|
СТАРКОВ Я. И.ПОХОД В ИТАЛИЮ В 1799 ГОДУРАССКАЗ СТАРИКА-РАТНИКА 1 (Продолжение) 2. «Вот и Италия — предмет нашего жаркого желания, конец мирного нашего похода в армию бессмертного Суворова! вот она! — на той стороне реки, глубоко текущей в отвесных скалах». Так говорили наши Гг. Офицеры, когда мы пришли в пограничный Славяно-Штирийский город Герц. Чем более мы сближались к Италии, тем более доходили до нас вести о победах Александра Васильевича над Французами. Только и разговору было у нас, что о них; только и желания у каждого было в душе, жажды, чтобы Бог благословил поскорее добраться туда, и в лицо увидеть любимца души Нашей, Александра Васильевича, заслужить его слово ласковое, и милость Царскую, и — поколотить путем-порядком безбожных Французов. О жизни... жизнь была в стороне, и ратники Царя Белого о ней ей-ей не думали. Истинно, точно тогда это было так; и ныне нельзя себе представить, как ратники Царя Русского были тогда нравственно-христиански велики духом!.... Не все всплошь — в семье не без урода... что греха таить! — но все были храбрые, отчаянные; и редкий из этих неблагонравных, [34] в последствии времени, не выходил человеком порядочным, слугою престола и отечества отличным. Строгий за их поведением надзор начальников, как отцов за детьми; солдатский катихизис, из которого всякий был научаем военному знанию; наставление стариков-ратников, часто даваемое не словами, а в кругу своем, по своему суду-ряду, чисто чувствительными убеждениями — делали их скромными, честными и богобоязливыми 3. Итак мы перешли от границы матушки-Руси до границы Италии 179 Нем. миль, или 1246 Русских верст. И всё это пространство населено Славянами, нашими братьями по роду. [35] Как велика была земля Славян! 4 Со светом мы выступили из Герца, и тут же перешли мост, перекинутый через реку смелою рукою мастера, — и ступили на землю Италии. Мы шли: [36]
Город Пиаченца был пунктом соединения нашего корпуса и сближением к армии бессмертного Александра Васильевича. Едва пришли последние колонны нашего корпуса и соединились с передовыми, как получено было приказание быть готовыми на смотр Александра Васильевича. Приказание дано было с вечера, и все войска засуетились: чистили амуницию, обмывались. Радость между ратниками разлилась несказанная; рассказы про былое об отце, Александре Васильевиче, сыпались у всякого. И вот заря занялась, а ни один человек из целого корпуса не смыкал глаз; сон не касался никого, никого и не манил. Корпус, приготовившись, стал в строй, — и был расположен [37] в боевой порядок на равнине по южной стороне Пиаченцы по местам, засеянным кукурузою, и частью по виноградникам. Все полною душою ожидали непобедимого, и с нетерпением смотрели в ту сторону, откуда он должен был ехать. Стены г. Пиаченцы покрыты были сплошною толпою горожан и раненых Французов. И вот пыль столбом на пути — и вот он, отец наш Александр Васильевич! Он прямо и шибко ехал к нам верхом на лошади, окруженный многочисленною свитою. Если бы не душа — не мать родная, святая дисциплина, удерживавшая в рядах строя ратников, — то всё войско кинулось бы к нему на встречу. И вот он подъехал к средине корпуса, остановился, взглянул своим орлиным взором, — громко сказал: «здравствуйте, братцы! — чудо-богатыри! — старые товарищи! — здравствуйте!!» И ответ ратников, как сильная буря, вырвавшись из ущелья гор, как раскат грома, огласил окрестности: «здравия желаем, отец-батюшка!» И все милые имена приветствия сыпали ему ратники, кто что мог, и кому что милого прибегало из души на язык; всё это лилось в крике громком. Наконец голос ратников: «ура!» покрыл всё. — Александр Васильевич шибко проехал по линии войск, приветствуя их: «здравствуйте, чудо-богатыри! Русские! Братцы! Здравствуйте!» И тогда-то приказал начать примерное сражение по методе