|
Дополнительная заметки и материалы к «Жизни графа Сперанского».1(Из бумаг академика А. Ф. Бычкова). Во время обучения во Владимирской семинарии Сперанский жил в доме своей двоюродной сестры Татьяны Матвеевны Смирновой. Между знакомыми ее была помещица Владимирской губернии Хрулева. В приезды последней в губернский город, молодой семинарист нередко к ней хаживал. Хрулева принимала его ласково и в старости любила припоминать, как он в то время за ее приветливость охотно платил маленькими услугами. Так, — рассказывала она, — если случалось, что в чайную пору люди усланы или заняты чем другим, велишь ему поставить самовар и прибрать к столу, и он тотчас все сделает. Это передавал барону М. А. Корфу, со слов Хрулевой и самого Сперанского, В. Н. Жадовский (бывший членом совета при главноначальствующем над почтовым департаментом). В двадцатых годах Жадовский — в то время советник Владимирского губернского правления — приехал по какой-то своей надобности в Петербург с рекомендательным от этой Хрулевой письмом к Сперанскому, который, в разговоре, тотчас сам стал рассказывать о прежних своих к ней отношениях. [498] Приезжая, на вакационное время, на родину, Сперанский гостил там иногда у старшей своей сестры Марьи (ум. 1840 г.), в то время бывшей замужем за дьячком села Абакумова (Покровской округи), Ильею Петровым. Прохаживаясь в этом селе, по берегам речки Липенки, наш семинарист нашивал оттуда с собою домой песок, говоря, что в нем есть золотая и серебреная руда. Любознательность Сперанского проявлялась, таким образом, и в самые ранние годы его жизни. __________________________________ В то время, как Сперанский был префектом и учителем в Александроневской семинарии, он преподавал также «познание Закона Божия» в существовавшей при Измайловском полку инженерной школе, за что получал по 150 рублей в год, как это видно из хранящейся в архиве этого полка табели окладов разным полковым чинам 1796 года. __________________________________ «В первых двух главах «Жизни графа Сперанского» — читаем в одной из дополнительных к ней заметок барона Корфа — собрано все, что удалось узнать о детстве, первой молодости и ученических годах Сперанского. Но есть еще один голос, о котором мы там умолчали, не потому, что он голос порицания, а потому, то он исходит от человека, который узнал Сперанского впервые уже только в 1802-м году, на другом совсем поприще, следственно основан не на собственном наблюдении или сознании, а на одних лишь сторонних слухах, может быть даже просто на одном собственном вымысле, которым автор старался прикрасить и облагородить свою ненависть к описываемому им лицу. Заметка эта видится в Записках одного из самых злобных врагов Сперанского, — Филиппа Филипповича Вигеля. Для людей, преданных памяти Сперанского и знавших, впоследствии, высокую, хотя и своеобразную его религиозность, слова Вигеля покажутся, верно, прямою хулою, и они, в самом деле, слишком пропитаны желчью, чтобы иметь характер беспристрастия. «Вот что пишет Вигель: «Сперанский быстро возник из ничтожества: сын сельского священника, возросший под сению алтарей, он воспитывался сперва в Владимирской семинарии и учился потом Александроневской духовной академии. Дух гордыни рано им овладел; как падшие ангелы, тайно восставал он против самого Бога и в первой молодости уже отвергал Его. А между тем неверующий сей делал удивительные успехи в богословских науках и враг Церкви приготовлялся быть ее служителем. В лета непорочности и чистосердечия приучал он, таким образом, лживые уста свои [499] выражать то, чего он не думал. Может быть, оставаясь в духовном звании, келейная жизнь дала бы другое направление его мыслям, и демон, вынужденный хвалить Господа, убедился бы, наконец, в истинах, кои обязан был ежедневно возвещать; но случайно он был перенесен на сцену мирской жизни...» 