АКТ, БЫВШИЙ В УНИВЕРСИТЕТСКОМ БЛАГОРОДНОМ ПАНСИОНЕ,

Ноября 14-го дня, 1798 года.

1798 года, Ноября 14 дня, в 10 часов утра, в Университетском Благородном Пансионе совершено освящение новопостроенного каменного флигеля; а в 6 часов по полудни был Акт, в котором происходило следующее:

Когда прибыли в новую залу Господа Кураторы Университета Их Превосходительства, Тайный Советник и Кавалер Михаила Матвеевич Херасков и Действительный Статский Советник Павел Иванович Кутузов, со многими знаменитыми особами, обоего пола, удостоившими училище сие своим посещением: то действие началось музыкою. Потом двое из старших воспитанников подошед, вместе с главным Смотрителем Пансиона, к Его Превосходительству Директору Университета, говорили именем всех своих товарищей:

«Что они, чувствуя всю цену и важность попечения о себе незабвенных своих начальников желают в засвидетельствование чувствительнейшей благодарности, поставить в новой зале свои портреты Господ Кураторов Университета, Его Высокопревосходительства Ивана Ивановича Шувалова и Их Превосходительств Ивана Ивановича Мелиссино и Михайлы Матвеевича Хераскова: чтобы таким образом изображения сии, будучи всегда пред глазами воспитанников, напоминали им, сколько они обязаны благотворным своим Меценатам, и возбуждали в них ревность последовать [55] примеру сих знаменитых мужей, отличившихся любовию к отечеству, к наукам, к добру; — и для того просят, чтобы позволено им было удовлетворить толь приятной для юных сердец их обязанности». —

Господин Директор, приняв с чувством сердечного удовольствия таковую признательность и просьбу благородных воспитанников, и изъяснив содержание оной присутствовавшему старшему Г. Куратору, Михайле Матвеевичу Хераскову, ответствовал, что он, именем его, смеет дать им требуемое позволение. Тут трое других, также отличных по своим поступкам и прилежанию воспитанников, поставили портреты на определенные места и подошед к начальникам, благодарили за сделанную им честь. Зрелищем сим живо тронуты были посетители; а Господин Куратор Михайла Матвеевич Херасков изъявил отменное свое удовольствие и сердечно благодарил питомцев, которые столь торжественно доказали, что чувства их прямо благородны. Он говорил:

«Что предметом нежнейших его попечений всегда была польза питомцев; что он ничего так не желает, как видеть их возрастающими в добродетели и просвещении, и что он весьма почтет себя счастливым естьли попечения его не останутся тщетны».

Непосредственно за сим произнесены и розданы стихи к портретам, сочиненные одним из воспитанников (N 1); также розданы надписи к портретам сочинившим их прежним воспитанником Пансиона Петром Кайсаровым (N 2). Потом снова началась музыка, и посетители угощаемы были приличным образом.

————

Воспитанники Благородного Пансиона, по установленному от господ начальствующих обычаю, делают ежегодно между собою выбор лучших; и те из них, кои отличились примерным благонравием и прилежностию [56] в науках, получают титло первых. Тут же избирают они директоров и секретаря для своих забав. Выбор сей делается обыкновенно при начале зимы, и решится большинством голосов. Это есть род торжества, благонравию посвященного, которое воспитанники празднуют с некоторыми обрядами. Нынешний год, 14 Ноября было к тому назначено. В следствие чего, по окончании музыки, Главной Смотритель Пансиона представил начальникам прежде тех воспитанников, кои избраны директорами забав, и прочитал им наставление (N 3); а потом и тех, кои заслужили титло первых в благонравии и прилежании, также и секретаря; и когда прочитано было сим последним наставление (N 4), то Г. Лихачев, один из младших воспитанником, приветствовал их краткою речью (N 5), на которую Г. Костомаров, старший из удостоенных первенства, отвечал в немногих словах, и благодарил товарищей своих за сделанную им честь (N 6); потом Г. Жуковский, также старший из числа первых, читал сочиненную им речь, приличную сему случаю (N 7). — Тут следовали танцы; и потом воспитанник Ладомирский играл концерт на скрыпке, и заслужил всеобщую похвалу и одобрение. Напоследок питомцы на разных языках произносили стихи: Г. Тургенев — Немецкие, под заглавием: die Dofnund, из сочинений Г. Коцебу; Г. Порошин — Французские: Psaume CXLIV, из сочинении Г. Малгерба; а Гг. Небольсин и Мятнев — Руские, первый под заглавием: Добродетель, сочинение Михаилы Матвеевича Хераскова, а второй стихи Г. Дмитриева на случай оказанной Высокомонаршей милости потомкам Ломоносова. В заключение следовали опять музыка и танцы.