его, бывшей при матушке царице Екатерине Алексеевне. Пример сражения продолжался не более часу. Натиск и удар в штыки были единственным маневром. По окончании этого, корпус войск прошел взводами мимо Александра Васильевича. Иностранцы, бывшие в свите его, (а их было много), растеряли глаза на эту новую силу Царя Русского. Стройность фронта, рост, молодцеватость и ловкость ратников, — их веселый, радостный вид, — их твердый шаг и на лицах каждого, будто ясными буквами, написанное — [38] непобедимы! — всё удивляло Гг. иностранцев. О! как велико то, что называют святою преданностью к царю, любовью к начальникам и самоотвержением на жизнь с самоуверенностью в своей силе и воле! Слитые вместе эти чувства в душе благородного — чего святого произвести не могут?.... Что может им противостать ?.... Войска остановились в колоннах. Александр Васильевич приехал к ним, и прямо к полку Ребиндера. Все полки и батальоны сомкнулись густо, и сблизились к месту, где был непобедимый. Говорил речь войскам о победах над Французами, и речь его была коротка; помянул о победах давно бывших над врагами , и в заключение сказал : «побьем Французов-безбожников! В Париже восставим по-прежнему веру в Бога милостивого; очистим беззаконие!.... Восстановим Короля! Сослужим службу царскую — и нам честь! и нам слава! — Братцы! вы богатыри!.... неприятель от вас дрожит! — Вы Русские!!....» И крик десяти тысяч ратников: «рады стараться!.... Веди нас, отец наш!... готовы радостно!.... веди, веди!.... ура!!» огласил окрестности Пиаченцы. Александр Васильевич поехал от нас, и вслед за ним начальники полков и батальонов повели старых его знакомых ратников. — О! как радостны возвратились к нам наши старики, и чего они не наговорили нам!.... Вот что гренадер Огонь-Огнев рассказывал : «лишь вошли в огромную комнату (залу) и устроились, стали, как отец-то и вышел, и, взглянув на нас, сказал: «Здравствуйте, чудо-богатыри! здравствуйте, старые товарищи! Русские витязи! чада Павловы!» и шибко подошел ко мне: «А!.... М. М.! ...здравствуй, Миша!» и поцеловал меня. «Здоров ли ты, М. М?... помнишь ли?.... на Кинбурнской косе!.... ты в сражении два раза спас меня от смерти... от Турок. Пора нам с тобою, Миша, на покой. Кончим эту воину — и ты, Миша, [39] у меня... за столом с тобою! — О! какой же ты лысый, Миша!» — сказал с улыбкою Александр Васильевич, — «какой стал старый ты, Михайло!» и сунул мне в руку вот что. Тут Огонь-Огнев показывал в тряпочке золотом четыре червонца, и плакал, и смеялся Огнев, и целовал тряпочку, и продолжал рассказывать: «нас было человек около полусотни, и почти всех по именам знал Александр Васильевич; и все с ним были в Крыму, на Кубани, на Пруте, при Рымнике, на Дунае и в Польше; и со всеми он говорил , и всякому дал свое слово ласковое. После того он сказать изволил: «прощайте, братцы, покудова! увидимся!.... Кланяйтесь от меня всем, всем чудо-богатырям! — Помилуй Бог!.... братцы!... мы Русские!!....» И всем и всякому по выходе от него, по его воле, дано в руки по крон-талеру. Видите ли теперь, Мм. Гг., методу великого Суворова привлекать к себе любовь Русских ратников? О! какой великий знаток был в этом Александр Васильевич! и тут (и никогда) у него не было лицемерия. Он любил Русского ратника, он истинно знал Русского человека и его душу. Еще с Семилетней войны (Прусской) почали любить его ратники, и до окончания своей жизни Суворов не встречал между ними не только тайного ропота, уныния и беспорядка; чего нельзя сказать о всех вообще Главноначальствовавших до него и после него.5 [40] При городе Пиаченца, объявлено было, что нам назначен Корпусным Командиром Розенберг. Мы не видали его, и все приказания по Корпусу шли но прежнему от М. В. Ребиндера. С самого вступления нашего в Италию, войска для ночлегов располагались то лагерем, то в