|
СТАРКОВ Я. И.РАССКАЗЫ CTAPОГО СОЛДАТА О ВЕЛИКОМ СУВОРОВЕШТУРМ ПРАГИ. 1794 ГОД. (Из рассказов старого солдата). 22-го Октября утром рано — армия наша двинулась из лагеря при м. Кобылке тремя колоннами. С распущенными знаменами, с звуком труб и музыки и с грохотом барабанов подошла на вид к укрепленной Праге, и часу в одиннадцатом пред полуднем была расположена на показанных местах на пушечный выстрел от укрепления. Передовые неприятельские посты согнаны, и свои сторожевые были поставлены. Тут мы увидали огромность неприятельских укреплений, за которыми буйство и непокорность законной власти укрылись. Смотря на этот ретраншамент, ратники наши говорили: видите-ль, братцы? Поляки глядят на нас как молодые сычи из гнезда. Часа за три пред вечером Александр Васильевич с некоторыми Гг. Генералами, полковыми начальниками и с свитскими офицерами осматривал неприятельское укрепление, и тогда указал места для заложения батарей, и точки в неприятельских укреплениях, на которые должно идти штурмом. — Гг. республиканцы тешились стрельбою из пушек в конвой Александра Васильевича. Целый этот день и почти всю ночь артельные солдатские повозки, и все, какие только находились, экипажи были употреблены на перевозку из лесу при Кобылке сплетенных тур, фашинника, лестниц и хвороста с кольями для плетней. С 22-го на 23-е число ночью устроены наши батареи и поставлены все пушки. С раннею зарею, к удивлению и страху Поляков, они начали действовать шибко и беспрерывно по неприятельским укреплениям; стрельба продолжалась до глубокой ночи. Сказывали после, что Поляки воображали укрепление свое неприступным, и полагали, что Александр Васильевич будет вести правильную осаду. — Бедняжки! обманулись. [246] Днем 23-го числа во всех полках были сплетены плетни — каждый от двух до двух с половиною сажень длины, и от двух с половиною до трех аршин ширины. Пред вечером назначены и отделены избранные охотники с их начальниками и рабочие нести плетни, фашины и лестницы; людям, особенно назначенным для разрушения неприятельских преград, роздан ротный шанцовый инструмент. — И так пред сумерками накануне страшного для Поляков часа все у нас было готово к штурму. Запылали костры дров и собрались воины каждой роты в круг, как одно семейство, поговорить с радостною шуткою о наступающем времени, часе, в который должно испить, кому Бог приведет, чашу смертную. — В семь часов вечера читан был нам полковой приказ. Вот, сколько могу припомнить, точные слова в нем написанные: «Его Сиятельство Граф Александр Васильевичь Суворов приказал: 1. Взять штурмом Прагский ретраншамент. — И для того 2. На месте полк устроится в колонну поротно. Охотники с своими начальниками станут впереди колонны; с ними рабочие. Они понесут плетни для закрытия волчьих ям пред вражеским укреплением, фашинник для закидки рва, и лестницы, чтобы лезть из рва чрез вал. Людям с шанцовым инструментом быть под началом особого офицера и стать на правом фланге колонны. У рабочих ружья чрез плечо на погонном ремне. С нами егеря, Белорусцы и Лифляндцы; они у них направо. 3. Когда пойдем, воинам идти в тишине, все говорить ни слова, не стрелять. 4. Подошед к укреплению, кинуться вперед быстро, по приказу кричать: Ура! 5. Подошли ко рву, — ни секунды не медля бросай в него фашинник, спускайся в него, и ставь к валу лестницы; охотники стреляй врага по головам. — Шибко, скоро, пара за парой лезь! — Коротка [247] лестница? штык в вал, — лезь по немь другой третий. Товарищ товарища обороняй! Ставши на вал, опрокидывай штыком неприятеля — и мгновенно стройся за валом. 6. Стрельбой не заниматься; без нужды не стрелять; бить и гнать врага штыком; работать быстро, скоро, храбро, по-Руски! Держаться своих в средину; от начальников не отставать! — Везде фронт. 