РОД ВЫНДОМСКИХ

Вындомские! Самый звук этого родового прозвища — не новость лишь для знатоков русского былого, но много ли могут и они сообщить об этом роде? Впрочем, сколько служилых родов русских, заслуживающих широкой известности, не дождались еще внимания даже ученых исследователей! А Вындомские имеют право на внимание каждого образованного русского, не только по странности судьбы этого рода, но, в особенности, по замечательной личности одной из последних его представительниц. Каждому образованному русскому личность эта, конечно, известна, знакома по озаряющим ее лучам славы ее друга — величайшего нашего поэта; только знакома, по последней для Вындомских иронии судьбы, не под родовым их прозвищем. Все знают имя Прасковьи Александровны Осиповой, но многие ли помнят, что по себе она была Вындомская? И оказывается, что известность приобрела она не своему роду, а фамилии своего мужа, человека без рода и племени и лично ничтожного.

Да, бесспорно, странный рок тяготел над Вындомскими. Безвестные дети боярские, о происхождении коих трудно представить даже сколько-нибудь обоснованную догадку, к концу XVII века всякими неправдами и преступлениями тогдашнего главы рода выбиваются они в ряды богатых Новгородских вотчинников, но за попытку поудить рыбы в мутной воде стрелецких беспорядков внезапно постигает их тяжкая беда — ссылка целою семьею в Сибирь. [153]

Жестоко проученные, с трудом добиваются они возвращения оттуда — и потомки их оказываются усерднейшими слугами всех правителей, сменявшихся на престоле русском в XVIII столетии: один из них делается приставом при «Брауншвейгской фамилии», другой — является надзирателем за сосланным в Кончанское Суворовым! Старательная служба, — едва ли по убеждению, а не по расчету, — и наследственные хозяйственные дарования доводят снова Вындомских до значительного благосостояния, но на этот раз замечается в некоторых из них и привлекательная черта — бескорыстное стремление к просвещению; потомки хищников XVII века, чрез 100 — 150 лет являются Вындомские людьми любознательными и образованными, людьми настолько развитыми, что пленительные свойства ума одной из последних представительниц этого рода приобретают ей уважение и дружбу самого Пушкина... И около того же времени род этот угасает, ц последний из мужских членов его, любовно изучавший его прошлое, с грустью прощался на бумаге, кончая долгую жизнь повидимому в печальном одиночестве, со своим, обреченным отныне па полную безвестность, родом.

Сказанного достаточно, — кажется пишущему эти строки, — для объяснения побуждений его попытки уменьшить эту безвестность.

Данные, с этой целью им собранные, оказались не заключающими всего, нужного для составления полной истории названного рода, но едва-ли это должно бы послужить препятствием к обнародованию предлагаемого ныне вниманию читателей очерка: есть основание думать, что пробелы его касаются лиц и обстоятельств ничем не замечательных, а использованы для его составления сведения хотя и отрывочные, предмета неисчерпывающие, однако довольно разнообразные. Извлечены они из нескольких архивов, собраны из многих источников печатных, в главной же части почерпнуты из богатейшего рукописного наследия, оставленного вышеупомянутым последним Вындомским. Неисповедимая судьба была милостивее к этому наследию, чем к наследодателям: род угас, а две части его архива сохранились, Бог весть какими путями доставшись ученым собирателям и очутившись: одна — в бумагах И. Сахарова, находящихся ныне [154] в Румянцевском музее; другая, весьма обширная, в музее Императорского Археологического Общества в Петербурге, куда пожертвована спасшим на своем веку так много ценного Неустроевым, неизвестно когда и у кого ее купившим.

В описях названных музеев бумаги Вындомских не только упомянуты, но составителем прекрасной «Описи древних рукописей, хранящихся в музее И. Р. Археологического Общества» (Спб. 1879 г.), Прозоровским, многие из них даже пересказаны ¹; тем удивительнее, что они до сих пор не обратили на себя внимание исследователей. Пишущий эти строки был едва-ли не первым, ознакомившимся на месте с этими рукописями обоих помянутых музеев, причем, к прискорбию своему, некоторых описанных Прозоровским актов рода Вындомских не нашел даже с помощью библиотекаря. (Остается надеяться, что с тех пор, т.-е. с Мая 1903 года, рукописи эти разысканы и расположены в порядке).

Откуда заимствовано каждое сведение, сообщаемое в нижеследующем очерке, везде в нем указано, за исключением данных, извлеченных из хранящихся в музее Археологического Общества рукописей: ссылаться на последние найдено излишним, так как желающие могут, при помощи «Описи» Прозоровского, легко найти, в какой из этих рукописей следует искать данное известие.

В заключение этого предисловия остается пожелать, чтобы лица, обладающие невошедшими в настоящий очерк сведениями о всеми забытых Вындомских, дополнили его сообщением в печати всего у них имеющегося. [155]

I.

Как ни старался последний Вындомский, «гвардии отставной давно прапорщик» Сергей Феодорович, определить происхождение своего рода — это ему положительно не удалось.

В его семейных бумагах был между прочим столпец, читанный им в 1817 году и помеченный на обороте (кажется, прадедом его Вавилою Тихоновичем Вындомским): «а се письмо выписывал из книги подьячей Семен, Фомин сын, Травин; а книга за приписью дьяков Василья да Андрея Щелкаловых». Столпец этот, раньше принадлежавший Роману Федоровичу Бутакову, содержит, как и другой нашедшийся в том же собрании, выписки из разрядов о лицах, начальствовавших в походах Грозного: Казанском 1544 года, Шведском 1549 г. и Польском 1550 г., — походах, которых никогда не было ², чего Сергей Федорович Вындомский, по состоянию исторической науки в его время, знать никак не мог. Найдя в этих столицах, что в походе на Казань был воеводою левой руки думный дворянин Иван Васильевич Вындомской (или Вымдонской), в походе против Шведов воеводою правой руки Михаил Васильевич Вымдонской и в походе против Батория воеводою большого полку, 28 Сентября 1550 г., боярин Федор Иванович Вымдонской, Сергей Федорович приклеил к первому столицу, листок с припиской: «до меня в таком подмоченном виде и без зачала дошла сия любезная бумага». Но такому эпитету этой бумаги надо предположить, что в высокое служебное положение трех помянутых Вымдонских (повидимому и вовсе на свете не существовавших) Сергей Федорович уверовал вполне и счел их, притом, своими предками. Надо однако заметить, что, как ему было известно, в родословной Вындомских, раздобытой им ранее 1817 года, в котором он прочел помянутый столпец, имен троих вышеупомянутых апокрифических лиц не встречается. [156]

«В самый день Светлого Воскресения получил я от Сергея Никитича родословную, присланную ко мне из Москвы; и я будучи тогда на Грузине», безграмотно отметил он об ее получении, обрадовавшись ей настолько, что даже переложил ее в вирши необычайной топорности.

«Родословная Вындомских. Мною написана худо, но все-таки стихами», озаглавил он свое произведение. Справедлива в этом отзыве лишь первая часть его: по отсутствию не только рифм, но местами и размера, признать рубленую прозу Вындомского за стихи никак нельзя. Гораздо досаднее однако то, что в тщетной погоне за стихотворною формой автор принес ей в жертву и смысл, добраться до коего местами (за крайне досадным исчезновением из его собрания бумаг подлинной родословной, сообщенной ему помянутым — неизвестным по фамилии — Сергеем Никитичем) — едва-ли возможно. Впрочем, да судит читатель по следующему началу «Родословной»:

«Во Москве в пыли лежало
Роду Вындомских начало;
Я давно, давно искал,
Но никак того не знал.
Но усердие предолело,
Дружбу мне просить велело,
Чтоб порылся, поискал
И мне правду-б написал.
Вдруг, Апреля в день велик,
Получаю предков лик —
Анастасии с сыновьями;
Мне являются с годами
Прохор, старый монах,
Что Мамая на полях
Истребил татар тогда,
Со хоруговью стоя,
Получа ж ко званью Вынь
Часть удела земли Домской,
И его уж первый сын
Наречен Захар Вындомской.
Книжен, грамотен сей был,
Царю Темному служил.
Сановитый собою — [157]
То Василий с сединою,
С Греческим письмом в руках,
Толмач, знающий в цифрах.
Стефан с Грозного царя
Меч златой от бедра
Получил за бой Казанской,
Лес велик — за Астраханской,
За смиренье-ж Новаграда
Землю многу от посада.
Храбрый, мочный, сильный Тит
На войне тогда убит».

Вирши эти далеко не объясняют, что именно, какое и где в Москве хранившееся запыленное «начало», т.-е. разъяснение происхождения рода, получил их автор от «дружбы» в лице Сергея Никитича; но на основании выражения «лик предков» можно предположить, что речь идет о родословном дереве с лицевыми изображениями членов рода Вындомских. Подтверждают эту догадку и указания Сергея Федоровича на Греческое письмо в руках Василия и хоругвь Прохора Вындомских, и описания или намеки на наружность некоторых из них (сановитого, седого Василья, мощного, сильного Тита и т. д.). Рисунков подобного содержания дошло до нашего времени мало; тем не менее упомянутый — не единственный известный. Нечего и говорить, что в качестве исторического источника такие лицевые родословия никакой надежности не представляют, так как составители их о соблюдении соответствия действительности заботились всего менее. Но все-таки, как уже выше замечено, имен трех апокрифических Вымдонских в «начале роду» не встречается, хотя древность его показана превышающей времена Мамая и заслуг и редких качеств приписано всем его членам немало.

Что касается до званья «Вын» и до «земли Домской», то вряд ли в этом известии следует видеть что-либо, кроме забавного образца генеалогического баснословия. На сомнения в этом способна навести лишь одна, изданная в начале XIX века, мировая запись игумна Новгородского Аркажского монастыря Нафанаила с сыном боярским Нечаем Харламовым от 7047 (1538) г. о пожнях и пашнях по Рыбите реке за озером Ряпунды и [158] в Лапех (в пределах нынешнего Тихвинского уезда), где в числе послухов встречаются «Ширяй Микифоров сын Вындомскаго, да Борис Григорьевич сын Домскаго» ³. Сопоставляя это ценное известие с родовыми прозвищами князей Андомских, Новгородских вотчинников Едомских, Костромских — Писемских и некоторыми подобными; вспоминая притом, что «ма» — окончание названий множества рек северной и средней полосы Руси (Кострома и Письма в Костромской губернии, Клязьма в Московской и Владимирской губерниях, Клютома в Калужской), можно скорее допустить предположение, что Донскими и Вымдомскими были издревле прозваны роды Новгородцев, жившие на речке Доме и у заливов («выма») ее. Но и эта догадка крайне произвольна, тем более, что существование речки Домы — лишь предположение пишущего эти строки, быть может не более удачное, чем открытие «земли Домской» и натянутое изобретение прозвища «Вин» отца легендарного Захара Вындомского.

Ни Ширяя, ни Никифора «Родословная» не упоминает; следовательно, помимо неточностей, она еще и неполна, — вероятно по неполноте ее источника, «начала». Впрочем, судить об нем по «стихам» Сергея Федоровича очень мудрено, так неясно его изложение. Кого, например, надо разуметь под «сыновьями Анастасии»? Очевидно Прохора, отца Захара, а еще кого? Или, может быть, Анастасия — это Настасья Пантелеевна, бабка Тихона Андреевича Вындомского, вероятно жена его родного деда Афанасия Степановича, о которой будет упомянуто в дальнейшем изложении, а выражение: «с годами» надо перевести: переходя в глубину лет (от Анастасии с сыновьями, которыми «Родословная» кончается)? Далее: Захар, Василий, Степан, Тит — переименованы ли они в порядке поколений или же как-нибудь иначе доводились один другому? На странице 6-й «Родословной» имеется примечание ее автора: «Но сего 1816-го года я получил из Москвы, что Степан был Васильевич»; из этой поправки можно заключить, что в «начале», столь туманно [159] изложенном Сергеем Федоровичем, Степан не был показан сыном Василия.

«Я Сергей Федоров сын Вындомской, родившийся в 1768 году и увы! теперь остаюсь в летах преклонных. Мною, вся фамилия наша кончается. Прощай род Вындомских, продолжавшийся более 300 лет на Руси святой и в Новгородчине» — приписал владелец помянутых столпцов на одном из них около середины XIX столетия. Из этой, дышащей глубокою грустью, приписки видно, что возникновение своего рода последний из его представителей относил (в то время, когда писал ее) к первой половине XVI столетия, а следовательно разуверился в бытии некогда воспетых им слуг Василия Темного — Захара Вындомского, отца его Прохора, истребителя Татар Мамая (1380 г.?) и других своих предков, «лик» коих столь обрадовал его в бытность его в Грузине, но существование которых никакими документальными доказательствами не подтверждается. Нельзя не оценить этого критического отношения к легендарным данным, столь льстившим родовому самосознанию последнего Вындомского, — отношения, крайне редко встречавшегося в его время среди неспециалистов и очевидно выработавшегося у Сергея Федоровича на почве его усердного, вдумчивого изучения всего так или иначе касавшегося родной ему старины.

Не отрицая возможности бытия героев «начала», но оставляя его на совести неизвестного его автора, оказывается, что первым прямым предком Сергея Федоровича бесспорно существовавшим был Степан (Васильевич?) Вындомской, документально известный лишь из отчества его сыновей — Афанасия, Якова, Гавриила и Михаила. В виршах Сергея Федоровича последний пропущен, что подтверждает вышеуказанную неполноту «начала», а трем первым и потомству Афанасия посвящены следующие строки:

«От Царя Грозна Ивана
Сыны храброго Стефана,
Годны братья меж собою,
На Крым ходили к бою:
Афанасий, Гавриил;
Иаков тут же с ними был. [160]
От Бориса Годунова
За Царевича младого
Старой Иаков пострадал,
В заточение попал,
Что его он пожалел;
Царство то все просидел.
Новаграда был наемник,
Чтоб России помогал,
Делагардий, — Швед изменник;
Но ее он разорял,
Подступая со полками,
С разной сзбродью, с Поляками,
Что во Тихвине стоял,
Храм святый осаждал.
Князь Прозоровский судьбою
Приготовился тут к бою;
Афанасья ж сын Андрей
Со дружиною своей
На выласку выходил,
Врага Шведа победил.
Под Москвою с Поляками,
Что с Пожарского полками,
Семен грудью стоял,
Мать столицу защищал».

Этим и кончается «Родословная», приведенная здесь полностью и, как все прочие выписки из бумаг Вындомских, с точным сохранением их правописания; лишь знаки препинания, совершенно в ней отсутствующие, пришлось расставить, дабы облегчить понимание этого своеобразного произведения.

Из актов же выясняется о сыновьях Степана Вындомского следующее.

Афанасий Степанович начал службу в 1559 (7067) году, хотя в десятне по Обонежской пятине верстанья воеводы князя М. П. Катырева-Ростовского 1585 (7093) г. он почему-то показан уже «в старикех». Служил он в детях боярских по названной пятине Новгородского «уезда», приблизительно совпадавшей с нынешними Новоладожским, Олонецким и Лодейно-польским уездами. Выслуженный им поместный оклад был для того разряда служилых людей, к каковому оп принадлежал, [161] довольно крупен, достигши в 1606 году при новом верстаньи князя Катырева-Ростовского 600 четвертей ⁴; но всего количества поместной земли, на которое оклад этот давал ему право, он не приобрел, — всего набрал он в Обонежскон пятине 400 четвертей. В Пречистенском Имоченицком погосте были за ним в поместьи: деревня Чангин остров, Буянов тож, усадище, что была деревня Имоченской Наволок, пустошь по конец Малого озерка под сосною, пустошь Братовщина, пустошь Таиболщина на Ояти, пустошь на Чуке озере Безбяковщина, пустошь Межнино, Любаровщина тож, деревня что была пустошь Темкачевщина, пустошь Пахтовичи, пустошь в Ерпеничах Семеновская, пустошь другая Семеновская, что была Телеговщива, Бурышевщина, в Сяксеницах Патрухновщина, Липсаревщина, Кошелевская тож. Во Введенском погосте на Ояти он, как засвидетельствовала писцовая книга Андрея Плещеева 1582/3 года, имел поместные пустоши Бобровщину на Ояти, Пенковичи, бывшую деревню Жихоревичи, бывшую деревню Васковскую, Лососкину тож, и пустошь под названием «на Ояти». В погосте Михайловском Червинском владел он поместьем в выставке Ребовичах, деревнею Чубуев Наволок и пустошью Теючевскою ⁵. В 1590 году был он уже испомещен также в Никольском погосте в Ярославичах, и в Никольском погосте на р. Сяси, и в Петровском и Никольском погостах на Пчоуже. В 1601 году, при верстаньи Новгородцев М. М. Салтыковым и дьяком Иваном Максимовым, он состоял окладчиком по Обонежской пятине ⁶. В походах пришлось ему побывать вероятно не раз, так как от службы он был освобожден, по грамоте царя Михаила Федоровича губным старостам Заонежской половины Обонежской пятины 30 октября 1613 (7122) года, «за старостью и за многими ранами». Несмотря на это освобожденье от службы, он и убит [162] был на ней, как заявлял внук его Тихон Андреевич Вындомский в одной челобитной в Октябре 1689 года, равно как были убиты, по тому же заявлению, три брата Афанасья Степановича — «деды двоюродные» Тихона.

Имя жены его — Анастасья Пантелеевна (по крайней мере, так звали бабку Тихона). Сохранился от него и вещественный один памятник — икона (любопытно, где она ныне?), находившаяся в Пречистенском Имоченском погосте, Успения Пресвятые Богородицы, с надписью назади ее: «Лета 7113 Июля в 31 день поставил сию икону в дом Рожеству Пресвятей Богородицы и Николе Чудотворцу Афанасей Вындомской себе на память и своим родителем». Длиною эта икона была в 2 аршина, шириною в один.

Брат его Яков Степанович в службу вступил одновременно с ним в 1559 году, тоже записан в десятне по Обонежской пятине 1585 года и испомещен вблизи брата. Некоторые граматы на данные ему поместья дошли до Сергея Федоровича Вындомского. Древнейшая — ввозная грамата от 24 Декабря 1585 (7094) г. на усадище Имоченской Наволок с деревнями, в Пречистенском Имоченском погосте, данное в счет его поместного оклада, равнявшегося лишь 250 четвертям. «А за Яковом поместье», — указывает между прочим этот акт, — «10 обеж пол-пол-пол-трети обжи; а не вошло (sic) его оклад 15 обеж без пол-пол-пол-трети обжи; а четвертные пашни 150 четвертей без полутрети четверти». Другое имевшееся у него тогда же и там же поместье, сданное ему по «перевёрстной» грамате, пустошь Телеговщина и пустошь, что была деревня Дуброшевщина на Чуке, над Малым озером, были отписаны от него на Государя в 1586 г., а 20 Сентября 1590 (7099) г. это же поместье, 2 обжи с получетью, пожаловано ему вместе с братом его Афанасием. Затем, 21 Июня 1591 г. дана ему ввозная грамата на пустошь в Рюгине, на Ояти, в том же Пречистенском Имоченском погосте, вымененную у Ильи Карсакова — одну обжу без полчетверти, вошедшую в его оклад в дополнение к имевшимся 16 обжам, а 13 Февраля 1593 г. дана такая же грамата на разные земли и угодья там же, некогда отписанные [163] у брата его Афанасия, всего на 1½ обжи. Упоминаются за ним также деревня на Рюгине горе с его двором помещиковым, пустошь Верхний Наволок Кузнецова, деревня на Шоткусе реке, пустошь на той же речке под горою, пустошь, что была деревня в Часовничах, пустошь, что было Семеновское усадище Кадыева, пустошь Заполье, пустошь Кутяновская Яковлева, пустошь Росляковская, пустошь на Сав-Озере ⁷, Наконец, в 1595 году была дана ему и вотчина, в Пелужском погосте.

По поводу своих поместий Яков Степанович имел столкновение с Василием Тихоновичем и Василием Степановым Аврамовыми, которые самовольно пользовались рыбными ловлями в общих с ним водах на р. Ояти: обвинял он их приказчиков в насильстве и требовал выдела означенных угодий к деревням, отданным ему в поместье. Новгородские воеводы предписали по этому делу, 23 Апреля 1591 г., губному старосте Никите Востинскому произвести дознание и выслать Аврамовских приказчиков, для очной ставки с жалобщиком, в Новгород; чем кончилось дело — сведении ее сохранилось.

В десятне князя М. П. Катырева-Ростовского да И. Н. Салтыкова 1605/6 г. записан он, в числе прочих дворян городовых, так: «старой его поместной оклад 300 чети, денги свершоные 9 рублев, поверстан к старому окладу на 100 чети, всего ему поместной оклад 400 чети; денги даны старые свершоные 9 рублев» ⁸.

Самое любопытное обстоятельство в жизни Якова Степановича — это, бесспорно, его сиденье в заточении при Борисе Годунове, до самого конца этого царствования, за то, что он «о царевиче Димитрии пожалел», как записал об нем, в прозе, С. Ф. Вындомский, конечно и в виршах воспев его. Хотя не подтверждаемое никакими документальными доказательствами, но не противоречащее исторической возможности, предание это весьма заслуживает внимания.

При преемниках Бориса «старый Яков» еще продолжал [164] службу вплоть до 1613 года, когда отставлен от нее за раны и по старости. Набрав поместья в оклад, полностью, 300 четвертей, он, за смертью на войне единственного своего сына Андрея Яковлевича, сдал его, в 1613 же году, своему племяннику, сыну старшего брата Афанасия, тоже Андрею. Но отставка не спасла его от боевой смерти. Как уже было упомянуто, указывал в одной своей челобитной на смерть Афанасия Степановича и трех его братьев «на службе» (а под этим выражением разуметь надо службу ратную) Тихон, сын Андрея Афанасьевича; тоже повторял впоследствии сын Тихона Вавила, а так как подобные показания челобитных обычно поверялись по бумагам государственных архивов, то уклоняться в них от истины челобитчики, зная это, позволяли себе редко, и известию о боевой смерти всех четырех сыновей Степана Вындомского вполне следует придать веру.

Погибли они, надо думать, около 1614 года, защищая родные места от «разрухи».

В дозорной книге Заонежской половины Обонежской пятины, составленной Миною Лыковым да подъячим Яковом Гнеушевым в 1619-1620 г. ⁹, о поместьях Якова Вындомского, перешедших к племяннику его Андрею Афанасьевичу, есть такие отметки: деревня на Шоткусе — пуста, сожжена Литовцами; д. на Рюгине горе — «крестьяне обнищали от Литовских и от Немецких людей раззоренья, кормятся по миру»; пустошь, что была деревня, на той же горе — «место дворовое, что был двор помещиков; двор сожгли Немецкие люди в прошлом во 122 (1614) году». О деревне Чубуев Наволок, доставшейся Андрею Афанасьевичу, в Михайловском Тервинском погосте, от отца, отмечено: «селятся ново после войны Немецких людей». Многие семьи не досчитались тогда целого ряда своих членов, — Вындомские не составили исключения.

Третий из братьев, Гавриил Степанович, служивший тоже в детях боярских Обонежской пятины, записан также в десятнях 1585 и 1605/6 г. В последней о нем сказано, что к [165] прежнему его окладу, 400 четвертям и 9 рублям, прибавлено 100 четвертей и 3 р. ¹⁰; следовательно, старшего своего брата Якова он обогнал, что и понятно, если тот действительно потерял несколько лет на сиденье в заключении. Впоследствии некие Новгородцы, враждуя с Вындомскими, корили их род тем, будто Гавриил Степанович служил по Ладоге в недельщиках и ходил там в нарядчиках от Григория Муравьева; доказательств представлено не было, а Вындомские горячо оспаривали это утверждение, ссылаясь на бумаги Ладожской приказной избы. Следует однако заметить, что невозможного оно в себе ничего не заключало. Все сыновья Степана Вындомского были поверстаны в дети боярские и служили в последней «статье» — «с городом», то-есть были настолько незнатны, что едва ли могли избежать, в мирное время, исполнения тех мелких гражданских должностей, которые, как доступные и людям низкого происхождения, считались унизительными. Начало службы каждого в том или ином чине, разряде — всецело обусловливалось в те века служебным положением его отца; а Степану Вындомскому даже и вирши Сергея Федоровича не приписывают никаких высоких должностей, утверждая лишь, что за отличие в доходах он был пожалован великим лесом и многими землями «от «посада» (очевидно, из отобранных от «господина Великого Новгорода»), да золотым мечом с бедра самого Грозного, что хотя и не невозможно, но конечно гораздо менее вероятно, чем пожалование Новгородскими поместьями или даже вотчинами.

Гавриил Степанович был испомещен в 1590 (7098) году в Никольском погосте на Шунге; детей повидимому не имел, а умер, как выше сказано, в бою.

О Михаиле Степановиче, не воспетом С. Ф. Вындомским, последний однако знал, что ему в 1594 году было дано в Имоченицах и в Сяксеницах 7 обеж — пустоши Зыковщина, Ручей и Кургино. В том же году, служа сыном боярским Софийским, т.-е. при митрополите Новгородском, он был пожалован своим владыкою, Варлаамом, 10 обжами земли в [166]Имоченицком же погосте ¹¹. Умер тою же смертью, что и братья его.

Продолжателем рода явился старший сын старшего из них, Андрей Афанасьевич. На службе он показывается с 1613 года, когда выдержал, под начальством воевод кн. Сем. Вас. Прозоровского и Леонтия Андр. Воронцова-Вельяминова, осаду г. Тихвина Шведами, ими отбитыми, причем «на многих приступах и вылазках бился». Как возвеличил его за это последний его потомок — было уже сообщено. 30 Октября того же года он был поверстан поместным окладом на 500 четвертей и в счет этого оклада к трем стам четвертей, сданным ему дядею его Яковом, из поместий его отца, выше сего тоже упомянутых, было отделено ему 100 четвертей. Жил он, как отметили дозорщики Лыков и Гнеушев в 1619 — 1620 году, в усадище, что была деревня. Имоченском Наволоке, но беспрестанно отвлекался от забот воссоздания хозяйства, погубленного в лихолетье, многочисленными служебными поручениями, на него возлагавшимися. Едва ли не первым из них было поручение ему, 7 Апреля 1616 года, составить опись Александро-Свирского монастыря.

Со времени исполнения этой работы, у него утвердилась особая связь с названной пустынью, перешедшая и к его потомству. Уже в следующем году он вторично был послан, на праздник Троицы, в тот же монастырь, для сбора в пользу последнего с торговых людей по пяти денег с рубля стоимости их товаров, «на фимьян и на ладан». Так как местный игумен Феодорит выдал ему, 9 Июня, росписку («отпись») в получении от него 9 рублей 3 алтын 4 денег, то есть, по стоимости тогдашнего рубля сравнительно с нынешним, на сумму около 155 рублей, то очевидно, что товаров было продано в этот праздник приблизительно на 6200 нынешних рублей; вообще монастырь Свирского чудотворца имел, кроме духовного, еще и не малое торгово-хозяйственное значение в своей округе. Любопытно, что прислан сюда был Вындомский тогда по наказу [167] уполномоченных для заключения мира со Швецией окольничего кн. Д. И. Мезецкого да А. И. Зюзина с товарищами. Можно думать, что он состоял в числе дворян их свиты, ибо 13 Декабря 1619 года на него было возложено новое гораздо более сложное поручение, имевшее прямое отношение к делу приведения в исполнение условий Столбовского мирного договора: он был послан к Шведским «межевальным дворянам» выразить неудовольствие медленностью их явки на съезд и избранием для него Порозерской волостки, в которой их посланцы причинили жителям много вреда, и заявить, что царские послы не съедутся с ними ни в каком ином месте кроме Вьепсья ручья, откуда и надо начать межевание; вообще же он должен был убедить Шведов миролюбиво завершить начатое дело, — и, насколько можно судить по обнародованным к настоящему времени архивным сведениям об означенном размежевании со Швецией, цель его посылки достигнута была.

