Автобиография Суворова, написанная им в 1786 году.

В 1780 году, Суворов представил в московское депутатское собрание подробную записку о своем происхождении и службе, прося, на основании ее, внести его в четвертую часть дворянской родословной книги. Записка эта, найденная в делах собрания Д. П. Голохвастовым, была сообщена им в Общество истории и древностей российских при Московском университете и напечатана в 1848 году в издаваемых обществом “Чтениях”.

Теперь, полвека спустя, записка Суворова едва ли многим известна, и мы считаем не лишним перепечатать ее в виду исполняющаяся 6-го мая столетия со дня его кончины, тем более, что она заключает в себе важный материал для его биографии, и некоторые, сообщаемые им самим о себе, сведения расходятся с позднейшими данными, приводимыми его биографами. Так, например, все биографии считают годом рождения Суворова 1729 или 1730 год; но он в своей автобиографической записке говорит; “в службу я вступил пятнадцати лет, в 1742 году, лейб-гвардии Семеновского полка мушкатером”. Следовательно, но его удостоверению, он родился в 1727 году. Любопытно, как медленно подвигался он сначала по службе, получив первый офицерский чин лишь в 1754 году. Интересно также указание Суворова, получившего весьма поверхностное образование и восполнившего его уже в зрелом возрасте чтением, что в 1786 году он владел языками: французским, немецким, итальянским, польским, [491] турецким, и отчасти персидским, арабским и финским. Наконец, в автобиографии подробно перечисляются все деревни с количеством крестьян, полученные им по наследству и приобретенные покупкой. Автобиография предназначалась Суворовым не только для депутатского собрания, но и для потомства, как это можно заметить из его послесловия: “Потомство мое прошу брать мой пример: всякое дело начинать с благословением Божьим, до издыхания быть верным государю и отечеству, убегать роскоши, праздности, корыстолюбия, и искать славу через истину и добродетель, которые суть моим символом. Не для суеты, но для оного я в сие плодовитое описание вошел; некие происшествия я забыл и не помню верификациев чисел и имен, не имевши у себя никаких записок. Старость моя наступает, и должен я о моих делах скоро дать ответ всемогущему Богу”.

____________________________

В 1622 году, при жизни царя Михаила Феодоровича, выехали из Швеции Ноум и Сувор, и по их челобитью приняты в российское подданство. Именуемые честные мужи разделились на разные поколения, и по Сувору стали называться Суворовы: сим и другим их поколений за Крымские и иные походы жалованы были поместья до государствования императора Петра 1-го. Его величество отцу моему, Насилью Ивановичу, был восприемником. При сем государе он начал службу в должности денщика и переводчика, и по кончине его императрицею Екатериною 1-го выпущен был лейб-гвардии от бомбандир сержантом и вскоре пожалован прапорщиком в Преображенский полк, где он службу продолжала до капитана и потом в разных званиях; а при императрице Елизавете Петровие употреблен был бригадиром и генерал-майором по военной коллегии, генерал-поручиком и кавалером святые Анны и святого Александра; в войне с прусским королем, в армии главным при провиантском департаменте; и губернатором Прусского королевства; ныне, в потомственные роды славно державствующей, мудрой и великой императрицей, произведен он был лейб-гвардии в Преображенский полк премьер-майором, лейб-гвардии в Измайловский подполковником, генерал-аншефом и сенатором, и употребляем был в разных важных препорученностях, которые до моего сведения не доходили. По кончине его, в 775 году, получил я в наследство родовые и иные, им приобретенные, деревни: Пензенского наместничества, Мокшанской округи, в селе Никольскому Новая Шукша тож, в сельце Скрябине и деревне Рудаковке, по нынешней четвертой ревизии мужеска пола двести сорок семь, женска двести двадцать душ; Володимирского наместничества, Суздальской округи, в селах Кистоше и [492] Менчакове, деревнях Курках и Хлябове, мужеска триста семьдесят две, же иска триста пятьдесят душ; Ковровской округи, в сельце Дьякове и деревне Трутневой, мужеска девятнадцать, женска двадцать две души; Костромского наместничества, Плесской округи, в селе Сараеве, деревнях Федорихе, Симанихе и Михалевой, мужеска сто шестьдесят девять, женска сто шестьдесят три души; Новгородского наместничества, Боровицкой округи, в Кривинской и Санинской волостях с деревнями, мужеска девятьсот семьдесят, женска девятьсот пятнадцать душ; Московской губернии, Воскресенской округи, в селе Рожествене и деревне Долгинихе, мужеска сто восемнадцать душ. И на оставшие по его экономии и иные деньги купил разные части к прежде реченным и другие поместьи Пензенской, Мокшанской округи, в селе Никольском, Новой Шукине тож, и сельце Скрябине, деревне Рудаковке, в 770 году, февраля в 14 день, от вдовы Анны Васильевой дочери, жены дяди моего, лейб-гвардии капитана поручика, Александр Иванова сына Суворова, мужеска тридцать пять, женска тридцать семь душ; того ж года, месяца и числа, от отставного поручика Михаилы Александрова сына Суворова, мужеска семьдесят одна, женска семьдесят четыре души; в 778-м, ноября в 15 день, от армии бригадира, Федора Александрова сына Суворова, мужеска семьдесят две, женска семьдесят пять душ; Владимирского наместничества, Ковровской округи, в селе Дьякове и деревне Трутневой, в 776 