казармах, и чем далее входили в нее, тем более было у нас военной осторожности, хотя везде жители принимали нас с радостью. Мы поступили теперь на чистое продовольствие Австрийского Правительства; а его Коммисары Провиантские о том уже заботились, по обыкновению, в целом мире принятому этим сословием. Хлеб давали нам печеный: он был из муки, крупно-прекрупно смолотой из разного рода зерна; был полукислый и доходил до опресноков; и мягкий крошился на крупки, а о черством и говорить нечего; к тому же был как трава, без малейшего вкусу. Говядина часто была скота допотопного, и частенько попадалась ослятина. Водка и вино, в порцию дававшиеся простым ратникам, были самыми ближайшими родственниками воды Италианской, [41] и какой воды!... из рек и ручьев, быстро текущих! а и это чего-нибудь да стоило. По крайней мере вода-то, по уверению наших Гг. Лекарей, не была стоячая, из болот. И за это Гг. Коммисарам частенько доставалась благодарность не только от приемщиков того, но от Полковых и Батальонных Командиров, и даже от Корпусного Командира М. В. Ребиндера. Что было делать с этим народом? Он не понимал нашего языка, и дело, поправляясь на день—другой, поворачивало на прежний путь-дорогу, и шло всемирным провиантским порядком. — Хотя и главный Коммисар, бывший при провождении корпуса от Австр. Правительства, строго взыскивал с провиантских чиновников за их неусыпное попечение о наполнении своих карманов; но видно, что и ему трудно было направить дело на путь прямой. Вступя в Италию, заметно стало во всём совершенное отличие от всего, что мы видели в пройденных нами местах Австрийского владения. Города и местечки окружены были каменными стенами и рвами, подобно крепостям. Рассеянные сельские дома поселян и прекраснейшей архитектуры виллы с парками их магнатов-богачей — представляли повсюду особые владения; у всякого делянка земли, окопанная глубоким рвом, занятая посевом кукурузы, частичкою клевера, а изредка и репою, и виноградником, и фруктовым садом. Повсюду большие и малые канавы с шлюзами (затворами), проведенные для току воды к орошению полей и садов; повсюду каменные и кирпичные здания с плоскими крышами, и вокруг их тутовые деревья высокого роста. Посеву пшеницы я видел очень мало, а ржи, проса и гречи нигде. Свойство земли по большой части беловато-илистое с крупками камня. Шоссе отличное и по бокам его канавы, наполненные часто стоячею водою. Для глаз, на вид, эта земля казалась земным раем, и если бы солнце не жгло нас с 9 часу утра до 7 вечера, да можно было бы достать Русского хлеба, [42] или Русскую булку: то точно ее тогда мы назвали бы земным раем , но с условием: вдобавок к Русскому хлебу иметь щи, или борщ, да кашу, а на питье — квас. Чем далее мы удалялись от Славян-Штирийцев, тем явственнее изменялось обличие народа Италианского. Народ Италианский роста среднего; смуглое лицо, нос огромный, черные обстриженные волосы, и карие глаза, в которых не увидишь доброты душевной — резко отделяют их от Штирийского племени. Низший класс народа Италианского, казалось, вообще беден. Толстая из пряжи хлопчатой бумаги рубашка, куртка, короткое кожаное исподнее платье, голые от подколенок ноги, редко закрытые кожаными штиблетами, деревянные башмаки с убитыми в подошвы гвоздями , и бурая старая шляпа — составляют всю одежду Италианца-селянина. В дни праздников платья той же формы, но поновее; голени покрыты или штиблетами, или красными чулками (отличный знак поселянина). Для работы всю помойную силу составляет маленький осел, много что два. Обед и ужин селянина слишком необременителен для желудка: лапша (вермишель) из кукурузной муки или вместо того, из той же муки, саламата (палента), редко приправленные каплею простого деревянного масла, — составляют основную пищу его; прибавляют, как роскошь, смотря по времени