Следующее из известных поручений, им выполненных, было возложено на него через 4 года Новгородскими воеводами: он был опять отправлен на Троицын день в Свирский монастырь для сбора тех же пошлин, что 6 лет назад, причем облечен властью пресекать там корчемство, игру в зернь и разврат, подвергая виновных разным очень тяжелым наказаниям. (Подлинный наказ, ему тогда данный, был через 206 лет весь переписан его праправнуком Сергеем Федоровичем, отметившим это на конце столица). В тот же монастырь был Андрей Афанасьевич снова послан 12 Февраля 1628 года, вторично для переписи его. — В 1629 году ему оклад был 600 четвертей, жалованья 8 рублей. 22 Ноября того же года, при разборе Новгородцев кн. Мезецким с дьяками, у Вындомского было показано 546 четвертей с 7 крестьянами да 10 бобылями непашенными; окладчики про него сказали, что он «собою добр; поместье раззорено от войны Литовских и Немецких людей и от Русских «воров». Затем служил он по Обонежской пятине окладчиком при составлении десятень в 1632 и 1633 годах, получая жалованья по 25 р. в год, а в 1638 г., не состоя более окладчиком, получал попрежнему 8 руб. при [168] том же поместном окладе ¹², и наконец служил заставным головою. Само собой разумеется, успеху служебной его деятельности очень способствовала его относительная образованность. Что он был грамотей, видно не только из оставшихся от него рукописании делового содержания, но и из иных дошедших до последнего Вындомского древних рукописей. Одна — «Слово святого священномученика Евсевия епископа о создании мира и о кончине века сего» — вся переписана, по его определению, рукою самого Андрея Афанасьевича, а другая — «Слово Моисея Угрина», надписанная его именем, свидетельствует, что он приобретал подобные духовно-нравственные сочинения, каковых (а равно рукописей исторического содержания) дошло до его праправнука не мало.

Средства на покупку их найтись у него могли, — некоторое состояние он несомненно приобрел. Точных сведений об этом не сохранилось, но, как уже было сказано, в 1613 году ему было отделено 100 четвертей из поместий отцовских и 300 принадлежавших ранее дяде его Якову; затем уже в 1616 году губной староста Семен Агапитов отводил ему новое поместье в Имоченском погосте на Ояти (причем Андрей Афанасьевич собственноручно снял список с книг об отделе ему этого поместья, равно как с отдельных книг на свои, а прежде Якова Вындомского, дворни); а уж к 7 Октября 1625 г. он был испомещен сполна, соответственно своему окладу. Означенного числа была дана ему ввозная грамата на 600 четвертей в погостах Имоченицком, Никольском и Рождественском на Сяси, Климантовском на Волхове; из нее видно, что все 200 четвертей, на которые увеличилось с 1613 года его поместное владенье, принадлежали ранее его отцу. Затем выменял он у Илариона Философова 28 четвертей с третником в Имоченицком и две без третника в Богоявленском погостах, на которые получил ввозную грамату 22 Ноября 1625 года. После того жил он долго, до 8 Сентября 1651 года, все время служа, [169] а потому если поместный оклад его и не увеличился, то часть его поместий наверно была обращена ему в вотчины и он мог поэтому опять получить новые поместья, Кроме того надо думать, что к нему же перешли поступившие в род Вындомских при прежних поколениях вотчины, так как у него был лишь один брат — Семен Афанасьевич, верстанный 30 Октября 1613 года окладом в 300 четвертей и тогда же получивший равное количество земли из отцовских поместий; он погиб на войне, утонув, и хотя был женат, но детей не оставил. О службе его под Москвою в ополчении кн. Пожарского упомянуто в последних строках вышеприведенной «Родословной» С. Ф. Вындомского. Андрей же Афанасьевич имел двух сыновей и двух дочерей от брака со вдовою Корнилия Иевлева, Пелагеей Андреевной. Урожденная она была вероятно Дубровская, — по крайней мере, сын ее Тихон называл Петра Ивановича Дубровского своим братом; под старость она приняла иночество с именем Прасковьи.

II.

Старший сын Андрея Афанасьевича и Пелагеи Андреевны Вындомских, Тихон, был одним из замечательнейших по своим мрачным свойствам, а особенно по судьбе, членов этого рода.

Рожденный около 1608 года, хорошо обученный грамоте, от природы очень способный, он начал службу в том же разряде служилых людей, как и предки его — Новгородским сыном боярским, с окладом в 350 четвертей и жалованьем в 12 руб. в год ¹³, и побывал во многих походах, причем и ранен был не раз, а в мирное время исполнял разнообразные поручения Новгородских воевод. Так, 3 Июня 1649 г. он был послан произвести опись того же Александрова Свирского монастыря, который дважды описывал его отец, по случаю назначения туда нового игумна; 3 Августа 1653 г. послан, с 10 стрельцами, чтобы посадить в тюрьму на 3 дня Старорусского воеводу [170] Петра Непейцына за то, что по извету подьячего приказа Устюжской четверти Захарка Истомина на Василья Веневитова в «Государевом великом деле» он, не писав Государю к Москве, сыскивал самовольно, — а также, чтобы привезти в Новгород Веневитова, Истомина и указанных им свидетелей.

Женился Тихон Андреевич только в 1640 г. на Степаниде, дочери Степана Салтановича Кошелева, от которой имел 4 сыновей и 2 дочерей. Следует думать, что за ней он взял немалое приданое, в деньгах ли или поместьях (например, Кошелевщину на Чуке), так как уже около 1645 года, т.-е. еще при жизни отца, он нашел средства, чтобы выстроить церковь в своем родном погосте Имоченицах; иначе трудно объяснить происхождение этих средств, ибо службою он к тому времени много приобрести еще не мог, не занимав никаких видных должностей. Даже в «выбор» Новгородских дворян был он написан лишь после похода для усмирения Псковского мятежа 1650 года, за рану, полученную им в полку боярина кн. Ив. Ник. Хованского, — рану, которая принесла ему также придачу поместного оклада и пожалование деньгами «из Чети». Весьма вероятно, впрочем, что он уже тогда начал увеличивать свое состояние теми способами, какими нажил себе, с течением времени, и богатство, и множество врагов — скупкою кабал и исков и приобретением земельных владении, при помощи приязни с приказными людьми и изучения законов и судопроизводства, всевозможными сомнительными путями. Досталось ему порядочное состояние и от отца, по разделу, с благословения матери, с меньшим братом Тимофеем в Октябре 1653 (7162) года, причем каждый получил особое «усадище», а поместные земли, деревни, пустоши, покосы, рыбные ловли и все угодья, равно как вся движимость, поделены пополам, притом крестьяне все поименно, Впрочем с начала, в 1654 г., войны с Яном-Казимиром Тихону Андреевичу пришлось прервать свою помянутую деятельность на несколько лет. Еще в 1658 году он «был на Свейском посольском съезде», при кн. И. С. Прозоровском и знаменитом Нащокине, за что получил прибавку к окладу ¹⁴, а [171] еще более вознагражден был он посылкою на воеводство в Илимский острог, на Ленский волок, хотя и неохотно подчинился назначению в такое безлюдное, глухое местечко и в такую даль. Конечно, сделать худший выбор, чем его, правительство едва-ли могло.

27 Апреля 1659 года был дан ему чрезвычайно обстоятельный и подробный наказ, написанный на столице из 54 листков, проникнутый заботой об увеличении дохода с подчиненной Вындомскому окраины без обид и притеснения ясачных инородцев, причем особо преподано воеводе ничем во вред казне не пользоваться и другим этого не спускать и запрещено ему торговать, а меха приобретать иначе, как покупкою на гостином дворе ¹⁵. Есть однако основания думать, что, прибыв в Илимск в конце 1660 года, предписаний этих Тихон Андреевич отнюдь не соблюл и что за назначение его на столь непривлекательное и незначительное воеводство он щедро вознаградил себя в те два года, без полутора месяцев, которые провел на Лене. Ясно это из того, например, что сам он обвинял бежавшего от него человека своего Печенкина в покраже у него, на пути из Сибири, 150 рублей (т.-е. около 2550 нынешних рублей) деньгами и платья на такую сумму, как 348 тогдашних или почти 6000 нынешних рублей. Видно это также из обвинений, впоследствии предъявленных к нему Новгородскими служилыми людьми, будто он возвратился из Илимского края «воровского заповедною дорогою» через Камень, а не тем обязательным для всех сибирских воевод путем, на коем производился досмотр их клади, каковым способом он-де и вывез из Сибири «великое богатство». Но ограничиться им Вындомский и не думал, — жадность его еще только разгоралась.

В Сентябре 1662 года он оканчивал сдачу воеводства своему преемнику Лаврентию Обухову, а следовательно появился вновь на родине не ранее 1663 года. Снова призванный в ряды войска, он сперва служил, числясь по выбору Обонежской [172] пятины, сотенным головой в полку окольничего князя П. А. Долгорукова ¹⁶, затем служил он в полку боярина князя Ивана Андреевича Хованского головою над сотнею, состоявшей из дворян и детей боярских Новгородцев Деревской пятины, Тверичей, Новоторжан и Черкас, и был окладчиком по Обонежской пятине в 1665 году, имев, при окладе в 800 четвертей и жалованьи в 29 рублей, 371 четверть и 19 дворов в поместьи ¹⁷. Проявив в походах особые «промыслы и храбрость», он, по заключении мира с Польшей, получил по жалованной грамоте от 31 Августа 1668 г. из поместья своего в вотчину 160 четвертей в Пречистенском Имоченицком погосте Обонежской пятины. Дарования Вындомского были несомненны, но направлены, к сожалению, почти исключительно на стезю стяжаний.

В ближайшие затем годы он к окладу своему получил, по случаю празднования совершеннолетия царевича Алексея Алексеевича, придачу 80 четвертей и девяти рублей жалованья ¹⁸. Состоя попрежнему в выборе по Обонежской пятине, он еще получал иногда служебные отдельные поручения, но повидимому редко; сохранился письменный след только об одном из них, именно о посылке его, по наказу Новгородского воеводы, в вотчину Вяжицкого монастыря Толвуйскую волость (Олонецкого уезда) для усмирения мятежа крестьян, которые не давали отводить и отписывать себя на монастырь. Поручение это Тихон Андреевич, как будет рассказано ниже, выполнил крайне неудачно, увеличив число уже тяготевших над ним обвинений.

Предъявили их к нему первыми, в 1669 и 1670 годах, Новгородцы Иван Степанович Аничков, князь Иван Иванович Мышецкий и другие, жалуясь на его сутяжничество, называя его раззорителем и продавцом, утверждая, что под Псковом он ранен не был, а обманно получил за рану «четвертные деньги» с придачей поместного оклада да написан в выборе, хотя Вындомские ни в выборе, ни даже в следующем разряде уездного дворянства — «по дворовому списку» — никогда не служили [173] и один-де из них ходил в Ладоге нарядчиком от Григ. Муравьева, а другой был денщиком во время приезда Датского королевича.

Против всего этого Тихон Андреевич возражал очень обстоятельно, ссылаясь на оффициальные документы, требуя очных ставок с обвинителями и т. д.; между прочим указал он, что челобитная кн. Мышецкого и Аничкова, поданная в Судный Владимирский приказ, оттуда вытребована без его против нее возражений в Разрядный приказ по челобитью головы Московских стрельцов, Новгородского помещика Бориса Карсакова, а так как его, Вындомского, посылают на службу в Псков, то он просит решение дела отложить, чтобы Карсаков ему, в отсутствие его, при постановке решения не навредил. Затем в 1672 году он жаловался, что, будучи отдан по той челобитной на поруки и вызван на суд в Москву, он напрасно волочится там другой год, так как Мышецкий уехал в Сибирь, а Аничков домой, и просил отпустить его с Москвы.

Между тем в том же году, 6 Февраля, Новгородец Обонежской пятины Илья, Игнатьев сын, Мордвинов подал в Разряд, при думном дьяке Семене Титове, челобитную уже от имени дворян и детей боярских всех пяти Новгородских пятин, подписанную 59 жалобщиками «на Новгородца ж Обонежскии пятины на сильна и на богата, на ведомаго вора, на составщика и на ябедника и на миропродавца и на разорителя, на Тихона Вындомскаго, на ведомых воров детей ево, на богоотступника на сына ево Марка» и остальных. Из множества вин, приписанных им, главнейшие состояли в насильственном завладении, при помощи великого богатства и ябеды, землями разных помещиков; в сутяжничестве, раззорившем многих лиц, которые с горя даже постригались или опивались; в блудодеяниях и иных безнравственных поступках. Особо обвинялся Марк Тихонович в том, что избил Савина Мордвинова, поймав его на дороге, и грубейшим образом осквернил его.

По содержанию этой челобитной, определено было и Семеном Титовым помечено: Вындомских, сыскав, допросить и что скажут — записать. Дело затянулось, но жалобщики повторили свое [174] челобитье, обвиняя теперь и Титова в недокладе первой челобитной Государю и прибавив к перечню обвинений, взведенных на Вындомских, что Тихон Андреевич вывез из Сибири свое великое богатство воровскою заповедною дорогою через Камень, что он скупает чужие иски и кабалы, что сына своего Марка, битого кнутом и исключенного из жильцов за кражу казенного терлика, он в Новгороде называл служащим на Москве в жильцах, а в Москве показывал умершим, но тем не менее съумел выхлопотать назначение его, от Дворцового приказа, к ловле рыбы, которую Марк и стал ловить на себя, донося приказу, что лова нет; наконец еще указали жалобщики, что у третьего сына Тихона Андреевича, у Вавилы, найдены, «воровские» письма, за которые он, после пытки, сослан в Сибирь. Просили они, главным образом, оборонить их от насильства Вындомских и не допускать последних к «государевым делам».

Тихон Андреевич разумеется защищался: опровергал достоверность подписей на челобитных, ловил их составителей на противоречиях и т. п. Ради этого, он почти не съезжал с Москвы ¹⁹, но обвинения против него продолжали накопляться. В 1675 г. подали два пола Рожественского Пашского погоста (Заонежской половины) заявление о том, что губным старостою Василием Алексеевым Головиным Тихону Вындомскому, по его челобитью и по распоряжению Новгородских воеводы и дьяка, отведены в названном погосте под именем «порожних», т.-е. свободных (каковых там вовсе не было), земли, принадлежащие Колычевым, с принуждением попов подписать отказные книги. Следует заметить, что этот извет заслуживает веры, так как в том же году Новгородцы всех пятин обвинили Тихона Вындомского с товарищами в присвоении, по ложным челобитьям о якобы порожних обводных землях, чужих немежеванных поместных и вотчинных земель посредством подкупа посылаемых из Новгорода отдельщиков, вследствие чего появился 18 Февраля 1676 года указ Царя Феодора Алексеевича (вошедший в «Полное Собрание Законов») об упорядочении дела отвода и укрепления [175] Новгородских поместных и вотчинных земель за лицами, жалуемыми ими.

Наряду с подачей жалоб, велись многими лицами, с неодинаковым успехом, тяжбы против Вындомского — отца. Иван Степанов Карсаков, брат упомянутого выше стрелецкого головы Бориса Карсакова, жаловался на то, будто Тихон с сыном Марком пожали хлеб и потолочили траву на Верхнем Наволоке, причинив Карсакову убытков 170 рублей, а крестьянам его — 60 рублей. 16 Октября 1671 года иск этот в Судном Владимирском приказе рассмотрен и повлек отказ истцу и взыскание с него судебных пошлин, езда и проестей. 1 Мая 1674 г. по жалобе Тихона Андреевича на самовольный захват земцем Петром Фаддеевым Есиповым, Лазарем Антоновым Барановым да крестьянами Василия Теглева поместья, вымененного у зятя Вындомского Судакова, в Богоявленском погосте на Сяси, пустоши Черницы, Дуплева тож, происходила очная ставка, окончившаяся тем, что «ответчик взял себе на душу». Еще тяжбу имел Тихон Андреевич с Унковскими и присуждено ему с них было 150 рублей. Наоборот, проиграл он дело против вышеназванных братьев Еарсаковых, Ивана и Бориса-Василия, о поместной земле и хлебе в Верхнем Наволоке; хота в Новгородской приказной палате им было отказано, но в 1672 (7180) г. Владимирский Судный приказ приговорил ответчика к уплате Карсаковым убытков 230½ рубля, да проестей и волокит 238 рублей. Грамота о взыскании этих денег была послана в Новгород, но решение это не исполнялось, очевидно по дружбе старика Вындомского с тамошним приказным людом, и лет через пять Борис Карсаков, отправляясь на службу в Киев, просил (ввиду того, что «он Тихон Вындомской, ведомой вор и составщик и ябедник и миропродавец и разоритель, похваляетца без меня, холопа твоего, своим составным умыслом то дело перевершивать») отложить пересмотр дела до его возвращения. 2 Апреля 1677 г. думный дьяк Ларион Иванов пометил на челобитной Карсакова, что дело отсрочено до особого указа, а 6 Октября «Государь пожаловал, будет указные месяцы вышли в правеже, велел в ыске ево дать грамоту в Великий [176] Новгород и указ учинить по уложенью боярину князю Михаилу Ондреевичу Голицыну с товарищи». Это не помешало однако Тихону Андреевичу подать челобитную с заявлением, будто решение в пользу Карсаковых состоялось по недружбе к нему судьи Владимирского приказа стольника Петра Петровича Пушкина и по злоупотреблению дьяков Артемия Козлова и Сидора Поплавского «для великих взятков», почему Вындомский и просил поручить боярину князю Василию Васильевичу Голицыну (впоследствии ставшему столь знаменитым) пересмотреть дело с дьяками Фед. Злобиным и Ив. Ляпуновым, но без его товарища судьи П. П. Пушкина и «кроме дьяка Никиты Зотова» (будущего графа), отложив до окончательного решения и взыскание проестей и волокит. Это ходатайство Вындомского было 14 Августа 1678 года доложено Царю Федору и удовлетворено вполне. Тогда последовало челобитье Карсакова о пересмотре дела кн. Голицыным поскорее и вместе с Пушкиным и всеми тремя вышепоименованными дьяками; последовало наконец решенье — Борису Карсакову в иске за свезенную рожь отказать, так как свезена она была к брату его Ивану; Верхнему Наволоку быть за Борисом, проесть же доправить на Тихоне по прежнему приговору. Но не так-то легко было получить с него хоть что-нибудь! В марте 1679 г. Карсаков снова хлопотал об ускорении взыскания проестей и между прочим доносил, что Вындомский «живет на Москве без съезду и ныне на твоей, Великого Государя, службе и з детьми своими не служит, а имя ево в Розряде написано в нетах; а ныне, Государь, ему на службе не быть-же, — дан на поруки из Разряду и из Новгородцкого приказу, во многом его разорении, и с Москвы ему съезжать не велено». Кипела вражда между этими тяжебщиками! Карсаков не упускал случая повредить своему недругу, но последний сам еще более вредил себе, умножая число своих врагов скупкою чужих исков. Примерами могут служить иск жены Ивана Богдановича Бибикова Марьи Иевлевой, рожденной Муравьевой, к родной тетке ее Фекле, вдове Никиты Чортова, дочери Феоктиста Муравьева, о вотчине в 120 четвертей, половину которой имел, в случае выигрыша дела, получить Вындомский; иск Анны Микулаевны, вдовы полковника Иоганна [177] фон Рейес, к рудному мастеру Крестьянину Дробушу, не заплатившему за купленных у ней Калмыка и Калмыцкую женку по кабалам «ненецкого письма» — и другие.

Приобрел себе старик Тихон врага и в лице думного дьяка Василия Семенова. В начале 1679 г. последний даже посадил его в Разряде под караул, сперва скованным, за побои 2 Января сыну боярскому Разрядного приказа Луке Назарьеву, нанесение которых Вындомский в челобитной об освобождении из под караула совершенно отрицал. По его объяснению, 2 Января он с подворья митрополита Новгородского, где жил на Москве, ушел еще до дня к боярину Ив. Вас. большому Шереметеву и пробыл там весь день; поступок же Семенова он приписывал наговорам Б. Карсакова, Чудовского келаря Варлаама и брата его Ивана Богдановича Палицыных. Последний, владевший землей рядом с усадьбою Тихона Андреевича в Рекеничах на реке Ояти, в Верхослуцком Никольском погосте, жаловался, что по многим искам к нему добиться удовлетворения не может, так как тот («человек полной и великопоместной, и в Сибири был на воеводстве») к ответу в Новгород вовсе не является, дети же его, «ведомые плуты», на суд за него не идут и раззоряют Палицына безнаказанно.

Велика была жадность главы семьи Вындомских, велика и бессовестность и ловкость. Многое сходило ему с рук, и не унимался он. При вышеупомянутой посылке его в 1677 гм с Новгородскими и Олонецкими стрельцами, в Толвуйскую волость для усмирения мятежа крестьян, не дававших отписывать и отводить себя за Вяжицкий монастырь, он, с одной стороны, с поручением не справился (по его донесению, крестьяне, человек с 1000, напали с оружием на двор на погосте, где он стоял, стреляли, сломали у избы кровлю и потолок и ограбили у него денег, оружия и платья на 270 рублей!), а с другой стороны он вызвал обвинение его головою Толвуйского кружечного двора Мишкою Исаковым, Олонецким посадским, в том, что он ограбил у последнего «его, Мишкины, животы и статки» и государевой казны, кружечного сбора, 303 рубля без четверти. Тихон возражал, будто Исаков — Вяжицкий бобыль и был в [178] числе нападавших на него, им же вовсе не граблен; но свидетели не подтвердили этих объяснений. Без очной ставки с Исаковым было определено Новгородским приказом доправить на Вындомском иск Исакова. Добился он тогда переноса дела в Иноземский приказ; здесь ему не дали ни очной ставки, ни суда, а по переводе думного дьяка Аверкия Степановича Кириллова из Новгородского приказа в приказ Большой Казны дело вернулось-было в первый, но вытребовано по второй, ввиду того, что все еще оставались за Тихоном Андреевичем в недоимке 302 рубля 29 алтын 2 деньги, взыскиваемые с него, про которые он еще в Иноземском приказе объяснил, что платить их ему нечем, и был назначен правеж их с его имений. Тогда стольник Борис Карсаков задумал воспользоваться благоприятным мгновеньем насолить старому недругу и поправить свои дела на его счет — и возбудил ходатайство о продаже ему имений Вындомского за сумму правежа. Попытался было испуганный этим старик испросить новый перенос дела в другой приказ или внесение его «перед бояр в палату», ввиду немилости судьи приказа Большой Казны боярина Ив. Мих. Милославского и «многово посягательства» дьяка Кириллова. В этом он однако успеха не добился: о немедленном взыскании означенных денег с него или крестьян его поместных и вотчинных было предписано Милославским с товарищами Новгородскому воеводе В. С. Волынскому в грамоте от 21 Октября 1681 года. Конечно, ловкий старик не поспешил и теперь уплатить по взысканию, — ведь ходатайство Карсакова не было удовлетворено, опасность миновала!

Между тем, богатство семьи Вындомских все возрастало. Сестра Тихона Анна Андреевна, вдова Максима Никитича Кирсанова, в 1679 г. завещала брату с детьми всю свою движимость и людей. Также поступила и другая его сестра, тоже Анна, жена Григория Ивановича Скобельцына, убитого под Толочиным, несмотря на то, что имела дочь Марфу, жену Василья Ермильева Шульгина, Софийского сына боярского. Но всего этого мало казалось Тихону Андреевичу, и живя по упомянутым своим делам в Москве (тем более, что в 1679 году он «за старость и [179] увечье» был, согласно его челобитью, от службы отставлен ²⁰, он не переставал ловить там случаи и изобретать способы поднять и упрочить благосостояние свое или своих.

Летом 1682 года три раза, — в Мае, Июне и Июле, — писал он в Новгород второму сыну своему, Марку, про то, что князю Ивану Андреевичу Хованскому теперь «зело добро: он ныне и правит все». Писал, чтобы Марк промышлял себе у Новгородских стрельцов Московского приказу челобитную о назначении его к ним в головы, «а их стрелецкого челобитья ныне слушают и по их челобитью так и укажут; и прислал бы он, Марк, стрелца с челобитною да грамотку отписал князю Ивану Хованскому, а ему ныне те дела все приказаны и он тотчас сделает», — «Хованской говорит: я то сделаю». Писал старик, чтобы Марк, если возможно, промыслил также у стрельцов Новгородского приказу челобитную о назначении в головы к ним меньшого брата его Вавилы; чтобы, для этого, он заключил со стрельцами сделку, обещав, что им выдадут вычетные с них деньги, и челобитную их о выдаче этих денег прислал бы с тем же стрельцом, который привезет челобитную о назначении его, Марка, в головы; чтобы за поехавшими в Новгород стольниками, князьями Петром и Федором Хованскими, Марк всячески ухаживал, «у князя Федора жил непрестанно и от него не отходил покамест он и будет в Новгороде»... «а об нем, Марке, ему, Тихону, говорил князь Иван, чтобы ему, Марку, у него, князя Федора, быть и жить»; а князя Петра Ивановича Хованского Марк чтобы встретил на Броннице или где доведется, — «а князь Иван Хованский к нему писал об тебе и о Федоте» (старшем сыне Тихона Вындомского) «памятцу, чтоб он к вам добр был», и ту памятцу Тихон Андреевич отнес лично, и Петр Хованский ему «приятство учинил и памятцу к себе взял и говорил, что он всякаго добра детем ево Тихоновым делать рад, и чтоб он, Марк, и гораздо у него держался»...