Как посетители, так особливо Гг. начальники были отменно довольны, и Г. Куратор Михаила Матвеевич Херасков в весьма лестных выражениях изъявил благоволение свое и благодарность прежде Г. Директору [57] Университета, а потом и Главному Смотрителю Пансиона, присовокупив к тому:

«Что ему крайне приятно видеть такой порядок и устройство в Благородном Пансионе, и такие успехи воспитанников; что он никогда не ожидал, чтобы сие заведение его, которое в начале своим было так малозначуще, могло приведено быть в такое состояние; и прочее, и прочее».

————

Непосредственно за именами тех, кои удостоены первенства в каждом возрасте, прочитаны имена и следующих воспитанников, как таких, кои заслуживают второе по них место отличным благонравием и прилежанием.

В большом возрасте:

1. Николай Пафнутьев, 2. Александр Офросимов,

3. Василии Поляков, 4. Александр Тургенев, 5. Илья Дубовик, 6. Иасон Храповицкий.

В среднем:

1. Петр Лихачев, 2. Лука Дьяков, 3. Николай Аргамаков, 4. Борись Замятин, 5. Николай Неболсин, 6. Сергей Фон-Внзин, 7. Григорий Мятнев, 8. Князь Семен Урусов.

В меньшом:

1. Иван Петин, 2. Василий Новиков, 3. Петр Ольгов, 4. Иван Рамейков, 5. Александр Соболевский, 6. Павел Ханенко, 7. Иван Сахаров, 8. Иван Лазарев, 9. Александр Лазарев, 10. Андрей Офросимов. [58]

————

№ 1.

Шувалов! нет тебя: ты в вечность приселился;
Но пламень в нас любви к тебе не погасился,
Отрадой страждущих, покровом Муз Ты был,
И храм в России им воздвигнул, утвердил.
Твой дух живет в делах — и веки отдаленны
Сплетут за доблести тебе венец нетленный.
Увы! я зрю, Сатурн с ужасною косой
Стремится памятник разрушить твердый твой….
Но чтож! — взмахнул косой, ударил, сокрушилась,
И мышца крепкая впервые утомилась.
О Крон! ты в свете сем все можешь истребить;
Лишь блеску дел благих не силен помрачить. —
И ты, Мелиссино! и ты от нас сокрылся!
И твой нам милый прах слезою окропился,
Слезою истинной признательной любви!
Но имя, но дела забудутся ль твои?
Ты был рачительный начальник, попечитель,
И друг наш, и отец, и гений наш хранитель.
Потеря слезная!.... Наш скорбный дух томился
Парнасс Московский двух предстателей лишился;
Но тяжкий сей урон Гомер наш заменил:
Херасков! ты в себе их обоих вместил;
В твоей к нам нежности, в твоем о нас раченьи,
Живут Мелиссино, Шувалов незабвенны;
В тебе присутствует и дух, и сила их.
Феб дивных таинств ключ тебе вручил своих;
Ты Россиядою стяжал венец нетленный,
Владимиром во век пребудешь незабвенный. —
О мужи славные! Ваш образ в сих чертах;
Но добродетели — здесь, здесь, у нас в сердцах!

Семен Родзянка. [59]

————

№ 2.

I.

Друг человечества, пример великих душ,
Вельможа, Меценат, любимый всеми муж,
России верный сын, кем музы оживленны,
Кем создан храм наук, Шувалов незабвенный.

II.

Друг муз, Мелиссино, с чувствительной душею,
Любезным, добрым быть, чтил должностью своею,
Для пользы общества, для ближнего он жил,
И щастливым творя, себя щастливым чтил.

III.

Чем Греция славна и чем гордился Рим:
Маронов, Пиндаров в Хераскове мы зрим;
Он лирой, как Гомер, своей нас восхищает,
И лавр нетленный с ним бессмертья разделяет.

Петр Кайсаров.

————

№ 3.