году, ноября в 11 день, от отставного поручика, Михаилы Александрова сына Суворова, мужеска шесть, женска восемь душ; в 778-м, ноября в 15 день, от армии бригадира, Федора Александрова сына Суворова, мужеска шесть, женска пять душ; того ж наместничества и округи в селе Ундоле, деревнях: Гнусове, Петрушине, Хренове и Лагине, в 776 году, марта в 21 день, от госпожи капитанши, вдовы жены покойного Сергея Иванова сына Бутурлина, Татьяны Андреевой дочери, мужеска четыреста двадцать семь, женска четыреста тридцать душ; Суздальской округи, в селе Кистоше, в 784-м, сентября в 19 день, от госпожи полковницы, жены Алексея Федорова сына Лодыжинского, Марьи Даниловой дочери, мужеска девяносто две, женска девяносто восемь душ; Костромского наместничества, Плесской округи, в сельце Гритькове и деревне Дворянинцове, в 784. октября в 21-й день, от титулярного советника, Николая Петрова сына Вишнякова, мужеска тридцать одна, женска тридцать пять душ. В 774 году взял я в супружество Варвару Иванову, дочь князя Ивана Андреевича Прозоровского, генерала-аншефа и кавалера; имею дочь Наталью, рожденную в 775 году и определенную, по Высочайшему Ее Императорского Величества повелению, в Воспитательный дом благородных девиц в Санкт-Петербурге. В [493] службу я вступил пятнадцати лет, в 742 году, лейб-гвардии Семеновского полку мушкатером; произведен капралом и состоял в унтер-офицерских чинах с исправлением разных должностей и трудных посылок, а в 754 году выпущен был из сержантов в полевые полки поручиком; в 756 году произведен был обер-провиантмейстером, генерал-аудитор-лейтенантом, а потом переименован в премьер-майоры; в котором звании, в 758 году, был при формировании третьих батальонов в Лифляндии и Курляндии и имел оных в своей команде семнадцать, которые препроводил в Пруссию, и был комендантом в Мемеле; в том же году пожалован подполковником, был при занятии Кросена в Шлезии под командою генерала князь Михаилы Никитича Волконского; отправлял должность генерального и дивизионного дежурного при генерале графе Вилиме Вилимовиче Ферморе; был на Франктфортской баталии и в разных партиях; в 761 году состоял в легком корпусе при генерале Берхе и был под Бригом, при сражении Бреславском с генералом Кноблоком и разных шармицелях, на сражении близь Стригау, при Грос-и Клейн-Вандрисе, где предводил крылом и две тысячи российского войска четыре Шлезских миль противоборствовали армии под королем Прусским целый день, а к ночи сбили их форпосты и одержали место своими; на другой день сими войсками чинено было сильное нападете на левое Прусское крыло против монастыря Вальштат; потом был в разных неважных акциях и шармицелях. Приближаясь к Швейдницу и окопу тамо Прусского короля, атаковал в деревне N Прусскую заставу с малым числом казаков и за нею на высоте сильный Прусской пикет; которым местом, но троекратном нападении, овладел и держал оное; несколько часов, доколе от генерала Верха, прислано было два полка казачьих, которые стоящих близ подошвы высоты Прусских два полка гусарских, с подкреплением двух полков драгунских, сбили с места в лагерь; отсюда весь Прусской лагерь был вскрыт и тут утверждена легкого корпуса главная квартира соединением форпостов в право к Российской, влево Австрийской армиям; происходили потом здесь непрестанные шармицели и сверх разных примечательных единожды под Королевскими шатрами разбиты были драгунские полки, при моем нахождении, Финкенштейнов и Голштейн, гусарские Лосов и Малаховский, с великим их уроном. Когда генерал Платен пошел чрез Польшу к Колбергу, легкий корпус вскоре последовал за ним; достигши оный, часто с ним сражался с фланков, и при Костянах напал на его лагерь сквозь лес, сзади, ночью, причинил знатный урон, принудил к маршу и разбил бы корпус, если б конные регулярные полки в свое [494] время подоспели. Я был впереди при всем происшествии: как дни дна после того почти подобное сому в день случилось. Следуя против Ландсберга, взял я с собою слабый во сте конех Тураверова казачий полк, переплыли через Нец и в той же ночи шесть миль от Дризена поспели к Ландсбергу противным берегом Нарты; не медля чрез ров вломились в городовые ворота и передовыми казаками сурпренированы и пленены две прусские команды с их офицерами; потом, с помощью обывателей, сожжен Ландсберхской большой мост; прибывшее противное войско на другом берегу остановилось, но за нескорым прибытием нашего легкого корпуса переправилось потом на понтонах, и держало свой путь к Колбергу; отряжен я был от генерала Верха с казачьими полками и несколькими гусарскими для подкрепления, встретился я с противным корпусом под Фридебергом; оной маршируя на высотах отозвался против меня всей своей артиллерией, под которою я разбил его фланковые эскадроны, и забрано было в полон от оных знатное число. Остановлял я Шатена в марше елико возможно, доколе пришел в черту генерала князь Насилья Михайловича Долгорукова, который потом прежде его прибыл к Колбергу; наш легкий корпус остановился под Сгаргардтом. По некотором времени выступил оной к Регенвальду, в которой стороне было нападение на, майора под Чарли, где я предводил часть легких войск; взять сей майор с его деташаментом в полон. Но как г. Курбьер с сильным войском, при нашем обратном походе, спешил ударить в наш зад, где я обретался, принужден я был его передовые пять эскадронов с пушками брускировать с имеющимися у