ШАРЛЬ МАССОН

СЕКРЕТНЫЕ ЗАПИСКИ О РОССИИ

ВРЕМЕНИ ЦАРСТВОВАНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II И ПАВЛА I

MEMOIRS SECRETS SUR LA RUSSIE, ET PARTICULIEREMENT SUR LA FIN DU REGNE DE CATHERINE II ET LE COMMENCEMENT DE CELUI DE PAUL I

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЕКАТЕРИНА II

Подробности ее болезни и смерти. — Ее портрет. — Ее характер. — Замечания о ее дворе, придворных, министрах. — Влияние французской революции на ее ум. — Покровительствовала ли Екатерина литературе? — Ее сочинения. — Нравы и памятники ее царствования.

Пребывание шведского короля в Петербурге, сопутствовавшие этому празднества, то оскорбление, которое было его следствием, — все это, несомненно, приблизило кончину Екатерины. В течение шести недель она была участницей непрерывных торжеств, что очень утомляло ее, так как уже с давних пор всходить и спускаться по дворцовой лестнице, одеваться и появляться на мгновение было для нее тем более тяжким трудом, что она всегда, даже через силу, старалась казаться молодой и здоровой и не желала пользоваться портшезом. Некоторые придворные, зная, как трудно ей было подниматься, не посчитались с затратами и превратили свои лестницы в удобные, устланные коврами пандусы, чтобы принимать ее в дни праздников и балов, даваемых ими в честь короля. Подобная галантность обошлась Безбородко в четыре или пять тысяч, и он пошел на такие расходы единственно ради того, чтобы облегчить Екатерине приезд в его дом (пусть русские сиятельства и превосходительства, которые прочтут эти строки, не оскорбляются, увидев себя поименованными просто по фамилиям: я и желал бы облечь их во все титулы, как горькую пилюлю в красивую оболочку; но часто в тот момент, когда я писал, господин делался графой, граф — князем, а князь — принцем, советник — генералом, а комнатный лакей — превосходительством. Все с такой быстротой меняется под творческой десницей Павла, что я должен придерживаться одних имен.). К концу жизни Екатерина сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втиснуты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались, казались бревнами. Знаменитый пират Ламбро Кацони ¹, которого некогда ввел к ней адмирал Рибас ² по милости Зубова и который был при ней шутом, после того как откорсарствовал в Архипелаге, желал стать также ее доктором. Он убедил ее, что [37] знает вернейшее средство для исцеления ее ног, и сам ходил за морской водой, чтобы заставить ее ежедневно принимать холодную ножную ванну. Сначала она чувствовала себя от этого хорошо и вместе с Ламбро смеялась над советами врачей, однако вскоре ее ноги распухли еще больше, а вечера и движение, в котором она все время находилась, ухудшили дело. В тот момент, когда она узнала об отказе короля и была вынуждена распустить двор, собранный для празднования помолвки ее внучки, она уже почувствовала легкий апоплексический удар. В последующие дни ей приходилось делать над собой усилия, чтобы появляться на людях с обыкновенным выражением лица и не давать другим заметить, что она изнемогает от досады, причиненной ей строптивостью "маленького короля" (таково уничижительное прозвище, которое она ему дала. Этот принц с раннего детства стремился к тому, чтобы его считали взрослым. Однажды он прогуливался по парку и услышал, как одна женщина крикнула другой: "Бежим на дорожку, посмотрим на нашего маленького короля!" Густав, обиженный, воскликнул: "Ах, сударыни! разве у вас есть большой?".). В силу этого кровь все сильнее приливала ей к голове, и тогда ее лицо, и без того излишне румяное, становилось то багровым, то синеватым, а ее недомогания участились.

Мне бы не стоило упоминать здесь о предвестиях и приметах ее смерти, но поскольку чудеса все еще в моде в России, как станет понятно из дальнейшего, то справедливо будет заметить, что вечером того дня, когда императрица выехала с королем к Самойлову, сверкающая звезда отделилась над ее головой от небесного свода и рала в Неву. Я могу даже (в подтверждение истинности мрачных предзнаменований) удостоверить, что об этом говорил весь город. Одни утверждали, что эта прекрасная звезда означает отъезд юной королевы в Швецию; другие, указывая на то, что крепость и гробницы государей ³ находятся неподалеку от места, где, казалось, упала звезда, говорили (по секрету и с трепетом), что это возвещает близкую смерть императрицы. Подчеркиваю; именно шепотом и дрожа, потому что слова "смерть" и "императрица", сказанные вместе, в России суть богохульство, что весьма опасно для всякого произнесшего их.

Несомненно, однако, что 4 ноября (по старому стилю) 1796 года Екатерина у себя в небольшом обществе, которое называли тогда маленьким эрмитажем ⁴, была чрезвычайно весела. Она получила с пароходом, пришедшим из Любека, новости о том, что генерала Моро ⁵ заставили отступить за Рейн, и написала по этому случаю австрийскому министру Кобенцлю ⁶ очень шутливое письмо (вот это письмецо, которое все повторяли: "Спешу донести Вашему превосходительному превосходительству, что превосходные войска превосходного государства совершенно разбили французов".). Она много смеялась над Львом Нарышкиным ⁷, ее обер-шталмейстером и первым шутом, торгуясь с ним и покупая у него разного рода безделушки, которые он обыкновенно носил в кармане и предлагал ей, как это сделал бы коробейник, чью роль он [38] играл. Она милостиво пожурила его за страх, который он испытывал перед известиями о смерти, сообщив ему о кончине короля сардинского ⁸, о чем она тоже только что узнала, и много говорила об этом событии в тоне непринужденном и шутливом. Между тем она удалилась несколько ранее обыкновенного, почувствовав, как она сказала, легкие колики оттого, что слишком много веселилась.

На следующий день она встала в свой обычный час и велела войти фавориту, который оставался у нее с минуту. Потом закончила несколько дел со своими секретарями и отослала последнего из представившихся ей, попросив его побыть в передней, пока она не призовет его для завершения работы. Он дожидался некоторое время. Но камердинер Захария Константинович ⁹, обеспокоившись, что его не зовут и что из комнаты не доносится ни звука, открыл наконец дверь. Он с ужасом видел, что императрица распростерта на полу в дверях, которые вели из спальни в гардеробную. Она была уже без сознания и без движения. Побежали к фавориту, который помещался в нижних покоях; позвали докторов; суматоха и уныние распространились вокруг нее. Возле окна разостлали матрас, положили ее на него и сделали ей кровопускание, промывание и оказали все возможные виды помощи, употребляемые в подобных случаях. Они произвели свое обычное действие. Императрица была еще жива, сердце ее билось, но она не подавала никаких иных признаков жизни. Фаворит, видя это безнадежное состояние, велел уведомить графов Салтыкова и Безбородко и некоторых других. Всякий торопился отправить своего курьера в Гатчину, где находился великий князь Павел; курьером Зубова был его собственный брат ¹⁰. Между тем императорская фамилия и остальные придворные не знали о состоянии императрицы, которое держали в тайне. Только в одиннадцать часов — в это время она обыкновенно призывала к себе великих князей — стало известно, что она нездорова, а слух о том, что императрица больна, просочился лишь в час пополудни. Но об этой новости говорили с большой таинственностью и робкими предосторожностями — из боязни себя скомпрометировать. Можно было наблюдать, как встречались двое придворных, в совершенстве осведомленных об апоплексическом ударе; они обменивались вопросами и ответами, остерегаясь друг друга, и шаг за шагом приближались к ужас-₍ному событию, изо всех сил стараясь одновременно до него дойти и таким образом получить возможность говорить о том, что они уже знали. Нужно часто бывать при дворе, и в особенности при русском, чтобы судить о важности таких мелочей и не находить их смешными.

Тем временем лица, которым случай или положение дали возможность первыми обо всем узнать, поспешили известить об этом событии своих родственников и друзей, потому что на смерть императрицы смотрели как на точку резкого поворота в государстве вследствие характера великого князя Павла и тех проектов или намерений, которые, как предполагалось, имелись на его счет у Екатерины. [39] Посему было чрезвычайно важно успеть заранее принять свои меры предосторожности. Таким образом, двор, а вслед за ним и весь город, находился в тревоге, волнении и ожидании.

Пять или шесть курьеров, почти одновременно прибывших в Гатчину, не застали там великого князя: он ушел вместе с придворными за несколько верст посмотреть на мельницу, выстроенную по его приказанию ¹¹. Выслушав эту новость, он был поражен великой радостью — или великой печалью, потому что крайности сходятся и напоминают друг друга: подчас трудно различить эти проявления чувств. Вскоре он справился с волнением, обратился с несколькими вопросами к курьерам, распорядился относительно своего путешествия и совершил его с такой быстротой, что менее чем в три часа проехал расстояние в двенадцать лье ¹², отделяющее Гатчину от Петербурга. Он прибыл туда вместе с женой в восемь часов вечера и застал всех во дворце в величайшем смятении.

Его появление соединило вокруг него нескольких министров и придворных. Остальные исчезли. Фаворит, предававшийся страху и скорби, выпустил из рук бразды государственного правления. Вельможи, занятые последствиями, которые это неожиданное событие могло иметь, устраивали каждый свои дела. Все придворные интриги оказались в одно мгновение расстроенными, потеряв центр возможного объединения, как спицы колеса, ступица которого разбита.

Павел в сопровождении всей семьи направился к императрице, которая не обнаружила никаких признаков сознания при виде своих детей, собравшихся вокруг нее. Она неподвижно лежала на матрасе, и по ее внешнему виду нельзя было даже сказать, что она еще жива. Великий князь Александр, его супруга, юные принцессы заливались слезами и образовали вокруг нее самую трогательную труппу. Великие княгини, придворные кавалеры и дамы оставались одетыми и не ложились спать всю ночь, ожидая последнего вздоха императрицы. Великий князь и его сыновья ежеминутно подходили к ней, чтобы быть его свидетелями. И следующий день прошел в таком же волнении и ожидании.

Павел, который не слишком скорбел о потере матери, так мало его любившей, занялся раздачей мелочных приказаний и всевозможными приготовлениями к восшествию на престол. Он уделял этому великому моменту своей жизни такое же внимание, с каким директор театра осматривает кулисы и машины перед тем, как поднять занавес. В самом деле, кажется, что смерть государя — только антракт комедии: так мало его личность занимает тех, кто его окружает, и даже его детей. Екатерина еще дышала, а все уже думали только о переменах, которые должны были совершиться, и о том, кто пришел ей на смену.

Тем временем апартаменты дворца мало-помалу наполнились офицерами ¹³, которые приехали из Гатчины в таких смешных и необыкновенных мундирах, что [40] казались людьми из другою века или пришельцами из иного мира. Горе, страх или скорбь изображались на лицах старых придворных: они побледнели, осунулись и один за другим удалялись, освобождая место для вновь прибывших. Бесчисленное множество карет окружало дворец и загромождало улицы, которые к нему вели. Все те, у кого были здесь какие-нибудь знакомые, проводили у них целый день в ожидании событий. Выезд из города, впрочем, был запрещен, и не позволяли пропускать ни одного курьера.

Вообще считали, что Екатерина скончалась уже накануне, но политические соображения заставляли скрывать ее смерть. Верно, однако, что она все это время находилась как бы в состоянии летаргии. Лекарства, которые ей прописали, произвели свое действие: она еще двигала ногой и сжимала руку горничной. Но, к счастью для Павла, она навсегда потеряла дар речи. К десяти часам вечера она, по-видимому, вдруг собралась с силами и начала ужасно хрипеть. Императорская фамилия сбежалась к ней; но великих княгинь и княжон необходимо было избавить от этого страшного зрелища. Наконец Екатерина издала жалобный крик, который был слышен в соседних комнатах, и испустила последний вздох после тридцатисемичасовой агонии. В течение этого времени она, по-видимому, не страдала, кроме одного мгновения перед самой кончиной, и ее смерть оказалась такой же счастливой, как и ее царствование.

Хотя иногда полагают, что можно судить о любви, заслуженной монархами, по тому впечатлению, которое производит их смерть, но это почти не относится к России, где нельзя сделать такого наблюдения, если только не принимать двор за целую империю. Человек, всех больше потерявший со смертью императрицы ¹⁴, тот, кого это событие низвергло с вершины величия в толпу, откуда вынес его фавор, был в то же время печальнее всех: его скорбь имела даже трогательный оттенок. Юные великие княжны, нежно любившие свою бабку, с которой они были более близки, нежели с собственными родителями, также заплатили ей дань самых искренних слез: они смотрели на нее как на свое провидение, на источник своего счастья и удовольствий. Дамы и придворные, которые пользовались расположением Екатерины и входили в ее интимное общество, где она была очаровательно любезна, также оплакивали эту государыню. Даже фрейлины и придворная молодежь сожалели о беззаботных вечерах в Эрмитаже и о той свободе нравов и забав, которую она умела создавать и которой они противопоставляли солдатскую муштру и странный этикет, шедшие вслед за ней. Русские, остроумные и насмешливые, содрогались при мысли о необходимости уважать отныне людей, дотоле ими осмеиваемых и презираемых, и подчиняться порядку жизни, который был вечным и неисчерпаемым предметом их сарказма и колких словечек ¹⁵. Женщины, прислуживавшие Екатерине, чистосердечно оплакивали добрую и великодушную [41] госпожу, ровное и мягкое расположение духа, благородный и гордый характер которой был выше всех мелких повседневных вспышек, отравляющих домашнюю жизнь. Действительно, если бы можно было судить о Екатерине как о матери семейства и считать дворец ее домом, а придворных — ее детьми, то здесь она, несомненно, заслужила слезы сожаления.

Многие другие особы также были бледны и пребывали в отчаянии, но эти-то неспособны были проливать слезы. Они имели вид скорее виноватый, чем печальный, и их скорбь не могла быть истолкована в пользу Екатерины. Это была та толпа креатур фаворита, вероломных министров, низких придворных и негодяев всех званий и положений, благосостояние и надежды которых покоились на злоупотреблениях ее царствования и ее превосходном характере. В это сборище плакальщиков необходимо включить и тех, которые принимали участие в перевороте 1762 года и играли тогда отвратительные роли обольстителей или палачей: они, казалось, пробудились от продолжительного сна, который отложил в долгий ящик их размышления, чтобы предаться страхам и даже, быть может, угрызениям совести.

Что касается народа, этого якобы пробного камня всех заслуг государей, а в России — камня неотесанного и попираемого ногами, как мостовые улиц, то трудно было отыскать что-либо подобное его равнодушию к происходившему во дворце. Распространялись слухи о том, что съестные припасы понизятся в цене, а власть господ над рабами будет ограничена законом и стеснена; но вскоре читатель увидит, как эти ожидания были обмануты Павлом. Знатнейшие обитатели города были в немом ужасе. Страх и всеобщая ненависть, которые внушал великий князь, казалось, пробудили в это время любовь и сожаления, подобавшие Екатерине.

