ЗАПИСКИ О ПЕТЕРБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ А. Н. РАДИЩЕВА

Советской наукой много сделано для изучения творчества Радищева и научного издания его произведений. И все же некоторые стороны деятельности великого русского революционера XVIII в. остаются мало изученными, а некоторые его труды до сих пор не опубликованы. Сюда относятся записки о податях и о земледелии Петербургской губернии и описания Петербургской губернии, имеющие немалое значение для изучения идеологии автора «Путешествия из Петербурга в Москву» и социально-экономического строя екатерининской России.

Радишев составлял эти записки во вторую половину 1780-х годов, когда вполне оформились его освободительные и революционные взгляды, когда он вполне созрел уже как мыслитель и писатель. И несмотря на то, что большая часть записок не была закончена автором и дошла лишь в черновых набросках, историк-экономист найдет в них интересные материалы и глубокие суждения о народном и государственном хозяйстве России XVIII в., а историк общественной мысли почерпнет ценные сведения, которые позволят полнее обрисовать облик гениального мыслителя и, прежде всего, изучить его экономические взгляды.

Ведя борьбу с крепостничеством, Радищев широко использовал как моральную и юридическую, так и экономическую аргументацию.

И эта аргументация создавалась Радищевым не путем перенесения на русскую почву готовых выводов [191] западноевропейской экономической науки, ¹ а путем тщательного и глубокого самостоятельного анализа русской хозяйственной жизни. Публикуемые рукописи являются показателем огромной творческой работы, которую проделал Радищев, собирая, систематизируя, критически обрабатывая и обобщая факты и статистические материалы, касающиеся народного и государственного хозяйства России.

Работа Радищева над Запиской о податях связана с увеличением податного гнета в 1780-х годах и борьбой, которая развернулась тогда в правительственных сферах вокруг проблем обложения. По приблизительным подсчетам Н Д. Чечулина, государственные расходы России, составлявшие в первый год екатерининского царствования (1762 г.) — 16 500 000 руб., уже в 1785 г. возросли до 56 460 000 руб., а к началу 1790-х годов достигли 84 870 000 руб. ² Колоссально увеличились затраты на администрацию, особенно после крестьянской войны 1773 — 1774 гг. и введения наместничеств. Затраты на содержание двора к 1785 г. увеличились по сравнению с 1762 г. почти в 4 раза. Сметные ассигнования на армию возрастали не в такой пропорции, как ассигнования на двор. Однако к ним нужно прибавить чрезвычайные расходы военного времени. Уже в период первой турецкой войны начинается строительство Азовского, а затем Черноморского флотов, также потребовавшее значительных денежных вложений.

Возникавшие финансовые затруднения Екатерина II уже в первые десятилетия своего царствования частично покрывала с помощью займов. Но по займам приходилось платить проценты, и расходы по ним составляли в 1785 г. уже 2 440 000 руб., а в предшествуюший год — почти 4 млн. руб. ³

Екатерининское правительство не один раз увеличивало подати, чтобы получить дополнительные средства, необходимые для подавления сопротивления крестьян, для осуществления [192] широких военных предприятий, для удовлетворения аппетитов «придворных истуканов», «тунеядцев» и «лелеятелей», ⁴ осыпаемых милостями Фелицы. В частности, по предложению Секретной комиссии 1783 г., в которую входили генерал прокурор кн. А. А. Вяземский, А. А. Безбородко, гр. А. П. Шувалов и гр. А. Р. Воронцов, с черносошных, дворцовых, экономических крестьян и однодворцев стали взимать вместо 2 руб. оброчных денег с души — по 3 руб. Одновременно по предложению комиссии было введено подушное обложение в «Малороссии» и прибалтийских губерниях и увеличены его размеры в Слободской Украине и Белоруссии. Наконец, увеличены были поступления по ряду других статей обложения. ⁵

Осушествление предложений комиссии, по словам Безбородко, дало казне до 7 млн. руб. нового ежегодного дохода, но и этой суммы оказалось недостаточно для удовлетворения потребностей казны. Уже в начале 1785 г. кн. Вяземский сообщал об угрозе значительного дефицита. Он писал, что, «обращая свои мысли на определенные по штатам и указам государственные издержки», почти не находит таких, «которые бы отменить было возможно». Поэтому генерал-прокурор предложил вновь повысить государственные подати с населения. Его планы, изложенные в двух поданных императрице записках, заключались в увеличении ставок подушного оклада и налога на купеческие капиталы и в проведении ряда других фискально-податных мероприятий, которые должны были в общей сложности дать более 8 млн. руб. ежегодного дохода. ⁶

Предложения Вяземского натолкнулись на резкие возражения ряда влиятельных екатерининских вельмож. Разбирая записки генерал-прокурора, А. Р. Воронцов писал: «При толь возвышенных казенных доходах, каковы они с 1783-го года, не было бы кажется нужды о новых каких приращениях и налогах помышлять, а спокойно ожидать возвышения оных от времяни, особливо при продолжении щастливого ея величества [193] царствования...». От свободы промыслов и «дозволения обработывать всякие металлы из земли» некоторые статьи доходов должны умножиться «видимым образом» и в короткое время. «Напротив того, всякое безвременное умножение налогов устрашит людей, рукоделии и свободу в промыслах стеснить так может, что и в прежде положенных податях доимки оказаться могут. Ибо подати легко выдумывать и предлагать, но больших соображениев требует, чтобы их не учредить иногда так, чтоб взаимно себя не подрывали, а в таком случае казне прямого приращения не будет, а только людям напрасное отягощение и огорчение зделается». ⁷ Отметив, что в условиях мирного времени нет никакого «видимого обстоятельства», оправдывающего повышение податей, Воронцов считал необходимым пойти на некоторое сокращение государственных издержек, если бы «знатнаго дохода, каков он ныне есть, в самом деле недостаточно было». ⁸

Неизвестно, дошли ли записки Воронцова до Екатерины, но вскоре после их составления близкий к Воронцову Безбородко представил императрице свои возражения на проекты Вяземского. ⁹ Возражения эти, во многом совпадающие с высказываниями Воронцова, были удостоены императорской похвалы: «Очень, очень хорошо!»

Проект Вяземского не был принят. Но мы напрасно стали бы полагать, что, отвергнув его, правительство действительно стало на путь сокращения государственных расходов. Воронцов и Безбородко, в сущности, и не указывали направленных к этому конкретных мер. Они отделывались лишь общими фразами о необходимости «распорядить порядочный и точный сбор доходов и хозяйственное их употребление». ¹⁰ Больше того, они сами всячески изыскивали средства к увеличению государственных доходов. Безбородко прямо писал, что если ему, Воронцову и Шувалову будет поручено рассмотрение финансовых вопросов, они смогут в кратчайший срок «поднести свои мысли» о новом «доходном приращении». [194]

Таким образом, существо возражений, на которые натолкнулись в правящих кругах предложения Вяземского, заключалось лишь в том, чтобы создать более прикрытые формы обложения. Воронцову, Безбородко, Шувалову казалось, что они смогут добиться значительного повышения государственных доходов, не стесняя торговлю и промышленность и не подрывая платежеспособность населения. Действительность не оправдала этих надежд.