2. «Где, — замечает Корф, — скажем мы с нашей стороны, источник этих голословных показаний? Кем онн были переданы Вигелю? Кто порукою в их истине? Вот вопросы, которые, вероятно, очень затруднили бы автора и в которых он, может быть, кается теперь перед другим судом. Конечно, гораздо позже, но все на той же «сцене мирской жизни», мы близко знали Сперанского в душевных его верованиях. О жизни человека должно судить по ее совокупности. Кто в молодости не подпадал религиозным колебаниям и искушениям!» __________________________________ Сперанский, в бытность учителем Александроневской семинарии, соединял, как известно, с занятиями служебными еще и одно частное, состоя домашним секретарем князя Алексея Борисовича Куракина. Каким образом выбор Куракина пал на Сперанского, о том сохранилось много разноречивых преданий. О них имеется следующая заметка в дополнительных материалах к «Жизни графа Сперанского»: «I. Магницкий в «Думе при гробе графа Сперанского» рассказывает, что известность его в академии (т. е. семинарии) перешла и в город; что поэтому князь А. Б. Куракин захотел иметь его учителем сына и частным секретарем, и что Сперанский принужден был принять эту должность и отправлять ее до восшествия на престол Павла. «II. И. И. Дмятриев в своих Записках пишет следующее: «Окончив курс наук в Александроневской духовной академии, он (т. е. Сперанский) вышел в светское состояние и на первом шагу принят был в дом князя А. Б. Куракина для обучения детей его русской грамматике и словесности» 3. «III. П. А. Словцов, в письме, написанном к Б. М. Фроловой-Багреевой, по ее желанию, о молодости Сперанского, умалчивая совсем о частной его службе, может быть потому, что, в своих понятиях, считал это обстоятельство слишком унизительным для отца, чтобы коснуться его в письме к дочери, говорит только, что Сперанский вступил в гражданскую службу в конце 1796 года. Но и [500] это не точно, потому что Сперанский был определен на службу 2-го января 1797 года. «IV. Догадка «Москвитянина» (1845 г., № 10, стр. 156) о том, что Сперанский был приглашен Куракиным на службу «едва-ли не по указаиию Словцова», ничем не подтверждается. V. По словам двоюродного брата Сперанского, Ксенофонта Дилекторского (см. о нем в «Жизни графа Сперанского», т. I, стр. 31), служивший у Куракина в третьей экспедиции для свидетельства государственных счетов Михайло Петрович Ивановский хаживал в Невскую семииарию к брату своему, учившемуся там у Сперанского, и познакомил последнего с секретарем князя Котельниковым, а через него, потом, и с князем. Впрочем и Дилекторскому сам Сперанский рассказывал, что Куракину очень понравились «написанные им в скорости и дошедшие до него, Куракина, бумаги». «VI. Брат Василия Александровича Казаринова, игравшего значительную роль при квязе Куракине, отставной статский советник Алексей Александрович Казаринов, в составленной им для барона М. А. Корфа (в 1847 году) записке писал, что князь выбрал к своему сыну учителя из духовного звания нарочно в угождение императору Павлу, чтоб показать, что молодой человек будет воспитан в чистом христианском учении, без примеси ненавистного государю естественного права. Факт этот вполве соответствовал бы известному характеру Куракина, но он опровергается тем, во-первых, что Сперанский поступил в его дом задолго до воцарения Павла, и во-вторых, что нисколько еще не доказано, чтобы Сперанский поступил в этот дом учителем. «VII. Вигель в своих Записках, раясказывая о вступлении Сперанского в дом Куракина так же, как описывает это сын последнего (см. «Жизнь графа Сперанского», т. I, стр. 38), говорю только, что митрополит Гавриил прислал двух студентов, из которых был предпочтен князем Сперанский, и затем прибавляет: «Оба братья Куракины любили показывать пышность. За двумя студентами была послана цугом великолепная четвероместная карета с гербами и ливрейными лакеями: неопытный в делах света, Сперанский, говорят, до того изумился, что бросился становиться на запятки, и решился сесть в карету, последуя только примеру своего товарища, более смелого» 4. Этот анекдот был бы очень мил, но он слишком нелеп, чтобы дать ему веру. «VIII. Бывший некогда директором Педагогического института, а потом Царскосельского лицея, Егор Антонович Энгельгардт, с своей [501] стороны, так рассказывал эту историю: «В первые годы царствования Павла, когда князь Алексей Борисович Куракин был назначен генерал-прокурором, брата его Александра возвели в звание вице-канцлера. При последнем состоял на службе и был домашним человеком упомянутый Энгельгардт, который где-то случайно познакомился с молодым учителем Александроневской семинарии, чрезвычайно ему понравившимся. В сравнении с ним тогда вельможа, Энгельгардт