7. В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать. 8. Кого из нас убьют, — Царство небесное, живым — слава! слава! слава!» — Приказ этот, как изволите видеть, немногоречив, но полон гениальной воли Александра Васильевича, и для всех нас был понятен 1. Нам прочли его раза три; старики ратники говорили: мы знаем, что отцу Александру Васильевичу угодно; не в первину нам; и мы усердно исполним святую его волю. Теперь-то нам и послужить Матушке нашей Государыне-Царице!.... [248] НІу, гг. Поляки! к разделке!! — Крутя усы свои, говорили гренадеры: — К разделке непотребные — за кровь наших, изменнически пролитую в Варшаве на Страстной неделе!.... Пора вас убаюкать!» — Все было весело; все радовались, и будто сбирались на пир какой. — С такими людьми, ей-же — ей-ей, смерть была красна. Да о ней, правду сказать, и не думали. Тогда между ратниками была сходная с их богатырскою удалью пословица: смерть — копейка! голова — наживное дело.Все мы как под венец надели на себя чистое белье, и ждали исполнишь волю Александра Васильевича. — Пред полуночью был поставлен близ огней наших ротный образ Святого Угодника Божия Николая Чудотворца, и затеплена пред ним свеча в фонаре. Богатырь наш начальник Ф. В. Харламов явился в кругу роты, и говорил: «слышите, дети! надобно нам, как Христианам, как Русским, помолиться Господу Богу и Его Святому Угоднику Николаю; попросить у Господа Бога милосердия о победе над врагами и покровительства над нами. Да и помиримся со всеми. — Слышьте, друзья мои! это хорошо будет, это по нашему, это по-Русски; это нужно! — А мы только хотели просить о том, вас, Ваше Высокоблагородие, отец наш Ф. В., заговорили гренадеры. — И вот вся рота окружила образ Св. Николая Чудотворца. Впереди стал наш начальник с офицерами, и он — старик-великан, перекрестясь, сказал громко: дети! Господу помолимся! — и ратники говорили, крестясь: Господи, помилуй нас! — Отец наш начальник опустился на колени, и вся рота за ним тож сделала. Всякой, воззревши на образ Угодника, тихо про себя творил с душевным умилением Господу Богу молитву, и упадал челом своим к земле. Не в одной нашей роте, но в целом полку, да и во всей армии приносимо было Господу Богу Создателю моление. После молитвы ротный начальник тут же говорил нам: Слышьте, дети! в драке помнить [249] Бога; напрасно неприятеля не убивать; они такие же люди; бить храбро, дружно вооруженного неприятеля, и слушать моего голоса. Теперь спать я вам не советую; скоро настанет время идти на пир к друзьям, которые ждут нас со Страстной недели. — Отец наш сел на обрубке дерева. Между многими наставлениями он рассказывал нам примеры Русского богатырства к былое время, и между прочим говорил: чем ближе к врагу, тем лучше. Храбрый впереди, — и жив; трусишку и назади убивают, как собаку; ему, если и жив останется, ни чести ни места нет. — После многих подобных наставлений нам, он приказал старшему сержанту Шульгину принесть водку, и налив ее рюмку, сказал: за здоровье ваше, дети! — Выпил, и велел поднесть по манерочной крышке всем, кто пьет. — Так умели начальники возбуждать в воинах дух нравственности, храбрости и любви к себе. Они были истые отцы, и мы были точно как дети, ими руководимые. Ночь была слишком темная, мглистая; погода сырая, холодная. — В три часа мы стали во фронт, и с тишиною двинулись вперед. Колонна наша была в самом центре армии; на правой сторон нашего полка были два егерских баталиона. — Отошедши на довольное расстояние, остановились, и около часу дожидали знака — идти к укреплению. Между нами тишина была гробовая. Мы были так близко к неприятелю, что ясно слышали отклики его наружных часовых. И говор в неприятельском укреплении, как