В 1786 г. комиссия, в состав которой вошли и указанные Безбородко лица, была создана. Она разобрала и утвердила план приращения государственных доходов, предложенный А. П. Шуваловым. Этот план сводился к дополнительному выпуску значительного количества ассигнаций, которые частично должны были раздаваться в виде ссуд дворянам и купцам. На доходы от процентов по этим ссудам возлагались большие надежды, но они отнюдь не оправдали себя на практике. ¹¹ И после 1786 г. государственный долг неуклонно возрастает, а правительство мечется в поисках новых средств для его покрытия. Активное участие в обсуждении податных вопросов принимает и в эту пору служебный начальник Радищева — Воронцов.

Известно, что Воронцов высоко ценил выдающуюся эрудицию и замечательный ум Радищева. Он запрашивал у него материалы и соображения по серьезным вопросам государственной жизни. Так, уже в Сибири Радищев по поручению своего бывшего начальника писал «Письмо о китайском торге». До ссылки Радищев составлял даже некоторые документы, которые от имени Воронцова должны были представляться императрице. ¹² Можно предположить, что, когда в 1786 г. президенту Коммерц-коллегии понадобились материалы и аргументы, направленные против нового неприкрытого повышения обложения, он обратился к ученому, служившему у него в ведомстве. Как мы увидим, из-под пера Радищева вышел документ, который по своему направлению в корне [195] расходился с планами самого Воронцова и других екатерининских вельмож. Проекты реорганизации обложения, выдвинутые в нем, предполагали перестройку самых основ социально-политического строя России и были абсолютно неприемлемы для Воронцова и других представителей правящей среды. В «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев писал, что «все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники». ¹³ Это полностью относилось и к вельможам, игравшим в либерализм. Радищев должен был знать, что идеи, развиваемые в предназначенной для этих вельмож Записке, были им органически чужды. Не потому ли и самая Записка осталась незаконченной?

Что касается до записок о Петербургской губернии, то они по своему характеру примыкают к целой серии описаний наместничеств, которые начали составлять после губернской реформы 1775 г. 1 ноября 1777 г. в Сенате рассматривали уже краткие описания Московской и Воронежской губерний. Выразив свое «особливое удовольствие» московскому и воронежскому губернаторам, представившим описания, Сенат высказал пожелание, чтобы и в других губерниях были собраны соответствующие сведения. ¹⁴ Но далеко не везде дело подвигалось так быстро, как в Московской и Воронежской губерниях. В 1790 г. о составлении «Начертаний о наместничествах» заботилось Вольно-экономическое общество, которое обратилось к А. Т. Болотову с предложением принять участие в этой работе. Судя по тому, как мало энтузиазма вызвало у Болотова предложение Вольно-экономического общества, требовавшее огромного труда и сулившее «самое малое награждение», можно думать, что и на этот раз предприятие осуществлялось с большим скрипом. ¹⁵ И все же число описаний наместничеств, сохранившееся от конца XVIII в., весьма значительно. Описания Радищева занимают среди них особое место, ибо, отнюдь не ограничиваясь ответами на заданные вопросы, Радищев высказывает интереснейшие суждения о социально-экономической жизни России. [196]

Источники, использованные Радищевым при составлении публикуемых записок, были весьма многообразны. Устанавливая число жителей Петербурга и Петербургской губ., Радищев пользуется данными о рождаемости и смертности и материалами четвертой ревизии населения. В описаниях Петербургской губ. мы находим прямую ссылку на материалы генерального межевания, которыми автор намеревался воспользоваться длл вычисления размеров пашенных и сенокосных угодий, леса и болот. Выясняя происхождение и историю различных податей, Радищев оперирует десятками правительственных указов и узаконений.

Большая часть материалов, использованных при составлении записок, не оговаривается их автором. Но некоторые из них могут быть восстановлены. Работая над Запиской о податях, Радищев несомненно пользовался ведомостями о доходах Петербургской губ., составлявшимися ежегодно Казенной палатой. Ведомости эти Казенная палата представляла в экспедиции Сената, подготавливавшие генеральные табели доходов и расходов по всему государству. ¹⁷ В бумагах Воронцова сохранилась ведомость: «Сколько в С.-Петербургской губернии и в каких округах какого звания состоит душ». ¹⁸ При исчислении размеров податей, взимаемых с населения, Радищев .использовал эту или аналогичную ей ведомость. ¹⁹ [197]

Помимо отмеченных здесь документов, Радищев пользовался несомненно материалами Петербургской таможни, фактически руководимой им в это время, и многими другими официальными источниками, которые сейчас трудно или даже невозможно установить. ²⁰

Недостаточная достоверность и неполнота этих источников были хорошо известны автору записок. Говоря о казенном доходе Тобольского наместничества, он прямо пишет, что мало «можно о нем упомянуть», ибо сорок лет местные власти старались «сию важную часть» запутать; даже Казенной палате потребуется не меньше двух лет для приведения в ясность доходов с наместничества. ²¹ Но и в тех случаях, когда казенные палаты «приводили в ясность» сведения о доходах, Радищев далеко не всегда доверял этой «ясности». Он сличал показания разных источников, поверял и дополнял их собственными исчислениями н наблюдениями.

Присматриваясь к цифровым данным Записки о податях, мы замечаем, что в ряде случаев они совпадают с соответствующими данными генеральных табелей (иногда с округлением у Радищева). Так, итоги почтового и подушных семигривенного, сорокоалтынного и накладного двухкопеечного сборов, приведенные в начале Записки, соответствуют таким же итогам Табели государственных доходов и расходов на 1787 год. ²² Но уже итоги питейного, соляного и таможенного сборов расходятся довольно значительно. Чечулин писал, что абсолютно точными цифрами питейных доходов не располагали сами екатерининские деятели, и то же самое нужно сказать о доходах соляных. ²³ Радищев не считал возможным выписывать эти цифры из табели или из ведомости, по которой [198] табель составлялся, хотя последний документ был ему известен. Работая в Петербургской таможне, Радищев располагал более полными сведениями о таможенных доходах, чем составители табеля. Относительно питейных и соляных доходов мы также можем утверждать, что цифры Радищева точнее, чем цифры государственного табеля. Во всяком случае, методы исчисления у него более совершенны. В то время как в табеле и питейный, и соляной, и таможенный доходы на 1787 г. определялись по фактическому поступлению 1785 г., Радищев их определяет «по сложности из трех лет», т. е. дает среднюю цифру поступлений за три года. ²⁴

