Помещаемые ниже документы, адресованные гр. В. П. Мусину-Пушкину, распадаются на три далеко неравные части и касаются трех различных обстоятельств: четыре — поездки великого князя Павла Петровича в армию, шестьдесят четыре — шведской войны, пять — войны турецкой.

Рескриптом от 21-го декабря 1787 г. императрица уведомляет гр. Мусина-Пушкина, что она дозволила великому князю Павлу Петровичу отправиться “в армию”, и приказывает сделать необходимые по поводу этой поездки распоряжения. К рескрипту приложены копии с трех указов, в которых говорится о предстоящей поездке Павла Петровича “в армию”. [558]

В какую же “армию”?

Вопрос этот предстояло решить прежде всех почтенному издателю “Русской Старины” М. И. Семевскому. Двадцать лет назад, печатая чрезвычайно интересные “Материалы к русской истории XVIII века” (“Вестник Европы”, 1867, I, 293 — 330. – прим. В. Б.), г. Семевский высказал мысль, что “вопрос о дозволении Павлу Петровичу отправиться на театр военных действий был решен Екатериной, по крайней мере, за полгода до объявления самой войны Швеции” (стр. 299). Основанием для такого решения вопроса послужили как “завещательные письма” великого князя Павла Петровича, которые писаны им 4-го января 1788 г. и из которых одно начинается словами: “отъезжая в поход”, так и еще более следующая заметка вице-канцлера кн. А. Б. Куракина: “копия с завещаний покойного государя императора Павла, им сделанных, отъезжая в поход против шведов в 1788 году, и мною в его собственной шкатулке при порученном мне разборе бумаг его, после его кончины, найденных, в марте 1801 года”.

В настоящее время, благодаря изданию “русским историческим обществом” подлинных писем Екатерины II, не подлежит сомнению, что память изменила кн. Куракину, что вполне объясняется временем составления заметки (Sуbel, Historische Zeitschrift, III, 1860, стр. 149, 162, 161. – прим. В. Б.): Павел Петрович, действительно, участвовал в походе против шведов 1788 г., но лишь с 1-го июля, а в первых числах января 1788 года, точнее — 4-го января, когда составлялись “завещания”, Павел Петрович предполагал отправиться в поход против турок, а не шведов. Поэтому поводу обнародована в настоящее время целая переписка, рельефно рисующая отношение кн. Потемкина к великому князю Павлу Петровичу, и вполне подтверждающая как донесение секретаря саксонского посольства Гельбига, от 3-го февраля 1788 года, так и отзыв немецкого историка Германа (Hermann, Geschichte des russischen Staates, VI, 193, 524, 525; VII, 652. – прим. В. Б.).

“По издании манифеста о объявлении войны — пишет Екатерина кн. Потемкину от 24-го сентября 1787 г. — великий князь и великая княгиня писали ко мне, просясь: он в армию волонтером по примеру 1783 г., а она, чтоб с ним ехать; я им ответствовала отклонительно: к ней, ссылаясь на письмо к нему, а к нему, описывая затруднительное и оборонительное настоящее состояние поздней осенью и заботы, в коих оба фельдмаршала находятся и коих умножают еще болезни и дороговизна и неурожаи в пропитании, хваля, впрочем, его намерение. На сие письмо я получила еще письмо от него [559] с вторительной просьбой, на которое я отвечала, что превосходные причины, описанные в первом моем письме, принуждают меня ему отсоветовать нынешний год отъезд волонтером в армию. После сего письма оба были весьма довольны остаться, расславляя только, что ехать хотели”.

Вероятно, не очень “весьма довольны”, так как уже в письме от 11-го января 1788 года Екатерина II была вынуждена писать кн. Потемкину: “Великий князь сбирается теперь ехать в армию, а как надежда есть, что она беременна, то авось либо сие его остановит, только заверно ничего еще сказать нельзя. Adieu, mon ami, voila un embarras de plus pour tous que je serais enchantee de vous epargner” (прощай, мой друг; вот еще лишние вам хлопоты, избавить вас от которых я была бы очень рада).