года, виноград. Прочие фрукты и каштаны не купленные, а свои. В праздничные дни варят и суп; из чего он — право не знаю. Мясное и рыбное для них недоступно. Маленький стаканчик красного домашнего вина из остатков, с водою выжатых, довершает их обед, и это не всегда и нечасто. На стаканчик вина настоящего имеет право один старший в доме. Дома поселян построены в два этажа. В нижнем живет семейство, и как живет в этой прославленной [43] раем земле!... голые, закопченные от дыму стены, огромные камины, для приготовления пищи и огревания комнат и жильцов; печей там нет. Зимою и в осеннее холодное время кладут в камины пучка три-четыре виноградных обрезков, и ими на несколько минут обогревается всё семейство. В двери, худо приправленные, в большие окна, часто вместо стекол заклеенные бумагою, несет ветер, льет дождь, и нередко зимою снег. — Так живут поселяне, народ низшего класса, и так мне рассказывали, о их житье-бытье осеннею и зимнею порою, мои товарищи, раненные в сражении при Новии, и потому не бывшие с нами в Швейцарии. В доме селянина нет ничего лишнего — одно необходимое. — В верхнем этаже дома сохраняются, осенью и зимою, скудные запасы продовольствия семейству и скоту; весною и летом здесь жилье шелковичных червей. Вот чему стоит нам позавидовать: это прочность строения, чистота на дворике поселянина , и повсюду деревья, приносящие доходы. Мясо, масло коровье (смесь с козиным и овечьим), и дворовая птица чрезвычайно дороги; цена рыбы сносна; лягушки (в сапетках под сетками, привозимые живыми на базар) также недешевы и составляют у Италиянца самое лучшее блюдо. Вельможи, богатый народ, имеют стол отличный, приготовляемый их поварами из всего, что производит Италия; даже зелено-золотистые жуки, называемые у нас хрущами, составляют их лакомую пищу, как для нас земляника или кулебяка. Об этом слышал я от Гг. Офицеров, которым тогда случилось быть за их столом. Продавали ль хлеб на базарах, я не упомню. Были булки из кукурузной муки, склеенные частичкою муки пшеничной; был превкусный сыр; каштаны, фрукты, арбузы и дыни были во множестве — и всё продавалось на вес; даже кожи и подошвы для обуви продавали на фунты. [44] На походе оТ Тревизо до Падуа виделась на юг, в синей, туманной дали, Венеция, бывшая царицею морей. Два или три Офицера нашей колонны ездили в нее водою, по широкому каналу, и для того только, чтобы бросить на нее быстрый, летучий взгляд. На привале, верстах в 30 от Тревизо, видели мы прелестнейший одноэтажный дом, Французами разрушенный. Он принадлежал посланнику, помнится, Неаполитанского двора. Что за чудная живопись (альфреско) внутри комнат; полы мраморные; были комнаты со стенами мозаической работы. Но всё это обезображено: на полах в комнатах были раскладываемы огни, и от того все комнаты закопчены дымом; стены исколоты штыками; портреты великих людей, вделанные барельефно в стены, повыбиты; — всё было истреблено, — даже рамы от зеркал были пожжены; и куски, стекла зеркального, и черепки драгоценных ваз, рассыпанные по полу, означали, что здесь была шайка не простых разбойников. Вошедши в сад, мы удивились: по всему его огромному пространству, между деревьями, стояли одни пьедесталы, и возле — бывшие на них боги, богини и великие люди, мраморные и гипсовые отличного произведения, во множестве лежали, поверженные в прах — кто без рук, кто без ног, без головы. Но всего более досталось мраморному купидону, резцом отличного художника созданному: крылья, колчан и лук его лежали отбитые; лицо изуродовано штыками. Казалось, что какой-нибудь из Французов — каннибалов не из буйной шалости, но с злобным удовольствием хлопотал усердно над разрушением. С половины пути по каналу, о левую руку при дороге идущему, плыло множество шлюпок с богатыми Венецианами. Они громкими криками приветствовали нас, и долго