прибой волн морских, гудел. Вдруг взвилась сзади нас ракета, лопнула, и тысяча искр, и сотни звезд рассыпались и заблистали в темной высоте. Всяк из нас, перекрестясь, сказал в душе своей: Господи, благослови! и помилуй! — И колонна в глубокой тишине ускоренным шагом двинулась вперед. Охотники и рабочие с плетнями, с лестницами и фашинником понеслись бегом. [250] Ни зги не было видно. Вдруг раздался отклик многих неприятельских часовых, за волчьими ямами стоявших, и потом их выстрелы. Как ни старались наши тихо настилать плетнями волчьи ямы, но шорох возбудил внимание неприятеля. Понеслись выстрелы отводных караулов неприятельских; но ответа с нашей стороны не было. На минуту все замолкло. Па батареях его засверкали огни, и в мертвой тишине раздался гром выстрелов из пушек светлыми ядрами. Вся окружность была ими освещена, и Поляки увидали нас в самой близи укрепления, — Мы перепорхнули волчьи ямы. — Закипели, зажглись ружейные их выстрелы, и загремела артиллерия со всего их укрепления. Нам видна стала ужасная у них тревога и суета. — Бедняжки! Они нас не ожидали. — К счастию нашему, по гениальному распоряжению Александра Васильевича мы были уж так близко рва, что их картечь, пули и ядра нам сделали мало вреда. С нашей стороны не было ни малейшего отзыва на их огонь. Всё молчало, и сближалось шибким шагом к укреплению. Лишь дошли до рва, в тож мгновение брошен в него фашинник, и поставлены к валу лестницы; стрелки рассыпались по краю рва, били пулями по головам неприятеля, и колонна пошла штурмом. Крик наш и наших резервов — ура! поразил ужасом неприятеля. Начался смертельный бой; по всему неприятельскому укреплению кипел перекатный огонь из ружей и пушек; он сыпался, гремел, лился на нас неумолкаемо. Бой барабанов, звук труб, крик наших — ура! и крик врагов — za oyezizne, т. е. за отечество! все это с громом стрельбы сливалось в страшный, неизобразимый гул. Это было преставление света. — Сильно, отчаянно неприятель дрался на валу, но наконец был опрокинут штыками и, поражаемый от чела до пят, бежал. — Тут минуты на три выстрелы замолкли — знак, что первое укрепление взято. Колонна наша, как передовая, мгновенно сплотилась в двенадцати-ширеножную [251] колонну. Охотники, высланные вперед, пустили беглый огонь, и неприятель отвечал сильным огнем пуль и картечи. Теперь мы увидали большой фронт многочисленного врага. Начальник наш Ф. Ф. Буксгевден и богатырь Ф. В. Харламов, (тут он командовал уже полком), закричали: дети, вперед! Голос последнего раздавался, как гром. Мы двинулись, и вся наша армия шибко шла на бой к неприятелю; со словом — ура! всё кинулось вперед. Неприятель осыпал нас с фронта своего пулями, а с батарей картечью и ядрами; но мы добрались до него без выстрела, и он сам ринулся на наших со штыками. Штык с штыком и грудь с грудью в темноте сшиблись. Борьба была на смерть! — Храбро, отчаянно, даже с остервенением дрались Поляки. Это были герои!..... Но с бывшими тогда Русскими богатырями трудно было бороться. — Долго наши жестоко бились, и неприятель пал; и остальные спаслись бегом во второе укрепление при самой Праге. — Стало светать. В это мгновение по приказанию Александра Васильевича прибыли наши резервы, и с ними — и это последнее укрепление скоро и быстро, но не без сильного самоотвержения, взято. Поляки лишились всей надежды, да их и осталось слишком уже мало; они бежали в самую Прагу. — Жарко, трудно было нашим в эти три смертельные боевые схватки; но быстрота, с какою действовали наши войска, теперь неимоверна, а храбрость наших Суворовцев-богатырей почти сверх- естественна. Александр Васильевиче следил за ходом штурма; он был слишком близко нас; ничто не скрывалось от его проницательного, гениального