ОТ НАДВОРНОГО СОВЕТНИКА, ПРОФЕССОРА И ГЛАВНОГО СМОТРИТЕЛЯ УНИВЕРСИТЕТСКОГО БЛАГОРОДНОГО ПАНСИОНА, ПРОКОПОВИЧА-АНТОНСКОГО.

Воспитанникам Директорам концертов и других забав, первым: Сергею Костомарову, Насилью Жуковскому, Константину Остромову, Степану Порошину; и по них: Павлу Собакину, Князю Григорию Гагарину и Александру Хвостову. [60]

При всех увеселениях пансионских, как то: в концертах, спектаклях, маскерадах, и проч. соблюдать вам:

I. Чтобы строго наблюдаем был в то время надлежащий порядок, вежливость, тишина и во всем благопристойность, и чтоб вы товарищески прекращали между собою встречающиеся неприятности, дабы надзиратели, против воли своей, не были принуждены разбиранием их прерывать ваши забавы.

II. При пробе стихов, разговоров, театральных пиес, не пускать никого в театр, или в ту комнату, которая для того назначена будет, кроме действующих лиц, и тех, кои нужны для услуги.

III. Гг. пансионеры должны одеваться в маскерадные платья, каждой в своей комнате, и употреблять в то время одних слуг казенных, определенных к тем комнатам.

IV. Располагаясь иметь маскерад, спектакль, или другую какую забаву, давать знать мне о том завременно.

V. При каждом таком собрании должны быть на карауле у входа в залу по два или больше из тех пансионеров, которые учатся военной экзерциции; а для большего порядка одному из вас надлежит иметь особое смотрение как над теми часовыми, так и над всею корпусною командою, которую он завременно к тому наряжает, и которая обо всем по своей части к нему должна относиться.

VI. Чтобы в маскерад все были маскированы благопристойно, не обезображивали ничем лиц, и проч., также при танцах не делали бы никаких коверканий, неприличных благородным воспитанникам.

VII. Признанных за совершенно неисправных в учении и поступках, не допускать к вашим забавам, давая им чрез то разуметь, что без труда никто не [61] достоим иметь ни удовольствия ни награды; и таковых отделив в особливую комнату, поручать на то время смотрению дежурного надзирателя.

VIII. Посторонних не иначе допускать в ваши собрания, как с билетами, за подписанием одного из вас и за моею печатью; и билеты такие, отсылая, записывать, кому именно, дабы таким образом избежать посещения совсем незнакомых нам людей.

IX. Семен Родзянка, избранный товарищем лучшим, назначается также секретарем при забавах ваших. Должность его вести журнал всему тому, что примечательного произойдет в ваших собраниях. Он должен, на пример, записать (в нарочно сделанной для того книге, скрепленной моею рукою), кто говорил речь, или читал другое какое сочинение, и о чем; кто произносил стихи, под каким заглавием и чьего сочинения; какой читан был разговор; какая представлена театральная пиеса и кто были действующие лица; кто играл концерт, и тому подобное; также имена знатнейших посетителей.

X. Все сие возлагаю на вас, по сделанному от всех ваших товарищей выбору, утвержденному согласием и одобрением господ начальствующих, уверен будучи, что вы по своей к тому способности и благоразумию не только исполните все, здесь предписанное, но и не оставите ничего, что может служить к лучшему порядку в ваших забавах; дабы таким образом и самые увеселения ваши были всегда соединены с вашею пользою.

————

№ 4.

ОТ НАДВОРНОГО СОВЕТНИКА, ПРОФЕССОРА И ГЛАВНОГО СМОТРИТЕЛЯ УНИВЕРСИТЕТСКОГО БЛАГОРОДНОГО ПАНСИОНА, ПРОКОПОВИЧА-АНТОНСКОГО.

Воспитанникам: Сергею Костомарову и Василию Жуковскому. [62]

Безпристрастный суд, основанный на большинство голосов всех питомцев, и одобрение сего от высших признало: 1) в большом возрасте вас лучшими в учении и поведении; 2) в среднем возврасте: Константина Кириченку-Остромова и Степана Порошина; 3) в меньшом: Алексея Вельяминова и Степана Вольховского. В следствие чего:

I. Вы одни имете отселе право носить, каждой в своем возрасте, имя первых воспитанников. Старшие из вас между всеми товарищами вообще, а младшие особо в своем возрасте получают во всем первенство и отличие.

II. Титло сие принадлежит вам чрез целый год до нового выбору; и тогда опять будет зависеть от общего избрания и одобрения господ начальников, кому дать оное, вам ли, или другим из сверстников.