звал его приходить в досужие часы к себе, и Сперанский довольно часто пользовался этим приглашением, выбирая дня своих посещений обыкновенно время утреннего чая, как более обоим свободное. Однажды князь Алексей, при Энгельгардте, жаловался своему брату на недостаток способных людей в генерал-прокурорской канцелярии и на крайнюю трудность таких находить. Энгельгардгу тотчас пришел на ум его молодой знакомец, уже давно намекавший ему о своем желании перейти в гражданскую службу. «У меня, — сказал он, — есть на примете один очень даровитый церковник, из которого, по-видимому, могло бы выйти что-нибудь порядочное». — «Приведи же его ко мне»,— отвечал князь. Но тут встретилась та беда, что Энгельгардт, видя своего клиента только у себя, не знал, где он живет, следственно, куда и послать за ним. К счастью, не далее, как на другое утро, Сперанский явился, по обыкновению, пить у него чай. Они вместе отправились к Куракину, и молодой попович с первого взгляда так полюбился генерал-прокурору, что тотчас был им определен на службу в его канцелярию. «Все это, — замечает Корф, — мы слышали от самого Энгельгардта, при том, в промежуток какого-нибудь года, дважды, почти одними и теми же словами. И вероятно, что, рассказывая свой анекдот почасту множеству лиц, он сам, наконец, убедился, что дело, действительно, так и происходило. Между тем, все это едва-ли не чистый вымысел. По крайней мере, достоверно то, что, при близкой известности Сперанского Куракину и нахождении даже у него в частной службе задолго до оставления семинарии и до вступления на престол Павла, Энгельгардт не мог, конечно, рекомендовать его, как человека нового. Энгельгардт был, вообще, очень хвастливой натуры, и мы часто имели случай испытать, что его рассказам о Сперанском не много можно было давать веры». «Вообще рассказ Иванова, как он помещен в «Жизни графа Сперанского» (т. I, стр. 37–38), кажется достовернее всех других». __________________________________ На государственную службу, в канцелярию генерал-прокурора, Сперанский поступил 2-го января 1797 года, и в том же году ездил, при князе Куракине, в Москву на коронацию императора [502] Павла. В свите генерал-прокурора находился другой еще чиновник, весьма близкий к Куракину (говорили, женатый на побочной его дочери) и игравший при нем очень значительную роль, Василий Александрович Казаринов. По словам брата этого Казаринова. Алексея, служившего, в то время, в Преображенском полку, а потом перешедшего также в гражданскую службу, но, впрочем, весьма неприязненного к памяти Сперанского, последний жил у упомянутого Василия Казаринова, получал от него содержание и часто брал деньги на свои надобности, а по возвращении в Петербург имел стол в его доме (как же? живя еще у Куракина, или же по его выезде из Петербурга?) и нередко, будто, получал нужный ему деньги от Алексея и двух еще других братьев их, бывших в то время полковниками Преображенского полка. __________________________________ Способности Сперанского начинали, уже и в эту отдаленную эпоху, оглашаться и получать некоторую репутацию даже вне стен той канцелярии, в которой он служил, — разумеется, более чрез его сослуживцев. Член Государственного Совета Павел Алексеевич Тучков, родной дядя братьев Казариновых, рассказывал барону Корфу, что очень был рад познакомиться у них с Сперанским, надворным советником, потому что «уже до того много слышал об его необыкновенном уме и дарованиях». __________________________________ 3-го ноября 1798 г. Сперанский вступил в брак с шестнадцатилетнею англичанкою Елизаветою Стивенс, с которою он познакомился в доме известного протоиерея А. А. Самборского. От нежной невесты и еще более нежной жены осталось довольно много писем к жениху и мужу, все на французском языке. Приведем, для образца, выдержку из письма, относящегося к сентябрю 1798 г., по точной копии, находящейся в дополнительных материалах к «Жизни графа Сперанского»: Le 8. (месяц не означен, но, по всему вероятию, сентябрь 1798 г.) Mais, mon cher, vous devez avoir la rage de Gatchina a ce qu'il me semble; pour moi, ne l'ayant pas du tout, je trouve tres mauvais que M-r le general-procureur vous enleve ainsi. M-r Zaire 5 est, comme vous dites, vraiment le porteur de facheuses nouvelles; je lui ai demande, si