Последствий этих писем, которых Марк Тихонович не догадался уничтожить, ни писавший, ни получавший их не [180] предвидели. Звезда Хованских закатилась, как известно, весьма быстро, — раньше, чем Вындомские успели извлечь какую-либо выгоду из близости к ним (порожденной сначала службой Вындомских в полку старика Хованского во время многих походов). 17 Сентября 1682 года как боярин кн. Иван Андреевич, судья приказа Надворной Пехоты, так и сын его боярин кн. Андрей, судья Судного приказа, были в один и тот же день и обвинены в покушении на истребление царской семьи и на захват престола, и осуждены, и казнены. Стрельцы, со дня бунта 15 Мая бывшие господами положения, вскоре после казни Хованских были подавлены, принесли повинную и усмирились; князья Иван и Петр Ивановичи Хованские были отправлены в ссылку; некоторые из стрелецких вожаков казнены. Между тем, по челобитью Софийского сына боярского Саввы Боровитинова на насильственный увоз у вдовы Евфимьи Спазиной имущества ее мужа, сына боярского Софийского же Федора Спазина, Марком Вындомским, у последнего Новгородским воеводой боярином Иваном Бутурлиным и дьяками Борисом Остолоповым и Сем. Прокофьевым велено было забрать поличное и все бумаги, какие найдутся. Как рассказывали потом Новгородцы в одной челобитной, был и раньше случай обыска Марка, для чего в деревню его отца был посылаем сотник Кондратий Саврасов со стрельцами, но когда они, не доехав 30 верст, начали в Пашском погосте подводы переменять, то, узнав про цель их поездки, крестьянин зятя Вындомских Семена Судакова деревни Посада, Онуфрий Тимофеев Пулехов, дал Марку весть — и Марк коробью с письмами отослал в церковь с крестьянином своим Иваном Суйжутовым: «а какие он письма хоронил», писали челобитчики, «и мы про то не ведаем» ²¹. Но на этот раз, в 1682 году, при обыске Марка нашли вышеизложенные письма его отца, на которые Иван Васильевич Бутурлин обратил особое внимание и велел «ево сыскать в приказную палату и распросить». На допросе этом Тихон Андреевич показал между прочим, что писал сыну руководясь обещаньями кн. И. Хованского и примером Московской [181] «надворной пехоты» (как были тогда переименованы стрельцы) и заявил, что сыновья его люди бедные, беспоместные и безвотчинные, служат с 1664 (7172) года и ничем не пожалованы, тогда как на самом деле — писал Бутурлин Царям Иоанну и Петру Алексеевичам, — за ними в Новгородском уезде есть и поместья и вотчины. «И я, холоп ваш Ивашко», — доносил он, — «за такие плутовские и в мятежное время посылные на возмущение стрельцом и за науку челобитья грамотки велел Тихона Вындомского и сына его Марка в приказной палате держать за крепким караулом до вашего, Великих Государей, указу». Указ не замедлил; состоялся он в бытность Государей в Троице-Сергиевом монастыре: 20 Октября 1682 г., выслушав «отписку» Бутурлина «в комнате», Великие Государи указали и бояре приговорили сослать Вындомских «за такое их воровство, Тихона и детей ево Марчка и Вавилку и иных, что у нево есть, и з женами их, из Великого Новгорода в ссылку в Сибирь в дальные городы; а послать ево Тихона с Марчком в розные городы; а поместья их и вотчины отписать на Великих Государей».

Труд всей жизни Тихона Андреевича Вындомского, порочной и преступной, был разрушен; богатство его и его семьи перешло в чужие руки — и руки вражеские: его именья выпросили себе дьяк Василий Григорьев Семенов да Иван Палицын; служебная будущность его сыновей была также подорвана. Едва-ли не тогда и постиг слишком семидесятилетнего старика паралич левой половины, усугубивший тягость его жизни в изгнании.

Вындомские лишались многого, — к тому времени они были положительно богаты. Земельные владения их находились, кроме Обонежской пятины, и в других, например закладные вотчины были у Тихона Андреевича и в Водской пятине, в Егорьевском Лубенском погосте, и в Михайловском Щепецком погосте Шелонской пятины. Все их владения вместе превышали тысячу четвертей. Одному дьяку Семенову и в одной Обонежской пятине было дано в вотчину из земель Тихона и сына его Федота 585½ четвертей. В усадище Тихона Андреевича в Имоченском Наволоке, Имоченского погоста, полученном по разделу его с братом Тимофеем 30 лет перед тем, к 1683 году, когда [182] отдельщик Обонежской пятины, подъячий Новгородской приказной избы Фед. Никитин, отделил Семенову поместья и вотчины Вындомских, количество построек выросло вдвое. Здесь были: на дворе — горница с комнатою на жилых подклетях; напротив их — повалыша о трех жильях; между ними сени да горница черная на жилом подклете, да горница белая на жилом же подклете; два сушила, под ними два погреба; мшеник; 4 конюшни; 2 двора скотинных; поварня; людская изба; 10 житниц людских; мыльня; за двором стояли две житницы. Дворовых людей мужеского пола жило тут 26 человек ²². Все это, а равно огромное количество всякой движимости, свидетельствует о том, что между бедным Новгородским служилым людом Вындомские должны были колоть глаза своим достатком, хотя крестьян у [183] них и было немного — всего Тихон Андреевич имел в Новгородском и Гдовском уездах в 1681 г., по показанию его сына Кузьмы, 26 дворов ²³.

Наказание, понесенное Вындомскими за сравнительно с другими их деяниями невинную попытку половить рыбы в мутной воде Хованщины, несомненно явилось возмездием и за все их прежние преступления на поприще стяжания. Если ранее даже грабеж казенных денег (кружечного сбора у головы Исакова) влек для богатого приказными друзьями Тихона Андреевича лишь обязательство возвратить эти деньги без всякого наказания за их присвоение, то теперь сразу отлились волку слезы всех обиженных им овец. Не только хитер был он, но и умен; слабые стороны своих современников подмечал как никто, знал, кого чем и как взять. Не даром съумел он, ничтожный сын боярский, стать близким к старому Хованскому, вхожим к Шереметеву, к митрополиту Новгородскому и другим сильным людям. Но если силу своих покровителей и слабость своих противников этот опытный хищник учитывал и верно, одну ошибку он всетаки совершил: не учел значения своей дурной славы. Двукратные жалобы на него Новгородцев всех пятин не могли, даже и в тот век всесилия приказных дельцов, мрачившего общественную совесть, не потрясти ее, не поразить внимание числом жалобщиков, не стать предметом разговоров и любопытства. Нет сомнения, что о Вындомских били наслышаны как думный дьяк Украинцев, докладывавший у Троицы Государям и боярам отписку Бутурлина, так и эти бояре; оттого приговор и был постановлен без всякого следствия, без проверки воеводского донесения, без предоставления Вындомским возможности оправдываться: просто на просто, чаша переполнилась.

Если же приговор этот покарал вместе и виновных, и невинных (например, подверглись ссылке сыновья Вавилы Тихоновича, один трех лет, другой — одного года), то таков был тогдашний обычай. Всего любопытнее то, что исполнен приговор был неточно: Вавила, даже по имени в нем названный, от [184] ссылки освободился. Чем это было вызвано? Совершенно неизвестно, но разумеется не тем, что он был, по всей вероятности, неповинен в попытке отца провести его в головы стрельцов Новгородского приказа и, может быть, даже не знал об ней: ведь еще невиннее были первый и четвертый из сыновей Тихона, Федот и Кузьма, да и все жены и дети, подвергшиеся ссылке. Между тем, Вавила ранее того вынес это же наказание за собственную свою другую вину — и именно он был теперь почему то пощажен! Не мирится тогдашний быт с современными нашими понятиями.

Как бы то ни было, но в Сибирь были отправлены, кроме главы семьи, его жена, его старший сын Федот с женою и пятью детьми, второй — Марк — с женою, Вавилины жена и оба сына и младший, холостой сын Тихона Кузьма.

III.

21 Октября 1682 (7193) г., т.-е. на другой день после доклада Украинцева и приговора, был написан указ Новгородскому воеводе Бутурлину с товарищами об отправлении Вындомских в ссылку. Послать их велено было до Соли-Вычегодской с крепким караулом из Новгорода, а у Соли отдать тому, кто будет прислан с Москвы из Сибирского приказа. 22 Октября этому приказу сообщил Новгородский, какой состоялся 20-го приговор и какие распоряжения он должен отдать. 25 Декабря отправлена грамота Сольвычегодскому воеводе кн. Як. Вяземскому, а 17 Февраля 1683 г. последний донес в Новгородский приказ, что сотник Новгородских стрельцов Иван Рябинин доставил к Соли Федота, Кузьму, жену Вавилы с детьми и жену Марка, а Тихон, Марк и Вавила Вындомские не привезены, и просил запросить об них Сибирский приказ, а ему указать, посылать ли прибывших далее. В Новгородском приказе выписано, что Ярославские воеводы Ив. Аничков с товарищами доносили от 20 Декабря о том, что у Новгородского «кормового» Куземки Меркурьева они Тихона и Марка приняли и к Соли отправили, скованных, с Ярославским приставом Ив. Леонтьевым и [185] провожатыми, а Вавила, по отписке из Новгорода, не прислан потому что там не сыскан. Дьяком Семеном Румянцовым помечено: послать грамату в Соль Вычегодскую об отдаче Тихона Вындомского с семьею Сибирянам атаману Мих. Злобину с его подчиненными, для отправления Тихона с женою, невестками и внучатами в Тобольск, а Марка с женою и детьми — в Енисейск, и велеть держать их с великим опасением и к Москве и в города никуда не отпускать. Такого содержания грамата была послана также боярину кн. И. Б. Репнину с товарищами в Сибирский приказ 26 Февраля 1683 г. ²⁴.

Согласно сему, Вындомские были водворены в Тобольске, за исключением Марка, поселенного в Енисейске, и жены его Марьи Григорьевны, не вынесшей тяжелого, продолжительного пути и умершей в городе Нарыме. Жилось им в ссылке, надо думать, нелегко. Трудно предположить, чтоб им, при внезапно постигшем их погроме, удалось собрать и захватить с собою большие деньги, а нужда была для них новостью. Успели они только попрятать на родине много всякого добра своего. В Александрове Свирском монастыре, столь давно им близком, был поставлен (когда именно — точно неизвестно, но при игумне Гермогене и платяном старце казначее Игнатьи Бархате) сундук черный «меньшой ворваней» Тихона Андреевича со множеством ценного, золотом и серебром отделанного, мужского и женского платья, с дорогими меховыми одеждами и шубами, одеялами, ковром персидским («кизилбашским»), с 77 тетрадями «книги писмяной Грановграв» (т.-е. Хронограф), с топориком «с финивтом цветным», который дошел даже до последнего Вындомского ²⁵, и иными вещами. А всего в Александрове монастыре хранилось 4 сундука, как записал Вавила Тихонович. Он же записал, что «у Аврама» (вероятно, Абрама Тимофеевича [186] Вындомского) поставлен «сундук с платьем», им перечисленным, другие же ценные вещи оставлены, «в церкви у Фрола и Лавра», «у Бориса Уварова», «у Василья Шульгина в Новгороде», «у Василья ж зятя Шульгина», «у Тимофея в Нове-городе», «у Петра» (может быть, Петра Ивановича Скобельцына, почему-то доводившегося племянником Тихону Андреевичу), «на Рыбежни у Обросима», «у Ондрюшки Лешево».... «у Силки Новинского»... «отдана Матрене» (очевидно, Матрене Тихоновне Вындомской, жене Лаврентия Аничкова)… «а про иконы спросить у Дехи». Эту роспись Сергей Федорович Вындомский переписал 20 Апреля 1826 года, у себя в Деревах, в одну тетрадь вместе с другою рукописью Вавилы Тихоновича, из которой не лишне сообщить здесь следующие извлечения:

«Роспись Федоту брату что им доведетца для своей нужды купить в руских городах, что в Сибири дороже». Следует перечень необходимых в домашнем хозяйстве предметов. Затем идут советы:

«В Тобольск вы приехав, Федот брат, будет вас так просто не станут пущать — все говори, и вы милости просите, чтобы взять по вас до указу порушная запись, а порутчики по вас будут дворяня, кои мне знакомцы и батюшку. А стать бы вам для воды где полутчи под горою, что вода близко, а на горе вода далече ²⁶.

«В Тобольску дьяк Алмаз Иванович Чистой — и тот мне знаком и ко мне, как я был в Тобольску, добр был.

«Из дворян, хто будет есть в городе, и все знакомы и ко мне были добры: Алексей, Ларионов сын, Толбузин, Иван да Онисей, Михайловы дети, Ушаковы, Федор, Яковлев сын, Шульгин, Василей, Степанов сын, Тутолмин, Борис, Иванов сын, Струнин, Алексей, Дмитриев сын, Выходцев, Иван да Яков, Ивановы дети, Неприпасовы, Сергей, Иевлев сын, Кубасов ²⁷ и з детьми, Андрей да Ортемей Обольяниновы и иные [187] многие все знаемые горазно и дружны ко мне были; Иван, Макарьев сын, Галасеин — то наши Москвичи: Филипп, Дмитриев сын, Федорецкой, Иван, Ефимьев сын, Парфеньев (Наталья ²⁸ у него детки крестила), Леонтей, Васильев сын, Редриков, Василей, Савин сын, Турской; а иные сами узнаете, кто каков, да раскажут; толки не родственые друзья.

«Из приказной палаты из подьячих Максим, Семенов сын, Слонов: тому вас принимать будет, разрядного стола он. Денежного стола — Осип, Степанов сын, Полутов; Степан, Федоров сын, Акилов; Степан, Андреев сын, Шишкин; Самойла, Евдокимов сын, Витезев; Максим, Романов сын, Романов; Тихан да Иван Сумородцкие; Степан Яковлев; Федор Бекищев. Хлебного стола — Иван, Герасимов сын, Евтюгин, Кожан он же. В есашном столе Алексей Лихачев да Иван Лосев. Да и все подъячие ко мне были добры.

«Из посацких людей Лазырь, Потапов сын, Шапошников мне кум и батюшки знакомец великой еще в Илимском, да Дементей, Григорьев сын, Кривой Ступин.

«Из Стрельцов и ис казаков великия мне друзья и знакомы горазно дружны: Тарас, Иванов сын, Смольянинов с братьями; Матвей, Семенов сын, Княжей; Петр Сидоров; Хардам Хинзев; Иван Кондырев, наш Новогородец; Костентин, Степанов сын, Полутов, Борисов ныне зять, а мне тоже зять, я ево женил, — Наталья все ведает.

«Да спрашивайте о всем у Марины, да у брата у Богдана, да старика Матвея: они все у меня знали и про все ведали, хто каков ко мне советен, да и Наталья помнит. Только живите смирненько да со всеми дружно, а как от них увидите любовь, так и вы с ними станете жить и знатца».

Далее идут советы: распросить, сколько Вындомским, по Государеву указу, назначено денег и корма, в какой чин они назначены и что окладу — у подьячего Слонова; съехавшись с Абрамом Богдановым Мантуровым, посланным с богомольными граматами, занять у него денег, ибо он Вавиле брат [188] названный, так дружно они жили в Тобольске, и долг этот Вавила отдаст ему на Москве; дорогою купить мальчика лет пятнадцати и взять на него крепость, и т. п. Затем следует список долгов: между прочим, Степану Шамшеву за 18 рублей была заложена узда с пахвями, на тесьмах, золоченая, две чашки серебряные, братина серебряная золоченая ²⁹.

Благодаря усердию С. Ф. Вындомского, переписавшего эту, с тех пор утраченную в подлиннике, рукопись Вавилы, сохранились таким образом точные сведения об обществе, в котором он вращался в Тобольске и часть коего застали здесь, конечно, его родные. Большинство поименованных им лиц жили там, разумеется, тоже не по доброй воле, — если же служили или состояли в посадских людях, то благодаря тому, что ссыльных записывали в то время на местах ссылки в то же сословие, к какому они принадлежали на родине, предоставляя им, следовательно, заниматься в местах изгнания наиболее привычным им занятием. Надо думать однако, что для определения положения каждого ссыльного требовался тогда особый указ, почему Тихону Андреевичу и пришлось вскоре по прибытии в Тобольск хлопотать о таковом. В поданной им челобитной он, ссылаясь на многие свои службы, тяжкие кровавые раны, боевую смерть нескольких предков, службу четырех сыновей и страдания, вынесенные в плену старшим из них, жаловался на неимение средств к существованию, за отобранием от него имений и якобы всего имущества, и просил назначить ему с сыновьями оклады и разрешить всей семье жить с ним в Тобольске. Челобитная эта возъимела успех и в последней своей части, быть может благодаря тому, что, по приказу отца, Вавила Тихонович поселился в Москве и неустанно ходатайствовал за родных, причем сперва ходил «за Марка и за его дело», когда тот был в ссылке «в Генесейски», то-есть, очевидно, хлопотал о переводе его к отцу и братьям в тогдашнюю столицу Сибири — [189] Тобольск. 11 Октября 1683 года был отправлен сюда, а 15 Декабря доставлен царский указ боярину и воеводам князю Алексею Андреевичу Голицыну с товарищами о повелении всем ссыльным Вындомским «быть в Тобольску в детех боярских в одном месте» и об учинении им окладов: Тихону — деньгами 9 рублей в год, хлеба и овса по 9 четвертей, соли 3 пуда, а сыновьям его по 7 рублей, по 7 четвертей ржи, 7 четв, овса и 2 пуда соли в год каждому. Марк этим однако не удовольствовался и нашел себе особые служебные занятия, о чем будет сказано ниже сего. Что же касается до прочих Вындомских, то много лет продлилось пребывание их в Тобольских детях боярских, и хотя Вындомские и жили в сравнительно большом городе и в обширном кругу им подобных, по конечно только и мечтали, что об освобождении и возвращении на родину. Челобитная об этом, поданная ими по случаю рождения царевича Алексея Петровича, осталась без последствий; они все-таки не утратили надежды покинуть когда-нибудь печальную страну изгнания. Вавила прожил все эти годы в Москве (неизвестно с чьего разрешения и в каком звании) и «по писму граматок руки» отца «добывал из ссылки» его и братьев «и спродал с себя и с жены своей приданое платье» (на 219 рублей 28 алтын 2 деньги) «и все издержал». Продавал он также отцовские «платье и всякую мелочь», заложил гостю Гавриле Никитину в 191 рубле отцовские платье, серебряную посуду и сабли... Велико было московское взяточничество, велика и волокита. Последние гроши брали с Вавилы, а семья его все продолжала томиться на холодной окраине, откуда Тихон Андреевич еще в 1689 г. писал Царям Иоанну и Петру и Царевне Софье слезную челобитную об освобождении. Излагал он в ней, что служил их деду, и отцу, и брату и им «лет с шездесят и больши всякия ваша Великих Государей службы с вашими Государевыми з бояры и воеводы, с приезду и до отпуску, и на многих ваших Государьских службах на боех изранен многими тяжелыми ранами»; писал он, что убито в сражениях из рода ею, Вындомских, дед его родной, трое дедов двоюродных, дядя родной и родной брат; упоминал про службы четырех своих [190] сыновей. Уверял он, что в граматках его к сыну Марку, за которые он с семьей подвергся ссылке, писанных «от простоумия», «никакова злодейства и измены и воровства не писано» и «от тех граматок... никому ничего ни в чем не учинилось»; напоминал, что во всяких делах во всем, по указам, бывает розыск, а его сослали «без розыскания и сыску», единственно по отписке боярина Бутурлина; заявлял, что писал он те граматки своею рукою, сыновья же его про то ее подозревали, быв тогда (понятно, кроме Марка) «в деревнишках от Москвы семьсот верст, а от Великого Новагорода триста верст». Описывал он бедственное свое с семьею положение; писал про свою дряхлость, «паралижную болезнь» левых руки и ноги, косноязычие и слепоту, про обет, данный им, постричься в Александро-Свирском монастыре и про вклад, туда для этого некогда внесенный. «А в чем я, холоп ваш, прогневал Бога и вас, Великих Государей», — так заключал он эту челобитную, подписанную собственноручно, — «и за вину мою, холопа вашего, четыре сынишка мои и внучата заслужат вам, Великим Государям, головами своими».

Бескорыстно ли, нет ли, но доложена эта челобитная была и вероятно умело поддержана, ибо успехом увенчалась: вины Вындомских были признаны искупленными наказанием, ими понесенным, и в конце 1689 г. новый Тобольский воевода Алексей Головин донес, что во исполнение царского указа об освобождении из ссылки Новгородца Т. Вындомского с женою, детьми и внучатами они в Ноябре к Москве отпущены. Через некоторое время, поспешивший на встречу им неудачный ходатай за них Вавила Тихонович имел утешение обнять их в городе Ярославле, где с ними съехался.

Отпущенные «к Москве», Вындомские поторопились однако вернуться в родную Новгородчину, хотя тут в бесчисленных прежних их имениях хозяйничали теперь новые вотчинники и помещики, — торжествовавшие над ними враги их. Но был в колыбели их рода, Пречистенском Имоченском погосте, на Ояти, один доступный им дружественный уголок, и тут то и поселился ветхий Тихон Андреевич — в доме племянника своего [191] Абрама, сына родного брата его Тимофея Андреевича. Последний, получив в 1653 г. по разделу с ним пустошь Садилову, обстроился здесь, тогда же женившись на Ирине, вдове Федора Резанова, принесшей в приданое второму своему мужу в 1653 (7161) г. прожиточный свой жеребий в Глоховом Наволоке и в дер. Резановщине, Рождественского погоста. Служил он обыкновенно вместе с братом: был с ним под Псковом в 1650 г., а при поражении под Ляховичами, на Полонке, отряда кн. Ив. Андр. Хованского пропал без вести и считался убитым, но через 6 лет, в 1666 г., брат его показывал, будто он оказался в плену и еще жив. Когда и где он умер — всетаки не известно; много позже сын его утверждал, что он был убит на Полонке, а не взят в плен.

У Абрама Тимофеевича прожил его увечный дядя недолго, но успел испытать еще горе — кончину подруги пятидесяти последних лет его бурной жизни, Степаниды Степановны. После того, его недюжинные силы, преодолевшие столько забот и тревог, здесь, на покое, изменили более чем осьмидесятилетнему старцу: 17 Декабря 1691 г. он скончался на руках любимого своего сына Вавилы и погребен в том самом Александро-Свирском монастыре, где хотел, но не успел постричься, — упокоившись в роще близ сестры своей Анны Андреевны Карсаковой и ее мужа.

Но составить завещание он успел, и любопытное, еще 24 Декабря 1690 г. Душеприказчиками он назначил всех четырех сыновей и духовника своего, Имоченицкого священника; распределил между сыновьями, невестками и семью внучатами образа свои, которых у него сохранилось очень много, почти все окладные, а некоторые в киотах и со створами; погребсти себя он приказал в монастырской роще Александро-Свирской пустыни и отпеть собором, и над гробом день и ночь читать псалтырь, и раздать сорокоусты в Имоченицах у Николы Верхнеоятского да у Введения Богородицы в Острове ³⁰. Переходя [192] к распоряжениям имущественным, Тихон Андреевич приказал:

1) 9 рублей его долгов по кабалам частным лицам на Москве уплатить поровну всем четырем сыновьям;

2) из долга гостю Гавриле Никитину, заключенного Вавилою Тихоновичем для хлопот об освобождении родных из ссылки, 91 рубль уплатить Вавиле, продав и то платье, серебряную посуду и сабли, которые были заложены Никитину, и все прочее платье и мелочи, остающиеся по смерти завещателя, а остальные 100 руб. уплатить Никитину Марку Тихоновичу одному, «для того, что от него, Марка, те мне беды и убытки учинились, и разорение и братии бесчестие, и ссылка»;

3) долги сыновей завещал каждому из них платить самому за себя;

4) долг Федора Тихоновича Александрову монастырю по кабале в 30 рублей, из коих Вавила уже уплатил 10, платить Федоту, потому что движимость жены его и детей вся в целости отдана ему и ничего из нее не продано и не издержано;

5) Вавиле из своих средств долгов за отца не платить, потому что он 8 лет жил по отцовскому веленью в Москве, в хлопотах о возвращении родных из Сибири, и для этого все свое и женино имущество продал и издержал, и отцовское имущество продавая по его письмам, посылал ему деньги в Тобольск, платил его долги в Александров монастырь и выкупил кабалы, а также выдал сестру свою Матрену Тихоновну замуж за Лаврентия (Степановича) Аничкова, в 1685 году, и дал за ней приданого на 200 рублей;

6) 150 рублей, присужденных с Унковских, употребить на уплату некоторых долгов завещателя и на помин его;

7) 10 рублей по кабале гостю Филатьеву уплатить одному Марку, как виновнику всех долгов отца;

8) Козьме Тихоновичу из своих средств отцовских долгов не платить, потому что «у него, Козьмы, ничего нет и он ничего не ведает»;

9) двумя заемными кабалами Семена Судакова (зятя завещателя) да кабалою в 250 рублей, выданною Семену Ивановичу [193] Перфильем Судаковым и уступленною Семеном за долг, распорядиться, как и многим другим, Вавиле согласно словесным указаниям отца, а братьям в том его слушаться;

10) жену Семена Ивановича Судакова Евфросинью Тихоновну и детей ее всем четырем ее братьям «не покинуть и поберечь от всяких обид»;

11) Марку Тихоновичу заплатить 70 рублей брату Вавиле за приданую жены его шубу на лапках черной лисицы, проданную Вавилой для хождения по делу Марка в бытность последнего в Енисейске, а если Марк не заплатит, то Вавиле бить на него челом Великим Государям;

12) людей старинных и крепостных и полонянников поделить братьям меж собою полюбовно и по указаниям отца, выделив одного человека двоюродной сестре своей Марфе Григорьевне, жене Василья Шульгина, рожденной Скобельцыной, потому что в ее рядной записи Тихон Андреевич некогда записал ей человека;

13) о возврате вотчин и поместий хлопотать всем братьям сообща и в случае успеха поделить их полюбовно «в правду», друг друга не обижая; всем вместе же хранить «писма всякие старинные родственные и вотчинные крепости», жить между собою в совете и любви, без взаимных обид и также жить бесспорно, в любви и совете с двоюродным братом Абрамом Тимофеевичем, под угрозою лишения, за неисполнение в чем либо этого завещания или за ссоры и вражду между собою, милости Божией и отцовского благословения;

14) особо завещано Марку: «А ты, Марк, будет в чем сего моего приказу и сей духовной моей не будешь слушать и будет в чем станешь братью свою Федота и Вавилу и Козму изгонять или изобижать, и от старых своих дел не отстанешь, и за каким дурном учнешь ходить по-прежнему, то не буть над тобою милость Божия и мое благословение от ныне и до века в сем веце и в будущем». [194]

ІV.

