|
||||||||
|
||||||||
|
Главная | Поиск по алфавиту | А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я |
||||||||
|
||||||||
|
|||||||||||||||||||||||||
|
ГУСТАВ МАВРИКИЙ АРМФЕЛЬДТ ВСТРЕЧА С СУВОРОВЫМ В 1799 ГОДУ Из записок барона (впоследствии графа) Густава Маврикия Армфельдта). (Род. 1757 г., † 1814 г.) С великим нашим Суворовым барон Армфельдт познакомился в Праге в 1799 году. Он следующим образом описывает свою встречу с знаменитым полководцем: «Я видел Суворова»,— пишет он своей дочери 29 декабря 1799 г., — «несколько дней тому назад в театре; его слава и странности привлекли туда множество народу; за билеты платили тройную цену. Театр был иллюминован, и пролог читался в его славу. Он появился в ложе эрцгерцога Карла, в австрийском фельдмаршальском мундире и во всех своих орденах. После пролога, равно как и при его входе в ложу кричали: «ура!» и «да здравствует Суворов!» с неслыханным энтузиазмом. Он отвечал: «да здравствует Франц»! и несколько раз давал знаки рукою, что не желал, чтоб произносили его имя, но когда это ему надоело, он низко кланялся и кончил тем, что благословил зрителей в партере и ложах. Никто не находил это смешным; ему кланялись, как папе. Во время одного из антрактов одна молодая дама далеко высунулась вперед из соседней ложи, чтобы увидеть его. Он просил узнать ее фамилию. Ее представили ему, и он протянул ей руку, но она сконфузилась и не дала ему [697] своей. Тогда Суворов взял ее за нос и поцеловал. Публика тогда не могла не смеяться. «Я был приглашен на обед к князю-архиепископу; в 10 часов я отправился туда и нашел более 50 дам en gran gala и все, что в Праге было великого и знатного. Архиепископ-князь Сальм — любезный человек и отличнейшего тона. Он принял меня самым предупредительным образом и представил меня всем этим дамам, так что я, того не замечая, очутился точно одним кавалером в большой компании среди множества дам. Вдруг бежит Суворов в сопровождении многих лиц. Он низко поклонился во все стороны и очень громко сказал: «что рекомендует себя доброте и дружбе дам» и т. д. Это казалось плоским и сказано не хорошо, с закрытыми глазами и гримасами. Я стоял тихо и смотрел на него. Но он заметил меня и мои ордена и приблизился ко мне; после того как князь Горчаков на его вопрос ответил, кто я, он полетел ко мне на шею, живо меня обнял и кричал: «Герой, герой, ты побил русских и очень; Суворов только бил турок, пруссаков, поляков и французов». Потом он взял меня за руку, потянул меня бегом за собой через все помещение и громким голосом кричал то же самое и объявил, что он давно желал со мной познакомиться. Потом он призвал своих генералов и свой штаб, представил меня им и кончил следующими словами: «да, да, он нас крепко побил; это заслуживает уважения; но он никогда не переставал быть верным своему королю и отечеству, это заслуживает почтения и удивления»; после сего он еще раз меня обнял. Это случилось в присутствии 150 лиц. Я был так сконфужен, что в жизни никогда не испытывал подобного. Мы отправились в столовую, и там он меня позвал поближе к себе. Мне он ничего не говорил, что не отличалось бы умом и смыслом; но во время общего разговора он делал гримасы и говорил массу чепухи. «На следующий день он меня пригласил к себе обедать в 8 ч. утра. Я пришел и застал его при богослужении. Он читал большую книгу, бросался на землю, а потом пошел и [698] взял музыкальные ноты, которые он долго напевал вполголоса, рассматривая, прежде чем отдать их мальчикам, состоящим в полках певчими, и хоровым певчим. Церковь была совершенно устроена; меня уверяли, что ничего недоставало, и что все возилось на шести лошадях. Это единственный обоз у князя-гералиссимуса. Потом мы сходили с лестницы, через двор, и вошли в лачужку, где жара была невыносима. Совсем маленькая комната с кроватью, столом и четырьмя стульями составляла спальню и рабочий кабинет Суворова. Другая, также совсем маленькая, была его столовая и зала. Мы сели за стол — я рядом с ним — и трапеза состояла из самой скверной русской постной пищи. Он заставлял меня