Точно такие же внезапные перемены произошли в облике блистательной столицы и особенно двора, прежде столь счастливого и изысканного; атмосфера свободы, непринужденности и учтивости, которая царила здесь, уступила место невыносимому гнету. Громко выкрикиваемые команды, звон оружия, грохот грубых сапог и шпор уже раздавались в апартаментах, где только что почила вечным сном Екатерина. Траур, в который облачились дамы, вызывающие смех одежды, которые напялили мужчины, язык, который все спешили себе усвоить, и перемены, что следовали одна за другой, привели к тому, что при встречах никто не узнавал друг друга, на задаваемые вопросы не получали ответа и говорили без взаимного разумения. День св. Екатерины ¹⁶, тем временем наступивший и праздновавшийся дотоле с такой торжественностью, заставил с еще большим ужасом ощутить разорение и запустение, которые воцарились в этом лишенном прелести дворце — из сцены стольких празднеств и развлечений он превращался в поприще многих чудачеств.

В шестьдесят семь лет Екатерина еще сохраняла остатки красоты. Ее волосы были всегда убраны с античной простотой и особенным вкусом: никогда корона [42] лучше не венчала ничьей головы. Она была среднего роста, но довольно полная, и любая другая женщина ее телосложения не сумела бы держаться так пристойно и грациозно. В ее частной жизни веселье и доверие, которые она внушала, казалось, навсегда окружили ее молодежью, шутками и забавами. Ее собственная ласковость и простое обращение создавали непринужденную обстановку для тех, кто имел к ней доступ и присутствовал при ее туалете. Но как только она надевала перчатки, чтобы выйти и появиться в соседних апартаментах, она принимала совершенно иное обхождение и выражение лица. Из любезной и веселой женщины она вдруг превращалась в величественную и сдержанную императрицу. Тот, кто видел ее такой впервые, не разочаровался бы в том представлении, которое заранее о ней составил, и сказал бы: "Это точно она! Это и впрямь Семирамида Севера!" Не менее, чем к Фридриху Великому, к ней можно применить следующее изречение: "Piaesentia minuit famam" ¹⁷. Я видел ее в течение десяти лет один или два раза в неделю и всегда наблюдал за ней с новым интересом. Тщание, с коим я старался ее разглядеть, заставило меня воздержаться от низких поклонов, которые отвешивала ей толпа; похвала, которую я ей воздал, внимательно на нее смотря, вероятно, является для нее куда более лестной. Она ходила медленно и мелкими шагами; лоб ее был высок и ясен, взгляд спокоен, глаза часто опущены долу. Она здоровалась легким кивком, не лишенным грации, и улыбкой, являвшейся и исчезавшей вместе с ним, как по заказу. Если она подавала руку для поцелуя иностранцу, то она делала это очень учтиво и обыкновенно говорила ему несколько слов о его путешествии и прибытии. Но именно в это время гармония ее лица нарушалась, и на мгновение вы забывали о великой Екатерине и видели перед собой всего только старую женщину: открывая рот, она уже не показывала зубов; голос ее дребезжал и был слаб, а речь лишена отчетливости в произношении. В нижней части ее лица было что-то жестокое и грубое; в ее светло-серых глазах — нечто лживое, а известная складка у основания носа придавала ей вид несколько зловещий. Знаменитый Лампи ¹⁸ написал ее недавно довольно похоже, хотя и чрезвычайно ей польстив. Однако Екатерина, заметив, что он не совсем забыл эту несчастную складку, которая отличает ее лицо, была весьма раздражена и сказала, что Лампи придал ей слишком серьезный и злой вид. Ему пришлось ретушировать и испортить картину, которая теперь кажется портретом юной нимфы. Трон, скипетр, корона и некоторые другие атрибуты заставляют все же признать, что это портрет императрицы. Впрочем, это полотно заслуживает внимания любителей, как и портрет теперешней императрицы работы того же мастера. (Знаменитая Лебрен, которая находилась в Петербурге и не удостоилась чести исполнить портрет императрицы при ее жизни, смотрела на нее в гробу и потом написала ее по памяти и воображению: этот портрет, хотя я видел только его набросок, очень похож. Вот шутливый совет, который дали г-же Лебрен, чтобы сделать картину совершенной: "Возьмите вместо полотна карту Российской империи, пусть фоном будет мрак невежества, драпировкой — разделы Польши, колоритом — человеческая кровь, наброском — памятники ее царствования, а тенью — шесть месяцев правления ее сына" и т.д. Впрочем, г-жа Лебрен не получила позволения написать ее при жизни потому, что государыня осталась недовольна картиной, изображавшей великих княжон Александру и Елену. Она находила рисунок ужасным, а краски — слишком кричащими. "Г-жа Лебрен, — говорила она, — написала двух великих княжон в образе маленьких савоярок" ¹⁹. Прекрасные княгини Голицына, урожденная Шувалова, и Долгорукова, урожденная Б. ²⁰, были иного мнения и не побоялись доверить свою красоту кисти г-жи Лебрен. Эти портреты принесли ей широкую известность, к неудовольствию Екатерины. Она написала потом портрет великой княгини Елизаветы ²¹, почти не уступающий по красоте оригиналу. Так как здесь идет речь о портретах в собственном и переносном смысле этого слова, то нужно сказать следующее: читая критические замечания по поводу этих записок, автор был крайне удивлен придирками некоторых журналистов, которые упрекали его за то, что он не дал портрета Екатерины, хотя более, чем кто-либо иной, мог это сделать. Вот новое и неоспоримое доказательство того, что журналисты не читают сочинений, о которых говорят тоном цензоров. В настоящее время большая часть их сочиняет свои статьи так же, как архиепископ де Бомон ²² свои пастырские послания. Теперь журналист — это богатый и влиятельный собственник привилегированной прессы, который отвечает: "Это мой редактор или мой сотрудник сделал или сказал такую глупость". И такие журналы дают сейчас Европе представление о нашем вкусе, литературе и духе общества.). [43]

Что же до характера Екатерины, то я думаю, что он отразился в ее действиях. Царствование ее было счастливо и блестяще для нее и ее двора, но конец его принес неисчислимые бедствия разным народам и Российской империи. Все пружины управления были испорчены: любой генерал, губернатор, начальник департамента сделался в своей сфере деспотом. Чины, правосудие, безнаказанность продавались с публичного торга. Около двадцати олигархов под покровительством фаворита разделили Россию, грабили или позволяли грабить казну и состязались в обирании несчастных. Можно было наблюдать, как самые ничтожные из их слуг и даже их рабы в короткое время достигали значительных должностей и богатств. Кто получал триста или четыреста рублей жалованья и не имел иной возможности увеличить его, кроме как злоупотребляя своим положением, строил вокруг императорского дворца дома стоимостью в пятьдесят тысяч экю. Екатерина, далекая от того, чтобы расследовать нечистый источник этих сумасшедших состояний, гордилась видом столицы, украшавшейся у нее на глазах, и рукоплескала беспорядочной роскоши мерзавцев, которую она принимала за доказательство благоденствия своего государства. Никогда, даже во Франции, грабеж не был столь распространен и легок. Всякий, через чьи руки проходила некоторая сумма казенных денег для выполнения какого-либо поручения, нагло удерживал из нее половину, а потом делал представления о том, чтобы получить больше — под тем предлогом, что сумма была недостаточна. Ему или отпускали требуемое, или поручение оставалось невыполненным. Воры покрупнее потворствовали грабежу мелких воришек и были в нем соучастниками. Министр почти в точности знал, сколько приносила его секретарю каждая из его подписей, а полковник не стеснялся [44] делить с генералом прибыли, которые он наживал на солдатах (полковник был полновластным хозяином в своем палку: он ведал в нем всеми ротами, всей хозяйственной частью. Русская армия всегда жила как бы на иждивении тех стран, в которых находилась, будь то подчиненные, дружественные или враждебные России, ибо полковники прятали себе в карман все суммы, отводившиеся на ее содержание. Оки пускали лошадей на луга, а солдат — к крестьянам на прокорм. Их жалованье составляет 700-800 р., но их прибыли от полка восходят до 15 и 20 тысяч. Императрица ответила однажды министру, который ходатайствовал перед ней за неимущего офицера: "Если он беден — это ею вина: он долгое время командовал полком". Таким образом, воровство было дозволено, а честность почиталась глупостью.). Начиная с главного фаворита и кончая последним чиновником, все смотрели на государственное достояние как на легкую добычу и бросались на него с тем же бесстыдством, с каким народ — на жареных быков, выставляемых ему в дни празднеств. Орловы ²³, Потемкин и Панин ²⁴ одни только занимали свои места с некоторым достоинством: первые обнаружили таланты и безмерное честолюбие, Панин же был более просвещен и отличался патриотизмом и добродетелями (так, он совершил один великодушный поступок, который не нашел подражателей. После того как воспитание великого князя, наставником которого он состоял, было закончено, императрица в числе прочих наград подарила ему семь тысяч крестьян и ничего не дала адъютантам, секретарям и другим сотрудникам Панина. Тог немедля распределил между ними полученные им семь тысяч крестьян, и я видел некоторых офицеров, которые до сих пор богаты вследствие этого благодеяния. Этот прекрасный жест не может, однако, изгладить из памяти того, что три основных деяния, совершенных за время его министерства, были бедственны: обмен Голштинии на семь кораблей ²⁵, которых Дания никогда не могла отдать; первый раздел Польши ²⁶, породивший охоту к остальным; и воспитание Павла, чей характер делает его сейчас бичом России, — таковы печальные памятники, оставленные Паниным.). Если же говорить в общем, то не было ничего ничтожнее, чем вельможи последних лет царствования Екатерины. Не обладая ни знаниями, ни кругозором, ни воспитанием, ни честностью, они не имели даже того тщеславного чувства чести, которое по отношению к настоящему является тем же, чем лицемерие в сравнении с искренностью. Грубые, как паши, жадные, как мытари ²⁷, хищные, как лакеи, и продажные, как субретки в комедии ²⁸, они, можно сказать, были государственной сволочью. Их прихлебатели, креатуры, слуги и даже родственники наживались не за счет их великодушия, а путем притеснений, которые вершились их именем, и за счет торговли их влиятельным положением; впрочем, их самих грабили так же, как они обирали государство. Услуги, которые им оказывали, даже самые низменные, оплачивались из казны. Часто их прислуга, шуты, музыканты, личные секретари и гувернеры их детей получали жалованье из какой-нибудь государственной кассы, находившейся в их ведении. Некоторые старались отыскать лиц с талантами и уважали достойных людей, но ни те ни другие не приобретали состояния: они не давали им ничего даже не из скупости, а из отсутствия благотворительности. Для того чтобы оказаться у них в милости, необходимо было сделаться шутом, а извлечь из них пользу можно было, только превратившись в мошенника. [45]

Таким образом, почти все люди с положением и весом были в это царствование выскочками. Новые князья и графы целыми роями рождались в дни именин Екатерины — в то самое время, когда во Франции стремились к их уничтожению ²⁹. За исключением Салтыковых, не увидишь в милости ни одной знатной фамилии ³⁰. Впрочем, всюду, кроме России, это не было бы злом, однако это обрушилось истинным бедствием на сию империю, где богатое дворянство является единственным классом, обладающим образованием, а порой и чувством чести. Впрочем, все эти новые люди были такими алчными пиявками, что их нужно было поить самой чистой кровью государства и потом народа. Часто менять правителей не накладно для страны, которая остается их наследницей; но чехарды фаворитов и министров, которые наживаются и разворовывают сокровища, достаточно, чтобы истощить всякий иной край, кроме России. Во сколько миллионов обошлось одно лишь то, чтобы последовательно задарить имениями двенадцать главных фаворитов? Сколько потребовалось средств для того, чтобы сделать богатыми и знатными вельможами всех этих Безбородко, Завадовских ³¹, Морковых и других, слишком многочисленных, чтобы их всех можно было перечислить? Разве Орловы, Потемкины, Зубовы не накопили больше богатств, нежели короли? А торговцы их подписями и устроители их мелких развлечений — разве не стали даже они богаче, чем самые удачливые коммерсанты Европы? (Мне на глаза попалась книга, озаглавленная "Жизнь Екатерины II" ³²; в ней автор подсчитал суммы, высосанные фаворитами. Но насколько же приводимые им цифры ошибочны и занижении! Да и как исчислить громадные богатства, приобретенные Орловыми, Потемкиными и Зубовыми, если эти фавориты черпали из государственной казны, словно из собственного кошелька?.)

Насколько сановники Екатерины были милы и умеренны у нее на глазах, настолько же вдали от нее они были ужасны и творили произвол. Человек, который прямо или косвенно имел протекцию фаворита, изощрялся на месте своего пребывания в общественной тирании; он не боялся тех, кто превосходил его чином, притеснял подчиненных ему и безнаказанно нарушал правосудие, дисциплину и указы (по смыслу и по привычке я хотел было употребить слово "законы" — но я говорю о России, ще есть распоряжения и приказания (указы), а законов нет.).

Эта расхлябанность и глубокое внутреннее расстройство всего управления государством суть следствия в первую очередь политики Екатерины и уже потом — ее слабости. Но первая и основная причина этого коренится в развращенности нравов и характера народа, и прежде всего двора. Как, будучи женщиной, могла бы она исполнить то, чего не могли совершить деятельная дубинка и убийственный топор Петра I? Узурпаторша трона, на котором она хотела удержаться, она принуждена была ласкать своих сообщников: ценой преступления они купили себе [46] безнаказанность. Чужеземка в империи, где она правила, она хотела слиться с народом, усваивая его вкусы и предрассудки и даже льстя им. Екатерина умела время от времени награждать, но была лишена способности карать, и, только позволяя употреблять во зло свою власть, она добилась того, что не потеряла ее.

У нее было две страсти, которые умерли только вместе с ней: любовь к мужчинам, выродившаяся в распутство, и любовь к славе, превратившаяся в тщеславие. Первая из этих страстей никогда не господствовала над ней до такой степени, чтобы сделать из нее Мессалину ³³, но часто позорила ее величие и пол: в преклонных летах она оставалась по привычке такой, какой ранее была по темпераменту. Вторая страсть заставила ее предпринимать похвальные начинания, которые, однако, редко доводились до конца, и несправедливые войны, принесшие ей все же тот род славы, в котором нельзя отказать необыкновенным успехам.