Духовной Тихона Андреевича Вындомского, так ярко отравившей разное отношение умного старика-завещателя к сыновьям его, суждено было остаться во многом без исполнения. Челобитную о возврате им вотчин и старых поместий они подали совместно, — конечно без успеха, — но это не помешало им немедленно перессориться, причем в распре не принял, повидимому, участия Козьма Тихонович; старшие же братья, затеяв тяжбу с Вавилою, оправдали холодность, обнаруженную отцом к Федоту и негодующее недоверие его к Марку. Зачинщиком явился, вероятно, последний, но и Федот не щадил обвинений против Вавилы. Здесь уместно сказать, что Федот Вындомский был в то время уже очень не молод; родился он несомненно не позже 1641 г., ибо службу начал уже в 1656 г., в городовых Новгородских дворянах ³¹; побывал он и «в Немецкой Свейской земли» ³², и, в рядах полка кн. Ив. Андр. Хованского, участвовал в победе 1658 г. при Мядзелах и в других боях, причем «многие языки имал». 6 Февраля 1659 года, по челобитной его, учинен ему оклад новичный поместный в 350 четвертей и жалованье 12 руб. ³³, а 27-го того же Февраля по другой его челобитной, где он указывал на службу «родителей» по выбору и по дворовому списку и на свое участие в Мядзедовском бою, он был внесен в дворовый список ³⁴. Осенью 1661 г., когда Хованский — по выражению Мейерберга, знаменитый своими поражениями — потерпел таковое под Кушликами, Федот Тихонович, вместе с сыном Хованского и множеством других, попал в плен, «и в полону в Литве был полтретья годы» «и всякую полонную нужду и мучения терпел»; вымененный «на размену», он вернулся в тот же полк и служил под Псковом и в других местах ³⁵. В 1665 г., при [195] разборе Новгородцев, с 8 Октября, тем же кн. Хованским, было записано, что за Федотом Вындомским в даче не было ни единой чети, а оклад ему был 450 четвертей, и жалованья он получал из четверти 13 руб. ³⁶. По окончании войны, Федот Тихонович за заслуги свои удостоился назначения воеводою в Коротояк и Урыв на место Никифора Ушакова. Здесь ему, однако, не повезло; с самого начала пошли у него неприятности. Прибыв 4 Марта 1669 г. в Коротояк, он там Ушакова не нашел и принял город от замещавшего последнего Тихона Львова, а Урывского острога не принял, ибо по грамоте, полученной 23-го Марта, велено было Усманцу Даниле Сафонову сменить Урывского воеводу Перфилия Каширининова, а самому быть под начальством Вындомского. Ему Федот Тихонович и приказал принять Урыв от Каширининова и всему принятому составить списки, но добиться их никак не мог и вынужден был жаловаться в Москву на это и на то, что Сафонов, вообще, его ни в чем не слушал. По получении донесения Вындомского 20 Августа, из приказа в тот же день было написано полковому воеводе боярину князю Гр. Гр. Ромодановскому, чтобы он поступил с ослушником Сафоновым по своему рассмотрению ³⁷. Вскоре появились однако другие жалобы, — теперь уже на самого Федота: в 1671-м и в следующем годах ему пришлось оправдываться от едва ли не справедливых обвинений в разнообразных злоупотреблениях ³⁸, и по смене с воеводства он других назначений не получал весьма долгое время и жил в деревне под Тихвином. В это время он и женился — на Марье Васильевне Шамшевой, за которою взял деревню на Шоткусе и от которой имел пять детей. Вскоре ему вновь было дано служебное поручение, но незначительное, а именно — в Апреле 1678 г. он был послан от Новгородского воеводы в Обонежскую пятину для скорейшей высылки: стольников, стряпчих, дворян Московских и жильцов в Москву для службы при дворе и встреч послов, а дворян городовых, детей боярских конных и пеших и новиков, в [196] службу поспевших, в Путивль, в полк царевича Василия Арослановича Касимовского; при сем Федоту Тихоновичу поручено било составить об этом записные книги и прислать их в Новгородскую приказную избу. Кстати упомянуть, что он, как все Вындомские, был хорошо грамотен, о чем свидетельствует одно случайно сохранившееся длинное письмо его к брату Марку, из коего видно также, что с ним он был весьма дружен, что был заботливый хозяин и что жил около 1680 г. в отцовском доме в Имоченицах. Перед самой своей ссылкой в 1682 г. в списке дворян Обонежской пятины Федор Вындомский обозначен с окладом в 590 четвертей и жалованьем в 25 рублей ³⁹.

Ко времени смерти отца, Федоту, очевидно, лет пятьдесят отроду уж было. Немногим моложе был и Марк Тихонович, который начал службу еще 29 Марта 1664 г., быв тоже сразу, по челобитной с указанием на службу отца его по выбору и «родителей» — по Московскому списку (?), пожалован в жильцы ⁴⁰. В Сентябре того же года он упоминается в полку окольн. ко. П. А. Долгорукова ⁴¹, а в 1665 г. приехал 25 Мая в полк кн. Ив. Андр. Хованского в Псков и был в походе на Друе и под Борисовым и «в Полской и Литовской и в Немецкой Курлянской землях в есаулах ⁴² и вновь во Пскове ⁴³; а в 1669 г., как выше упомянуто, исключен из жильцов, бит кнутом и велено ему служить по Новгороду. После довольно долгого перерыва снова принявшись за полковую службу, он в 1676-77 годах состоял поручиком городовой роты полка кн. И. Б. Троекурова во Пскове, а с 1679 г. был в Новгородском полку кн. И. А. Хованского «на Украйне» — в Рыльске и Карпове Сторожеве ⁴⁴, после чего 9 Июня 1681 г., по челобитной, снова пожалован в жильцы ⁴⁵. Поместным окладом он и в 1682 г. был еще не верстан ⁴⁶. [197]

После длинного ряда упомянутых выше буйств (не помешавших ему добиться вторичного приема в житье!) очутившись в Сибири, Марк и там съумел выпросить себе службу, — он был в Енисейске, «по приказу боярина и воеводы кн. К. О. Щербатова», судьею, но лишь с полгода, — вероятно, дольше держать его в этой должности оказалось невозможным! Однако, неудачный Енисейский воевода Гр. Вл. Новосильцов решился назначить его писцом по Красноярскому уезду ⁴⁷. Последствия были плачевнейшие: книги, Марком составленные, оказались неверны и пришлось составлять новые, а на него и на присланного с ним из Енисейска подьячего Федора Афанасьева в 1687-8 гг. посыпался град жалоб Красноярцев — служилых, посадских людей и крестьян... ⁴⁸.

Лет на семь моложе Федота был Вавила Тихонович, родившийся 28 Августа 1647 года. Службу, как и Марк, он начал 29 Августа 1664 года, быв тоже сразу пожалован в жильцы, и первые походы совершил тоже в 1665-1667 годах в полках окольн. кн. П. А. Долгорукова и бояр. кн. Ив. Андр. Хованского. 4 Июня 1667 г. был назначен ему и оклад новичный — 350 четвертей, денег 9 рублей ⁴⁹. Не получив еще нн четверти в поместье, Вавила в 1673 (7181) году подвергся пытке и ссылке в Тобольск за какие-то найденные у него «воровские письма», содержание коих остается неизвестным. По этому делу «был принят и сидел за караулом» отец его и производился обыск у Марка Тихоновича, если верить той вышеупомянутой челобитной Новгородцев, где рассказано о спасении Марка крестьянином его зятя Судакова Пулеховым. В чем состояла вина Вавилы — не разыскал Сергей Федорович Вындомский, не раскрывают и архивные документы, ему оставшиеся незнакомыми. Как бы то ни было, постигшее Вавилу наказание подействовало на него благотворно: в Сибири, да и [198] впоследствии, вел он себя очень благоразумно. В Тобольске он добился возложения на него требовавших даже доверия служебных поручений и женился. Человек очевидно без предрассудков, в жены он взял иноземку — дочь покойного полковника Иоганна фон Ремез, девицу Наталью, почему-то именовавшуюся Степановной, за которой мать ее иноземка Анна Микулаевна дала весьма значительное приданое — денег 500 рублей, двор со всяким хоромным строением, скотиною и пр. ценою в 100 рублей и множество ценных крестов, украшений, посуды и другой движимости, по сговорной записи от 27 Мая 1675 г.; а через 2 недели, 11 Июня, вдова полковника поступилась ему и 4 Калмыками, из них двумя крещеными. В следующем же году, 1 Августа поступилась она зятю своему Вавиле за 120 рублей хорошим домом, со многими хозяйственными постройками, в Новонемецкой слободе. Эта поступная была совершена ею в Москве ⁵⁰, хотя Вавила находился еще в Сибири. Ему незадолго до того, 21 Мая того же 1676 года, Тобольскими воеводами бояр. И. В. Шереметевым и ст. И. И. Стрешневым было поручено отправиться из Тобольска на Собскую и Обдорскую заставы надзирать там за сбором таможенных пошлин и наблюдать за проезжими, — в частности, не пропускать через Камень воевод, дьяков и иных приказных людей, едущих из Сибири с мягкой рухлядью (и когда, в виде изъятия, кому-либо разрешалось проехать этою дорогою, как было позволено сыну Березовского воеводы Евсевия Огарева Никифору, то Вындомский бывал особо извещаем об этом; Огарева ему, памятью от 30 Июня 1676 года, велено тщательно обыскать, отпустить и об исполнении донести). Подчинено ему было 55 служилых людей и казаков для охраны заставы, ловли беглых, пресечения разбоев и даже «шатости» инородцев. Можно думать, что вел себя Вавила на заставах [199] одобрительно, так как уже через 2 года после посылки туда был прощен. 23 Ноября 1679 г. выдана ему подорожная от Тобольска до Москвы, на 10 подвод с проводниками и до Тюмени с прогонами ⁵¹. Едва ли возвращение это состоялось без хлопот его отца и без расходов на это, но, как выше рассказано, Вавила впоследствии поквитался с Тихоном Андреевичем. Уже 1 Марта 1680 г. Вавила Тихонович был, по челобитной, снова пожалован в жильцы ⁵², почему позволительно думать, что и вина его, вызвавшая ссылку, была не из важных. В окладе он, впрочем, восстановлен не был, ибо в списках 1682-го и следующего годов значился опять в числе неверстанных ⁵³.

Как уже было говорено, последовавшая в это время ссылка отца и братьев и лишила Вавилу жены с детьми, и обрекла на свыше семилетние неустанные хлопоты сперва о переводе Марка из Енисейска в Тобольск, затем о возвращении всех Вындомских. Позаботился он и о сестре Матрене Тихоновне, которую в 1685 году выдал замуж за Новгородца Лаврентия Степановича Аничкова ⁵⁴ — брата одного из злейших врагов ее отца! Если такой тяжелый человек, как Тихон Андреевич остался доволен его действиями, то можно смело утверждать, что служил Вавила ему и всей семье старательно и бескорыстно; то обстоятельство, что он для этого даже продал (частью — двоюродным братьям Абраму Вындомскому, Петру Ивановичу Скобельцыну и Василью Тютрюмову) множество собственного и женина платья, следовательно дошел до нужды, подтверждается сохранившеюся росписью проданного. Но всего этого было недостаточно, чтобы расположить к нему старших братьев. Они, по возвращении из Сибири, отца покинули, Вавила же присутствовал при его кончине, почему и духовное завещание отца очутилось в его руках, да и по содержанию оно было выгодно ему: оно [200] освобождало Вавилу от платежа из своих средств семейных долгов, да кроме того давало ему простор в разных распоряжениях, изустно переданных ему отцом... И вот посыпался град челобитных двух старших сыновей Тихона и в Судные приказы, и в Новгородский митрополичий, и патриарху Адриану. Сущность многократных жалоб и домогательств Федота и Марка сводилась к следующему. Отец-де их несколько последних лет жизни страдал «паралижною болезнию, почти худо видел, и в разуме, и в речах имел забытие и запность великую, а временем и людей худо знал». При смерти его присутствовал один Вавила Тихонович, который утверждает, что имеет его духовную, но братьям ее не показывает; и видимо ту духовную написал он Вавила сам, «а батюшку было в то время, как писана духовная, и в том числе — было уже не до духовной: самому до себя! И то знатно, что та духовная не прямая и не подлинная». Вавила завладел всеми отцовскими пожитками — иконами окладными и не окладными, и дворовыми людьми, и платьем, и жемчугом низанным и рассыпным, и посудою серебряною и медною и оловянною, и всяким служивым заводом: ружьями, саблями оправными серебряными, чепраками и уздами серебряными, и седлами, и лошадьми, заемными кабалами и всякими крепостями, записями и книгами; распоряжается он всем имуществом самостоятельно, братьям ничего не дает, ни к чему их не призывает и жить учал от них особо. Заявляя об этом, Федот и Марк просили духовную не свидетельствовать; однако в патриаршем разряде было определено 3 Марта 1692 г. «записать челобитье, а духовная велеть положить», и хотя старому подьячему Бессонову за запись челобитной в книгу и было «дано», но едва ли это помогло, так как оспариваемое завещание было писано Имоченицким дьячком при двух тамошних священниках, при Абраме Тимофеевиче Вындомском и при Вонифатии Дементьевиче Карсакове, собственноручно на обороте духовной подписавшихся, почему добиться признания ее недействительности было трудно. Очевидно поняв это, Марк 6 Апреля 1698 года заключил договорную мировую запись с Вавилою, взаимно обязавшись, под угрозой неустойки в 500 рублей, всякие челобитья [201] прекратить и впредь их не возбуждать. Федот же, объяснявший, что, живя до ссылки с отцом и братьями нераздельно, он, занимая деньги на общие надобности, давал кабалы, памяти и росписки на себя одного, но за постигшею семью Вындомских бедою оказывается не в состоянии расплатиться, пытался повлиять на Вавилу посредством обращения к третейскому суду; однако нет сведений, чтобы «третьи» нашли Вавилу в чем-либо неправым и что-либо Федоту присудили.

После того, в жизни старшего брата ничего замечательного не выдалось; Марк же, который уже в 1691 году с умел добиться ничем не заслуженной им чести пожалования в дворяне Московские ⁵⁵, снова обратился к полковой службе и в 1696 г. был в Белгороде и в походе, в полку боярина Б. П. Шереметева ⁵⁶. Женившись вторично, он приобрел в Новгородском уезде усадище Липну (вблизи сестры своей Судаковой, муж которой был помещиком усадища Шендовичей, посадов и деревень на реке Паше и деревни Маркова в Липенском погосте, которую он продал в Тихвинский Большой монастырь). По показанию Марка Тихоновича, в 1697 году Января 11-го данному, он тут имел «в сдаточном приданом два двора крестьянских, да вопче пополам с падчерицами, с девками Феклою и Агафьею, Григорьевыми дочерьми Арцыбашева, шесть дворов крестьянских и бобыльских», да четвертую долю в одном дворе, принадлежавшем ему с теми ж его падчерицами и с Никитою Арцыбашевым по раздельным письмам. Своих детей у Марка не было ⁵⁷. Умер он лучше чем жил, отчасти искупив темные грехи своего буйного прошлого смертью на бою со Шведами под Васильковым.

Вавила Тихонович почему-то был менее счастлив по службе: разные его челобитные то о пожаловании его в стряпчие, то о назначении его головою беломестных казаков в Исетский острог, — сколько ни перечислял он служеб своих и предков, излагая, что перебиты были в сражениях трое его прадедов, да дед, да дядя родной, — оставлялись без последствий! Жил [202] он преимущественно в Новгороде; кое-что приобрел, ибо в 1713 году сыновья его поделили, очевидно по смерти его, небольшие его поместья и вотчины. Памятником его набожности, а вместе с тем одним из свидетельств об его грамотействе, осталось писанное им любопытное описание пещер Киевской лавры.

Меньшой из братьев, Козьма Тихонович, начал службу тоже прямо жильцом, 24 Декабря 1681 года ⁵⁸, то есть перед самой своей ничем не заслуженной ссылкой, и поверстан окладом до нее не был ⁵⁹. Во время составления его отцом духовной, он был еще холост («да как женитца сын мой Козма», — завещал старик, — «и жену его благословляю образом Умиления Богородицы, окладной»). Женился ли он впоследствии — неизвестно; детей после него не осталось.

Приблизительно ровесником его был двоюродный брат его Абрам Тимофеевич Вындомский, в 1670 году значившийся недорослем одиннадцати лет по Обонежской пятине ⁶⁰ и, следовательно, родившийся перед самым пленом отца, начавший службу в один день с Козьмою тоже жильцом по общей с ним челобитной ⁶¹. Неверстан он был еще и в 1688 году, хотя и имел наследственных 18 дворов крестьянских и бобыльских ⁶² и один общий двор с Петром Резановым еще в 1681 году ⁶³. За заслуги отца, которого ему так и не пришлось узнать, ему еще в 1680 году было дано в вотчину с поместного оклада Тимофея Андреевича, с семисот двадцати четвертей, со ста по двадцати — сто сорок четвертей в Обонежской пятине, а именно в Пречистенском Имоченском погосте Дружининское усадище Садилова и усадище, что была пустошь Мишуковская (20 чет.); деревня Палкин Остров, а Лопотов тож (10 чет.); д. Ларьянов Остров, а Земской тож (5 чет.) д. Мечиничи (10 ч.), д. Маяченичи (6⅔ ч.); много пустошей и [203] частей пустошей (55 четв.); в Введевском погосте на Ояти пол-пустоши — 3⅓ ч.; в Михайловском Тервинском погосте в Рябовичах дер. Лириничи (6⅔ ч.) да пустошь (5 ч.); в Рождественском Пашском погосте усадище, что была дер. Емельцево, Баландино тож, 15 четв.; деревня на Паше реке Ползуново, Пологузово тож, «ныне Бардиншино зовут» (7½ ч.); пустоши в Резановщине (7½ ч.): всего 151⅔ ч., из коих «перехожие» четверти были оставлены Абраму Тимофеевичу в поместье. Из этой вотчины Абрам в 1683 г. дал в приданое за сестрою своей Агафьей Тимофеевной, вышедшей за Ивана, Остальцова сына, Качалова, в выставке в Рябовичах и дер. Лириничах 2¼ чет. пашни. В следующем году Абраму были отделены, кроме поместной вотчины, из поместий его отца в Пречистенском, Имоченском, Егорьевском, Кожельском, Никольском на Сяси, Введенском на Ояти, Михайловском Тервинском, Никольском, Пелужском, Климецком на Волхове на Златыни и в Петровском погостах, — всего, с вотчиною, 295⁵/₆ четвертей во множестве клочков; но еще ранее Абрам Вындомский выменял у Григ. Вас. Теглева в 1681 г., в Никольском Сясском погосте в деревне Пелжицах 15 четв., а в 1683 г. у зятя своего Качалова выменял 5 ч. в Егорьевском Неболодком погосте, у первого на полтрети обжи, у второго на 15 ч. из отцовского поместья, которым он, очевидно, пользовался и владел с самого детства. В 1685 г., когда ему была дана ввозная грамота на все его именья, в них было 297 четвертей ⁶⁴. В остальное время своей жизни, повидимому непродолжительной, он, насколько известно, более ничего не приобрел.

V.

Следующее поколение рода Вындомских состояло из десяти лиц: у Федота и Вавилы Тихоновичей и у Абрама Тимофеевича было у каждого по два сына, дочерей же имели только Федот — [204] Прасковью большую, Домну и Прасковью меньшую — да Абрам, у которого была дочь Матрена.

О ссылке всех семи внучат Тихона Андреевича, вместе с тремя из его сыновей и тремя невестками, в Тобольск — было уже говорено.

Сыновья Федота, начав жить столь печально, и окончили ее, но возвращении из ссылки, трагически.

Степан Федотович, в 1688 году записанный сыном боярским Обонежской пятины, недорослем девяти лет ⁶⁵, очень рано женился на вдове Ивана Федотовича Савина, Марье Ивановне, и взял за ней уже в 1694 году сдаточное поместье ее свекрови Агафьи, вдовы Федота Савина, в Бельском погосте Шелонской пятины, деревню Ренёк с д. Лядинками и множеством отхожих пустошей и рыбных ловель, всего 70 четвертей, да в Быстревском погосте 22¾ четверти в пустошах. 19 Декабря 1712 г. дано ему, по полюбовному договору с Макарием Паженским, именье Марьи Ивановны в Бельском погосте — усадище Белая Горка над озером Сядемером с пустошьми, деревни Олешино и Вяжищи, с пустошьми, да в Дремяцком погосте пустошь Крюково, всего 68 четвертей; в Белозерском уезде, в Черноканской волости, Суцкого стана, полдеревни Савинского с пустошьми — 25 четвертей; да ему же была дана купленная вотчина первого мужа его жены — те же именья, что сперва достались ему от Авдотьи Савиной ⁶⁶. Служил он в 1703 году в полку П. М. Апраксина и был записан в «сотенную службу» без жалованья, по Водской пятине ⁶⁷; но служба и жизнь его оборвались внезапно и рано — он был убит разбойниками, в лесу. В 1713 г. вдове его дано из его поместья 70 четвертей да первого ее мужа купленная и приданая ее вотчины, 97 четвертей, и с ними она вышла в третий раз замуж — за дворянина Василья Иванова Бешенцова, а единственной дочери Степана Федотовича, Агафье, дано 35 четвертей при усадище Ренке, [205] с крестьянами и всеми угодьями, остальные же поместья его даны двоюродным его братьям Федоту и Василию Вавиловичам. Агафья Степановна умерла в девицах в 1723 году, а 17 Марта 1725 г. ее 35 четвертей, с жилым домом, хоромным строеньем и «всякими заводами» даны Федоту Вавиловичу одному, по старшинству ⁶⁸.

Еще печальнее окончилась жизнь второго сына Федота Тихоновича, Алексея: он, женившись на Агафье Неплюевой и едучи от венца, утонул вместе с нею в Неве! ⁶⁹

Сыновья Вавилы Тихоновича были счастливее. Старший, родившийся около 1676 года и названный, — вероятно, в честь дяди — Федотом, с 1692 года служил в городовых дворянах и в выборных ротах до раскассирования последних в 1710 году, когда был «отпущен в дом» ⁷⁰. Далее, он, по некоторым источникам, был 4 Марта 1714 года назначен провиантмейстером на о. Котлин ⁷¹, а по собственному его показанию, данному в Герольдмейстерской конторе в Январе 1786 г., он уже в 1712 г. был по именному Высочайшему указу определен в Александро-Невский монастырь к вотчинным делам управителем ⁷²; по печатным же сведениям он лишь в 1718 г. был прислан Петром Великим в управители части вотчин лавры, а именно получил в заведывание вотчины монастырей Вяжицкого, Хутынского Антониева, погосты (в Олонецком уезде) Егорьевский и Толвуйский с деревнями, всего 544 двора ⁷³, которыми и заведывал до 1725 г., когда «из того монастыря съехал в Новгород и от бывшего губернатора кн. Гагарина определен и был у строения дворцов и у починки каменного пушечного двора коммиссаром по 1735 год» ⁷⁴. [206]

Женат он был на девице Прасковье, дочери Обонежского помещика Захара Петровича Горихвостова, и получил за нею в 1709 г. половину выслуженной ее отцом вотчины и четверть его поместья в Пречистенском Деревском погосте, село Дерева с деревнями и Любуню. В 1710 г. он на четверик своего поместья выменил у Василья Григорьевича Давыдова поместную пустошь Язвик в Спасском Мошенском погосте Бежецкой пятины; в 1713 г. он полюбовно разделил с меньшим братом Васильем наследственные немногие земли и дворовых людей; в 1718 купил у Ив. Горихвостова, за 160 руб., рыбные ловли с сенными погостами в Грузинском погосте; 22 Мая 1719 г. купил за 70 руб. у Ивана Ильича Мордвинова пустошь Крутик (20 четвертей), а в 1724 г. судился с подполковником Василием Григорьевичем Титовым, внуком дьяка Семенова, получившего именья Вындомских, о крестьянине, которого называл старинным крепостным своего рода, тогда как Титов основывал свое право на опале Тихона Вындомского за измену и на отобрании его имений и людей. — Кроме того, купил Федот Вавилович у своей двоюродной сестры Судаковой, дочери Евфросинии Тихоновны, дер. Посад, в Пашском погосте ⁷⁵. Об унаследовании им части поместья Степана Федотовича и имений его дочери было уже говорено. Богатства он все-таки не приобрел, — всего у него в Новгородском уезде было 70 душ ⁷⁶.

Брат его Василий родился около 1681 года, а служил, по его показанию, данному 3 Сентября 1722 г. в Военной коллегии, с 1700 г. в сотенной службе; в 1701 г., по разбору кн. Меньшикова, написан под Шлюссельбургом в выборную роту, при которой тут же и зимовал; в 1703 г. был в походе против Шведов в Корельском уезде, числясь по Водской пятине, без жалованья, в полку Апраксина ⁷⁷; «в том же году по взятье Канец, как построился Питербурх, оставлен и зимовал под Питербурхом», откуда ходил в поход к Выборгу на железные заводы и к Новой Кирке на шведскую крепость, которая [207] и была тогда взята; тогда же участвовал в поражении 300 Шведов, стоявших на заставе в 12 верстах от Выборга; тогда же участвовал в походе из Петербурга к Выборгу на Пантульскую мызу. В 1704 г. участвовал в аттаке и взятии Нарвы, затем в походе к Ревелю. В 1705 г., по разбору Брюса, назначен прапорщиком в Луцкий драгунский полк и был в походе 1706 г. под Выборг; в следующем году — в битве у деревни Курели; в 1708 г. произведен в поручики и, находясь в Польше, участвовал в поражении и пленении шведского полковника Бренда у реки Гави и в битве близь Ракоболи, а потом в бою против генерал-поручика Либекера при переходе его через Неву и в битве под Копорьем; в 1710 г. участвовал в аттаке и взятии Кексгольма, затем командирован в Выборг под начальство бригадира Чернышева на 10 месяцев и послан «во многие партии»; в 1711 г. произведен в капитаны и служил в том же Луцком полку безотлучно по 1721 год, когда доктор Севаст нашел у него на ноге цинготные раны, которые лечению не поддались. 20 Сентября 1723 г. он, в виду этого, был от службы отставлен, с чином маиора ⁷⁸. Отпущенный в свой дом, он через 10 лет был вытребован в Сенат, для определения в службу, но так как не только за это время не излечился, а даже стал косноязычен и дряхл, то и подал в Мае 1733 г. прошение об отставке ⁷⁹, увенчавшееся успехом. В современном ему списке маиоров об нем сказано между прочим: «1723 г. Октября 15, Василий Вавилов, сын Вындомский, 42 лет, крестьян в Новгородском уезде 2 двора...., а в 733 г., по приговору сенатскому, от дел отставлен». Женат он был дважды: 1) на Путиловой (?), 2) на Вассе Петровне Чертовой, уроженке Солецкого погоста, жившей обычно, во время бесчисленных походов мужа, у деверя в Деревах. «Умер в 1735 году, сказал гвардии прапорщик Максим Вындомский», — говорится про Василия Вавиловича в помянутом списке ⁸⁰. [208]

Представители младшей ветви рода, сыновья Абрама Тимофеевича, звались Феоктист и Дмитрий. Оба они в списке недорослей Обонежской пятниы, предназначенных в полковую сотенную службу, были показаны в 1697 году «в службу поспевшими» ⁸¹, после чего Феоктист и служил в ней, без жалованья, в 1703 году ⁸² и вероятно долее, а в 1713 году и позже служил дворянином при Адмиралтействе ⁸³. Женат он был на княжне Ирине Васильевне Мещерской, которая 22 Июня 1713 года продала своему брату князю Михаилу Васильевичу приданую свою вотчину в Новгородском уезде, в Бежецкой пятине и Устрецком стану, в д. Клинске, с одним крестьянским двором, за 67 рублей ⁸⁴. 24 Декабря 1713 года Феоктист Абрамович разделился с братом Дмитрием, причем было определено, чтоб Дмитрий владел прожиточным поместьем своей, тещи Марьи Панкратьевны Белеутовой, в обеих половинах Обонежской пятины, которым по ее поступке до тех пор пользовался Феоктист, равно как вотчиною Дмитриевой свояченицы, девицы Евдокии Михайловны Белеутовой (в Пашском Кожельском погосте в Пяко-озере 4 пустоши, 26⅔ четверти); затем, оставшиеся от Абрама Тимофеевича Вындомского 264¹/₆ четверти земли в Обонежской пятине (так как ранее этого раздела 15 четвертей поместья и вотчины в деревне Пелжицах были даны Феоктистом в приданое сестре Матрене Абрамовне, при выходе ее замуж за Ивана Бестужева) были разделены между братьями приблизительно поровну ⁸⁵. Феоктист из своей доли продал внуку дьяка Семенова, Александру Васильевичу, часть Сырецка; остальное все, повидимому, перешло впоследствии в семье его брата, так как Феоктист Абрамович детей не имел.

