ШАРЛЬ МАССОН

СЕКРЕТНЫЕ ЗАПИСКИ О РОССИИ

ВРЕМЕНИ ЦАРСТВОВАНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II И ПАВЛА I

MEMOIRS SECRETS SUR LA RUSSIE, ET PARTICULIEREMENT SUR LA FIN DU REGNE DE CATHERINE II ET LE COMMENCEMENT DE CELUI DE PAUL I

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДОЛЖЕН ЛИ ПАВЕЛ СТРАШИТЬСЯ ЖРЕБИЯ ПЕТРА III?

Параллель между Павлом и его отцом. — Портрет теперешней императрицы, великого князя Александра, великого князя Константина, Зубова, Н. Салтыкова, Остермана, Самойлова, Безбородко, Моркова, Архарова, Репнина, Суворова, Валериана Зубова. — Черты характера Павла и его главных придворных или министров. — Его портрет. — Анекдоты о поведении Павла в бытность его великим князем.

В образе жизни, которую Павел вел как великий князь, а также в начале его управления империей наблюдается такое сходство с его отцом, что, заменив имена и даты, можно принять историю одного за историю другого. Оба они были поставлены вне участия в делах и жили, насколько это было возможно, вдали от двора, где находились скорее как государственные узники, чем как наследники, и показывались время от времени, словно выходцы с того света или иностранцы. Тетка отца (Елизавета) действовала совершенно так же, как поступала впоследствии мать сына. Они заботились только о том, чтобы затянуть их детство, навсегда оставить их в ничтожности и даже сделать их ненавистными и презираемыми народом и вельможами. И тому и другому была свойственна большая подвижность тела при чрезвычайной апатии ума; оба обладали энергией, которая при отсутствии цели и необходимой пищи выродилась в бесчинство: деятельность одного свелась к кутежам, другого — к мелочам. Решительное отвращение к ученью и размышлению дало им обоим то исключительное пристрастие к детским военным игрушкам, которое Павел, быть может, унаследовал бы в меньшей степени, если бы видел, какой шутовской оттенок оно сообщило Петру (обыкновенно наблюдается странная противоположность между отцами и детьми, имеющими в характере какую-либо выдающуюся черту. Порядочного сына часто будет отличать добродетель, противостоящая пороку, который имел его отец, в особенности если он испытал его смешную сторону или был его жертвой. Я мог бы сослаться здесь на частные случаи, весьма интересные для меня, но пример трех прусских монархов, наследовавших друг другу, разителен. Фридрих I столько же отличался великолепием и учтивостью, как его сын — мелочной бережливостью и грубостью ¹: великий король ² избежал обеих этих крайностей. Дед покровительствовал наукам и почитал их из тщеславия, сын преследовал их и старался сделать ненавистными, внук — страстно любил и насаждал их личным примером. Первый был королем-придворным, второй — королем-капралом, третий — королем-героем. Этот контраст между отцом и сыном в течение долгого времени не мог проявиться в России, где они друг другу не наследовали. Но сейчас он только что обнаружился весьма наглядно. Екатерина и Павел — две крайности, а великий князь Александр обещает в один счастливый день сделаться серединой, которая их примирит.). [102]

Между тем полученное им воспитание было куда более тщательным, нежели воспитание его отца. В детстве он был окружен достойными людьми, в юности обещал большие способности (Людовик X.IV. и Фридрих Великий осыпали благами и почестями тех, кто заботился об их воспитании. Старику Эпинусу ³, наставнику Павла, угрожает судьба Сенеки ⁴ и Бурра ⁵ Участь полковника Лагарпа и майора Массона, которые были при его сыне, была бы еще менее счастливой, если бы они попались в руки Павла.). Следует даже думать, что странностями, усвоенными им себе впоследствии, он обязан исключительно тому образу жизни, который его принуждали вести. У него есть еще одно преимущество перед Петром, состоящее во многих прекрасных знаниях, и, самое главное, в трезвости и выдержанности нравов, тем более в нем похвальных, что они доселе очень редко замечались в русском самодержце. Тому же самому воспитанию и знанию языка и национального характера он обязан еще несколькими счастливыми различиями между ним и отцом. Если он сумеет ими воспользоваться, то не впадет в те же самые безрассудства.

Но самым разительным является их сходство в обращении с женами, а самым странным — их соответственность в любви. Екатерина и Мария были красивейшими женщинами при дворе: они нисколько не пленили сердец своих мужей. Екатерина имела честолюбивую душу, развитой ум, изысканный и любезный нрав. Она внушала тоску и отчужденность человеку, который любил только солдат, вино и табак. Он избрал себе предмет привязанности, менее достойный уважения и менее прихотливый. Графиня Воронцова, некрасивая, грубая и глупая, лучше подходила к его казарменным вкусам и сделалась его любовницей (она напивалась вместе с ним и ругалась, как солдат; разговаривая, она косила, дурно пахла и харкала.).

Павел, находя в своей жене только классическую красоту, неизменную кротость, неутомимую снисходительность, присущие ей как покорной супруге и нежной матери, преисполнился к ней отвращения и привязался к г-же Нелидовой, у которой, по всей видимости, было с ним гораздо больше общего. Это маленькая [103] дурнушка, кажется выкупающая недостатки своей наружности умом и ловкостью. Но, конечно, нужно походить на Павла, чтобы сделаться предметом его любви (он только что изменил ей. Нелидова, чьи отношения с императрицей находились в рамках приличия, отослана, и фавориткой сделалась юная Лопухина ⁶).

Отец и сын, достигнув трона, были в равной степени ненавидимы и презираемы двором и народом; оба, казалось, на какое-то мгновение склонили общественное мнение на свою сторону. Первые шаги Павла словно скопированы, но в исправленном виде, с начальных деяний Петра. Освобождение Костюшко и многих узников заставило вспомнить о возвращении из ссылки Бирона, Миниха и Лестока ⁷, с тем только различием, что Петр III не омрачил этих актов милосердия или правосудия глупым насилием или постыдными и необоснованными преследованиями. Оба издали указы, чрезвычайно благоприятные для дворянства, но с той существенной разницей, которая не делает чести Павлу. Отец даровал русским дворянам естественные права ⁸, кои должен иметь всякий человек, а сын желает возвратить лишь устарелые отличия, в наши дни сделавшиеся смешными (сейчас Павел намеревается создать в России геральдическую знать; хотя в старину здесь не ведали об этой примете средневековья. Царь Федор даже повелел сжечь грамоты, посредством которых некоторые семейства хотели получить превосходство над другими ⁹. Русские уже достигают своего двенадцатого века! Это была единственная нация в Европе, которая в быстром движении на пути к цивилизации перешагнула через эту глупость. Почему же теперь ее желают восстановить? Чтобы отдалить революцию во французском духе!). Но в чем он оказался выше отца, так это в своем поведении с духовенством. Далекий от того, чтобы оскорблять клириков и заставлять их стричь свои священные бороды ¹⁰, он наградил государственными орденами епископов, чтобы уподобить их дворянству, и польстил народу и духовенству, основывая по божественному вдохновению храмы (некий часовой, стоявший на карауле возне одной из дверей Летнего дворца (так называется старый деревянный замок, в котором жила Елизавета), обратился к своему начальнику, утверждая, что желает раскрыть тайну. Он поведал ему, что во время своего караула он увидал свет в заброшенных залах дворца, что постучали в дверь помещения, где он находился, и окликнули его по имени. Тогда он набрался мужества, поглядел в щелку двери и узрел архангела Михаила. Тот приказал ему отправиться от его имени к императору и передать, чтобы в этом месте выстроили церковь в честь этого святого. Солдат просил вследствие важности этого происшествия сообщить о нем императору, или ему самому придется взять на себя эту вольность, дабы выполнить данное поручение. Офицер не поверил ясновидцу и решил, что он сумасшедший. Между тем он рассказал об этом приключении майору, который нашел уместным передать историю Павлу. Солдат был вызван; его заставили повторить рассказ о виденном. Император сказал, что св. Михаилу нужно повиноваться, что он и сам уже получил свыше веление возвести такую церковь и имеет ее план. Он действительно велел принести план церкви, который хранился у него в кабинете. Не правда ли, трудно удержаться от мысли, что читаешь эпизод какой-то легенды? Этот фарс только что, в декабре месяце 1796 года, имел место при российском дворе: автор отчасти был его свидетелем. Дворец сломали, начали строить церковь и новый дворец, посвященные его святейшеству архангелу Михаилу ¹¹. Господи помилуй (так обыкновенно восклицают русские при виде чего-либо необычайного, осеняя себя крестным знамением; это также богослужебный припев)! Чудо разъяснилось, когда стало известно, что двоюродный брат часового был камер-лакеем Павла, а сам солдат получил такое же место в награду. Следует ожидать, что в скором времени мы увидим его в чине статского советника.). Отсюда вытекает, что Петр имел более здоровые разум и сердце, но был неблагоразумен, а в Павле больше лукавства, предрассудков и ханжества. [104]

Но в чем его грубые политические расчеты, по-видимому, покинули его, потому что он был захвачен своей господствующей страстью, так это в военных операциях. Внезапная перемена всей дисциплины создала ему в армии почти столько же врагов, сколько там было офицеров и солдат. Преимущество, которое он отдает старым немцам, может стать для него столь же роковым, каким было для его отца.

Он унижает самого себя, опускаясь до недоверия и подозрений, беспрестанно его волнующих. Одним из первых деяний Петра III было уничтожение политического сыска, установленного Елизаветой ¹². А Павел ни с чем не торопился более, как с организацией домашнего шпионажа, поощрением наушничества и вознаграждением доносчиков. Слепая доверчивость отца погубила его, но она коренилась в добродушии, всегда почтенном. Недоверчивость сына не спасет его (последнее событие только что подтвердило мое мнение ¹³): она исходит из боязливой души, не пренебрегающей мелочными, презренными средствами, которыми пользуются тираны последнего разбора, а подозрительность подталкивает подданных к измене.

Видя, как много у этих двух государей общего, можно было бы прийти к определенному выводу и ожидать такой же катастрофы. Но она едва ли вероятна; по крайней мере, она более отдалена и должна совершиться другим образом. Насколько сильно сходство между Петром и Павлом, настолько же разнятся лица и обстановка, их окружающие.

Прежде всего, нрав Марии как женщины в той же мере противоположен характеру Екатерины, насколько не похоже поведение нежной матери и верной жены на обращение злой мачехи и убийцы своего мужа. Красота души есть главная ее черта. Ее кротость, терпеливость, скромность выдержали испытание самым жестким и капризным обращением и, может быть, будут торжествовать над ним до конца. Дни ее представляют собой скучный ряд обязанностей и занятий, соответствующих ее полу и положению. Воспитание детей (будучи удалена от них, она долго вздыхала) есть сейчас ее счастье. Снисходительность, с которой она относится к мужу, заставляет ее мириться с занятиями, всего менее приличными ее полу и вкусам. Разве не видели неоднократно, как она сопровождала его верхом в печальных полях Гатчины и Павловского? Измученная усталостью и жарой, [105] порой промокшая под дождем иди засыпанная снегом, она еще улыбалась ему (нередко он ставил великую княгиню на каком-нибудь возвышении, чтобы она служила указателем пути или пунктом, который он предписывал своим войскам атаковать; сам же он защищал к ней подступы. Помнится, однажды он поместил ее таким образом на развалившемся балконе одного старого деревянного замка, вокруг которого он развернул отряды защиты. Он передал часть своих войск майору Линденеру ¹⁴ с приказанием произвести атаку по продуманному последним плану. Этот план должен был прославить майора, и Павел готовился к самому изощренному сопротивлению. Между тем великая княгиня оставалась на башне, где ее поливал сильный дождь. Павел бегал ко всем пунктам, где ожидали врага, и гарцевал под струями ливня так же гордо, как Карл XII под пулями мушкетов. Но часы текли, дождь разошелся пуще, а неприятель не появлялся. Павел, будучи весьма высокого мнения о своем пруссаке, полагал, что тот пошел в обход полем, за лесами, чтобы внезапнее захватить врасплох оборонявшихся. Вследствие этого он ежеминутно посещал свои аванпосты, изменял и укреплял их, посылал солдат в разведку и в разъезды. Часто им (или его конем) овладевало благородное нетерпение: он выезжал далеко вперед, навстречу врагу, медлительность которого начинала его беспокоить. Его нетерпение вскоре сменилось досадой и бешенством. Линденер выступил в поход с утра и повел войска длинным окольным путем, пролегавшим в окрестностях деревни и по полю, принадлежавшему Салтыкову. Но со своей колонной он завяз между садовыми изгородями, из-за возникшего замешательства не знал, в каком месте выбраться, а по причине тесноты не мог развернуться. Адъютанты, которые ежеминутно приезжали от Павла с приказами и торопили его, довершили дело, заставив его окончательно потерять голову. Он не нашел иного средства, кроме как симулировать страшную боль в животе, бежал к себе и бросил войска..

Павел, придя в ярость оттого, что его прекрасно составленная диспозиция пропала попусту, дал шпоры коню и в бешенстве помчался во дворец, оставив свою жену, армию и тех, кого он пригласил на столь славные маневры, промокшими до костей. Они пребывали там с пяти часов утра до часу пополудни. Приблизительно таким же образом Мария проводила каждое утро с одной или, самое большее, с двумя фрейлинами, одна из которых была к тому же фавориткой и пользовалась всеми знаками внимания со стороны Павла и его придворных.). Она, быть может, самая трудолюбивая и занятая дама России. Музыка, живопись, гравирование, вышивание — вот искусства, в которых она блистает талантами ¹⁵; они скрашивают печальное одиночество, в коем она живет. Науки и чтение — для нее не столько дело, сколько отдохновение, и домашние мелочи, равно как и заботы о благотворительности, довершают удачное наполнение ее дней. Высокая, хорошо сложенная и еще свежая, она скорее прекрасна, чем хороша собой; в ней больше величия, чем грации, и менее ума, чем чувства. Она столь же признательная дочь и нежная сестра, сколь верная жена и добрая мать. Она весьма далека от того, чтобы забыть свою отчизну и своих родителей, и окружающий ее блеск, расстояние, которое отделяет ее от них, служат лишь к тому, чтобы сделать еще более живыми ее любовь и воспоминания. Она всегда носит свое многочисленное семейство в сердце: ее переписка с родными дает ей возможность проводить приятнейшие часы; для нее значит удвоить свое счастье, разделив его с теми, кого она любит. Она совсем не ласкала, как честолюбивая Екатерина, самолюбие русских, перенимая их нравы, язык, предрассудки. Она не искала уважения этой нации, притворно [106] стараясь презирать свою и краснеть за свое происхождение, но заставила себя любить за доброту и уважать — за свои добродетели (нельзя не удивляться, как человек, подобный Мирабо ¹⁶, мог в своей секретной переписке передать столь глупый анекдот о русской великой княгине. Молодой человек, который сделан его рассказчиком и героем, конечно, никогда не приближался ни к ней, ни даже к русскому двору. Нет ни одного места в этом предполагаемом приключении, которое бы не было пошлым и смешным; все это не заслуживало бы никакого внимания, если бы не было сообщено Мирабо.). Ее можно было бы пожалеть как жену, если бы с некоторого момента любовь ее прекрасного семейства не осчастливила ее вполне. Но Россия, возможно, будет когда-нибудь обязана ей своим благоденствием. Ее многочадие служит порукой более спокойного и естественного наследования престола, а здоровая кровь, которую она перелила в отпрысков голшейнского дома, вероятно, смягчит варварство, дарованное им ветвью Романовых (рассказанное мной об этой государыне есть благоговейная дань истине. Она знает хорошо, а я еще лучше, что это не может быть продиктовано благодарностью. Нужно также признаться, что ее добродетели омрачены мелким тщеславием, которое заставляет ее думать и действовать подобно выскочке. Принцесса Доротея вюртембергская, сделавшись Марией Голпггейн-Романовой, могла бы обойтись без этой средневековой гордости, потому что ее дети, сколько бы они ни были русскими великими князьями, более не правят в Германии.).