vous aviez laisse ici Camille 6, de me l’envoyer, et il [503] est revenu lui-meme me dire que vous l'avez emporte; alors sentant le meme besoin de livres j'ai demande s'il n'en avait pas d'autres, et il m'en a envoye 7...» Конец письма писан по-русски, но с большими ошибками: «Ты 8 мне по-руски писал; надо, чтоб я поруския отвечал; благодарю тебе за все твои желании. Что я себе желала, ето было сделать тебе столька же щастливом, как я с тобой буду, и быть в етом уверен, что я всему биду стараться. Ты поверить не можеш, сколько мне скушно без тебя и сколько я желаю быть опять с тобой; ты обещалася быть суда зафтра; тепере 6 часов, от 6-ти часов до зав(т)ра в 4, может в 5, остояется 23 часа; ах, как много время надо, чтоб я провадила без тебя, друг мой сердечной и любезной. Приежай, ах приежай поскорее к нам, с каким удовольствие я с тобой увижус. Ежели ето писмо как не буд к тебя попадет, в чем я очен сумниваус, то прошу тебе, друг мой душевной, его читать с indulgence, не знаю слова по-русскии, и, почетавши, прошу покидать его очен. Так как у мня время лишной тепере, и как я с тобою говорю нагожу столько приатьнести, я не могу отьстать от писма. Прошчай, друг мой сердечной, милой и любезной, люби вседа так, как ты тепере любиш. Твоя верная Лизанка». __________________________________ «Бумаги, до Сперанского относящиеся, или ему самому принадлежавшие, — читаем в одной из заметок барона Корфа — раскиданы по многим рукам, и как часто случалось находить их там, где менее всего можно было ожидать. Так в июле 1862 г. петербургский негоциант Матвей Андерсон доставил нам «встретившееся ему — как он пишет — между старинными его бумагами» подлинное свидетельство о дозволении Сперанскому, со стороны его начальства, вступить в брак «с англичанкою Елизою Стивенс». Оно подписано генерал-прокурором Лопухиным (не бывшим еще тогда князем), написано рукою самого Сперанского и выдано 3-го ноября 1798 г., т. е. в самый день вступления его в супружество». [504] __________________________________ Молодая чета наслаждалась полным счастием. 13-го июня 1799 года Сперанский писал архимандриту (впоследствии епископу костромскому) Евгению 9: «Я живу, как и прежде жил, в хлопотах и беспрерывном почти движении из Павловска в Петербург. Впрочем перемена домашней моей жизнн женитьбою дала мне почувствовать, что беспокойства, обыкновенные и со всеми почти состояниями соединенные, не значат ничего, когда растворяются они приятными минутами, покоем, изредка, но с сладостию вкушаемым, уверенностию и домашним счастием». __________________________________ В дополнительных материалах к «Жизни графа Сперанского» сохранилось, в копиях, несколько писем его к разным лицам, относящихся к девяностым годам XVIII века. Не имея интереса для материальной части его биографии, они заключают в себе, однако, некоторые черты для его характеристики и любопытны, сверх того, как образчик письменного его слога в то время. Первое из этих писем писано из Петербурга, 10-го сентября 1791 года, к Дмитрию Романовичу Тихомирову, о котором известно только, что он был соучеником Сперанского во Владимирской семинарии: Милостивый государь мой, любезный друг! Я очень помню вашу дружбу, чтоб не написать теперь по крайней мере строчек двух. В них я хочу изъявить мое к вам усердие и уплатить тем несколько того долга, каковой на меня ваше обязательное знакомство наложило. Не знаю, милостивый государь, не лишился ли я надежды когда-нибудь с вами видеться; как бы то ни было, но поверьте, что я был и навсегда пребуду вашим наилучшим слугою Михаил Сперанский. __________________________________ Следующие два письма писаны Сперанским к его другу и бывшему соученику, Михаилу Степановичу Сахарову, в 1797 году постригшемуся в монашество, с именем Августина, и впоследствии бывшему епископом оренбургским. Первое писано к нему, когда он находился еще в светском звании, а второе, очевидно, при пострижении его в монашество. [505] 1. Хотя философия моя довольно крепка во всех происшествиях мира и Горациево nihil admirari всегда было моею надписью: признаюсь однакож, при виде всех богатств, от тебя, мой друг, мне представленных, я не знал, что думать. Это безделка, если вам угодно, на весах дружбы, но, по чести, это имеет свой вес и ничуть не безделка