|
СТАРКОВ Я. И.РАССКАЗЫ О СУВОРОВЕ 1I. ПРИЕЗД СУВОРОВА В ИТАЛИЮ 1799 ГОДА.. Вспомогательная Австрийцам Русская армия, под временным начальством Генерала от Инфантерии Розенберга, отступила в Италию, и, собравшись при городе Вероне, остановилась лагерем. С часу на час ожидали прибытия из Вены непобедимого Русского полководца Суворова. Это было, кажется, в исход Марта, или в самом начал Апреля. [79] Вдруг разнеслась весть: Суворов едет! и в Русских войсках раздался гул веселый, радостный; все ожило, засуетилось; солдаты хватались за ружья, становились во фронт, расходились, собирались в кружки. У всех сердце играло радостию и жилки трепетали; всяк рассказывал о нем анекдоты во время былых Турецких и Польских войн. Так длилось несколько часов. Вдруг по шоссе пронеслись, вершники в город, и в миг стены его покрылись народом. Тьма людей лезла из городских ворот; все бежали на встречу непобедимого. И вот явилась на дороге коляска, похожая на Русскую кибитку; ее окружили и почти на руках понесли в город, оглашая воздух кликами: Да здравствует Русской Император! Да здравствует Суворов! [80] Суворов остановился у приготовленного для него дома, в котором наперед все зеркала были завешаны; выскочивши из повозки, он откланялся, и шибко пошел по мраморной лестнице вверх. Когда Фельдмаршал скрылся, в мгновение приемная зала и комнаты наполнились Русскими и Австрийскими Генералами, городскими чиновниками, Духовенством и знатными вельможами. Чрез несколько минут из смежной комнаты вышел Суворов в мундире, поклонился всем, подошел к Католическому Архиепископу, и, наклонившись, принял благословение. Выслушавши речь его и речь представителя города, он твердым голосом сказал: «Милосердый мой Государь, Павел Петрович, Император большой Русской земли, и Австрийский Император Франц І-й, прислали меня с своими войсками выгнать из Италии безбожных, сумасбродных, ветреных Французов; восстановить у вас и во Франции тишину; поддержать колеблющиеся троны государей и Веру Христианскую; защитить нравы и искоренить нечестивых. Прошу вас, Ваше Высокопреосвященство! молитесь Господу Богу за Царей-Государей, за нас, и за все Христолюбивое воинство. А вы (сказал он, обращаясь к чиновникам города и знатным людям.), будьте верны и Богу и государевым законам; душою помогайте нам!» Сказавши это, Суворов немного помедлил, и уклонив голову в виде поклона, вышел в свою комнату. Все утихло, и мало по малу многие вышли из комнаты; остались одни Русские Генералы и несколько Австрийцев. Чрез несколько минуть дверь комнаты отворилась, и Суворов быстро вышел. [81] Остановившись, он поклонился, и, зажмуря глаза, сказал: «Ваше Высокопревосходительство, Андрей Григорьевич! познакомьте ж меня с Гг. Генералами!» Розенберг представлял всех, называя каждого чин и фамилию. Батюшка наш Александр Васильевич на вытяжку стоял с закрытыми глазами, и кого не знал, открывши глаза, говорил с поклоном: «Помилуй Бог! не слыхал! Познакомимся!» Которых Фамилия была известна, видимо принимал лучше, припоминал им былое, воинскую славу прошлых времен. Наконец, когда последние, младшие, начали представляться, Розенберг говорил: Генерал-Маиор Меллер Закомельский! — «А! помню!» сказал Суворов. «Не Иван ли?» — Точно так, Ваше Сиятельство. — Суворов открыл глаза, ласково поклонился, и сказал: «Послужим, побьем Французов! Нам честь и слава!» — Генерал-Маиор Милорадовичь! продолжал Розенберг. «А! а! Это Миша! Михайло!» — Я, Ваше Сиятельство! — «Я знал вас вот таким (сказал Суворов, показывая рукою на аршин от пола) и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! да какие были сладкие. Как теперь помню. Помню и вас, Михайло Андреевич! Вы хорошо тогда ездили верхом на палочке! О! да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Ты будешь герой! Ура!...» — Все мое усилие употреблю оправдать доверенность Вашего Сиятельства, сказал сквозь слезы Милородовичь. — Генерал Маиор Князь Багратион! проговорил Розенберг. Тут отец наш Александр