Мы уже отмечали, что оклад фуражного сбора Радищев сам вычислял на полях рукописи. Полученные данные он сличал с другими, почерпнутыми из неизвестного нам источника. Любопытно, что в одних случаях он исправлял результаты своего подсчета данными этого источника (сведения по Софийской округе), в других случаях, наоборот, отдавал предпочтение своим подсчетам, заменяя ими ранее вписанные в рукопись цифры (сведения по Ораниенбаумской округе). ²⁵

Радишев гораздо полнее учитывал повинности населения, чем официальные правительственные документы. В табелях и ведомостях государственных доходов не учитывались сборы рекрут, постои и .другие не денежные повинности. И это [199] понятно, так как официальные чиновники мало интересовались определением общего бремени повинностей для населения. Их интересовали лишь налоговые поступления, тогда как Радищева, прежде всего, занимал вопрос о положении народных масс. Он стремился определить обременительность каждого налога в отдельности и размеры налогового бремени в целом. Поэтому он не только останавливает свое внимание на рекрутчине и постоях, но старается исчислить даже, во что обходятся злоупотребления при сборе различных государственных доходов. Примерную «стоимость» злоупотреблений по питейной и таможенной части Петербургской губернии Радищев определяет в 350 тысяч руб. К сожалению, осталось неосуществленным намерение автора Записки о податях дать в ней исчисление помещичьих доходов, чтобы иметь возможность подсчитать, сколько всего податей приходится платить крестьянину. Вероятно, Радищев приступил к этой работе, но пришел к выводу о ее неосуществимости. Во всяком случае, в пятом наброске мы читаем, что «тягость или льготу налогов крестьян, живущих на нивах помещичьих или, как называют их, крепостных, исчислить неможно». ²⁶ Не закончил Радищев и некоторых подсчетов по государственным податям и по статистике населения.

Нельзя забывать, что все публикуемые рукописи носят характер черновых записей. Отсюда неразвитость некоторых мыслей и формулировок, пропуски цифр и фраз, частые ошибки в подсчетах сумм, особенно бросающиеся в глаза в наброске первом Записки о податях. Но давая общее исчисление государственных податей в третьем наброске, Радищев оперирует уже не суммой, которую ошибочно вывел в первом наброске, а суммой, которая получается при правильном подсчете приводимых там налоговых поступлений. ²⁷

Несмотря на незаконченность Записки о податях Радищева, нужно отметить, что и сейчас мы не располагаем более подробным анализом и более полными расчетами государственных и местных поборов, падавших тогда на население. Не имеем мы и более точных исчислений размеров платежей, падавших на душу сельского и городского населения. [200]

Для производства этих исчислений Радищеву пришлось отделить подати сельские от податей городских, учесть, что часть платежей падала на временно пребывающее в столице население, наконец, подсчитать количество населения в городе и в округах. При тогдашнем состоянии статистики, или, как ее называли, «политической арифметики», очень трудно было добиться точных результатов при подсчетах. Поэтому Радищев определил население Петербурга в 150 тысяч в Записке о податях и в 200 000 в описаниях Петербургской губернии. ²⁸ Эти расхождения нельзя поставить ему в вину, так как точно подсчитать тогда население Петербурга было вообще невозможно. Люди, записанные в подушный оклад по Петербургу, составляли лишь незначительную часть действительного населения столицы, а учетом неподатных правительство мало интересовалось. Приходилось пользоваться косвенными показателями. Тогдашняя наука рекомендовала для этого обработку данных о рождениях, смертях и браках. Правда, отношение браков, рождений и смертей к населению не является неизменным, однако лучших способов подсчета населения столицы не было. Поэтому понятно, что, составляя Записку о Петербургской губернии, Радищев намеревался включить в нее раздел: «Исчисление жителей по числу родящихся, по числу умирающих, по числу женящихся». В этом разделе полученные итоги должны были быть сравнены между собой, чтобы получился наиболее близкий к истине результат. ²⁹ Радищев не успел полностью произвести свои подсчеты, но приемы его статистической работы и здесь вполне соответствовали лучшим достижениям тогдашней науки.

Радищев настойчиво изучал земледельческие орудия, которыми пользовались крестьяне, состояние удобрений, посевов, урожаев, сенокосов, огородов, хозяйственных построек, скота. Он анализировал влияние столицы на хозяйственный быт окружающих районов, причем не ограничивался общими соображениями, а точно указывал, из каких округ Петербургской губ. подвоз продуктов производится в большем масштабе [201] и из каких в меньшем. Он точно определял время начала и конца различных сельскохозяйственных работ в губернии и характеризовал приемы земледелия. Он тщательно разбирал все вопросы, связанные с экономическим положением крестьян, их управлением, обложением и взаимоотношениями с помещиками.

Публикуемые экономические записки писались одновременно с «Путешествием из Петербурга в Москву», и ряд идей, выраженных в этом замечательном произведении, находит себе параллель, подкрепление и обоснование в записках о податях и о Петербургской губ. Записки помогают нам проникнуть в творческую лабораторию автора «Путешествия» и проследить, как складывались и обосновывались те экономические идеи, которые в нем развиваются.

Личные наблюдения Радищева, непосредственное изучение на месте экономического, политического и бытового уклада деревни и города, обширные знакомства с людьми различных состояний дали ему возможность набросать широкую и полную картину русской жизни. Богатство личных восприятий дополнялось и подкреплялось специальными экономическими изысканиями.

В «Путешествии» в главе «Любань» крестьянин говорит: «в неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину». И сейчас мы узнаем, что, вкладывая в уста крестьянина эти слова Радищев в специальном исследовании о земледелии установил, что ограничение барщины тремя днями в неделю применяется «по нещастию, не повсеместно: в С. Петербургской губернии редко где оному следуют». ³⁰

В «Путешествии», в главах «Зайцово», «Вышний Волочек», «Пешки» и других Радищев говорит об увеличении помещичьих податей, о неограниченности помещичьего произвола, о «зверях алчных и пиявицах ненасытных», отнимающих у крестьянина все, кроме воздуха. ³¹ И мы узнаем сейчас, что в период работы над «Путешествием» Радищев ставил перед собой задачу исчисления помещичьих поборов с крестьян [202] Петербургской губ. и принужден был отказаться от исполнения этои задачи именно потому, что убедился в совершенной произвольности взимания податей. Точно так же и мысли, которые высказывает автор «Путешествия» в связи с обличительной филиппикой хозяйки из Пешек, были результатом тщательного изучения экономического положения крестьянской массы. В Записке о податях Радищев прямо пишет, что, хотя он не может исчислить размеров владельческих повинностей крестьян, он может утверждать, что «жребий их становится тягостнее» в связи «с умножением роскоши» и «с познанием правил и выгод земледелия». ³² Кстати сказать, то обстоятельство, что Радищев связывает «выгоды земледелия» т. е. возможность по выгодным ценам продавать сельскохозяйственные продукты, и усиление крепостнического гнета, является показателем глубины его экономической мысли. В подготовительных работах к «Анти-Дюрингу» Энгельс писал, что угнетение русских крестьян в XVIII в. «все возрастало по мере роста вывоза, ради которого оно происходило пока Екатерина не сделала этого угнетения полным и не завершила законодательства» ³³

