|
СТАРКОВ Я. И.РАССКАЗ О ВЕЛИКОМ СУВОРОВЕ-РЫМНИКСКОМ1794-й год. (Из записок современника). Пришел, увидел, победил! Уже был вечер, когда пехота наша, прибывши к местечку Кобрину, расположилась, как говаривали деды наши, на костях вражеских; и тогда же вся конница и егерский корпус двинулись вперед. Александр Васильевич повел их, приказавши Генерал-Майору Ф. Ф. Буксгевдену посылать частые патрули по боевому полю: не найдут ли еще кого из Поляков дышащего жизнию; таковых приказано было собирать к лекарям, имевшим строгое предписание употреблять все способы к возвращению страдальцам жизни. Ни одного не было найдено: все почили смертным сном. Так сильны и смертельны были удары конных. Утром, чуть заря, жители окружных селений уж рыли глубокие и большие ямы, и к вечеру слишком три тысячи Польских тел было похоронено. Помнится, у нас выбыло из строя убитых и раненых до сорока человек и до сотни лошадей. Пушки, оружие и неприятельский обоз были собраны, а знамена при всеподданнейшем донесении отправлены к Матушке Государыне Царице; все же остальное в м. Кобрине, где были положены и раненые под охранением роты Смоленского пехотного полка и нескольких человек конных. Ретивое горело у пехоты. — Вот, говорили воины, коннице Бог дал поработать; а нам, видно за грехи наши, все нет еще случая!.. Но авось, Бог даст, и мы поработаем во славу нашей Матушки не хуже конных! Пред обедом явился отец наш Александр Васильевич. Объехал весь стан, поздоровался с солдатами, и обещал скоро поставить и пехоту лицем к лицу с Поляками. Эта весть пронеслась по всему стану и невыразимо обрадовала воинов. [123] В самом деле, на другой день в вечеру вся пехота двинулась и шибким Суворовским шагом понеслась. Ночью на 6-е Сентября, часа за три до свита, мы остановились пред местечком Крупчицами. Здесь быль дан отдых, и приказано приготовиться к знакомству с Поляками. По ту сторону Крупчиц, за пологим болотистым разлеглым топким местом расположился Генерал Сираковский с корпусом летучих Польских войск до восьмнадцати тысяч человек. Один путь к нему лежал чрез топь по узкой гати; и на этот единственный пункт все батареи его были направлены. Рассвело. Блеснуло солнце, и все пришло у нас в радостное ожидание. Вдруг, по мановению великого, вся масса пехоты и конницы двинулась. Киевский конно-егерский полк полетел вперед, и, начиная от гати, бурею понесся по берегу топи. — Тут был и Александр Васильевич для личного обозрения местоположения. — Поляки со всех батарей открыли сильный огонь, но вреда сделали мало. Вслед за тем вся наша конница понеслась направо и налево для переправы, а пехота ринулась прямо. Шедши чрез Крупчицы, она забирала с собою плетни, ворота, доски, лес, хворост и все, что только попадалось в руки годное для настилки на топь. Суворов указал путь, приказал ни секунды не медля идти чрез топь и бить неприятеля. В одно мгновение бегом развернулся фронт по полкам, и Генерал-Майор Буксгевден со всею пехотою шибко двинулся на топь. Вдруг с неприятельских батарей открылся чистый ад: картечь, гранаты, ядра летели на нас как стан скворцов, а пули обсевали как град. Жарко, убийственно было при этом трудном переходе. Солдаты вязли по колено и выше и с трудом помогали друг другу выдираться из трясины; но это продолжалось только несколько минут. Пехота перебралась шибко, устроившись стала твердою ногою на берегу, и осыпаемая с батарей и с фронта неприятельским огнем, чрез несколько мгновений без выстрела ринулась со штыками на неприятельский [124] фронт. Тут произошла страшная борьба. Все окопанные батареи пред лицем нашим были взяты. Конница наша, переправившись чрез топь, вихрем понеслась во фланги неприятеля, взяла боковые батареи, и кинулась на резервы. Натиск пехоты со штыками и рубка конных смешали все, неприятель не успел даже обратиться в бегство в близь стоящие леса. Он строил колонны, карре, храбро, отчаянно защищаясь; но штыки и сабли наши истребляли все. Быстро, на смерть работали Русские!.. Так чрез три часа с небольшим исчез осмнадцати-тысячный корпус неприятеля! все пало или взято в плен. Все знамена и штандарты, все пушки и весь обоз достался победителям. Самая малая часть войска, едва ли и десятая, с Генералом Сираковским, спаслась в леса. Поле битвы покрыто было убитыми до четырех тысяч человек и ранеными во множестве. Суворов лично распоряжал сражением. Быстро разъезжая, он везде был; все воины видели его, и все воспламенялись его речами. Свойственным только ему одному взглядом он замечал малейший застой наших против силы неприятельской; мгновенно являлся тут; несколько его слов, как-то: вперед! коли! руби! бей! не давай опомниться! — вливали в воинов новую силу, удесятеряли храбрость, и неприятель грудами падал на месте. Поистине, воины творили чудеса в его глазах, потому что невыразимо