в общем вещей понятии: и как я, во многих случаях, от сего понятия завишу, то и покусился было сомневаться, почему необходимо было вам сделать мне сей нечаянный подарок. Но размыслив о правилах твоих и прочитав еще раз твое письмо, я стыдился самого себя и положил даже и не благодарить тебя. Оставляю сердцу твоему чувствовать, что в моем в ту минуту происходило. Признаюсь, однакоже, что тяжко быть даже и друзьям своим одолженным, и если хочешь облегчить меня, найди способ искусить мою к тебе привязанность и душевное почтение. Нет опыта, который бы я не вынес, чтоб не остаться в долгу перед тобою. Сердечно тебя обнимаю. (Адрес: Милостивому государю моему Михайле Степановичу Сахарову). 2. Прощальную грамоту твою, друг мой сердечный, с суетами света, я получил. Дай Бог, чтоб в новом поле, открытом для способностей и сил твоих душевных, шел ты столь же непреткновенно, как ходил доселе в дебрях сует и глупостей мирских. В шуме, меня окружающем, не могу я предаться чувствам души моей, от письма твоего рожденным, и не хочу возмущать покоя твоего, в самом начале его, нескладным вздором поздравлений. Прошу вас верить, что тебя в сюртуке, тебя в рясе, тебя в чем бы ты ни был, всегда равно любит твой Сперанский. 21-го декабря. (Адрес: Angustino, mihi amicissimo). __________________________________ К кому из друзей Сперанского писаны три следующие за сим письма, неизвестно: 1. Письмо, мой друг сердечный, написано очень хорошо: подать его нет ничего проще, кто знает дом князя Алексея Борисовича 10. [506] Надобно только спросить у швейцара, когда принимать. Не могу однакож, удостоверить вас в успехе просимого места: ибо на места сии определяются люди, коих судьба непосредственно генерал-прокурору известна. Как бы то ни было, просьба чрез два дни будет в моих руках: и тогда я вам скажу, что дружба моя могла для вас сделать. Удивляюсь, что вы приняли труд присылать нарочного: сюда почта ходит каждый день. Надобно только надписать: в канцелярию генерал-прокурора, такому-то, в Гатчине. Но сие разумеется об одной неделе: ибо после я перееду в Петербург. Я болен, мой друг, здесь и в бесконечных хлопотах. Пожалей о человеке, которого все просят, которому всем хочется добра и редким сделать его может, и рвется тем самым, что положение его многих обманывает — положение, а не сердце. Пожалей о человеке, которому столькие завидуют. Тысяча сердечных благодарений за брата. По крайней мере в друзьях моих я никогда еще не обманывался. Ваш верный Сперанский. 5 сентября. Генерал-прокурор пробудет в Петербурге до среды. Велите пользоваться сим временем, а там – 11. 2. Полагая, что Соколов теперь в Синоде, отлагаю писать к нему до вечера. Впрочем, дав слово мое вам и раз навсегда поставив невозможным в чем-нибудь тебе отказать, я сделаю все, что могу — а чего не могу, в том будет вина Промысла, не давшего мне сил соразмерных и охоте моей служить, и желанию друзей моих. 3 декабря. 3. С твоим письмом, мой друг сердечный, встретился я на гостином дворе и пишу к тебе из лавки русского разума и заблуждения 12; не дивись, если найдешь в словах моих то и другое. — К Соколову о твоих давно уже я писал и давно получил ответ, что префект будет иметь чин, а канцелярист нет. Жаль, что не могу послать к тебе самого письма. Вчерась, однакоже, вручи л я записку вашему обер-прокурору о том и о другом; он обещал, только с вопросом: не поздно ли? Дело перейдет в Сенат, и тогда менее [507] сказать о успехах будет можно. Писаревский твой определен. Очень рад, что наконец умели приценить тебя, и, по чести, я всегда этого ожидал: ибо всегда знал, что здесь масса человеколюбия и просвещения несравненно превосходить все другие места. — Я со дня на день собираюсь быть у вас. Благодарен тебе за примечание к вручителю сего. Надобно, чтоб мы во всех вкусах с тобою встречались. Стихи пришлю. Люби меня по-прежнему и будь уверен в моем к тебе теплом сердце. *** В числе приятелей Сперанского, за первые годы его службы, должно упомянуть трех братьев Скабовских, причитавшихся ему даже как-то сродни. Из них два: Михаил и Иван Афанасьевичи, учились в Московском университете, и второй был преподавателем математики и физики, а третий, Петр, кончив курс в семинарии, находился вместе с старшим на службе в Петербурге. Сперанский был очень огорчен смертию первого, которого любил за ум и доброту и нередко посещал в скромной его квартире на Петербургской стороне. 