Одни и те же антикрепостнические положения доказываются Радищевым приемами художественно-повествовательными в «Путешествии» и приемами статистического и экономического анализа в Записках. Радищев видит один из источников «крепости армии российской» в системе ее комплектования, чуждой западного наемничества. Но он резко отрицательно относится к чрезмерным тяготам рекрутчины, к большим размерам рекрутских наборов, к отрыву рекрут навсегда от семьи, к произволу, с которым сопряжен набор рекрут. В «Путешествии» в главе «Городня» Радищев описывает горе отцов, мате ей и невест, провожающих рекрутов, злоупотребления помещиков, продающих крестьян в солдаты, кандалы, в которых будущих воинов ведут на сбор. ³⁴ В Записке о податях Радищев подходит к рекрутчине несколько под иным углом зрения. ³⁵ Он понимает, что его противники будут [203] доказывать необходимость рекрутчины соображениями государственной пользы, отвергая всякие моральные доводы. И Радищев хочет разбить их тем же оружием. «Заградим исход воздыханиям, — пишет он, — и [будем глухи] ко стенаниям» и «чужды соболезнованиям о бедствиях рода человеческого». Даже считаясь с одной государственной выгодой, должно признать гибельные последствия отрыва рекрут навсегда от семьи, так как такой отрыв колоссально сокращает прирост населения, являющийся главной основой государственной мощи.

Можно привести еще ряд параллелей между «Путешествием» и записками. ³⁶ Остановимся на той, которая имеет особенно большое значение для понимания экономических взглядов Радищева. Мы имеем в виду вопрос о более высокой производительности свободного труда по сравнению с крепостным. Этот вопрос Радищев разбирает в главах «Любань» и «Хотилов» в оде «Вольность» и в экономических записках. Чтобы доказать, что «принужденная работа дает меньше плода, чем работа на себя» он изучает крестьянское производство на барской и надельной земле, в оброчных и барщинных имениях, в казенных и владельческих деревнях.

Аргументы, которые, на первый взгляд, противоречат его концепции, Радищев не замалчивает, а анализирует и доказывает их несостоятельность. В записке о С.«Петербургской губернии, как и в главе «Вышний Волочек», он пишет о более высоких урожаях на барской пашне, сравнительно с надельными участками. Однако он тут же показывает, что меньшая урожайность крестьянских полей есть лишь результат усиленной эксплуатации и выделения крестьянам худшей земли. «Без большого удобрения», пишет он, земля в Петербургской губ. «родить не может». Поэтому на «хороших удобренных помещичьих нивах» урожай более высокий, а плохо удобренные крестьянские земли дают более низкий урожай. ³⁷ Совершенно понятно, что освобожденные и справедливо [204] наделенные землей крестьяне, которые будут иметь достаточно скота и времени, чтобы хорошо унавозить свою землю, добьются не меньших, а больших урожаев, по сравнению с урожаями на помещичьих пашнях, ибо, работая на себя, они будут делать дело «с прилежанием, рачением, хорошо». ³⁸

Признавая, что с барских полей в Петербургской губ. собирается обычно более высокий урожай, чем с крестьянских наделов, Радищев в то же,время правильно считал, что труд является более производительным именно на крестьянской надельной земле. У помещика «сто рук для одного рта», ³⁹ и на его барской пашне приходится на единицу затраченного труда меньше произведенного продукта, чем на земле крестьянской.

На проблеме свободного труда и труда, «скованного принуждением», Радищев останавливается и в Записке о податях. Так как этот документ посвящен податному обложению, Радищев прежде всего выясняет, насколько «каждая отрасль доходов государственных стесняет природную свободу действования». Подати не должны останавливать руку, «движущуюся вольностию», — вот один из основных критериев, с которым автор Записки подходит к оценке существующих податей. Но он прекрасно понимает, что в России XVIII в. стеснение экономической свободы не является результатом одной податной системы. И говоря о запретительных налогах, он тут же поднимает вопрос о запретительных законах вообще, о полицейских запрещениях, о крепостничестве. ⁴⁰

Радищев отстаивал «природную свободу действования». Он полон веры в хозяйственную инициативу людей, движимых духом «корыстолюбия». Он защищает буржуазную экономическую свободу от казенных запрещений и крепостнических рогаток. Казенная выгода, происходящая от запрещения, читаем мы в «Проекте гражданского уложения», есть насилие; она «противна природному законоположению» и может существовать только при общей неволе. В неопубликованной еще «Записке о торговых узаконениях» Радищев доказывал, что торговое законодательство должно предписывать только [205] «введенные уже торговлею обыкновения»; «торг сам себе законодатель во многих правилах, касающихся до честности, до добрыя веры и до кредита». ⁴¹ Задачи законодательства заключались, по Радищеву не в постоянной опеке над экономической деятельностью граждан, а в охранении их природных прав. Природа наделила человека силами и способностями. Закон должен предоставить полную возможность гражданину применять свои силы и способности. Задача экономической политики заключается в том, чтобы «отдалить всякое препятствие», на которое может натолкнуться свободная экономическая деятельность.

Крепостнические и фискальные ограничения буржуазной экономической свободы Радищев рассматривал как нечто в корне противоречащее велениям разума и природе человека. А освобожденные от крепостнических пут формы производства, которые не могли быть не чем иным, как буржуазными формами производства, он расценивал как «естественный» экономический порядок.

Радищев несомненно был отлично знаком с высказываниями физиократов и Адама Смита о «естественном» экономическом порядке. Но он отнюдь не был ни физиократом, ни смитианцем. В истории экономической науки ему принадлежит особое место. Физиократы и Смит, защищая буржуазное производство, исходили из интересов крупных фермеров или мануфактуровладельцев, или из интересов крупного аграрного или промышленного капитала. Радищев же, ведя борьбу за победу буржуазного производства, отражал стремления и нужды крестьянской массы. Понятно поэтому, что система экономических взглядов демократа Радищева и, в частности, его взгляды на «естествственный экономический порядок» коренным образом отличались от экономических систем физиократов и Адама Смита и во многом превосходили их.