III. Долг ваш: первое, отличным поведением, благонравием, прилежностию и успехами в науках сохранять такое достоинство, и быть примером во всем добром, как для других воспитанников своего возраста, так и вообще для всех своих товарищей; второе, всевозможно внушать им дух покорности и почтения не только к наставникам своим и попечителям, но и к старшим по летам и учению товарищам своим, дабы с самых юных лета, научились они уважать заслуги, и сим уважением поощряли друг друга к прямо благородному поведению и отличным успехам; третье, в комнатном обращении воспитанников, в разговорах их, играх и проч. отвращать всякие пересуды и умничанья, всякие и самомалейшие непристойности в словах и поступках, повреждающие невинность нравов; четвертое, если в сем последнем случае окажется какое упорство, то каждый из лучших средних и меньших дает вам тихонько знать о таком своем сверстнике еслиж и вы не успеете исправить его, то по долгу и совести своей, без всякого нарекания какой-либо [63] клеветы, вы объявите уже особо мне, дабы я мог принять нужные меры и истребить зло в самом его начале.

IV. Для вернейшего достижения предназначенной вам цели, вы можете делать между собою дружеские постановления, которые бы служили тщательно исполняющим долг свой воспитанникам к похвале и одобрению, а виновным в предосторожность. На пример: вы можете иметь две особые книги, из которых в одной записывать отменно хорошие свойства и прямо благородные черты воспитанников; а в другой такие, за коими следует стыд и нарекание. Только в семь случае должно поступать с возможною осторожностию, и не иначе вносить такие дела в книгу, как по зрелом рассуждении и по общему приговору всех тех, кои удостоены первенства в каждом возрасте, и кои избраны директорами забав, дабы в толь важном случае, где дело идет о нравах и поступках чьих-либо, не могло действовать пристрастие и личность. Для записывания таковых дел избран секретарем и вместе товарищем вашим Семен Родзянка, как отлично прилежный и благонравный воспитанник.

V. Вы знаете, что молитва, с сокрушенным сердцем и смиренным духом произносимая, производит над нами спасительное действие и укореняет в нас страх Божий, который есть начало истинные мудрости. И так вам вверяется драгоценнейший залог, вверяется главное попечение, да произносится она всегда со вниманием, с чувством, с благоговением. Для чтения утренних молитв, избирайте питомцев средних и меньших, но только отличнейших удостоивайте такого предпочтения. Вечерние молитвы давайте лучшим, из старшего возраста. Избранные места из Священного Писания и из других хороших нравственных книг, каковы: «Утренние и вечерние размышления о Божием величестве, на каждый день года»; «Книга премудрости и добродетели», и проч. читайте сами, или поручайте [64] чтение сие отличнейшим большим питомцам. Все сие послужит к величайшей вашей пользе, к назиданию вашего сердца.

VI. Имена ваши, как примерных воспитанников, напечатанные, прибиты будут в столовой комнате; чтобы таким образом, находясь всегда перед глазами товарищей ваших, вам делали честь; а им служили напоминанием и возбуждали в них ревность заслужить отличие.

VII. По такому почтительному для вас званию, несомненно предполагается, что вы первыми будете всегда в должной покорности, и в наблюдении порядка сего училища. Я твердо надеюсь, что вы будете свободны от всякого взыскания; и потому себе одному предоставляю право судить о ваших поступках, и вообще о исполнении вашего долга.

————

№ 5.

Когда на Олимпийских играх, юный подвижник, победив своих противоборцев, пред лицом бесчисленного сонма зрителей, получал в награду лавровый венок, бывший для него драгоценнее всех сокровищ мира; тогда каждый отец, притекший видеть славу Греции, указав сыну своему на венчанного атлета, говорил: будь ему подобен! и огнь ревнования воспламенял чувствительную душу юности.

Любезные товарищи!

В сии торжественные для нас минуты, в вожделенном присутствии досточтимых наших начальников, и знаменитых посетителей, когда вы, одержав над нами преимущество — не крепостию сил, не [65] проворством и гибкостию тела; но отличными свойствами души вашей, примерным поведением и прилежностию в науках — когда вы получаете от нас не лавры скоро-увядаемые, но вечно-зеленеющийся венок благонравия и невинности — в сии священные минуты, каждому из нас собственное сердце говорит: будь им подобен!