любили его всею душею. У нас в этом сражении, как говорили тогда, выбыло из строя убитыми и ранеными до семи сот человек богатырей. Между тем как собирали раненых и пленных, Александр Васильевич, утомленный, проведший без сна несколько ночей, подъехал к дереву, стоявшему на бугорке, слез с лошади, и перекрестившись, сказал: Слава в вышних Богу! 1 выпил свою порцию водки, и закусил сухарем. Бессменный казак его Иван [125] постлал ему плащ его, положил вместо подушки свой саквы 2, и Александр Васильевич, легши на приготовленную постель, заснул богатырским сном. Подручник 3 Суворова, Генерал-Порутчик Павел Сергеевич Потемкин, распоряжаясь сбором войск, раненых и пленных, увидал место, где спал Александр Васильевич, и вмиг собрал все взятые у неприятеля знамена и штандарты, и приказал нести за собою. Тихо подошедши, поставил их к дереву шатром, и таким образом сделал над спящим тень от солнца, которое пекло довольно жарко. Александр Васильевич проснувшись удивился; благодарил собравшихся к нему начальников; приказал благодарить всех офицеров и солдат за службу Государыне, и наконец сказал: «помилуй Бог, как это хорошо! Матушка наша порадуется, когда получит от нас эти трофеи, и скажет нам спасибо!» Суворов тогда же приказал Потемкину отделить весь Смоленский пехотный полк, и по нескольку из каждого полка людей конных и пеших, препроводить в Кобрин пленных, пушки, обоз и нимало не медля привести все в исполнение. Александр Васильевич подтвердил приказание: раненым подавать всю помощь, всех кормить и поить; но строго смотреть, чтобы здоровые пленные не делали побега. «Беглецов палочками наказывать, да и вязать; а бунтовщиков расстреливать». Вот его слова. Все знамена и штандарты, взятые у неприятеля, Суворов того же дня отправил к Матушке-Царице со всеподданнейшим донесением о победе. О том же донес и Графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому. Когда войска расположились по местам на стан, тогда Суворов подъехал к ним, благодарил всех, от начальника до последнего солдата, за молодецкую [126] быстроту и храбрость; говорил речь в каждом полку, речь краткую, огненную, которая проницала всю душу воина и делала всякого непобедимым богатырем 4. В заключение сказал: экзерциция! субординация! ученье свет, а не ученье тьма. Дело мастера боится. Вы богатыри! вы витязи! вы Русские! благодарение Богу... ура!», и ура солдат долго разливалось в воздухе. Александр Васильевич возвратился к своему дереву, под которым с час покоился сном, и вошел в солдатскую палатку, наскоро поставленную и устланную сеном для его постели. Тут Прохор, камердинер его, подал обед — щи да кашу, а казак Иван — порцию водки; и Александр Васильевич с приближенными тремя особами кушая, хвалил своего повара. «Вот?, щи! знатные щи! давно он не варил таких. Помилуй Бог как хороши! спаси Бог его… хороши!» ... а щи были обыкновенные. Александр Васильевич, успокоенный и к тому ж проголодавшийся, нашел их отменно вкусными. Незадолго пред вечернею зарею собрались к Суворову Гг. Генералы и полковые начальники. П. С. Потемкин докладывал, что в войсках осталось не более как дни на четыре сухарей; и потому не благоугодно ли будет на несколько дней остановиться здесь, перепечь муку в хлебы и пересушить в сухари, а обоз с мукою прибудет дня чрез два. — Александр Васильевич, выслушавши предложение и взглянувши на Потемкина, сказал: «а у Поляков нет хлеба? ... Помилуй Бог! без хлеба, да Бога — ни до порога!» Он замолчал, и никто не понимал цели великого. Тотчас Суворов сел на лошадь, и прямо поехал к раненым своим и Полякам. Последних было [127] множество, а лекарей у нас слишком мало, и потому их все еще перевязывали. Суворов, взглянувши издали на пленных здоровых, которые во множества были удалены на большое расстояние от корпуса и окружены цепью конных и пехотою, прямо проехал к кашеварным местам. Увидевши, что пища варится сытная, здоровая, он поздоровался с кашеварами-артельщиками, поприветствовал их, и потом подъехал к корпусу, который стоял в строю, приготовленный по обыкновению к вечерней зари. Во всех полках пели песни, играла музыка, и радость сияла в лице каждого воина. Объехавши весь корпус, здороваясь со всеми и приветствуя по своему каждую роту и эскадрон, Суворов стал посреди войска, слез с лошади, и громко сказал: к заре! По пробитии на молитву, он снял с себя каску, и вытянувшись, громко, внятно прочел вслух, вместо Отче наш, следующую молитву: «Всемогущий Боже! сподобившися святым Твоим промыслом достигнуть сего часа, за все благодеяния, в сей день от Тебя полученные, приносим благодарное, а за прегрешения наши — кающееся сердце. Молим Тя! ко сну нас отходящих, покрой святым Твоим осенением! Аминь!!»