Васильевич встрепенулся, открыл глаза, вытянулся и спросил: «Князь Петр? Это ты Петр? Помнишь ли ты.... под Очаковым!... С [82] Турками!... В Польше!...». И с распростертыми руками подвинулся к Багратиону, обнял его и, поцеловавши в глаза, в лоб, в уста, сказал: «Господь Бог с тобою, Князь Петр!... Помнишь ли? А?...». — Нельзя не помнить, Ваше Сиятельство! — отвечал Багратион с слезами на глазах. Нельзя не помнить того счастливого времени, в которое служил под командою вашею. — «Помнишь ли походы?» — Не забыл и не забуду, Ваше Сиятельство! Тут Александр Васильевич повернулся, и широкими шагами стал скоро ходить. Потом остановился, вытянулся и, зажмуря глаза, начал говорить: «Субординация! Экзерциция! Военный шаг — аршин; в захождении — полтора; голова хвоста не ждет; внезапно, как снег на голову; пуля бьет в полчеловека; стреляй редко, да метко; штыком коли крепко; трое наскочат: одного заколи, другого застрели, а третьему штыком карачун! Пуля дура, штык молодец! Пуля обмишулится, а штык не обмишулится! Береги пулю на три дни, а иногда на целую кампанию. Мы пришли бить безбожных, ветренных, сумасбродных Французишков; они воюют колоннами, и мы их будем бить колоннами! Жителей не обижай! Просящего пощади, помилуй!» Тут, как бы уставши, Суворов склонил голову, наморщил брови и, казалось, углубился в себя. Мускулы лица показывали быстрое движение мысли, лоб покрылся морщинами, руки опустились, и лице покрылось румянцем. Чрез несколько секунд он встрепенулся, приподнялся на носки, живо повернулся к Андрею Григорьевичу, и сказал: «Ваше [83] Высокопревосходительство! пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка козачков!» — В воле Вашего Сиятельства все войско; которых прикажете? — отвечал Розенберг. Быстро взглянул на него батюшка Суворов, и закрыл глаза. Розенберг ни с самим Суворовым, ни под его командою никогда не служил, и потому не понимал его слов. Светлейший повторил: «Помилуй Бог! надо два полчка пехоты и два полчка козачков». Сказавши это замолчал. За тем спрашивал: «А долеко ли Французы? Кто у них командует? Хорошо ли кормят солдат наших? Есть ли у нас боевые запасы? Востры ли штыки? Здоровий ли Русские?» и пр. и пр. Розенберг отвечал, как мог; но, казалось, не по Суворовски. Александр Васильевич часто переменялся в лице; наконец отвернулся, шибко сделал несколько шагов по комнате, стал, и начал говорить: «Намека, догадка, лжнвка, лукавка, краткомолвка, краснословка, не могузнайка! От немогузнайки много, много беды!» Уклонивши голову в виде поклона, ушел в свою комнату. Казалось, что Андрей Григорьевич не понимал этого выговора, прямо к нему относящегося, и не думал о назначении четырех полков, требуемых Фельдмаршалом.. На другой день рано утром все Генералы собрались к Фельдмаршалу, который объехал уже весь лагерь. Войска, при обратном только пути, узнавши своего начальника, окружили его, кто в чем попал, и проводили с радостным кликом: ура! наш батюшка Александр Васильевич! По возвращении Фельдмаршал вошел в залу, по своему раскланялся Генералам, и между прочим [84] опять напомнил Розенбергу о полках тем же тоном, и получил от него прежний ответ. Тогда Князь II. И. Багратион, увидевши, что Розенберг, незнакомый с Суворовским лаконизмом, не понимает воли Фельдмаршала, вышел вперед и сказал: Мой полк готовь, Ваше Сиятельство! 2 — Фельдмаршал живо обернулся к нему, и сказал: «Так ты понял меня, Князь Петр? Понял!... Иди! приготовь, и приготовься?» Багратион тотчас вышел из квартиры, и тут же встретил Ломоносова и Дендригнна, командиров сводных гренадерских баталионов. Объявивши им волю Графа, спросил: желают ли они под его командою быть первыми в деле? — С радостию, с душевною радостию торопились они приготовиться, между тем как Князь П. И. послал за знакомыми ему двух козачьих полков полковыми командирами. Не прошло часа времени и слишком две тысячи храбрых Русских воинов стояло в готовности к походу. — Все готово, Ваше Сиятельство! сказал вошедши