Мы послушны гласу твоему, доброе сердце, и употребим все силы свои, чтобы удовлетворить требованию твоему, одержать некогда толь восхитительную, ни с чем несравненную победу, и будем им подобны. А вы, любезные товарищи, получившие толь лестное между нами первенство, вы не только не воздремлете на приобретенных вамп трофеях, не еще получите новую бодрость и усугубите стремление свое ко всему полезному, изящному, благородному; будете нежными нашими друзьями, и не престанете руководствовать нас к добру своим примером, советом, наставлениями.

————

№ 6.

Титло первых между вами не может не быть для нас весьма лестно. Живо чувствуем цену и важность сего отличия. И если Олимпийские атлеты толь высоко ставили свои лавры; то с чем сравним мы тот венок, которого вы нас удостоиваете? Примите чувствительную нашу благодарность, и вместе искреннее признание, что полученным преимуществом, мы больше обязаны вашей любви и снисхождению к нам, нежели собственными нашим достоинствам, которые столь маловажны. Коль многие из вас имеют, может быть, более права на сие лестное отличие! Счастливы будем, если по крайней мере впредь докажем, что мы не совсем недостойны оказанной нам чести! Доброе сердце внушает вам стремление сделаться нам подобными, а [66] нас оживляет новою бодростию, чтобы сделаться достойными вашей надежды, вашего подражания. Здесь, пред лицом свидетелей знаменитых, даем мы торжественный обет, употребить все силы свои, чтобы быть первыми в послушании наставникам, в соблюдении порядка, в любви к добродетели.

————

№ 7.

Любезные товарищи

Никогда еще не посещали сердца нашего толь сладкие чувства, как в сии достопамятные для нас минуты. Заслужить отличие в благонравии, в стремлении к добру, к просвещению; заслужить право первенства между вами, право, утвержденное собственным признанием беспристрастных, невинных сердец ваших — не есть ли восхитительно, неоцененно? — Заслужить!.... Нет, любезные товарищи! мы не заслужили толь лестного преимущества. Самая сия радость, самое сие восхищение, которое вы читаете теперь в глазах наших, не есть ли уже слабость, малодушие? Так, мы недостойны толь отличной оказанной нам чести. Многие из вас имеют, может быть, гораздо более права на то первенство, коим вы нас почтили по одному снисхождению, по одной своей к нам любви. Не мы вас, вы сами себя победили; и поднесенный вами венок другим приличнее бы мог украшать вас самих. Мы слабы, неопытны, часто претыкаемся и падаем. Способности наши очень ограничены, достоинства малозначущи, поступки не так чисты и неукоризненны, чтобы можно было поставить их в образец подражания; и есть ли есть в нас что нибудь доброе, то может быть единая готовность сделаться некогда прямо добрыми. Вот все наши преимущества; вот единственное наше право на то драгоценное для нас первенство, коим вы нас почтили. — [67] Друзья любезные! при подножии сих священных для нас изображений (Здесь разумеются портреты Гг. Кураторов), поставленных здесь пламенною нашею благодарностию, еще дерзаем мы повторить торжественный обет свой, что употребим все силы: да семя добра, лежащее в груди нашей, произрастит спасительные плоды свои , и тем потщимся доказать, сколь высоко ценим мы снисходительное ваше о себе мнение, и сколь признательность наша чистосердечна. Счастливы, счастливы будем, естьли предохраним, кого нибудь из вас, хотя от одного дурного поступка, влекущего за собою горькие следствия; естьли умножим хотя одним зерном его познания; естьли приближим его, хотя на один шаг, к добродетели.

Священная добродетель! не ты ли основание прямого нашего счастия? не ты ли блюститель нашего спокойствия? не ты ли тот чистый, неиссякаемый источник, из коего почерпаем мы, все истинные свои наслаждения, все радости, восторги, удовольствия? И блажен тот, кто исполняет священные твои уставы! Блажен тог, кто воинствует под победительным знаменем твоим! Блажен! ибо никакие сопротивные силы не поколеблют его, никакие бедствия и страдания не одолеют. Душа его светла и безмятежна, как покоящаяся при вечере нива. Любезные товарищи! мы все ищем пути к счастию: он в добродетели. Я знаю вас: вкруг сердца вашего обращается кровь благородная. — и вы не можете не разуметь меня; а сие ваше внимание, сии неподвижные взоры ваши, на меня устремленные, не показывают ли ясно, что вы жаждете заняться со мною, несколько минут, сим драгоценным для всех нас предметом. Повинуюсь, — и слабою, дрожащею кистью изображу вам некоторые черты добродетели, уверен будучи, что сия картина детской руки моей не останется без действия. [68]