меня в виду меньше ста гусар и казаков, которыми действительно сии эскадроны опровержены были и оставили нам много пленных; успех от того был, что Курбьер ретировался. Под Новгартеном, предводя одну колонну легкого корпуса, в деревне N атаковал я команды моей Тверским драгунским полком слабой драгунской полк Голштейн, что после Поменского, батальон гренадерской Арнима и два батальона принца Фердинанда. Тверской полк, около двух сот пятидесяти человек, врубился в пехоту на неровном месте, и сбил драгун. Урон Прусской в убитых и пленных был велик и взята часть артиллерии, подо мною расстреляна лошадь и другая ранена. Знатная часть Прусского войска выступила от Колберга, но военным потребностям, к стороне Штетина; к нашему легкому корпусу на походе соединился генерал князь Михаила Никитич Волконской с кирасирскими полками; передовые наши отряды к стороне Регенвальда встретились с Прусским авангардом; при моем нахождении, четыре эскадрона конных гренадер атаковали пехоту на палашах, гусары сразились с гусарами; весь сей [495] сильный авангард (Вероятно, пропущено “с”) подполковником Курбьером взят был в плен, и его артиллерия досталась в наши руки; в последи я напал с ближним легким отрядом в расстоянии малой мили на прусских фуражиров, под самым их корпусом, где тако ж, сверх убитых, много взято в плен. В ночи прусской корпус стал за Гольнов, оставя в городе гарнизон; генерал граф Петр Иванович Панин прибыл к нам с некоторою пехотою; я одним гренадерским батальоном атаковал вороты и, по сильном сопротивлении, вломились мы в калитку, гнали Прусской отряд штыками чрез весь город, за противные вороты и мост, до их лагеря, где побито и взято было много в плен. Я поврежден был контузией в ногу и в грудь картечами, одна лошадь ранена подо мной в поле. Пред взятьем Колберга, при действиях принца Виртембергского, находился я при легком корпусе с Тверским драгунским полком. При возвратном походе оттуда прусского войска к Штетину, имел я с Тверским драгунским полком сильное сражение, с одним от оного деташаментом из пехоты и конницы, под Штетином, при деревне Везенштейн, в которой стороне Прусской корпус нисколько дней отдыхал. Последствие сего было, что в ту же ночь весь реченный корпус к Штетину поспешно ретировался. Никакой баталии в кабинете выиграть не можно, и теория без практики мертва: то (Т. е., это должно помнить молодым офицерам) надлежит здесь прибавить для молодых офицеров, кои стремятся к приобретению впредь себе славы не чужими достоинствами. Осенью, в мокрое время, около Регенвальда, генерал Берх с корпусом выступил в поход; регулярная конница его просила идти окружною гладкою дорогою; он взял при себе эскадрона три гусар и два полка казаков и закрывал корпус одаль справа; выходя из лесу, вдруг увидели мы на нескольких шагах весь прусской корпус, стоящий в его линиях; мы фланкировали его влево; возвратившийся офицер донес, что впереди, в большой версте, незанятая болотная переправа мелка; мы стремились на нее, погнались за нами первее прусские драгуны на палашах, за ними гусары; достигши до переправы, приятель и неприятель, смешавшись, погрузли в ней почти по луку; нашим надлежало прежде на сухо выйти, за ними в миг несколько прусских эскадронов, кои в миг построились. Генерал приказал их сломить. Ближний эскадрон был слабый желтый Свацеков; я его пустил, он опроверг все прусские эскадроны обратно, опять в болото; чрез оное между тем нашли они, влеве от нас, суше переправу; первый их полк перешел драгунский Финкенштейнов, весьма комплектной; при [496] ближних тутти высотах было отверстие на эскадрон, против которого один Финкенштейнов сталь; но можно было время тратить; я велел ударить стремглав на полк одному нашему Сербскому эскадрону; оного капитан Жандр бросился в отверстие на саблях; Финкенштейновы дали залит, из карабинов; ни один человек наш их не упал; но Финкенштейновы пять эскадроном, в мгновение были опровержены, рублены, потоптаны и перебежали через переправу назад. Сербский эскадрон был подкрепляем одним Венгерским, который в деле не был; Финкенштейновы ж были подкрепляемы, кроме конницы, батальонами десятью пехоты; вся сия пехота, прекрасное зрелище! С противной черты, на пол выстреле, давала на нас ружейные залпы; мы почти ничего не потеряли, от них же, сверх убитых, получили знатное число пленников. При сих действиях находились их лучшие партизаны, и Финкенштейновым полком командовал подполковник и кавалер Реценштейн, весьма храбрый и отличный офицер. Потом оставили они нас в покое. В 762 году отправлен я был к высочайшему двору с депешами от генерала графа Петра Ивановича Панина и ее императорским величеством произведен в полковники следующим собственноручным указом: “Подполковника Александра Суворова жалуем Мы в наши полковники в Астраханской пехотный полк и пр.”