Очевидно, Павел Петрович настоятельно просил, и Екатерина II не имела серьезных оснований отказать ему в разрешении “ехать в армию”, если сама же возлагала всю надежду только на интересное положение великой княгини. Как бы желая успокоить кн. Потемкина, она пишет ему от 20-го января 1788 г.: “вел. княгиня брюхата и в мае родит, и он до ее родин не поедет уже”. Когда же великая княгиня Мария Феодоровна разрешилась от бремени великой княжной Екатериной Павловной, императрица пишет, от 27-го мая 1788 года: “великий князь сбирается к вам в армию, на что я согласилась, и думает отселе выехать двадцатого июня, то есть после шести недель через день, буде шведские дела его не задержат, буде же полоумный король шведской начнет войну с нами, то великий князь останется здесь”.

Таким образом, не только в начале января, когда не было еще и речи о “походе против шведов”, но даже в конце мая великий князь собирался “к вам, в армию” против турок. Не желая огорчать кн. Потемкина, Екатерина только 27-го мая извещает его, что “согласилась” на поездку Павла Петровича в армию, действовавшую против турок. Когда же она согласилась на это? Помещаемые ниже документы отвечают на это довольно точно: 21-го декабря 1787 года.

Из 64-х документов, относящихся к шведской войне, 12 касаются флота, 46 — армии, 6 — того и другого. Все они заключают в себе чисто военный, нередко довольно мелочные распоряжения, свидетельствующие о том участии, какое принимала Екатерина II в ходе военных действий; многие из них служат чрезвычайно интересною иллюстрацией реляций, получавшихся с театра войны, и лишь некоторые касаются политического положения современных дел, но [560] со стороны наиболее важной — измены шведов и интриг финнов и мер, принятых по этому поводу императрицею. Все эти документы помечены числом, месяцем, годом, за исключением четырех, время составления которых определено нами на основании следующих соображений:

№ 9-й — об осаде Фридрихегама. В ночь с 11-го на 12-е июля 1788 года, шведы стреляли по крепости, при чем в город “попало несколько ядер 18-ти и 24-х фунтовых”. Донося об этом, генерал-поручик Левашев спрашивал: “не оставить ли Фридрихсгам по причине множества деревянного строения, которое неприятель бомбардированием зажечь может”? Ответ императрицы составлен категорически, в пяти пунктах, при чем, недовольная Левашевым, высказывает свою “тайную мысль, что Гинцель в Фридрихсгаме был бы полезнее Левашева”. Когда же этот ответ писан? Под 15-м июля 1788 г., в “Дневнике” Храповицкого, после упоминания о замене Левашева Гинцелем, записано: “В сие же время писано графу Валентину Платоновичу, что сколько теперь известно, то король не имел намерения брать Фридрихегам, по хотел сделать десант на Красной горке, выжечь Кронштадт, идти в Петербург и опрокинуть статую Петра 1-го”. Если это не передача Храповицким только что прочитанного им письма, то верная запись слов императрицы, которая, как известно, любила повторять, в своих письмах и разговорах, всегда в одних и тех же выражениях, раз составленные ей взгляды.

№ 18-й — скрытное пребывание Густава III в Финляндии и движение на Гегфорс. После бомбардировки Фридрихсгама, 23-го июля 1788 года, шведский король, вследствие отказа офицеров повиноваться его власти и враждебного настроения финнов, поспешно снял осаду крепости, посадил десантные войска на суда и отступил к Гегфорсу, после чего отправился, как теперь несомненно известно, через Ловизу и Свеаборг, в Стокгольм. В русском лагере знали о поспешном уходе шведов, но недоумевали первое время как о причинах такого быстрого изменения операционного плана шведов, так и о местопребывании короля Густава III. Екатерина II высказывает по этому поводу своп соображения. Она, конечно, довольна уходом шведского войска и хлопочет теперь о полном очищении русской Финляндии от шведов, в руках которых оставались еще Кюменьгород и, что главное, Гегфорс. Не смотря на позднее время года, она уведомляет, что гребная флотилия вскоре отправится для “подкрепления предприятия” на Гегфорс. По содержанию, письмо писано несомненно в августе 1788 г., но когда именно? В письме высказывается догадка, что “король шведский в Гельсингфорсе или [561] инъде в Финляндии своей вуглу сидя интригует между финны и между шведы”; в письме к кн. Потемкину, от 29-го августа 1788 г., та же догадка высказана в сходственных выражениях: “из гогфорского своего лагеря фуфлыга богатырь ускакал в Луизу (Ловизу), оттудова, иные говорят, в Абов, другие в Вазу, а третьи в Стокгольм. А я думаю, что он инъде сидит в Финляндии еще”. Кажется, однако, что письмо писано до 29-го августа, судя по следуемой за письмом записке.

