АВТОБИОГРАФИЯ И. И. ТРЕВОГИНА

/л. 168/ Привезенный из Парижа называемой Иван Тревогин в Тайной експедиции винился и своеручно написал без черна прямую свою историю о породе свой и о всех своих деяниях следующую:

В Париже министру и в трех допросах в Бастилии показывал он о известной истории, как то об одном принце, а потом о себе, что он делал великия вояжи и был потом в полону так, как и принц, и якобы он имеет в Голландии товарища с великими деньгами и вещами. Оное, одним словом сказать, всио лгал, слыша сии вести будучи на голландском корабле матрозом от одного також бродяги француза, а частию и сам сплетал. Сию ж лож он говорил по следующим причинам. Первое: как его представили к князю Борятинскому, то Борятинский по протчих разготворах сказал ему, ты де никак в России наделал много злодеяний и оттуда сбежал, то я тебя отправлю туда таки под караулом. Чего он испугавшись и сказал /л. 168 об./ известную историю о принце, представля себя как бы от него поверенным. Сие де для того он лгал, чтоб министр имел к нему некоторое уважение. Как же посол его отпустил и велел жить у актуариуса, то он и стал размышлять, как бы ему из Парижа уехать в Индию, ибо он в истории читал и от француза слышал, что есть Голкондское государство, то и примыслил, чтоб ему ехать туда не простым человеком, а поверенною особою от принца и для того сам делал орден. А как он рисовать умеет, то и нарисовал звезду, привезенную сюда. Но как надлежало на зделание оной употребить деньги, а у него их не было, то он в той квартире, где он жил с актуариусом, украл несколько серебренных стаканов и ложку. После сего сыскал он серебренника и велел звезду и орден зделать. Но как тот серебренник стал просить деньги, то он ему и отдал краденое серебро. Как нее он ходил к мастеру то познакомился /л. 169/ с одним абатом, коему также за конфеденцию разсказал несколько историй о принце. Напоследок, как хватился хозяин серебра, и приняли на него подозрение в краже оного, а наконец дошли и до того, что и серебро отданное им к мастеру найдено, которой и сказал, что он получил от него, в чем его и стали спрашивать. Он, зная, что во Франции и за малое воровство вешают, сего испугался и сказал, что де то серебро отдал ему абат, а сам он не крал. Однакож ему не поверили и отвели его в Бастилию, где, также спрашивали его о краже и какой он человек. Но он говорил, что он не крал, а притом сплетал известную о себе и о принце историю, думая в себе, что сия самая лож спасет его от [337] висилицы. В протчем другаго злаго против России намерения он не имел, а только сею сплетенною ложью хотел избавится от казни, или по крайней мере освободят и отошлют в Россию. /л. 169 об./ Прямое его состояние суть таковое: отец его Иван Тревога, уроженец польского города Луцка, выехал в Россию и жил в городе Изюме. Будучи живописец, писал иконы, выучившись оному художеству у мастера италианца Венедикта, который еще при Петре Великом выписан был в Изюм. Отец его, подговори у одного малороссийскаго шляхтича дочь, противу воли отца ее женился (оная мать его живет в Харькове в беднейшем состоянии). Он родился в 761-м году в городе Изюме (по виду его кажется толиких лет ему нет, ибо лицо весьма молодо так, что не имеет ни уса, ни бороды, да и в уме и в мыслях лехкомыслен и весьма робок, как человек незрелого разума). И еще у него есть два брата меньшия, кои так, как и он, воспитаны и обучались в Харкове в таможней воспитательном училище на казенном котле. Он, Тревогин, учился по-русски, по-французски, истории, географии /л. 170/, математики, рисовать, танцевать и играть комедии и трагедии, в чом и успех имел. Но в 1781 году поссорился он с директором школы за то, что оной употреблял его и его товарищей в свои услуги, о чем привез жалобу губернатору Норову. После сего стал на него директор негодовать. И напоследок копеист один при школе дал ему из библиотеки казенных несколько книг для чтения, а после сих книг, так как и платья комидиального гардероба, каи были в его присмотре, стали свидетельствовать. Причем и не явилось несколько платья, так как и помянутых книг. Почему всех школьников обыскали, а по обыске нашли у него казенныя книги, за что сковали его. И хотя он говорил, что ему дал копеист, но копеист от сего отрекся, за что и наказали его розгами. А потом обещали его написать вечно в солдаты. Чего он убоясь в 1781 году генваря 3 дня, разломав железы, из Харькова ушол и явился в Воронеже у наместника Щербинина, где написал оду, ему поднес и просил, чтоб /л. 170 об./ его определить в наместничество. И Щербинин обещал его определить регистратором, но не определен за тем, что не было ваканций. После сего просил он Щербинина, чтоб он его взял с собою в Петербург. Щербинин его не взял за тем, что не было повоски, а приказал губернатору с первым курьером прислать его в Петербург, что губернатор и исполнил. И в 1782-м году 4 февраля приехал он в Петербург. Щербинин обещал ему сперва дать место, но потом, как Щербинин против его желания оставлен, то сказал, чтоб он, так как и другие приехавшие с ним люди, [338] искали себе место здесь. Почему он, Тревогин, не имея, что пить и есть, пристал к придворным певчим учить арифметике, а после того, сыскав Рубана, которой ему был знаком, просил его о доставлении его к месту, которой и обещал помогать. Но после не стал уже ему и сказываться дома. После сего просил он шталмейстера Нарышкина о