. Сей указ у меня тогда отобран военной коллегией, генералом князь Семеном Федоровичем Волконским. В 768 году пожалован я бригадиром при Суздальском пехотном полку и, командуя бригадою, отряжен был с оным и двумя эскадронами командующим корпусом генералом Нумерсом от стороны Смоленска в Литву, к Орше, откуда, как корпус прибыл, выступил дале к Литовскому Минску, где корпус со мною соединился. Оттуда с реченным отрядом войск предписано мне было следовать поспешно к Варшаве, разделя сей отряд на разные части и две колонны; во время разных волнований в Литве был мой марш на Брест Литовской, где соединясь прибыл я к Жмудскому Минску, под Варшавою пять миль; здесь примечу, что одна колонна была в пути до ста двадцати, другая, со мною, до ста тридцати тамошних миль; но март был кончен ровно в две недели, без умерших и больных, с подмогой обывательских подвод, и потом прибыл на Прагу к Варшаве. Оттуда разогнал я незнатную партию под варшавским маршалком Кадлубовским. Чрезвычайный посол, князь Михаила Никитич Волконской, отправил меня в Литву для усмирения мятежей; я взял половину реченного деташамента и прибыл к Брест-Литовскому, где я услышал, что мятежники не в дальности, и что близ их обращаются разные наши красноречивые начальники с достаточными деташаментами. В семь пункте я [497] оставил людей большое число, сам же взял с собою, не мешкая ни мало, суздальских шестьдесят гренадер, сто мушкатер, более ста стрелков, при двух пушках, и тридцать шесть воронежских драгун; повстречался я с графом Кастелли при тридцати карабинерах и толиком числе казаков и взял его с собою. Маршировавши ночь, против полдень, повстречались мы с мятежниками под Ореховым. Их число возвышалось близь десяти тысяч, что была неправда; я их полагал от двух до трех тысяч. Начальники их были маршалки и иные: достойный Ксавьер Пулавской, который здесь убит, брат его, Казимир, Пинской Орешко, Малчевской, Заремба, числом девять. Я их ведал быть беспечными в худой позиции, то есть, смененными на лугу, в лесу, под деревней. Как скоро мы франшировали три тесные дефилеи, где терпели малой урон, началась атака, но продолжалась от четырех до пяти часов. Деревня позади их зажжена гранатою; кратко сказать: мы их побили, они стремительно бежали, урон их был знатен; в числе пленных обретался Пинской драгунской полк с его офицерами, но очень малосильный. Потом с отрядом прибыл я в Люблин, где по важности поста учинил мой капиталь (Т. е. главную квартиру.). Я не буду ничего говорить о политических обращениях, с коими все воинские операции в Польше и Литве сообразуемы были, ниже о самых тех разных операциях, как и о маловажнейших вышереченного происшествиях; но трону только подобный, где я сам обретался. Разбить был главный полковник N близ Клементова, в Сендомирском воеводстве, малым отрядом, под моим предводительством, и потерял несколько сот с пятью пушками. Атаковали мы Ландскорон за Краковым, овладели городом, кроме замка, и разбили противного генерала N, пришедшего на выручку. В местечке Урендове на Висле в супренировал я ночью войска маршалков Пулавского и Савы; тут при великой потере достались нам в руки драгуны сего последнего, и он был так разорен, что, но бессилию, скоро погиб: их самих прогнали из-под Красника. Разбить был в лесах, в стороне Владимира, полковник Новицкий и той же ночи в деревне N вовсе разрушен. По многим действиям, так называемою Главною Конфедерацией, город Краков так был стеснен, что нашим тамо войскам недостаток в субсистенции насту паль; я даль моим отрядам рандеву на реке Сане, отбил прелюде преграду их на реке Дунайце и, по некоторых ночных и денных битвах, достиг до Кракова, откуда мятежников прогнал. В той же ночи, против рассвету, напал, неподалеку Кракова, на их Тыницкие укрепления, где, сверх многих побитых, в [498] том числе штыками, забрали мы много в плен их лучшей пехоты и распущенных саксонцев с немецкими офицерами и артиллерией. На другой день было славное происшествие под Ландскороном, где собранные множественные мятежники были в конец разбиты; погибли несколько французских офицеров с пехотой, на их образ учрежденною; убито два маршалка, Пинской Орешко и князь Сапега; при многих пленных мне достались в руки маршалки Краковской, Миончинской, и Варшавской. Лоиоцкой. Едва сие кончено, как я извещен о сильной диверсии мятежников к стороне Замостья и Люблина. Надлежало мне спешно туда обратиться. Побита была прежде их, достаточно собравшаяся из рассеянных, часть при реке Сане, на походе; в числе пленных были некоторые иностранные офицеры. Потом мятежники сильно были разбиты, рассеяны под Замостьем и из крепости деложированы. Сраженьев сих было много, но примечательных было девять, которых планы я отправил к генералу Веймарну, но после о них не слыхать. Французский бригадир Мезьер, обретавшийся при мятежниках поверенным в делах, на сие скоро отозван к своему двору и на его место прибыл Вьомениль, генерал и кавалер ордена Святого Людовика Большого Креста. Возмутилась вся Литва. Регулярная ее, из полков немецкого штата и конпутовых хоронг, армия с достаточною артиллерией и всем, к войне надлежащим, снабденная, собралась, как и довольно иррегулярных войск под предводительством их великого гетмана, графа Огинского, который сперва и получил некоторые авантажи; наши тамошние деташаменты действовали слабо и очень предопасно, давали ему время возрастать, так что уже считали ого более как в десяти тысячах лучшего войска, что не могло быть правдою, но от протяжения времени вероятно бы совершилось. Я напоминаю молодым вождям, что только один глубокий в практике военачальник может строить редко неприятелю золотой мост, как и чинить хитрые маневры. При вышесказанном происшествии под Ландскороном победа произошла ни от чего иного, как от оных (Т. е. хитрых маневров.) французской запутанностью, которою Российское войско пользовалось; они наклоняют пустые марши больше к изнурению войска, к обленению оного и