По этому наброску видно, что Павлу нечего страшиться своей жены, хотя бы даже ее еще больше любили, а его — ненавидели. Гвардия и народ тщетно стали бы просить Марию вступить на престол: она с ужасом отвергла бы такое приглашение. Между тем Павел вел себя по отношению к ней далеко не должным образом — кроме той поры, когда он, кажется, ее боялся (это время быстро миновало. Я узнаю, что Мария была посажена под арест на двенадцати часов за то, что отдала одной из своих женщин незначительное приказание, которое Павел нашел плохим. Понятно, что столь воинственный император прибегает исключительно к военным средствам даже у себя в спальне.). Тогда все с удивлением увидели, как этот муж, дотоле столь суровый и капризный, переменил свое обхождение с ней. Прежде всего он выделил ей сумму в пятьсот тысяч рублей на ее личные расходы: "Это, — сказал он, — в ожидании лучшего" (когда она была великой княгиней, то получала на расходы только шестьдесят тысяч рублей в год, но проявляла с этой суммой больше великодушия и творила более добра, чем сейчас.). Он поторопился вернуть г-жу Бенкендорф ¹⁷, столь грубо изгнанную им за несколько лет до того; он назначил Марию начальницей монастыря благородных девиц, чтобы предоставить ей занятия, достойные ее сердца и пола. Одним словом, он казался в отношении к ней тем, кем должен был быть всегда. Этот неожиданный поворот произвел на общество сильнейшее впечатление, и чернь воздала его сердцу хвалу за то, что было только следствием его политики или, скорее, его опасений. Я бы хотел, чтобы будущее опровергло мои слова; но во всяком случае ясно, что Павел в этом [107] отношении мудрее своего отца, который и после восшествия на престол продолжал обращаться со своей женой с прежней грубостью (нужно, однако, согласиться, что Екатерина, любовная интрига которой со Станиславом Понятовским вызвала возмущение всего двора, дала своему мужу весьма веские основания для дурного с ней обращения, а Мария своим поведением не допускала никакого повода к нареканию.).

Мы видели, что смерть помешала Екатерине привести в исполнение весьма прискорбное для Павла намерение; юность и природная доброта его старшего сына делают неосуществимым этот план, если окружающие все-таки не сумеют развратить этого молодого принца, внушающего своей душевной чистотой и телесной красотой чувство, близкое к изумлению. В нем почти осуществился тот идеал, который восхищает нас в Телемаке ¹⁸. Между тем, хотя его мать имеет все домашние добродетели Пенелопы, он далек от того, чтобы иметь отцом Улисса и наставником Ментора. Можно было бы также упрекнуть его в тех недостатках, кои божественный Фенелон оставляет своему идеальному воспитаннику ("Обладая сердцем благородным и наклонным к добру, он не казался ни обязательным, ни чувствительным в дружбе, ни терпимым, ни благодарным за заботы, ему расточавшиеся, ни внимательным к распознанию достоинств" и проч. См. шестую книгу "Телемака".). Но это, вероятно, даже не столько изъяны, сколько отсутствие некоторых качеств, которые еще не развились в нем или улетучились из его сердца благодаря заслуживающим презрения лицам из его окружения. Он имеет великодушие и неизменную ровность настроения Екатерины, справедливый и проницательный ум и редкую скромность. Но при этом в нем есть сдержанность и осмотрительность, несвойственные его возрасту; они были бы притворством, если бы их не следовало приписывать скорее тому мучительному положению между отцом и бабкой, в которое он был поставлен, чем его сердцу, от природы открытому и доверчивому. Он унаследовал рост, красоту, кротость, благотворительность от своей матери, но ни одна внешняя черта не приближает его к отцу, которого он должен скорее бояться, нежели любить. Павел, догадываясь о намерениях Екатерины насчет этого сына, всегда чуждался его: он не находит в нем ни своего характера, ни вкусов, потому что Александр применяется к тому, чего от него требует отец, очевидно, более из послушания, чем по собственной склонности. Солдаты обожают его за доброту, офицеры восхищаются его умом: он служит посредником между самодержцем и теми несчастными, которые какими-нибудь пустяками навлекли на себя императорский гнев и мщение. Этот воспитанник Лагарпа не был бы русским великим князем, если бы не внушал любви и интереса. Природа весьма щедро одарила его самыми милыми качествами, и положение наследника обширнейшей в мире державы не должно оставлять человечество безразличным к ним. Небо [108] предназначает его, быть может, для того, чтобы тридцать миллионов рабов стали более свободными или более достойными свободы.

Впрочем, характер у него счастливый, но пассивный. Ему не хватает смелости и доверия, чтобы искать достойного человека, скромного и сдержанного; следует опасаться, что самому назойливому или наглому лицу, обыкновенно бывающему и самым невежественным и злобным, удастся завладеть им. Дозволяя внушениям посторонних заходить слишком далеко, он не следует в достаточной степени побуждениям своего разума и сердца. Он, по-видимому, утратил тягу к учению, потеряв своих учителей, и в особенности полковника Лагарпа, первого наставника, которому обязан своими знаниями. Слишком ранний брак мог ослабить его энергию, и, несмотря на его прекрасные способности, ему угрожает опасность сделаться когда-нибудь добычей придворных и даже лакеев, если возраст и опыт не прибавят в свое время твердости его благородным намерениям.

Пусть Александр сумеет окружить себя честными и просвещенными людьми, пусть он вспоминает, когда наступит время, свои первые обещания и чувства, кои всегда бывают лучшими, и его царствование будет поистине превосходнейшим и славнейшим из всех, когда-либо виденных Россией.

С таким характером он сам никогда не подумает о том ненавистном проекте, которого не сумела внушить ему Екатерина. Между тем в продолжение агонии этой государыни и в последующие дни великий князь был удерживаем возле своего отца знаками нежности, более походившими на недоверие. Едва мог он выкроить час на дню, чтобы видеть свою молодую супругу. Император окружил его офицерами, которых считал надежными, и удалил от него всех тех, кто не был его шпионами; он отнял у него его полк, чтобы дать другой ¹⁹, и назначил его военным губернатором Петербурга, приставив к нему в качестве помощника или стража свирепого Аракчеева. Пенсион молодого великого князя, который исчислялся всего тридцатью тысячами рублей, был повышен до двухсот тысяч (великая, великодушная Екатерина, роскошь которой удивляла вселенную, которая раздавала миллионы фаворитам, дозволяла своему сыну и внукам нуждаться в самом необходимом. Тридцать тысяч рублей ассигнациями для русского великого князя! во Франции это составляет шестьдесят тысяч ливров. Их выдавали иногда золотом или серебром, но лица, заведовавшие кассой великих князей, прибегали к спекуляциям, которые оставляли около половины суммы в их руках.), и отец, обременяя его множеством мелких поручений, удерживающих его рядом целый день, хотел сам за ним приглядывать. Можно только похвалить Павла за то, что он обезвредил предмет своих несправедливых подозрений при помощи таких мягких и естественных средств, и удивляешься этим внезапным свидетельствам нежности к детям [109] после того, как в течение пятнадцати лет он не находил в себе смелости дать малейшее тому доказательство (мне сообщают, что Павел только что определил великого князя Александра в канцелярию Безбородко, как Фридрих Великий был когда-то помещен отцом в канцелярию одного министра, чтобы служить там простым писцом. Пускай это делается с целью его научить иди унизить и покарать — юный великий князь когда-нибудь воспользуется этим.).

Чернь, которая всегда судит по ложным впечатлениям, замечая в великом князе Александре сдержанность и осторожность, принятые ею за гордость, прилепилась сначала к его младшему брату Константину. Этот молодой великий князь не имеет такой любезной и пленительной наружности, как его брат, но в нем больше смелости и живости: взбалмошность у него занимает место ума, а шалопайство — любви к народу. Таким же образом духовенство примкнуло некогда к несчастному царевичу Алексею, с которым Константин имеет не одну черту сходства, в особенности по отвращению к знаниям и по грубости. В нем были, однако, зародыши духовной и сердечной доброты, которыми пренебрегли его первые наставники; полковник Лагарп тщетно старался их развить, искореняя заглушавшие их сорняки. Было бы весьма полезно, если бы они возродились, и Константин, когда достигнет более сознательного возраста, сам пытался бы их вырастить. Несмотря на свою невыдержанность, он наделен способностями, кои могли бы сделаться со временем блестящими качествами, потому что он мужествен, щедр и охотно выручает своих друзей. Его энергия неистощима, а свойственная ему откровенность редко встречается в принце. Впрочем, он достойный сын своего отца: те же странности и вспышки, та же жестокость, то же буйство. Он никогда не приобретет столько образования и ума, но обещает когда-нибудь сравняться с ним и даже превзойти его в искусстве заставлять двигаться дюжину бедных автоматов. Кто бы мог вообразить, что молодой семнадцатилетний принц, живой и сильный, который только что женился на юной и прекрасной девушке, проснется после первой брачной ночи в пять часов утра, спустится на площадь перед дворцом и там с помощью палочных ударов брег муштровать двоих солдат из своей охраны? Так поступил великий князь Константин ²⁰. Не знаю, обещает ли эта воинственная ярость хорошего генерала, но она наверняка служит доказательством того, что он никуда не годный супруг (за некоторое время до свадьбы ему дали для забавы отряд солдат. Истерзав в течение нескольких месяцев этих несчастных, он забылся до такой степени, что побил папкой командовавшего ими майора. Тот нашел в себе мужество пожаловаться графу Салтыкову, который хотел, по своему обыкновению, замять дело; но Зубов донес о нем императрице. Она велела посадить внука под арест и отобрать у него солдат, которых ему возвратили только после свадьбы..

Можно было бы поведать о многих других выходках этого великого князя, но это значило бы только перечислять обыкновенные шалости невоспитанного ребенка. Его бабка заметила их слишком поздно для того, чтобы их исправить. В детстве он кусал и колотил учителей: теперь бьет офицеров на Упражнениях и выбивает зубы бедным солдатам. Когда король шведский со всем двором был на балу у Самойлова, Константин сказал ему: "Знаете, у кого вы в гостях? У самого большого пердуна в городе". Бабушка приказала посадить его на гауптвахту ²¹). [110]

Павел, которому его семейство не давало ни малейшего основания страшиться участи своего отца или какой-либо другой опасности, не имел также и причин бояться вельмож. Правда, каждый из них от всей души его ненавидел и обращал его в течение десяти лет в посмешище при дворе его матери, но Потемкина больше не было. Ничтожество как в добре, так и во зле было уделом всех, кто приближался к трону: никто не имел ни ума, необходимого для совершения переворота, ни энергии, которой требуют великие преступления. Екатерина могла с гораздо большим основанием, чем графиня Мюральт, дать своим министрам прозвище, которым та наградила своих остроумцев (Известно, что она называла их "мои дураки".). Беглого портрета каждого из этих господ брег достаточно, чтобы доказать то, о чем я говорю.

Господину графу и князю Зубову, последнему фавориту по званию и обязанностям у старой Екатерины, было около тридцати лет. Он был далек от того, чтобы иметь гений и честолюбие Орлова и Потемкина, хотя под конец он и объединил в своем лице больше власти и влияния, нежели оба этих знаменитых фаворита. Потемкин был обязан почти всем своим величием самому себе, тогда как Зубов — только дряхлости Екатерины. Он, очевидно, столько же выиграл во власти, богатствах, влиянии и разуме, сколько Екатерина потеряла в энергии, силе и гении. В последние годы ее жизни этот молодой человек состоял буквально самодержавным императором России. У него была страсть заниматься или казаться занятым всем, но, не имея никакого навыка в делах, он отвечал тем, кто обращался к нему за разъяснениями: "Сделайте как прежде". Ничто не могло сравниться с его надменностью, кроме низости тех, кто спешил пресмыкаться перед ним, и нужно признать, что подлость русских придворных всегда опережала и превосходила бесстыдство фаворитов Екатерины. Все ползало у ног Зубова, он один стоял и считал себя великим. Всякое утро многочисленный двор осаждал его двери, наполнял его передние. Старые генералы, вельможи не краснели от стыда, расточая ласки ничтожнейшим из его слуг. Часто эти слуги отгоняли ударами прикладов офицеров и генералов, толпой осаждавших двери и мешавших их затворять. Развалясь в кресле, в самом неприличном неглиже, ковыряя мизинцем в носу и рассеянно глядя в потолок, этот молодой человек с холодной и тщеславной физиономией едва удостаивал вниманием тех, кто его окружал. Он забавлялся выходками своей обезьяны, прыгавшей по головам придворных, или болтал с шутом, тогда как старики, [111] под начальством которых он служил некогда в чине унтер-офицера, Долгоруковы, Голицыны, Салтыковы и все, что было здесь и знатного, и низкого, стоя в глубоком молчании, ожидали, когда он опустит глаза, чтобы снова упасть перед ним ниц. Имя Екатерины мелькало в его речах подобно упоминаниям о троне и алтаре в королевских манифестах. Он едва соблюдал по отношению к наследнику то внешнее уважение, коего он не мог не оказывать ему при дворцовых церемониях. И Павел, суровый Павел, принужден был склоняться перед ничтожным гвардейским офицером, который недавно просил у него пощады за то, что обидел одну из его собак. (У Павла была любимая собака. Однажды, бродя по коридорам дворца, она вознамерилась стянуть кусок мяса у одного из гвардейских трубачей. Солдат побил ее своим музыкальным инструментом. Собака с воем, вся в крови, прибежала в апартаменты Павла, который, узнав о случившемся, пришел в ярость. "Ах, вот как! — вскричал он. — Все, что мне принадлежит, все, что я люблю, подвергается преследованию. У меня только одна собака, и ту хотели убить. Пусть велят прийти караульному офицеру; он должен быть наказан!" Этим офицером был Зубов, который, узнав о негодовании Павла, бросился к ногам Николая Салтыкова, своего покровителя, умоляя его идти вместе с ним к великому князю и просить о милости. Салтыков с трудом выхлопотал ему прощение, потому что Павел был убежден, что собаку его побили только из ненависти к нему; кроме того, он презирал гвардейцев. Трубач утверждал, что он не знал, чья это собака, и это в глазах Павла было еще одним оскорблением. Он наверняка сурово бы его наказал, если бы имел такую власть.). Великий князь Константин прилежно ухаживал за ним, чтобы получить деньги или милости доя своих протеже: очень часто души, наиболее склонные к тирании, в то же время наилучшим образом приспособлены для рабства. Впрочем, ни один из двенадцати фаворитов не был столь мелок и телом и душой, как Зубов. У него, вероятно, были скрытые качества, оцененные Екатериной, но он не обнаруживал ни ума, ни добродетелей, ни страстей, если только не считать таковыми тщеславие и скупость, его отличающие. Разве он не оставил ничего, кроме пустоты, исчезнув с места, которое занимал? Памятниками его царствования останутся сокровища, собранные его семейством, и земли, которые его отец добыл вымогательством (отец Зубова ²² был сделан сенатором и, чтобы обогатиться, купил или заставил уступить себе все старые процессы и тотчас велел решать их в Сенате в свою пользу, сам участвуя в вынесении этих решений.). Смерть императрицы в одно мгновение вернула его в ничтожество, из которого его вытянула любовь: так мотылек-поденка рождается и сверкает в солнечном луче, но умирает и блекнет при первом дуновении ветра. Он рыдал по Екатерине, как сын оплакивает мать, и только в это время вызывал какой-то интерес. Нужно также отдать ему справедливость в том, что он вновь встал в толпе на подобавшее ему место раньше, чем придворные осмелились расположиться рядом с ним. Они оказались еще более подлыми, чем он — униженным. И хотя с первого дня воцарения Павла его приемные опустели, еще долгое время, когда он появлялся при дворе, толпа зевак расступалась и [112] пресмыкалась перед ним как перед своим властителем — так трудно рабам подняться с колен. Стоит также упомянуть и о том, что он не заселял, как Меншиков и Бирон, пустынных земель Сибири. Но он вершил несправедливости и инквизиторское насилие, подстрекая Эстергази ²³ и других французских эмигрантов, и несчастья Польши — отчасти его рук дело.