Великодушие Екатерины, блеск ее царствования, пышность ее двора, ее учреждения, памятники и войны для России являются тем же, чем век Людовика XIV ³⁴ был для Европы. Но лично Екатерина была более великой, нежели этот король. Французы создали славу Людовика, Екатерина создала славу русских. Она не имела, в отличие от него, преимущества властвовать над просвещенным народом и родиться окруженною великими людьми. У нее было несколько хитрых дипломатов и удачливых генералов, но, не считая Румянцева ³⁵, Потемкина и Панина, ни одного гениального человека: ум и пронырливая ловкость некоторых министров, отвага и свирепость Суворова ³⁶, талант и гибкость Репнина ³⁷, случай, вознесший Зубова, способности Безбородко и усердие Николая Салтыкова не составляют исключения.

Это не потому, чтобы Россия не была богата достойными людьми. Но Екатерина их боялась, и они всегда оставались вдали от нее. Отсюда следует, что все, ею совершенное, принадлежит ей, особенно добро. Пусть картина злоупотреблений и язв ее царствования не бросит, однако, чересчур отвратительной тени на личный характер этой государыни! Она казалась глубоко человечной и великодушной. Каждый, кто к ней приближался, испытывал это; все те, кто узнал ее близко, восхищались чарами ее ума; все окружавшие ее были счастливы. Ее нравы были изысканны и распущенны, но всегда сохраняли некоторое внешнее приличие (все слухи, которые распространялись по Европе о ее оргиях, о шампанском и водке, которыми она напивалась, о гренадерах, которых она к себе приводила, и сотни других россказней — чистейшая клевета.); сами ее фавориты всегда ее уважали. Ее любовь никогда не внушала отвращения, а фамильярность — презрения: ее обманывали, обольщали, но ею никто никогда не управлял. Ее деятельность, правильность ее образа жизни, ее умеренность, мужество, постоянство, даже ее трезвость — таковы моральные качества, которые [47] было бы слишком несправедливо приписать лицемерию. О, как бы она была велика, если бы имела такое же справедливое сердце, как ум! Она правила русскими менее деспотически, нежели самою собой: никто никогда не видел, чтобы она вспыхнула от гнева, погрузилась в бездонную печаль или предавалась неумеренной радости. Капризы, раздражение, мелочность совершенно не были свойственны ее характеру, и еще менее — ее поступкам. Я не берусь решать, была ли она на самом деле великой, но ее, несомненно, любили (было сочинено несколько четверостиший, которые могли бы стать как эпитафией Екатерине, так и надписью к ее портрету. Но ни одно из них не отличается такой силой и не характеризует ее так хорошо, как приводимые ниже строки. Они принадлежат двум русским юношам, которые раскрывают прекрасные качества их ума посредством возвышенного характера и благородного сердца:

В лоне мира или среди войны
Всем своим врагам она предписывала закон:
Своими разнообразными талантами она удивила свет,
Она писала как мудрец и правила как царь.).

Так как с самой юности она была напитана развращающими максимами, которые заражают дворы, а на троне окружена облаком ладана, сквозь которое невозможно как следует видеть, то было бы чересчур строго, если бы мы внезапно направили на нее свет разума и стали вершить над ней суд согласно его суровым законам. Станем судить ее, как судили бы двадцать лет тому назад, и будем думать, что Россия по отношению к народу еще обретается в веке Кара Великого ³⁸. Друзья свободы должны отнестись к Екатерине по меньшей мере с той же справедливостью, с какой благоразумные богословы подходят к тем великим и мудрым людям, на которых не снизошла благодать откровения. Преступления Екатерины были преступлениями против государства, но не против ее сердца. Женщина, которая, казалось, мысленно участвовала в бойнях под Измаилом и Прагой ³⁹, в кругу своих придворных была воплощенной человечностью. Ей недоставало, пожалуй, одного — быть несчастливой, чтобы обладать более незапятнанными добродетелями. Но постоянно сопутствовавший ее армиям успех испортил ее. Тщеславие, этот камень преткновения для женщин, оказалось подводным камнем и для Екатерины, и на ее царствовании всегда останется отпечаток ее пола.

Однако с какой бы точки зрения ни пожелали рассуждать о ней, она всегда будет первенствовать среди тех, кто снискал восхищение человечества своим гением, могуществом и в особенности успехами. Ее женственность, придавая [48] новый оттенок великим качествам, проявленным ею на троне, поставит ее в истории выше всякого сравнения. Последующие поколения всегда будут вынуждены обращаться к легендарным временам Изиды ⁴⁰ и Семирамиды в поисках женщины, которая совершила или хотя бы начала столь же великие деяния.

Последние десять лет ее царствования еще увеличили ее могущество, славу, а также, вероятно, ее политические преступления. По смерти Фридриха, этого великого человека, диктатора европейских государей, остался десяток коронованных голов. Не считая Иосифа и Густава, все эти головы, вместе взятые, не стоили одной ее, ибо она превосходила других монархов обширностью своего ума настолько же, насколько и величиной государства. И если Фридрих был диктатором этих королей, то она сделалась их деспотом. Именно тогда конец той политической нити, которая приводила в движение бедную Европу, как картонного плясуна, и еще раньше выскользнула из Франции, чтобы перепархивать от Берлина к Вене и Лондону, прочно держала в руках женщина, дергавшая за него по своему усмотрению. Громадная и таинственная империя, ей подчиненная, неисчерпаемые богатства, которые она извлекала из еще не истощенных земли и народа, чрезвычайная роскошь ее двора, варварская пышность вельмож, сокровища и королевское величие ее фаворитов, славные подвиги ее армий и гигантские замыслы, лелеемые ее честолюбием, заставили потрясенную Европу разинуть от изумления реп. Государи, которые не пожелали бы выказать почтение друг другу, не находили унизительным, что дама решает и распоряжается за них.

Но французская революция, столь прискорбная для королей, оказалась особенно пагубной да Екатерины. Потоки света, внезапно хлынувшие из сердца Франции, как лава из огнедышащего кратера, бросили на Россию ослепительно яркий, подобный молнии луч. И там, где прежде видели лишь величие, славу и добродетель, глазам всех предстали несправедливость, преступление и кровь. Екатерина затрепетала от ужаса и негодования: французы, эти трубачи славы, льстивые и блестящие историки, которые должны были когда-нибудь поведать о чудесах ее царствования потомству, внезапно сделались для нее неумолимыми, устрашающими судьями. Тогда она увидела, как химеры ее воображения исчезают одна за другой: она хотела восстановить греческую империю ⁴¹, утвердить законы, распространить философию, она покровительствовала искусствам — и все это стало ей ненавистно. Екатерина, как и многие другие коронованные мудрецы, по-видимому, любила науки лишь потому, что они, с ее точки зрения, могли приумножить ее славу. Она желала держать их в руке, как потайной фонарь, пользоваться их светом, распределяя его по своему усмотрению, и видеть, не будучи видимой сама. Однако устрашенная этой внезапной вспышкой разума, она стремилась его [49] задушить. Друг Вольтера ⁴² (во время революции она велела вынести бюст Вальтера из своей галереи и забросить его в угол. Она просила Фокса ⁴³ подарить ей его изображение, когда этот красноречивый человек во славе оппозиции помешал своему правительству объявить войну России ⁴⁴. Когда тот же самый Фокс воспротивился войне против Франции, она также приказала убрать его бюст, к которому всего лишь год назад относилась с таким уважением.), почитательница Бюффона ⁴⁵, ученица Дидро ⁴⁶ старалась с этих пор вновь погрузиться в варварство. Но тщетно желала она спрятаться от света: она почила на лаврах и проснулась на трупах. Слава, которая, как она думала, прочно заключена в объятиях, обернулась в ее руках фурией. И законодательница Севера, забыв свои собственные мудрые изречения и свою философию, оказалась всего-навсего лишь дряхлой Сивиллой ⁴⁷. Ее подлые фавориты, повсюду указывая ей только Брутов ⁴⁸, якобинцев ⁴⁹ и отравителей, добились того, что окружили ее ужасом и подозрениями. Их бред зашел так далеко, что в манифестах она называла мятежниками и бунтовщиками короля, который утверждал свои королевские полномочия, и дворянство, украшавшее его царствование ⁵⁰: поляки были объявлены якобинцами потому, что не имели несчастья быть русскими (даже американцы сделались в эту пору ненавистны для Екатерины: она осуждала переворот, которым когда-то притворно восхищалась, называла Вашингтона ⁵¹ бунтовщиком и публично заявляла, что честный человек не может носить орден Цинцинната ⁵². Ланжерон ⁵³ и некоторые другие эмигранты, награжденные этим орденом, поспешили от него отказаться и не надевали его более.).

Что бы она ответила, если бы в спокойную минуту ей доказали, что она сама сильно подвинула вперед и укрепила эту французскую революцию, столь ей ненавистную? И тем не менее это так. Если бы, по своему легкомыслию, она не набросилась так на несчастную Польшу и не разжигала заговоры в Пруссии и Швеции, она не вызвала бы такого негодования всей Европы против нее самой и монархов вообще. Она не вынудила бы короля прусского ⁵⁴ внезапно заключить мир и держаться настороже по отношению к ней. Она не пробудила бы раздражения Испании, употребляя против монарха и католической знати такое же оружие и те же самые обиды, какие были в ходу у испанцев против французов. За это Франция должна бы поставить ей памятник: она сделала политику ее врагов ненавистной и нелепой для самих монархов; она оказала республике ту же услугу, что демагоги своими нападками, а Питт ⁵⁵ — своими интригами.

Екатерина на самом деле вовсе не покровительствовала литературе в своем государстве: словесность расцвела раньше, в счастливое царствование Елизаветы, которое было прославлено многими произведениями ⁵⁶, способными доказать Европе, что русские могут оспаривать у нее славу всех родов (быть может, когда-нибудь у автора этих мемуаров будут необходимые материалы и спокойствие, и тогда он сможет познакомить французов с русской литературой. Они будут изумлены, увидев, насколько она приближается к их собственной по тонкости, чувству, жизнерадостности и вкусу. В особенности русский театр скопирован с французского. Только разность в системах правления, языке и нравах наложила некоторый отпечаток на характеры обеих наций.). Из тщеславия [50] Екатерина покупала библиотеки ⁵⁷ и собрания картин, содержала на пенсии льстецов, сама льстила знаменитым людям, которые могли служить трубным гласом ее славы; она охотно послала медаль или табакерку немецкому писателю, посвятившему ей какое-то подобострастное сочинение. Но нужно было прийти издалека, чтобы ей понравиться, и уже иметь громкое имя, чтобы заслужить ее восхищение и особенно награду: если бы гении родился у нее под носом, она бы его не заметила (многие архитекторы, живописцы, скульпторы, механики и другие артисты, щедро наделенные талантами, жили и умирали в неизвестности и нищете только потому, что были русскими. Самое большее, их имена можно обнаружить в каких-нибудь топографических описаниях или в записках некоторых иностранных путешественников, воздавших им больше справедливости, нежели их отечество.) и еще менее ободрила. Между тем, ревнивая ко всякой славе, и в особенности к той, которую Фридрих, единственный и неповторимый, снискал своими сочинениями ⁵⁸, она пожелала также ее завоевать. Она написала свой знаменитый "Наказ" ⁵⁹, ряд нравоучительных и аллегорических рассказов для воспитания внуков и большое количество драматических пьес и пословиц, которые повелевала разыгрывать и встречать восхищением в Эрмитаже. Ее грандиозное и тщетное намерение собрать некоторые слова трехсот различных языков в словарь не было доведено до конца ⁶⁰.

Из всего вышедшего из-под ее пера самое лучшее, бесспорно, — это ее письма к Вольтеру. Они куда интереснее писем старого придворного философа, который "продавал ей часы и вязал ей чулки" (как он сам говорит в одном из посланий), повторяя на сто ладов одни и те же мысли и комплименты и твердя о необходимости изгнать турок из Европы вместо того, чтобы посоветовать ей сделать русских свободными. Если замысел нового уложения доказывает великие и мудрые замыслы Екатерины, достойные государыни, то ее письма говорят об уме, изяществе и талантах, которыми она была одарена как женщина величайших достоинств, и заставляют сожалеть, что она была самодержицей и обладала безграничной властью.

Вся Европа огласилась рукоплесканиями, когда она напечатала свой "Наказ" Комиссии для составления Уложения (известно, что ее "Наказ" был включен в список запрещенных во Франции книг ⁶¹: Екатерина и Вольтер вместе поиздевались над этим. И что же? Кто бы мог подумать, что двенадцать лет спустя все французские книги будут преследоваться в России и что полицеймейстер той же самой Екатерины конфискует в Петербурге у книгопродавца Гея "Обращение к народу" Тиссо ⁶², говоря, что народ не нуждается ни в каких обращениях и что книга эта опасна.), и немедленно наградила ее титулом Законодательницы Севера. Екатерина созвала депутатов от разных национальностей своей обширной империи, но только для того, чтобы заставить их выслушать чтение и получить от них комплименты, потому что тотчас же после того, как они воздали ей свои хвалы, их отправили по домам: одних — в немилости вследствие ₍их стойкости, других — украшенных медалями за угодливость ⁶³. Рукопись [51] Екатерины была заключена в драгоценный ларец для показа любопытным иностранцам. Оставили что-то вроде комитета для редактирования законов. И когда фавориты или министры имели каких-нибудь протеже, которых не знали, куда пристроить, или шута, которого хотели содержать, ничего на него не расходуя, они добивались их назначения в члены этого комитета, чтобы выдавать им за это жалованье (автор этих мемуаров знал, между прочим, некоего Митрофана Попова, шута, пустосвята и толкователя снов у одной придворной дамы, который числился членом этой комиссии: он никогда не слыхал ни слова о "Наказе" Комиссии для составления Уложения и не умел читать!). И все-таки Европа повторяла, что в России есть законы, потому что Екатерина составила введение к своду, скомпилированное из разных книг, и подчинила сотню различных народов одному режиму рабства ("наказ" Комиссии для составления Уложения настолько точно заимствован у Монтескье ⁶⁴ и Беккария ⁶⁵, что г-н Ф... де Б..., который обязался его перевести, не мог придумать, как сделать это лучше, чем переписывая текст у этих прославленных писателей. В этом можно убедиться по его переводу, напечатанному в Лозанне у Грассе. Именно от сего почтенного человека автор узнал об этом факте.).