Багратион Фельдмаршалу. «Спасибо, Князь Петр! Спасибо! Ступай вперед!» сказал Фельдмаршал. Принимая от Багратиона строевую записку, обнял его, благословил, и сказал: «Господь с тобою, князь Петр! Помни: голова хвоста не ждет; внезапно, как снег на голову!» Князь Петр Иванович понял, что должно идти быстро, без отдыхов, и ожидать либо самого Фельдмаршала, или особого приказания от него. [85] Часу в десятом утра Князь П. И. двинулся с отрядом. Летели, а не шли. Песни северных воинов разливались по окрестностям. Радость неизъяснимая, безотчетная, гостила у каждого в душе. Сердца старых служак трепетали от непостижимого блаженства. Казалось, что великий Суворов влил в состав каждого воина жизнь новую, светлую, непобедимую. Не чувствовали, как под ногами промелькнуло верст сорок без отдыха; во всю дорогу встречало отряд воинов и провожало множество Италианского народа, всякого состояния, пешком, в колясках, в фаэтонах, на таратайках. Приветствовали, рассматривали, удивлялись и кричали друг другу: Русские! Русские! — Многие вмешивались в ряды создать, здоровались, жали руки, подливали вином, хлебом, табаком; а устававших везли. — О!... это было торжественное шествие спасителей Италии!... Русские спасли Италию. Но на долго ли? — Не прошло и пяти полных месяцов побед над врагами веры и царей, Ундер-Куфт сделал по своему. ———— II. ХОЧУ, НЕПРЕМЕННО ХОЧУ НОЧЕВАТЬ В ГЛАРИСЕ. Сентябрь. 1799-го года. Вот мы уж на вершин Альп. Идем, повсюду гоним, и на смерть бьем Французов. Перед городом Гларисом неприятель сделал последнее усилие; он занял пред тесниною место. С одной стороны высочайший, непереходимый гребень гор; с другой — озеро и топь; в средине — узенький [86] путь, который почти был преграждаем к озеру острым косым углом горы. Смертная борьба, которая продолжалась несколько часов, доставила нам пред-угольную дорогу; множество Французских трупов устилали этот узкий путь и прибрежье озера. Но далее для нас — ни шагу. Неприятель пред выходом из теснины расположился за каменною оградою кирки и осыпал нас картечью и пулями. Много, много раз кидались наши вперед, но ничего не могли сделать: косвенный огонь неприятеля грудами клал наших богатырей. Не было человеческой, солдатски-Суворовской возможности пробиться к Гларису; а это был один путь к местечку Кур. Стало темно. При малейшем нашем шорохе Французы обдавали нас градом пуль и картечь. Дождь, холод, чичер убивали наше тело, а не дух. Мы были сердиты. Что за нечистый перешел нам путь! говорили солдаты. Мы были голодны, очень голодны; у многих, да почти у всех, по нескольку дней сухаря не было во рту; 3 однакож гнусный ропот никому не приходил в голову. За небесное благодеяние, за милость Божию, всякой считал несколько добытых картофелин. Мы были босы и почти голы; но дух величайшего, небывалого в мире витязя, нашего батюшки Александра Васильевича Суворова, но вера в милосердого Бога, [87] преданность Царю, беспредельное повиновение начальству и самоуверенность в непобедимости, живили всех нас. Был час десятый вечера темного, туманного. Дождь с сильным, холодным ветром, ливмя лился на нас; мы дрогли, но ждали чего-то радостного, а не смерти. О смерти мы не думали, ей Богу, не думали! Князь Петр Иванович Багратион, страдавший от раны, которую за несколько пред тем дней получил в берцо левой ноги, сидел, прижавшись к скале горы, и, ожидая чего-то, говорил стоившей тут колонне солдат: — Подождите! только немножко подождите! Бог поможет, мы ночуем в Гларисе. Скажу, вперед! и дружно ударим. Пардону нет! — Слушаем, Ваше Сиятельство! Как бы поскорее! говорили солдаты. В это время послышался чей-то голос. «Где Князь Петр? где Петр?» спрашивал кто-то. Это был великий, величайший, непобедимый наш отец Суворов. Он быль в плаще, как говорится, ветром подбитом, в плаще, сшитом до 1794 года. Старец седой, плохо одетый, обмокший, убитый обстоятельствами и Ундер-Куфтом!... Багратион встретила, его, и, почти насильно ведя к скале, шептал: — Ради