Император, который сразу по восшествии на престол обошелся с ним на удивление почтительно, в лестных выражениях утвердил его в должностях, наградил его брата главным русским орденом единственно за то, что он предпринял путешествие в Гатчину ²⁴, а самому ему пожаловал один из своих мундиров, — император, говорю я, рассмотрев этого человека, пришел к выводу, что его не стоит бояться. Его канцелярия внезапно была опечатана, и именно великий князь Константин, еще недавно бывший его придворным, выполнил это поручение полицейского офицера со всей жестокостью, ему присущей (следует отметить, что Зубов, занимавший множество должностей, и его секретари, в руках которых сосредоточивались все дела, были изгнаны в двадцать четыре часа. Их даже не заставили дать какой-либо отчет. Ниже увидим, к какому замешательству это привело.). Его секретари (из них наиболее известны два — Альтести и Грибовский ²⁵. Первый — уроженец Рагузы, которого русский посол Болкунов ²⁶ переместил в Константинополе из какой-то торговой конторы, дав ему должность в своей канцелярии. Когда была объявлена война, он отправился хлопотать о месте в Петербурге и попал к Зубову, звезда которого в ту пору восходила. Он знал несколько языков и был умен. Вскоре он сделался секретарем Зубова и даже императрицы. В брошюре, написанной им по-французски против польского короля и революционеров, первого он обзывает бунтовщиком, а вторых — якобинцами. нагромождает кучи оскорблений, лжи, глупостей и лести. Этот пасквиль распространялся как манифест и довершил устройство его репутации и благополучия. Вскоре чины, ордена и крепостные дождем посыпались на Альтести. Неудовлетворенный этими дарами, он обогащался и другими способами. Польские конфедераты, правления, казаки и другие спешили купить за звонкие монеты его услуги и покровительство. Он достиг необычайных высот и бесстыдства. Наглость, с которой он обошелся с графом Головиным ²⁷ (тот имел мужество пожаловаться), наконец погубила его. Он получил приказание удалиться к себе в имения, но Зубов велел ему вернуться, и за несколько дней до смерти Екатерины он был на волосок от нового вступления в должность. Одним из первых распоряжений Павла было предписание Альтести покинуть столицу в двадцать четыре часа. У него есть таланты, но это неблагодарный человек. Именно он содействовал разжалованию Болкунова, своего первого благодетеля. .

Другим секретарем был русский, по фамилии Грибовский. Он не обладал умом своего товарища, но, может быть, имел более доброе сердце. Он пользовался почти таким же влиянием. Он был сыном попа ²⁸ и начал свою карьеру писцом в канцелярии Потемкина. Менее чем в два года он достиг на службе у Зубова чина полковника, а его роскошь и расходы удивили и смутили весь город. Красивейшие дамы находили его недурным собой, самые знатные вельможи ласкали его. Он держал оркестр и шутов, наложниц и лошадей. Весною он задавал обеды, где на десерт подавались фрукты, которых не видывали за столом у императрицы. Я был на одном пикнике, на котором десерт по времени года оценивался в пятьсот рублей.) были со скандалом сосланы или удалены от двора, прислуживавшие ему — высланы или заключены в тюрьму, и все офицеры его генерального штаба или свиты, числом более двухсот, должны были немедленно присоединиться к своим частям или же [113] подать в отставку (между прочими Копьев ²⁹, молодой человек, который заслуживал бы лучшего жребия, если бы качества его сердца не уступали его уму. Он был наказан за то, что сказал одному из друзей, которого встретил в новом павловском мундире: "Добрый день, прекрасная маска!".). Чтобы повежливее выгнать его из дворца, ему подарили большой дом, а все комендантские права были у него отобраны. Он сам попросил отставки от тридцати различных должностей, — правда, только тогда, когда уже лишился их. Император возвел Николая Салтыкова в фельдмаршалы и повелел возвратить в его канцелярии все военные дела, которые были в свое время отняты у него Зубовым. Тогда-то и обнаружились злоупотребления и беспорядок, царствовавший в его бумагах. Фаворит, который велел на свой страх и риск вести в Персии войну ³⁰ под начальством своего брата (на ужине у императрицы во время пребывания шведского короля говорили о новостях, только что привезенных курьером. "Это пустяки, — сказал Зубов одному шведу, — мой брат извещает нас, что он выиграл сражение и завоевал область: и в этом нет ничего нового".), не соизволил даже отправлять в Военную коллегию обычные донесения. То же самое творилось и в войсках, которым приказано было идти в поход на Галицию, так что в тот момент, когда потребовалось произвести новое распределение армии, никто не знал, где находилась большая часть полков, и уж вовсе было неизвестно, в каком состоянии они находились. Офицеры, которые должны были ехать к своим частям, не знали, в какую страну света им отправляться, и тщетно осаждали канцелярии, желая осведомиться об этом (такое случалось в России. Но вот что изумит читателя более. Когда один французский дворянин по фамилии Роже ходатайствовал через майора М. у графа Салтыкова о месте коменданта какого-нибудь отдаленного городка, куда он желал уехать, чтобы жить там с женой, не издерживая много, министр отдал распоряжение узнать, есть ли такая вакансия. Ему доложили о крепости Петропавловской близ Оренбурга, и Роже был назначен ее комендантом. Он уехал. Несколько месяцев спустя майор М. получил письмо, в котором Роже сообщал: "Я прибыл в край, где должна быть моя крепость. Но представьте себе мой ужас: мне говорят, что двадцать лет назад ока была разрушена".).

Несколько недель спустя Зубов получил позволение или, скорее, приказ покинуть Россию. Он уехал, как и все его предшественники, в Германию: щеголять бриллиантами, орденскими лентами и портретами Екатерины, но из всех щедрот, коими его осыпала престарелая любовница, деньгами он пользовался с наибольшей скромностью. В Германии, не привыкшей к мотовству русских помещиков и к тщеславию временщиков Екатерины, удивлялись великолепию и образу жизни Зубова. Избавленный от принуждения и спеси, он, казалось, вернулся к своему прежнему характеру и выиграл в приятности, хотя и потерял в положении. Одним словом, он оказался достойным воспитания, которое ему дала Екатерина. Но он предался наслаждениям с тем большим пылом, что освободился от гнета обязанностей, на нем лежавших. Сначала он таскал за собой переодетую лакеем девицу; [114] потом, в Теплице, влюбился в красивую эмигрантку по имени Ларош Эмон. Но вскоре он познакомился с юными принцессами курляндскими ³¹, которые благодаря прелестям и красоте, коими их одарила мать, и сокровищам, оставленным им отцом, были самой завидной партией во всей Европе. Тогда он попытался обхаживать старого герцога, у которого только что отнял его верховные права и которого принимал так величественно в Петербурге. Герцог не преминул выказать свою злопамятность и презрение. Но Зубов, не привыкший к препятствиям, пожелал увезти старшую принцессу силой. То ли герцог пожаловался на него императору, то ли у Павла имелись другие основания, но Зубову было приказано вернуться в Россию, и последний фаворит Екатерины, вероятно, сыграл свою последнюю роль.

Граф Николай Салтыков, фельдмаршал, военный министр и главный наставник юных великих князей........................................................................................................ ³²

Старый вице-канцлер Остерман, которого Павел поспешил сделать канцлером, чтобы избавиться от него, удрученный старостью и немощами, показывался при дворе только как воспоминание о прошлом времени. Он был далек от того, чтобы играть при Екатерине ту роль, которую его отец играл в царствование Анны, и чтобы вызвать опалу Павла, как тот навлек на себя немилость Елизаветы ³³. У него не было никаких иных обязанностей, кроме звания вице-канцлера и подписывания некоторых паспортов. Дипломатические и иностранные дела были распределены Зубовым между Безбородко и Морковым, которые были истинными составителями министерских бумаг; из них в особенности первый обладал огромным влиянием, колебавшим даже влияние фаворита.

Безбородко и Морков были двумя полными противоположностями.

Один — неуклюжий, тяжеловесный, небрежный, беспорядочный, со слоновьей походкой. Его богатая одежда, казалось, всегда была только что наброшена им при выходе с очередной оргии, еще оставлявшей на нем следы сонливого отупения. Другой, изысканный во всем до такой степени, что мог бы блистать в амплуа оригиналов или смешных маркизов в какой-нибудь комедии, натянутый до безвкусия, входил в гостиную и раскланивался, как учитель танцев. Он ходил только на цыпочках, брал табак только кончиками пальцев и таким образом, чтобы показать бриллианты, которые всегда сверкали у него на руках. Он говорил только на ухо, изъяснялся каламбурами, отвечал одними остротами и вкладывал в мысль, которую улавливал, те же изысканность и манерность, что и в свое платье.

Безбородко, несмотря на свою развращенность, деятелен; временами на него находит трудолюбие. Пройдя расстояние от канцелярского писца до первого [115] Министра (писец в канцелярии Румянцева, он сделался секретарем Екатерины. Вот что рассказывают о его карьере. Получив однажды приказание составить некий указ, он забыл об этом и явился к императрице, ничего не написав. Она спросила о нем. Безбородко, не растерявшись, вытащил из кармана чистый лист бумаги, по которому стал читать, как если бы указ был там в готовом виде. Екатерина, довольная такой редакцией, попросила лист, чтобы его подписать, и была сильно изумлена, не видя ничего, кроме чистой бумаги. Эта легкость в сочинении деловых бумаг поразила ее, и, не упрекнув секретаря за небрежность или плутовство, она сделала его государственным министром, поскольку он знал наизусть формулы указа и имел дерзость ее обморочить.), он приобрел большой навык в делах и легкость в писании бумаг. Но неряшливость и беспорядочность, свойственные его внешности, отражаются на всех учреждениях, ему вверенных, и в особенности на ведомстве императорских почт, генеральным директором которых он состоит: в этом легко может убедиться всякий (действительно, при проезде через земли главного директора почт никогда нельзя было найти лошадей, и пассажиры были принуждены давать огромные взятки.). До него это было самое исправное учреждение России: в скором времени оно придет в полнейшее расстройство. Его канцелярия — это всепоглощающая бездна, откуда ничто не возвращается; одно из удобств его дома, которое наилучшим образом его характеризует, состоит в том, что здесь существует множество выходов и потайных лестниц, которыми он ускользает выходя или входя, стремясь миновать несчастных, целыми днями ожидающих его в передней (рассказывают, что один проситель, не имея возможности его изловить, решился наконец проскользнуть в его карету и ждать его там. Безбородко, изумленный такой смелостью и изобретательностью, выслушал этого человека и обещал ему поговорить о его деле с императрицей. Но тот не пожелал покинуть своего места и ждал ответа в карете до тех пор, пока Безбородко не вышел из дворца. Говорят, ответ был благоприятным.). Нужна была бы нить Ариадны, чтобы добраться до этого Минотавра; его, скорее всего, отыскали бы в глубине лабиринта поглощенным своей добычей — какой-нибудь девушкой.

Нравы Моркова нельзя назвать образцовыми, но он не бегает по Мещанским (название той части города, где в большом числе живут публичные женщины Петербурга.), как Безбородко. Он привязан к трагической актрисе Гюс, которая пытается по крайней мере сделать уважаемым звание матери ³⁴, часто даваемое ей ее другом (Император из утонченной мстительности запретил Гюс следовать за Морковым в изгнание, говоря, что она принадлежит двору, а не Моркову лично. Эта трагическая актриса, одаренная большим талантом, превратила французский театр в аристократическое государство, где и царствовала.). Впрочем, мне не кажется великим достоинством приписываемое этим двум дипломатам уменье экспромтом составлять (одного — на русском, другого — на французском языке) министерские бумаги. Все, что я читал из написанного ими, в особенности Морковым, не имело ни стиля, ни ясности, не говоря уже о логике, ибо все, что они имели сказать, было обыкновенно слишком нелепо для того, чтобы с ней ужиться. Впрочем, русская дипломатия при Екатерине II не требовала больших талантов. Она употребляла только два средства, более [116] действенные, чем разум и красноречие: угрозы и деньги, следствием коих всегда бывают испуг и развращение. Есть чему удивляться в том предубеждении, которым часть Европы (и прежде всего Германия) пропитана в пользу России. Там воображают, что петербургский кабинет состоит из людей необыкновенных: венский кабинет преклоняется перед его влиянием, а берлинский до сих пор не может избавиться от страха и уважения. Конечно, если бы ученые немецкие публицисты вблизи увидели людей, которые их ослепили, они были бы сконфужены тем, что так долго могли принимать блеск прогнившего престола за светоч гения, мишуру — за богатства, нахальство — за величие и самонадеянность — за силу.

Безбородко, который всегда носил башмаки и букли, подобно Павлу, и был, сверх того, очень богат и могуществен, сначала был пощажен (он был пожалован княжеским достоинством и заслуживает этого титула. Он все еще первый министр Павла, и это он от имени своего господина объявляет войну французской республике, ссылаясь, чтобы ее обосновать, на декреты, которые, думаю, известны ему одному. Он только что умер.). С Морковым, который не обладал этими преимуществами в той же степени, обошлись жестко и с треском разжаловали. Это тот самый человек, который был послан из Голландии в Париж, где его еще вспоминают как приторного Моркова.

У теперешнего графа Самойлова, генерал-прокурора империи, не было иных заслуг, кроме того, что он приходился племянником Потемкину и имел какое-то фальшивое выражение лица. Он был по своим способностям ниже требований, предъявляемых к должности, которая делала его главным казначеем, начальником Сената и всех судов в империи. Его вызвали, не спросивши его согласия, из армии, чтобы заполнить все эти гражданские посты. Он признавался, что не имеет необходимых талантов, но как раз это от него и требовалось, потому что нужен был человек пассивный, который был бы не в состоянии противоречить намерениям Екатерины или ее фаворита. Это у него собиралась та постыдная инквизиция, которую создала Анна под именем тайной канцелярии: Петр III счел своим долгом уничтожить ее; Екатерина восстановила ее в другой форме, а Павел, кажется, умножает ее теперь достойными людьми в передних частных домов. В доме Самойлова, одном из самых красивых дворцов Петербурга, имелись потайные темницы, предназначенные для содержания оговоренных в ожидании секретных распоряжений на их счет. Впрочем, Самойлов был незначителен и подобен ослу, носящему святые дары. Павел, чтобы вознаградить его за рвение, повелел ему привести к присяге Сенат, пожаловал четыре тысячи крестьян под тем предлогом, что якобы его мать уже обещала их Самойлову. Через несколько дней он был неожиданно низложен, и на его место назначен князь Куракин ³⁵.