Дмитрий Абрамович, о начале службы коего выше уже [209] сказано, участвовал в Северной войне в рядах Луцкого драгунского полка, откуда в 1715 году по указу Петра Великого был переведен в солдаты лейб-гвардии Семеновского полка ⁸⁶, с тех пор ставшего любимым полком рода Вындомских. Несмотря на участие во многих походах, он еще в 1732 г. был лишь ундер-лейтенантом, причем служил в Новой Ладоге ⁸⁷; чина поручика добился лишь в 1733 году ⁸⁸, 28 Января ⁸⁹; в капитан-поручики был произведен 21 Марта 1738 г. ⁹⁰, а в походе 1741 года командовал первою ротою Семеновского полка, будучи уже капитаном ⁹¹. Женат он был на девице Марфе, дочери Михаила Степановича Белеутова, которая вместе с сестрами — вдовою Тимофея Судакова Евдокией да девицами Евдокией-же да Евфимией — получила в 1710 году из отцовской вотчины по 30¾ четверти в Егорьевском Пашском Кожельском погосте Обонежской пятины и других местах ⁹². Жена Дмитрия Абрамовича очевидно пережила его, так как в 1765 г. продавала сыну их Максиму часть деревни Маяченичей (в 20 верстах от Имоченицкого наволока), некогда поместья Тихона Вындомского, которая, надо думать, осталась ей после мужа ⁹³.

Следующее поколение этого рода состояло тоже только из 10 лиц. Выше уже была названа Агафья Степановна, умершая в девицах, от которой унаследовал дер. Ренек и другие старший из ее троюродных братьев — Федор Федотович, родившийся около 1730 года ⁹⁴. Ом учился в Шляхетском корпусе с Августа 1741 г. по 18 Октября 1743 г., когда выпущен [210] гардемарином во флот ⁹⁵. Служил он далеко неуспешно, — в 1761 г. он был еще только подпоручиком, но 30 Июля этого года получил назначение во флигель-адьютанты к генерал-адмиралу кн. М. М. Голицыну ⁹⁶. В этой видной должности пробыл он однако очень недолго, — уже 7 Августа 1762 г, он «от службы отставлен вовсе, но, получив от болезней облегчение, просил об определении к статским делам» и, по требованию сенатора, генерал аншефа и над полициями главного директора Н. А. Корфа, определен к присутствию в Главной Полицийместерской Канцелярии, ассессором ⁹⁷. Владел он Деревами и всеми другими отцовскими именьями, кроме деревни Посад на р. Паше, отданной в приданое единственной его сестре Татьяне Федотовне, вышедшей замуж за Федора Ивановича Апрелева ⁹⁸. Имел он всего полтораста душ, как сказано в сведениях об его сыне Петре в именном списке Семеновского полка, составленном в Июле 1775 г. ⁹⁹. Женат был Федор Федотович на Анне Ивановне Горлицкой, про которую последний Вындомский — Сергей Федорович, младший их сын — «для памяти, чтобы не потонуло бы в вечности» — записал следующий любопытный рассказ. Зимою 1774 года поехала она с мужем в Боровичи иа свадьбу одного родственника, а вернувшись оттуда, заболела таким расслаблением, что год была недвижима. Приписали это колдовству Марьи Ильиничны Вындомской (невестки вышеупомянутого Василия Вавиловича) на сливках! Доктора помочь не съумели, но вылечил Анну Ивановну чухонец из-за Невы: она стала ходить и даже очень пополнела. Вскоре однако, навещая сына своего Дмитрия в Кадетском корпусе, она простудилась и заболела рожей, а полицейский лекарь Крестьян Нилус, не поняв ее болезни, вызвал горячими припарками антонов огонь на [211] ее лице; глаза лопнули, и она скончалась в жесточайших муках 1 Октября 1776 года в шестом часу утра, пережитая не только мужем, но и родителями, хотя отцу ее, известному «Академии свободных паук учителю и переводчику» Ивану Семеновичу Горлицкому было тогда 88 лет, и погребена в Деревском погосте у церкви Тихвинской Божьей Матери ¹⁰⁰.

О Татьяне Федотовне Апрелевой в архивных бумагах, касающихся Вындомских, упоминаний не встречается. Это тем досаднее, что повидимому она была первою женой того самого соседа и друга печально знаменитого графа Аракчеева, — генерала Александровских времен, помещика с. Усадища Большой Двор, на берегу р. Сяси, неподалеку от г. Тихвина и от Грузина, о котором упоминается в очерке гр. С. Д. Шереметева «Семейство Апрелевых» («Русский Архив» 1899 г., кн. 2, сс. 254-266); но жена его — вторая? — названа тут Анастасией Ивановной.

Кроме вышеназванных лиц, в этом поколении к потомству ссыльных принадлежали только дети полунищего Василия Вавиловича. В вышеупомянутом списке маиоров об нем под 15 Октября 1723 г. сказано, между прочим: «Детей у него: Ахиллес, 6 месяцев» и прибавлено: «Марта 1-го 729 г. в рапорте из Новгородской провинции показано, что у него в 724 г. родился сын Антон» ¹⁰¹. Эти оба умерли вероятно в детстве, так как в бумагах С. Ф. Вындомского и в составленном им родословии вовсе не упоминаются, тогда как значатся в нем дети Василия Вавиловнча, очевидно родившиеся после 1724 г., Лев и Дарья. Под 1767 годом Лев Васильевич упоминается капитаном и помещиком Бежецкой пятины ¹⁰². Его-то жена Марья Ильинична, урожденная Ушакова, и обвинялась в колдовстве.

Младшая ветвь рода, предки коей в ссылке не были, [212] состояла в то время из трех лиц. То были дети семеновца Дмитрия Абрамовича — Андрей, Максим и Федосья. Последняя была замужем за прокурором Федором Трофимовичем Скобельцыным и владела в Лугском уезде Петербургской губернии селом Игомил и деревнею Сутыли, с пустошьми; умерла она до 1784 года ¹⁰³. Андрей Дмитриевич был женат и имел сына, но вероятно рано умер, как приходится думать и вследствие скудости сведении об нем, и потому, что его сын, Николай, владел деревнею Маяченичами совместно с дядею Максимом, должно быть оттого, что последний с Андреем разделиться не успел. Максим же Дмитриевич прожил долго и жизнь его была очень незаурядна.

Служил он в том же л.-гв. Семеновском полку, где и отец его, благодаря коему был записан туда, сержантом, в 1723 году, т.-е. еще в детстве; однако начал он действительную службу в Новгородском драгунском полку, где произведен в прапорщики 27 Февраля 1736 г. и быстро получил следующие чины: подпоручика — 5 Февраля 1739 г., поручика — 21 Ноября 1740 г., а 25 Апреля 1742 г. пожалован в капитан-поручики Семеновского полка ¹⁰⁴. В это время служба его получила новое, весьма любопытное направление. Незадолго перед тем, по вступлении на престол Императрицы Елисаветы, был издан (28 Ноября 1741 г.) манифест о высылке за границу сверженной правительницы Анны Леопольдовны с ее семьею, во исполнение которого «Брауншвейгская фамилия» была (12 Декабря) отправлена из Петербурга в Ригу ¹⁰⁵; но, как известно, далее крепости Дюнамюнде отвезена она не была: участь ее была предрешена, а этим обусловилась и судьба Вындомского, как, между прочим, рассказано М. И. Семевским в одной из занимательнейших его работ — уже упомянутой « Прогулке в Тригорское» ¹⁰⁶. Трудно отказать себе в удовольствии привести из нее несколько нижеследующих выдержек. [213]

«Максим Вымдонской ¹⁰⁷ в царствование Елисаветы Петровны принимает участие в одной весьма секретной командировке, имевшей тогда для нового правительства России громаднейшее значение: вместе с некоторыми другими лицами, уже капитан-поручик лейб-гвардии Семеновского полка Вындомской (будем писать его так, как теперь пишется эта фамилия) был в том конвое, под прикрытием которого перевезена, в 1744 г., бывшая правительница Анна Леопольдовна и ее семейство, вместе с развенчанным малюткой Императором Иоанном VI Антоновичем, из крепости Динаминд в Раненбург (Ораниенбург), ныне уездный город Рязанской губернии. Здесь злополучное семейство вместе с Вындомским, бывшим в числе его главных тюремщиков, пробыло почти до Сентября 1744 года». (Уместно упомянуть, что когда, в Январе 1744 года, последовало повеление отправить принцессу Анну с мужем и детьми в Ораниенбург и поставка подвод возложена на Вындомского ¹⁰⁸, то он едва не завез «фамилию» вместо Ораниенбурга в Оренбург ¹⁰⁹! Трудно сказать, плохим-ли знанием географии была вызвана эта ошибка, или он случайно ослышался, почему и перепутал эти два тогда новых города, столь схожие по именам, но можно быть уверенным, что когда ошибка его обнаружилась, то досталось от него памяти Петра I, наградившего чисто русский Рязанский край столь нелепым названием имения кн. Меньшикова, как Ораниенбург).

«27-го Июля 1744 года действительный каммергер Николай Андреевич Корф получил указ за подписью Государыни — ехать в Раненбург, взяв с собою Пензенского пехотного полка маиора Миллера, и, оставя последнего верстах в трех пред городом, самому, по приезде туда, вручить, из числа приложенных к сему указу еще двух других, первый лейб-гвардии [214] Семеновского полка капитану Вындомскому, а второй лейб-гвардии Измайловского полка маиору Гурьеву; затем, «припася как наискорее коляски и нужные путевые потребности, отправить Вындомского вперед, для заготовления лошадей, и когда получатся от него донесения о поставке их до Переславля Рязанского, то тотчас, взяв ночью принца Иоанна, сдать его с рук на руки маиору Миллеру, тоже с приложенным особо указом, с тем, чтобы маиор этот ни мало не медля отправился в назначенный сим указом путь». На другой же день, также ночью, взять принцессу Анну с мужем и остальными детьми (двугодовалою Екатериною и годовалым ребенком — Елисаветою), а также с находящимися при них людьми, в том числе штаб-лекарем, и с нужными на проезд и первое время лекарствами, ехать со всеми ими в сопровождении маиора Гурьева, прапорщика Писарева, трех унтер-офицеров и тринадцати солдат к Архангельску, а оттуда в Соловецкий монастырь. — Как ни интересно, однако, проследить путешествие злополучного семейства, которому, как известно, суждено было вместо Соловок поселиться в другой тюрьме — в Холмогорах, тем не менее мы, сберегая место, да и сознавая, что это к делу не идет, скажем в двух словах, что во всем этом печальном эпизоде Вындомской был одним из деятельнейших исполнителей воли Императрицы Елисаветы и лиц, поставленных ею у кормила правления ¹¹⁰.

«Иоанн Антонович, как известно, около 1746 года был разлучен с родителями и перевезен в Шлиссельбург; но Вындомской оставался при «секретной коммиссии» (так на [215] оффициальном языке того времени называлась Брауншвейгская фамилия) до 1753 года».

В это время, а именно 17 Октября 1748 г., ему, произведенному еще в 1744 г. в капитаны Семеновского полка, пожаловано в награду 2000 рублей, — сумма по тогдашнему весьма крупная, — за что он благодарил Ее Величество в письме от 24 Ноября ¹¹¹.

«Был ли Вындомской при этой фамилии в остальное время — мы не знаем», продолжает Семевский, дальнейшее изложение которого неточно: Максим Дмитриевич продолжал оставаться главным приставом при ней в Холмогорах, и между прочим в 1756 г. некая Авдотья Кирова, на допросе ее 23 Марта, показала об армии полковнике Вындомском (этот чин соответствовал его гвардейскому чину капитана), будто он «завсегда пьянствует и чинит великие беспорядки» ¹¹². Это не помешало его пожалованию Императором Петром III в секунд-маиоры Семеновского полка 30 Декабря 1761 года ¹¹³.

Лишь по восшествии на престол Екатерины II окончилась его служба. «Вот» — пишет Семевский — «рескрипт Государыни, ею подписанный (подлинник хранится в семейном архиве села Тригорского):

«Господин Вымдонской! Мы, всемилостивейше приняв в уважение долголетние и верные Нам и отечеству ваши службы, пожаловали вас вечною отставкою от всей военной и гражданской Нашей службы с награждением вам чина генерал-маиорского, и сверх того наградили вас в вечное и потомственное наследное владение из Нашей дворцовой волости в Псковском уезде ¹¹⁴ деревнями, прозываемыми Егорьевская губа, в которой по последней ревизии состоит 1085 душ, о чем в Наш [216] Сенат и особливый уже Указ дали ¹¹⁵, а вам особенно чрез сие объявляем, что Наше Императорское к вам благоволение всегда пребудет. Санкт-Петербург. 1762 года Июля в 29 день. Екатерина».

«Нынешний погост Воронич», — рассказывает Семевский, — «в 1762 году считался в Псковском уезде, в границу которого, таким образом, входила и Воронечская дворцовая волость. Вообще в этих местах было много дворцовых сел, и некоторые из них в начале царствования Петра I принадлежали семейству царицы Прасковьи Федоровны. Тригорское (название, данное селу уже Вындомским) является, как видно из приведенного документа, даром Императрицы Екатерины II Максиму Вындомскому, который здесь поселился, здесь и умер».

Но и на родине образовалось у него не малое земельное состояние, хотя помянутую выше, деревню Маяченичи он продал 20 Августа 1767 г. Новгородскому дворянину Саблину ¹¹⁶. «Все помещичьи имения по Ояти, верст на 85 от Сермакс, до самого Виницкого погоста, принадлежали в прошлом веке помещику Вындомскому, который кроме того владел деревнями по Паше, Сяси и Волхову... От Виницкого погоста до самого верховья жители все без исключения государственные крестьяне, — Вындомский не польстился на такую глушь», писал И. П. Хрущов в статье «О жителях берегов Ояти» ¹¹⁷. Приобретению такого состояния способствовала, вероятно, женитьба Максима Дмитриевича, еще в молодости, на Екатерине Федоровне Квашниной ¹¹⁸, но конечно в гораздо большей степени — служба: помимо изрядного содержания, получавшегося им, и помянутой крупной [217] денежной награды, ничтожность расходов, требовавшихся жизнью в Холмогорах, достаточно объясняют происхождение средств, на которые он мог покупать дешевые земли по родной Ояти. Притом, защищать свои интересы он умел упорно: так, по тяжбе о нескольких имениях с полковником Иваном Степановичем Хвостовым, подпрапорщиком Сем. Яким. Скобельцыным и адъютантом Алексеем Деденевым он добился Высочайшего повеления 26 Апреля 1753 г., чтоб дело эго было рассмотрено в Сенате ¹¹⁹. К Высочайшей власти прибегал он, отличаясь очевидно неуступчивостью, и по другим поводам. Так, в Марте 1754 г. он донес из Холмогор о ссоре своей с капитаном Архангелогородского гарнизона Баранцевым ¹²⁰ и достиг того, что последний был посажен за это под караул, а дело Высочайше повелено 30 Марта 1752 г. рассмотреть в Сенате ¹²¹. Некоторые полезные связи он несомненно съумел образовать; лишь ими и можно объяснить получение им ордена уже после отставки, для чего, конечно, кто-нибудь должен был напомнить о нем Екатерине ¹²².

Несмотря на утверждение Семевского, будто он умер в с. Тригорском, есть основание думать, что погребен он в Петербурге, ибо, во первых, на кладбище погоста Городища, в полуверсте от этого села, где похоронены три поколения его потомков, его могилы нет; во вторых, существует на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры могила погребенного там 1 Мая 1778 года Максима Вындомского, и хотя в почтенном труде В. И. Саитова « Петербургский Некрополь» этот Вындомский назван не Дмитриевичем, а Михайловичем, но следует предположить, что такое чтение надгробия ошибочно, ибо ни по каким документам, а равно и по родословию, составленному С. Ф. Вындомским, не известно не только Максима Михайловича, но и никакого Михаила Вындомского. [218]

VI.

Возвышение младшей ветви рода Вындомских отразилось и на судьбе старшей. Федора Федотовича главный директор над полицией, генерал-аншеф Корф, определил на службу ассессором главной полициймейстерской канцелярии, наверное, по просьбе старого своего сослуживца Максима Вындомского, а это и в денежном отношении поддержало главу рода, и помогло ему воспитать детей и помочь их первым шагам на службе. Было их у него четверо, — все сыновья.

Старший из них, Петр Федорович, родился 19 Января 1757 года ¹²³; начал службу в 1772 г. в артиллерии, но 1 января 1773 г. произведен в сержанты в тот же гвардейский полк, где некогда служили Дмитрий Абрамович и Максим Дмитриевич, а 15 Марта 1774 г. — в подпрапорщики, но вскоре покинул ряды Семеновцев ради гражданской службы ¹²⁴ и достиг на ней чина статского советника. Повидимому, он — тот Вындомский, который, в этом чине, определен в 1796 году советником Лесного департамента ¹²⁵. В 1804 году он состоял при канале при соединении рек Тихвинки и Сомины ¹²⁶. Умер он 5 Октября 1809 года. В разделе родового имения, произведенном его младшими братьями в 1787 году, он почему-то не участвовал: это побуждает думать, что он был выделен еще при жизни отца. Вероятно, ему принадлежала деревня Новоладожского уезда Пельжицы-Старкова, которою впоследствии владела его дочь ¹²⁷. Об нем младший из его братьев, неоднократно названный выше сего Сергей Федорович, оставил следующее повествование, изложенное им на пакете, в котором он хранил [219] грамату 1668 г. о пожаловании предка его Тихона вотчиною в Имоченицах: «Оную я уже нашел в совершенном порядке: то-есть 1792 года еще оная была во всякой бережливости сохранялася. Но как оную взял к себе покойный брат Петр Федорович и яко из нас старший брат или по праву сильного была оная у него, и он любил сохранять вещи сии. Но опосле спустя уже не малое время, то-есть после уже кончины его первой жены, почтенной Анны Семеновны, урожденной Репьевой ¹²⁸, оную так испортил: попал было в Волхов, подмочил и опосле сушил и растопил печать, словом перепортил. Но я уже по кончине его, брата, выпросил к себе».

Второй из братьев, Дмитрий Федорович, рожденный 30 Июля 1759 г., воспитывался в кадетском корпусе, где в Сентябре 1776 г. смертельно простудилась, навещая его, мать его Анна Ивановна. В военную службу он был записан еще в 1767 г. ¹²⁹; в 1787 г. то-есть двадцати осьми лет, был премьер-маиором, — с 19 Апреля 1790 года в Тобольском пехотном полку ¹³⁰. Довольно быстро дослужился он и до чина генерал-маиора, в каковом состоял контролером в счетной экспедиции военной коллегии в 1804 году ¹³¹, затем заведывал военными госпиталями команд С.-Петербургской сухопутной, артиллерийской и инженерной, Гатчинской, Ораниенбаумской и Сарскосельской, в 1808 году ¹³², а по поднятии вопроса о преобразовании военно-счетной части состоял, в 1809 году, членом временной счетной коммиссии ¹³³. 30 Августа 1810 г. он получил орден св. Владимира 3 степени ¹³⁴. Умер он 28 Января 1820 г. и детей не имел.

Третий брат, Николай Федорович, родился 8 Августа 1764 г.; в 1787 году, когда делился с братьями, был еще только сержантом лейб-гвардии Преображенского полка, а впоследствии перешел в гражданскую службу. Едва-ли не он — тот [220] Вындомский, что служил в ведомстве Воспитательного Дома, секретарь д. т. с. Сиверса, произведенный 24 Декабря 1797 г. в коллежские советники, а 18 Марта 1800 г. — в статские советники ¹³⁵. Умер он еще совсем молодым, 14 Декабря 1802 г., и тоже детей не оставил.

Меньшой из братьев, Сергей Федорович, родился 10 Октября 1768 года и лишился матери, когда ему было только 8 лет. Обстоятельство это, всегда отражающееся на воспитании детей, повлияло и на образование его: дочь просвещенного Ивана Семеновича Горлицкого несомненно имела влияние на развитие старших своих сыновей, благодаря чему они, как было показано, и шли по служебному пути вполне успешно. Про деда своего Сергей Вындомский записал: «К сожалению крайнему моему, я был дитя, т.-е. молод, 9-и лет, когда скончался он» ¹³⁶; «хотя очино помню сего наипочтенейшего моего родного деда». Сергей не был повидимому помещен ни в какую школу, так как не выучился даже излагать свои мысли синтаксически правильно, уж не говоря про орфографию, и вероятно поэтому не стал никогда и покушаться поступать на гражданскую службу; военную же он, л.-гв. Преображенского полка, сержант в 1787 г., когда разделился с братьями, покинул уже в чине гвардии прапорщика. Жил он то в Петербурге, то в имении своем селе Деревах, некогда Деревской пятины Новгородского уезда, а в его время Крестецкого уезда Новгородской губернии ¹³⁷, — имении, перешедшем в род Вындомских, как выше сказано, в качестве приданого за бабкою Сергея Федоровича Горихвостовою. Владел он и другими наследственными деревнями, в том числе в Грузине. Состояние его было очень не велико; хозяйство не могло отнимать у него много времени. Отношение его к крепостным представляется патриархальным и человечным: «Вот и на сию писцовую книгу футлярчик сделал мой добрый Андрей сын Степана», надписывает он на простом книжном футляре; встречая при чтении древних [221] бумаг доказательства преданности крестьян помещикам — умиляется и письменно выражает это.

Женат Сергей Федорович повидимому не был никогда ¹³⁸, а умер после 1846 года, оставшись последним в мужском поколении Вындомских, и это обстоятельство несомненно усугубило его рвение к изучению родового прошлого. Очевидно предчувствуя, что недалеко время, когда самая фамилия его совершенно забудется и будет звучать загадкою для тех немногих, кому почему-либо доведется ее слышать, он во вторую половину жизни со страстью отдался занятию, влечение к коему испытывал и раньше, — стал разбираться в семейных бумагах и старался добывать новые сведения о предках. Последние уже давно служили предметом природной его любознательности; на тетради в четвертку листа из 43 листов, им исписанных, озаглавленной: «Родословная Вындомских, собранная мною», читается надпись: «1808 года, как не ранее, я начал сию тетрадь писать и сводить все в ней. И по временам все по маленьку прибавляю». Занятиям его крайне препятствовало сперва неуменье читать старинные почерки, о котором сам он на старости лет заметил (на столпце, заключающем отписку Бутурлина 1682 года, дьячью пометку на ней о ссылке Тихона Вындомского с семьей и грамату о том же в Новгород): «Вот как я мог понимать тогда читанное, ибо, не разобрав, написал исковая. Был я молод и неопытен» — и неверную свою надпись зачеркнул. Но с течением времени, переписав множество столпцов своей «архивы, что в селе моем Деревях на рекн Оскун», он настолько овладел искусством чтения древних рукописей, что даже определял, кем именно из его предков писана та или другая бумага. Подобно этому, и понимание значения древностей развивалось в нем постепенно, не быв привито ему учителями: так, в молодости он продал древний топорик с цветною финифтью, а в старости много жалел об этом.

Позже он с основанием называл себя «почитателем [222] седомаститой старой древности». Он не только берег, изучал и переписывал доставшиеся ему от предков рукописи, между которыми были, кроме чисто-семейных бумаг, и такие как «Сборник слов и поучений» ХVІІ века, «слово Муисия Угрина» XVI столетия, «О святых великоновгородских епископех и о архиепископех и преподобных чудотворцех», «Сибирская летопись Саввы Есипова» и другие; но он и розыскания кое-какие производил, и собирал разные данные: так, для него были переписаны писцовые книги Нагорной половины Обонежской пятины переписи Андрея Плещеева да подьячего Семена Кузьмина 7091 г., с разными приложениями. Покупал он книги исторического содержания, как, например, «Имянной список всем бывшим и ныне находящимся в Сухопутном Шляхетном Кадетском Корпусе Штаб-Обер-Офицерам и Кадетам» (1761 г.). На ней, случайно прочитав в ней, в числе бывших воспитанников, имя своего отца, он надписал: «Купил я оный в 1807 году нечаянно и очень рад, что тут нашему» (роду?) имя и родителя своего, чего не знал, и не думал», а немного ниже: «Увы! и ах нынече 1844 год сему промчались протекло 37 лет, страшно и подумать, а я родился 1768 года. Сергей Федорович сын Вындомский» ¹³⁹.

Обогатившись многими, конечно крайне случайными и отрывочными, познаниями в области русских древностей, он даже принялся за самостоятельные работы по ней. В 1818 году он на 66 листах выписал из разных «обыскных» и «отдельных» отрывки, упоминавшие о лицах из занимавших его служилых родов, причем особо выписал «имена и фамилии родов дворянских» по погостам Новгородского края и присовокупил реестр принятых в Государственный Архив «Старых Дел» писцовых, дозорных, даточных, отказных и прочих разного названия книг. Очевидно, он или сам работал в этом архиве, или тратил свои скудные средства на оплату выписок оттуда. Им же собраны, в рукописи под заглавием «Пречистенского Деревского погоста книга 7-ая», разнообразные сведения о древностях обитаемой им местности: представлен в рисунке и описан [223] находившийся в его селе Деревах, при церкви Успения Богородицы, колокол, вылитый в 1603 году повелением Тимофея, Товарищева сына, Горихвостова; — описаны древний оклад на одной местной иконе; образ с надписью, находившийся в часовне при деревне Любуни Боярской; сделан ряд выписок из древних писцовых книг. Тут же — описание находки в селе Деревах образа Николая Чудотворца с надписью «Моленье Несвитая»; заметка о сношении в Июне 1844 г. с известным археографом, объехавшим, между прочим, в качестве члена археографической экспедиции, Новгородскую и Олонецкую губернию, Яковом Ивановичем Бередниковым, которому он отдавал некоторые свои списки с семейных бумаг; заметка о вратах в Тихвинском монастыре и многие другие. Тут же — дневник совершенной им в 1817 году поездки в утраченное его предками, при их ссылке, родовое гнездо их, «милые сердцу моему» Имоченицы. Любопытны в том же сборнике рисунки: 1) внутренних церковных арок, надписанный: «Я сие снимал с Грузинского вида, а не скопировал с писанного»; 2) церкви с надписью: «Вот церковь старая в Грузине была, но увы! в году 1806, Апреля, сломана»; 3) другой церкви, с подписью: «Каменная старинная церковь, что в Новгороде, Феодора Стратилата на Федоровском ручью, давно стоит без пения от невежества и алчности попов и день от дня разрушается. Жаль всесердечно»!