роскоши; хороши для красоты в реляциях. Неприятелю время давать не должно, пользоваться сколько можно его наималейшей ошибкой и брать его всегда смело со слабейшей стороны, но надлежит, чтоб войск и предводителя своего разумели. Чтоб нигде не дегарнировать, собрал я всего войска до семи сот человек и две пушки; тут были и легионные, который прелюде нечто от г. Огинского пострадали. Но имел я храбрых офицеров, [499] привыкших часто сражаться вблизи; шли мы чрез Брест-Литовский и прямым трактом, но поспешным маршем, сближались с армиею г. Огинского, который дневал под Столовичем; пойманы фуражировавшие уланы. Принявши их ласково, сведал я от них нужное о их расположении. Остерегал его генерал Беляк, но он не верил; в туже ночь пошли мы на атаку, продолжали марш без малейшего шума, целя на его огни; ночь была темная, и к утру пал туман. Пехоту я поставил в первой линии, артиллерия в средине, вторая линия была вся из кавалерии, позади артиллерии был пехотный резерв, позади второй был особый резерв из пехоты и конницы, казаки были рассеяны с крыл и сзади. Нападение наше на литовцев было со спины; мы к ним приближились нечто до рассвета, так тихо, что деташированные с господином Паткулем порубили несколько их часовых и, по данному сигналу, встречены были от них из местечка сильною стрельбою ружейной и из артиллерии. Перед нами было болото и чрез оное плотина, по которой майор Киселев с Суздальскими гренадерами пошел на штыках, пробил и дал место нашей коннице, которой предводитель, подполковник Рылеев, все встречающееся в местечке порубил и потоптал; между тем майор Киселев пошел прямо на квартиру г-на Огинского; его подкрепила часть пехоты, прочая под майором Фергином с Нарвскими гренадерами, капитанами Шлиселем и Анибалом, управясь с засевшей в местечке противной пехотой, с ним соединилась; вся пехота и резервы выстроились и пошли атаковать линии г-на Огинского в поле, с которыми наша конница уже в дело вступила. Литовское войско оборонялось храбро, легионные гренадеры себя весьма отличили, и когда дошло до штыков, то от рот мушкатерских г-н Маслов с легионной первый ударил. Победа уже была в наших руках, как стоявший в полмили от места баталии генерал Беляк, правда поопоздавши, с двумя сильными полками лучших уланов, своим и Корицкого, отрезал и окружил наших три эскадрона; те не один раз сквозь их прорубались, чем и кончено сражение. Вся артиллерия, обозы, канцелярия и клейноды великого гетмана достались нам в руки, тож все драгунские лошади с убором, конпутовые с уланами знатною частью спаслись; плен наш наше число превосходил: от драгунских и пехотных полков почти все, кроме убитых, штаб и обер-офицеры были в нашем плену. Из наших офицеров старшие почти все были переранены, из нижних чинов убито было мало, но переранено около восьмой доли. Сражение продолжалось от трех до четырех часов, и вся Литва успокоилась. Вся ж сия Литовская армия состояла не более тогда в собрании, как до трех тысяч человек, кроме улан и нескольких иррегулярных. [500]

После сего последовало происшествие Краковское. Я обращался в Литве; французские офицеры вошли в замок ночью чрез скважину в стене, где истекали нечистоты, при мятежничьих войсках; сею супризою пленили тамошний гарнизон и ввели туда от стороны. Тынца более тысячи человек особо лучшей, из распущенных саксонцев и увольненных австрийцев, при немецких офицерах, пехоты; от нашего, стоящего в городе, войска были разный тщетные покушения; чрез несколько дней я прибыл туда с отрядом, как от своей стороны польские королевские генералы, граф Браницкой и Грабовской; самой тот почти час учинили мятежники на рассвете из замка генеральную вылазку для овладения городом; конница их ударила прямо на гауптвахт, но была расстреляна и отрезана; пехота шла великою густотою, но скоро картечами обращена назад; наши по диспозиции от (В подлиннике “до”.) меня и малочислью на месте за ней не погнались. Тотчас мы облекли замок, королевских войск квартира основалась за Вислою, учредили коммуникации мостами и шанцами. По обеим сторонам Вислы заняли посты в приличных местах пехотою, на которые от противников чинены были разные вылазки, особливо в полночь и полдни, всегда с их уроном. Нашей всей пехоты было до семи сот человек, мы ж почти сами в городе от разных деташаментов мятежничьих блокированы. И хотя я больше пяти тысяч человек по разным местам в дирекции имел, но их не можно было опорожнить, кроме Сендомирского воеводства. Г. майор Нагель покупал и провозил скрытыми маршами с его отрядом военную амуницию из Шлезского Козеля. Майор Михельсон более всех, по его искусству, отряжаем был против мятежников в поле и от успехов его получил себе великую славу. Мятежники в замке имели много провианта, но недоставало им других съестных припасов, чего ради употребляли себе в пищу своих лошадей. Оказавшаяся Литовская, давно по Польше странствующая, маршалка Косовского партия, разбита была мною при Смерзонце, между Кракова и Тынца, и потоплена в Висле. От всех стран замок был стеснен, но один генеральный штурм нам не удался, хотя уже одни вороты одержаны были, в чем мятежничий урон наш превосходств, и от чего потом у них скоро оказался недостаток в порохе и кремнях. Артиллерия наша была незнатна, но искусством г-на Гакса в разных местах испортила коммуникации, часто в замке зажигала, и брешь в стене на шесть рядов был готов; две мины с