Однако человеком, против которого вопияли о мщении кровь и рыдания тысячи жертв, тем, кто должен был первым пасть под мечом правосудия, если бы [117] Екатерина имела справедливого, твердого и гуманного преемника, был Архаров, генерал-губернатор Петербурга. Этот человек или, скорее, дикий зверь сделался известным с давнего времени своим варварством, достойным палача Аттилы. Он был губернатором в Твери, гае упражнялся в разбое, подробности которого могли бы навести ужас и показаться невероятными, когда Екатерина (уже на закате царствования) призвала его к себе. Этого человека она признала достойным стражем своей короны, когда французская революция, Зубовы, Эстергази и, быть может, угрызения совести довели ее до того, что окружили ее подозрительностью и ужасами. В скором времени он на более широком поприще развернул свои страшные способности, кои были бичом Московской и Тверской губерний. Со смертью Екатерины, падением Зубова и воцарением Павла никто не сомневался в том, что кара обрушится на это чудовище. Многие жертвы его тирании бросались к ногам императора и умоляли о справедливости и мести. Он не ответил на жалобы о злоупотреблениях мастью и преследованиях, зато приказал Архарову заплатить кое-какие долги. Этот вице-тиран был слишком полезен при режиме, вводимом Павлом, чтобы подать какой-нибудь повод для опасений. Из всех, пользовавшихся доверием матери, он был единственным страшным исключением (сделанным в угоду его талантам (если по отношению к Архарову я и употребил слово "таланты", не следует думать, однако, что я желал сравнить его с Ленуаром ³⁶, Сарганом ³⁷ или кем-то другим, кто был способен поддерживать порядок и устроенную полицию. Талант русского инквизитора — не что иное, как мастерство палача истязать и отсекать голову, на которую ему указало подозрение. Он достойный министр своего владыки, и каприз служит ему законом, а природная злость — достаточным основанием.)) и получил доверие сына. Он был утвержден в прежних должностях и даже возведен в новые. Меж тем ропот честных людей и крики народа не смолкали. Поговаривали, что, когда Павел ехал на коронацию в Москву, весь путь его был вымощен прошениями, которые население подавало против этого нового Сеяна ³⁸. Несчастные обитатели Твери и Москвы, напрасно вы прибегаете к своему государю и молите его о справедливости! Просьбы, которые вы повергаете к его стопам, ваши униженные лица, которыми вы касаетесь земли, простираясь перед ним, не могут тронуть его сердца (архаров подвергся опале не за преступления, а за безделицу.).

Из данных мной портретов четырех или пяти лиц, которые держали в руках власть в момент кончины Екатерины, явствует, что Павлу нечего было опасаться: все они были богаты, ни один не был молод, и благосостояние их было уже упрочено. Между тем нельзя не удивляться тому, с какой поспешностью Павел поторопился осыпать благами этих государственных вампиров, прежде нежели их удалить. Мотивы его поведения очевидны: он немедленно разжаловал их, как только уверился, что для страха перед ними нет оснований. Внезапная смерть его матери [118] помешала созреванию всякого другого решения при дворе, а во главе армий не было ни единого человека, способного что-либо предпринять. Три главных генерала, которые командовали тогда основными армиями империи, были так же далеки друг от друга по нравам, желаниям и характеру, как и по громадному пространству, их разделявшему.

Наибольшего уважения заслуживал князь Николай Репнин, чье имя так часто звучало в Европе вслед за именем знаменитого Румянцева (я не стану больше упоминать об этом старом воине, которого неблагодарность Екатерины, обязанной ему своими первыми триумфами, навсегда сделает знаменитым, как и его собственные подвиги. Он сам был при смерти, когда Екатерина сошла в могилу, и хотя он командовал армией, дряхлость не позволяла ему чем-либо заниматься всерьез. Павел три дня носил по нему траур и приказал последовать его примеру всей армии. Более двадцати лет он не появлялся при дворе и вел в деревне или в лагере жизнь, сталь же эгоистическую, скаль и философскую, потому что он менее уважал звание отца и мужа, чем генеральский чин. Он жил розно с женой и был чужим в своем семействе, как Лафотен ³⁹. Один из его сыновей, окончив курс наук, отправился к нему в армию, чтобы просить об определении в службу. "Кто вы?" — спросил у него Румянцев. — "Я ваш сын". — "А! очень рад: вы выросли". После других столь же отеческих вопросов молодой человек осведомился, где бы он мог поместиться и что ему делать. "Видите ли, — сказал ему отец, — вы, вероятно, будете в лагере каким-нибудь офицером, сообразно вашим знаниям". Не менее странным является и тог факт, что его сын Сергей, возвратившись из Швеции, где он был послом, просил у Николая Салтыкова рекомендательного письма, чтобы представиться отцу и быть им принятым ⁴⁰). Вместе с этим старым героем он был единственным из знаменитых генералов Екатерины, наружность которого не составляла совершенной противоположности с его репутацией. В последнюю войну с турками он сыграл блестящую роль как генерал, и внушительную — как посол в Константинополе. Потом он столько же отличился в Польше учтивостью, сколько гордостью. Затем он постыдно согнулся, когда восходила звезда Потемкина, который обходился с ним как с добрым человеком старого времени. Кроме того, в пожилом возрасте он омрачил первоначальный блеск своего характера мистическими глупостями мартинизма и иллюминатства. И неизвестно, смирение ли набожного человека, низость ли придворного или стоицизм героя-патриота заставляли его сносить надменность Потемкина и ненависть Екатерины, которые осыпали его обидами, всецело пользуясь при этом его военными талантами. Он навлек на себя это ожесточение, так как открыто высказывался в пользу Павла и советовал ему предъявить свои права на престол: ведь его мать была провозглашена только опекуншей и регентшей. Репнин играл второстепенную роль в последнюю войну против турок, сам впрягшись в колесницу Потемкина из боязни, что его не запрягут, потому что его манией было служить, неважно как и кем. Он появлялся в приемных фаворитов и позорил свои лавры и седины, суетясь больше, чем молодой офицер, которому необходимо устроить свое благополучие. Как далеко было Репнину этого времени до Репнина, посла в Варшаве, [119] принимавшего некода польского короля в халате (однажды, когда король прибыл к нему с визитом, он побежал надеть халат, чтобы его принять. Принеся свои извинения и сделав легкий поклон, он повернулся спиной к зеркалу и приложил палец к заду, предлагая в течение всего визита и то и другое вниманию Станислава, который стоял к зеркалу лицом. Почти так же невежливо он принял в Риге д'Артуа ⁴¹, притворяясь, что не узнал его, и оставив его одного у камина. Он был оскорблен видом превосходства, который напустил ка себя французский принц, и тем, что он не приветствовал должным образом караул, оказавший ему военные почести.); вернее, это был один и тот же человек, потому что всегда надменнее всех ведет себя тот, кто на деле оказывается самым низким!

Пока Потемкин забывался в Петербурге в непрерывных празднествах и оргиях, старый Репнин, оставленный им при армии на время отсутствия, осмелел настолько, что позабыл о полученном приказании оставаться в бездействии. Он внезапно перешел Дунай, ловким маневром захватил врасплох и разбил большую армию визиря Юсуфа. Это счастливое и смелое дело заставило вновь зазеленеть увядшие лавры Репнина.

Двор огласился похвалами ему. Его смелую и решительную вылазку сравнивали с действиями Потемкина: тот довольствовался приказами атаковать каждую зиму какую-нибудь крепость, штурмы которых стоили столько крови; ему никогда не выпадал случай самому разбить турецкую армию. Пробужденный от летаргического сна, Потемкин бросил все наслаждения и полетел в Молдавию. Его встреча с Репниным была ужасна, однако победитель устоял, проявив больше твердости, чем от него ожидали. Но он был удален из армии и вынужден подать в отставку из-за того, что одержал самую решительную победу и принудил турок просить позорного мира. Такова была еще восходящая звезда Потемкина и нисходящая неблагодарной Екатерины. После смерти Потемкина, случившейся в скором времени, Репнин вновь появился в Петербурге и хотел бесчестить свои лета и славу в передних Зубова. Тот был польщен, увидев его в числе своих ревностных придворных, и велел назначить его генерал-губернатором Ливонии. Благодаря печали и ярости, в которые резня русских в Варшаве ⁴² повергла Екатерину, он получил приказание собрать полки, расквартированные в подчиненных ему областях, и обрушиться на Польшу. В это время он был единственным генералом с солидной репутацией и самым старым из командовавших армиями. Он имел удовольствие видеть, как его государыне пришлось воспользоваться им вопреки ее желанию. Однако благоразумный поход Репнина в Литву вывел из терпения мстительную Екатерину: она хотела крови, крови всех обитателей Варшавы, и спустила с другой стороны бешеного Суворова, который проложил себе до самой Праги дорогу, вымощенную трупами. Репнин получил тогда самое отменное оскорбление из всех, когда-либо ему нанесенных, и проглотил его так же безропотно, как и другие. [120] Суворов был сделан фельдмаршалом и командующим над тем, от кого накануне сам получал приказания и кем был презираем (суворов заставил дважды или трижды прочесть вслух, во весь голос, первый рапорт, присланный ему Репниным, проделывая тысячи шутовских выходок, притворяясь глухим, чтобы чтец возвышал голос, и удивляясь, что получил рапорт от князя Репнина, над которым он так жестоко издевался. Екатерина всегда была очень деспотична и подчиняла старшинство по службе своему личному расположению. По смерти Потемкина Каменский ⁴³, один из лучших ее генералов, принял по праву командование армией и в этом звании отправил к ней первый рапорт. Он писал: "Приняв командование, в силу моего старшинства" и проч. Екатерина собственноручно написала на полях: "Кто вам это приказал?" Затем он извещал ее о беспорядке, который обнаружил в полках, и Екатерина вновь заметила на полях: "Он ничего не осмеливался говорить при жизни князя". В ответ на свой доклад Каменский получил приказание покинуть армию.). Екатерина присоединила к оскорблению еще и насмешку, преподнеся Репнину подарок в виде дома, чтобы наградить его таким образом за нарушение справедливости при производстве. Вся армия была возмущена: многие генералы роптали, граф Иван Салтыков ⁴⁴ гордо подал в отставку. Один Репнин, наиболее оскорбленный и способный дать это благородно почувствовать, имевший возможность без опаски показать, что ему небезразличны обиды и понятие чести, стоически или христиански испил эту чашу унижения.

По восшествии на престал Павел, наконец, сделал его фельдмаршалом, и последним подвигом Репнина стал карательный военный поход против нескольких деревень Новгородской губернии, в которых говорили об освобождении крестьян.

Репнин, показавший себя столь же крупным генералом, сколь надменным посланником и низким царедворцем, обладает личными качествами, которые соединяются у немногих русских генералов. Его лицо, манеры и поведение благородны. У него доброе сердце (в особенности по отношению к солдату. Объезжая кавалерийский полк на смотру, он говорил: "Я осведомляюсь только о людях, потому что знаю, в качестве полковника, покупающего лошадей, что о них заботятся".), и он не знает ни московской грубости своих товарищей в отношении к нижестоящим (его обхождение с офицерами возмутило пруссаков, которые не знают надменности русских генералов. Берлинская публика была удивлена, увидев прогуливающегося Репнина, который с большой важностью нала все свои ордена и шествовал на несколько шагов впереди князя Волконского, его племянника, многих адъютантов и секретаря, мартиниста Тимана. Всякий раз, как он замедлял шаг, чтобы произнести слово, его свита разом останавливалась, как взвод, и скидывала шляпы. Впрочем, его политическая миссия не удалась. Этот князь, фельдмаршал, министр, некогда торжествовавший в Константинополе и господствовавший в Варшаве, не устрашил и не очаровал молодого и мудрого прусского короля, которого Павел хотел принудить вступить в коалицию. Репнина выпроводили из Берлина, и он отправился в Вену, где его деятельность, как видим, была более успешна. Но один из его секретарей, которого, как мне сказали, зовут Обером (по слухам, он француз), ускользнул с частью бумаг и тайн посольства. Павел был в ярости, разжаловал и отставил Репнина по его возвращении за то, что он не добился успеха в Берлине и пользовался услугами француза в канцелярии. Но по исключительной милости он отставлен с правом ношения мундира той армии, которой он в течение сорока лет командовал со славой.), ни грабительской жадности, всегда их отличающей. Напротив, Репнин сострадателен и великодушен, и Литва должна благодарить его: ведь именно он и князь Голицын спасли ее от полного разорения. [121]

Приезжающий в Россию иностранец, слыхавший громкое имя Суворова, желает увидеть этого героя. Ему указывают на маленького старика с худым и сморщенным лицом, каковой прыгает по апартаментам дворца на одной ножке, бегает и скачет по улицам в сопровождении толпы детей, которым он кидает яблоки, чтобы заставить их драться, и кричит самому себе: "Я — Суворов! я — Суворов!" (именно таким образом автор этих мемуаров впервые увидал Суворова.). Если иностранец и затруднится признать в этом старом сумасшедшем победителя турок и поляков, то его колебания исчезнут, когда он увидит его свирепые, угрюмые глаза, ужасные уста, на которых выступает пена, и поймет, что перед ним убийца жителей Праги. Суворов был бы всего-навсего смешным шутом, если бы не показал себя самым воинственным варваром. Это чудовище, которое заключает в теле обезьяны душу собаки и живодера. Аттила, его соотечественник и, вероятно, предок, не был ни столь удачлив, ни столь жесток ⁴⁵. Его грубые и смешные манеры внушили солдатам слепое доверие: оно заменяет ему военные таланты и оно же было истинной причиной его успехов. На него смотрели как на счастливого и отважного человека, который, выросши в военных лагерях, не знал двора и не мог заслонить фаворитов. После того как он отличился в качестве волонтера, он достиг, переходя от чина к чину, звания генерал-аншефа. Ему присуща врожденная свирепость, занимающая место храбрости: он льет кровь по инстинкту, подобно тигру. В армии он живет словно простой казак Он приезжает ко двору, как скиф, не желая занимать другого помещения, кроме повозки, на которой прибыл. Рассказывать о его образе жизни значило бы передавать слухи о его сумасбродствах. И, конечно, если он не безумец, то из его качеств я отмечу в первую очередь способность к передразниванию. Но если это и сумасшествие, то варварское, в котором нет ничего забавного.