Революционер Радищев не мог согласиться с высказываниями Кенэ и его учеников о роли абсолютизма в деле установления естественного порядка: в отличие от Кенэ, он возлагал свои надежды не на просвещенных монархов, а на [206] народ. Радищев расходился с физиократами и в самом понимании естественного экономического порядка: для Кенэ это был строй с господством крупного фермерского хозяйства. Радищев же считал естественным такой строй, при котором господствует мелкое свободное крестьянское хозяйство. По мнению Кенэ, в крупных земледельческих предприятиях расходы гораздо ниже, а «чистый продукт» несравненно значительней. «Многочисленность мелких фермеров, — писал он, — невыгодна для населения». ⁴² Увеличение производительности труда, увеличение производимого в земледелии продукта, а следовательно и накопление богатств, по мнению физиократов, было немыслимо при «мелкой культуре», при отсутствии капитала, прилагаемого к земледелию, и наемного труда, применяемого в крупном фермерском хозяйстве. В отличие от физиократов, Радищев был сторонником «мелкой культуры» или точнее крестьянского хозяйства.

И в Западной Европе доводы, приводимые физиократами в пользу «крупной культуры» земледелия, встречали серьезные возражения. Верри, которого Лучицкий считает наиболее выдающимся из тогдашних западноевропейских защитников мелкой собственности, доказывал, что сосредоточение собственности и всех богатств в руках немногих превратит крестьян в людей, совершенно зависимых от собственников. Собственники должны будут обрабатывать землю при помощи наемных рабочих, не заинтересованных в успехе производства, или сдавать землю фермеру, который будет истощать почву, ему не принадлежащую. По мнению Верри, чем сильнее будет раздроблена собственность, тем заметнее будут успехи земледелия, ибо крестьянин будет усердно работать на собственной земле и будет при этом заботиться о том, чтобы не истощать почву. ⁴³

Аргументация Верри была известна Радищеву. Во всяком случае в числе книг, проданных сыном Радищева после его смерти «Комиссии о составлении законов Российской [207] империи», значится «Economie politique du comte de Vйry» ⁴⁴ Но экономические взгляды Радищева не имеют ничего общего и со взглядами Верри. Верри отнюдь не высказывался за переход помещичьей земли в руки крестьян путем революционного переворота или путем прямых законодательных мер и средств. Правительства должны лишь таким образом регулировать законы о наследстве, чтобы земля помещика делилась между всеми его сыновьями и могла свободно покупаться и продаваться. Лучицкий отмечал, что у Верри так и остается невыясненным, каким образом земли, «принадлежашие крупному владельцу и разделяемые между его сыновьями, перейдут в руки крестьянского сословия». Расчет, видимо, был на сбережения и энергию кучки крестьян-богатеев. ⁴⁵ Верри, как и физиократы и Смит, не посягал на помещичье землевладение. А с его сохранением неминуемо было связано и сохранение пережитков феодальных отношений и феодальной кабалы. Наоборот, Радищев никогда не стоял на страже помещичьего землевладения. Радищев считал, что естественное право владения землей принадлежит тем, кто ее обрабатывает. И крестьяне вернут себе рано или поздно узурпированные помещиками права. Если при этом они обагрят свои нивы кровью «бесчеловечных господ», Россия ничего не потеряет.

Не может быть сомнения в том, что Радищев был сторонником самого широкого наделения крестьян землею и полного освобождения крестьянского землевладения от феодально-крепостнических уз. Радищев жил в стране, которая в результате неблагоприятных исторических условий отставала в своем хозяйственном развитии. И все же он нашел гораздо более радикальное и передовое решение аграрной проблемы, чем физиократы, Верри, Адам Смит. Это произошло прежде всего потому, что он выражал интересы крепостного крестьянства, стремившегося к решительной ломке всего крепостнического строя, тогда как физиократы или Смит выражали интересы «умеренной» буржуазии.

В настоящей публикации читатель найдет два замечания, касающиеся общинных земельных переделов. ⁴⁶ Замечания эти [208] чрезвычайно важны, так как помогают осветить еще совсем неизученную сторону экономических воззрений Радищева. Говоря о том, что царское правительство несправедливо налагает подати на ревизские души без учета доходов плательщиков, Радищев отмечает, что крестьяне сами умеряют неравенство подушного обложения, приводя его в соответствие с размерами земельных наделов. Тут же на полях он пишет, что это «весьма худо для земледелия, но хорошо для равенства». В отдельной заметке «Годовой раздел земель у крестьян» Радищев пишет: «Кто мог бы помыслить в наше время, что в России совершается то, чего искали в древности наилучшие законодатели» и о чем нынешние законодатели даже «не помышляют». Речь идет о крестьянских общинных переделах, которые, как видим, получают у Радищева высокую оценку. По мнению Радищева, их положительное значение заключается не только в том, что они содействовали уравнению «неуравнительного обложения», но и в том, что они смягчали неравенство, проистекавшее от «неровной доброты» надельной земли, и в том, что они препятствовали обезземелению крестьян, укрепляя таким образом «отменную любовь к своему жилищу российского земледельца». ⁴⁷

Крестьянская «идея равенства», — писал В. И. Ленин, — «самая революционная идея в борьбе с старым порядком абсолютизма вообще — и с старым крепостническим, крупнопоместным землевладением в особенности. Идея равенства законна и прогрессивна у мелкого буржуа-крестьянина, поскольку она выражает борьбу с неравенством феодальным, крепостническим». ⁴⁸ Если мы внимательно вчитаемся в строки радищевской Записки о годовом разделе земель, то увидим, что автор ее как раз противопоставляет крестьянскую «идею равенства» идеям «новейших законодателей», которые о ней и не помышляют. Таким образом, Радищев и тут направлял свои стрелы против крепостнических латифундий, против феодального неравенства. [209]

Как следует сочетать общинное и частное землевладение, — Радишев не пишет. Но несомненно, что право частной собственности на землю он признавал. Главное зло Радищев видел не в частной собственности на землю, а в феодально-крепостнической форме этой собственности. В Записке о податях Радищев предлагает немедленно дать крестьянам разрешение на покупку земли у помещиков. ⁴⁹ Говоря об общественном строе будущей свободной России, Радищев также не отвергал права личной собственности на землю для тех, кто сам ее обрабатывал. Радищев, таким образом, не фетишизировал общинные порядки, хотя и не был чужд некоторой их идеализации.

Радищев жил в эпоху, когда внутреннее расслоение общинного крестьянства еще мало было заметно. И при всем своем огромном таланте, он не мог предугадать, что после ликвидации крепостного права начнется «раскрестьянивание» и массовый отход из деревень в город. Не мог он еще понять того, что переделы не спасут освобожденное от крепостного права крестьянство от разорения и расслоения. Наоборот, насколько можно судить по его литературным высказываниям, Радищев представлял себе все освобожденное крестьянство обеспеченным землею и другими средствами сельскохозяйственного производства.