№ 19 — выход в море гребной флотилии. Обещав в предыдущем письме выслать “не малое число гребных судов”, императрица объясняет теперь, в краткой записочке, причины, замедлившие отправку. Под записочкой выставлена неполная дата: “во вторник 29 числа”. В 1788 году 29-е число приходилось во вторник два раза: в феврале, когда не было еще и речи о гребном флоте против шведов, и именно в августе.

№ 29 — о высылке из Финляндии пленных шведских офицеров. В рапорте генерала-поручика Левашева говорится, что после стычки близь реки Саллин, 8-го июля 1788 г., “в плен взяты нашими: барон Армфельд, племянник генерала, корпусом неприятельским командующего, того же имени офицер немецкого полку и один полковой лекарь”. Императрица пишет о них, как о взятых в плен “в прошлое лето” — следовательно, письмо относится к 1789 году; при этом она приказывает прислать этих пленных к князю Потемкину — следовательно, писано в бытность князя Потемкина в Петербурге. В 1789 году, кн. Потемкин оставался в Петербурге с 4-го февраля по 6-е мая, к какому времени и должно быть отнесено составление письма.

Пять документов, не касающихся шведской войны, составлены единственно “для укрепления духа” в финляндской армии — это сообщения о поражении турок при Лимане, Фокшанах, Гаджибее, Белгороде, Бендерах и об освобождении русского посланника при порте Я. И. Булгакова из Семибашенного замка.

За исключением пяти копий, точно обозначенных, все помещаемые документы — подлинники: шесть сполна писаны рукою Екатерины II и 62 “только за высочайшим Ее Величества подписанием”, при чем в 9-ти находятся собственноручные приписки императрицы. При печатании сохранены все особенности подлинников и все, написанное рукою Екатерины II, помещено в кавычках.

При издании бумаг, подобных помещаемым ниже, нам казалось необходимым не только сопроводить их пояснительными примечаниями, но и сделать возможно полное указание на те относящиеся [562] к данному вопросу документы, которые еще не обнародованы и которых нет в бумагах, принадлежащих редакции “Русской Старины”, но которые несомненно были и обнародование которых весьма желательно в интересах науки.

Мы могли найти следы более 20-ти таких недостающих документов; их, быть может, гораздо более. Так, напр., помещаемые ниже бумаги относительно шведской войны начинаются рескриптом от 4-го июля 1788 г.; между тем, еще 1-го июля, вследствие появления известной ноты Шлафа, секретаря шведского посольства, “ожидая усиления действий шведских, предуведомлен граф Мусин-Пушкин о всем происшествии” (“Дневник” Храповицкого, изд. Барсукова, стр. 100). Этот предъуведомительный документ еще не обнародован. Указания на такие недостающие документы помещены в примечаниях к ближайшим по времени бумагам.

В. Б.

От редакции. Помещая на стр. “Русской Старины” обширное собрание писем Екатерины II к гр. В. П. Мусин-Пушкину, долгом считаем принести глубочайшую нашу признательность князю Ив. Гагарину, весьма обязательно доставившему (30-го декабря 1870 г., из Симбирской губ., г. Сызрани, село Заборовка) эту драгоценную коллекцию исторических документов, а также В. А. Бильбасову, предпославшему ей вышеприведенное обозрение и приготовившему собрание этих писем к печати.

Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Екатерина II во время войны с Швецией. Письма и повеления графу В.П. Мусину-Пушкину // Русская старина, № 3. 1887