Военное счастье, однако же, не всегда ему сопутствовало. При осаде Очакова, когда турки сделали обманную вылазку, он, несмотря на приказание Потемкина, пожелал их преследовать, надеясь вступить в город вместе с беглецами. Он попал под картечь, и его колонна была полностью разбита. Он кинулся на приступ Измаила, не зная даже плана крепости (обычно он извещал о своих успехах в двух-трех словах, а часто двумя нескладными и смешными русскими стихами. Цезарь писал Сенату: "Пришел, увидел, победил". Суворов с полным правом мог бы выпустить одну треть этого изречения, потому что он всегда побеждал, не видя. Он сам говорил: "Каменский знает войну, но она его не знает; я не знаю ее, но она меня знает; что же до Ивана Салтыкова, то ни он ее не знал, ни сам ей неизвестен" ⁴⁶. Несколько подобных афоризмов и удачных ссылок на древнюю историю создали Суворову его репутацию. Его приверженцы распространяли слух о том, что он часто уединялся, чтобы изучить древние языки, и даже еврейский. Он порядочно говорит по-французски и по-немецки.), А его деяния в Польше — это подвиги [122] разбойника. Он поторопился туда, чтобы удовлетворить мстительность Екатерины и уничтожить остатки армии, уже разбитой Ферзеном ⁴⁷ и лишенной храброго Костюшко, который один составлял всю ее силу. Суворов, обнимавший жителей Варшавы и обещавший им милость возле трупов двадцати тысяч граждан всякого возраста и пола, похода на пресытившегося тигра, который играет с добычей на костях, оставшихся от его пиршества.

Его нравы были столь же своеобразны, сколь странен его ум. Он ложился спать в шесть часов вечера, поднимался в два часа пополуночи, бросался в холодную воду и заставлял выливать себе на голое тело по нескольку ведер. Обедал он в восемь часов. Его обед, как и завтрак, состоял из водки и нескольких грубых солдатских блюд: все содрогались от приглашения к подобному столу. Часто посреди пирушки один из его адъютантов поднимался, приближался к нему и запрещал ему есть. "По чьему приказанию?" — спрашивал Суворов. "По приказанию самого маршала Суворова", — отвечал адъютант. Суворов вставал, говоря: "Нужно ему повиноваться". Он заставлял таким образом приказывать себе от своего собственного имени идти на прогулку и многое другое.

Во время его пребывания в Варшаве толпа австрийских или прусских офицеров спешила увидеть этого оригинала. Прежде чем появиться перед ними, он осведомлялся, кого больше: если австрийцев, то он украшал себя портретом Иосифа II, выходил в приемную, впрыгивал, сдвинув ноги вместе, в круг этих офицеров и предлагал каждому из них лобызать этот портрет, повторяя: "Ваш император меня знает и любит". Если пруссаков было больше, он обходился орденом Черного Орла и так же паясничал. При дворе иногда видели, как он перебегал от одной дамы к другой и целовал, осеняя себя крестным знамением и преклоняя колена, портрет Екатерины, который они носили на груди. Екатерина как-то велела ему сказать, чтобы он вел себя приличнее.

Он набожен и суеверен. Он заставляет начальников произносить вслух молитву перед походом и дурно обходится с иностранными и ливонскими офицерами, которые не знают русских молитв.

Время от времени он посещал полевые лазареты, называя себя врачом. Он принуждал тех, кого находил очень больными, принять ревеню и соли; награждал ударами розог тех, кого находил только слабыми. Часто он выгонял всех вон из лазарета, говоря, что солдатам Суворова непозволительно хворать.

В своей армии он запретил все маневры, имеющие отношение к отступлению, говоря, что в нем никогда не будет нужды. Он сам учил солдат обращаться со штыком тремя различными способами. Когда он командовал: "Марш на поляков!" — солдат вонзал свой штык в чучело один раз, "Марш на пруссаков!" — два [123] раза, "Марш на проклятых французов!" — солдат должен был нанести два удара, а на третий загнать штык поглубже в землю и поворачивать его. Его ненависть к французам была крайне сильна. В некоторых газетах видели письмо, которое он написал Шарету ⁴⁸. Он писал из Варшавы Екатерине и часто заканчивал такими словами: "Матушка, прикажи мне идти против французов!" Он действительно приближался уже через Галицию во главе 40 000 человек к французским границам в момент смерти Екатерины.

Часто он, голый, в одной сорочке, объезжал свой лагерь верхом на неоседланной казацкой лошади, а утром вместо того, чтобы приказать бить зорю или сбор, выходил из своей палатки и пел три раза петухом ⁴⁹: это было для армии сигналом пробуждения, а иногда — похода и сражения.

Если среди множества сумасбродств, которые он выкидывал, и плоских фраз, им произносимых, встречалась выходка своеобразная или поразительная, все повторяли ее и удивлялись ей, как вспышке гения. Этот жестокий человек имел, однако, некоторые добродетели: он обнаружил редкое бескорыстие и даже великодушие, то отказываясь от подарков Екатерины, то распределяя их среди тех, кто его окружал. Он убьет несчастного, который умоляет не лишать его жизни, но даст денег тому, кто просит у него милостыню, потому что он так же мало ценит золото, как человеческую кровь. Можно видеть, как почти в одно и то же мгновение он скрежещет зубами от ярости, как безумный, смеется и гримасничает, как обезьяна, или жалобно плачет, как старая баба.

Таков чересчур прославленный Суворов. Он рассорился с женой, не пожелал признать сына ⁵⁰ и предпочитал ему племянников, князей Горчаковых ⁵¹. А когда императрица сделала его сына гвардейским офицером, он сказал: "Государыня желает, чтобы у меня был сын. В добрый час! Но я о нем ничего не знаю". У него была дочь ⁵², фрейлина Екатерины, отличавшаяся при дворе своим идиотизмом. Вернувшись в Петербург после отсутствия, продолжавшегося несколько лет, отец велел ей прийти в некоторый дом для свидания с ней. "А, папа, — вскричала она, — вы очень выросли с тех пор, как мы не видались". По-французски это было бы милым каламбуром, но по-русски это только грубая наивность, которая всех насмешила.

После взятия Варшавы он прибыл в Петербург, чтобы наслаждаться своей славой. И тогда этот скиф, который нигде не желал жить, кроме как в своей повозке, занял покои в Таврическом дворце и облачился в великолепный маршальский мундир, присланный ему Екатериной. Получив эту обнову, он гримасничал на тысячу ладов, ласкал ее, целовал, осенял ее крестным знамением и говорил, [124] поднимая ее: "Ах, я не удивляюсь, что такой не дают маленькому Николаю Салтыкову: для него она слишком тяжела" (Николай Салтыков был одним из тех, кого особенно сильно оскорбило производство Суворова.).

Известно, как и почему Павел отставил его по восшествии на престол. Ропот солдат вынудил его потом снова вызвать Суворова. Говорят, он намерен воспользоваться им как бичом для наказания французов.

Валериан Зубов, брат фаворита, командовал армией, которая вела войну в Персии (об этой любопытной и отдаленной экспедиции пойдет речь в третьей части этих мемуаров.). Выше я уже говорил об этом молодом человеке, развратном, испорченном своим фавором, но добром, открытом и мужественном. Он лишился ноги в Польше и отправился завоевывать Азию на костылях (когда он получил новое ранение, Екатерина послала ему своего собственного хирурга, ленту ордена св. Андрея, чин генерал-аншефа и 100 тысяч рублей для расходов на перевязки раны. Он попросил у нее еще 500 тысяч, чтобы уплатить долги.). Один из его курьеров прибыл с донесением о битве в момент смерти Екатерины. Павел послал ему орденские ленты св. Анны для раздачи офицерам, а каждому из полковников — особый приказ отвести свой полк на границы.

Генерал остался один в своем лагере, не зная, что ему делать. Наконец он последовал за армией и, прибыв в Петербург, подал в отставку. Он живет теперь в Курляндии, где владеет почти всеми поместьями прежних герцогов.

Итак, все эти генералы и армии, отдаленные и чуждые тому, что происходило при дворе, не могли ничего предпринять. Единственным, чего Павел действительно мог опасаться, была гвардия. С давнего времени эти четыре многочисленных полка ⁵³ под начальством родовитейшей знати империи страшились будущего царствования великого князя и смотрели на его приход к власти как на конец своего существования. Павел даже не скрывал своего отвращения к ним, и величайшим оскорблением, к которому прибегал, разговаривая со своими офицерами и даже солдатами на маневрах в Гатчине и Павловском, были такие слова: "Ты не годишься никуда, кроме службы в гвардии". Гвардейцы платили ему таким же презрением и дразнили его солдат "пруссаками". Известно, что, для того чтобы растрогать этих преемников стрельцов, нужны были по меньшей мере слезы Елизаветы и ласки Екатерины. И Павел решил, что он находится в безопасности, только после того (мы это уже видели) как распределил свои батальоны между этими страшными палками, в которых он старался изгонять прежних офицеров и ласкать солдат. Но тщетно он одаривал их водкой и рублями: эти щедроты подкупили лишь тех, кто к нему был близок, а армия жаловалась и роптала (Петр I уничтожил стрельцов, но их дух воскрес в четырех гвардейских полках, которые пришли им на смену. Гвардия, составленная из лучших солдат, офицеры которой происходили из самых богатых семей (чтобы быть офицером гвардии, нужно было доказать, что владеешь по крайней мере сотней крестьян, или рабов), образовала армию приблизительно в 10 тысяч человек, окружавшую трон. Влияния этого корпуса было достаточно, чтобы произвести переворот: таким образом, он один приводил в исполнение все те заговоры, которые имели место со времени Петра.). [125]

Будучи великим князем, Павел, которого мать ненавидела и презирала, а фавориты унижали, жил в уединении и забвенье в блестящее и пышное царствование и сохранял добропорядочные и строгие нравы посреди разврата и бесчинств большого двора (это следует признать. И если страсть к Нелидовой вводит его в грех против жены, она, по крайней мере, не заставляет его публично грешить против благопристойности и приличия. Впрочем, Нелидова уже в немилости.). Ему требовалась лишь малая толика добродетели и любезности, чтобы его жалели рассудительные люди и любил народ. Его должны были ожидать как освободителя. Между тем он возбуждал всеобщий страх и отвращение.

Его слуги, офицеры, придворные, фавориты и, страшно сказать, его дети — все в той или иной мере разделяли эти ужасные чувства. Подозрение, что он внушал им, озлобляло его и делало, быть может, неспособным что-либо изменить. При таком характере черты справедливости и доброты, которым он еще позволяет иногда проступать, тем более поразительны и заставляют сожалеть о качествах, которых от него можно бы было ожидать.

Пока он не царствовал, его привязанности страшились: мало того, что она часто бывала причиной досады императрицы и фаворита, но его расположение по отношению к его опале было тем, чем, по пословице, является хорошая погода по отношению к ненастью, то есть фавор был безошибочным провозвестником опалы.

Ни один человек не обнаруживал такого множества капризов и такого непостоянства в выборе друзей. Сначала он с доверием и дружеской простотой всецело отдавался тому, кто, казалось, проник в его мысли; потом, раскаиваясь в этой самоотдаче, он начинал видеть в этом человеке какую-то угрозу или ставленника своей матери, или ее фаворита, льстившего ему, чтобы потом его предать. Причем помимо тех, на кого ничтожнейший знак доброго расположения его жены или дружба г-жи Бенкендорф навлекли ураган его гнева, вся империя была полна изгнанной прислуги, разжалованных фаворитов и сосланных офицеров. Тот, кто стоял ближе к нему, неизменно имел повод всего больше жаловаться на него; всегда тот, кто получал больше милостей, оказывался впоследствии самым несчастным. После того как мы рассказали о министрах его матери, не будет неуместным упомянуть о придворных, которые очутились у него в милости, когда он сделался императором, и которые, наверное, пробудут некоторое время в почете. Можно сказать в его и их похвалу, что большая часть их достойнее, чем министры старого двора. [126]

Два князя Куракина ⁵⁴, по очереди делившие с Павлом хорошее и дурное (Алексей Куракин часто навлекал на себя немилость Павла по причине внимания и почтения, которые он неизменно оказывал великой княгине. Не стоит, однако, называть ревностью чувство, которое испытывал при этом Павел. Его характер и нрав его жены не могли дать повода для ревности. Настроение Павла имело своим источником его политические подозрения, а вовсе не любовь. Увидев однажды, как его жена вполголоса беседовала с кн. Куракиным у камина, Павел пришел в ярость. "Вы хотите, мадам, — сказал он ей, — приобрести себе друзей и сыграть роль Екатерины; но знайте, что во мне вы не найдете Петра III". Эти необдуманные слова, вырвавшиеся у него в припадке гнева, изумили всех, и Куракин удалился от двора. С этого времени великая княгиня была еще более несчастна и стеснена. Тот, у кого было к ней малейшее дело, должен был обращаться к ее мужу. Он сам назначал тех, кто должен был предлагать ей руку для прогулки, составлять ее партию при юре в карты и даже разговаривать с нею в течение вечера. Наконец, он решил, что удобнее будет дать ей кого-то вроде! чичисбея ⁵⁵, который бы от нее не отходил. Это был князь Несвицкий ⁵⁶, признанный достаточно ничтожным для этого.), — вот два человека после камердинера, о котором я уже поведал, имеющие наибольшее влияние и, может быть, более всех его заслуживающие. Перед смертью Екатерины они, хотя и богатые и знатные, занимали при дворе второстепенные должности. Один в особенности вел уединенную и философскую жизнь, занимаясь науками, искусствами или воспитанием своих детей; он был всеми почитаем и уважаем. Его нравы и образ жизни разительно отличались от привычек большей части русских дворян, у которых распутство, игра, роскошь и безумства крадут время и состояние. Одним словом, он казался достойным быть во главе дел. Вместе с фатом он занимает высокое положение: один — вице-канцлер империи, другой — генерал-прокурор, и именно им должно приписывать все то хорошее, что совершается.

Два молодых камергера, которым посчастливилось состоять на службе у Павла, по прибытии курьеров с известием о смерти Екатерины были вдруг превращены в генералов армии и сделались его первыми флигель-адъютантами. Один — Растопчин ⁵⁷, который обязан своим фавором очень ловкому письму ⁵⁸: ему придется отказаться от трех четвертей своего ума и от половины самого себя, чтобы сохранить расположение императора (он был уже дважды разжалован и вновь призван.). Другой — молодой граф Шувалов ⁵⁹, которого Павел только что справедливо удостоил милости, после того как долгое время не признавал, и которому подарил свою форму, чтобы он служил образцом для конной гвардии, куда Павел назначил его майором. Ничто так не противоречит друг другу, как равный фавор этих молодых людей, потому что причина возвышения одного, по-видимому, обусловливает опалу другого. Растопчин в течение нескольких лет был камер-юнкером великого князя в Павловске. Его молодые товарищи, и между прочими граф Шувалов и князь Барятинский ⁶⁰, тяготились этой службой, как трудной барщиной (ибо одно слово, сказанное великой княгине, или [127] слишком модный костюм могли их погубить), увиливали от нее, сколько было возможно, сказываясь больными или выискивая другие основания. Растопчин, которому наскучило быть без отпуска, написал колкое письмо обер-гофмаршалу, где осмеивал своих товарищей, приводя истинные мотивы, мешавшие им приезжать в Павловск.