ума. Так он двинул резервы на помощь сражавшимся; так, по взятии последнего укрепления, в мгновение ока в самый нужный момент двинул к нам наши пушки ко входу в самую Прагу, где неприятель занял дома и засел по улицам за перегородки. — Место пушкам! закричали сзади нас; и орудия заревели, и ядра, гранаты и картечь загрохотали по строениям. — Вперед, [252] дети! закричал громовым голосом богатырь наш 2, и все ринулось вперед по улице. Теперь только Поляки военные и жители осыпали наших нулями, каменьями; даже женщины кидали на нас все, что только попадалось им в руки, и чем только могли язвить, летело на нас из окон. Пришлось штурмовать дома и кровь вновь полилась. Работа кипела более часу. Наконец неприятель, вытесненный отовсюду, бежал к мосту, лежавшему чрез Вислу в Варшаву; но [253] мост ночью и самый разгар штурма взорван, по приказанию Александра Васильевича, Черноморскими козаками, подплывшими по реке на лодках; и Поляки, не имея нигде спасения и не желая сдаться в плен, отчаянно защищаясь пали на штыках наших воинов, и множество побросалось в реку, и потонуло.И так часа за три до полудня все было кончено. Тридцать тысяч неприятельского лучшего войска с страшными своими укреплениями, на коих было до сотни действовавших пушек, не существовало. Слышны были только стон и вопль раненых, да выстрелы из пушек со стороны Варшавы. Сильная эта батарея много вредила нашим: она беспрерывно посылала к нам ядра, гранаты и дальнюю картечь. Наконец и она умолкла. Повсюду стало тихо — ни одного выстрела. [254] Прага пылала. Восточный ветр раздувал огонь. Пожар произошел от гранат, которыми били из пушек по строениям: наши, выгоняя неприятеля, а неприятельская зависленская батарея действуя против наших. Мы осмотрелись. Господи Боже наш! какой ужасный вид! все ратники были в крови; все места, где кипел бой, устланы были толпами раненых Поляков; куда ни взглянешь, — ровно помост убитых; а ретраншамент с его батареями, с глубокими рвами, с высокими валами и большею частию с двойным тыном (палисадом), — о,.... это были почти непреодолимые укрепления!.... Воины дивились, каким чудом вся эта преграда была ими взята, и говорили: Бог, Один Он милосердый помог нам взять все это грозное укрепление! — Да и без Александра Васильевича едва ли бы мы успели это сделать. А с ним при помощи Божией все трын-трава! Так рассуждали между собою солдаты-герои. Наша, как передовая колонна, под командою боевого Ф. Ф. Буксгевдена, заняла берег Вислы в самой Праге. Мы были усилены егерскими баталионами. Прочие войска все расположены были на самом укреплении и вокруг Праги; а корпус Барона Ферзена стал выше Праги вверх по течению реки Вислы. Александр Васильевич, по окончании боя, отдыхал несколько времени на соломе в разбитой на укреплении палатке. Один обрубок дерева служил ему стулом, а другой столом. Здесь он благодарил собравшихся к нему Генералов и полковых начальников; и здесь принимал с ласкою и добродушием пленных Польских Генералов и высших Штаб-офицеров. Между тем войска забирали и перевозили в одно место неприятельскую артиллерию, оружие, и собирали в одно место пленных. Костры ружей и прочего оружия были навалены, и слишком сто пушек смирнёхонько поглядывали теперь на наших, как будто с удивлением. Всех здоровых пленных того же дня и на другой день [255] Александр Васильевичи отпустил на честное слово — не воевать противу нас и не сообщаться с буйными республиканцами, в Варшаве с умасходящими. Раненые Поляки собирались в дома, уцелевшие от пожара; и им оказываемо было все пособие и давано продовольствие наровне с нашими. — Весь неприятельский лагерь с его имуществом достался победителям; во время боя не была пощажена и самая Прага. «Возьми лагерь, — все