24-го декабря 1800 года Михайло Афанасьевич Скабовский писал костромскому епископу Евгению: «Михайло Михайлович давно уже статским советником, и все еще вдовцом 13. Впрочем с другой стороны счастие не оставляет ему благоприятствовать. Он, будучи в канцелярии генерал-прокурора в роде секретаря, сверх того и действительным есть в коммиссии о снабжении резиденции здешней припасами правителем канцелярии, так, как и в орденском капитуле секретарем Андреевского ордена 14, и за все сии три должности получает из всех трех мест с лишком пять тысяч годового жалолованья. К сему еще недавно был, между прочими, участником и государской милости, получив изрядное поместье, состоящее в двух тысячах десятин по Саратовской губернии 15». О самом Скабовском видно, из этого же письма, только, что он в то время получил «по рекомендации нового своего начальника» [508] чин губернского секретаря; что меньшой его брат, Петр «служит, по прежнему, в одном с ним месте» 16; что старший, Иван, находится адъюнкт-профессором физики и математики в С.-Петербургской медикохирургической академии, и что они все трое живут вместе. __________________________________ Одним из близких людей к Сперанскому был, как известно, Петр Григорьевич Масальский: он вел денежные дела Сперанского, исполнял его поручения, был домашним его казначеем. В дополнение к помещенным в «Жизни графа Сперанского» сведениям о Масальском приведем следующую заметку о нем барона Корфа: «В существе, Петр Григорьевич Масальский был, кажется, тонкий плут, который едва-ли не нарочно искал стяжать себе славу легкомысленного, ветренного и беспорядочного челдвека, чтобы под этими более простительными слабостями укрывать преднамеренные свои шашни. Такова была, по крайней мере, довольно общая его репутация, когда, оставив службу, он сделался стряпчим, опекуном, управителем разных частных дел и вполне аферистом. В подтверждении этой общей молве мы имеем и несколько письменных доказательств. Вот, для примера, письмо из позднейшей эпохи (22-го октября 1818 г.) управлявшая перед тем министерством финансов, а после оставившего службу Федора Александровича Голубцова. Советуя Сперанскому быть осторожным в отношении к Масальскому, он писал о последнем так: «Масальский правил делами графа Павла Андреевича Шувалова, и когда граф принял от него дела, то оказалось на нем начету до 200 тысяч рублей; но граф, по совету моему, бросил сие дело и не ищет ничего. Масальский правил делами графини Дитрихштейн и дела сии сдал Алексею Захаровичу Хитрово, который и поныне не может добиться от него никакого счету, по неимению не только оного, но даже и нужных сведений. Опекуны малолетних детей графа Петра Андреевича Шувалова вверили управление имением Масальскому: он худо отплатил г.г. опекунам, запутав все дела до такой степени, что не в состоянии дать отчету, но себя однакож не позабыл, ибо во время управления своего взял себе положенные по учреждению и по особому сенатскому указу 80 тысяч рублей. Вот его деяния, и так судите о нем, как хотите. Я не хочу ни под каким видом думать, чтоб он захватил что-либо [509] чужое, но полагаю более, что он, взяв много на себя дел, совершенно в оных запутался. Одно только всей публике здесь бросается в глава, что он выстроил собственных своих домов более, нежели на полтора миллиона рублей. Если вы имеете с ним какие-либо рассчеты, ради Бога остерегитесь: ибо он человек крайне ненадежный». — К Сперанскому, однако, Масальский привязался всею тою приверженности, к какой только могут быть способны подобные натуры, и всегда, по крайней мере по виду, был на страже его интересов, чему рассеяно много доказательств в «Жизни графа Сперанского». Сперанский, с своей стороны, все более и более увеличивал свою взыскательность к нему, вероятно, потому, что умел оценить истинные его качества и соответственно с ними нааравлял и свой образ действия. Но не позволено ли, после этого, думать, что Масальский, для безропотного перенесения такой, совсем не свойственной Сперанскому, строптивой суровости, имел свои особенные своекорыстный причины? Обременение делами государственными так мало оставляло Сперанскому времени на свои, что уполномоченный его имел тут самое широкое поле действия». __________________________________ В июльской книжке «Русской Старины» за 1902 год нами были помещены (стр. 49–51) два письма Сперанского, 1817 и 1818 гг. к находившемуся с ним в приятельских отношениях известному сельскому хозяину Дмитрию Марковичу Полторацкому. Знакомство с ним Сперанского было давнее, как о том свидетельствуют два нижеследующие его письма 1804 и 1805 годов: 1. С.