отведать всего и сам ел чрезвычайно много. Наконец мы заговорили о войне. До этого он делал и говорил много глупостей; показывал свои раны и хотел видеть мои. Потом он говорил про свой италианский поход и в таких выражениях, которые ни в каком отношении не могли умалять того высокого мнения, которое его военный талант уже заранее мне внушал. Он мне говорил совершенно новые вещи касательно нашего ремесла, которые я никогда не забуду. Если его тактика не совершенна, то нельзя отрицать, что он обладает взглядом и даром уметь пользоваться одержанным успехом или ошибкой неприятеля. Только в 1-м часу мы встали из-за стола. Он часто повторял, что он любит разговаривать с людьми, которые могли его понять. Я ему сказал по поводу чего-то случившегося во время сражения при Треббии: «но ваши шпионы могли бы об этом вас известить». — «Шпионы, добрейшее превосходительство, шпионы! Суворов никогда таких не употребляет; это люди, которых можно вешать и которых вешают, и я не хочу быть причиной смерти никого». Потом он перекрестился и сказал мне: «Святой Дух дает мне внушение; это лучший шпион», и опять перекрестился. После обеда он приказал дежурному генералу Андрею Горчакову дать мне карты, приказы и пр. все с последнего его похода. «В настоящее время я этим занят. Это прекрасно, но [699] неслыханно, сколько людей он пожертвовал. По крайней мере 17.000 русских убито; и это он, который боится иметь смерть одного шпиона на своей совести — это трогательно». После этого первого знакомства они часто виделись, и Суворов все продолжал отличать шведского генерала своим дружеским вниманием. Армфельдт находил его общество поучительным и интересным. «Он странный», — пишет Армфельдт, — «выражается странно, но все, что он говорит о военных делах; marque au coin d'un grand genie et d'une profonde experience». «Он мне говорил удивительно умные, глубокие и интересные вещи, не касательно войны, или политики, но о той стране, в которой мы в течение трех лет и семи месяцев спасались не от бедствия, а от эшафота. Ты не поверишь, как этот человек, покрытый лаврами и ранами, интересен. Он не дурак, он не чудак, он чрезвычайно глубок и тонок, а в особенности ловок судить о людях и обстоятельствах». Один обед у Суворова Армфельдт описывает следующим образом: «Третьего дня мы обедали у старика в 8 часов, и тогда он выкидывал тысячи штук, чтоб чествовать двух своих иностранных переговорщиков, Беллегарда и Минто; мы не встали из-за стола ранее как в час. Между многими странностями, которые он говорил, было однако ж и много удивительных фраз. Между прочим он спросил Беллегарда, отчего Ганнибал после сражения при Каннах не пошел на Рим. Беллегард ответил: «Он хотел дать своей армии несколько дней отдыху». — «Нет, сказал Суворов (Нет, сказал Суворов, ему помешал Совет Карфагена, да и всюду, где есть Совет и где дипломаты хотят направлять действия генералов, будет то же самое.) c'etait le Conseil (Это явный намек на существовавший в то время австрийский “Hof-Krieg's-Rath").de Carthage qui l'empechait; et partout, ou le Conseil et les cabinets veulent regler les operatfons des generaux, cela sera de meme». Много говорилось в этом духе. Когда мы вышли из-за стола, он сказал: «Messieurs, ce n'est ni l'argent de l'Angleterre, ni les [700] bayonnettes des Russes, ni la cavalerie et la tactique des Autrichiens, ni Souworow qui remettra l'ordre et remportera des victoires, qui auront les suites desirees; c'est la justice, le desinteressement qu'on mettra dans les demarches politiques, la bonne foi, l'honneur et une conduite loyale, gagnant les coeurs; c'est par la qu'on fera tout. Adieu, Messieurs». (“Господа, не английские деньги, не русские штыки, не австрийская кавалерия и тактика, не Суворов водворят порядок и одержат победы с желанными последствиями, а справедливость, бескорыстие, которое внесут в политику, прямота, благородство и порядочность, привлекающие сердца, вот чем можно достигнуть всего. Прощайте, господа!") Перевел со шведского и сообщил Г. Ф. Сюннерберг. (пер. Г. Ф. Сюннеберга) |
 |
|||||||
|