… — Перекрестившись, надел каску, сел на лошадь, попрощался и галопом поскакал к своей палатки. В эту ночь был почетный караул при Суворове из нашего полка. Рассказывали, что отец наш, поужинавши, спал с вечера часа два; потом до свету не смыкал глаз, выходил часто из палатки, смотрел на стан своих богатырей, покоившихся сном; тихо разговаривал с часовыми и караульными. «Тише, тише говорите! пусть спят витязи!» — говорил Александр Васильевич, не смотря на то, что все предосторожности были приняты, и даже очередные роты в каждом полку не спали; он — этот величайший муж, заботился не о своем покое, но о подчиненных, и лично пекся об осторожности. [128] Чуть стало рассветать, Александр Васильевич, раздетый, выбежал из своей палатки, и камердинер Прохор облил его с головы холодною водою из двух котлов, и в первый раз во время этого похода Александр Васильевич переменил на себе белье. Одеваясь, приказал бить повестку к зари, а чрез несколько минут сам вышел из палатки, совершенно одетый, и протяжно крикнув: к заре!, он стал пред строем караула; по пробитии на молитву, скинул каску, и, перекрестясь, громко внятно читал молитву — Отче наш. По окончании, поздоровался с воинами, сел на лошадь и поехал к стану войск. Проезжая стан воинов, Суворов здоровался с ними, приветствовал по-своему, и увидевши, что все исправно, поехал к раненым, где тяжело раненых укладывали на обывательские подводы, при которых находились и земские начальники. Легко раненые, здоровые пленные, пушки и неприятельский обоз уж отправлены были до свету. Это, как казалось, облегчило Александра Васильевича. На возвратном пути к палатке он был окружен Генералами и начальниками полков. Суворов тогда же приказал Потемкину: жителями рыть могилы для падших в брани, и похоронииь их; собрать с боевого поля в одно место оружие от убитых, раненых и пленных; исполнить это скоро быстро. «Этим вы, Павел Сергеевич, займитесь сами и лично присмотрите. Помилуй Бог! это нужно, крепко нужно!» 5 [129] В войсках наших кипело занятие. Каждый чистил свою амуницию, оружие; пересматривали патроны, точили штыки и сабли. Иные говорили: помилуй Бог! когда будем здесь стоять долго, и приготавливать сухарей, то неприятель уйдет от нас. Другие твердили: спаси Господи! на что нам печь хлебы и сушить сухари, когда у нас полные фуры сухарей и большой магазин хлеба, который достался от Сираковского корпуса? — Так судили и офицеры; но подлинно никто не знал ничего. Носились темные секретные вести, что у Брест-Литовска есть Поляки; но точно ли, и велико ли число их? — Об этом знал лишь отец наш Александр Васильевич. День клонился уже к вечеру, а у нас в стане было тихо. Воины с беспокойством поглядывали на палатку Суворова, и говорили промеж себя: чтож это! пойдем ли! время, отец наш, время! веди! — и вдруг слышим у Александра Васильевича повестку в барабан, генерал-марш, знак к походу. Зазвучали барабаны, у егерей заиграли валторны, a у конных трубы; и чрез четверть часа мы, перекрестясь и, сотворив Господу Богу молитву, двинулись. Суворов повел нас к победе, по дороге к Брест-Литовску. Невыразимая радость разливалась в сердце каждого воина; песни и музыка оглашали воздух до самого сумрака. П. С. Потемкин с частичкою войска остался на месте немедленно исполнить приказание Суворова, т. е. всех здоровых пленных и легкораненых отправить в Россию; учредить в Кобрине гошпиталь для тяжелораненых; обеспечить его продовольствием, и все неприятельское оружие с боевого поля передать в сохранное место, переломав у ружей приклады, а у сабель эфесы. Комментарии 1. Так сказывал казак Иван; и это было тогда всем нам известно. 2. Походные казачьи сумки, которые перекидываются чрез седло, и в которых держится овес и все запасы съедомые. 3. Подручник — слово Русское, коренное. Ныне оно не в ходу, не в моде, забыто. В наше время оно разумелось так: подручник не имел собственно у себя никого под командою, а исполнял лишь приказания старшего. 4. Эта речь тогда же была схвачена на память и записана многими. Была и у меня; но военные походы лишили меня этой драгоценности. — Когда Ал. Вас. говорил речь, офицеры и солдаты столпившись окружали его так тесно, что лошадь его не могла повернуться. Это он любил; этого даже требовал. 5. П. С. Потемкин был человек умнейший, образованнейший своего времени, но более придворный, более дипломат, нежели воин. Порохового дыма он не жаловал ни под Очаковым, ни в эту войну; даже и после, бывши на линии начальником, не мог его терпеть. — Это слова не мои. Нет! об этом, спустя десять лет после 1791 года, рассуждали люди в высоких чинах, с великим военным даром, люди образованные. И потому-то, говорили они, Ал. Вас. не утруждал Павла Сергеевича по чисто боевой части, а давал поручения, подобные выше сказанным. Текст воспроизведен по изданию: Рассказ о великом Суворове-Рымникском. 1794-й год. (Из записок современника) // Москвитянин, № 5. 1842 |
|