Среди пьес ее сочинения, которые она заставляла играть в городских театрах (они написаны на русском языке. Г-н Державин ⁶⁶, секретарь Екатерины, известный другими сочинениями, слывет их автором, по крайней мере он поправляет их слог. Достоверно известно одно: у нее в распоряжении никогда не было человека, который бы мог написать за нее по-французски письмо к Вольтеру. Одар ⁶⁷ и Обри, состоявшие в это время ее секретарями, не владели пером так хорошо, как она; автор этих писем, бесспорно, она сама.), есть одна, написанная в новом жанре: это ни трагедия, ни комедия, ни драма, ни опера, но собрание сцен всех родов под названием "Олег, историческое представление" ⁶⁸. Она была разыграна на празднествах в честь последнего мира с турками с необычайной пышностью и великолепными декорациями: более семи сотен лиц появляются на сцене. Сюжет целиком взят из русской истории и воспроизводит целую эпоху. В первом акте Олег полагает основание Москве. Во втором он в Киеве, где женит и утверждает на троне своего питомца Игоря. Древние обряды царских свадеб представлены занимательнейшими сценами и чудесными картинами, сотканными из игр и народных танцев, которые и показываются на подмостках. Олег отправляется потом в поход против греков: видно, как он проходит со своим войском и отплывает на кораблях. В третьем акте он находится в Константинополе. Император Лев, вынужденный заключить перемирие, принимает этого героя-варвара с величайшим великолепием. Он сидит за пиршественным столом, а молодые греки, девушки и юноши, поют ему хором хвалебные песни и исполняют перед ним древние греческие танцы. Последняя декорация представляет ипподром, где Олегу показывают зрелища из Олимпийских игр: второй театр высится в глубине сцены, и на нем перед двором разыгрывают эпизоды из Еврипида по-гречески. Наконец Олег прощается с императором и прибивает свой щит на колонне, дабы засвидетельствовать свой поход в Константинополь и [52] пригласить своих преемников когда-нибудь сюда вернуться. Эта пьеса, безусловно, в русском духе и в особенности в духе Екатерины. В ней отразились ее заветные проекты и намерение поработить, наконец, Турцию, в то же время празднуя с ней мир. На самом деле это просто-напросто великолепный волшебный фонарь, в котором перед глазами зрителя проходят различные предметы. Но сама идея показать в театре, как бы во многих картинах, великие исторические события кажется мне более интересной, чем горловые упражнения наших певцов и любовные интриги, на коих держатся наши трагедии.

Екатерина не любила ни стихов, ни музыки и часто говорила об этом; в антрактах она не могла выносить игры оркестра и обыкновенно велела музыкантам молчать. Этот недостаток впечатлительности в женщине, столь богато одаренной в других отношениях, кажется явлением удивительным. Он объясняет, почему Екатерина, обладая таким умом и кругозором, могла быть вместе с тем столь бесстрастной и жестокой (из сатирических эстампов, осмеивавших русскую императрицу (они печатались в Польше), особенно замечателен один, под названием "Пиршество Екатерины". Здесь императрица изображена сидящей за столом в одиночестве. С одной стороны несколько казаков подают ей окровавленные части тел шведов, поляков и турок, только что изрубленных ими. С другой, как бочки в подвале, выстроились молодые обнаженные мужчины. Старая матрона посредством онанической операции извлекает из этих, живых емкостей жидкость, наполняет ею чашу и подносит Екатерине для питья. Под этой жестокой карикатурой можно прочитать стихи, ей соответствующие; их нельзя перевести сколько-нибудь приличным образом, но вот в нескольких словах их смысл: так как ты слишком любишь мужчин, ешь их плоть и пей их самую чистую кровь.). У себя в Таврическом дворце она обедала, имея перед глазами две отвратительные картины, на которых изображены ужасные бойни при Очакове ⁶⁹ и Измаиле, где Казанова ⁷⁰ с чудовищной достоверностью передал ручьи текущей крови, оторванные и трепещущие части тел, ярость убийц и судорожную агонию жертв. На этих кошмарных полотнах останавливались ее глаза и воображение в то время, когда Гаспарини и Мандини ⁷¹ пели или Сарти ⁷² дирижировал оркестром, исполнявшим какой-нибудь концерт.

Та самая императрица, которая писала комедии, нежно любила Сепора ⁷³ за его ум, слушала даже иногда его стихи и вдохновила его на создание "Кориолана" ⁷⁴, пьесы всецело республиканской; та императрица, которая заставляла своих старых придворных, и в особенности графа Штакельберга (в маленьком обществе Екатерины играли во всевозможные игры — в фанты, шарады и другие салонные игры, в колечко. Там можно было видеть, как старые, бальные подагрой придворные старались сделать прыжок, а однажды великий князь Константин сломал руку графу Штакельбергу, грубо возясь с ним и повалив его на землю. Сегюр играл там прежде роль, которая больше соответствовала его положению и уму. Среди стихов, которые он сочинил в честь императрицы, есть одна эпитафия собачке ⁷⁵. Она часто цитировалась и заслуживает внимания. Эти строки дышат французской учтивостью:

За ее верность
Небо, зная ее нежность,
Должно дать ей бессмертие,
Чтобы она всегда была подле своей госпожи.)

и австрийского [53] посла (наверное, ни один посол не состоял еще так долго и благополучно при одном дворе, как граф Кобенцть в России: он был назначен на это место еще Марией Терезией ⁷⁶, и все ее преемники с тех пор оставляли его при исполнении этой должности. Этот человек имеет неблагородную и неуклюжую наружность, но он очень умен и обладает именно тем складом ума, который забавляет женщин. В течение десяти лет он был верным поклонником прелестной княгини Долгорукой, Екатерина также любила его общество. Его страстью были комедии: он не только любил смотреть на игру других, но и сам выступал на сцене; и все это у него выходило совсем недурно. Когда ему было около шестидесяти лет, он выставлял себя на посмешище тем, что регулярно брал уроки пения. И часто курьер из Вены, привозя ему известие о каком-нибудь событии или поражении, заставал его перед зеркалом: он разучивал роль, облаченный в костюм графини д'Эскарбанья ⁷⁷ или Крупильяка. Дурные новости, кои он получал из Вены в продолжение войны, не мешали ему постоянно давать у себя праздники, балы и спектакли. Вошло даже в обыкновение говорить, узнавая об очередной победе Бонапарта: "Прекрасно! Значит, в субботу будет бал у посланника". Екатерина, задетая за живое этой драматической горячкой, сказала однажды: "Вот увидите, он прибережет свою лучшую пьесу на день вступления французов в Вену".), разыгрывать перед ней смешные фарсы, отозвала и разжаловала одного из своих посланников за то, что он умно налагал свои депеши, писал изящные француз-ские стихи, был автором трагедии и желал прославить свою родину, сочиняя исторические хвалебные строфы в честь великих людей России. Это был князь Белосельский ⁷⁸, возглавлявший миссию в Турине, человек достойный и со вкусом; он употребил большое состояние на покровительство искусствам и много ума — на собственные упражнения в них (он сделался известен многими стихами, и в особенности "Посланием к французам", ще он сам кажется французом и "венчает их лаврами, возвращающимися к нему". Вольтер написал ему лестное письмо, где повторил в его адрес комплимент, который некогда сделал знаменитому автору "Послания к Нинон".).

За исключением путешествий знаменитого Лапласа ⁷⁹, исторических исследований трудолюбивого Миллера ⁸⁰ (это тот самый Миллер, который написал такую основательную критику на недостоверную историю Петра I ⁸¹; Вольтер отозвался о нем следующим образом: "Это немец; желаю ему побольше ума и поменьше согласных". Вальтер лень удивлялся, что русские притязают знать свои имена, названия провинций и городов России лучше, чем словарь Ламартиньера ⁸², и что они огорчаются, когда видал их искаженными. Он упрямо писал Румаиу, Шувалу и проч. вместо Романов и Шувалов, как будто бы окончания, придуманные им, были менее грубыми, чем окончание слова Шантелу ⁸³. Он не хотел писать русские имена так, как они произносятся, однако, чтобы показать, что он глубокий знаток китайских имен, он старался как можно чаще писать Конфутций ⁸⁴, которого мы называем Конфуций".) и некоторых других работ по естественной истории, ни одна книга, достойная известности в других странах, не прославила России в царствование Екатерины (многие славные немецкие литераторы: Клипер ⁸⁵, смелый и едкий мыслитель, и Коцебу ⁸⁶, драматический писатель, талант которого порой бесчестят плагиаты, — творили в России. Но они остерегались, в особенности первый, печатать здесь свои произведения. Коцебу, однако, заслуживал того, чтобы ему простили его достойные сочинения за его "Ланганса", который является плохим подражанием "Кандиду" ⁸⁷, за перевод сочинений Державина и за его "Бегство в Париж". Топографические и статистические труды изящного Шторха ⁸⁸ заслуживали бы еще одного исключения, если бы он напечатал их в том же виде, в каком написал.). Естественная история и математика — [54] единственные науки, в которых русские хоть несколько продвинулись с помощью немцев. Между тем ни один народ не находится в сталь благоприятных условиях для того, чтобы оказать более существенные услуги науке. Естественная история и история древняя должны ожидать от нее самых удивительных открытий. Руины двадцати разрушенных городов свидетельствуют о том, что Маньчжурия и Монголия были некогда населены цивилизованными народами, а памятники, еще и теперь открываемые в. этих местах, служат подтверждением превосходных научных концепций Бюффона и Байльи ⁸⁹, которые в настоящее время более систематически оправдываются, по-видимому, учеными трудами и любопытными открытиями Кювье ⁹⁰. Целые библиотеки были обнаружены под руинами Аблайкита ⁹¹ и в колоссальных развалинах, которые тянутся вдоль берегов Иртыша. Тысячи рукописей на неизвестных языках и множество манускриптов, написанных по-китайски, по-калмыцки и по-маньчжурски, истлевают в пустынных отделениях Академии: они были бы куда целее, если бы оставались под развалинами до тех пор, покамест их не раскопали бы менее варварские правительство или народ.

Лучшая история России — это, бесспорно, история Левека ⁹². Екатерина ненавидела это сочинение, как и труд аббата Шаппа ⁹³, и задала себе огромную работу, справляясь с древними хрониками, чтобы отыскать какие-нибудь недочеты и ошибки у этого уважаемого историка. И все потому, что он двадцать лет назад имел мужество намекнуть, что Екатерина была убийцей Петра III и Ивана. В остальном он оказал русскому народу неоценимую услугу: он один, благодаря труду, терпению и таланту, сумел сделать для иностранцев хоть сколько-нибудь интересной такую отвратительную и отделенную от остального движения времени историю, какова история России до царствования Петра I (лица, которые пожелали бы выполнить эту задачу лучше Левека, должны, вместо того чтобы критиковать слабые стороны его труда, как это сделал Леклерк ⁹⁴, провести десять лет в России, выучить язык, исследовать нравы, справиться с древними летописями, с историями Татищева ⁹⁵, князя Щербатова ⁹⁶ и в особенности с огромными материалами, оставленными Миллером, Бакмейстером ⁹⁷ и другими.). Но кто сможет когда-нибудь достойным образом написать историю Екатерины? (Этим человеком сможет быть только кто-нибудь из русских — я знавал одного или двух таких; но ему нужно будет писать подальше от родины. А пока это случится, ни один иностранец, не знающий ни лиц, ни нравов, ни страны, сколько бы он ни втискивал разрозненные исторические факты в раму неискусно выдуманного сюжета и ни называл своей книги "История Екатерины .II.", не сочинит ее истории. Подобными отписками можно было бы довольствоваться, если бы речь шла о китайском императоре. Впрочем, ясно, что анонимный автор, о котором я говорю, имел в распоряжении несколько хороших мемуаров, повествующих о различных периодах истории. Однако если бы те, кто доставил ему эти материалы, сами могли написать книгу, в ней было бы меньше ошибок относительно мест, лиц и дат.) До наших дней любое историческое сочинение было только сборником отдельных событий, умело заключенных в изящную рамку сюжета таким образом, чтобы на их фоне можно было [55] выделить нескольких людей и создать занимательную картину. Доказанные факты — как бы жемчуга и гранаты, которые историк берет по своей прихоти и нанизывает на белую или черную тесьму, представляющую собою его план: истина появляется здесь лишь тогда, когда оказывается уместной. Бессмертный автор "Кара XII", "Петра I" и "Века Людовика XIV" ⁹⁸ говорит даже, что речь идет скорее о том, чтобы рассказать о вещах полезных, чем передать истину; как будто ложь может принести пользу! Он писал графу Шувалову ⁹⁹: "Пока я не придумал, как мне приукрасить ужасное событие — смерть царевича, я начал другое сочинение". Разве это язык историка-философа? О, если у вас нет мужества говорить правду, то почему же вы не отбросите пера историка? Если и позволительно приукрашивать чудовищные происшествия, то только в трагедии или эпической поэме. Цель истории не в том, чтобы прославлять человека, а в том, чтобы просвещать народы и наставлять правительства.

Перед смертью Екатерины большая часть памятников ее царствования уже находилась в руинах: законодательство, новые поселения, воспитание, учреждения, фабрики, здания, больницы (одна из основанных Екатериной лечебниц все же заслуживает упоминания как своеобразное учреждение: она предназначена для приема пятидесяти женщин, страдающих венерическими заболеваниями. Приходящих не спрашивают здесь ни об имени, ни о роде занятий; с ними обходятся заботливо, с вниманием и скромностью. Это последнее слово даже вышито на белье, которое выдается больным.), каналы, города, крепости — все было лишь начато и оставлено прежде, нежели окончено. Как только очередной проект рождался в ее голове, она бросала все остальное, чтобы заниматься единственно им до тех пор, пока новая идея не увлекала ее. Она предала забвению законодательный свод для того, чтобы изгнать турок из Европы. После славного мира в Кайнарджи ¹⁰⁰ она, по-видимому, занялась внутренним управлением, но все было брошено ради того, чтобы сделаться царицею Тавриды. Возник проект восстановить престол Константина ¹⁰¹; за ним последовал план унизить и наказать короля Швеции. Захватить Польшу было потом самой сильной ее страстью, и тогда новый Пугачев мог бы дойти до самого Петербурга и беспрепятственно его захватить. Она умерла, помышляя о новом разгроме Швеции, о разрушении Пруссии, снедаемая яростью при виде торжества республиканских идей во Франции. Таким образом, она беспрестанно была увлечена новым желанием, более сильным, чем предыдущее; это заставляло ее забывать как о целом, так и о частностях своего правления.

По случаю возведения многих на самом деле еще не выстроенных зданий были выбиты медали, как, например, в честь мраморной церкви, которая вот уже в течение двадцати лет все стоит в лесах ¹⁰². Многих других сооружений и вовсе никто никогда не видал. Петербург загроможден развалинами громадных зданий, которые обрушились прежде, нежели были заселены. Подрядчики и архитекторы [56] крали деньги, а Екатерина, имея план или медаль у себя кабинете, верила, что постройка закончена, и более ей не интересовалась.