-Петербург, 20-го ноября 1804. Милостивый государь мой Дмитрий Маркович. Примите совершенную благодарность мою за все знаки дружбы и воспоминания, изображенные в письме ко мне вашем. Я не могу вам дать большего доказательства, сколь много ценю я ваше ко мне расположение, как предложив вам всю возможность моих услуг везде, где употребить их вы признаете нужным и полезным. Не видя в письме вашем точных ваших предположений, не могу конечно (дать) вам и никакого положительного совета; но если виды ваши относятся к распространению земледельческих орудий, как то прежде вы мне изяснили: то мне кажется, всего бы было лучше, сняв с них рисунки, приехать сюда и представить их министру. Может быть, представилась бы тогда ему возможность содействовать вашему желанию. Комментарии 1. Помещаемые здесь заметки и материалы, относящиеся к разным эпохам жизни и деятельности Сперанского, носят отрывочный характер, однако и в них найдутся любопытные мелкие черты и новые данные для биографии Сперанского. 2. Записки Ф. Ф. Вигеля, часть II (Москва. 1892), стр. 7–8. 3. «Взгляд на мою жизнь» (Москва. 1866), стр. 196. 4. Записки Ф. Ф. Вигеля, часть II (Москва. 1892), стр. 8, примечание. 5. Так невеста Сперанского называла его приятеля Франца Ивановича Цейера, которого потоы перекрестила в Zairus, и наконец просто в Us. 6. Без сомнения, бывший тогда очень в моде роман: «Camille ou le souterrain». Следственно Сперанский читал тогда и романы, вероятно, для большего навыка к французскому языку. 7. Перевод: У вас, мой дорогой, должна быть, как мне кажется, страсть к Гатчине; я же вполне могу обходиться без нее, и потому считаю, что генерал-прокурор поступаете очень дурно, что таким образом отнимает вас у меня. Zaire (Цейер), как вы утверждаете, действительно является с неприятными вестями; я его просила прислать мне «Камилла», если вы его здесь оставили; Цейер явился сам, чтобы сообщить мне, что вы увезли эту книгу; тогда, все же имея потребность в чтении, я спросила, нет ли у него каких-либо других книг, и он их мне прислал. 8. Единственный отрывок во всей коллекции на русском языке; строки эти списаны с дипломатическою точностью. Пока жених брал у любви уроки английского языка, невеста училась у нее по-русски. 9. У которого, в бытность его ректором Владимирской семинарии, Сперанский был келейником. Несколько писем Сперанского к этому лицу напечатано А. Ф. Бычковым в сборнике «В память графа М. М. Сперанского» (Спб. 1872). Письма от 13-го июня 1799 г. (из которого в дополнительных материалах к «Жизни графа Сперанского имеется лишь приведенная выписка) нет между напечатанными. 10. Куракина. 11. Черта стоит в копии. 12. Т. е. из книжной лавки. 13. Жена Сперанского скончалась в октябре 1799 года, после одиннадцатимесячного супружества. 14. Сперанский был уже и статс-секретарем, и тайным советником, и человеком близким к Александру, а все еще оставался секретарем Андреевского ордена, — вероятно для жалованья, которое производилось ему до самого выбытия из этой должности. Уже только указом Капитулу 2-го октября 1809 года он был уволен от звания орденского секретаря, с назначением на его место Магницкого, в то время статского советника. 15. Следственно, эту награду он получил не 31-го декабря 1800 года, как сказано в «Жизни графа Сперанского», а незадолго перед тем. 16. В письме Сперанского к архимандриту Евгению (Романову), от 23-го декабря 1798 года, имеется следующее известие об одном из этих Скабовских: «Г-н Скабовский служит у генерал-рекетмейстера. Нарядный секретарь, очень добрый и порядочный человек» (см. издавннй под редакциею А. Ф. Бычкова сборник «В память графа М. М. Сперанского», Спб. 1872, стр. 346). Текст воспроизведен по изданию: Высочайшее повеление, чтобы в каждом доме в С.-Петербурге были вырыты колодцы // Русская старина, № 9. 1903 |
|