Остался также от последнего Вындомского труд его «О состоянии местностей С.-Петербурга в ХVІ веке», заключающийся в 55 страницах выписок из писцовых книг, а далее из 54 очень любопытных и местами имеющих научную ценность примечаний (на 18 страницах), объясняющих названия местностей. Эта значительная работа была закончена им в Петербурге 29 Января 1839 года.

Еще более, чем к археологии, пристрастился он к генеалогии. Остались по нем родословия, более или менее им разработанные, родственных ему древних родов Апрелевых, Белеутовых, Горихвостовых, Елагиных, Репьевых, заметки о Шамшевых, Чортовых, Татищевых, а также Мордвиновых, кн. Мышецких и др. (В бумагах же его найдена также [224] рукопись «О роде князей Мышецких», с надписью на обороте заглавного листа: «Выписано мною, князь Петром Михайловым сыном Мышецким, с записки родителя моего князь Михаилы Афанасьевича Мышецкого. Съписано 1816 года в Августе месяце в Сапктпетербурхе». Эту тетрадь, из семи листов, подарил Вындомскому князь Петр Михайлович, о котором первый с грустью и благодарностью отметил на ней, что он скончался в 1824 году в Петербурге и погребен на Охте).

Между источниками, служившими Сергею Федоровичу для его работ, некоторые очень ценны, особенно для истории и генеалогии Новгородских родов, еще столь мало, до сих нор, изученных. Чрезвычайно любопытны два древних списка, разных редакций, знаменитой и поныне совсем еще неисследованной «поганой книги», то-есть писцовой книги Водской пятииы, составленной Дмитрием Китаевым (Новосильцовым) и перечисляющей испомещенных в разных погостах названной пятины, по присоединении Новгородской области Иоанном III «дородным» к великому княжеству Московскому, распущенных по Государеву указу из княжеских и боярских дворов «послужильцов». Один из этих списков, более подробный и содержащий менее неясностей и явных ошибок, нежели все прочие известные варианты означенной книги ¹⁴⁰, перечисляет целых 82 семьи княженецких и боярских слуг, принадлежавшие к родам, из коих не только очень многие заняли впоследствии место средней руки в служилом сословии, как например Карсаковы, Волковы, Назимовы, Хомутовы, Пущины, Шубины, Кашкаровы, Тыртовы ¹⁴¹, но некоторые добились со временем даже знатности и титулов, как Головкины и Муравьевы. Нельзя не пожалеть поэтому, что [225] на собрание бумаг Сергея Федоровича Вындомского все еще не обращается никакого внимания, хотя оно доступно даже не членам Императорского Русского Археологического Общества ¹⁴², коему принадлежит, и хотя так давно указано, в печати, ученому миру превосходной описью Д. И. Прозоровского. Собрание это, равно как часть его, попавшая в Румянцовский Музей, заслуживает издания полностью. Само собой разумеется, что труды С. Ф. Вындомского, лишенного основного образования, имели значение лишь диллетантизма, но богатство и разнообразие сырого материала, более или менее разработанного им и о коем настоящий очерк дает лишь крайне общее понятие, искупает все недостатки этих трудов. Собиратель помянутых бумаг (как следует повидимому называть Сергея Федоровича, ибо между его столицами были и такие, которые он едва-ли унаследовал от предков, а вернее что приобрел, как-то документы ХVІІ столетия, касающиеся Острогожского уезда, и другие), — «гвардии отставной давно прапорщик» Вындомский не мог оставить по себе работ истинно научных; он, например, и на осьмом десятке лет, часто употребляя полюбившееся ему старинное слово «противень», ошибался в его значении, считая его вполне однозначущим словам список, копия; но и за то, что им сохранено, собрано, отчасти разработано и освещено, русская наука должна быть признательна ему и обязана вписать его имя в число немногих современных ему генеалогов и археологов.

В особенности занимало его происхождение и прошлое собственного его рода, к которому он относился весьма пристрастно, а еще более — сентиментально. Как ни любопытен, например, недюжинный облик неутомимого стяжателя и дельца Тихона Вындомского, невозможно однако признать его способным внушать поэтическое вдохновение, а Сергей Федорович стихотворное послание к Тихону написал-таки! Замечания его в прозе, касающиеся этого предка и испещряющие, подобно другим, оборотную сторону или обложки столпцов и тетрадей его «архивы», часто [226] весьма курьезны. На записи И. Б. Бибикова, выданной им Тихону Вындомскому в том, что первый предоставил последнему искать возврата жениной спорной вотчины с обязательством половину ее, в случае выигрыша дела, отдать ему, читается: «Сия бумага доказывает, что Тихон Андреевич был умной муж, знал делопроизводство». На другом документе: «Оная черновая писанная есть руки любезного моего предка Тихона Андреевича Вындомского, и на другой стороне план им самим писанный — в Верхослуцком Никольском погосте, что на Ояти реки, его усадьбы Рекеничь». На жалобе 59 Новгородцев всех пятин, поданной Мордвиновым, надписано Сергеем Федоровичем в разных местах: «Ябеда. — Вот мерзость. Как можно было быть такой злой глупости во всех. Не во оправдание предков, но отдая справедливость, кажется, что и писать такую нелепость было смешно сему Ильи Мордвинову. — Но я ныне, то есть спустя, я думаю, после вышесказанной мною приписки лет близь десятка, дошол или доискался о сем Мордвинове, что после его остались потомки. Вот они и вот и родословная» (далее — сравнительная таблица поколенных росписей Вындомских и Мордвиновых). В другом месте: «Подал сию ябеду какой-то Илья Мордвинов, предок нынешнего Мордвинова Ивана Яковлевича, который украл у нас лошку». О боярине И. В. Бутурлине и дьяке Остолопове дан отзыв такой: «Сии оба, как боярин, так и сей дьяк съделали много зла и криводушения против всех Вындомских Вавилы, Марка, Феодота, Кузьмы и отца их Тихона Андреевича Вындомского. — Погубили злодеи сии напрасно, без вины обвинили, и чрез них лишили милых сердцу моему Вымочениц». Однако, на самой отписке Бутурлина читается суждение несколько более умеренное: «Вот везде и во всякое время были плуты, а паче чиновники. Не защищая моего старичка Тихона, он был умница».

В занятиях родной стариной, тихо и безвестно жил и столь же безвестно скончался последний мужеской носитель имени Вындомских. Отсутствие прямых наследников повело к тому, что книги его, также с его надписями, попали впоследствии к П. П. Пекарскому и, кажется, бывали приобретаемы и [227] букинистами, а бумаги уцелели для науки совершенно случайно и притом едва-ли все ¹⁴³. [228]

К одному с ним поколению (которое, как и предъидущее, состояло из десяти лиц — исключительно мужчин) принадлежали правнуки, как и он, Вавилы Тихоновича, сыновья «колдуньи» Марьи Ильиничны: Алексеи, Капитон и Александр Львовичи. Более замечателен был из них старший, Боровичский помещик, записанный в излюбленный его родом Семеновский полк сержантом в 1773 г,, а действительную службу начавший там же прапорщиком 1 Января 1784 года ¹⁴⁴, впоследствии же премьер-маиор, Боровичский городничий, летом 1797 года, во время ссылки Суворова в его село Кончанское, надзиравший за ним. Итого, дважды в одном веке явились Вындомские приставами при ссыльных, как бы в возмездие за то, что в предъидущем столетии целая ветвь их рода, в два приема, подвергалась ссылке! Видно, на них наказание это подействовало благотворно: и внукам и правнукам завещали они искать свое благополучие исключительно в слепом, усердном повиновении власти!

Из братьев Алексея Львовича, один (и кажется Капитон, переживший двух других), в то время поручик, подверг Боровичский уездный суд ответственности за то, что последний, совершив купчую на продажу Вындомским коллежскому ассесору [229] Висленеву 1524 десятин за 12000 рублей (то есть ниже табели, определявшей стоимость десятины в Новгородской губернии в 10 рублей), недовзыскал пошлины; за это суд поплатился 146 рублями 88 коп. ¹⁴⁵. Если вспомнить, что дед этих трех братьев, Василий Вавилович, имел всего лишь два крестьянских двора, то происхождение столь крупного именья можно объяснить только получением его в приданое. Вероятно, вдовою Капитона Львовича была надворная советница Евдокия Ивановна, владевшая в 1832 году в Боровичском уезде деревнею Савиною и в Крестецком — д. Великою Нивою ¹⁴⁶.

В младшей ветви рода к этому поколению принадлежало три лица; но, для связности рассказа, удобнее сперва перечислить остальных Вындомских старшей ветви, а потом досказать о судьбе младшей.

Хотя Сергей Федорович и пережил всех своих родичей мужеского пола, но колено рода, к коему он принадлежал, не было последним. У него было четверо родных племянников и племянница, все — дети старшего его брата Петра — Павел, Александр, Владимир, Николай и Вера.

Павел Петрович участвовал в первых войнах Императора Александра I в рядах милиции, а в 1833 году был чиновником 9 класса, контролером во временном отделении для поверки счетов о суммах, употребленных в войну с Турцией и Персией; имел медали: золотую милиционную и бронзовую 1812 года, знак за 20 лет службы и орден св. Анны 3-ей степени ¹⁴⁷. Александр Петрович служил в Либавском мушкетерском полку, но 4 Апреля 1810 г. переведен в л.-гв. Уланский полк, командуя эскадроном коего участвовал во взятии Парижа; 23 Сентября 1813 г. он был произведен в штаб-ротмистры, а 17 Ноября 1814 г., по болезни, покинул полк ¹⁴⁸. [230] В 1833 году он был, как и старший брат, чиновником 9 класса, исполняющим должность начальника отделения общего контрольного архива главного управления ревизии государственных счетов, контролером военно-счетной экспедиции ¹⁴⁹. Брат их Владимир, родившийся 16 Июля 1789 года ¹⁵⁰ и в родословии, составленном их дядею Сергеем, показанный третьим, получил 26 Августа 1812 г. орден св. Владимира 4-ой степени ¹⁵¹, позже был подполковником, чиновником 5 класса, управляющим провиантскою частью того же главного управления, и имел тогда знак за 25 лет службы, серебряную медаль 1812 года и орден Анны 2 степени с короной ¹⁵². Умер он 20 Октября 1841 г. и погребен на кладбище Фарфорового завода ¹⁵³.

Повидимому, вдовою его была Марья Васильевна, урожденная Лутохина, статская советница, составившая 27 Декабря 1845 года духовное завещание в пользу дочери штык-юнкера Марьи Саблиной на благоприобретенное свое имение в Лодейнопольском уезде с 38 дворовыми и 31 крепостными обоего пола. Завещание это стал оспаривать Тихвинский помещик Лутохин, и определением Олонецкой палаты уголовного и гражданского суда от 28 Мая 1857 г. наследниками к этому имению были признаны, кроме Саблиной, дети помянутого Лутохина и Дмитрий Аркадьевич Столыпин ¹⁵⁴.

Младший из четырех братьев, Николай Петрович, получил воспитание в Пажеском корпусе. Выпущенный оттуда в 1822 г. прапорщиком Бородинского полка, он служил впоследствии в 22-ом Егерском полку, откуда, будучи капитаном, уволен по болезни 11 Октября 1833 года ¹⁵⁵. В 1841 г. продавались за долг Опекунскому Совету принадлежавшие ему 15 душ в Тихвинском уезде ¹⁵⁶. Все эти братья, по показанию их дяди, [231] были бездетны. Сестра их Вера, замуж не вышедшая, в 1832-м и следующих годах владела в Новоладожском уезде деревнею Пельжицы — Старковою, а в 1833 г. также и усадищем Кулейкою, Тихвинского уезда, которое перед тем (в 1831 г.) принадлежало титулярной советнице Пелагее Дмитриевне Вындомской — очевидно, жене одного из ее братьев, Павла или Александра ¹⁵⁷.

Эта Пелагея Дмитриевна в 1811 г., Декабря 18-го, была подпоручицей и продала мичманше Евдок. Ив. Путятиной 6 душ крестьян с землею, в Келголимском погосте Новоладожского уезда, в дер. Прокшине — за 1000 рублей ¹⁵⁸.

Вера Петровна умерла, в преклонных годах, 9 Марта 1868 г., и погребена на том же кладбище, что брат ее Владимир ¹⁵⁹.

Из Боровичских Вындомских имел потомство, а именно дочь Веру и двух сыновей, только Капитон Львович. Младший его сын, Петр, погиб, как столько его предков, на войне, не оставив детей. Вероятно его вдова — Елисавета, дочь ст. сов. Бориса Ивановича Полякова, штабсъкапитанша, владевшая в 1834 г. в Подольском уезде с. Киевым и дер. Полянами ¹⁶⁰. Старший из братьев, Николай Капитонович, был счастливее. Он, окончив курс в 1-м кадетском корпусе, выпущен 11 Октября 1806 г. корнетом в уланский Его Высочества В. К. Константина Павловича (потом л.-гв. уланский) полк; в поручики был произведен 12 Декабря 1810 г., в штаб-ротмистры 20 Февраля 1813 г. Благополучно избежав опастностей войны и выйдя в отставку 5 Мая 1815 г. ¹⁶¹ ротмистром гвардии, он, как помещик Вышневолоцкого уезда (села Березки и деревень Красновой и Подшевелихи) в 1834 году ¹⁶², 24 Ноября, был внесен в дворянскую родословную книгу по Тверской губернии, притом лишь в III часть ее, то есть не по древности рода, дававшей ему право быть записанным в VI ее часть, а по чину, — с женою Прасковьей Никитичной, урожденной Веригиной, и дочерью [232] Аделаидою, родившеюся 12 Декабря 1825 года. ¹⁶³ Жена его была помещицей Владимирской губернии: ей в 1837 г. принадлежала в Шуйском уезде дер. Толстикова ¹⁶⁴. Дочь их Аделаида Николаевна, единственная представительница своего поколения, была последнею из всех Вындомских обоего пола.

VII.

Возвращаясь к младшей ветви рода, потомкам Тимофея Андреевича и Абрама Тимофеевича, остается назвать сперва лишь трех внуков Дмитрия Абрамовича — сына Андрея Дмитриевича Николая и двоюродных его братьев Дмитрия и Александра Максимовичей.

О Николае Андреевиче уже упоминалось, как о совладельце дяди Максима в Маяченичах; кроме того говорилось и об его свадьбе, бывшей в Боровичах зимою 1774 г., где Марья Ильинична Вындомская «испортила» Анну Ивановну. Женился он на Наталье Михайловне Клеопиной ¹⁶⁵, и единственным известным плодом этого брака была дочь Екатерина, родившаяся 26 Декабря того-же 1774 года. Она была замужем за генерал-маиором Иваном Матвеевичем Бегичевым (родившимся 14 Февраля 1766 г., ум. 23 Декабря 1816 г.). Скончалась Екатерина Николаевна 19 Января 1840 года и погребена вместе с мужем в Петербурге на кладбище Малой Охты ¹⁶⁶. Бегичевы тоже не имели сыновей, а дочерей — двух: Анну и Павлу. Анна Ивановна была замужем за генерал-адъютантом, адмиралом Павлом Андреевичем Колзаковым (род. 18 Июля 1779 г., ум. 1 Сентября 1864 г.), автором рассказов, напечатанных в «Русской Старине» 1870 г. Анна Ивановна Колзакова умерла 3 Января 1879 г., на 73 году жизни, и погребена с мужем в Новодевичьем монастыре в Петербурге ¹⁶⁷. Ее сестра Павла Ивановна была замужем за [233] Яковом Андреевичем Дашковым, русским посланником в Швеции ¹⁶⁸. Граф С. Д. Шереметев в вышеназванном очерке вспоминает Колзаковых, как частых посетителей дома Апрелевых в Петербурге: близость их очевидно должна быть объяснена свойством по Вындомским.

Из двоюродных братьев Ник. Андр. Вындомского старшим был Дмитрий Максимович. По примеру отца и деда, он служил в Семеновском полку, где числился уже с 1748 года. В подпоручики был произведен в 1761 г. ¹⁶⁹, был полковым адъютантом, но уже 29 Марта 1762 г. покинул службу с чином гвардии поручика ¹⁷⁰ и умер бездетным и повидимому рано.

Брат его Александр воспитывался, по семейному преданию, будто-бы в Англии ¹⁷¹; это однако крайне маловероятно, ибо подобный случай был-бы в те годы настолько исключителен, что не мог-бы остаться незаметным и неизвестным летописцам того времени. Основанием этого сказания послужила вероятно незаурядная образованность Александра Максимовича, но его внук Алексей Николаевич Вульф засвидетельствовал в своем дневнике, что приобрел он ее «сам собою» ¹⁷². И, конечно, к характеристике его отца, пристава при «Брауншвейгской фамилии», раззнакомившегося с дубиною своего родителя лишь в зрелом возрасте, доставление сыну образования заграницею прибавило-бы черту крайне неожиданную!

Сын этот был записан в тот же Семеновский полк в 1756 году; в подпоручики произведен 1 Января 1773 г., в поручики — 10 Июля 1775 г. ¹⁷³; состоял в 1777 г. квартермистром в том же полку ¹⁷⁴; «затем в 1778 году был капитан-поручиком», рассказывает Семевский, «а два года спустя уволен в статскую службу с пожалованием чина армии полковником». По поводу осмотренной им в с. Тригорском библиотеки, автор «Прогулки» в это село пишет: «Встарину, как [234] сообщил мне хозяин» (известный приязнью к нему Пушкина Алексей Николаевич Вульф) «библиотека эта была довольно велика и в ней было много книг с дорогими гравюрами: она была собрана отцом его матери, Вымдонским, человеком по своему времени весьма образованным, находившимся в сношениях с Новиковым, едва ли даже не масоном и, как говорят, членом казанской ложи. Вымдонский был прекрасный хозяин, любил читать и весьма хорошо рисовал. Рисунки его хранятся до сих пор в Тригорском». Далее называет его Семевский «главным зиждителем Тригорского, основателем его сада и вообще лучшим хозяином в нем» и повествует: «Наследовав весьма значительное состояние, Александр Максимович составил себе, как говорится, партию, женившись на Марье Кашкиной, дочери генерал-аншефа Евгения Петровича Кашкина, любимейшей питомице Вожжинского, одного из приближенных лиц Императрицы Елисаветы Петровны». Это неверно: женою Вындомского (родившейся в 1745 году, а умершей 10 Марта 1791 года о погребенной в Новодевичьем монастыре, по указанию барона П. А. Вревского) была не дочь, а племянница наместника Екатерины II Е. П. Кашкина, дочь его старшего брата тайного советника Аристарха Петровича Кашкина (родившегося в 1723 году, ум. в Январе 1795 года и погребенного на кладбище Большой Охты ¹⁷⁵). Почему Семевский называет ее «питомицей» Вожжинского — непонятно: воспитание она получила, насколько известно, в доме своих родителей в Царском Селе, и хорошее (между прочим в помянутой библиотеке сохранилась одна книга с надписью, на II томе, «Из библиотеки Марьи Аристарховны Вындомской»: это — «Unterhaltungen mit Gott in den Morgenstunden auf jeden Tag des Jahres» von Chr. Chr. Sturm, 5 Auflage, Halle 1784 ¹⁷⁶). Но к Вожжинскому она действительно имела некоторое отношение, — ее мать и его жена были родные сестры, как видно из бумаг семейного архива Кашкиных из «Камер-Фурьереких журналов» и др. источников. «Все эти связи», — заключает Семевский, — «разумеется, нимало не могли служить «к умалению чести и [235] достатка Вындомского» и как честь, так и достаток его преизбыточествовали».

Более чем вероятно, что знакомство Вындомского с Марьей Аристарховной произошло через ее дядю Евгения Петровича Пашкина, который с начала 1770 года состоял премьер-маиором лейб-гвардии Семеновского полка и, как человек выдающейся образованности и даже сам не чуждый письменности, не мог не обратить внимания на те-же свойства подпоручика Вындомского ¹⁷⁷. Брак Александра Максимовича состоялся, как видно из времени рожденья старшей его дочери, не позже 1774 года.

В превосходном отчете Б. Л. Модзалевского Отделению русского языка и словесности Императорской Академии Наук «Поездка в село Тригорское в 1902 году» (СПБург, 1903 г.) сообщены, между прочим, следующие любопытные и точные данные об А. М. Вындомском, который «после отставки поселился в Тригорском, где и умер 12 Февраля 1813 года; погребен он у церкви в погосте Городище, в ½ версте от Тригорского. Из его литературных произведений в печати известно» (кроме одной хозяйственно-технической «Записки», изданной в Петербурге в 1800 и вторично в 1803 годах) «лишь одно стихотворение «Молитва грешника кающегося», помещенное в журнале «Беседующий Гражданин» 1789 г. ч. II, стр. 22-23» ¹⁷⁸. Неизлишне воспроизвести здесь стихотворение аналогичного содержания, напечатанное названным посетителем Тригорского в приложении X к помянутому его отчету по командировке его туда Академией, хотя-бы для сравнения этого произведения с виршами современного Александру Максимовичу другого поэта из того-же рода — Сергея Федоровича Вындомского.

«Сонет».

«Услыши, Господи, мой стон,
К Тебе я прибегаю,
Тебя прошу, к Тебе взываю,
Хотя превыше звезд Твой трон! [236]
В печали, горести, мученьи
Ты душу укрепи мою,
Простри десницу Ты Свою
И мне подай Твое спасенье!
Пройди, мой глас, сквозь свод небесный
И стань у Вечного пред трон, —
От сердца исходящий стон
Преклонит Господа и мне даст век прелестный».

В этой редакции найдена помянутая «Молитва», переписанная рукой дочери Вындомского, Прасковьи Александровны, Б. Л. Модзалевским в ее альбоме, сохранившемся в Тригорском ¹⁷⁹.

К сказанному об А. М, Вындомском остается добавить немногое. С 1792 года, если не ранее, он, в том же чине полковника, служил Опочецким уездным предводителем дворянства долгий ряд лет ¹⁸⁰; вообще-же занят был более всего хозяйством. Внук его А. Н. Вулъф занес об нем в свой дневник: «Имев большое состояние, долго жил он в большом свете, но наконец удалился и жил в своей деревне в Псковской губернии, где, занимаясь разными проектами, потерял он большую часть своего состояния» ¹⁸¹. У праправнука его барона П. А. Вревского сохранилось клеймо с изображением подсолнечника на щите, увенчанном .шлемом с перьями и окруженном: с одной стороны — тремя знаменами, под коими, сзади щита, лежит львица, с другой же стороны — стоящею на цоколе с буквами А. W. вазою, из которой ростут четыре остроконечных листа; по бокам — попарно связанные буквы А и В, Т и Ф; клеймо овальное. В буквах этих надо вероятно видеть инициалы слов «Тригорская фабрика» и имени и фамилии владельца этой им основанной, кажется полотняной, фабрики — Александра Вындомского. Но всепоглощающее время истребило едва-ли не все иные следы трудов его на поприщах как хозяйства и службы, так и словесности. Есть впрочем в огромной старинной библиотеке Башкиных в селе Нижних Прысках, Козельского уезда, несколько рукописных сочинений, отчасти помеченных буквами А. В., автором [237] коих был, может быть, Александр Максимович; но догадка эта весьма и весьма нуждается в доказательствах.

Из многих своих имений он некоторые был вынужден (или нашел выгодным) продать, как, например, Марье Алексеевне Назимовой, 10 Декабря 1784 года, унаследованное им от тетки Федосьи Дмитриевны Скобельцыной Лугское ее имение ¹⁸². В семейной жизни он испытал не мало горя, рано потеряв и жену, и троих из пяти своих детей. Единственный его сын Григорий, младший из всех детей и последний мужской отпрыск младшей ветви рода Вындомских, родился 23 Сентября 1785 года, умер уже в 1795 году ¹⁸³ и погребен в Тригорском. Из четырех дочерей умерли в детстве обе старшие — Анна, родившаяся 21 Июля 1775 г. и Елена, родившаяся 1 Февраля 1778 года; скончались обе в 1780 году ¹⁸⁴.

Третья дочь, Елисавета, родилась в 1779 году ¹⁸⁵, а четвертая, Прасковья, 23 Сентября 1781 года ¹⁸⁶, так что кончина их матери постигла их еще девочками. «Знаю, — писала Анна Петровна Керн П. В. Анненкову, «что они росли и воспитывались под надзором строгого и своенравного отца Александра Максимовича Вындомского. Елисавета, увлеченная сердцем, вышла против желания отца за Ганнибала (отсюда я понимаю их сближение с семейством Пушкина); она бежала из дома родительского. Он не мог ее простить и лишил наследства, отдав все Прасковье Александровне Вульф; после смерти отца Прасковья Александровна разделила именье (состоявшее из 1200 душ) на две равные части и поделилась им с сестрою. Скажите: многие ли бы это сделали? У Прасковьи Александровны было тогда пятеро детей, у той — только двое» ¹⁸⁷.

К рассказу о лишении Елисаветы наследства за брак с мичманом Ганнибал (впоследствии лейтенантом в отставке, коллежским ассессором и городничим в г. Егорьевске, умершим [238] в 1840 году ¹⁸⁸ относится следующий документ, который был разыскан в Нижне-Прысковском архиве Кашкиных пишущим эти строки и который, как поднесь неизданный, стоит привести здесь полностью:

«№ 311. Подано 12 Апреля 1798 г.

Всепресветлейший, доржавнейший великий Государь Император Павел Петрович, Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший.

Просят находящийся в отставке от армии полковник Александр, Максимов сын, Вындомской и дети его, вышедшая в замужество морского флота за мичмана Якова, Исаакова сына, Ганнибала жена его Елисавета и девица Параскева, Александровы дочери, а в чем наше прошение, тому следуют пункты:

1.

В прошлом 1791 г. Марта 10 дня покойной жены моей, а детей матери, Марьи, Аристарховой дочери, не стало, а осталось по ней недвижимого ее имения, доставшегося ей по духовной и приданой росписи от тетки ее родной, генерал-поручицы Елены Константиновны Вожжинской, и ко оному купленного ею в прошлом 1790 году Июля в 24 день бригадира Павла Степановича Рунича от жены его Варвары Аркадиевны, Переяславль-Рязанской губернии Егорьевской округи, что ныне, по упразднении города Егорьевска, состоит в Рязанской и Зарайской округах, в селе Никольском, Круги тож, с деревнями, да в купленном в деревне Трофимовой с деревнями ж, писанных по последней пятой ревизии за мною и за детьми моими крестьян и дворовых людей мужеского пола четыреста шестнадцать душ и со взысканным после ревизии из бегов Филиппом Никифоровым, над которым имением из указной мне части состоял я, Александр, опекуном обще с попечителями, ныне уже покойными, с родителем жены моей генерал-поручиком и кавалером Аристархом Петровичем и с дядею ее ж родным генерал-аншефом и разных орденов кавалером Евгением Петровичем [239] Кашкиными, со стороны коих во всем уполномочен был я, Александр, для управления вышеписанного покойной жены моей имения; то как ныне дети мои пришли в совершенные лета, почему

2.