В отличие от физиократов, Радищев не считал единственно производительным земледельческое хозяйство. Однако он несомненно придавал земледелию первенствующее значение сравнительно с промышленностью и торговлей. «Всякая рука, отъятая от земледелия, — писал он, — есть убыток государственный». ⁵⁰ Радищев признавал пользу от «мануфактур, фабрик, заводов» и желал, чтобы их число увеличилось «дома», т. е. в России. Но он хотел, чтобы мануфактуры меньше отлучали крестьянина от земледелия и не подрывали земледельческое производство. Он рекомендовал заводить мануфактуры и промыслы прежде всего в сельских районах, чтобы крестьяне могли получать дополнительный заработок, не отрываясь от сельского хозяйства. [210]

Радищев понимал, что крупная мануфактура обладает экономическими преимуществами по сравнению с мелким товарным производством. Однако он готов был иногда отдать предпочтение мелкому производству, которое, подобно общинным переделам, было «хорошо для равенства». «Если промысл, рукоделие, искусство или упражнение какого бы рода ни было, — читаем мы в «Письме о китайском торге», — питает большее число людей, хотя бы оно и меньшее число капитала пускало в обращение, или меньшее бы число производило числительных богатств; то то искусство, рукоделие, или упражнение, или что бы то ни было, предпочтительнее тому, которое, обращая великие капиталы, или производя много богатств, меньшее число людей питает». ⁵¹

Такой подход к мануфактуре, отличающий Радищева от Адама Смита, не может быть оценен как апология отсталости.

Вспомним, что в России в конце XVIII в. весьма значительная часть крупных мануфактур была типично крепостническими предприятиями, а на тех купеческих мануфактурах, где работали наемные работники, также сохранялось множество различных крепостнических форм кабалы. В то же время мелкие непривилегированные, и прежде всего крестьянские, промыслы были самой широкой основой для развития капиталистической промышленности — столбовой дорогой в капитализм.

Отношение Радищева к общине и к крестьянским промыслам, само собой разумеется, не позволяет сближать его с народниками, которые в крестьянских промыслах и в общинных переделах видели базу социализма. Но у нас есть все основания видеть в Радищеве раннего предшественника русского революционного просветительства и, в частности, русской просветительской политической экономии. Конечно, Чернышевский и другие революционные просветители 50 — 60-х годов XIX в. далеко ушли вперед как в теории, так и в практике политической борьбы. Однако с великим революционным демократом конца XVIII в. их роднит горячая вражда к [211] крепостничеству и всем его порождениям, горячая защита просвещения, самоуправления и свободы и отстаивание интересов крестьян.

Экономическая политика, которую отстаивает Радищев, проникнута боевым духом демократизма. Автор «Путешествия» не ограничивается декларированием абстрактных принципов буржуазной свободы, а подходит к каждой экономической проблеме с точки зрения интересов крестьянства, с точки зрения широких народных масс. Именно поэтому в «Письме о китайском торге» он отвергает «новейшее мнение» относительно свободы внешней торговли. По словам Радищева, это фритредерское мнение в России «не принято, не приемлется и принято быть не может». ⁵²

Н. Финкельштейн утверждает, что приведенной фразе не следует придавать принципиального значения, так как Радищев в «Письме о китайском торге» почти во всех своих рассуждениях выступает сторонником свободной торговли. ⁵³ Е. Приказчикова, наоборот, считает, что именно в «Письме о китайском торге» Радищев выступает как протекционист. ⁵⁴ К столь противоположной оценке одного и того же источника Н. Финкельштейн и Е. Приказчикова пришли, очевидно, потому, что в нем Радищев не дал категорического ответа — следует ли разрешать или запрещать торговлю с Китаем. В конце своего «Письма» Радищев пишет, что ответ на этот вопрос не может быть окончательно дан, пока не будут собраны дополнительные конкретные сведения на месте.

Однако вряд ли можно усомниться в том, что автор «Письма о китайском торге» в принципе допускает правомерность и целесообразность запрещения этого торга. И в других документах мы найдем высказывания Радищева, никак не позволяющие причислить его в разряд поборников фритредерской политики. Так, в Записке о торговых узаконениях он ставит вопрос: «Запрещение какого-либо товара не [212] долженствует ли только быть на ввоз, а не на вывоз?» ⁵⁵ Радищев отвергал учение Смита о неограниченной свободе торговли между государствами. Смысл этого учения заключался в том, чтобы создать мир, в котором «Англия была бы большим промышленным центром, а все остальные страны — зависящими от нее земледельческими провинциями». ⁵⁶ Радищев хорошо понимал, что это «евангелие фритредерства» вполне соответствует интересам английской буржуазии, но в России никак не может быть принято.

С заурядными протекционистами из правительственного или буржуазного лагерей Радищев имеет также мало общего. Он считает целесообразной защиту от иностранной конкуренции прежде всего тех «нужнейших товаров», производство и обращение которых дает пропитание большому количеству людей.

В цитированном уже «Письме о китайском торге» Радищев подходит к вопросу о целесообразности или нецелесообразности его запрещения именно с этой точки зрения. Он изучает, как «Пресечение торга с китайцами» отразилось на доходах земледельцев, скотоводов, различных мелких промышленников и пробавляющейся наймом бедноты. Радищева прежде всего интересует, в какой мере китайский торг дает пропитание «большому числу людей»,и в какой мере он содействует или препятствует росту благосостояния широких масс мелких производителей. Таким образом, о протекционизме Радищева приходится говорить как о совершенно своеобразном протекционизме экономиста, отражавшего интересы класса крестьян.

Говоря о промышленной политике, рекомендованной А. Н. Радищевым, необходимо выяснить, на каких теоретических основаниях базировалась его система покровительства «полезным мануфактурам» и промыслам. Ведь мы знаем, что [213] Радищев был сторонником «природной свободы» хозяйственного «действования» и требовал, чтобы государство не «сковывало руку, движущуюся вольностию». Радищев считал, что «торг сам себе законодатель во многих правилах», и правительству следует его поменьше опекать. Казалось бы, из этих принципов должна была вырасти последовательная фритредерская политика. На деле же Радищев не был фритредером.