"Что касается меня, — говорил он в конце письма, — то мне не нужно ни лечиться от венерической болезни, ни содержать итальянскую певицу, и я буду с удовольствием исполнять их службу у великого князя". Эти язвительные выражения метили в Шувалова и в Барятинского, которого Павел терпеть не мог, хотя тот и был его крестником. Гофмаршал показал это письмо императрице, которая сначала посмеялась над ним. Но Шувалов и Барятинский сочли себя оскорбленными и потребовали у Растопчина объяснений ⁶¹. Дело вызвало шум: Барятинский был отправлен в армию, а Растопчин удален от двора на год. Великий князь, смотря на него с того времени как на своего сторонника, упорно отказывался от услуг других камер-юнкеров, пока Растопчин не был вновь призван. Таким образом, в продолжение года с лишком они всегда совершали поездки из Павловска или Гатчины, чтобы встретиться у двери, и тотчас опять разлучались.

Среди любимцев императора Плещеев ⁶² — подлинный феномен: он один всегда держался на одном и том же расстоянии. Правда, он никогда не стоял в первом ряду, но зато и не испытывал бурь. Это человек образованный и достойный уважения, насколько таким может быть придворный. Он говорит на многих языках, обладает познаниями в географии и статистике и занимается литературой. Он мог бы даже оказать услуги России, если бы в числе его добрых качеств была смелость говорить истину. Но его постоянный фавор кажется, к несчастью, недвусмысленным доказательством противного (только что он, наконец, подвергся опале, к прежестокой.).

Нелединский ⁶³, товарищ детства Павла, известен в Петербурге отменным умом и любовными стихотворениями, в которых находят изящество и чувство. Император назначил его своим личным секретарем, но, наверное, с условием, что он свернет шею своей музе: она слишком много ему дала, чтобы заслужить столь жестокую смерть. Следует, по крайней мере, желать, чтобы теперь Нелединский на практике выказал ту чувствительность, которую обнаружил в своих стихах. Именно он должен подавать императору отчет о письмах и прошениях, и участь многих притесненных находится в его руках.

Николаи ⁶⁴ прибыл в Россию в качестве гувернера молодых графов Разумовских, которые ему впоследствии покровительствовали. Затем по рекомендации г-жи Преториус, его родственницы (горничной герцогини вюртембергской), он получил [128] место секретаря великой княгини. Он был возведен в немецкое баронское достоинство во время путешествия великого князя и по его воцарении сделался статским советником, директором кабинета Его Величества (то, что называют в России кабинетом, не есть политический совет. Это комната, где находятся сокровища, драгоценности и редкости, принадлежащие лично государю.), кавалером ордена святой Анны и получил несколько сотен душ ценою развращения своей (у него уже были земли в Финляндии, из числа областей, которые уступила Швеция, где крестьяне не настолько подчинены рабству, как русские. И Николаи часто жаловался, что эти нищие почти ничего не приносят ему и еще хотят быть свободными. Он только что получил крестьян в Польше и сможет по своему произволу их разлучать, продавать или заставлять их работать, как домашнюю скотину, для украшения своих садов. По этой черте легко судить о том, чем сделался в России сей уроженец Страсбурга, которому многие мелкие писатели льстят как меценату. Если ему приведется прочитать это, он, должно быть, удивится, с какой мягкостью здесь о нем сказано. По отношению к женщине, которую он должен был по крайней мере уважать в ее несчастии, он поступил почти так же грубо, как его господин.). Он родом из Страсбурга и известен в Германии рядом подражаний Ариосто ⁶⁵ и несколькими красивыми, хотя и многословными стихотворениями. Он принужден был также принести свою музу в жертву на алтаре фортуны, к которому она сама привела неблагодарного. Мне неизвестно, делает ли его счастливее политическая гордая осанка, которую он счел нужным принять, но по его виду этого не скажешь.

Г-н Донауров ⁶⁶, бывший сначала библиотекарем принца вюртембергского, а потом флигель-адъютантом Павла, сделался не менее важной особой. Но я воздерживаюсь от подробнейших рассказов о тех, кого недостаточно хорошо знал, чтобы вынести им какой-нибудь приговор. Отмечу только, что в списках лиц, получивших от императора новые милости и повышения, я встречаю множество тех, чьим уделом должно быть одно презрение.

Ясно все же, что окружающие Павла по моральным качествам несравненно превосходят приближенных его матери. (Вот шутка, дающая понятие о том мнении, которое существовало о большей части лиц, достигших милости и почета при дворе Екатерины. Она была сочинена в обществе, где праздновали крещение по французскому обычаю ⁶⁷ и королю бобов предложили вновь распределить должности между придворными сообразно с их талантами и способностями..

Зубов никогда ничем не служил государству и не нужен Екатерине с тех пор, как женоложницы Браницкая и Протасова исполняют свои обязанности. Ему дадут несколько доз рвотного, чтобы заставить возвратить беззаконно взятое, и отправят на Бальдонские воды ⁶⁸ поправлять здоровье..

Граф Николай Салтыков, президент Военной коллегии и наставник великих князей, будет назначен президентом Медицинской коллегии и диаконом дворцовой часовни. В его распоряжении оставят даже гардероб его воспитанников при условии, что он заточит свою жену ⁶⁹ в монастырь или отправит в дом для престарелых..

Граф Безбородко, первый советник государства и прочая и прочая, станет придворным поваром, если только не предпочтет сделаться директором лечебницы для женщин, страдающих венерическими болезнями, в которой находятся все его подруги.

Вице-канцлера Остермана пошлют в Сен-Деки, чтобы он там замещал шпагу Карла Великого ⁷⁰, которая была такой же длинной и плоской, как он.

Будет собрана комиссия учителей, чтобы испытать, умеет ли граф Юсупов ⁷¹ хоть немного читать, и в случае успеха его сделают суфлером на спектаклях в театре, директором которого он в настоящее время является..

Морков будет послан министром в Париж ⁷², где он уже имел такой блестящий успех. Есть надежда, что ему удастся примирить Россию с французской республикой, потому что он был бичом русских и польских якобинцев, против которых она вынесла постановление.

Кутузов ⁷³, директор кадетского корпуса, сменивший на этом месте доброго графа Ангальта, должен будет соорудить памятник своему предшественнику, которого пытается высмеять и о котором ежедневно заставляет сожалеть. Впрочем, его поведение — лучший панегирик памяти славного Ангальта.

Князь Репнин за то, что он однажды, когда князь Потемкин попросил принести ему стакан воды, открыл дверь, чтобы самому повторить слугам это важное приказание, получит диплом главного лакея фаворитов, и эта должность для него будет тождественна с должностью фельдмаршала. Между тем с него сорвут лавровый венок, который венчал его седую голову, потому что он промолчал, когда шут наступил ему на мозоль ⁷⁴, и позволил себе принять подарок (небольшой дом) в качестве искупления и утешения за нанесенное оскорбление.

Г-ну Завадовскому, директору и расхитителю банка, дадут приказание отправиться в Сибирь ловить соболей, чтобы добыть меха для Ее Величества, потому что у нее вскоре не будет больше средств. Она уже не может содержать свое семейство, а про Завадовского известно, что он больше охотник, чем финансист ⁷⁵, и проч.). Подле него находятся люди [129] образованные и даже благородные. Я говорю "находятся", но, может быть, следовало бы сказать "находились", потому что его непостоянству подвластно все, что его окружает, и он не оставляет достоинству времени на то, чтобы испортиться при дворе (так оно и есть: князья Куракины и большая часть тех, кого я назвал, подверглись опале, когда я писал свои мемуары.).

Государь, которого Павел, кажется, избрал прообразом своего царствования и своих действий, это Фридрих Вильгельм, отец великого короля Пруссии (с этим он не согласен, потому что говорил однажды: "Я хочу быть Фридрихом II на заре моих дней и Людовиком XIV на закате". Превосходно! прекрасно! для вас это безделица.). Такая [130] же жестокость, непреклонность, строгость нравов и солдатомания обнаруживаются в русском самодержце. Впрочем, я думаю, что уже очертил характер Павла, рассказывая о том, что он сделал; если же нет, то признаюсь, что работа эта выше моих сил. Известно, что нет ничего труднее, как описывать дитя, физиономия которого еще не определилась. То же самое и с капризным человеком. Можно добавить только (для большей снисходительности), что французская революция, подобная тому небесному свету, который поверг когда-то ниц его небесного покровителя Савла, или Павла ⁷⁶, поразила его мозг и вконец расстроила ум. Она повлияла даже на голову его матери, гораздо более крепкую, чем у него. Что касается его наружности, было бы несправедливо упрекать его за нее. Помнится, жители Парижа, собираясь вокруг молодого Павла, восклицали: "Боже! как он некрасив!" — и у него хватало благоразумия, чтобы смеяться над этим (с того времени он сильно переменился, или, вернее, теперь он без стеснения показывает себя таким, каким, возможно, был уже давно. Несчастный солдат, доведенный до отчаяния мучениями, которые он терпел, когда его наказывали палками (по приказу Павла за небольшое упущение по службе), воскликнул: "А! проклятая плешивая голова! а! проклятая плешивая голова!" Раздосадованный самодержец приказал, чтобы его забили кнутом, и издал распоряжение, которым он запрещает, под угрозой той же самой кары, пользоваться прилагательным "плешивый", говоря о голове, и прилагательным "курносый", когда речь идет о носе. Он, очевидно, прочел, как один святой пророк заставил медведей сожрать сорок два ребенка ⁷⁷ за то, что они таким образом оскорбили его; а голова Павла, без сомнения, не уступает голове Елисея.). Он не стал красивее с тех пор, как постарел, облысел, а лицо его избороздили морщины. Странность носимого им платья и грубость его манер еще увеличивают его безобразие. За исключением калмыков и киргизов, Павел — самый уродливый человек в своей империи. Недовольный своей наружностью, он признал неуместным чеканить ее на новых монетах (на новых монетах вы не увидите его изображения; здесь только его вензель со следующими словами Священного Писания, которые здесь не имеют ровно никакого смысла: "Не нам, не нам, но имени Твоему" ⁷⁸. Очевидно, это какой-то девиз мартинизма и обскурантизма, защитником которых является Павел. Кажется даже, что он хочет слить эти секты с мальтийским орденом, гроссмейстером которого, к удивлению Европы, он только что себя провозгласил ⁷⁹ — в тот самый момент, когда заключил союз с турками. О друзья мои, удержитесь от смеха! Но увы! Quidquid deliiant Reges, plectuntur Achivi ⁸⁰).

Вот некоторые штрихи, которые довершат портрет Павла, составленный из его собственных действий; они докажут, что в бытность великим князем он уже обещал стать таким, каким его видишь теперь.

Возле Павловского дворца была терраса, откуда он мог видеть всех часовых, для забавы расставленных им повсюду, где имелись места для караульных будок. На этой закрытой террасе он проводил часть дня; в подзорную трубу он наблюдал все, что происходило вокруг. Нередко он посылал лакея к тому или иному часовому с приказаниями застегнуть или растегнуть пуговицу, удлинить или [131] укоротить ружейный ремень, прохаживаться вокруг будки крупным или мелким шагом. Иногда он сам шел за четверть лье, чтобы передать эти важные распоряжения, бил солдата или совал ему в карман рубль в зависимости от того, насколько бывал им доволен.

Некогда Павловское было открытой деревней; Павел завел здесь постовых, которые записывали всех входящих и уходящих. Каждый обязан был сообщать, куда отбывал, откуда прибывал и чего желал. По вечерам проверяли каждый дом — нет ли там иностранцев. Арестовывали всякого, у кого была круглая шляпа или кто гулял с собакой. Павловское, излюбленное место загородных прогулок вследствие его красивого местоположения, в скором времени опустело: все избирали окольные пути, чтобы не проходить по городу, и при виде Павла убегали как можно дальше, что удваивало его досаду и подозрения. Зачастую он приказывал догонять и расспрашивать тех, кто пытался таким образом от него улизнуть.

Однажды он арестовал всех офицеров своего батальона за то, что они плохо отсалютовали эспантонами ⁸¹, проходя перед ним на учениях, и каждый день на протяжении целой недели заставлял их дефилировать перед собой, отсылая их после этой церемонии обратно на гауптвахту — до тех пор, пока они не выучились делать приветствие по его фантазии.

Как-то раз во время упражнений его кирасирского полка лошадь сбросила одного офицера. Павел в ярости подскакал к нему: "Подымайся, несчастный!" — "Не могу, государь: я сломал ногу". Павел плюнул на него и с проклятиями уехал.

В другой раз, когда он в неурочный час, украдкой проходил перед одной из своих гауптвахт, офицер, не зная его в лицо, не отдал своим солдатам приказания выйти. Он немедленно вернулся, дал офицеру пощечину, приказал отобрать у него оружие и посадить под арест.

Случилось ему ехать из Царского Села в Гатчину; дорога шла болотом, на котором рос лес. Вдруг, вспомнив что-то, Павел приказал кучеру сию секунду возвращаться. Кучер: "Минутой позже, государь! дорога здесь слишком узкая". Павел: "Как, негодяй! ты не хочешь повернуть тотчас же?" Кучер вместо ответа поспешил доешь до места, где можно было повернуть. Между тем Павел кинулся к дверцам кареты, подозвал берейтора, приказал ему наказать и арестовать мятежного кучера. Берейтор уверил его, что сейчас они как раз собираются развернуться. Павел с пеной у рта от бешенства бросился на берейтора: "Ты прощелыга, как и тот, — кричал он, — пусть он опрокидывает, пусть ломает мне шею, но он должен повиноваться и поворачивать тотчас же, как я ему приказываю". Во время этого припадка кучер изловчился и повернул экипаж, но Павел велел его выпороть тут же, на месте. [132]

Во время одной прогулки его лошадь споткнулась. Он приказал Маркову, своему конюшему, больше не кормить ее. На восьмой день Марков сделал ему доклад, что она издохла, и Павел сказал: "Хорошо!" После его восшествия на престол одна из его лошадей снова споткнулась под ним на улице Петербурга. Он тотчас же спрыгнул, приказал берейторам держать что-то вроде совета, и лошадь была приговорена к получению пятидесяти ударов дубиной. Павел велел отсчитать их в присутствии народа и сам считал, приговаривая: "Это зато, что она провинилась перед императором".

Еще в бытность великим князем Павел был столь щепетильным блюстителем формальности в упражнениях, что, заметив однажды весною, как лук Купидона напрягал и поднимал узкие штаны некоторых солдат, он всем им приказал расположить его на одной и той же ляжке, как они носили ружье на одном и том же плече. Читатель может принять это за непристойную шутку. Но один из присутствовавших на учениях офицеров уверял меня в этом, и всякий, кто хоть немного знал Павла, поверит этому с такой же легкостью, как и я.

Раз он встретил в дворцовых садах человека в круглой шляпе, который хотел от него убежать. Он велел привести его, и оказалось, что это часовой мастер, шедший чинить его часы. После того как Павел произнес длинную речь о неприличии круглых шляп, он попросил у жены несколько булавок и сам заколол поля небольшой шляпы, из которой получился потешный головной убор, который он и нахлобучил на голову владельца.

Среди множества странностей он обнаруживал черты гуманности; пенсии, которые он назначал несчастным, основанные им солдатские госпитали, введенная им раздача мяса бедным офицерам и многие другие поступки, исполненные благотворительности и справедливости, свидетельствуют о том, что он был скорее капризен, чем зол.

Комментарии

1. Фридрих I столько же отличался великолепием и учтивостью, как его сын — мелочной бережливостью и грубостью... — Фридрих III, бранденбургский курфюрст с 1688 г., занял прусский престол под именем Фридриха I в 1701 г. Его сын Фридрих Вильгельм I (см. выше) вынужден был после смерти отца, известного своей расточительностью, приводить в порядок дела казны.