я, Александр, не выделяя из недвижимого жены моей имения указной себе части, как только оставя за собою писанных при том имении дворовых людей, а именно принадлежавших к тому имению» (следует перечень 15 имен), «да писанных во крестьянстве» (следует перечень 2 имен), «да в том же Егорьевском имении по последней пятой ревизии написаны для платежа государственных податей из вотчины моей Санкт-Петербургской губернии Гдовской округи из села Щепца крепостные мои дворовые люди» (следует перечень 4 имен), «итого всего шестнадцать человек мужеского пола и пять женска, а затем оставляю, яко законным наследникам, недвижимое матери имение пополам поровну обеим, как вышедшей в замужество Елисавете, так и оставшейся при мне девице Параскеве, по двести душ мужеского пола ревизских, значущихся по последней пятой ревизии; и для того поровну селения росписав, как-то: большей Елисавете доставшееся матери их, а моей жены от вышеписанной ее тетки генеральши Вожжинской, а именно село Никольское, Круги тож, в нем девяноста пять мужеска и восемьдесят девять женска, в деревнях Саламаевой тридцать одна мужеска и тридцать пять женска, в Поцелуевой семьдесят четыре мужеска и шестьдесят девять женска, итого двести душ мужеска и сто девяносто три женска, с их крестьянским имуществом и угодьями с теми, что по даче следовало вышеписанной тетки жены моей и потом по межевым планам и книгам; а малой дочери Параскеве купленные матерью их деревни: Трофимову, в ней шестьдесят две мужеска и сорок девять женска, в Токаревой тридцать девять мужеска и тридцать две женска, в Парфеньевой сорок три мужеска и пятьдесят три женска, в сельце Сельникове двенадцать мужеска и шестнадцать женска, со всеми угодьями, что по купчей дошло и значится по межевым планам и книгам, да к оным в полное число из [240] доставшегося жене моей по духовной и приданой росписи той же округи деревню Фетюхину, состоящую с селом Никольским с деревнями в одном плане, в ней сорок четыре мужеска и пятьдесят восем женска, с их крестьянским имуществом, а Фетюхину с ее только полевой землей и покосами, чем они ныне владения имеют, кроме отхожих пустошей и лесных дач; но так как вышеописанное купленное жены моей имение состоит в Государственном Заемном в двадцатилетнем Банке в залоге в пяти тысячах рублей, то до истечения лет за таковую заемную сумму уплату и проценты платить я, Александр, буду из собственных моих доходов, напротиву чего

3.

мы, Елисавета и Параскева, Александровы дочери, таковым постановлением родителя нашего и по нем общим нашим разделом остаемся как ныне, так и навсегда довольными и как о переделе матери нашей имения просить и втечении содержания имения в опеке на родителя нашего недовольствия иметь не будем и не должны, почему обще и просим:

дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие наше прошение в Санкт-Петербургской губернии в 1-м департаменте принять и покойной жены моей, а детей матери, недвижимое вышеписанное ее имение по росписании селений утвердить за дочерей моих, за каждую то самое, что которой выше ограничено, и впредь между меня и детей моих не о спорнмости, за силою Высочайших законов, учинить нам допросы и потом как с сего прошения, так и с допросов дать за подписанием присутствующих копии и о сем учинить, как Вашего Императорского Величества законы повелевают.

Всемилостивейший Государь! Прошу Ваше Императорское Величество о сем нашем прошении решение учинить. Апреля дня 1798 года. К поданию надлежит Санкт-Петербургской губернии надворного суда в первый департамент. Подлинное прошение писал означенного господина полковника Александра Максимовича Вындомского служитель его Михаил Беляев».

Прошение это подписано, по пунктам, Вындомским и его [241] дочерьми. На копии, с которой печатается здесь этот документ, следуют и допросы всех их, причем показано было, конечно, все три раза тоже самое, что изложено в прошении. В числе свидетелей при допросах дочерей Вындомского подписались, между прочим, двоюродный брат их коллежский советник Александр Семенович Черноевич (сын генерала австрийской, а потом русской службы, правителя княжества Молдавского Семена Михайловича Черноевича и жены его Елисаветы Аристарховны Кашкиной, брат Анны Семеновны Муравьевой-Апостол, матери декабристов) и коллежский советник Петр Федорович Вындомский.

Таким образом, если и верно, что А. М. Вындомский не мог простить дочери Елисавете брака ее с Ганнибалом, то он все-таки отказался в пользу ее, наравне с меньшой своей дочерью, от следовавшей ему части наследства их матери.

Нельзя однако не верить показанию А. П. Керн о браке Елисаветы Александровны против желания отца, ибо оно подтверждается и следующим рассказом об Александре Максимовиче его внука А. Н. Вульфа (родившегося 17 Декабря 1805 г.): «У него-то и провел я первые лета моего детства; он меня очень любил, и естественно, ибо я был старшим сыном его единственной дочери (он имел еще одну дочь, вышедшую замуж за Ганнибала против его воли; она вскоре (?) умерла, оставив одну дочь и сына).

«К тому же он мне хотел дать отличное воспитание совершенно в своем роде, не такое, как вообще у нас в России тогда давали. У меня не было ни мадамы-француженки, ни немца дядьки, но за то приходский священвик заставлял меня еще шести лет твердить: mensa, mensae etс. Кажется, что если-бы мой дед долее жил, то-бы из меня вышло что-нибудь дельное» ¹⁸⁹.

Подарок Прасковьей Александровною старшей своей сестре двух имений (Батова и Веча, Опочецкого уезда?) вызван мог быть тем, что Елисавета, выйдя за небогатого Ганнибала, оказалась много беднее, чем Прасковья, которая по смерти отца и по почти одновременной с нею смерти своего мужа очутилась во главе [242] хоть и расстроенного, но немалого состояния, если действительно Александр Максимович личные свои именья завещал все, согласно рассказу А. П. Керн, «Паше», то есть любимой своей дочери Прасковье.

VІІІ.

Уже 13 Февраля 1799 года, т. е. не достигши и осемнадцати лет, Прасковья Александровна Вындомская вышла замуж за сына Тверского помещика и Орловского губернатора, тайного советника Ивана Петровича Вульфа, умершего в 1817 году ¹⁹⁰, Николая Ивановича. Рожденный в 1771 году ¹⁹¹, записанный в гвардию в 1783 году, сержант Семеновского полка с 4 Февраля 1785 года ¹⁹², а впоследствии отставленный коллежским ассессором, Николай Иванович Вульф «жил по обычаю большей части русских дворян (у отца своего) в Тверской деревне, не имея никакого постоянного занятия. «Потеряв его очень рано», писал его сын в своем дневнике, «я мало об нем знаю, по сколько слышал, все знавшие его любили в нем человека с редкою добротою сердца и с тою любезностью в обращении, которая привлекала всех к нему. Чувствительность его души видна была в нежной привязанности к его семейству; он был равно почтительным сыном, как и нежным братом; любя своих детей, он был и добрым супругом... Знакомый в лучшем кругу тогдашнего общества обеих столиц, он имел и образование, общее нашему высокому дворянству того времени, то есть он знал французский язык, следственно все, что на нем хорошего было написано. Я сам помню его декламирующего трагедии Расина» ¹⁹³.

Итак, не вполне точен оказывается отзыв Пушкина об отце Татьяны и Ольги Лариных, в которых И. В. Анненков [243] и Б. Л. Модзалевский видят отражение дочерей Н. И. Вульфа, Евпраксии и Анны:

«...Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый,
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их почитал пустой игрушкой
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума».

Изучив в помянутой командировке библиотеку села Тригорского, Б. Л. Модзалевский отметил несколько книг с надписями имени и фамилии Н. И. Вульфа. Но несомненно, что чтение и вообще умственная деятельность отнюдь не стояли у него на первом месте. Дочь сестры его, вышеупомянутая А. П. Полторацкая (по первому мужу Керн), записала об нем и его жене Прасковье Александровне: «Это была замечательная партия: муж няньчился с детьми, варил в шлафроке варенье, а жена гоняла на корде лошадей или читала «Римскую историю». Оба они, однако, были люди достойные любви и уважения» ¹⁹⁴.

Жили они в имении Старицкого уезда Тверской губернии с. Малинниках ¹⁹⁵, но очевидно очень часто гащивали у А. М. Вындомского, ибо сын их в вышеприведенном извлечении из его дневника утверждает даже, что провел у деда первые свои годы. Скончался Н. И. Вульф через месяц после тестя, 17 Марта 1813 года, сорока двух лет, и погребен в родовом селе Бернове ¹⁹⁶, рядом с Малинниками.

Потеряв его и отца, Прасковья Александровна осталась с пятью малыми детьми на руках (это были: Анна, родившаяся в 1799 году, Алексей, род. 17 Дек. 1805 г., Михаил, род. в 1808 г., Евпраксия, род. 20 Окт. 1810 г. и Валериан, род. в 1812 . г.). Бодро принялась она за хозяйничанье в имениях, [244] более или менее расстроенных, и, как рассказывает ее сын Алексеи, приняла на себя труд быть его наставницей, хотя не имела подготовки к учительству и необходимого терпенья, вследствие чего он привык видеть в матери «не что иное, как строгого и неумолимого учителя, находившего всякий его поступок дурным и не знавшего ни одного одобрительного слова», так что на него «уже один голос ее наводил трепет»; он «не был спокоен, когда знал ее вблизи», привык «скрывать свои мысли» и, прячась от матери, естественно попадал «в общество слуг, скопище всех пороков, где потухает последний луч сыновней любви, пока собственный наш рассудок не приведет нас опять на истинный путь» ¹⁹⁷.

А. П. Полторацкая-Керн, осьмилетней девочкой привезенная в Берново, училась вместе с ровесницею своей Анной Николаевной Вульф, сперва каждая у своей матери, потом у общей гувернантки — швейцарки, прекрасной учительницы и воспитательницы, а летом, кроме того, у приезжавшего из Москвы студента. Прожила она тут около четырех лет и свидетельствует, что Прасковья Александровна была так ласкова, так нежна с нею, как никто из ее близких, но, по слышанным Анной Петровной рассказам, дочь свою Анну Николаевну била, когда учила (весьма бестолково), драла за уши до крови и т. п., чего, впрочем, никогда не делала при рассказчице, которой нет оснований не верить. «Elle n’ а aime de sa vie personne autant que Vous; Vous etiez son ideal», сказала ей по смерти своей матери Euphrosine или Зина, т.-е. Евпраксия Николаевна Вульф ¹⁹⁸. Был случай в жизни слишком кокетливой Анны Петровны, что она написала двоюродному брату своему Алексею Вульфу, который, будучи на 6 лет моложе ее, имел тогда 19 лет, письмо, про которое читается в письме к ней Пушкина от 22 Сентября 1825 года: «Vous me jurez Vos grands dieux que Vous ne faites la coquette avec personne, et Vous tutoyez Votre cousin, Vous lui dites: «je meprise ta mere». C’est affreux; il fallait dire «Votre [245] mere» et meme il ne fallait dire rien du tout, car la phrase a diablement eu de l’effet». И даже этот дерзкий lapsus calami, дошедший каким-то образом до Прасковьи Александровны, дерзкий настолько, что «из угождения к ней» перестал писать ее оскорбительнице влюбленный в последнюю Пушкин, она простила Анне Петровне и нежно приняла ее во второй ее приезд в Тригорское, что легкомысленная, по глубоко добрая кокетка оценила вполне, как и вину свою признала вполне же ¹⁹⁹. В отзывах ее о тетке дышет и любовь, и желание быть беспристрастной, почему и нельзя не поверить ее указаниям на эту ужасную черту Прасковьи Александровны — нетерпеливое, раздражительное отношение к своим детям, доходившее до жестокости. Но в удивительном противоречии стоит эта черта со всем обликом ее, который та же Анна Петровна обрисовывает, в письме к Анненкову 1859 года, следующим образом: «Это была далеко не пошлая личность, будьте уверены, и я очень понимаю снисходительность и нежность к ней Пушкина». Далее следует рассказ об уже известном читателям поступке ее с сестрою. «Скажите: многие ли бы это сделали? У Прасковьи Александровны было тогда пятеро детей, у той — только двое... Второе то, что она, которая жила в среде необразованной или же, что еще хуже, полуобразованной и имея старшего сына Алексея, записанного пажем, она пожелала и осуществила свое желание, отдав сына» (около года пробывшего в Горном корпусе) «в Дерптский университет.

«Она, кажется, никогда не была хороша собою: рост ниже среднего гораздо, впрочем в размерах; стан выточенный, кругленький, очень приятный; лицо продолговатое, довольно умное (Алексей на нее похож); нос прекрасной формы; волосы каштановые, мягкие, тонкие, шелковые; глаза добрые, карие, но не блестящие; рот ее только не нравился никому: он был не очень велик и не неприятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это ее портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот. Отсюда раздражительность характера. [246]

«Она являлась всегда приятно и поэтически настроенною: приходила читать у нас что нибудь (когда позволяла m-lle Benoit), то учиться по английски вместе с нами: она была очень любознательна. И какже — скажите — ей теперь это не вменить в достоинство? Ведь этому — без одного года пятнадцать лет! — Иногда она приходила показать нам какой-нибудь наряд, выписанный ей дядюшкою Н. И. Вульфом и наконец привезенный из Петербурга. Она мало заботилась о своем туалете, а дядюшка был большой мастер и выбирать, и покупать. Она же только читала и читала и училась. Она знала языки: французский порядочно и немецкий хорошо, и понятно! Любимое ее чтение когда-то был Клопшток (кажется, в первое время пребывания Пушкина в Михайловском). Согласитесь, что долго живучи в семье, где только думали покушать, отдохнуть, погулять и опять что-нибудь покушать (чистая обломовщина!), большее достоинство было женщине двадцати-шести или двадцати-семи лет сидеть в классной комнате, слушать, как учатся, и самой читать и учиться» ²⁰⁰.

Этот отзыв несомненно ближе к истине, чем утверждение Семевского, будто «Прасковья Александровна получила лучшее по своему времени образование» и «в совершенстве знала языки французский и немецкий». Все уцелевшее поднесь, ею писанное, свидетельствует, что она не знала орфографии ни единого языка и как бы хорошо ни говорила на них, но писала с поразительными ошибками. Полученное ею образование было и для того времени не глубоко, не основательно, отчего она и учила своих детей, взявшись за это из лучших побуждений (но напрасно), столь неуспешно, что это приводило ее в крайнее и отражавшееся на них раздражение. Но ей бесспорно делает честь, что она съумела добыть детям такую воспитательницу «в чисто английском стиле», по выражению Л. Н. Майкова, как m-lle Benoit, про которую А. П. Полторацкая рассказывает, что она была привезена из Англии для великой княжны Анны Павловны, во отказалась от этой должности; а добыв ее, Прасковья Александровна [247] съумела и поставить ее как следовало, — даже, как выше сказано, читала детям вслух лишь когда их учительница позволяла это ей. В итоге, дети ее оказались прекрасно воспитанными (мало известно лишь про младших ее сыновей, умерших еще молодыми). Эта заслуга ее также почтенна, как и стремление ее к просвещению, несомненно унаследованное ею от отца; но круг его чтения был гораздо серьезнее, чем ее. Из обстоятельнейшей описи библиотеки с. Тригорского, составленной Модзалевским, видно, что входящие в ее состав книги вполне или отчасти научного содержания приобретались не Прасковьей Александровной, а полковником Вындомским; об этом свидетельствуют как пометы на них его имени, так и совпадение годов издания этих книг с годами его жизни. Имя же его дочери Прасковьи встречается исключительно на романах и иных произведениях изящной словесности; но их она поглотила бездну.

Приводя слова Пушкина о Татьяне Лариной:

«Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо» —

и о матери Татьяны, которая «была сама от Ричардсона без ума», г. Модзалевский подчеркивает, что «и Ричардсонова «Geschichte Herrn Grandison», и Руссо оказались налицо в Тригорской библиотеке». «Почти все романы, составившие библиотеку Татьяны, т.-е. Евпраксии Вульф, перешли к ней от ее матери Прасковьи Александровны: на многих из них мы видим надпись ее руки, сделанную ею сперва как «Prascovie de Windomsky», затем — как «Prascovie Woulff» и, наконец, «Prascovie d’Ossipoff»; очевидно, что и Прасковья Александровна в молодости, да и в зрелых годах также зачитывалась романами, как и многие из ее современниц: и Грандисон, и Кларисса Гарлоу, и Юлия, и разные Гермионы, Клары, Георгины, Елисаветы, Христины и т. д., и т. д. с их героями — все это налицо в Тригорской библиотеке, все свидетельствует о том, что его обитательницы старшего и младшего поколений как нельзя более подходят к типам, нарисованным Пушкиным, и нам кажется почти несомненным, что именно [248] с них прозорливым поэтом взято много тех «наблюдений верных и беспристрастных», о которых он сам говорит в рукописи предисловия к первому изданию «Евгения Онегина» ²⁰¹.

Но пора сказать, что посетив зимой 1817 года Петербург, где она несомненно бывала и раньше, Прасковья Александровна вышла вторично замуж за статского советника Ивана Сафоновича Осипова ²⁰², отставного ²⁰³ почтамтского чиновника. Что побудило ее, тридцати-семилетнюю женщину, к этому шагу и чем был обусловлен ее выбор, тем более странный, что Осипов был тоже вдовец и имел дочь Александру ²⁰⁴ — остается загадкой. Можно думать, что она, утомленная хозяйственными заботами, искала помощника в них; можно предполагать и потребность сердца, разжигаемого чтением, которым она питалась, а mesalliance ее объясним скудостью представлявшегося ей, почти постоянной жительнице деревни, выбора. Насколько счастлив был этот брак — сведений нет, но от него родились две дочери, Марья (с 10 Ноября 1841 г. за В. А. Фок) и Екатерина, хотя он был и непродолжителен, — Осипов умер 5 Февраля 1824 года и погребен на погосте Городище близь Тригорского ²⁰⁵. С тех пор его вдова, покинув Петербург, окончательно поселилась в Тригорском.

С хозяйством ей хлопот было пропасть. Именье первого ее мужа с. Малинники с д. Негодяихой осталось после Вульфа, в составе 220 ревизских душ, обремененным некоторыми долгами, а в 1829 году, когда ее детям Вульфам досталось после дяди с. Нивы в Старицком же уезде, 200 душ, то для уплаты долгов за это именье первое пришлось заложить в Опекунском Совете. Там же было заложено и Тригорское. Тем не менее, в 1826 году Прасковья Александровна Осипова купила у брата своего первого мужа, Павла Ивановича, сельцо Марицыно, тоже Старицкого уезда; зато еще 20 Февраля 1818 года продала [249] деревни Трофимову, Парфеньеву, Фетюхину, Токареву и сельцо Сельниково, Егорьевского уезда Рязанской губернии, в составе 219 душ мужеского пола, двоюродным теткам своим Екатерине, Елисавете и Татьяне Евгениевнам Кашкиным за 75,000 р. ассигнациями ²⁰⁶. Из этих родственниц она была особенно близка со старшею, Екатериной, и переписывалась с нею в течение многих лет. Извлечения из писем Кашкиной приведены Б. Л. Модзалевским в его «Поездке в Тригорское».

Денежные затруднения росли с годами, но в 1820-х годах, пока сыновья Прасковьи Александровны еще не поступали в кавалерийскую службу, они не были особенно ощутительны. Между тем в 1817 году село Тригорское, где, по смерти Н. И. Вульфа, поселилась Прасковья Александровна, было впервые посещено новым гостем, только что окончившим курс в Царскосельском Лицее Александром Сергеевичем Пушкиным, имение матери коего, сельцо Михайловское, соприкасалось с Тригорским межа с межой. Прощаясь с Прасковьей Александровной, Пушкин, рассказывает Л. Н. Майков в очерке «А. Н. Вульф и его дневник», — «на прощанье, 10 Сентября, написал в альбоме хозяйки несколько строк, в которых между прочим, говорил:

«От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам.
Быть может — сладкое мечтанье! —
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды
На скат Тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселых граций и ума».

«Обстоятельства сложились так, что Пушкин вернулся в Михайловское и Тригорское не добровольным гостем, а ссыльным: в Июле 1824 года ему велено было жить безвыездно в материнском именьи, и с тех пор он провел здесь два слишком года, причем поездки в Тригорское составляли единственное его развлечение и отраду. Он питал чрезвычайное [250] уважение к П. А. Осиповой и высоко ценил любезность и приятность того молодого женского общества, которое встречал в ее доме» ²⁰⁷.

Овдовев незадолго перед тем, П. А. жила с дочерьми, Анной 24 лет, Евпраксией 14 лет и меньшими сыновьями, дочерьми и падчерицей, еще не вышедшими из отрочества и детства. « Добрая, умная хозяйка и милые ее дочери с избытком заменили Пушкину все лишения света. Он нашел тут всю заботливость дружбы и все развлечения, всю приятность общества», повествует брат Пушкина, Лев Сергеевич, который сам хорошо знал Прасковью Александровну. «Вскоре Тригорское и Михайловское оживились приездом из Дерпта двух тамошних студентов — Алексея Николаевича Вульфа, сына Осиповой, и поэта Языкова» ²⁰⁸.

Алексей Вульф, с 1819 года живший в Дерпте у одного из профессоров, готовясь в университет, поступил туда в 1822 году, а курс кончил в 1826-м на двадцать первом году жизни. С братьями Пушкиными он сошелся в летние свои приезды в Тригорское, а в 1826 году привез сюда и друга своего Н. М. Языкова, зная которого по его стихам и по рассказам Вульфа, Пушкин, чрез последнего, давно уже уговаривал приехать. Языков, пишет Майков, «хотя был восхищен гостеприимством хозяек Тригорского, однако продолжал дичиться женского общества; зато по целым часам читал свои стихи перед Вульфом и Пушкиным, который прозвал его «вдохновенным». По возвращении в Дерпт, Языков заплатил берегам Сороти (где находятся Тригорское и Михайловское) поэтическую дань рядом стихотворений, которые посвящены П. А. Осиповой, ее сыну, А. С. Пушкину и даже его няне и принадлежат к числу замечательнейших произведений автора» ²⁰⁹.

Подробное описание посещений Тригорского Пушкиным не может, конечно, войти в настоящий очерк. Здесь достаточно [251] указать, какой след оставила на русской поэзии, чрез величайшего ее жреца, семья П. А. Осиповой.

В помянутом увлекательном труде Б. Л. Модзалевского читается: ²¹⁰ «Анненков, как известно, видит в Татьяне и Ольге Лариных отражение Евпраксии и Анны Вульф; о том же свидетельствует и брат их Алексей Николаевич, говоря в своем «Дневнике»:.. «Я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас «в губернии Псковской». Так я, Дерптский студент, явился в виде Геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень и чуть не Татьяна ли одна из них». Припомним и надпись Пушкина на экземпляре Онегина, поднесенном Е. Н. Вульф «Твоя от твоих»; кроме того, барон Александр Борисович Вревский ²¹¹ говорил мне, что имя своей героини Пушкин связал с именем его матери — баронессы Евпраксии Николаевны, так как Татьяна празднуется в тот же день, что и Евпраксия; действительно, день обеих 12 Января ²¹². В супругах Лариных также очень много сходного с супругами Вульфами (сравни строфы XXX-XXXVI главы II «Евгения Онегина»)».

Излишне перечислять стихотворения Пушкина, посвященные (как «Подражания Корану», «Цветы осенние» и другие) или прямо обращенные к Прасковье Александровне и ее детям, — они общеизвестны. Известен также в печати и ряд писем его к П. А., дышащих не только уважением, но и нежностью. До конца своей жизни не забыл Пушкин того материнского чувства, с которым она отнеслась к нему во время подневольного житья его в Михайловском и относилась в последующие его приезды туда. Рождается однако вопрос, как мог он, столь искренний [252] и чуткий, тепло, уютно чувствовать себя в доме, где между одинаково любимыми им матерью и ее старшими детьми царили холод и разлад? Приходится думать, что, с одной стороны, проявления их были в то время ничтожны, а с другой, что Пушкин не был всецело на одной стороне: слишком проницателен и справедлив был он, чтоб не чувствовать сухости и непривлекательной уравновешенности Алексея Вульфа, которых нельзя не учитывать при оценке его отношений с матерью.

Для самой Прасковьи Александровны сближение с Пушкиным создало эру. В продолжительную жизнь свою, нередко покидая Тригорское для Петербурга, а иногда для Риги и др. городов, она постоянно приобретала друзей. Круг ее родных, особенно со стороны матери, по Кашкиным, был очень велик и относился к ней как нельзя лучше, о чем свидетельствуют многие письменные доказательства. Но только через семью Пушкиных и главным образом через самого А. С. завязались знакомство и дружественные связи ее с представителями русской словесности 1820-х — 1830-х годов, — с В. А. Жуковским, бар. А. Дельвигом, П. А. Плетневым, Е. А. Баратынским, И. И. Козловым и другими, а по поводу похорон Пушкина — с А. И. Тургеневым, привезшим его прах в Святогорский монастырь и остановившимся у П. А. Осиповой, с которой, как и дочерьми ее, он тогда же навсегда сдружился ²¹³. «Наконец», говорит Семевский, — «Прасковья Александровна знала и поэта Мицкевича... С большею частью названных лиц владелица Тригорского вела переписку; альбомы Тригорской помещицы были исписаны произведениями ее талантливых знакомых, — ей посвящали стихотворения свои Пушкин, Языков, Дельвиг... Всего этого довольно, чтоб убедиться в том, что женщина эта имела ум, имела образование, имела и нравственные достоинства, которые вызывали к ней уважение и любовь таких людей, как Пушкин и его созвездия. Но следует ли из этого, чтоб женщина эта была чужда недостатков? Недостатки в ней были и недостатки большие; она [253] была довольно холодна к своим собственным детям, была упряма и настойчива в своих мнениях, а еще более в своих распорядках, наконец чрезвычайно самоуверенна и, вследствие того, как нельзя больше податлива на лесть. Все эти недостатки особенно развились в Прасковье Александровне под старость, когда на сцену выступили и физические недуги; явилось и ханжество, а вместе с тем явились люди, которые, окружив оригинальную старуху, сделали закат ее жизни по истине крайне печальным. Притом, тогда же начались у нее неприятности по хозяйству. Хозяйство у нее вообще шло всегда довольно плохо, а пред ее кончиной до того дурно, что если б не энергия и не находчивость Алексея Николаевича Вульфа, то знаменитое Тригорское пошло бы за бесценок в чужие руки»...

Приведенный отзыв нельзя оставить без оценки. Его автор посетил Тригорское по смерти П. А. Осиповой, был радушно принят там А. Вульфом и печатал свою «Прогулку», а в том числе и этот отзыв, при его жизни. Если Пушкин был так деликатен, что ни в единой строчке его произведений, а равно писем к Тригорским помещикам, нет ни малейшего намека на холодность всеми уважаемой матери семейства к ее детям, и если, наоборот, обвинение это было брошено Семевским ее памяти в печати (в то время, когда «Дневник» А. Вульфа и воспоминания А. П. Керн еще не появлялись в ней), то, очевидно, почтенный историк знал, что предание гласности этого недостатка покойной сыну ее, вживе находившемуся, неприятности не причинит. Есть даже основание предполагать, что и составил себе Семевский вышеизложенное представление об ней под впечатлением рассказов ему об ней «гостеприимного хозяина» Тригорского А. Н. Вульфа.