ваше; возьми крепость, — все ваше». Это слова Александра Васильевича в его катихизис. А Прага была укрепленное место, и жители были противу нас вооружены. Урон неприятельский был велик. Говорили в то время, что Поляки потеряли убитыми и ранеными до 14 тысяч человек, в числе их было четыре Генерала, более 13 тыс. пленными, в числе их было два Генерала, до тридцати Штаб-офицеров и выше четырех сот офицеров; утонуло в реке Висле до трех тысяч. Не знаю, спасся ли кто из Поляков от рук наших воинов. С нашей стороны урон был также велик. Убито было до четырех сот богатырей, — в том числе десять офицеров; и ранено выше полутора тысячи, в этом числе было до сорока офицеров. Так тогда было об этом говорено. Одного нашего полка, как передового, убито было один офицер и сорок девять человек нижних чинов, да ранено пять офицеров и сто тридцать восемь человек ратников. Командовавший полком Премьер-Маиор Дарш с самого начала штурма получил сильную контузию, от которой в последствии времени и помер. Теперь в Праге по берегу Вислы в закрытых местах поставлены были наши пушки, а пред мостовым укреплением расположена главная артиллерия. Во все остальное время дня (24 числа), и даже ночью с вечера, шум, крик и вопль не редко с ружейными выстрелами неслись к нам чрез Вислу — Варшава буйствовала. Изредка днем и часа два [256] вечером зависленская неприятельская батарея посылала к нам приветствие ядрами, гранатами и дальнею картечью. На это доброе их к нам расположение наши ни одним выстрелом не отдарили их. Так было приказано от Александра Васильевича. — Ночь прошла у нас спокойно, но в высочайшей осторожности. В это время предмостное неприятельское укрепление нашими переделано и обращено было в нашу главную батарею. Наша рота с егерями прикрывала этот главный пункт. Вдруг около полуночи, с 24-го на 25-е число, слышим звук труб и бои барабана; с неприятельской стороны давали знать о чем-то важном. При свете их фонарей мы увидали кучу народа и белое знамя; две лодки с несколькими людьми, отчалив от своего берега, плыли к нам: то были посланники от Польского несчастного Короля с письмом к Александру Васильевичу. Их было человек шесть в национальном и в военном платье. Ф. Ф. Буксгевден и наш начальник, Премьер-Маиор Харламов, приняли их со всем уважением, и отправили в стан к Александру Васильевичу. Толпы народа безоружного со светочами покрывали левый берег Вислы. Они ждали назад своих посланников. В это время с их стороны не было ни одного выстрела; и шум и крик в Варшаве умолк. 25-го числа, часу в восьмом утра разнесся слух, что Варшава безусловно покоряется Александру Васильевичу, и просит помилования. Вскоре за сим Польские посланники возвратились к берегу с радостными лицами, и севши на лодки, отправились в Варшаву. Народ, покрывавший левый берег реки, радостно г криком удовольствия принял их, и на руках своих вынес из лодок на берег. Еще с средины, реки кричали ему посланники: Pokuy! Pokuy! т. е. покой! мир! и радостный гул народа, понесшись в Варшаве, оглашал наш берег. На другой день, т. е. 26-го числа, те же посланники прибыли к нашему берегу, и были отправлены [257] к Александру Васильевичу. Скоро они возвратились с поникшею головою, и отправились в Варшаву. Нашей колонне приказано тогдаж починить на Висле мост, взорванный нашими во время штурма, что немедленно и было исполнено. С 26-го на 27-е ночью мы услышали шум, крик, вопль и ружейные выстрелы в Варшаве. Сумасшедшие республиканцы вновь восстали; и по-этому у нас принята была вся военная осторожность. «Видитель, братцы! — говорили между собою наши ратники. Безначальство-то как лютый зверь! хоть умирает, а всё лапами дрягает! Задорны больно! верно им хочется попробовать нашего орлика штычка? — Пожалуй!.... За чем дело стало? Пусть прикажет только отец наш Александру Васильевичу и им дадим натацию! Да уж по заслугам их дадим на славу!» 