Значит ли это, что экономическая политика, рекомендуемая Радищевым, противоречит его экономической теории? Нет, не значит. Радищевым и в теории допускалось государственное вмешательство, если оно было направлено на поддержание «естественного» экономического порядка. Государство, по его мнению, не только имело право, но даже обязано было устранять всякие помехи, на которые мог натолкнуться «естественный порядок». Вспомним, что под «естественным» экономическим порядком Радищев понимал свободное и, прежде всего, крестьянское производство. Понятно, что таможенная защита мелких, преимущественно крестьянских, промыслов вполне соответствовала теории Радищева. То же можно сказать и о таможенной защите тех мануфактур, которые признавались полезными с точки зрения интересов народных масс.

Обложение крестьян в деревне Радищев связывал с их наделением землей. Сообщив о различных способах раскладки подушной подати, к которым прибегают в разных местах крестьяне, Радищев отдает явное предпочтение раскладке по земле. Там, где подушная подать взимается с земли, она является «довольно уравнительной». Там же, где она «действительно с душ собирается», она,не может быть оправдана.

И в вопросах обложения Радищев резко расходится с физиократами. Физиократы, добиваясь обложения исключительно земельной собственности, отстаивали полное освобождение промышленности от бремени налогов и от всякого государственного вмешательства. ⁵⁷ Радищев же не стремился к этому. Против существующих налогов на доменные заводы он нисколько не возражал, а податное «отягощение» «ненужных» произведений мануфактур даже рекомендовал. Правда, Радищев считал несправедливым подушное обложение части [214] посадского населения, но при этом он имел в виду не всех горожан, лишенных земельной собственности, а лишь беднейших людей, у которых не было ни земли, ни промысла. ⁵⁸

У физиократов перенесение всех налогов на землевладение делалось как будто в интересах самого землевладения, а не промышленности. Но взваливая налоги целиком на земельную ренту, физиократы превращали «мнимое превознесение землевладения» в его противоположность. ⁵⁹ Совсем не то у Радищева, который отнюдь не считал возможным снимать бремя податей с промышленности и перекладывать его целиком на землевладение. Правда, в Записке о податях есть фраза: «доход государственный да будет от прибытков земных», ⁶⁰ однако под земными прибытками здесь, очевидно, подразумеваются как доходы, получаемые в процессе производства сельскохозяйственных продуктов и эксплуатации земных недр, так и доходы, получаемые в процессе переработки дарованного землей сырья. Радищев, таким образом, стремился к установлению подоходно-поимущественной системы обложения.

Систему поземельного обложения Радищев оправдывает тем, что она является как бы «воздаянием» поселянина обществу за «удел» земли. Даже в условиях крепостнического строя поземельное обложение предпочтительно, так как служит обоснованием крестьянского права на надел. Закон, говорит Радищев, налагает подать на крестьянина, а крестьянин не может платить ее, не имея земли; следовательно, крестьянина нельзя «от земли взять» или без земли продавать.

Раскладывая подушную подать на землю, крестьяне сами превращали «неуравнительную» личную подать в «уравнительную» и поземельную. Но это не значит, что система подушного обложения может быть признана удовлетворительной. Нс говоря уже о несправедливости подушных поборов с посадских, не имеющих ни земли, ни промыслов, вся система их распределения по районам должна быть совершенно изменена. Внутри общины подушный сбор, разложенный на землю, является сравнительно более уравнительным. Но в разных губерниях и уездах и в разных вотчинах крестьянские [215] наделы не равны по размерам и качеству. Поэтому и размеры окладов необходимо дифференцировать. Раскладку же их по селениям следует поручить всему уезду, а по уездам — всей губернии.

Осуществление этого проекта означало бы создание широкого местного самоуправления и притом не дворянского, а общенародного, так как по замыслу Радищева распределение податей должно было осуществляться всем населением или, вернее, его выборными представителями. Понятно, что в рамках самодержавия и крепостничества проект не мог быть осуществлен. Широкие планы податных реформ, намеченных Радищевым, никак не укладывались в прокрустово ложе крепостнической системы. Эти планы были демократическими по своей сущности и для их претворения в жизнь требовалось переустройство всего социально-политического строя государства.

Проекты податных реформ, предложенные Радищевым, так же резко расходились с официальными проектами Вяземских, Воронцовых, Шуваловых и прочих представителей правящей среды, как расходились и их политические взгляды. Возражая против новых налогов, предложенных этими финансовыми прожектерами, Радищев с гневом отзывался о людях, бесстыдно хватающихся за казенную прибыль, «не помня, что можно и казну обесславить грабительством, как частного человека».

В Записке о податях Радищев решительно высказывается против прибавления бумажных денег. Он называет их «гидрами народными», а государя, который «деньги делает» — «вором общественным» или, по крайней мере, «насилователем». ⁶¹ Отсюда вовсе не следует, что автор Записки о податях вообще игнорирует роль бумажных денег. Он пишет, что первые ассигнации были «представлением ходячей монеты, а нынешние излишни». ⁶²

Комиссия Шувалова, Воронцова, Безбородко и др., предлагая проект дополнительного выпуска ассигнаций, не учла, что он не даст для казны эффективных результатов. Историк государственных долгов в России писал, что этот проект [216] «характеризуется совершенным незнакомством членов комиссии с основными экономическими законами». ⁶³ Между тем Радищев сразу отметил, что прибавление бумажных денег в конечном счете ударит даже по интересам казны. Автор Записки о податях обладал несравненно более фундаментальными познаниями в области экономической науки, чем вельможи, составлявшие финансовые законы. Но критикуя финансовую политику правительства, Радищев исходил отнюдь не из узко фискальных соображений. Он именовал «излишние» ассигнации гидрами народными потому, что они вызывали дороговизну и ухудшали благосостояние народа.

Для Воронцова или Вяземского не существовало вопроса о законности той или иной подати. При самодержавном строе этот вопрос вообще не имел смысла. Но враг самодержавия Радищев применительно к каждому налогу ставит вопрос о его правовом обосновании, причем единственным критерием законности признается благо народных масс. Незаконными и несправедливыми он считает налоги «удручительные» и «неуравнительные»; незаконными он признает и государственные доходы, которые не используются для удовлетворения насущных нужд народа. По Радищеву государственные расходы должны соразмеряться не с тем, что народ может дать, а с тем, что он должен дать на покрытие расходов, которые соответствуют его действительным потребностям.

Собирая подати, государство берет тем самым на себя серьезные обязательства перед народом. Даже налагая пени за нарушение закона, государство обязано заботиться о том, чтобы этот закон был полезен для народа. Если же граждане не находят пользы в законе, «тогда и закон удручителен, и пеня тягчее камня». ⁶⁴ Анализируя мелкий, в сущности второстепенный, вопрос о пенях, Радищев снова возвращается к важнейшей проблеме социально-политических отношений — к проблеме служения государственной власти народу. В этом служении Радищев видит смысл существования государства и оправдание его власти.