Посмотрите на сего благодетеля человечества, посмотрите: как толпятся вокруг его несчастные, как устремляют на него слезящее око благодарности, как расцветает веселием томное чело их! — Это бедные, неимевшие пристанища и получившие покров, от благодетельной руки его. — Посмотрите: как взоры его чисты, божественны! На ланите блестит слеза восхищения, в душе царствует мир и тишина. Он есть благотворное некое существо, обитающее не в рукотворном храме, но в скинии сердец обязанных. Здесь, в сем святилище, поставлен ему олтарь, на коем курится чистая, неугасаемая жертва благодарности, олтарь, которого рука времени не сокрушит, и падение землине поколеблет, Чистая, непорочная совесть друга человечества будет ему щитом против ударов ожесточенного рока, и украшением во дни счастия. Сон его есть сон праведника; и хотя бы камень служил ему возглавием, хотя бы колючий терн был ему одром: и тогда бы во всякой ране его тела блистала роса душевного здравия.

Посмотрите на сего бедного, лишенного одежды, пищи, пристанища, но богатого добрым сердцем; — посмотрите, с какою твердостию покоряется он определениям судьбы! — Сердце его покойно: подобно ясному солнечному дню, когда ни одно облачко не плавает по лазури неба. Под соломенным кровом своей хижины находит он то счастие, коего вельможа ищет в своих чертогах, и не обретает. Кусок хлеба, которой достает он в поте лица своего, сладостнее для него роскошной нищи сластолюбца. Сколь часто, с душевным умилением, преклонив колено, устремляет он взоры свои туда, где царствует вечная любовь, и говорит: «Я беден, я несчастен; но «Ты благ, Отец небесный! Ты не оставишь меня — и наградишь мое терпение». — Так говорит он, и пламенная слеза, катящаяся из сердца его, не упадет на землю, но проникнет небеса и принесется в [69] жертву Живущему на них. Добродетельный человек тверд в несчастии, непоколебим в напастях, и терпеливо, без ропота, проводит бедственную жизнь свою.... Но можно ли назвать бедственною такую жизнь? Нет! — Пускай напыщенный богач ступает по златошвейным коврам Персидским; пускай стены чертогов его сияют в злате: злато сие, многоценные исткания сии — они помрачены вздохом угнетенного, кровию измученного раба. — Нет; с чистым, сердцем, с тихою совестию, предпочту я сенистый лес мраморному дворцу, где всякой камень, представляющийся глазам моим, возмутит мою душу; где неумолимое раскаяние, с бледным лицем, с тусклым взором, будет следовать по стопам моим, — В мирном убежище простоты и невинности, в тишине лесов, с подругою души своей, добродетелью, сооружу я из согбенных ветвей чертог свой, и мягкой дерн — будет моим престолом.

Посмотрите далее на сего невинно заключенного узника. Мрак темницы его объемлет; по светильник добродетели ярко сияет во глубине души его. Клочек соломы служит ему горестным одром, и тяжкие оковы обременяют его руки. Но взгляните на лице его: какая небесная радость, какое величие! Душа его спокойна, и сердце дремлет под щитом совести. Он радуется, что скоро достигнет цели жизненного своего странствия; что скоро душа его, оставив бренную скинию тела, на легких крылиях будет протекать небесные сферы, будет пленяться восхитительною, неведомою для смертного слуха, гармониею блаженных небожителей. Каждый звук цепей напоминает ему течение минут, приближение торжества. Сердце его пламенеет, душа исполняется умиления, и он, в восторге, целует бременящие его узы. Когдаж предстанет ему смерть и благодетельною рукою отверзет врата вечности; когда расторгнет, покрывающую глаза его, завесу, и укажет предлежащую ему судьбу: тогда, со восторгом праведника, [70] бросив во прах бренное свое покрывало, и объятиях ее, устремится он туда, в оные вечноцветущие поля, где нет ни зависти, ни злобы, ни мщения, и где царствует единая присноживая любовь.