2. Великий король — Фридрих II.

3. Эпинус Франц Ульрих Теодор (1724-1802) — немецкий математик, с 1757 г. — профессор высшей математики и физики Петербургской Академии наук. В 1763 г. Екатерина познакомилась с Эпинусом и некоторое время спустя назначила его воспитателем Павла.

4. Сенека Луций Анней (ок. 4 до н.э. — 65 н.э.) — философ-стоик, поэт, воспитатель Нерона. Первоначальное доверие Нерона постепенно сменилось ненавистью к наставнику. Обвиненный в участии в заговоре Пизона, Сенека был осужден на смерть, выбор которой был предоставлен на его усмотрение: он вскрыл себе вены в 65 г. н.э.

5. Бурр Афраний — префект преторских когорт при императоре Клавдии; как и Сенека, поначалу имел влияние на Нерона. Решительно отказался помогать ему в отравлении его матери Агриппины и жены Октавии. Скончался в 63 г., вероятно отравленный Нероном.

6. Лопухина Анна Петровна (1777/1778?-1805) (в замужестве княгиня Гагарина) — дочь П. В. Лопухина, генерал-прокурора с осени 1798 г.; камер-фрейлина и кавалерственная дама. Будучи в Москве весной 1798 г., Павел пленился А. П. Лопухиной, которая вскоре переехала с отцом в Петербург. Тогда же возвысился Кутайсов, интриговавший против Нелидовой, — все это привело к ее опале с лета 1798 г.

7. ...о возвращении из ссылки Бирона, Миниха и Лестока... — Бирон вернулся в Петербург в царствование Петра III, который возвратил ему все ордена; курляндский престол был отдан ему позже благодаря хлопотам Екатерины. Миних Бурхард Христофор (1688-1767) — фельдмаршал, первый министр Анны Леопольдовны; после восшествия Елизаветы Петровны был отправлен в ссылку. Восстановлен во всех правах в 1762 г. указом Петра III. Лесток Иоганн Герман (1692-1767) — граф, французский эмигрант, приехавший в Россию в 1713 г. в качестве личного врача Петра I. Принимал участие в восшествии на престол Елизаветы Петровны, которая к нему благоволила. В ноябре 1748 г. по обвинению в государственной измене приговорен к смертной казни, но, получив помилование, сослан в Углич, затем — в Великий Устюг; освобожден Петром III, возвратившим ему чины и конфискованное имущество.

8. Отец даровал русским дворянам естественные права... — 18 февраля 1762 г. был обнародован указ Петра III, освобождавший дворянство от обязательной службы.

9. Царь Федор даже повелел сжечь грамоты, посредством которых некоторые семейства хотели получить превосходство над другими. — В 1682 г. правительством царя Федора Алексеевича (1661-1682) было уничтожено местничество; для того чтобы положить конец обычаю бояр и дворян считаться службой предков при занятии должности, были сожжены разрядные книги.

10. ...стричь свои священные бороды... — По восшествии на престол Петр III настаивал на том, чтобы из церквей были убраны все иконы, кроме образов Спасителя и Богоматери, священнические облачения — заменены пасторскими сюртуками, а сами священники обрили бы бороды. Эти намерения императора вызвали крайнее возмущение духовенства, передавшееся широким слоям населения.

11. Некий часовой... начали строить церковь и новый дворец, посвященные его святейшеству архангелу Михаилу. — Эта история существует не в одной мемуарной записи. Ср.: "С самого начала царствования Павла I рассказывали, что часовой в Летнем дворце видел Михаила Архангела и даже имел с ним разговор, точный смысл которого не был известен. Как бы то ни было, Летний дворец решено было сломать и государь <...> положил первый камень в фундамент Михайловского дворца, на том же самом месте, где был Летний дворец" (Головина В. Н. Мемуары. М., 1911. С. 201; далее в ссылках — Головина). "Сперва не хотел никто тому верить, что он [часовой] и сержанту, а потом и караульному офицеру самое то же под клятвою рассказывал, то сочли они за нужное <...> довесть историю сию и до самого государя" (Болотов А. Т. Записки очевидца. Воспоминания. Дневники. Письма. М., 1989. С. 255). Закладка Михайловского замка состоялась 26 февраля 1797 г., замок был совершенно готов к 8 ноября 1800 г., когда и был торжественно освящен в присутствии императора. Тогда же освятили находящуюся при нем церковь Архангела Михаила, построенную по проекту архитектора В. Бренна.

12. ...уничтожение политического сыска, установленного Елизаветой. — Массон заблуждается: еще в царствование Анны Иоанновны (в 1730 г.) была образована Канцелярия тайных разыскных дел, куда перешли все дела из Преображенского приказа, созданного еще при Петре I. В ее ведении состояли политические дела на всей территории России. Распоряжения канцелярии были обязательны для всех центральных и местных учреждений. В 1732 г. она была переведена в Петербург, а ее глава А. И. Ушаков получил право ежедневного доклада императрице.

13. Последнее событие... подтвердило мое мнение. — Речь идет об убийстве Павла 11 марта 1801 г.

14. Линденер Федор Иванович — настоящая фамилия Липинский, которую он изменил на немецкий лад, по словам А. П. Ермолова, "из своих видов" (Ермолов А. П. Записки. М., 1991. С. 433); подполковник, по восшествии на престол Павла I произведен в генерал-майоры и инспекторы кавалерии. Как свидетельствует А. С. Шишков, Линденер был "наушником", повлиявшим не на одну судьбу людей из окружения Павла (Шишков А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 71). В 1794 г. Ф. В. Растопчин характеризовал его следующим образом: "Этот двор [в Павловске] имеет также при себе подполковника Линденера, заурядного типа, которого распирает от самолюбия, проистекающего из былого увлечения его высочества [Павла Петровича]. Это человек очень опасен, ибо он недоверчивый, а господин легковерный и вспыльчивый" (Архив князя Воронцова. М., 1876. Кн. 8. С. 94).

15. ...искусства, в которых она блистает талантами... — Известно, например, что Мария Федоровна подарила камердинеру Екатерины II Секретареву "янтарные пуговки к манишке, выточенные ею самой" (Рус. старина. 1874. № 10. С. 154).

16. Мирабо Оноре Габриель Рикетти (1749-1791) — граф, деятель французской революции, знаменитый оратор. В начале 1786 г. послан в Пруссию с тайным дипломатическим поручением, блистательно исполненным. Из Пруссии отправил министру Калонну письма (изданы в 1789 г.) под названием "Секретная история Берлина, или Письма французского путешественника...". В XXII письме от 8 сентября 1786 г. Мирабо приводит анекдот шестилетней давности о некоем юноше: желая служить при русском дворе, он добился представления великой княгине. Та просила за него Павла. Но вскоре стало известно о его влюбленности в одну даму, у которой он часто бывал, и великая княгиня, уединясь с ним на маскараде, предупредила о смертельной опасности, грозящей ему, и о необходимости оставить службу и вернуться во Францию. В знак прощания она подарила этому молодому человеку ленту со своего черного домино.

17. Бенкендорф Анна Юлиана, урожденная Шиллинг фон Канштадт (ум. в 1797) — подруга детства Марии Федоровны, вместе с которой воспитывалась. Приехала в Петербург из Штутгарта. Находясь при дворе великой княгини, попала в немилость Павла Петровича, однако вновь была призвана ко двору по вступлении его на престол. Замужем за майором гатчинских войск Х. И. Бенкендорфом, в будущем генерал-лейтенантом, затем военным губернатором Риги.

18. Телемах — главный герой сочинения Франсуа Фенелона (1651-1715) "Приключения Телемака" (1699). В этом воспитательном романе под именами мифологических персонажей выведены исторические лица: Людовик XIV (Идоменей), его внук герцог Бургундский (Телемак) и воспитатель дофина, сам Фенелон (Ментор). В XVIII в. сочинение Фенелона было чрезвычайно популярно и многократно переводилось в России (один из переводов, вышедший в 1786 г. и выполненный И. С. Захаровым, посвящен великим князьям Александру и Константину).

19. ...он отнял у него его полк, чтобы дать другой... — Приказом от 7 ноября 1796 г. великий князь Александр Павлович был переведен из Екатеринославского полка в Семеновский и определен полковником.

20. Так поступил великий князь Константин. — Ср.: "<...> великий князь Константин приходил завтракать к своей невесте ежедневно в десять часов утра. Он приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на этих шумных инструментах. Это было единственное изъявление любви, которое он ей оказывал" (Головина В. Н. Указ. соч. С. 129).

21. Бабушка приказала посадить его на гауптвахту. — По-видимому, после этого события Екатерина писала Н. И. Салтыкову (29 августа 1796 г.): "Мне известно бесчинное, бесчестное и непристойное поведение его в доме генерал-прокурора [Самойлова], где он не оставлял ни мужчину, ни женщину без позорного ругательства, даже обнаружил и к вам неблагодарность, понося вас и жену вашу, что столь нагло и постыдно и бессовестно им произнесено было — что не только многие из наших, но даже и шведы без соблазна, содрогания и омерзения слышать не могли. Сверх того, он со всякою подлостью везде, даже и по улицам, обращается с такой непристойной фамильярностью, что я того и смотрю, что его где ни есть прибьют к стыду и крайней неприятности" (Цит. по: Каримич Е. П. Цесаревич Константин Павлович. СПб., 1899. С. 33).

22. Отец Зубова... — Александр Николаевич Зубов (1727-1795) до возвышения своего сына имел чин статского советника. Благодаря влиянию сына в 1792 г. получил назначение обер-прокурором в 1-й департамент Сената. В 1793 г. возведен в графское достоинство, как и вся семья фаворита. Был известен взяточничеством.

23. Эстергази Валентин (1787-1838) — граф, уполномоченный французских принцев в России; "корыстолюбивый царедворец" (Головкин Ф. Г. Двор и царствование Павла I. М., 1912. С. 398, ср.: Головина. С. 86).

24. ...путешествие в Гатчину... — Имеется в виду Н. А. Зубов.

25. Грибовский Адриан Моисеевич (1766-1833) имел репутацию кутилы и мота; начинал карьеру казначеем приказа общественного призрения в Петрозаводске; с 1787 г. — сотрудник канцелярии Потемкина. Будучи с 1792 г. управляющим канцелярией П. А. Зубова, пользовался расположением начальника, получил доступ в покои императрицы; с 1793 г. полковник, с 1795 г. статс-секретарь. После смерти Екатерины был заключен в Петропавловскую крепость, в 1799 г. — в Шлиссельбург-скую, освобожден в 1801 г. Александром I.

26. ...посол Болкунов... — Так Массон передает фамилию Якова Ивановича Булгакова (1743-1809) — дипломата, с 1762 г. служившего в Коллегии иностранных дел, в 1781 г. назначенного чрезвычайным посланником и полномочным министром в Константинополь. В 1787 г. в связи с осложнением русско-турецких отношений по приказанию султана заключен в крепость, освобожден в 1789 г. По возвращении в Россию определен послом в Варшаву; деятельность Булгакова на этом посту вызвала недовольство П. А. Зубова, в 1792 г. он был отозван в Петербург. С воцарением Павла получил назначение губернатором в Вильно и Ковно; в отставке с 1799 г.

27. Головин Николай Николаевич (1756-1820) — граф, с 1780 г. полковник, позднее маршал; в 1796-1799 гг. обер-гофмейстер двора великого князя Александра; с 1799 г. президент почты; муж мемуаристки В. Н. Головиной, урожденной Голицыной.

28. Он был сыном попа... — Отец A. M. Грибовского был есаулом напольного полка Малороссийского казачьего войска.

29. Копьев Алексей Данилович (1767-1846) — адъютант П. А. Зубова, драматург, мастер мистификаций и розыгрышей. Однажды он решил посмеяться над павловской формой: заказал себе обмундирование, утрировав характерные детали нововведенного образца, и в таком виде явился в Москву, куда был послан с приказаниями. Когда об этом стало известно Павлу, Копьева разжаловали в солдаты и отправили в гарнизонный полк в Финляндию. Подробнее о Копьеве см. в воспоминаниях Н. И. Греча и Ф. Ф. Вигеля (Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930. С. 149-150; Вигелъ Ф. Ф. Записки. М., 1892. Ч. 3. С. 159-163).

30. ...вести в Персии войну... — В 1795 г. Платон Зубов представил Екатерине план завоевания Персии. После того как Суворов отказался принять начальство над войсками, главнокомандующим стал Валериан Зубов. Военные действия, сразу же обнаружившие всю несостоятельность прожекта, остановила только смерть Екатерины.

31. ...с юными принцессами курляндскими... — Вероятно, речь идет о внучках герцога курляндского Э. И. Бирона, дочерях Петра Бирона (1724-1800) от третьего брака. Внимание Зубова привлекла старшая принцесса, Катерина Фредерика (р. 1781). Их мать — красавица Анна Шарлотта Доротея, урожденная Медем (1761-1821). В 1795 г. П. Бирон подписал отречение от герцогства в пользу России, получив за это огромную пенсию — 50 тысяч червонных в год — и тем обеспечив будущее своих дочерей. В ноябре 1795 г. отдельным указом была образована Курляндская губерния; делами по ее устройству занимался П. А. Зубов.

32. ...наставник юных великих князей... — Фраза оборвана во французском тексте "Записок".

33. Старый вице-канцпер Остерман... роль, какую его отец играл в царствование Анны... навлек на себя немилость Елизаветы. — В конце 1796 т. И. А. Остерман был назначен государственным канцлером, но через год уволен в отставку. Его отец, Андрей Иванович Остерман (1686-1747), пользовался благоволением Анны Иоанновны; после событий 1730 г. возведен в графское достоинство; в звании первого кабинет-министра (с 1734) фактически руководил при Анне внешней и внутренней политикой. По восшествии Елизаветы Остерман был присужден к смертной казни, которая была заменена ему ссылкою в Березов, где он и прожил последние 5 лет своей жизни.

34. ...трагической актрисе Гюс, которая пытается... сделать уважаемым звание матери... — У Гюс было две дочери от Моркова (Грибовский A.M. Записки о Императрице Екатерине Великой. М., 1864. С. 16). По другим сведениям, детей было больше, но к 1801 г. "все они умерли, кроме одной дочери (Варвары), которой Император (Александр) позволил носить титул графини Морковой" (Местр Ж. де. Петербургские письма. СПб., 1995. С. 28).

35. Куракин Алексей Борисович (1759-1829) — после воцарения Павла действительный камергер; генерал-прокурор, с осени 1798 г. в опале.

36. Ленуар Жан (1732-1807) — с 1774 г. начальник парижской полиции; известен тем, что открыл школу пекарей, ввел систему уличного освещения и другие полезные новшества.

37. Сартин Антуан (1729-1801), граф д'Альби — генерал-лейтенант полиции в 1759-1774 гг., заботился о чистоте и безопасности улиц.

38. Сеян Луций Элий — могущественный префект преторского конвоя при императоре Тиберии, известен насилием и коварством; казнен в 31 г.

39. ...был чужим в своем семействе, как Лафонтен. — Жан де Лафонтен (1621-1695), знаменитый французский баснописец, в 1647 г. по настоянию отца женился на пятнадцатилетней девушке. Большую часть жизни он провел в Париже, не вспоминая о своей семье. Лишь изредка под влиянием уговоров он навещал жену и детей; встретившись однажды со своим взрослым сыном, он не узнал его.