Как же поступить, если представители государственной [217] власти и сам государь не служат народу, а угнетают его, если они превращаются в покровителей тунеядцев и «воров общественных»? На этот вопрос мы не найдем ответа в записках. Но в оде «Вольность» Радищев предсказывает будущее торжество народа, поднявшегося на своих венценосных мучителей:

Ликуйте, склепанны народы.
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя.

Публикуемые экономические записки А. Н. Радищева обнаружены в Архиве Ленинградского отделения Института истории Академии Наук СССР в фонде Воронцовых. Редактор известного издания «Архив князя Воронцова» П. Бартенев, под руководством которого в 1870 — 1890-х годах разбиралась и переплеталась значительная часть рукописей этого фонда, несомненно знал Записку о податях Петербургской губернии. Об этом можно судить по тому, что вместе с оригиналом записки переплетена очень неточная ее копия, переписанная на бланках «Русского архива», редактором которого также являлся Бартенев. Однако указанная записка не была напечатана, возможно, по цензурным соображениям. Что же касается до других печатаемых рукописей, то они, видимо, Бартеневу не были известны. Неизвестными остались эти рукописи (опять-таки за исключением записки о податях) и позднейшим исследователям.

Публикуемые здесь материалы, вероятно, попали к Воронцову после ареста Радищева. Все они являются только черновыми набросками или отдельными короткими заметками. В особенности это относится к Записке о податях. Эта записка написана по частям в течение 1786 — 1788 гг., причем автор неоднократно переделывал и дополнял ранее написанные части. В целом труд остался незаконченным. Авторская нумерация листов в некоторых случаях повторяется, что говорит о том, что автор, возможно, хотел подвести позднее написанный текст к ранее написанному, или, даже заменить его. Отдельные листы рукописи по авторской нумерации отсутствуют. На полях и на обороте листов как Записки о податях, так и некоторых других произведений, имеются авторские исчисления приводимых в тексте цифр. [218]

Рукопись Записки о податях Петербургской губернии находится в разрозненном виде в двух переплетах, № 863 (по старой описи № 826) на 62 листах и № 398 (по старой описи № 542) на 535 листах.

Разрозненные части рукописи располагаются на основе изучения содержания, в соответствии с авторским замыслом записки ⁶⁵ и с учетом авторской нумерации листов и набросков.

Набросок первый находится в переплете № 863 на лл. 26 — 28 об., 31 об., 29 — 30 .и в № 398 на л. 65. Его можно датировать 1787 г., и, во всяком случае, не ранее конца 1786 г., на основании совпадения приводимых в перечне податей цифровых данных с данными по губернии в «Генеральной табели о государственных доходах, расходах и остатке на 1787 г.». ⁶⁶ Указываемое автором число записных мастеровых, принадлежащих к кирпичным и фарфоровым заводам, Адмиралтейств-коллегии и другим ведомствам, то же, что и в ведомости о числе душ по Петербургской губернии на 1786 г., составленной, вероятно, в связи с сенаторской ревизией губернии, проводимой в конце того же года. ⁶⁷

Набросок второй находится в переплете № 398, лл. 65 об., 64 — 64 об. Он написан не ранее конца 1788 г. В нем указано, что таможенный сбор по губернии составил в 1788 г. более 4 млн. руб. По «Генеральной табели о государственных доходах, расходах и остатке на 1790 г.» цифра этого сбора по губернии — 4.091.306 руб. 6 1/4 коп., по действительному поступлению 1788 г. ⁶⁸ В качестве помощника управляющего Петербургской таможней Радищев мог располагать предварительными сведениями уже в конце года, т. е. после прекращения навигации.

Набросок третий находится в переплете № 863, лл. 47 — 50. Он мог быть написан не ранее конца 1786 г.

Набросок четвертый составлен из лл. 52 — 57 об. (из переплета № 398), 38 — 38 об., 40 — 41, 39 — 39 об., 45 — 46 об., [219] 57 — 58 об., 51 52, 53 — 56, 59 — 62 об. (из переплета№863), 68 — 69, 66 — 67, 70 — 73 об., 117 118 об. (№ 398). Набросок этот, видимо, написан по частям в разное время. Так, лл. 52 — 57 об., 38 — 38 об., 40 — 41, 39 — 39 об. написаны не ранее конца 1786 г. Обоснованием даты служит неоднократно упоминаемый «нынешний 1786 г.». Но эти листы не могли быть написаны ранее конца 1786 г., ибо упоминаемая на л. 56 об., как упраздненная, Дворцовая канцелярия была ликвидирована указом 2 ноября 1786 г. Таким образом, эта часть Записки была написана раньше всех других. Остальные листы, вероятно, написаны в 1787 — 1788 гг. Так, на л. 59 об. Радищев говорит о питейном сборе 1786 г., как о сборе прошедшего года.

Набросок пятый находится в переплете № 863, лл. 43 — 44 об., 32 — 39 об., 42. Этот набросок написан не ранее июля 1787 г., так как упоминаемое в нем «расположение недоимок взысканием на 20 лет» объявлено указом 28 июня 1787 г. ⁶⁹

Набросок шестой находится в переплете № 398, лл. 58 — 61. Судя по бумаге, по почерку и чернилам, этот набросок современен наброску второму, датируемому концом 1788 г.

Записка «О земледелии Петербургской губернии» находится в переплете № 398, лл. 107 — 116 об. Она написана не ранее 1789 г., судя по водяным знакам бумаги (СПБ ФВО 1789). Там же, на л. 62 находится публикуемая здесь отдельная заметка: «Годовой раздел земель у крестьян», которая написана, судя по водяным знакам бумаги, не ранее 1788 г.

Записка «О С.-Петербургской губернии»,находится в переплете № 477 (по старой описи 438), на 698 лл., лл. 254 — 263 об. Она написана, если судить по водяным знакам бумаги (герб города Ярославля, ЯМВСЯ, 1788), не ранее чем в 1788 г.

Отдельный набросок, представляющий собой вторую редакцию начала описания Петербургской губернии, находится в переплете № 398, лл. 154 — 154 об., 153.

В том же переплете находится и третья редакция Записки о Петербургской губернии (лл. 248 — 253 об. и 264 — 267), которая также датируется по водяным знакам бумаги (СПБ ФВО 1789) не ранее 1789 г. [220]

Текст рукописей Радищева печатается с заменой †, i — на е, и. Твердый знак в конце слов опускается всюду. Слитность и раздельность слов даются по современной орфографии, также и прописные буквы. Пунктуация и абзацы принадлежат издателю.

Часто встречающиеся сокращенные слова дополняются без оговорок. Пропуски букв и слов, а также недописанные или неясно написанные слова восстановлены в квадратных скобках.

Текст воспроизведен по изданию: Записки о петербургской губернии А. Н. Радищева // Исторический архив, Том V. М.-Л. 1950