Бога тише, тише говорите, Ваша Светлость! — Вдруг залп Французских пуль и картечь пронесся по озеру. «Князь Петр! я хочу, непременно хочу ночевать в Гларисе. Мне, и вот им, (указывая на колонну солдат), пора отдохнуть. Нам холодно и голодно, Петр! Непременно хочу ночевать в Гларисе!» Так говорил отец Русских богатырей. — Мы скоро будем там! отвечал [88] Багратион. — Вот часа два тому, как я послал с баталионом гренадер подполковника Ломоносова 4, с верным проводником, обойти это озеро. Прошедши лес и топь, он за киркою зайдет в тыл Французам. Вот на этот гребень гор послал я Дендригина с гренадерами и егерями; он непременно перейдет как нибудь этот гребень, и будет ждать залпа Ломоносова. Лишь залп, мы дружно ударим в штыки. Головою ручаюсь вам, Ваша Светлость! вы будете ночевать в Гларис! — «Спасибо, Князь Петр! спасибо! Хорошо! Помилуй Бог хорошо!» говорил батюшка Александр Васильевич. Тихо проводил его Князь Петр Иванович. Не прошло и десяти минут после этого, как послышались выстрелы на гребне горы. 5 Чаще, чаще, и — о! Божие милосердие! залп Ломоносова сзади кирки! Мы встрепенулись с криком Князя Багратиона: ура! перелетели пространство и уж кололи Французишков. Потеха, раздолье молодецкое! Много этой нечисти пало под штыками, но более взято в плен. Это последняя преграда выходу из гор была разрушена единственно Божиею милостию, и отец наш Суворов ночевал в Гларисе, а мы, обогревшись у огня, обновили работу зуб наших над Французскими сухарями и Швейцарским сыром. [89] Все это нашли в городских Французских магазинах и собрали от городских жителей. ———— III. КАКОВЫ НАЧАЛЬНИКИ, ТАКОВЫ И СОЛДАТЫ. Мы в Гларис. Слава Богу! — Отец Суворов стоял в дом, на маленькой площадке. Чрез дорогу, на против его, в другом дом, внизу был наш караул; а вверху тогож дома содержались пленные Французишки. Стало рассветать, и множество Швейцаров принесли больших кругов сыру Французам, как казалось нам. Мы это полагали так, потому что жители здоровались с Французами. Явился какой-то чиновник; сырь отобрали, и сложили в ближнем дом. Один из поселян ускользнул с сыром, и посла опять явился. Переговаривая с Французами, он изъявлял досаду, что ему нельзя передать Французам сыру. Наш караульный, Штабс-Капитан Б. подошел к поселянину, и по Немецки просил его продать ему сыр; но глупец или не понимал его, или не хотел понимать, отворачивался и молчал. Б. отошел от него с Христианским терпением. За тем подошел к нему молоденькой унтер-офицер, и показывая червонец, говорил коверканным Немецким языком: Камрад! Гиб мир вот этого эйн штих, вот за это! — Швейцар молчал, и глядел на Французов. — Видишь ли, и за деньги не дают; пришлось пропадать! проговорил один [90] молодой солдат. — Молчать! Зацесарился! — строго закричал старик унтер-офицер, и роптуну порядочная гонка досталась от старых солдат В это время старик, честнейший из людей и храбрейший из солдат, Михайло Михайлович Огнев, с Анненским крестом и обсыпанный медалями, подошел к Штабс-Капитану и, вытянувшись, сказал: — Позвольте мне, Ваше Благородие Б. И. поторговаться с этим негодницею по подмосковному; он продаст мне сыр за тавлннку табаку. — «Перестань, М. М., что за охота! Вот, Бог даст, раздадут порции, и я думаю, скоро». — Слушаю, Ваше Благородие! И точно, не прошло получаса времени, а мы уж ели пшеничные сухари, и закусывали сыром, которого дали каждому около фунта. «К ружью!» закричал часовой, и в миг сто усачей, закаленных в смертных боях, стали в ружье. «Не надо, не надо!» говорил Генерал, седой старик, шедший в ботфортах, у которых не было подошв, а вместо их и передов обвернуто-было полами, обрезанными от его эберрока. «Не надо!» говорил он. «Здорово, братцы!» И, разумеется, залпом излилось извнутри души солдатской: здравия желаем, Ваше Превосходительство! — Это был ближайший начальник, Шеф полка. «Ели ль вы сыр? Давали ль вам сухариков?» — Ели, дали. Покорнейше благодарим, Ваше Превосходительство! — «Знаю, что мало после такого