обеих сторон Вислы, одна королевского офицера другая инженер-капитана Потанова, приходили галереями к концу пунктов, и уже [501] ни один человек из замку прокрасться не мог, как вышел ко мне из замка ночью бригадир Галиберт и, по многим переговорам, капитулировал. Можно отдать честь французам, что они в замке Королевских гробниц, ниже что из драгоценных клейнодов, нимало не повредили, но свято польским чиновникам возвратили. Гарнизон объявлен был пленным, но титла военнопленного не акордовано, сколько о том меня французские начальники ни просили; вышел в восьмистах человек здоровых, прочие больные, или погибли, пехоты его оставалось еще больше нашей, чего ради положили ружье дежурному при мне майору, князю Солнцеву, в замке; при нем штаб и обер-офицеров разных наций было около пятидесяти человек; французские были бригадиры и Святого Людвига кавалеры, Шоази и Галиберт, капитаны Вьомениль, племянник генеральской, который первый в замок вошел, Солиньяк и других два кавалера Военного Ордена. Из них были в походах в Индиях и действиях в Корсики. Еще некоторые французские обер и унтер-офицеры. Всем синь господам я подарил их шпаги, как мне бригадир Шоази свою вручал; и по трактаменте, в ту же ночь, при возможных выгодах и учтивстве, отправлены реченные господа с прочими и гарнизоном при эскорте на Люблин, оттуда ж нижние чины в Россию, офицеры, прибывшие с генералом Вьоменилем, во Львов; те, что прежде прибыли с бригадиром Мезьером, в литовскую крепость Бялу, польские в Смоленск. Далее я о моих политических операциях к Тынцу, Ландскорону и иные места не описываю, как о стоящих паки нового пространства; г-н Вьомениль распрощался со мною учтивым благородным письмом и отбыл во Францию с человеками тремя оставших своих офицеров и увольненным от меня N, знатного отца, который вверен был мне от г-на, Шоази из замка для излечения его смертельных ран, от которых получил свободу. Начиная от Радзивильцов, большая часть мятежничьих партиев мне, вооруженные, сдались и распущены. Потом и кончились все польские возмущения.

Пожалован я в 770-м генерал-майором и в 774 годах генерал-поручиком. В 772-м генерал Елмт и я, по переменившемуся правлению в Швеции, обращены с полками из Польши к Финляндии. По прибытии моем в Санкт-Петербург определен был я временно к тамошней дивизии, осматривал Российский со Швецией рубеж с примечанием политических обстоятельств и имел иные препоручения; как обстоятельства со Швецией переменились, отправлен я был в первую армию, где от генерал-фельдмаршала, графа Петра Александровича Румянцова, помещен был в состояний в Валахии корпус. Командующий оным генерал граф Иван Петрович Салтыков поручил [502] мне отряд войск, на реке Ардыше, против черты Туртукая, куда прибыв нашел я близ двадцати переправных косных лодок, от войска выбрал и приучил к ним надлежащих гребцов, и сделал половинный скрытый марш для приближения к Дунаю; на рассвете были окружены турецкою конницею, в конец ее разбили и прогнали за Дунай; с пленными был их командующей паша. Тем мы вскрылись, и в следующую ночь переправились за Дунай благополучно, пять сот человек пехоты Астраханского, сто карабинер, при полковнике князе Мещерском, Астраханского ж полков, лошади вплавь и сто казаков. Турки на противном берегу свыше пяти тысяч почли нас за неважную партию, но сильно из их пушек но нас стреляли, как и в устье Ардыша, откуда выходили лодки. Мы одержали над ними известную победу. Второе действие мое под Туртукаем во время происшествия при Силистрии тако ж частью из реляций известно; объясню только, что, по слабости от болезни, я без помощи ходить не мог, что, по овладении нами турецким ретраншементом ночью, варвары превосходством почти вдесятеро, нас в нем сильно оступили; тут был и вышереченный князь Мещерской, которым, как г-м Шемякиным, прибывшим ко мне с конным отрядом и легкою пушкою, довольно нахвалиться не могу, и они всегда в моей памяти пребудут; карабинеры ж Мещерского вооружены были ружьями со штыками но недостатку пехоты; ночь и к полдням сражались мы непрестанно, и военная амуниция знатно уменьшилась. Но ранен был пулею Визулла, командующей наша, предатель Египетского Алибея, исколот Сенюткиными казаками. Против полден капитан Братцов учинил вылазку с штишереножною колонною в вороты на янычар, холодным ружьем поразил и сам смертельно ранен; тогда все войско выступило из ретраншемента, и одержана была полная победа. Вся турецкая артиллерия нижнего и верхнего лагерей с их всею флотилией достались в наши руки. Первый раз под Туртукаем перебита у меня нога от разрыву пушки; о разных прежде мне неважных контузиях я не упоминаю. После того определен я был начальником Гирсовского корпуса; сей Задунайский пост надлежало соблюсти. Я починил крепость, прибавил к ней земляные строения и сделал разный фелдшанцы. Пред наступлением турецким перевел я мой резерв из-за Дунаю, два полка пехоты, на остров в близости Гирсова, в закрытии, за речкой N, на которой были понтоны. Турки оказались рано днем около одиннадцати тысяч; велел я делать разные притворные виды нашей слабости; но с моей стороны, особливо из крепости, начали рано стрелять и вместо картечь ядрами, они фланкировали наши шанцы; шармицерование продолжалось до полден и не имело конца. Приказал я всем своим [503] очистить поле; приятно было видеть — варвары при пяти пашах бунчужных построились в три линии, в первых