Петербургский альманах называет более двухсот сорока городов, основанных Екатериной; это много больше того количества населенных пунктов, которые были разорены ее армиями, однако эти так называемые города — всего-навсего жалкие поселки, которым она изменила название и статус именным указом, то есть высочайшим повелением ее императорского величества; почти так же недавно Павел приказал яхту переименовать во фрегат (он на самом деле отдал такое приказание.). Многие из этих городов — просто столбы, где написано их название и указано их будущее местоположение. В ожидании, пока они будут застроены и в особенности заселены, они фигурируют на картах России как центры будущих епархий (по приказанию Екатерины с большими издержками был выстроен (неподалеку от Царского Села) город София ¹⁰³, размеры которого необычайны. Дома там уже рушатся и никогда не были заселены. Если таков жребий города, воздвигнутого у нее на глазах, то какова же должна быть участь тех, которые она основала в отдаленных пустынях? Но самый смешной город, без сомнения, Гатчина, основателем которой является Павел. Эти господа принимают людей за аистов, которых привлекают, укрепив колесо на крыше или колокольне. Начиная с превосходного Потсдама ¹⁰⁴ и кончая смехотворной Гатчиной, все эти насильственные постройки доказывают, что настоящими основателями городов могут быть только культура, промышленность и свобода. Деспоты — всегда разрушители; они умеют строить и заселять только тюрьмы и казармы.).

Правда, что князь Потемкин приказал построить настоящие города и гавани в Крыму. Это очень красивые клетки, но птиц там еще нет, и те, кого пытаются привлечь, быстро умирают там от печали, если не могут улететь прочь. Русское правительство — угнетатель и завоеватель, русский — воин и разоритель: с тех пор как Таврида присоединена к империи, она пустынна (один из моих друзей, ученый, путешествовал по заданию Академии по Тавриде с целью произвести там разыскания. Однажды он остановился у хижины татарина, который жил на старинный лад и оказал ему гостеприимство. Мой друг, заметив, что хозяин печален, спросил его о причине. "Ох! у меня большое горе!" — "Не могу ли я узнать о нем?" — "Русские солдаты, стоящие лагерем по соседству от меня, ежедневно приходят и рубят на дрова плодовые деревья, которые кормят меня и дают мне тень, и скоро моя плешивая голова останется без защиты от палящих солнечных лучей". — "Вам нужно жаловаться их начальнику!" — "Я жаловался". — "Ну и что же?" — "Он ответил, что заплатит мне по два рубля за фруктовое дерево, срубленное в моем саду, и по столько же за каждое из тех, которые еще будут срублены. О, я не требую денег пусть мне дадут, по крайней мере, умереть спокойно в тени деревьев, посаженных моими предками, или же мне придется последовать за моими несчастными братьями, которых вынудили бежать из отечества". И слезы катились по белой пушистой бороде старика.).

Эта мания Екатерины все делать вчерне, ничего не доводя до конца, дала Иосифу II повод обронить острое словцо. Во время путешествия по Тавриде ¹⁰⁵ она пригласила его присоединиться к церемонии основания города Екатеринослава, первый камень которого она только что заложила с большой торжественностью. [57] По возвращении Иосиф сказал: "Вместе с русской императрицей я свершил в один день великое дело: она положила первый камень города, а я — последний".

Памятники, которые будут существовать в Петербурге со времен Екатерины до тех пор, пока их не поглотит трясина, — это великолепные набережные Невы и конная статуя Петра I ¹⁰⁶. Но как ни прекрасен этот последний монумент, ему многого не хватает для того, чтобы он соответствовал тому представлению, которое можно себе составить по его выспренним описаниям. К нему можно применить следующие стихи Делиля:

Природа с высоты своих гранитных гор С пренебрежением бросает долу взор И видит смертного труд жалкий и ничтожный: Природе подражать в величии не можно ¹⁰⁷.

Идея поместить великого царя на диком утесе, на который он вскочил, а не на обыкновенном пьедестале, кажется новой и грандиозной, но она была весьма дурно воплощена. Скала, с бесконечными трудами перевезенная из Финляндии на берега Невы, была высотой в 20 и длиной в 40 футов; ее покрывал седой мох в несколько пальцев толщиной. Ее лишили грубых и естественных форм, чтобы придать правильные. Ее обтесали, отполировали, уменьшили по крайней мере вполовину. Сейчас это небольшой пригорок, задавленный огромным конем, и царь, который должен был оттуда видеть свою империю еще более обширной, чем он задумывал, едва может созерцать первый этаж соседних домов (Д'Орбейль посетит Екатерине стихи, в которых находится следующая изящная строфа:

Благодаря твоим заботам дышит жизнью бронзовое изваянье,
Которое мы видим на скале Фетиды ¹⁰⁸,
И царь обнаруживает, что его держава
Еще обширней, чем он полагал.).

По странному противоречию, Петра I одели в то самое русское платье, от которого он силой отучал своих подданных. Если бы эта статуя имела пьедестал, соразмерный ее величине, это был бы достойный восхищения шедевр.

Было бы очень любопытно видеть картину Петербурга и его нравов в царствование Екатерины, исполненную во вкусе "Картины Парижа", которая принадлежит перу мыслителя Мерсье ¹⁰⁹. Но, как все гениальные произведения, она породила лишь дурные подражания, начиная с описания Берлина, сделанного и дополненного Николаи ¹¹⁰, и кончая описанием Петербурга, автором которого является профессор Георги ¹¹¹ Все эти работы столь же бедны мыслями и пользой, сколь они изобилуют мелочными подробностями. Граф Ангальт ¹¹² сочинил в таком же духе описание императорского кадетского корпуса, директором которого он состоял. Здесь указано, сколько лестниц, ступеней, окон, дверей и труб [58] насчитывается в этом огромном здании. Все это может пригодиться трубочисту, который обязан содержать их в порядке, но чему это может научить общество? (Это описание Петербурга даже не точно в деталях. Оно оказывает честь автору этих мемуаров, называя его в числе писателей, там находящихся, но смешивает в кучу имена, должности и сочинения и делает одно лицо из генерала Мелисскно, майора М. ¹¹³ и его брата. А сочинитель был между тем в Петербурге! И был знаком с ними! Верьте после этого описаниям.)

Г-н Шторх, молодой трудолюбивый и ученый ливонец, составил труд, названный им "Картина Петербурга"; его не следует смешивать с теми, о которых я только что упомянул. Но эта "Картина" так же походит на Петербург, как портрет работы Лампи — на Екатерину: это черно-белое изображение, без теней, о чем говорит в предисловии сам автор. Шторху не хватило одного, чтобы его произведение было совершенным, а именно возможности написать его в ином месте, кроме России. Он посветил свою книгу Екатерине, которая наградила автора этой льстивой живописи, но вслед за этим выразила ему свое неудовольствие за то, что он напечатал французскими литерами свои написанные по-немецки статистические таблицы ¹¹⁴, — другую работу, дающую весьма точные сведения о состоянии России.

Петербург, отдельные части которого отличаются исключительным великолепием и красотой, сильно напоминает набросок большого полотна, где уже виден лоб, похожий на чело Аполлона Бельведерского, и глаз, какой мог бы быть у гения, тогда как все остальное едва намечено неясными чертами и пунктиром.

Так как Петербург населен людьми различных национальностей, составляющими несколько колоний, то нет ничего сложнее, чем нравы и обычаи его обитателей. Неизвестно, в общем, какой тон, какая мода там господствует. Французский язык служит связующим звеном между разными народами, но там говорят и на многих других наречиях. Если собирается хоть сколько-нибудь многочисленное общество, то по очереди пользуются тремя языками — русским, французским и немецким. Но часто можно услышать, как в том же самом кругу греки, итальянцы, англичане, голландцы, азиаты говорят по-своему.

В Петербурге немцы — художники и ремесленники, чаще всего портные и сапожники; англичане — седельные мастера и негоцианты; итальянцы — архитекторы, певцы, продавцы картин и проч. Но неизвестно, что такое здесь французы: большая часть ежегодно переменяет свое положение. Один прибыл лакеем, сделался учителем и становится советником; случалось, что иной по очереди перебывал комедиантом, гувернером, торговцем, музыкантом и офицером. Нигде нельзя лучше заметить, насколько француз непостоянен, предприимчив, изобретателен и способен ко всему. [59]

Чтобы изучить нравы и характер каждой нации, нужно заглянуть в дома, потому что по-русски люди ведут себя только на улицах. У французов забавляются салонными играми, весело ужинают, напевают некоторые водевили, которые еще не позабыли; у англичан обедают в пять часов, пьют пунш, говорят о торговле; итальянцы музицируют, танцуют, смеются, жестикулируют, их разговор вращается вокруг спектаклей и искусств; у немцев разговаривают о науках, курят, спорят, много едят, изо всех сил стараются делать друг другу комплименты; у русских встречается смесь всех возможных обычаев, а чаще всего — азартная игра: это душа всех их собраний и удовольствий, но она не исключает ни одного из других развлечений. Иностранец, француз в особенности, после того как изъездил негостеприимные края Пруссии и дикие поля Ливонии, бывает изумлен и очарован, найдя в обширной пустыне громадный, превосходный город, общество, забавы, искусства и вкус, которые, как он считал, существуют только в Париже.

В климате, подобном петербургскому, где едва-едва можно наслаждаться несколькими неделями хорошей погоды, с правительством, каково оно в России, где нельзя заниматься ни политикой, ни исправлением нравов, ни литературой, развлечения общественные должны быть стеснены, а удовольствия домашние доведены до совершенства. Роскошь и изысканные удобства, пышность и изящный вкус покоев, изобилие и утонченность яств, веселость и непринужденность разговоров вознаграждают человека, любящего удовольствия, за тот гнет, в котором природа и правительство держат его душу и тело. Танцы и празднества следуют друг за другом: каждый день может оказаться праздником, и человек находит в большом доме собрание шедевров всех искусств, товары со всех концов света, а часто, даже посреди стужи, — весенние сады и цветы.

Царское Село ¹¹⁵ — обширный и печальный замок, постройка которого была начата Анной и закончена Елизаветой; Екатерина пользовалась им, а Павел его забросил. Местоположение его болотистое, окрестности пустынны и сады скучны. Памятники, которыми украсила их Екатерина, как и сооружения Петербурга, суть эмблемы ее характера. Рядом с обелисками, ростральными колоннами и триумфальными арками, воздвигнутыми в честь Орловых, Румянцева и русских воинов, которые покорили Архипелаг и в мгновение ока завоевали Лакедемонию, виднеются надгробия нескольких любимых собачек; неподалеку от них находится гробница, воздвигнутая ею милейшему Ланскому ¹¹⁶, самому любимому из ее фаворитов, единственному, которого смерть вырвала из ее объятий. Вот каковы памятники трех различных родов службы, весьма сближенных друг с другом! Собака, любовник и герой для самодержицы, очевидно, совершенно одно и то же. Впрочем, все памятники славы и любовных привязанностей Екатерины в скором времени исчезнут в топких болотах, которые служат им основанием. [60]

Египтяне, которые заставляли трудиться на себя покоренные ими народы, и римляне, которые грабили без разбора все нации, чтобы украсить Рим, выполнили колоссальные по объему работы. Постройки свободных греков отличались скорее вкусом и изяществом, чем величиной. И Россия до недавних пор оставалась единственным государством, где могли бы возвести эти удивительные сооружения, изумляющие нас в древнем мире, ибо люди здесь — рабы и ценятся не дороже головок чеснока, как-в Египте. Поэтому в Москве и Петербурге вы видите гигантские здания, но при этом между этими двумя столицами, отстоящими друг от друга на умеренном расстоянии в двести лье, не существует даже шоссе, которое могло бы их соединить. Вот еще один из мертворожденных проектов Екатерины — и то, что она начала делать, служит лишь к тому, чтобы загромоздить и сделать этот скучный тракт еще более неудобным. Екатерина предпочитала потратить два-три миллиона рублей на постройку печального Мраморного дворца ¹¹⁷ для своего фаворита, нежели проложить дорогу, полезную для народа: дорога была для нее слишком заурядным делом (Павел, который вовсе не собирался завершать наиболее полезные начинания, предпринятые его матерью, както: набережные, каналы и дороги, созидает в свою очередь церкви и дворцы. Их уже больше, чем нужно для того, чтобы вместить все императорские высочества всего мира и всех святых рая. Но наиболее многочисленные памятники, воздвигнутые им, — это манежи, казармы, гауптвахты и в особенности сторожевые будки. К счастью, все эти строения деревянные и едва ли продержатся долее, чем их основатель.).

О Екатерина! ослепленный твоим величием, которое я наблюдал вблизи, очарованный твоими благодеяниями, которые стольких сделали счастливыми, обвороженный тысячью прекрасных качеств, которым я в тебе дивился, я пожелал воздвигнуть памятник твоей славе. Но потоки крови, пролитые тобою, стеклись и ниспровергли его. Лязг цепей тридцати миллионов твоих рабов оглушил меня, судебный произвол и преступления, царствовавшие от твоего имени, привели меня в негодование; я ломаю свое перо и восклицаю: да не будет с этих пор славы без добродетели! И пусть порок и неправый суд на троне доходят до потомства, только увенчанные шипящими змеями Немезиды! ¹¹⁸

Комментарии

1. ...пират Ламбро Кацони... — Ламбро Дмитриевич Кацони (Ламброс Кацонис), греческий моряк. Поступил на русскую службу около 1774 г., получил чин майора; во время второй русско-турецкой войны с собранной им небольшой флотилией действовал в Архипелаге, уничтожая отдельные неприятельские суда. После заключения Ясского мира продолжал корсарствовать, заявив, что "если императрица заключила свой мир, то Кацонис свой еще не заключил" (Станиславская A. M. Россия и Греция в конце XVIII — начале XIX века. М., 1976. С. 88). Состояние Кацониса после известия об ударе, случившемся с Екатериной, передает очевидец: "Он показался мне бледен, смутен, словно как бы на смерть осужденный <...> Я подошел к нему и спросил: "Ламбро! что с тобою сделалось?" — Он не отвечает. — "Ты, верно, болен, — продолжал я, — посмотрись в зеркало: на тебе лица нет: поди скорее и посоветуйся с каким-нибудь лекарем!" — Он ни слова! стоит, вытаращив глаза, как истукан" (Шишков А. С. Записки, мнения и переписка. Берлин, 1870. Т. 1. С. 8).

2. Де Рибас Иосиф (Осип) Михайлович (1749-1800) — адмирал, государственный деятель; родом испанец. В русской службе с 1772 г. (по приглашению А Г. Орлова). Участник второй русско-турецкой войны; по его проекту была в 1794 г. основана Одесса. По преданию, он вместе с Орловым принимал участие в похищении самозванки княжны Таракановой (см. ниже).