определении его в конюшенную команду, который сперва обещал /л. 171/, а наконец сказал, что места нет. После сего просил он генерал-прокурора об определении его в сенат, но оной ему сказал, что у него ваканций нет, и когда хочет, то может он принять быть на своем коште, доколе будет ваканция. После сего просился он в Сенатскую типографию коректором, ибо он довольно обучен российскому правописанию, но обер-секретарь Поленов, зделав ему екзамен, и от сего отказал. После сего просил он Домашняго о определении его в коректоры в Академию, куда и приказал его определить, где он упражняясь в работе месяца с три. Но наконец не дав ему за три месяца ни копейки от Академии, родня Богаевского, асессора и любимца Домашнева, из Академии его вытеснили. После стал он писать недельныя листы под названием Парнаских ведомостей, кои у него с рук сперва сходили. Отчего он и думал иметь пропитание и содержание, а как ему сих листов писать у певчих было не можно /л. 171 об./, то он, наняв у купца Неймана квартиру, так и искупил несколько мебелей. Но на бумагу и за печатание надобны были деньги, а у него их не было, то принужден жить в доме, коего набрал до полутора ста рублев. Листочки ж его с рук сходить не стали, а вместо денег приносили ему кучами критики. И видя он, что в сем ремесле барыша не будет другова, как только выдет то, что ево за долг посадят в тюрьму, то и разсудил искать лутча способ ко избежанию тюрьмы принятся за мужичью деревенскую работу, для чего платьишко свое и бемели тайно ночью из квартиры вынес и продал. А купя себе крестьянскую одежду, пошол как говорится зря, не знаю куда, на Выборгскую сторону. Дня с три не нашол никакой работы, ибо чухны, не зная по-руски, с ним никто и не говорил. После сего размышляя он, чтоб из России лутше удалится и тем избавится от долгов и тюрьмы, пошол /л. 172/ по петергофской дороге. Дошед до Оранинбома, переехал в шлюпке в Кронштат и, на бирже сошедшись с французом, сказал о себе, что он француз, но родился и воспитан в России, то и желает он ехать в Париж матрозом, где у него есть и родня. Француз сказал, что он ему сыщет матроское место на голландском корабле, называемом Кастор, что и исполнил. И на другой день по утру, [339] в 16-е число августа 1782 года, севши на корабль, поехал в Голландию. Как же случился ночью на море штурм, а он проспал и работать с другими матрозами не пошол, то корабельщик его наказал тем, что не давал ему ни есть, ни пить двои сутки. После сего приехали в Амстердам, где он, бродя по городу сутки двои, ни пивши, ни евши, искал только Академии или университета. Но как сказали ему, что университет в Лейдене, то он дошол и туда. Но профессор ему сказал, что тут, кто не умеет по-галандски, не принимают ни в какую /л. 172 об./ службу. Оттуда пошол в Гагу, чтоб явится там послу князю Долгорукову или Голицыну с тем, чтоб попросить его, дабы его отправил в Россию, но там его не нашол. А сказал ему секретарь, что он уже больше не посол, и отослал его от себя прочь. Как пошол он от посольскаго двора, то встретился он с французом, называемым констаблем. У коего он просил христа ради, чтоб его накормил, ибо он умирал с голоду и уже четверы сутки не ел. Француз, взяв его в квартиру или трактир, накормил. В то время просил француза сего, чтоб он ему хотя в матросах доставил место. Француз тотчас повел его в адмиралтейство, где он и принят матрозом и определен на корабль, называемой Кемпаном. При определении его в матрозы дали ему денег за месяц вперед жалования 15 флоринов и еще на одежду 100 флоринов. На сем корабле спознакомился он с французом, называемым Франка Лефудр /л. 173/, которой также был матрозом. Спустя несколько времени взят он в помощники боцмана Мату. В бытность же ево на корабле помянутой француз Франка Лефудр в разныя времена разсказывал ему о известном по делу принце скаску, похожую почти совсем на его лганье. Как же на корабле весьма много было работы так, что и ночью мало удавалось ему спать, то, согласясь с сия французом, с корабля ночью зделали побег. Но однакож их тою же ночью поймали и, заковав в железа, отослали в Адмиралтейство. И по суду наказали их обоих: француза сто ударов линьком, сбросили с корабля трижды в воду; а ево, как он не знал законов, били линьком и потом, что он русской, из службы отпустили. После сего, как еще у него осталось несколько из данных из Адмиралтейства денег, то он на отъезжающем во Францию судне поехал в Анвер, а оттуда на дилижансе в Париж с тем намерением /л. 173 об./, чтоб тот час явясь послу, просить онаго, дабы он отправил его в Россию. С коим намерением, как выше он сказал, и явился. Но к нещастию его, как посол сказал ему, что он наделал много злодеяний в России, бежал, и для того я тебя отошлю туда под караулом, чего он убоялся известную слышанную [340] им от француза скаску, вымышляя к тому и свои басни. Как выше сего показано в парижских допросах явно, и разсказывал. В протчем никаких других намерений противу России он никогда не имел. И никаких злодеяний он не делал, а побег он учинил, боясь за долги тюремного заключения, а к тому ж он и не примыслил способа, чем бы ему иметь пропитание, ибо все его прошения, как выше показано, об определении его к делам были тщетны, что показалось ему /л. 174/ тяхчайшим для него жребием.

Текст воспроизведен по изданию: Крепостная интеллигенция России. Вторая половина XVIII - начало XIX века. М. Наука. 1983