двух пехота, в средине конница, по флангам пушки в их местах, по-европейскому; в третьей, что резерв, было разное войско и некоторые обозы; с довольною стройностью приближились они к нашему Московскому ретраншементу, где мы молчали, заняли высоту, начали бомбами и ядрами безответно и впрочем весьма храбро под предводительством их байрактаров бросились с разных стран на ретраншемент; наша стрельба открылась вблизи, ретраншемент был очень крепок: из закрытия князь Мачабелов с Севским полком и барон Розен с тремя эскадронами гусар взошли на наши высоты с превеликим их поражением, и князь Гагарин другого полку с кареем наступать на их левой фланг, из ретраншемента; они крайне пострадали; недолго тут дело продолжалось, от одного до двух часов; ударились они в бегство, претерпели великий урон, оставили на месте всю их артиллерию; победа была совершенная. Мы их гнали тридцать верст. Прочее известно по реляциям, в которые я мало вникал и всегда почитал дело лучше описания, и скорее примечу к наставлению военноначальников, что из ста Севских раненных солдат ни один не умер; только о блюдении людей был попечителен достойный полковник князь Мачабелов. Последнюю баталию в турецкой войне выиграл я при Козлуджи, пред заключением мира. Резервный корпус команды моей соединился с Измаильскпм. Турецкая армия около пятидесяти тысяч была под командою Резак Эфендия и главного Янычарского Аги была на походе чрез лес и встречена нашею конницею, которая захватила их квартирмейстеров с генеральным и принуждена была уступить силе. От моего авангарда три батальона гренадер и егерей с их пушками под командою г-д Трейдена, Ферзена, Река, остановили в лесу противный авангард, восемь тысяч албанцев, и сражение начали. Скоро усилены были команды генерала Озерова кареем двуполковым, Суздальского и Севского под Мачабеловым: но почти уже предуспели сломить албанцев, соблюдая весьма свой огонь. Сие поражение продолжалось близ двух часов около полуден. Люди наши шли во всю ночь и не успели принять пищу, как и строевые лошади напоены не были. Лес прочистился, мы вступили в марш вперед; на нашем тракте брошено несколько сот телег с турецким лучшим шанцовым инструментом; происходили неважный стычки в лесу; конница закрывала малосилие пехоты нашей; ее было до четырех тысяч; старший генерал Луис, которого поступками я весьма одолжен; я оставляю прочее примечание; шли мы лесом девять верст, и по выходе из оного упал сильный дождь, который наше войско ободрил, [504] противному ж мокротою причинил вред. При дебушировании источены мы сильными выстрелами с батареи на высотах от артиллерии барона Тотта, и кареи, взяв свою дистанцию, их одержали и все взяли. Хотя разные покушения от варварской армии на нас были, но без успеха, а паче препобеждены быстротою нашего марша и крестными пушечными выстрелами, как и ружейного пальбою с соблюдением огня. Здесь ранен был внутри карея князь Ратиев, подполковник, как Далкелыжди (Не “Делибаши” ли?), по их обычаю, в оные внедрываются; полем был наш марш, большею частью терновником, паки девять верст, и при исходе его прибыл к нам артиллерии капитан Базин и с ним близ десяти больших орудиев, которыми открыл пальбу в лощину, внутрь турецкого лагеря. Уже турки всюду бежали, но еще дело кончено не было, за их лагерем усмотрел я высоту, которую одержать надлежало; пошел я сквозь оный с подполковником Любимовым и его эскадронами, карей ж оный обходили и тем нечто замешкались. По занятии мною той высоты произошла с турецкой стороны вдруг на нас сильная стрельба из больших пушек, и по продолжению приметил я, что их немного, то приказал от себя майору Парфентьеву взять поспешнее из карея три Суздальских роты, их отбить, что он с крайней быстротою марша и учинил. Все наше войско расположилось на сих высотах против наступающей ночи, и прибыл к нам г. бригадир Заборовской с его кареем комплектная Черниговского полку; таким образом окончена совершенная победа при Козлуджи, последняя прошлой турецкой войны. Был я на лошади, часто в огне и грудном бою; тогдашняя моя болезнь столько умножилась, что я отбыл лечиться за Дунай; почему я за реляцию, ниже за донесение мое, в слабости моего здоровья, не отвечаю, но доволен в душе моей о известных следствиях от сего происшествия. В силу именного высочайшего повеления, где прописано: “ехать мне в Москву в помощь генералу князю Михайле Никитичу Волконскому”, отбыл я тотчас из Молдавии и прибыл в Москву, где усмотрел, что мне делать нечего, и поехал далее, внутрь, к генералу графу Петру Ивановичу Панину, который, при свидании, паки мне высочайшее повеление объявил о содействии с ним в замешательствах и дал мне открытый лист о послушании меня в губерниях воинским и гражданским начальникам. Правда, я спешил к передовым командам и не мог иметь большего конвоя; так и не иначе надлежало: но известно ли, с какою опасностью бесчеловечной и бесчестной смерти? Сумазбродные толпы везде шатались; на дороге множество от них тирански умерщвленных. И не стыдно [505] мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя; сам не чинил нигде, ниже чинить повелевал, ни малейшей казни, разве гражданскую, и то одним безнравным зачинщикам, но усмирял человеколюбивою ласковостью, обещанием высочайшего императорского милосердия. По прибытии моем в Дмитриевск сведал я, что известный разбойник в близости одной за Волгою слободы; не смотря на его неважную силу, желал я, переправясь, с моими малыми людьми на него тотчас ударить, но лошади все выбраны были, чего ради я пустился вплавь на судне в Царицын, где я встретился с г-м Михельсоном. Большая часть наших начальников отдыхала на красносплетенных реляциях; и ежели бы все были, как г-да Михельсон и Гагрин, разнеслось бы давно все, как метеор. Сии разнообразные случаи прикосновенны моей службе, которою я ныне справедливо отозваться необходимо долженствую, впрочем бы я молчал. Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность Уральской степи за разбойником, отстоящим от меня сутках в четырех. Прибавить должно, что я, по недостатку, провианта почти с собою не имел, но употреблял вместо того рогатую скотину, засушением на огне мяса с солью по испытанию Померанской, в прусской войне, последней кампании. В степи я соединился с г-ми Иловайским и Вородиным; держались следов и чрез несколько дней догнали разбойника, шедшего в Уральск. Посему доказательно, что не так он был легок, а быстрота марша первое искусство. Сие было среди большого Узеня, я тотчас разделил партии, чтоб его ловить, но известился, что его уральцы, усмотри сближения наши, от страху его связали и бросились с ним на моем челе стремглав в Уральск, куда я в те же сутки прибыл. (Чего ж ради они его прежде не связали?.. Почто не отдали мне? Потому что я был им неприятель, и весь разумный свет скажет, что в Уральске уральцы имели больше приятелей, как и на форпостах оного. Наши ж передовые здесь нечто сбились на киргизские следы). И чтоб пустыми обрядами не продолжить дело, немедленно принял я его в мои руки, пошел с ним чрез Уральскую степь назад, при непрестанном во все то время беспокойствии от киргизцов, которые одного ближнего при мне убили и адъютанта ранили, и отдал его генералу графу Петру Ивановичу Панину в Синбирске. В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцов и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием.

В 776 году был я определен к полкам московской дивизии в Крым, где около Карасу-Базара собравшиеся, противные Шагин Гирей хану, партии, я рассеял одними движениями, и по [506] прибытии его из Тамана, объявлял его в сем достоинстве, а по продолжающейся болезни отъезжал в Полтаву для излечения. В следующем году и 778-м командовал я корпусом Кубанским, где но реке Кубани учредил я линию, крепости и фельд-шанцы, от Черного моря до Ставрополя и тем сократил неспокойствия Закубанских и Нагайских народов. Один тот год не произошло никакого Нагайского за Кубань побега. Того ж года обращен я в Крым и командовал корпусами Крымским, Кубанским, на Днепре и иными войсками; вывел христиан из Крыма в Россию без остатку; вытеснил турецкую флотилию из Ахтиарской гавани, великого адмирала, Гасан-Пашу, и Али-Бея Анадольского со всем Оттоманским флотом и транспортными с войском судами, коих всех по счету было больше ста семидесяти, от крымских берегов обратил назад к Константинополю воспрещением свежей воды и дров, и выступил из Крыма с войсками в 779 году. Потом обращался я в разных местах и комиссии, командуя Казанской дивизией. До заключения конвенции с турками командовал я Кубанским корпусом и в 783 году привел Нагайские орды к всеподданнической ее императорского величества присяге, и как они, учиня мятеж, знатною частью ушли за Кубань, то имел я туда на них поход с регулярным и сильным иррегулярным войском; были они нами за Кубанью и на реке Лабе на рассвете при Керменчике (Т. е., Герменчуге.) так сурпренированы, что потеряли множество народа и всех своих мурз; и того ж числа другой раз их, и иные поколения равно сему разбиты были, одни сутки кончили все дело.

Что до моих наук, они состоят в математике, части философии, географии, истории, языках: немецком, французском, итальянском, польском, турецком с малой частью арабского и персидского и финском. Я осыпан благоволениями ее императорского величества, моей всемилостивейшей монархини, моей матери и матери отечества; о ее ко мне щедротах прилагаю при сем копии с ее высочайших рескриптов, по которым я кавалер третьего и большого креста второго класса Святого Великомученика и Победоносца Георгия; Святого Великого Князя Александра Невского; Святого Равноапостольного Князя Бладимира первой степени; Святые Анны, по письму графа Панина. Сверх того имею я отличные знаки высочайшего ее императорского величества милосердия: с бриллиантами золотую офицерскую шпагу; такую ж четырехугольную табакерку с всепресветлейшим ее портретом; бриллиантовую звезду с собственной ее императорского величества одежды, при особливых письмах, которых я, [507] по моей разноместности, не отыскал. При сем тако ж прилагаю копии с моих на чины патентов. Потомство мое прошу брать мой пример: всякое дело начинать с благословением Божиим, до издыхания быть верным государю и отечеству, убегать роскоши, праздности, корыстолюбия, и искать славы чрез истину и добродетель, которые суть моим символом. Не для суеты, но для оного я в сие плодовитое описание вошел; некие происшествия я забыл и не помню верификациев чисел и имян, не имевши у себя никогда никаких записок. Старость моя наступает, и должен я о моих делах скоро ответ дать Всемогущему Богу.

1786 года, сентября 22 числа, я,

Генерал-аншев Александр Суворов

Текст воспроизведен по изданию: Автобиография Суворова, написанная им в 1786 году // Исторический вестник, № 5. 1900