3. ...крепость и гробницы государей... — Петропавловская (до 1914 г. — Санкт-Петербургская) крепость с собором св. Петра и Павла была усыпальницей российских монархов (начиная с Петра I).

4. ...маленьким эрмитажем... — Речь идет о малом, избранном круге общения императрицы (от франц. "hermitage" — уединенное место, скит), в который входили только близкие к ней люди, пользовавшиеся ее расположением. Общество собиралось сначала в залах Зимнего дворца, а в 1764-1767 гг. по проекту архитектора Ж. Б. Валлен-Деламота было выстроено особое здание — Малый Эрмитаж, соединенный с дворцом Висячим садом (в 1783-1787 гг. Дж. Кваренги пристроил небольшой театр). Екатерина старалась создать в своем "эрмитаже" атмосферу непринужденности и свободы от этикетных условностей. Наблюдавший придворную жизнь вблизи современник пишет: "Один раз в неделю было собрание в Эрмитаже, где иногда бывал и спектакль; туда приглашаемы были люди только известные; всякая церемония была изгнана; императрица, забыв, так сказать, свое величество, обходилась со всеми просто. Были сделаны правила против этикета <...>" (Энгельгардт. С. 47).

5. Моро Жан Виктор (1763-1813) — французский полководец времен Первой республики. В 1796 г. командовал рейнско-мозельской армией, противостоявшей австрийцам. После ряда побед неприятель был оттеснен к Дунаю, но вскоре французские колонны были разбиты и отброшены назад за Рейн.

6. Кобенцлъ (Кобенцель) Иоганн Людвиг (1753-1809) — с 1779 по 1801 г. австрийский посол в Петербурге; пользовался расположением императрицы; в 1795 г. способствовал заключению австро-русского соглашения против Франции. Канцлер Австрии в 1801-1805 гг.

7. Нарышкин Лев Александрович (1733-1799) — любимый камергер Петра III; принадлежал к избранному кружку Екатерины еще в бытность ее великой княгиней и впоследствии остался к ней близок. В ее царствование был обер-шталмейстером, т.е. главой придворного конюшенного ведомства. Известный хлебосол и шутник; был необыкновенно популярен в петербургском обществе.

8. Король сардинский — Виктор Амадей III (1726-1796; правил с 1773 г.).

9. ...Захария Константинович... — Захар Зотов (1755-1802), старший камердинер императрицы, постоянно находившийся при ней. К 7 ноября 1796 г. имел чин действительного статского советника; "по кончине Екатерины II был заключен в Петропавловскую крепость и освобожден уже Александром. В крепости он сошел с ума" (Рус. старина. 1874. № 10. С. 154).

10. ...курьером Зубова был его собственный брат. — Николай Александрович Зубов (1763-1805), старший брат фаворита, первым привез Павлу известие об ударе, случившемся с Екатериной. Существует версия о том, что, выслушав Зубова, "государь [Павел I] надел на него Андреевский орден и поехал тотчас же в Петербург, приказав за собою следовать гатчинским своим войскам" (Энгельгардт. С. 195; см. также далее, в гл. V "Записок"). Вскоре он был выслан вместе с братом Платоном из столицы; возвращен в конце царствования Павла и сделан обер-шталмейстером.

11. ...мельницу, выстроенную по его приказанию. — В пяти верстах от гатчинского дворца, на р. Пудости была в 1791 г. устроена "мельница о двух жерновах и передана в арендное пользование иностранцу Иоганну Штакеншнейдеру" сроком на 10 лет (Столетие города Гатчины. Гатчина, 1896. Т. 1. С. 81).

12. Лье — французская мера длины, равная 4 км.

13. ...апартаменты... наполнились... офицерами... — "Дико было видеть гатчинских офицеров вместе с старыми гвардейскими; эти были из лучшего русского дворянства, более придворные, нежели фрунтовые офицеры, а те, кроме фрунта, ничего не знали, без малейшего воспитания" (Энгельгардт. С. 197).

14. Человек, всех больше потерявший со смертью императрицы... — П. А. Зубов.

15. ...порядку жизни, который был вечным... предметом их сарказма... — Гатчинская мыза, принадлежавшая Г. Г. Орлову с 1765 г., в 1783 г. была куплена Екатериной у его наследников и подарена Павлу Петровичу. При нем Гатчина приобрела вид устроенного по прусскому образцу военного лагеря, с заставами, шлагбаумами, казармами и полуосадным положением жителей. Эти увлечения Павла давали Екатерине и ее двору постоянный повод для насмешек (см. об этом ниже в тексте "Записок"). 11 ноября 1796 г., т.е. на пятый день царствования Павла I, Гатчина получила статус города.

16. День св. Екатерины празднуется 24 ноября по старому стилю.

17. Присутствие уменьшает сплетни (лат.).

18. Лампи-старший Иоганн Батист (1751-1830) — австрийский живописец. В России, где он находился с 1790 по 1796 г., написал портреты всех особ царской фамилии, многих сановников и придворных. Портрет Екатерины был первой работой, выполненной Лампи по приезде в Петербург.

19. Г-жа Лебрен — Мария Луиза Елизавета Виже-Лебрен (1755-1842), известная французская портретистка. Покинув Францию в самом начале революции, с 1795 по 1801 г. жила в Петербурге; писала парадные портреты. Оставила пространные воспоминания (изданы в 1835 г. в трех томах), одиннадцать глав которых посвящены ее пребыванию в России (фрагменты мемуаров и подборку репродукций см.: Наше Наследие. 1992. № 25-26.). В письме к Ф. М. Гримму Екатерина отзывалась о портрете внучек: "Эти прелестные фигуры госпожа Лебрен изобразила скорчившимися на диване, скривила младшей шею и придала им вид двух мопсов, греющихся на солнце, или, если хотите, уродливых савоярок, причесанных, как вакханки, с гроздьями винограда в руках, и одела их в туники густого красного и фиолетового цветов. <...> Сторонники госпожи Лебрен возносят это творение до небес, но, по мне, все очень плохо, потому что нет в этом портрете ни сходства, ни вкуса, ни благородства <...>" (письмо от 8 ноября 1795 г. — Сборник Русского Исторического общества. СПб., 1878. Т. 23. С. 661-662).

20. Прекрасные княгини... — Речь идет о графине Прасковье Андреевне Шуваловой (1770-1828), с 1787 г. бывшей замужем за князем М. Л. Голицыным (1765-1812), тайным советником и камергером, и о Екатерине Федоровне Барятинской (1769-1849), жене князя В. В. Долгорукова (1752-1812), одной из ближайших петербургских знакомых Виже-Лебрен.

21. ...портрет великой княгини Елизаветы... — Выполнен в 1798 г. по заказу матери Елизаветы Алексеевны — маркграфини баденской. Внешность великой княгини в первой ее молодости производила на современников поразительное впечатление, например: "...жена Александра Павловича была красоты неописанной, совершенно ангельское лицо <...> я <...> насмотрелась на старшую великую княгиню — обворожительное лицо" (Рассказы бабушки. Л., 1989. С. 70).

22. Архиепископ де Бомон Кристоф (1703-1781) с 1746 г. до кончины был главой парижской епархии. Напечатал большое количество пастырских посланий — вразумлений, обращенных к философам, нападавшим на церковь. На одно из них Ж. Ж. Руссо написал ответ под названием "Письмо к г-ну де Бомону".

23. Орловы — из текста не ясно, о ком из Орловых идет речь. С равной вероятностью здесь могут быть названы и Алексей, и Григорий. Алексей Григорьевич (1731-1807) — один из главных участников событий июня 1762 г. Командуя в 1770 г. русским флотом в Архипелаге, в Чесменской бухте одержал победу над турками, за что был пожалован титулом Чесменского. В 1775 г., вследствие утраты Орловыми фавора, вышел в отставку. Его брат Григорий Григорьевич (1734-1783) — генерал-аншеф (с 1769), граф (за участие в перевороте в графское достоинство были возведены все пятеро братьев), впоследствии князь Римской империи. По воцарении Екатерины произведен в генерал-майоры и действительные камергеры. В 1771 г. был направлен на усмирение чумного бунта в Москве, в 1772 г. — послом на мирный конгресс в Фокшаны. Вскоре потерял благосклонность Екатерины — его место занял А. С. Васильчиков. В 1776 г. женился на своей двоюродной сестре — фрейлине Е. Н. Зиновьевой (1758-1781). Члены Совета при императрице подали мнение о необходимости развести их и заключить обоих в монастыри; Екатерина все же позволила Орловым выехать за границу, что означало пожизненное изгнание.

24. Панин Никита Иванович (1718-1783) — дипломат, с 1763 г. руководил Коллегией иностранных дел, хотя официально не был назначен канцлером; с 1760 г. воспитатель великого князя Павла. Участвовал в перевороте 1762 г., желая отвести Екатерине роль регентши при Павле. Представленный Паниным проект реформы Сената, учреждения Императорского совета и его деятельности был отвергнут Екатериной. До самой смерти оказывал сильное влияние на внешнюю политику России.

25. ...обмен Голштинии на семь кораблей... — Павел I по наследству от отца был герцогом шлезвиг-голштейн-готторпским. В 1773 г. был заключен договор, по которому, уступая Дании герцогства Шлезвиг и Голштейн (Голштинию), Россия приобретала взамен графства Ольденбург и Дельменгорст, которые, впрочем, были переданы родственнику Петра III — принцу Фридриху Августу Голштейн-Готторпскому. Павел остался герцогом голштейнским лишь по титулу и праву награждать орденом св. Анны. По-видимому, Массон хочет сказать, что этот обмен был неравноценен и Россия в итоге лишь понесла территориальные потери.

26. Первый раздел Польши (между Россией, Австрией и Пруссией) произошел в 1772 г.

27. Мытари — сборщики податей в провинциях Римской империи (в т. ч. в Иудее).

28. Субретка — одно из комедийных амплуа: служанка (зачастую и наперсница) главной героини.

29. ...когда во Франции стремились к их уничтожению. — Речь идет о французской революции 1789-1794 гг.

30. За исключением Салтыковых, не увидишь в милости ни одной знатной фамилии. — Большинство тех, кто был вознесен случаем при Екатерине, не имело таких родословных, как Салтыковы, род которых ведет свое начало с XIII века.

31. Завадовские — Имеется в виду Петр Васильевич Завадовский (1738/1739?-1812). Началом его возвышения стала служба при П. А. Румянцеве, который назначил его во время первой русско-турецкой войны (1768-1774) управляющим секретной канцелярией. В 1775 г. Завадовский был представлен императрице и определен в кабинет-секретари, вскоре пожалован званием генерал-адъютанта и произведен в генерал-майоры. Фавор Завадовского обеспокоил Потемкина, и в 1777 г. ко двору был принят серб С. Г. Зорич, а Завадовскому был предложен отпуск; он оставался без назначения около года, а в 1780 г. был сделан тайным советником и сенатором. Императрица до конца жизни благоволила к нему.

32. ...книга, озаглавленная "Жизнь Екатерины II"... — Далее Массон еще несколько раз ссылается на эту книгу, но именует ее "Историей Екатерины II". По-видимому, это труд француза Жана Анри Кастера, дипломатического агента Людовика XV, при жизни Массона вышедший несколькими изданиями: первое (Париж, 1792, 2 тома) называется "Жизнь Екатерины II ", одно из последующих, дополненное и переработанное (1799-1800, 4 тома), — "История Екатерины II".

33. Мессалина Валерия (25 г. до н.э. — 48 н.э.) — жена римского императора Клавдия, известная своим распутством.

34. Людовик XIV (1638-1715) — французский король с 1643 г. Его правление было отмечено успехами во внутренней и внешней политике, грандиозным строительством, блеском двора и роскошными торжествами.

35. Румянцев Петр Александрович (1725-1796) — граф, генерал-фельдмаршал (с 1774). В 1764 г. назначен генерал-губернатором Малороссии. Участник войн: русско-шведской (1741-1743), Семилетней (1756-1763), русско-турецкой (1768-1774). В последней командовал сначала резервной армией, а затем — основной. Блистательные победы Румянцева отмечены обелисками в Петербурге и Царском Селе и полученным им титулом Задунайского.

36. Суворов Александр Васильевич (1729/1730?-1800) — генерал-фельдмаршал (с 1794); участник Семилетней войны, военных действий в Польше, русско-турецких войн 1768-1774 гг. и 1787-1791 гг., в которых одержал ряд важных побед. Главнокомандующий русской армией в Итальянском и Швейцарском походах против французов в 1799 г. Получил титулы графа Рымникского (1789), князя Италийского и генералиссимуса (1799). Перед смертью подвергся опале. Мнение Массона о Суворове совпадает с отзывами ряда других современников: у многих он имел репутацию взбалмошного и жестокого человека.

37. Репнин Николай Васильевич (1734-1801) — князь, генерал-фельдмаршал (с 1796), дипломат. В 1763-1769 гг. — посол в Польше, в 1775-1776 гг. — в Турции; участник Семилетней, русско-турецких войн и заключения важных мирных договоров.

38. Карл Великий (742-824) — франкский король из династии Каролингов, с 800 г. император.

39. …под Измаилом и Прагой... — Русские войска взяли турецкую крепость Измаил 11 декабря 1790 г., варшавское предместье Прагу — 24 октября 1794 г.

40. Изида (Исида) — в египетской мифологии богиня плодородия, воды и ветра.

41. ...восстановить греческую империю... — Речь идет о так называемом "греческом проекте" Екатерины II. В первоначальном виде этот план стал известен в 1772 г.; по нему Турцию предполагалось разделить между Россией (ей отходили Молдавия, Валахия, Болгария, Фракия и Константинополь с проливом Дарданеллы) и Австрией, претендовавшей на Сербию, Боснию, Герцеговину, Албанию и Македонию. Особое значение Екатерина придавала господству России на берегах Босфора; она хотела воссоздать греческую империю, которой бы правил впоследствии ее внук Константин Павлович. Вторая редакция проекта (1781) существенно отличалась от первой; австрийский император Иосиф II настоял на специальных условиях, ограничивших планы Екатерины. Так, греческая империя по восстановлении должна была существовать отдельно от России. В 1787 г. был сделан первый шаг: к России был присоединен Крым; вскоре началась вторая русско-турецкая война, и проект осуществлен не был.

42. Вольтер Франсуа Мари Аруэ (1694-1778) — французский писатель и философ. Екатерина была воспитана на его сочинениях и признавалась, что обязана ему своим образованием; долгое время переписывалась с ним. Ее симпатии к Вольтеру создали в России моду на вольтерьянство, но к концу своего царствования изменила отношение к нему и называла его "полумудрецом сего века". Бюсты Вольтера и Фокса (см. ниже) находились в числе других изваяний, украшавших Камеронову галерею в Царском Селе.