плыли вверх по каналу, не оставляя войска наши, в колонне идущие. Во время дневки при Падуа был я и в самом городе, и сказать о нём ничего не умею. Мосты и мосты через каналы, проведенные из реки; Базар [45] на площади Св. Ангела; оборванные с пасмурными лицами люди; высокие дома; узкие грязные улицы — и только. Видел и огромнейший храм Св. Антония, был внутри его; могу сказать: был, — видел и огромность его, и образа; но только видел, а более ничего сказать не умею. Возвращаясь в лагерь, я заметил старика, Австрийского солдата. Он подошел и заговорил испорченным языком Русским; рассказывал, что он чистый Русский 1-го Гренадерского корпуса солдат; в сражении при Ларге (1771 г.) раненый захвачен в плен Турками; долго был в неволе, но, потеряв терпение, бежал, и на корабле Австрийского купца доставлен в Триест. Здесь определили его в военную службу, и держут теперь здесь, а прежде на Италианской границе. «Состарился, сокрушился по матушке — Русской земле; видно здесь лечь костям моим в этой чужой стороне! — О батюшки мои! нельзя ли вам взять меня к себе и отправить на святую Русь?» и слезы лились у него градом; ему было 70 лет. — Бог знает, не был ли он беглый солдат, по праву определенный в службу. IV. Пред городом Пиаченца мы стояли по 11-е Июля, для закрытия Макдональду пути к крепости Мантуа, которую осаждал корпус Австрийских войск. Из нашего корпуса определена была рота пионер с командою минеров и саперов для усиления осады. Вот что рассказывали: «при атаке на отдельные пункты крепости, против одного сильного укрепления занимала место вышесказанная рота. Укрепление было за широким и глубоким рвом, наполненным водою. Начальник этой роты с частью своих людей, при сильном неприятельском огне, кинулся прямо в ров, перешел по шею воду с одними в руках фашинными ножами, и взял это укрепление с пунктами, переколов тут до полусотни Французов, отчаянно защищавшихся. К сожалению забыл я имя [46] этого отлично-храброго Капитана. — Александр Васильевич, получив об этом донесение, шибко встал со стула, сказал Генералу Шателеру, тут бывшему: «браво!.... хорошо!.... помилуй. Бог — хорошо!.... Мы Русские шутит не любим: когда не штыком, так кулаком!» Это слышал я от Сем. Христофор. Ставрикова, бывшего при отце Александре Васильевиче у исправления письменных дел, в последствии времени служившего Генерал-Маиором. Июля 11-го корпус выступил в поход, перешел 4 нем. мили, и при м. Брони остановился. Здесь мы расположились на засеянных кукурузою полях, и стояли по 25 число. Пронеслись слухи для нас не радостные, а печальные; М. В. Ребендер их подтвердил. Нашему корпусу точно назначено было идти в Мальту: это была воля Государя. Ни одного лица не стало веселого в целом корпусе: все, от вышнего до нижнего чина, тосковали о том, что нам и поработать не удастся во славу Государя Императора, и поколотить Французов не придется. «Ах! Господи-Боже наш! говорили ратники, — за что же это нам наказание? Уж пусть Царь-батюшка позволит прежде здесь, под началом отца, потузить безбожных сорванцов-Французишков, — тогда хоть на дно моря! а то... чем мы провинились?!» Толкам и тоске конца не ставало; и всё одно да одно с утра до вечера говорили наши Гг. Офицеры и старики-ратники. Наконец Бог дал нам радость: Полковник Ф. В. Харламов, бывши у Александра Васильевича, слышал от него, что корпус наш не пойдет в Мальту, а остается в армии. Всё ожило: и старик, и молодой благодарили Господа-Бога. Июля 25-го весь корпус сделал переход к крепости Тортоне, и в виду её, вне выстрела 24-фунтовой пушки, остановился лагерем, недалеко от м. Вигоцуолло, где были квартиры Ген. Розенберга и Ребиндера. Цитадель этой крепости расположена на маковке высочайшей горы, от коей тянется на юг [47] хребет гор, покрытых виноградниками и садами. Французы из цитадели изредка