40. ...представиться отцу и быть им принятым. — Сыновья П. А. Румянцева неоднократно испытывали на себе суровый характер отца. С. П. Румянцев был назначен послом в Швецию в июне 1793 г. и весьма способствовал укреплению отношений России с Швецией, но его положение осложнялось делом Армфельда, которое старались замять в России. В августе 1794 г. Румянцев прибыл в Петербург, чем вызвал гнев отца, который не хотел его видеть, несмотря на заступничество П. В. Завадовского.

41. Д' Артуа (1757-1836) — Карл X, французский король с 1824 г., брат Людовика XVI. С начала революции — с июля 1789 г. — в эмиграции, хлопотал перед иностранными дворами о вооруженном вмешательстве во французские дела; весной 1793 г. приезжал в Петербург и безуспешно пытался вовлечь Екатерину в состав антифранцузской коалиции.

42. ...резня русских в Варшаве... — Речь идет о польском восстании 1794 г., начавшемся в Варшаве. Русские войска, захваченные врасплох, не оказали сопротивления и понесли большие потери.

43. Каменский Михаил Федорович (1738-1809) — участник Семилетней и обеих русско-турецких войн. Когда в 1791 г. заболел Потемкин, главнокомандующим стал М. В. Каховский, а не Каменский. Ссылаясь на старшинство, последний отказался повиноваться Каховскому и вышел в отставку. В 1796 г. Павел назначил его начальником Финляндской дивизии. Вскоре он был произведен в генерал-фельдмаршалы, что не помешало ему впасть в немилость: он был уволен и уехал в деревню.

44. Салтыков Иван Петрович (1730-1805) — участник Семилетней войны и русско-турецкой войны 1768-1774 гг. В 1773 г. — генерал-поручик, командовал крупным соединением в армии Румянцева. В 1790 г. назначен главнокомандующим сухопутных войск в войне со шведами. В 1795 г. вышел в отставку. При Павле вновь принят на службу: генерал от кавалерии, шеф кирасирского полка, киевский губернатор и инспектор кавалерии. С 1797 г. — генерал-губернатор Москвы.

45. Аттила... не был... столь жесток. — Ср. с утверждением Д. В. Давыдова в очерке "Встреча с великим Суворовым", написанном отчасти как ответ "порицателям" великого полководца: "Многие указывают на Суворова как на человека сумасбродного, невежду, злодея, не уступавшего в жестокости Аттиле и Тамерлану, и отказывают ему даже в военном гении" (Давыдов Д. Сочинения. М., 1962. С. 167). Атгила (ум. ок. 453) — предводитель гуннов, угрожавших в первой половине V в. существованию Западной Римской империи; получил прозвище "бич Божий".

46. "Каменский знает войну... ни сам ей неизвестен". — Это изречение Суворова известно в другом варианте: "Я не знаю тактики, да тактика знает меня, а Ивашка [Салтыков] не знает ни тактики, ни практики. С военным делом незнаком и сам ему неизвестен" (Суворов А. В. Указ. соч. С. 491; ср.: Петрушевский А. Генералиссимус князь Суворов СПб., 1884. Т. 1. С. 166; Мир музея. 1995. № 4. С. 31-32).

47. Ферзен Иван Евстафьевич (1747-1799) — барон, с 1793 г. — граф; осенью 1794 г. в сражении при Мацейовицах нанес поражение польским повстанцам и взял в плен Костюшко. Со вступлением на престол Павла уволен в отставку, но уже в конце 1797 г. вновь принят на службу. В 1798 г. произведен в генералы от инфантерии, однако в том же году вышел в отставку.

48. Шарет — Франсуа Атанас Шарет де ла Контри (1763-1796) — один из предводителей вандейского мятежа против республики: в 1795 г. войска его были разбиты, в 1796 г. он был ранен, пленен и расстрелян. Письмо Суворова к нему от 1 октября 1795 г. из Варшавы см.: Суворов А. В. Указ. соч. С. 296-297.

49. ...он, голый, в одной сорочке... пел три раза петухом... — Ср.: "За полчаса до полуночи меня с братом разбудили, чтобы видеть Суворова <...> потому что ученье начиналось за час до рассвета, а в самую полночь, как нас уверяли, он выбежит нагой из своей палатки, ударит в ладоши и прокричит петухом: по этому сигналу трубачи затрубят "генерал-марш", и войско станет седлать лошадей, ожидая "сбора", чтобы садиться на них и строиться для выступления из лагеря. Но <...> мы не слыхали ни хлопанья в ладоши, ни крика петухом. Говорили потом, что он не только в ту ночь, но никогда, ни прежде, ни после, сего не делывал и что все это была одна из выдумок и увеличений разных странностей, которые ему приписывали" (Давыдов Д. Указ. соч. С. 177).

50. ...рассорился с женой, не пожелал признать сына... — Варвара Ивановна Суворова, урожденная Прозоровская (1750-1806), была красивой и светской женщиной, но, увы, неверной своему мужу. Суворов был вынужден с ней разъехаться, в завещании 1797 г. он отказал "все, благоприобретенные деревни дочери Наталье, а все родовое и пожалованные за службу — сыну Аркадию, которого долго не признавал своим" (см.: Суворов А. В. Указ. соч. С. 497). Аркадий Александрович Суворов (1784-1811) — в 1795 т. был принят на службу в гвардию, зачислен в камер-юнкеры к великому князю Константину; с 1797 г. жил у своего родственника Д. И. Хвостова. В 1799 г. отправлен Павлом в Италию, вместе с отцом проделал Итальянский и Швейцарский походы, после чего произведен в генерал-майоры и генерал-адъютанты; впоследствии генерал-лейтенант; утонул, переправляясь через разлившийся Рымник.

51. ...князей Горчаковых... — Алексей Иванович Горчаков (1769-1817) с 1788 г. состоял адъютантом при Суворове; генерал от инфантерии (1814), в 1812-1815 гг. — военный министр. Его брат Андрей (1779-1855) в 1797 г. по протекции дяди был назначен флигель-адъютантом, сопровождал Суворова в Итальянском и Швейцарском походах.

52. Суворова Наталья Александровна (1775-1855) в 1779 г. была помещена отцом в Смольный монастырь. С 1791 г. — фрейлина Екатерины; в 1795 г. вышла замуж за Н. А. Зубова.

53. ...эти четыре многочисленных полка... — Имеются в виду старейшие русские полки (лейб-гвардейские): Преображенский, Семеновский (сформированы в 1690-х годах), Измайловский и Конный (1730).

54. Два князя Куракина... — Об Алексее Куракине см. выше. Александр Борисович Куракин (1752-1818) воспитывался под руководством Н. И. Панина вместе с великим князем Павлом Петровичем, с которым он вошел в тесную дружбу. В царствование Екатерины близость к цесаревичу была причиной его удаления в деревню; по восшествии на престол Павла назначен вице-канцлером.

55. Чичисбей — придворный, сопутствующий знатной даме. Понятие возникло в XVIII в. в Италии и обозначало друга дома.

56. Несвицкий — предположительно Иван Васильевич Несвицкий (1740-1804/ 1806?), князь, тайный советник, в день воцарения Екатерины пожалован камер-юнкером, обер-шенк; в коронацию Павла получил Андреевскую ленту, в 1797 г. награжден орденом св. Анны.

57. Растопчин (Ростопчин) Федор Васильевич (1763-1826) быстро пошел в гору после восшествия на престол Павла: кабинет-министр по иностранным делам, первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел, член Военной коллегии, директор почтового департамента, член совета при императоре; в 1799 г. возведен в графское достоинство.

58. ...обязан своим фавором очень ловкому письму... — Речь идет о письме Ростопчина, написанном летом 1794 г. обер-камергеру. По свидетельству В. Н. Головиной: "Летом случилась довольно оригинальная история. Согласно разрешению императрицы, данному камергерам, оставаться сколько им угодно в Царском Селе, они забросили свою службу в Павловске и вследствие этого Растопчин, находившийся там, не мог никуда оттуда уехать. Выведенный из терпения этой особой ссылкой, он решился написать циркулярное письмо, довольно колкое, в форме вызова на дуэль всем своим коллегам. Это письмо было составлено так, чтобы осмеять каждого, разбирая подробно мотивы его небрежности <...> Эта история дошла до государыни, и она, желая дать пример, сослала Растопчина в свое имение с женой" (Головина. С. 117-118).

59. Шувалов Павел Андреевич (1777-1823) — сын А. П. Шувалова (см. выше), генерал-адъютант Павла I.

60. Барятинский Иван Иванович (1767-1826) — сын И. С. Барятинского, ординарца при Елизавете Петровне и флигель-адъютанта Петра III; с 1780 г. — адъютант Потемкина, с 1790 г. — камер-юнкер, с 1804 г. — тайный советник, в 1808-1812 гг. — посланник и полномочный министр в Мюнхене.

61. Эти язвительные выражения... потребовали у Растопчина объяснений. — "Жалоба" Растопчина чуть не привела к дуэли. В. Н. Головина пишет: "Все эти господа обиделись и пожелали драться с Растопчиным, который принял вызов и попросил моего мужа [Н. Н. Головина] быть секундантом. Князь Михаил Голицын и граф [П. А.] Шувалов должны были драться первыми. Назначили свидание, но они оказались настолько рассудительными, что муж воспользовался их мирным настроением и окончил дело полюбовно. Постарались также успокоить князя Барятинского <...>" (Головина. С. 118). 20 июля 1794 г. Ф. В. Растопчин извещал С. Р. Воронцова: "Привязались к письму, которое я написал <...> обер-камергеру, чтобы пожаловаться на товарищей по службе, из которых ни один не хочет служить. Правда, что я по своей резкости назвал некоторых повесами <...> Они впятером потребовали опровержения моего письма. Потом, в тот же день, каждый из них мне предложил драться или отказаться от своих слов <...> Заметьте, что это письмо она сама [Екатерина II] читала, смеялась над ним и говорила о нем со мной <...>" (Архив князя Воронцова. М., 1876. Кн. 8. С. 98-99).

62. Плещеев Сергей Иванович (1752-1802) появился при дворе в середине 1780-х гг.; в 1794 г. удален Павлом, в 1796 г. во время первой опалы Нелидовой приближен вновь вместе с женой Наталией (в ней Павел желал одно время найти замену Нелидовой). В 1798 г. произведен в вице-адмиралы и назначен "состоять при особе его величества". В следующем году, однако, снова впал в немилость и был выслан в Москву.

63. Нелединский-Мелецкий Юрий Александрович (1751-1829) — статс-секретарь Павла, поэт. Осенью 1798 г. отставлен от службы, возвращен в конце 1800 г.; тайный советник и сенатор.

64. Николаи Генрих Людвиг (Андрей Львович) (1737/1747?-1820) — уроженец Страсбурга, писатель, гувернер сыновей графа К. Г. Разумовского, с которыми в 1764 г. путешествовал по Англии. Отзывы Разумовских обратили на него внимание Панина, который, написав письмо в Англию, пригласил Николаи преподавателем к Павлу. В 1773 г. назначен секретарем великой княгини Натальи Алексеевны. Состоял в свите цесаревича Павла, отправившегося в Берлин свататься к принцессе Софии Доротее, сопровождал великого князя с супругою в 1781 г. в путешествии по Европе; член кабинета Его Величества, секретарь императрицы Марии Федоровны. С 1798 по 1803 г. — президент Академии наук.

65. Ариосто Лодовико (1474-1533) — один из величайших поэтов итальянского Возрождения, автор поэмы "Неистовый Роланд".

66. Донауров (Данауров) Михаил Иванович (1758-1817) — в 1780-х гг. обер-секретарь и библиотекарь при Павле, после его воцарения генерал-майор; с 1797 г. — управляющий кабинетом Его Величества.

67. ...крещение по французскому обычаю... — Имеются в виду "обеды королей", принятые на Западе в праздник крещения (6/19 января), на которых по традиции подавали пирог с запеченным бобом: тот, кому достается боб, становится "королем" обеда.

68. Бальдонские воды — курорт с сернистым источником в Курляндской губернии.

69. ...свою жену... — Наталья Владимировна Салтыкова, урожденная Долгорукова (1736-1812), имела репутацию "женщины гордой, вздорной, бранчливой и халды" (Болотов А. Т. Записки. Тула, 1988. Т. 2. С. 425-426).

70. ...пошлют в Сен-Дени, чтобы он там замещал шпагу Карла Великого... — В аббатстве Сен-Дени осенью 1793 г. была разорена королевская усыпальница, так называемая часовня Карлов: часть некрополя была уничтожена, знаменитые скульптуры расхищены.

71. Юсупов Николай Борисович (1750-1831) — князь, сенатор, меценат. С 1783 по 1789 г. — посланник в Турине; с 1791 по 1799 г. — директор императорских театров (состоя в этой должности, ввел ряд полезных новшеств в устройстве театра); с 1796 г. — действительный тайный советник, тогда же ему было поручено принять в свое ведение императорский Эрмитаж; с 1797 г. — главный директор Мануфактур-коллегии.

72. Морков будет послан министром в Париж... — В 1801-1803 гг. Морков действительно состоял послом во Франции.

73. Кутузов — Иван Логинович Голенищев-Кутузов (1729-1801) — адмирал, с 1762 г. — директор Морского кадетского корпуса и генерал-интендант флота, вице-президент Адмиралтейств-коллегии (1797 г.), после восшествия Павла, с осени 1798 г., — ее президент.

74. ...шут наступил ему на мозоль... — Речь идет об А. В. Суворове.

75. ...больше охотник, чем финансист... — Завадовский управлял двумя банками (с 1781 г. — петербургским дворянским, с 1786 г. — государственным заемным), которые служили ему источником доходов; Павел обратил внимание на его злоупотребления только в 1799 г.: Завадовский был выслан в деревню.

76. ...его небесного покровителя Саша, или Павла... — Имеется в виду история обращения гонителя христиан Савла, который однажды услышал голос: "Савл, Савл! что ты гонишь Меня?" (Деян., 9, 14).

77. ...один святой пророк заставил медведей сожрать сорок два ребенка... — Пророк Елисей (IX в. до Р. Х.) проклял "именем Господним" детей, которые смеялись над ним, называя его плешивым. "И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка" (4 книга Царств, 2, 23-24).

78. "Не нам, не нам, но имени Твоему". — Цитата из псалма 114 (стих 9): "Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей".

79. ...с мальтийским орденом, гроссмейстером которого... он только что себя провозгласил... — Орден Мальтийских рыцарей, существовавший с XVI в., предпринимал первые попытки сношения с Россией еще в начале XVIII в. В 1798 г. французы заняли о. Мальту; Павел решил помочь ордену и дозволил учреждение великого приората ордена в России. Вскоре был издан манифест об образовании русского ордена св. Иоанна Иерусалимского, а Павел был избран великим магистром.

80. За проступки царей терпят народы (лат.).

81. ...эспантонами... — то же, что эспадронами, т.е. тупыми палашами "для учебной рубки" (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. 4. Стб. 1538).

Текст воспроизведен по изданию: Ш. Массон. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. Наблюдения француза, жившего при дворе, о придворных нравах, демонстрирующие незаурядную наблюдательность и осведомленность автора. М. Новое литературное обозрение. 1996