43. Фокс Чарльз Джемс (1749-1806) — английский политический деятель, лидер радикального крыла вигов; неоднократно входил в правительство.

44. ...обшить войну России. — Речь идет об общеевропейском политическом кризисе, назревавшем с 1788 г.; к 1791 г. напряженность в отношениях России с Пруссией и Англией достигла предела. В мае 1791 г. кризис пошел на убыль: в Лондоне С. Р. Воронцов передал английской оппозиции секретные документы, опираясь на которые Ч. Фокс доказал парламенту невыгодность войны с Россией.

45. Бюффон Жорж Луи Леклер (1707-1788) — французский натуралист, автор монументального многотомного труда "Частная и общая естественная история", вызвавшего восхищение всей Европы. Он был осыпан милостями августейших особ; Екатерина также посылала ему подарки.

46. Дидро Дени (1713-1784) — французский писатель, философ, инициатор создания знаменитой "Энциклопедии". Общение Екатерины с ним началось сразу же после ее воцарения. В 1765 г. Екатерина купила у Дидро его библиотеку и оставила ее в его пожизненном пользовании, назначив его своим библиотекарем. В 1773 г. философ посетил Петербург; он составил несколько проектов по народному образованию в России.

47. Сивиллы — в греческой и римской мифологии прорицательницы. По легенде, одна из них получила в дар от Аполлона долголетие, но забыла попросить о вечной молодости и по истечении времени превратилась в дряхлую старуху; в Риме было принято желать друг другу "Сивиллиных лет".

48. Брут Марк Юний (79-41 до н.э.) — один из организаторов заговора и убийства Юлия Цезаря.

49. Якобинцы — по месту собраний, парижскому монастырю ордена св. Иакова, название членов и сторонников радикальной политической группировки, существовавшей во Франции в 1789-1799 гг.

50. ...короля, который утверждал свои королевские полномочия, и дворянство, украшавшее его царствование... — Имеется в виду польский король Станислав Август. О Конституции 3 мая 1791 г., расширявшей его власть, см. выше.

51. Вашингтон Джордж (1732-1799) — первый американский президент (1789-1797), главнокомандующий армией колонистов в Войне за независимость (1775-1783).

52. Орден Цинцинната — военное общество Цинцинната в Америке; существует с 1783 г. Названо по имени римского консула V в. до н.э, почитавшегося как образец патриотизма. Орден общества — орел в окружении бриллиантов.

53. Ланжерон Александр Федорович (Людовик Александр; 1763-1831) — французский эмигрант на русской военной службе (с 1789). Участвовал в войне со Швецией 1788-1790 гг. и в военных действиях против Турции. В 1799 г. возведен в графское достоинство.

54. Король прусский — Фридрих Вильгельм II (1744-1797), наследовавший Фридриху Великому в 1786 г.

55. Питт Вильям Младший (1759-1806) — английский государственный деятель, с 1783 по 1801 г. глава кабинета.

56. ...счастливое царствование Елизаветы, которое было прославлено многими произведениями... — В царствование Елизаветы Петровны (1741-1761) писали А. П. Сумароков, В. К. Тредиаковский и М. В. Ломоносов. Они сформулировали принципы российского стихосложения и создали образцы различных жанров, которые в России до этого времени не были развиты (трагедии, комедии, эпические поэмы, лирические стихотворения).

57. Из тщеславия Екатерина покупала библиотеки... — О купленном книжном собрании Дидро см. выше; в 1778 г., после смерти Вольтера, Екатерина приобрела и его библиотеку.

58. ...ревнивая ко всякой славе, и в особенности к той, которую Фридрих, единственный и неповторимый, снискал себе своими сочинениями... — Фридрих Великий был известен как поэт и автор различных трактатов.

59. Она написала свой знаменитый "Наказ"... — С целью составления нового Уложения в 1766 т. была образована специальная Комиссия. Для депутатов Комиссии, заседания которой открылись в Москве летом 1767 г., Екатерина написала "Наказ", в котором изложила ее задачи и свои взгляды на важнейшие вопросы законодательной политики. Императрица, сама признавала, что статьи "Наказа" были в основном заимствованы из работ Ш. Л. Монтескье ("О духе законов", 1748), Ч. Беккариа ("Рассуждение о преступлениях и наказаниях") и других текстов умеренно-просветительной литературы. В конце 1767 г. заседания Комиссии были перенесены в Петербург, а через год, по случаю начала войны с Турцией, депутатский корпус был распушен. Некоторые частные комиссии продолжали работать до 1774 г.

60. ...собрать некоторые слова трехсот различных языков в словарь не было доведено до конца. — Екатерина предполагала издать глоссарий (сопоставительный словарь) всех языков. Массон ошибается: этот труд был издан в Петербурге в 1787-1789 гг. под названием "Словарь сравнительный всех языков и наречий, собранный Высочайшею десницею императрицы Екатерины II" (Т. 1-2). Он затевался в порядке соперничества со "Словарем Академии Российской" (выходил в 1789-1794 гг.) и был далек от профессионального уровня. Президент Российской Академии Е. Р. Дашкова скептически отзывалась о замысле Екатерины: "Она тогда тоже занималась так называемым словарем, редактором которого был господин Паллас. Это было подобие словаря 90 или 100 языков; некоторые из них предлагали всего 20 слов, таких, как земля, небо, вода, отец, мать и т.п. Странное это произведение представлялось несовершенным и бесполезным и внушало мне какое-то отвращение, хотя его превозносили как восхитительный словарь" (Дашкова Е. Р. Указ. соч. С. 162).

61. ..."Наказ"был включен в список... — В 1769 г. труд Екатерины подвергся во Франции запрещению как слишком либеральное сочинение.

62. Тиссо Пьер Франсуа (1768-1854) — французский литератор. В период революции помещал многочисленные статьи в либеральных газетах; возможно, "Обращение к народу" — такая статья, напечатанная отдельной брошюрой.

63. ...украшенных медалями за угодливость. — Массон несколько неточен: медаль получил каждый из депутатов, которых "было 652 [по другим сведениям — 564] человека. Им розданы были, для ношения в петлице, на золотой цепочке золотые овальные медали с изображением на одной стороне вензелевого Е<е> И<мператорского> В<еличества> имени, а на другой пирамиды, увенчанной императорскою короною, с надписью: Блаженство каждого и всех; а внизу: 1766 год, декабря 14 день" (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1973. Т. 4. С. 213).

64. Монтескье Шарль Луи (1698-1755) — французский просветитель, правовед, философ.

65. Беккария Чезаре (1738-1794) — итальянский юрист и философ.

66. Державин Гавриил Романович (1743-1816) — поэт и государственный деятель. С конца 1791 по 1793 г. был статс-секретарем Екатерины. Обращенная к ней ода "Фелица" (напечатана в 1783 г.) сделала Державина знаменитым. О его участии в сочинении или обработке комедий Екатерины сведений не имеется. Известно, что прозаические комедии редактировал И. П. Елагин; А. В. Храповицкий сочинял стихи для комических опер и собирал материалы для "исторических представлений''.

67. Одар — скорее всего, Жан Доминик Жозеф Одар (1720? — 1768?), гражданин Пьемонта, приехавший в Россию в начале 1760-х гг. и принятый (по просьбе Е. Р. Дашковой) на службу в придворное ведомство надзирателем за имениями императрицы. Позже состоял членом Коммерц-коллегии, имел чин надворного советника. Из-за участия в заговоре против Екатерины был выслан из России и жил в Ницце, где был убит молнией.

68. "Олег, историческое представление" — одна из пьес Екатерины, "историческое представление в 5-та действиях с хорами и балетами", под названием "Начальное управление Олега. Подражание Шекспиру без сохранения феатралных обыкновенных правил" (издано: Российский Феатр. СПб., 1787. Ч. 14.; поставлено 22 октября 1790 г. в Эрмитажном театре; публичные спектакли шли в Петербурге до 1795 г.). Олег (ум. 912) — древнерусский князь. Игорь (ум. 945) — сын Рюрика, великий князь киевский. Лев — Лев VI Философ (886-912), византийский император; эпизоды из Еврипида — третье действие пьесы представляет собой перевод с французского первых сцен трагедии "Алкеста" древнегреческого трагика Еврипида (ок. 480-407/406гг, до н.э.). Упоминание ниже о семи сотнях лиц на сцене во время представления пьесы — преувеличение.

69. ...при Очакове... — Во время второй русско-турецкой войны Очаков был взят штурмом русскими войсками 6 декабря 1788 г.

70. Казанова Франческо (1727-1803) — итальянский художник-баталист.

71. Гаспарини и Мандини Паоло (1757-1842) — певцы итальянской оперы в Петербурге. Ср.: "Я бывал несколько раз в итальянской опере и теперь еще очень хорошо помню певцов Ненчини и Мандини, певиц Сапоренти и Гаспарини" (Греч Н. И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 69).

72. Сарти Джузеппе (1729-1802) — итальянский композитор; с 1784 г. был приглашен в Россию и занял должность придворного капельмейстера. В 1786-1790 гг находился на службе у Потемкина, с 1790 г. — вновь при петербургском дворе. Писах музыку к операм (в общей сложности — более чем к пятидесяти, в том числе к представлению "Начальное управление Олега"), кантаты, оратории, симфонии, концерты духовную музыку для католического и православного богослужения. Давал уроки дочерям великого князя Павла Петровича.

73. Сегюр Луи Филипп (1753-1830) — французский посол в России в 1785-1789 гг. Екатерина ценила в нем ум и любезность; по ее поручению он написал ряд драматических сочинений для Эрмитажного театра.

74. ...на создание "Кориолана"... — Пятиактной трагедией Сепора "Кай Марций Кориолан" открывался сборник "Recueil des pieces de ('Hermitage", изданный A.B. Храповицким в 1787-1789 гг. Сегюр написал пьесу (впервые поставленную на сцене Эрмитажного театра) еще летом 1783 г., т.е. еще до приезда в Петербург и близкого знакомства с императрицей. Кориолан (более точное его имя — Гней Марций) — полулегендарный римский патриций (5 в. до н.э.), изгнанный из Рима за попытку ограничить права плебеев. Встав во главе недружественных Риму вольсков, осадил город взял его, но пощадил жителей по просьбе матери. При создании своей пьесы Сегюр мог взять за образец одноименную трагедию Шекспира (ок. 1607).

75. ...эпитафия собачке. — В Царском Селе в 1772 г. была выстроена Египетская (Собачья) пирамида — усыпальница любимых собак Екатерины (архитектор В. Неелов, впоследствии сооружение было перестроено Ч. Камероном): "<...> узкая дорожка, свернув налево, приводит к беседке в виде четырехгранной гранитной пирамиды. <...> По сторонам ее стоят четыре небольшие тонкие мраморные колонны, а сзади, на берегу мелкого протока, против так называемых "Лебединых островков", под тремя мраморными плитами погребены любимые собачки великой царицы — Сир Том Андерсон, Земира и Дюшес" (Вильчковский С. Н. Царское Село. СПб., 1992. С. 162). Сочиненная Сегюром эпитафия, фрагмент которой приводит Массон, написана на смерть собачки Земиры. В парке замка Сан-Суси — летней резиденции Фридриха II — также было "кладбище любимых королевских собак. Над каждою мраморная доска с надписью" (Ростопчин Ф. В. Путешествие в Пруссию // Ростопчин Ф. В. Ох, французы! М., 1992. С. 49).

76. Мария Терезия (1717-1780) — эрцгерцогиня австрийская с 1740 г., мать Иосифа II, совместно с которым правила вплоть до своей кончины.

77. Графиня д'Эскарбанья — героиня одноименной комедии Мольера (1671).

78. Белосельский-Белозерский Александр Михайлович (1752-1809) — князь; посланник в Дрездене (1777-1790) и Турине (1792-1793), литератор. Писал преимущественно по-французски, в различных жанрах (философские диалоги, афоризмы, стихотворения "на случай"); трагедия "Лжедимитрий" не сохранилась. Коллекция произведений изобразительного искусства, которую Белосельский-Белозерский собирал с середины 1770-х гг., к концу его жизни считалась одной из лучших в России. В "Послании к французам", к которому тематически примыкает "Послание к англичанам", перечисляются достижения русской культуры, имена наиболее известных русских писателей и их сочинения (оба текста напечатаны в книге "Французские стихотворения одного иностранного князя", Кассель, 1784).

79. Паллас Петр Симон (1741-1811) — немецкий натуралист, с 1767 г. член Петербургской Академии наук; по указу Екатерины предпринял путешествие на Кавказ и за Каспий (1768-1774).

80. Миллер Герард Фридрих (в России — Федор Иванович; 1705-1783) — историограф, академик; родом из Вестфалии. В 1725 г. приехал в Россию, во время экспедиции по изучению Сибири (1733-1743) собрал множество документов по русской истории (так называемые "портфели Миллера"), а также сведения по этнографии, географии и археологии. Его наиболее крупный труд — "Описание Сибирского царства" (1750).

81. ...основательную критику на недостоверную историю Петра I... — Миллер принимал участие в работе Вольтера над "Историей России в царствование Петра Великого" (1759-1763), сообщая ему материалы и замечания, а впоследствии написал несколько отдельных статей, исправляющих неточности и ошибки в сочинении Вольтера. Сам Миллер утверждал, что недостатки "Истории..." "замечены были еще до ее появления в свет <...> Меня просили сделать замечания: я сделал. Но г. Вольтер не имел терпения ими воспользоваться: так спешил он напечатать первый том. <...> Заметки мои были отосланы. На их-то основании в предисловии ко второму тому он исправил некоторые промахи, сделанные в первом томе <...> наговорил мне грубостей; особенно постарался он не коснуться тех замечаний, которые бы заставили его покраснеть" (Цит. по: Соловьев С. М. Герард-Фридрих Миллер (Федор Иванович Миллер) // Современник. 1854. № 10. Отд. 2. С. 145-146).

82. Словарь Ламартиньера — десятитомный труд Антуана Огюстена де ла Маргтиньера (1662-1749) "Grand Dictionnaiie geographique, historique et critique" (1726-1730).