27-го числа вслед один за другим прибыли три посланника, и были тогдаж отправлены к Александру Васильевичу, и от него вскорости были отпущены. Народ не встречал уж и не приветствовал их, и его в эти дни не видно было на берегу; — 28-го числа, часа за два до свету, явились на наш берег прежние первобывшие депутаты, а за ними чрез час-места и еще несколько человек, посланных от Короля с письмом. Все они тот же час по прибытии были отправлены к Александру Васильевичу. Казалось, что под ними земля горит. Так велико было их желание предстать к Александру Васильевичу! — После возвращения их в Варшаву, вскорости поехал туда начальник Апшеронского пехотного полка, Бригадир Князь Лобанов-Ростовский, и войску приказано приготовишься назавтра ко вступлению в покорившуюся Варшаву. Накануне вступления нашего в столицу Польши приказано было нашей колонне от Ф. Ф. Буксгевдена зарядить ружья и пушки, но тайно, чтобы никто не знал этого из посторонних. Рассказывали, будто бы Ф. Ф. Б. говорил: Полякам верить нельзя. Они за милосердие Александру Васильевичу довольно его помучили своими [258] беспутными и лживыми переговорами, и до того, что Александр Васильич принужден был послать корпус Барона Ферзена на ту сторону Вислы в глубь Польши. Еслиж и узнает Александр Васильичь, что у нас пушки и ружья заряжежены, то побранит только; хоть это и важное дело, но снесем: осторожность иметь с коварными врагами не мешает. В один из протекших дней было по колоннам благодарственное Господу Богу моление за победу над врагами. Воины молились усердно. Рассказывали, что Ал. Вас. при этом беспрерывно с сердечным умилением клал земные поклоны. С 25-го Октября ни одного дня не проходило, чтобы Александр Васильич не объезжал войска, и не говорил с воинами; но в первый раз после сражения, ездивши по колоннам, благодарил всех с восхищением от души. Речь его была проста, доступна нашей душе, но величественна. Помню только, что он в заключении сказал: видите ль, братцы? ученье — свет, неученье — тьма! Какие грозные укрепления вы взяли! это другой Измаил. С любовию к Богу, да с преданностию к Матушке-Царице, да с послушанием, да с усердием все возможно! Помилуй Бог! все, все, все!!.... В эти же дни собраны были окружных селений жители, и глубокие, большие могилы ими ископаны, и все падшие Поляки (до семи тысяч тел, как сказывали), в них зарыты. Наши убитые были похоронены с подобающею честию особо и по Христианскому обычаю. В начале Генваря 1806 года, проезжая из Варшавы в С.-Петербург, я нарочито упросил моего Генерала заехать к этим огромным могилам, и мы поклонились праху наших, павших за спокойствие России. Могила наших опала; крестов, поставленных на ней нашими не видно было. Быть может, само время, или ненависть и фанатизм истребили их. Надписи на оставшихся искажены. Комментарии 1. Точная копия всеобщего распоряжения Александра Васильевича на штурме Праги была у меня; но в Финляндскую войну 1808 года с моим платьем и многими бумагами погибла; и списать его здесь мне не с чего. — Теперь предо-мною лежит книга, — Штурм Праги, изданная Г. Мухановым. В ней помещена диспозиция иь книги: «История. Генералиссимуса Князя Италийсского, Графа Суворова-Рымникского, сочиненная Г. Е. Б. Фуксом, М. 1811 года». Диспозиция эта, сколько могу припомнить, не полна, не верна. Есть в ней много похожего на подлинную, но есть и не то, не Суворовское. Тут между прочим названы плетни — ремешками; велено стрелять из пушек по Варшаве; — чего, думается теперь мне, в подлинной не было сказано, по крайней мере не помню. Если нельзя отыскать точного распоряжения в делах великого, которые, думаю, хранятся у внука его, или в Архиве бывшей Военной Коллегии, то в старых делах которого нибудь полка из бывших при штурме Праги, — должно же быть; — или не хранится ли в домашних бумагах Графа П. А. Румянцева-Задунайского, которому Герой Рымника доносил обо всех делах своих в Польше. 