стреляли в наш лагерь 24-фунтовыми ядрами и гранатами; они падали в виду нашем, не нанося никакого вреда; даже гранаты их не лопались. Гренадеры наши, смотря на эту цитадель, говорили: «что ж это отец-то наш?... Зачем не прикажет нам сорвать это совиное гнездо?.. Даром что на кручи — долезем! А стены-то... ведь гораздо ниже Измаильских, — и уж нет тут такого глубокого рва с водою, как там!., так зачем дело стало: прикажи только он, — и вот правое слово — с Божиею помощию, возьмем!» Это было истинное их желание, а не похвальба, и они бы исполнили. Но не случилось — не выполнилось их желание. 31 го Июля, в вечеру, Гренадерские батальоны нашего корпуса переведены вперед, ближе к Новии, и в ночи расположены на западном склоне хребта горы. Мы здесь расположились по виноградникам. К полудню увидали Генерала Розенберга; он остался с нами. К вечеру 1 го Августа прибыл к нам Полковник Ф. В. Харламов с 250-человеками отборных охотников, и тогда ж из трех Гренадерских батальонов взял отличных 250 человек молодцов, из числа желавших с ним идти 6 — куда? нам точно было неизвестно. Но мы видели, что настает час поработать на славу, и послужить Богу и Государю. Стало смеркаться, и Ф. В. Харламов повел нас в сопровождении Свитского Офицера. Мы спустились с гор, шли долиною, через рвы и рытвины, малыми дорожками; часа через два остановились при корпусе Вил. Христоф. Дерфельдена, — и тут-то узнали, что с раннею зарею закипит у нас смертный бой. Комментарии 1. Эта статья должна бы предшествовать помещенной в № 6 — Ред. 2. Обещанного анекдота о житье-бытье Славян-Штирийцев в старых моих бумагах не нашел. Винюсь в этом. Верного, по старости лет моих, с памяти написать я теперь не в силах. 3. Об этом я, как старик-ратник, и от самой ранней юности моей до преклонных лет былой слуга Царя-Государя, — обязан был сказать, в опровержение когда-то и каким-то Г-м написанного и напечатанного, не помню в каком журнале, — что в давнее время у нас солдаты были не что иное, как наказание от Бога, ниспосланное жителям, у которых квартировали войска. Г-н писавший этот панегирик старикам-воинам — зело согрешил!! По-видимому: молод он и зелен, и писал не свое, а рассказывал во всеобщий слух бабушкины сказки! — Кто будет спорить о том, что полумиллионной (тогда) армии, составленной из народа, занимающего огромнейшее пространство земного шара, народа, имеющего по местности, по роду своему, разные привычки, обычаи, — военные ратники были ангелы?.... Нет! это было бы противно естественному порядку вещей. Я говорю о том только, что вообще разлитая тогда в высочайшей степени дисциплина, неусыпный досмотр стариков, истинно Русских душою начальников, за своими подчиненными, как отцов за детьми, их заботы о их христианской нравственности, о их пище, о их здоровье, и ближайший досмотр за неблагонравными стариков-ратников, честных и отличных служак, — делали то, что и самый негодяй-рекрут делался порядочным и совершенно перерождался. И всё это происходило оттого, как исстари было в каждом полку заведение (закваска); а главное, каков был начальник. — Г-н панегирист, писавший о старине, о нас, должен бы был иметь в своей голове известное изречение : «нет правила без исключения», и единицу из сотни, из тысячи не выставлять за целое! — Старик-ратник. 