83. ...как будто бы окончания, придуманные им, были менее грубыми, чем окончание слова Шантелу. — Автор иронизирует над тем, что Вольтер, считая русский язык варварским и неблагозвучным и не желая вникать в его тонкости, по незнанию русских фамилий писал их на французский лад (не Chouvalow или Chouvaloff, a Chouvalou). Таким образом, возникает каламбур: по-французски одинаково звучит окончание и перевранной Вольтером фамилии (Шувалу), и слова Шантелу (Chanteloup) — названия французской деревушки или опять-таки фамилии, только на этот раз французской. Массон слышит и в том и в другом слово loup (волк), которое и называет в шутку "более грубым". Ср. с еще одной шутливой "этимологией" фамилии Шувалов (Шувалу): "Cheval-loup", т.е. "лошадь-волк", — в третьем томе записок Массона (Amsterdam, 1802. V. 3. Р. 229). Небрежностью Вольтера возмущался и переводчик другого его исторического труда, А. Ф. Воейков: "Мы можем <...> спросить, почему Меншиюо, Шереметю нравились ему лучше Меншикова, Шереметева?" (История царствования Лудовика XIV и Лудовика XV, королей французских... Ч. 4. М., 1809. С. 420).

84. Конфуций (Кун-дзы; ок. 551-479 до н.э.) — выдающийся древнекитайский мыслитель.

85. Клингер Фридрих Максимилиан (Федор Иванович; 1752-1831) — немецкий поэт и драматург. Его пьеса "Sturm und Drang" ("Буря и натиск", 1776) дала название литературному направлению в Германии. На русской службе с 1780 г.; был чтецом при великой княгине Марии Федоровне, директором первого кадетского и пажеского корпусов. С 1811 г. — генерал-лейтенант, в 1803-1817 гг. — попечитель Дерптского учебного округа и университета.

86. Коцебу Август Фридрих (1761-1819) — немецкий драматург, романист. В 1781 г. отправился в Петербург, откуда вскоре был переведен на службу в Остзейский край. В 1800 г. по пути в Петербург, где в кадетском корпусе учились его сыновья, был арестован и сослан в Сибирь. Вскоре Павел возвратил его из ссылки и осыпал милостями. В изложении современника эти события выглядели так: Коцебу "по приезде своем в Петербург был представлен Государю и принят им благосклонно. Он сочинил там новую пиэсу. В ней выходит на сцену Лейб-Кучер Императора Петра III, который по смерти монарха сего живет более тридцати лет в крайней нищете, скудости; но наконец достойным сыном его извлекается из нещатия; и за прежние заслуги и терпение получает награду. Пиэса понравилась Государю. Сочинитель ее пожалован следующим чином, сделан директором Петербургского немецкого театра, жалованья положено ему 1200 рублей <...> Вот торжество талантов!" (Письмо Г. П. Каменева к С А Москотильникову от 27 сентября 4800 г. // Бобров Е. Литература и просвещение в России XIX в. Казань, 1902. Т. 3. С. 122-123). Написанная Коцебу драма не могла не понравиться Павлу, так как в ней недвусмысленно подчеркивалась его преданность памяти отца; об этом Массон подробно рассказывает в гл. IV. Перечень переведенных Коцебу стихотворений Державина (в том числе оды "Бог") см. в кн.: Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1883. Т. IX. С. 512-513.

87. "Кандид, или Оптимизм" (1759) — нравоучительная повесть Вольтера.

88. Шторх Генрих (Андрей Карлович; 1766-1835) — экономист, вице-президент Академии наук. Давал уроки политической экономии великим князьям Николаю и Михаилу. Первым его статистическим сочинением было "Описание Санкт-Петербурга" (1793).

89. Байльи Жан Сильвен (1736-1793) — французский астроном. В "Письмах о Платоновой Атлантиде" (1779) высказал гипотезу о том, что европейская культура обязана своим началом северному народу, жившему некогда в Средней Азии и исчезнувшему вследствие природной катастрофы.

90. Кювье Жорж Леопольд (1769-1832) — французский ученый-естествоиспытатель, зоолог, палеонтолог, создатель сравнительной анатомии.

91. Аблайкит — развалины буддийского монастыря и резиденции калмыцкого хана Аблая (XVII а); находились в долине реки Аблайкитки, впадающей в Иртыш. Открыты при Петре I; Миллер и Паллас вывезли оттуда много рукописей.

92. Левек Пьер Шарль (1737-1812) — французский историк. Дидро рекомендовал его Екатерине, и в 1773 г. Левек приехал в Петербург и при поддержке императрицы написал "Историю России" (Париж, 1782; 5 томов), большая часть которой посвящена XVIII веку. "История" Левека пользовалась в конце XVIII в. успехом в России, хотя отдельные оценки резко оспаривались. Екатерина II была недовольна трудом Левека.

93. Шапп д'Отрош Жан (1722-1769) — французский астроном. В 1761 г. по поручению французской Академии наук отправился в Тобольск для астрономических наблюдений, что и описал в "Путешествии по Сибири" (Париж, 1768), содержавшем критические замечания о России, русском народе, обществе, устройстве власти. Екатерина издала в 1770 г. брошюру с возражениями — "Антидот" (анонимно, на французском языке), написанную ею совместно с А. П. Шуваловым и Г. В. Козицким.

94. Леклерк Никола Габриель (1726-1798) — французский врач, живший некоторое время в Петербурге, автор "Физической, нравственной, гражданской и политической истории древней и новой России" (Париж, 1783-1784; 6 томов), изобилующей произвольными суждениями и фактическими ошибками. По инициативе Екатерины И. Н. Болтин написал полемический ответ — "Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка" (СПб., 1788; 2 тома).

95. Татищев Василий Никитич (1686-1750) — автор "Истории Российской с древнейших времен" (СПб., 1768-1848; 5 томов).

96. Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790) — автор "Истории Российской от древнейших времен" (СПб., 1794, 1805, 1817 — Т. 1-3).

97. Бакмейстер Людвиг Христиан (Логгин Иванович; 1730-1806) — библиограф; переехал в Россию из Курляндии в 1766 г. В предпринятом им 11-томном издании "Русская библиотека" (СПб., 1772-1787, на немецком языке) содержится перечень и обзор выходивших в России книг, рецензии, известия о научных путешествиях, академическая и университетская хроника. Помогал Палласу в сборе материалов для глоссария, задуманного Екатериной. Оставил обширные библиографические материалы и переписку. Возможно, Массон имеет в виду труд другого Бакмейстера, Иоганна (Ивана Григорьевича; ум. в 1788), библиотекаря Академии наук (с 1756) — "Описание библиотеки и кабинета редкостей и естественной истории при Санкт-Петербургской Академии наук" (СПб., 1776, по-немецки; русский перевод — СПб., 1799).

98. Бессмертный автор "Карла XII", "Петра I" и "Века Людовика XIV"... — Вольтер, написавший "Историю Карла XII" (1731), "Историю России в царствование Петра Великого" и "Век Людовика XIV" (1751).

99. ...графу Шувалову... — Корреспондентом Вольтера был Иван Иванович Шувалов (1727-1797), генерал-адъютант, государственный деятель, меценат; по его инициативе появился труд Вольтера о русской истории. Массон ошибочно называет И. И. Шувалова графом: он отказался от этого титула.

100. Кючук-Кайнарджийский мир, заключенный 21 июля 1774 г. при деревне Кайнарджи на Дунае, завершил первую русско-турецкую войну.

101. ...восстановить престол Константина... — т.е. завоевать Стамбул (Константинополь), бывшую столицу Византии, и возродить греческую империю. Константин Великий (ок. 285-337) — римский император с 306 г., основавший новую столицу на месте города Византии (бывшей греческой колонии).

102. ...в честь мраморной церкви, которая вот уже в течение двадцати лет все стоит в лесах. — Исаакиевский собор, строительство которого было начато в 1768 г. (проект А Ринальди; работами руководил В. Бренна). Екатерина хотела отделать здание разными сортами мрамора — до карниза оно и было мраморным. Павел изменил проект, и собор был достроен из кирпича. Эта стилевая какофония осмеивалась в получившей широкое распространение эпиграмме:

Се памятник двух царств, обоим толь приличный —
На мраморном низу поставлен верх кирпичный.

(Шишков А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 21). Существующее ныне здание строилось в 1818-1858 гг. по проекту О. Монферрана.

103. София — город возле Царского Села, заложенный в 1779 г. и просуществовавший до 1808 г., когда он был снесен по приказу Александра I. Единственным напоминанием о нем осталось здание Софийского собора на краю Царскосельского парка (выстроен в 1782-1788 гг.).

104. Потсдам — резиденция Фридриха II в окрестностях Берлина; основное строительство велось в 1760-е г, в соответствии с замыслом короля. Интересны впечатления Ф. В. Ростопчина, в 1786-1787 гг. посетившего Потсдам, а впоследствии часто бывавшего при "малом дворе" наследника в Гатчине: "Несмотря на возвышения, заливы и множество разных предметов, Потсдам, кроме слепых, весьма печальное для всех место. Покойный король <Фридрих II>, основав место своего пребывания в Потсдаме, украсил его многими домами с великолепными фасадами. Но город без торговли, без роскоши не может процветать. Кроме войск нет жителей в Потсдаме. Наружность его — великолепная декорация, внутренность — казармы. Приходный иностранец должен думать, что Потсдам завоеван, жители истреблены и солдаты заменили оных" (Ростопчин Ф. В. Указ. соч. С. 47).

105. Во время путешествия по Тавриде... — Речь идет о поездке Екатерины по Днепру в Новороссию и Крым в 1787 г. Екатеринослав был основан в 1778 г. Потемкиным, но в 1783 г. перенесен на новое место и сделан губернским городом.

106. ...конная статуя Петра I. — "Медный всадник" — открытый в 1782 г. памятник, выполненный по модели скульптора Э. М. Фальконе. Подножие скульптуры — гигантская гранитная глыба массой около 1600 т., известная под названием "гром-камня", — была найдена в 1768 г. на берегу Финского залива. Доставка ее в Петербург (сначала сушей на платформе, двигавшейся по переносным рельсам, а затем на специально построенной барже) заняла 2 года. Камень был обработан по рисунку архитектора Ю. М. Фельтена и, уменьшившись в объеме, приобрел форму скалы.

107. Делиль Жак (1738-1813) — французский поэт. Цитируемые строки взяты из самого известного произведения Делиля — описательной поэмы "Сады" (1782); цитируются в переводе А. Ф. Воейкова (1816) по изданию: Делиль Ж. Сады. Л., 1987. С. 137.

108. Фетида — в греческой мифологии одна из нереид, морских богинь.

109. Мерсье Луи Себастьен (1740-1814) — французский писатель. "Картина Парижа" (1790) — двенадцатитомная серия нравоописательных и сатирических очерков, принесшая автору широкую известность.

110. Николаи Христофор Фридрих (1733-1811) — немецкий литератор, издатель. Его "Топографическое и историческое описание королевских резиденций Берлина и Потсдама со всеми их достопримечательностями" (1769) в свое время считалось образцовым. Массон ошибается — Николаи не мог подражать Мерсье, его книга появилась раньше, чем "Картина Парижа".

111. Георги Иоганн Готлиб (1729? — 1802) — этнограф и путешественник, профессор Петербургской Академии наук по кафедре натуральной истории и химии. Уроженец Померании; в России с 1770 г. Широкой известностью пользовалось его "Описание Российско-Императорского столичного города Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного" (вышло по-немецки в 1790 г.; русский перевод — 1794).

112. Ангальт Фридрих (Федор Евстафьевич) (1732-1794) — граф, генерал-адъютант, сын принца ангальт-дессауского. В России с 1783 г.; с 1786 г. был генерал-директором Сухопутного шляхетного кадетского корпуса.

113. ...майора М. и его фата. — Стремясь одновременно и не раскрывать своего авторства, и поведать об известных только ему фактах, Массон называет себя майором М. (а также "одним из <...> друзей, снабдивших меня некоторыми материалами для этих записок") и говорит о себе, согласно одной из традиций мемуарной литературы (ср., к примеру, "Записки" Г. Р. Державина), в третьем лице. Андре Пьер Массон (1759 — ок. 1820), его старший брат, — полковник русской службы. По изгнании из России жил в Байрейте, где написал эпическую поэму "Сарацины во Франции" (Нюрнберг, 1815; 2 т.).

114. ...написанные по-немецки статистические таблицы... — Речь идет о подготовленном Шторхом труде "Статистическое обозрение наместничеств Российской империи в таблицах" (СПб., 1795).

115. Царское Село. — В начале XVIII в. на его месте находилась финская деревня Saari-Mois (Верхняя Мыза). В 1710 г. Петр I подарил ее Екатерине I, в 1717-1723 гг. был сооружен небольшой каменный дворец и разбит парк. С 1725 г. мыза стала императорской резиденцией с названием Сарское (затем — Царское) Село. Дворец расширялся в 1743-1751 гг., а окончательный вид приобрел в царствование Елизаветы (проект В. В. Растрелли). Екатерина II подолгу жила в Царском Селе и много сделала для его украшения: при ней были возведены, в частности, Александровский и Баболовский дворцы, Лицейский корпус, Камеронова галерея, Китайская деревня, Чесменская колонна, Кагульский обелиск, ворота: Орловские и "Любезным моим сослуживцам".

116. Ланской Александр Дмитриевич (1754-1784) — генерал-поручик и генерал-адъютант. Екатерина заметила молодого гвардейского офицера летом 1779 г. в Петергофе. Весною 1780 г., когда он переехал в Зимний дворец, ему шел 23-й год, и он был на 29 лет моложе императрицы. Назначив Ланского камергером, она принялась его просвещать, ввела в переписку с Ф. М. Гриммом и со временем все больше к нему привязывалась. В июне 1784 г. в Царском Селе Ланской занемог "злокачественной пятнистой горячкой" (по другой версии — дифтеритом), были приглашены доктора: гвардейский врач Соболевский и гофмедик М. Л. Вейкарт (1742-1803), который оставил записки, излагающие ход болезни и опровергающие мнение о том, что Ланской был отравлен. Эта смерть повредила карьере Вейкарта: императрица не хотела видеть никого из тех, кто пользовал покойного. Ланского похоронили в саду Царского Села; вскоре его прах был перенесен в церковь Казанской Божьей Матери, выстроенную Дж. Кваренги в Софии как мавзолей.

117. ...печального Мраморного дворца... — Строившийся в 1768-1785 гг. по проекту А. Риналъди для Г. Г. Орлова Мраморный дворец на Миллионной улице, неподалеку от Зимнего дворца. В отделке здания, завершенного уже после смерти Орлова, снаружи и внутри использован мрамор 32 сортов. В 1783 г. дворец куплен в казну; впоследствии был резиденцией С. А. Понятовского, великого князя Константина Павловича и других особ императорской фамилии.

118. Немезида — в греческой мифологии богиня мщения.

Текст воспроизведен по изданию: Ш. Массон. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. Наблюдения француза, жившего при дворе, о придворных нравах, демонстрирующие незаурядную наблюдательность и осведомленность автора. М. Новое литературное обозрение. 1996