2. Время сказать о нашем богатыре-любимце и отце рядовых-ратников, любимце Александра Васильевича. Федор Васильевич Харламов из дворян; вступил в военную службу, помнится — во время Царствования Елизаветы Петровны. В 1775 году был уже Порутчиком в двуротной команде, кажется, Троицкого пехотного полка. В этот год или 1776 года в Крыму Александр Васильевич узнал богатыря, полюбил его как древле Русского душою и духов, и с тех пор до самой смерти Харламова любил его истинно, сердечно. В 1789 году Харламов служил к нашем полку Капитаном. В 1792 году был произведен за отличие в сражениях с Поляками в Секунд-Маиоры, и получил орден Св. Георгия 4-го класса. В 1794 году за отличие в сражениях произведен: Крупчицы в Премьер-Маиоры, за Брест — в Подполковники, а за Прагу награжден золотою шпагою. Редкие тогда награды!! — В 1799 году за отличие в сражении при Нови в Италии Государем Императором Павлом Первым произведен в Генерал-Маиоры с назначением баталионным Шефом Лейб-Гвардии Измайловского полка. После этого должно было ему отправиться к месту назначения в C.-Петербург. Харламов явился к Александру Васильевичу и сказал: слышь ты, друг и отец наш Александр Васильевич (это была его поговорка), дела здесь еще не кончены, а я не совсем-то хорошо еще подрался с безбожниками французишками. — И пуда я годен буду в Гвардии? — Слышь, друг и отец! Сделай милость, оставь меня здесь. Попроси о том Царя-Государя, а я послужу ему постарому. (Это сам он после всем рассказывал). Александр Васильевич знал, что Харламов мог заменить ему тысячу воинов, и любив его, оставил в армии, и сделал о том представление. Государь Император уважил просьбу, и Харламов был прикомандирован к нашему полку. В сражении при м. Урзерне в Швейцарии 15-го Сентября он был ранен двумя пулями, но преследывал и опрокидывал в штыки неприятеля. Картечный выстрел сразил витязя. Он сильно был ранен в правое плечо, и после того перенесен в местечко, и сдан тамошнему пастору. Горько было ратникам расстаться с ним; и как ни тверд был Федор Васильевич, но прослезился и сказал: дети! прощайте, и служите Богу и Царю попрежнему. — От сильной боли далее он не ног говорить, и мы оставили его навеки, оставили с сокрушенным сердцем и слезами. — Служивший тогда в нашем полку Порутчиком Н. Ив. Селявин, (впоследствии времени Товарищ Министра Императорского Двора), был оставлен после сражения при Муттентале для присмотра за ранеными и сдачи их французскому правительству. В 1800 году возвратясь из Франции в полк, он рассказывал, что Ф. В. Харламов оправился было, и была надежда на выздоровление, но при переезде во Францию раны его расстроились, и он помер в г. Нанси. Федор Васильевич был истинный Христианин; строг, но справедлив с своими подчиненными; любил их, как отец детей; любим был высшими начальниками; в сражениях был храбр и неутомим. Во всю мою долговременную службу я не видал в том ему пособного, да и не слыхал. Рост имел — два аршина 12 1/2 вершков; плотен и, как тополь, — строен. Лицо имел, не смотря на семидесятилетний свой возраст, благообразное, мужественное, и силу непомерную. Мир праху твоему, истинно Русский дворянин-воин, сын отечества и верноподданнейший слуга Царскому Престолу!! — Любимец и отец ратников! — Мир праху твоему!! — ............. Текст воспроизведен по изданию: Штурм Праги. 1794 год. (Из рассказов старого солдата) // Москвитянин, № 1. 1843 |
|