Посмотрите на сего доброго, честного поселянина, окруженного многочисленным семейством. Как он доволен! Желания его умеренны, и счастие обитает в его хижине. С пришествием дня выходит он на делание свое, и с бодростию, с удовольствием, принимается за работу. Когдаж силы его начнут слабеть и востребуют подкрепления, он возвращается домой; жена и дети встречают его, и с нежностию приемлют в свои объятия. Умеренный обед, приправленный дружеством и любовию, утоляет его голод; после краткого отдохновения, снова принимается он за работу, и престает трудиться тогда, когда солнце престает освещать землю. Ночь наступает; — сон его тих и кроток, и совесть, молчащая в душе его, засыпает с ним вместе. — Так проходит его день, так пройдет и жизнь его. Время рукою своею убелит власы его и покроет чело морщинами. Смерть, сия предвестница его блаженства, тихими шагами приближится к нему, и он с улыбкою непорочности, бросится в ее объятия.

Посмотрите на сего Героя, на сего бранного витязя. Преданность к Государю, ревность к службе, любовь к славе, пламенеют в груди его. Отечество взывает к нему: спаси меня! и он летит на поле брани; обнажит меч, и необоримые силы валятся. Гром умолк, молния потухла, Победа приносит свои лавры; но кого увенчает она? где герой наш? Он здесь, любезные товарищи, на сих развалинах, на сих кучах пепельных, на сих дымящихся кровию телах; он здесь, и проливает слезы. Да будет благословенно имя твое, витязь бранный! Сердце твое отверсто состраданию, ты скорбишь о человечестве, ты любишь добродетель. — [71]

Но кто изочтет лучи солнца — и кто исчислит красоты добродетели, кто исчислит спасительные ее действия? О священная добродетель!

Сияешь ты в вертепах темных,
И в самых пропастях подземных,
Всегда светла, мила, чиста.
Тебя везде сопровождают
Надежда, радость и покой;
Вселенну громы поражают,
Но всюду благодать с тобой.
Ты носишь в сердце вечну радость,
Твоя стихия — мир и сладость.
Блаженна жизнь, блажен твой сон.
Сады сретаешь в дебрях райски,
Зимою дни вкушаешь Майски;
Твой манна хлеб, твой холмик трон. —

Да будет трон ее и в сердцах наших, любезные товарищи! Что просвещение без добродетели? Медь звенящая, кимвал бряцаяй, нечистый, заразительный источник. Просвещение и добродетель! — соединим их неразрывным союзом; да царствуют они совокупно в душах наших. К сему должны стремиться все мысли и дела наши. Сего ожидает от нас Отечество, ожидают благотворные наши Попечители, которые в награду за всю свою к нам нежность, за нею любовь, за все труды, о нас прилагаемые, ничего больше не желают, как только видеть нас просвещенными, добрыми и прямо счастливыми. Бесчисленны к нам их благодеяния; но дела их, но добродетельный пример их есть то, что мы драгоценнейшего от них получили.

Воззрите на сии изображения. Се лик Шувалова! Грозная судьба похитила его от нас; но — сердце еще бьется в груди нашей, и Шувалов там живет. [72] Друг человечества! ты достоин венка бессмертия; и грядущие, отдаленные веки, с, благоговением повторят имя твое. — Се образ Мелиссино! — Любезные товарищи! почто не можем мы повергнуться на гроб его, на сие вместилище драгоценного для нас праха! почто не можем окропить его своими слезами! От них возрасли бы на нем цветы, и благоуханием своим возвестили страннику: Здесь почиет покровитель наук. — Шувалов! Мелиссино! тени ваши может быть носятся теперь над нами и улыбаются, видя любовь нашу. — Божественная улыбка! она побуждает нас следовать по стопам вашим, и естьли можно, вам уподобиться. Тени священные! покойтесь в селениях Праведных; мы не возмутим тишины вашей уклонением от пути добродетели. Херасков, добрый, чувствительный, незабвенный Основатель сего благотворного места, воспитанию благородных юношей посвященного, Херасков с досточтимыми своими сотрудниками нас руководствует.

Питомцы толь знаменитых мужей! потщимся заблаговременно пользоваться благодетельными поучениями, из уст наставников наших текущими. Время летит; и семена мудрости и добродетели, насажденные, во дни юности, в умах и сердцах наших, возрастут в древо великое, коего плоды будем мы собирать и в самой вечности.

Текст воспроизведен по изданию: Акт, бывший в университетском благородном пансионе, ноября 14-го дня, 1798 года // Москвитянин, Часть 3. 1847