длинного голода. Но потерпите! Бог поможет, будем сыты! Прогоним остальных Французишков, и в Швабию! Поправьте ружья! Привяжите [91] покрепче штыки!» — Слушаем! Ради стараться, Ваше Превосходительство! С лица дороги сметем безбожную сволочь! А там воля командирская! что прикажете, то и будет. — «А! здравствуй, М. М!» сказал Генерал старику, храбрейшему из прежних богатырей солдат. «Ну, братец! Почини ужо мне ботфорты чем нибудь!» Слушаю, Ваше Пр—во! У меня есть кожа. Вот в эту ночную стычку снял ее с Француза. Даром, что сырая; да я сделаю ее годною. «Как с Француза? С него кожу?» Да, Ваше Превосходительство! Я снял с него кожу; только она была на нем коровья. Верно он с товарищами съели корову, а кожу-то прорезал в средине, и чрез голову надел себе на плечи от дождя. Хитер был, бесов сын! Прыгал, как коза, и раза два увертывался от голубчика штыка; да уж в третий раз я угомонил его». ———— Зам. Первые два рассказа написаны со слов Князя П. И. Багратиона. Комментарии 1. Издатель получил эту статью при следующем письме: «М. Г. По частной необходимости проезжая степные места Южных Губерний, я завернул к одному родственнику моему, заслуженному Штаб-Офицеру. Прослуживши в Царской служб почти сорок лет, покрытый тяжелыми ранами, он скрылся в дальнем от обеих столиц краю обширного отечества, и там, свободный от гражданских обязанностей и мирских сует, наслаждается пожатыми лаврами, в ожидании последних дней земного поприща. В глуши, куда с трудом проникает свет современного развития наук, он, хоть поверхностно, однакож следит за ходом народного образования. Часто в дружеской беседе он вспоминает прошедшее, особенно времена Суворовские, и с энергиею молодого воина рассказывает такие случаи своей жизни, которые стоят многих томов нашей литтературной промышленности. В бытность мою у него и я не раз бывал в числе слушателей; не раз восхищался прелестию его рассказов, приправленных едкою ирониею на новое поколение. Однажды мне попались походные его записки. Увлеченный любопытством, я перелистовал книгу, и нашел в ней много замечаний, довольно важных. Между прочими статьями попадались разные анекдоты и характеристические портреты известнейших мужей на Русском военном поприще. Тут же я прочитал и эти три рассказа, которые прилагаю при письме. Я выпросил позволение напечатать их в издаваемом вами журнале Москвитянине. Если эти рассказы имеют какой нибудь общий интерес для читающей публики, то с удовольствием отдаю мою рукопись в ваше распоряжение; и если подобные статьи могут сколько нибудь служить к объяснению исторических характеров, ознаменовавших свою жизнь известными свету подвигами; то я приложу всеусерднейшее мое старание, и выпрошу у моего родственника много других рассказов, гораздо важнейших по содержанию, и проч». — А. А-ий. Принося искренюю благодарность, прошу усердно о продолжении. Москвитянин быль бы очень рад поместить даже все походные за писки заслуженного воина в их первоначальном виде, без всяких украшений. М. П. 2. Полк 6-й егерской. — Князь П. И. говорил, что он этою выходкою навлек на себя неудовольствия Гг. Генералов и Розенберга. Последний говорил: «Экая проклятая выскочка!» 3. Несколько вьюков поотстало на горах, а при переходе чрез Чертов мост и остальное все погибло. — 15-го Сентября, по изгнании Французов из Альдорфа, дали нам по мешку муки на каждую роту, что вышло ровно по горсти на каждого солдата. С этим, и с запасом в ранцах, и с картофелью, которую находили кой-где, п то очень мало, мы шли до Глариса. 4. Князь П. И Багратион говорил, что один из двух посланных начальников заболел, и Князь принужден был назначить другого. Я забыл, кто заболел: Ломоносов или Денригин. 5. Лишь только Денригин взошел на гребень гор, как столкнулся с Французами, которые лезли занять горы. Гренадеры ударили в штыки, и нечисть Европейская полетела вниз. Едва ли кто спасся из этой сволочи. Текст воспроизведен по изданию: Рассказы о Суворове // Москвитянин, № 11. 1841 |
|