4. Когда поселились Славяне в нынешней Немецкой Империи и в земле Мадьяров, на местах от морей Северного и Балтийского до моря Адриатического, и в глубь к востоку и юго-востоку до морей и гор Кавказа; откуда они пришли в Европу? — Об этом история не сказывает нам ясно, верно. Всякий писал об этом, что ему заблагорассудилось, а у Русских ничего достоверного о том нет. Римляне оставили нам сведения, что они дрались и побеждали народы, здесь жившие, называя их именами, нам неизвестными. Дейчеры уверяют, что они (Дейчеры) поколебали в основании силу Римской Империи; что какие-то Готы (тоже Дейчеры?) уничтожили Рим.... Как же это? Где ж было жительство Дейчеров до времен Христа-Спасителя и в первые века по Рождестве Его? Не за Рейном ли к СЗ и З? Не по окраине ль правого берега Рейна? Не были ль Дейчеры самое мелочное племя?.... Об этом Немцы молчат. — В самом деле, что за народ был Готфы? Где прежде жил? Куда делся по завоевании Рима? Исчез ли с земли? Смешался ли с побежденными?.... Но его не стало! Однако ж и поныне видны в Италии следы Славян: след. Готфы были Славяне, и притом малая частичка из всецелого Славянского мира. — Карл Великий, в 30-летнюю войну с Славянами, в самом основании поколебал силу и могущество Славянских общин (и за это назван великим!...), а Вердюнский мир Дейчеров разделил земли Славян, и подверг их ярму своему. — В разгроме Римской империи Дейчеры ни душою ни телом не грешны, и винить их в том было бы противно святой истине. Виноваты, во всём этом виноваты Славяне, под разными именами жившие общинами. Виноваты в том, что разрушили Римскую империю, населили ее; а паче всего это огромно-великое племя, населяющее половину Европы, — греховно виновато в том, что не имело у себя единства, и над собою главы — единственного главаря! — Все величайшие, все громкие дела Славянского племени Немцы причли себе, т. е. Норманнам!.... А Норманны-то кто? — В буквенном переводе — жители севера. А на севере, по окраине морей Северного и Балтийского — кто жил ? Кто населял эти места прежде, населяет их и поныне? Не Славяне ли? Не потомки ли Славян одейчеревших?.... Придет время: раскроется истина, и снимут с Дейчеров чужое добро, — оно им не по силам и не к лицу! — Так говорил мне образованный старец вельможа, чистый Словак. Давно это было; давно эти речи я слышал, — очень давно, и передаю их так, как я теперь упомню. По его словам, еще до Р. Христа-Спасителя Славяне занимали всю Германию, даже пригорные места Швабии, Баварии, весь Тироль, и южную часть Швейцарии, и следы того видны. 5. То, что пред входом в Альпийские горы, Ратники, увидав их пред собою и без дорог, будто «не хотели идти» и Суворов требовал от них вырыть ему могилу и его в ней зарыть, похоронить, говоря: «Вы не дети мои! — Я вам не отец!» — несправедливо, выдумано нашими благоприятелями, и в мундире истины принято историею! Дело вовсе не так было. Расскажу о том при описании вступления нашего в Альпийские горы , и расскажу истину, как слышал в давнее время от Князя П. И. Багратиона (при описании его походов и сражений с неприятелями), от старика Полковника Жукова, служившего в Апшеронском пехотном полку, в Италианский поход, и от Генерала И. В. Сабанеева, служившего тогда в Егерском Кашкина полку Майором, и от многих других Офицеров и ратников, бывших в передовых войсках. — То, что внесено в Историю, с первого взгляда, и походит будто на правду; но вглядитесь ближе, посмотрите и рассудите Русскою душою — и вы увидите: родимого иноземца, в Русский кафтан одетого, — или Русского по имени только, а душою волтерианца. Русский солдат не знал тогда скаредного духу заграничных умствователей: он шел с самоотвержением на явную смерть, зная: что это воля Начальника, указ Царя-Государя и польза Отечества; что он для того только и служит, чтобы умереть за Царя-Батюшку. Взгляните на давние, давние подвиги Русских: при Чесме, при Кагуле, при Очакове, при Измаиле, при Праге, при Требии, и при Новии — и при многом множестве сражений, бывших с врагами России!! — Почтите истинною правдою Русских старых воинов, лежащих в сырой земле, и не тревожьте костей их злою кривдою, неправдою. 6. В число избранных, по усильной просьбе моей, и я с моим покойным братом был взят. Текст воспроизведен по изданию: Поход в Италию в 1799 году. Рассказ старика-ратника // Москвитянин, № 7. 1844 |
|