Следует пояснить, что, пойдя после университета в гусары, вопреки материнским советам служить по выборам дворянства ²¹⁴, Вульф впоследствии не знал, как добиться и как дождаться отставки; получив ее с чином штаб-ротмистра, он на тридцать втором году жизни пошел служить именно по избранию [254] дворянства, непременным членом Тверской коммисии народного продовольствия, и радовался между прочим тому, что после трехлетия в этой должности «меня», записывал он в дневнике, «можно будет выбирать только в высшие должности — предводителя и тому подобные» ²¹⁵. Их он однако не удостоился и до конца дней своих занимался только сельским хозяйством, — со времени отставки, в 1833 году, в Старицких имениях — с. Малинниках с деревнями и Нивах, а по смерти матери и в Опочецких ее имениях; при жизни же ее хозяйничал здесь управляющий ее Чеблыков, которым Вульф был очень недоволен, и, вероятно, поддерживал раздор между матерью и сыном. Когда первая умерла, второму шел 54-й год, и личность его вполне обрисовалась тогда, а позже — еще ярче многими отрицательными чертами. «Отчасти скептик, отчасти эгоист», чем Л. Н. Майков объясняет и безбрачие его ²¹⁶, он, как заметил Б. Л. Модзалевский, документами доказав это свое мнение, «из «Геттингенского студента с вольнолюбивыми мечтами, духом пылким и восторженной речью» («Евгений Онегин», гл. II, стр. VI), столь прельщавшими Пушкина и Языкова, превратился с годами в хозяина-скопидома, правда не утратившего способности живо всем интересоваться, но на первый план поставившего заботы о хозяйстве и о приращении своих доходов... О Вульфе до сих пор сохранилась в крае память как о «строгом барине», никому не дававшем поблажки» ²¹⁷.

Не удивительно, что при такой душевной метаморфозе Вульфа отношения его с матерью с годами не улучшились. Первоначально, в его детстве, вся вина в них лежала на стороне ее, напрасно бравшейся за личное ученье детей без необходимых для этого знаний и при природной раздражительности; впоследствии же вина перешла на его чашку весов. Постоянное чтение на четырех языках (русском, французском, немецком и итальянском ²¹⁸ [255] разнообразнейших произведений изящной словесности образовали вкус, ум и душу его матери, сделав ее предметом любви и уважения лучших писателей и лучших людей ее времени; духовное общение с ними еще более развило ее добрые качества. Не только к Пушкину, но и к пустенькой, наружно прелестной и по судьбе своей жалкой, Анне Петровне Керн питала П. А. Осипова несомненную нежность, которая, следовательно, природе ее чужда не была. Трогательны напечатанные Модзалевским письма к Вульфу помянутой выше родственницы их Анны Ивановны Колзаковой, урожденной Бегичевой, 1857 года, в которых она умоляет его: «О! не будьте эгоистом! Не дайте умереть старой, слабой женщине во гневе на вас! Давно молю я Бога, чтоб Он смягчил сердца ваши, но до сих пор молитва моя напрасна»... Примирение Вульфа с матерью, писала она другой раз, было одним из сердечных желаний и сестры его Анны, незадолго пред тем (2 Сентября 1857 года) умершей. — Получив возражение Вульфа, Колзакова в новом письме объясняет ему, что, по ее мнению, в матери его «жестокосердия» к нему меньше, чем кажется на вид; она считала возможным, что мать сделает к нему шаг и, если он сознается ей, что мог «без ведома» ее огорчить, она благословит его ²¹⁹... К сожалению, нет сведений о том, принесли ли плод эти прекрасные письма — и по-видимому этого не случилось.

Прасковья Александровна скончалась 8 Апреля 1859 года и погребена у Вороничской церкви на погосте Городище ²²⁰. Отсутствие подробного жизнеописания ее составляет несомненный пробел в касающейся Пушкина исторической литературе вашей.

Весьма любопытно сообщение правнука ее барона Павла Александровича Вревского (которого за многие ценные сведения, от него полученные, автор настоящего очерка благодарит усердно), что Прасковья Александровна желала передачи ему фамилии Вындомских, — следовательно, дорожила памятью о своем, ныне всеми забытом, роде. [256]

Много драгоценных мелочей ее обихода спасены от забвения в столько раз упомянутой выше сего «Поездке в село Тригорское в 1902 году» неутомимым и даровитым продолжателем трудов Л. Н. Майкова Модзалевским. Остается только добавить, что, вопреки предсказанию, сделанному им в примечаниях к письмам к П. А. Осиповой Екатерины Евгеньевны Кашкиной ²²¹, самим Борисом Львовичем Модзалевским, а не пишущим эти строки, были найдены в Мае 1904 года, в селе Нижних Прысках, среди нескольких тысяч старых семейных писем Кашкиных и к ним, письма Прасковьи Александровны; но оказалось, что интереса общего они не представляют.

Этими данными о замечательнейшей из представительниц угасшего рода Вындомских можно и заключить этот неполный очерк его истории.

Н. Н. Кашкин.

Село Нижние Прыски,
30 Сентября 1907 года.

Комментарии

1. Предполагая, что Общество когда-нибудь издаст новое описание своих рукописей, считаю нужным не только выразить пожелание, чтобы бумаги Вындомских были напечатаны им в полном виде, но и указать на погрешности «Описи» Прозоровского. На стр. 143, 6-ая строка снизу, вместо «Олонецкому» следует «Крестецкому», на стр. 194, 15-ая строка снизу, вместо «171 г.» надо «191 г.»; на с. 195, 11-ая строка снизу, вместо «Прежде 1682 г.» надо «1679 г.» (и соответственно исправить на с. 258); на с. 201, 4-ая строка снизу, вместо «Луском» — «Лубенском»; на с. 219, 6-ая строка снизу, вместо «преславной» — «приставной»; на с. 250 рукопись № 254 должна быть датирована 1676 годом и приближена к № 197, с соответствующим исправлением на с. 258; в указатель (с. 265) надо включить: «Вындомский Афанасий — 79,207»; — «Вындомский Тимофей Андреевич — 155,156» и исправить много опечаток — и т. д.

2. Как доказано проф. Н. П. Лихачевым.

3. За указание этой записи приношу благодарность глубокому знатоку Новгородской генеалогии Н. В. Мятлеву.

4. Моск. Архив Минист. Юстиции, дела десятень, книга 305, лист 11.

5. Все эти имена выписаны из тетради 1-ой бумаг Вындомских, хранящихся среди бумаг И. П. Сахарова в Румянцевском Музее в картоне 971, — со страниц 7 и следующих.

6. Московский Архив Министерства Юстиции, книга десятень М 120. Все прочие сведения об А. С. Вындомском — из вышеупомянутых бумаг И. Р. Археологического Общества.

7. Вышецитированная тетрадь 1-ая в бумагах И. П. Сахарова.

8. Моск. Архив Мин. Юстиции, дела десятень, книга 305, л. 47.

9. Тетрадь 1-ая в бумагах Сахарова.

10. Моск. Арх. М-ва Юстиц., дела десятень, книга 305, л.л. 23 об. и 24.

11. «Акты Исторические» (см. указатель).

12. Моск. Архив Мин. Юст., десятни, книги 133, лл. 1, 18 об. и 20; 138, лл. 1, 2, 134, 135, 141 об. и 142 об.; 139, л. 1, 85, 89 об. и 90; 140, лл. 1, 276, 286 и 286 об.

13. Моск. Архив Мин. Юстиц., столпец Московского стола 917, л. 943.

14. М. А. М. Ю. книга Новгородск. стола 22, лл. 254, 256, 256 об.

15. См. тот же наказ в т. IV «Дополнения к Актам Историческим».

16. Моск. Арх. М. Ю., десятин, книга 306, лл. 63, 63 об.

17. Моск. Арх. М. Ю., книга Новгородского стола 14, лл. 793, 797 и 798

18. М. А. М. Ю. книга Новгородск. стола 22, лл. 254, 256 и 256 об.

19. М. А. М. Ю., кн. Новгородского стола 27, лл. 93-95.

20. М. А. М. Ю., стоялец Московск. стола 917, л. 580.

21. Румянцовский Музей, бумаги Сахарова, тетрадь 4-ая бумаг С. Ф. Вындомского.

22. Отдельные книги Никитина, откуда взяты эти сведения, были переписаны в особую тетрадь в четверку писчего листа, чернилами и красками (по личным именам), Серг. Фед. Вындомским, по 33 страницу. На 34-ой, после одного из своих стихотворений, он записал: «Я сам переписывал всю ону с списка же, писанного рукою дедушки моего Федота Вавиловича Вындомского. Внук его, а праправнук упомпнаемого и мною почитаемого Тихона Андреевича Сергеи Федоров сын Вындомской, на 50-м году моего века, сидя под окошичком в светлой горенки моей в селе моем Деревах, что на Оскун реки». 585¾ четверти, отобранных в пользу Семенова, состояли из сотен клочков при разных пустошах и деревнях, переименовывать которые здесь не к чему. Довольно сказать, что больше всего их было в Имоченицком погосте, причем «пустошь в Ерпеничах Климшиевщина, 13 четвертей да 3 озера, Люговское, Щучье да Кривое, и ручьи, что текут из них, вопче с Петром Скобельцыным» (за 15 четвертей четвертной пашни, — на его выть 7½ четв.). В Введенском погосте на Ояти кроме земли были рыбные ловли по Свири, на Шоткусском Наволоке, невод поплавной воды; было и 20 топь разных имен. В Рожественском Пашском погосте были земли и рыбная ловля по р. Паше; в Никольском Верхооятском погосте земли, а на Руне волочек — пополам со владыкою; Киберда большая, Киберда меньшая, Ячька — пополам с Игнатьем Судаковым; с ними же, а отчасти с Василием Чортовым, много рыбных ловель и поплавных топь на Свири с притоками. Были земли в Никольском погосте на Ояти, в Михайловском Гедевском, в Егорьевском Кожельском, в Рожественском Сясском, а в Михайловском Тервинском, кроме земель, мельница «вопче с Авраамом Тимофеевичем Вындомскпм на ручью под пустошью под Ширговскою, Селивановщина тож, да с ним же общее владенье в пустоши, что была деревня, в Заречье в Сырецке, а крестьяне зовут Телятниково, в погосте Никольском Сясском. Очень много было покосов. Крестьян муж. пола было 57 чел., да дворовых людей, кроме упомянутых 26-и, двенадцать м. п. в деревне Никольском у погоста, что был двор большой Рекепичи, в Никольском погосте на Ояти; жили они на пашне все в одной горнице на жилом подклете. (Бумаги И. П. Сахарова в Румянцовск. Музее, тетрадь 1-ая).

23. М. А. М. Ю., Московского стола столпец 917, л. 939.

24. Список, сделанный С. Ф. Вындомским (Рум. Музей, бумаги Сахарова) тетрадь 2-ая, в четвертку писчего листа, из 20 страниц (последние 4 пустые), на с.с. 13 — 17.

25. «Я оный нашел в Деревах в сушиле, когда принял в управление свое Дерева и все деревни, но бяше бо млад: по глупости моей, я продал сию редкость тогда же», «о чем много жалею», заметил С. Ф. Вындомский на обороте росписи этих предметов, писанной Вавилой или Марком.

26. Город Тобольск состоит из двух частей: одна на высокой и крутой горе, другая между ее подножием и р. Иртышем.

27. С. Ф. Вындомский отметил на своем списке, что Кубасов этот, как видно из «Русских Достопамятностей» издания 1815 года, составитель знаменитого «хронографа».

28. «Наталья Степановна — жена Банила Тихоновича Вындомского, моя вселюбезная была прабабушка. Я Сергей Вындомский».

29. С. Ф. Вындомский сделал примечание: «Ах, как жаль сих вещей; теперь бы хотя одним глазом, а глянул бы». Переписаны им обе росписи на 12 первых страницах тетради в четвертку писчего листа (вышеозначенной 2-ой в бумагах Сахарова).

30. В тех же церквах, а кроме того еще у Николы в Сторожне, да в Михайловском Едевском погосте, завещала дать по себе сорокоусты А. А. Карсакова.

31. М. А. М. Ю., столпец Московского стола 813, л. 284.

32. М. А. М. Ю., столпец Новгородского стола 120, л, 231.

33. М. А. М. Ю., столпец Новгородского стола 120, л. 231.

34. М. А. М. Ю., столпец Новгородского стола 119, л. 16.

35. М. А. М. Ю., столпец Новгородского стола 154, л. 39.

36. М. А. М. Ю., Новгородского стола книга 14, лл. 793 и 828.

37. М. А. М. Ю., столпец Белгородского стола 662, лл. 478--484.

38. М. А. М. Ю., Белгородского стола столпец 1213, лл. 79 и след.

39. М. А. М. Ю., Новгородского стола книга 53, л. л. 365-368.

40. М. А. М. Ю., Московск. стола столпец 850, II столник, л. 237.

41. М. А. М. Ю., книга десятен 306, л. л. 9 и 10.

42. М. А. М. Ю., Московск. стола столпец. 1023, л. 516.

43. М. А. М. Ю., Новгородск. стола столпец 154, л. 11.

44. М. А. М. Ю., Московск. стола столпец. 1023, л. 516.

45. М. А. М. Ю., Москов. стола столпец 917, л. 581.

46. М. А. М. Ю., Новгородск. стола книга 53, л. 377 — 379.

47. М. А. М. Ю., Моск. стола столп. 1023, л. 516.

48. Оглоблин, «Описание столпцов и книг Сибирского приказа» I, с. 56; III, с. 123.

49. М. А. М. Ю., Моск. стола столпец 813, лл. 281-284, и многие другие документы.

50. Весьма любопытно, что Анна Микулаевна и сама после того вступила в новый брак, но неудачно: уже 22 Декабря 1678 г. второй муж ее, подполковник Христофор Иванович Трейден, под предлогом обоюдной престарелости, выдал ей разводное письмо, обязав ее заплатить за него 25 рублей, которые доправлял на нем Иноземский приказ, и обязавшись уплатить сто руб. неустойки, если учнет с нею сходиться или о том бить челом. После того, она вновь именовалась фамилией первого мужа.

51. На то, как «значительно» выехал из Сибири Вавила, и на то, что об его женитьбе упоминается в «Древней Российской Вивлиофике» Новикова (изд. 1-ое, т. VI, с. 294) обратил С. Ф. Вындомский особое внимание (Румянцовский музей, его бумаги в бумагах Сахарова, тетр. 4).

52. М. А. М. Ю., Новгородского стола столпец 309, лист 217.

53. М. А. М. Ю., Новгородск. стола книга 53, л.л. 377-379.

54. У Руммеля («Родословный Сборник» II, с. 41), № 145.

55-56. М. А. М. Ю., Моск. стола столпец 1023, л. 516.

57. М. А. М. Ю., Московск. стола столпец 1023, л. 516.

58. М. А. М. Ю., Московского стола столпец 917, л. 580.

59. М. А. М. Ю., Новгородского стола книга 53, лл. 377-379.

60. М. А. М. Ю., Моск. стола столпец 917, л. 580.

61. М. А, М. Ю., десятни, книга 294, л. 105.

62. М. А. М. Ю., Новгородского стола книига 61, лл. 260 и 265.

63. М. А. М. Ю., столпец Московск. стола 917, л. 941.

64. М. А. М. Ю., дела Вотчинной Коллегии старых лет по Новгороду, кн. 97, дело 2.

65. М. А. М. Ю., кн. Новгородск. стола 61, лл. 300 и 301 об.

66. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, кн. 60, вторая половина, дело 4, лл. 645, 652, 653, 659, 660.

67. М. А. М. Ю., Новгородского стола кн. 73, лл. 64 и 65.

68. М. А. М. Ю.. дела старых лет по Новгороду, кн. 60, вторая воловина, дело 4, лл. 645, 652, 653, 659, 660.

69. В родословной Неплюевых (помещенной у В. Н. Витевского в вып. V труда «Ив. Ив. Неплюев и Оренбургский край») она пропущена; а было-бы ценно определить близость ее родства с известным Ив. Ив. Неплюевым.

70. М. А. М. Ю., Герольдмейстерской конторы книга 163, л. 178.

71. «Доклады и приговоры, состоявшиеся в Правительств. Сенате в царствование Петра Великого», IV, ч 1, с. 368.

72. М. А. М. Ю., Герольдмейстерской конторы книга 163, л. 178.

73. М. Д. Приселков, «Александро-Невский монастырь при Петре Великом», ст. 53, 57.

74. М. А. М. Ю., книги Герольдмейстерской конторы, там же.

75. Румянцовский Музей, бумаги Сахарова, тетрадь 4-ая.

76. М. А. М. Ю., книги Герольдмейстерской конторы, там же.

77. М. А. М. Ю., Новгородск. стола кн. 73, л. 64.

78. М. А. М. Ю., Герольди. конторы кн. 45, лл. 213 и 214.

79. М. А. М. Ю., Герольдм. конторы кн. 134, л. 1211.

80. «Сенатский Архив», т. VII, с. 754.

81. М. А. М. Ю., Новгородского стола книга 74, лл. 624 об. — 625 об.

82. М. А. М. Ю., Новгородского стола кн. 73, л. 66.

83. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, кн. 97, д. 2, л. 10.

84. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, книга 74, д. 104, лл. 451 и 452. Список с купчей подписал за кн. Мих. Васильевича сын его князь Клементий Михайлович, по родословиям неизвестный (см. «Род. Сборник» В. В. Руммеля, т. II, сс. 24 — -

85. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, кн. 97, дело 2.

86. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, кн. 97, дело 2. Таким образом утверждение М. И. Семевского в его «Прогулке в Тригорское», будто Д. Вындомский в 1710 г. был подпору чином Семеновского полка, ошибочно.

87. «Описание документов и дел, хранящихся в архиве Св. Синода», т. XII, с. 554.

88. Семевский, та же статья («С.-Петербургские Ведомости» 1866 г. № № 139, 146, 157, 163, 168 и 175).

89. Письменное сообщение барона Н. А. Вревского, пользовавшегося теми же бумагами архива с. Тригорского, что и Семевский.

90. То же.

91. Карцев, «История лейб-гв. Семеновского полка», II, с. 457.

92. М. А. М. Ю., дела старых лет по Новгороду, кн. 97, тело 2.

93. Архив Олонецкого Губернск. Правления, дело 1796 г. № 373.

94. М. А. М. Ю., Герольдм. Конторы книга 163, л. 178.

95. «Имянной список всем бывшим и ныне находящийся в Сухопутном Шляхетном Кадетск. Корпусе Штаб-Обер-Офицерам и Кадетам» 1761 г. (с. 268, № 845).

96. «Описание дед Архива Морского Министерства», т. VII, с. 550, № 2840.

97. «Полное Собрание Законов» т. XVI, сс. 401-402, № 11, 951.

98. Румянцевский Музей, бумаги Сахарова, тетрадь 4-ая рукописей С. Ф. Вындомского.

99. Имеется в архиве Кашкиных в с. Н. Прысках.

100. Рум. Музей, тетрадь 3-ья рукописей С. Вындомского, из 20 страниц (сс. 8-14 и 19-20 пустые). Она посвящена Горлицкому; сообщает, что он родился и Кракове в 1688 г., а умер в Петербурге 9 Января 1777 г. и погребен на Деревском погосте рядом с дочерью; приводит 5 писем к нему старшего его брата Андрея 1722-1727 гг., когда последний был священником в Москве «у церкви Николая чудотворца, что в Хамовниках» и 1732 г., когда был назначен в Пекин ц старался отпроситься.

101. «Сенатский Архив», т. VII, с. 754.

102. «Сборник Ими. Русск. Историч. Общества» по указателю.

103. «Московские Ведомости» 1786 г. № 60.

104. Письменное сообщение бар. П. А. Вревского.

105. М. И. Семевский «Иоанн VI Антонович» («Отеч. Записки» 1866 г Апрель, кн. 1, стр. 530, 558).

106. «С.-Петербургские Ведомости» 1866 г., № № 130 и след.

107. «Фамилия эта в разных патентах, послужных списках и проч. бумагах семейного архива села Тригорского пишется разно: то Вымдонской, то Вындонской, кажется, однако, что последнее вернее. В семействе Вындомских сохранилось между прочим предание, что прадед их Дмитрий, офицер Петровского времени, весьма крепко поучал дубиной сына своего Максима, несмотря на то, что сын уже был в чинах и женат». — М. С.

108. «Чтения Имп. Моск. Общ. Истории и Древностей» 1861 г., ч. 2, смесь, с. 9.

109. С. М. Соловьев, «История России», т. XXII, глава 2.

110. «Вындомской, между прочим, по приказанию Корфа, изготовил помещение для Правительницы и ее семьи в Холмогорах (в архиерейском доме, принадлежавшем к Преображенскому собору), куда и прибыла Анна Леопольдовна 9 Ноября 1744 года, после крайне тягостного путешествия из Раненбурга. В 1745 г., когда Корф был отозван в Петербург» (указом от 29 Марта), «Вындомской был сделан главным помощником Гурьева в команде над оставленным при фамилии конвое, а 19 Марта 1746 г. Высочайше повелено Гурьеву возвратиться в Петербург, а капитану Вындомскому принять дела, «известных персон» и команду» (в которую определен маиор Миллер). «Он один только мог входить к Принцу» (как было преподано письмом барона Черкасова) «и он распоряжался всеми расходами по содержанию фамилии, на каковой предмет отпускалось от 5 т. до 6 т. в год. Службой Вындомского Императрица была довольна».

111. «Чтения» 1861 г., ч. 2, смесь, стр. 1-58: «Опись делам по секретной коммисии относительно принца и принцессы Брауншвейгских и их семейства».

112. «Государственный Архив», VI, с. 347.

113. «С.-Петербургские Ведомости» 8 Января 1762 г.; «Описание дел Морского Министерства» VII, с. 667, № 2985.

114. «Пожалованные Вындомскому деревни находились в то время (1762 г.) в Псковском уезде; при последующих же разделениях губернии на новые уезды деревни эти отошли в Опочецкий уезд».

115. «Указом Сенату «секунд-маиор Максим Вымдомской произведен в генерал-маиоры и за его болезнями повелено быть в вечной отставке»; за труды же его ко службе, Максим Вымдомской пожалован «из дворцовой Воронечской волости в Псковском уезде деревнями прозываемыми Егорьевская губа»... Указ сей слушан в Сенате 30 Июля 1762 г.» (Он напечатан в «Сборнике Имп. Историч. Общества», т. 42, сс. 477-8; число душ там показано 1185).

116. Дело архива Олонецкого Губернского правления 1796 г. .№ 373.

117. «Сборник статей и заметок», с. 178.

118. Московск. Архив Минист. Юстиции, Вотчинной Конторы дела Бородинского переплета, кн. 36-120, № 28.

119. Д. Баранов, «Опись Высочайших указов и повелений», по указателю.

120. «Чтения», 1. с., с. 32.

121. П. Баранов, op. cit., по указателю.

122. Точных сведений о пожаловании его не найдено, но в помянутом деле Олонецкого Губ. Правления он именуется генерал-маиором и «кавалером», как до отставки его не звали.

123. Даты рождений и смертей сыновей О. Ф. Вындомского были записаны младшим из них, Сергеем, 7 Октября 1846 г. в упомянутой тетради 3-ьей его рукописей (что в Румянц. Муз.), на с. 7.

124. Именные списки Семеновск. полка, составленные в Июне 1775 г. и в 1785 г. (иль Ни;кие-Прыскоиского архива Пашкиных).

125. «Описание Архива Морского Министерства» VI, с. 25, № 1658.

126. «Месяцеслов» 1804 г., I, с. 261.

127. «Объявления о запрещениях на недвижимые именья» при «Сенатских Ведомостях» 1832-1837 гг.

128. Дочь Семена Зиновьевича Репьева.

129. «Список Воинскому Департаменту на 1795 год», с. 242.

130. «Список Воинскому Департаменту на 1795 год», с. 242.

131. «Месяцеслов» на 1804 год, I, с. 115.

132. «Полное Собрание Законов», т. XXX, с. 224, № 23016.

133. Ibidem, с. 1346, .№ 23298.

134. «Придворный месяцеслов» 1811 года, стр. 226.

135. «Сенатские Архив», I сс. 334 и 603.

136. Румянцевский Музей, выше цитированная тетрадь 3-ья.

137. Объявления о продаже недвижимых имений в «Сенатских Ведомостях» 1832 г.

138. Сведения о последних Вындомских особенно неполны потому, что архив давно упраздненного Олонецкого дворянского собрания, некогда сваленный на чердак Губернского Правления, пропал бесследно; а в родословную книгу Вындомские были записаны вероятно там.

139. Этот экземпляр принадлежит теперь владельцу известной исторической библиотеки Д. Ф. Кобеко, любезно сообщившему про вышеприведенную надпись.

140. См. напр. в «Истории Государства Российского» Карамзина, в т. VI, примечание 201; в рукописном отделении Императорской Публичной Библиотеки несколько списков, принадлежавших Погодину и гр. Ф. А. Толстому.

141. Довольно забавно, что один из современных нам Тыртовых, ссылала, на вышеозначенное место у Карамзина в повествовании о своем роде, помещенном в «Русской Старине», тем не менее называет поселенных в Новгородчине Янышевых, Барановых, Тыртовых и пр. «Московскими служилыми родами»; — между тем цитированная Карамзиным разрядная книга Бекетова гласит «то Ивановские послужильцы Борисовича Тучкова, восемь семей, в те поры двора его испомещены».

142. Пишущий эти строки, не имея чести состоять членом Общества, был допущен к изучению этих бумаг на месте.

143. Так как те из них, которые ныне в картоне 971, в бумагах И. П. Сахарова в Румянцовском Музее, подробно не описаны, то стоит сказать об них следующее. Всего их — 4 тетради и 2 листка, в четвертку писчего листа. Первая из 40 страниц. Содержание первых тридцати трех и надписи на 34-ой изложено выше сего (см. стр. 182, примеч. 1-ое); на 34-ой, перед надписью этой, следующее четверостишие:

«Зло на свете есть и будет
Старе нас оно живет
Его жала не избудет
Всякой тот, кто видит свет».

На 35-ой странице рисунок деревянной церкви св. и чуд. Николы, что в Пречистенском Имоченском погосте на Ояти, построенной Тихоном Вындомским, освященной в 1653 году, а срисованной 22 Августа 1817 г. На стр. 36-ой начерчен, чернилами, план расположения по р. Ояти: на правом берегу — погоста Имочениц, деревни «ныне Бор Чангин Остров» и деревни Старый Двор, на левом берегу — усадеб «Яровшина», «Михайловшина» и «Палкин Остров», бывая усадьба Александра Максимовича Вындомского, а ныне Качалова. Продана Антропову». На 37-ой странице: «Вот тут видно, что сколько отнято имений от Тихона Андреевича Вындомского», а далее — то-же четверостишие. На 38-ом странице: «Кому отдано имение милы Вымоченицы Тихона Андреевича».

Текст воспроизведен по изданию: Письма графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского и Василия Владимировича Шереметева с 1798 по 1804 год // Старина и новизна, Книга 13. 1909