|
Автобиографическая записка государственного секретаря Василия Романовича Марченки.11782-1838.I. Рождение и воспитание. — Кончина отца. — Служба в Могилевской губернии и у белорусского генерал-губернатора. — Приезд в Петербург. — Служба в комиссариатской экспедиции и в канцелярии военного министерства. — Женитьба. — Граф Аракчеев военный министр. — Эпизоды из шведской войны 1809 г. — Служба В. Р. Марченки в Сибири. — Характеристика гр. Аракчеева и служба в его канцелярии. — Отечественная война. В непреложном уповании на милосердие Божие, никогда не роптал я на службу, и в стесненных обстоятельствах, когда самое существование казалось излишним, я поверял только деяния свои, но с совестью спокойною оставался уверенным, что дни скорби пройдут и наступит лучшее время: ибо таков закон Превечного, испытующего сердца наши, к несчастию на все готовые при благополучии беспрерывном. Да [472] будет правило сие и вашим, любезные дети. Для вас собственно давно желал я оставить описание жизни своей, но деятельная служба не позволяла заняться до 1822 г. Теперь судьба доставила мне должность легкую, и потому досужное время употребляю на предмет, мною желанный, и буду дополнять записку сию тем, что случится со мною с 1823 г., доколе не откажут, говоря словами закона, здравый ум и твердая память. Я родился в белорусском Могилеве 28 декабря 1782 г. Отец мой, избранный генерал-губернатором 2 из малороссийских гражданских чиновников на службу в открывшееся, по приобретении от Польши белорусского края, могилевское наместничество, был уважаем начальством, как делец и честный человек и обожаем, могу сказать, местным дворянством, которое, даже по смерти его, вспомоществовало семейству нашему, после несчастия, описанного ниже. В начале 1795 г. был он губернским казенных дел стряпчим, в чине коллежского асессора; был произведен и в надворные советники, но указ о том Сената получен по смерти уже его. Он был напоследок представлен от генерал-губернатора Пассека в губернские прокуроры, дабы удержать его от перехода в Волынскую или Уфимскую губернию, куда приглашали его с лестными обещаниями генерал-губернаторы Тутолмин 3 и Вязмитинов 4, знавшие его лично. [473] Неожиданная кончина отца положила всему конец. Он занемог в 1795 г., на первой неделе великого поста, простудною горячкою 5 и дней чрез десять доктора объявили болезнь опасною. Еще несколько дней, и печальное семейство облеклось на рассвете 21 февраля в траур. С сей минуты познало оно все несчастия. Дом наш, по пословице, был полная чаша: мы ни в чем не знали нужды и, видя ежедневно почти гостей, кроме годовых семейных праздников, веселились в младенчестве нашем. Несколько уже лет отец приискивал устроенную деревню, душ 400, не больше, говорил, чтобы не войти в долг, в остановился на том, что может быть перейдет служить в Волынскую губернию, то там уже и оседлость сделать. Письма Сесемана и Петра Савича Марченки 6 доказывали, что у них были на примете такие имения, из числа пожалованных, ценою от 27 до 32 т. рубл. Намерение его было гласное; все приятели знали о том и что капитал его, в неизвестном только количестве, сохраняется в расходном сундуке губернского правления, где генерал-губернатор Пассек не доверяя никому пересылочных сумм и несмотря на стороннюю должность отца, поручил ему хранение сих сумм, простиравшихся иногда за 200 т. рублей в год, контролируя, так сказать, сим образом получение и выдачу денег, чрез губернское правление переходящих. По этому-то случаю и имел он свою шкатулку за его печатью, сохранявшуюся в большом расходном сундуке, при котором стоял всегда часовой. Надежда семейства на капитал, в шкатулке сей бывший, была несомненна: многие брали у отца деньги в займы, под росписи, и знали, что в особом ящике его собственность, а прочее пространство шкатулки для казенных денег служит. Смерть отца такую причинила горесть в доме, что один только я мог быть при погребении. Матушка, сестры, брат и большая часть людей находились в горячке; трое служителей вскоре умерли. Приятели отца, входя в положение наше, настаивали, и в ночь кончины его и после в течение девяти дней, чтобы освидетельствовать шкатулку и пересчитать деньги. Они вносили ее на руках в присутствие правления, и все слышали шарканье в ней бумаг и звон монеты. Но освидетельствование отлагаемо было до выздоровления матери моей. [474] Наконец, чрез 10 дней (3-го марта 1795 г.) прислан из правления чиновник, чтобы скорее привезти ключик от шкатулки. Собраны приятели отца. Я привожу ключ, и нам объявляется, что печать с шкатулки, вероятно, по неосторожности расходчика, оторвалась; отпираем шкатулку и находим в ней пустоту. Начался процесс, продолжался 12 лет, и мы не получили ни копейки. Вот урок вам, дети! не полагаться на наследство после родителей. Обо мне, при жизни отца, различные были предположены. Еще когда обучался я в теперешней гимназии, а по тогдашнему в главном народном училище, то записан был в какой-то гренадерский полк (помню сие по амуниции и высокой гренадерской шапке, хранившимся в кладовой), потом записан был в гражданскую службу; но, для большего усовершенствования в науках, положено было отдать года на три в Шкловский дворянский корпус. Только внезапная болезнь отца, остановила поездку в Шклов, а смерть его и похищение нашего капиталу заставили меня вступить на действительную службу. Итак, в марте 1795 г. явился я могилевского верхнего земского суда в 1-й департамент. Прокурор потребовал, чтобы я занимался и по его части. Хотя сие трудно было 14-ти летнему мальчику, но впоследствии я был благодарен ему, ибо собственно по департаменту сему я узнавал уголовное только производство; занимаясь же у прокурора, по журналам и протоколам 2-го департамента верхнего земского суда, видел и утверждал в памяти своей ход дел тяжебных. Кстати сказать здесь, что в тогдашнем возрасте и сиротстве моем судьба, на первом шагу службы, дала мне учителей. Председателем департамента был некто Мурашевич, а секретарем Хамкин, занятые тем, что могли писать стихи. Можно судить по сему, что слог их не был подьяческий, и, сверх того, председатель был большой педант по службе. Случалось иногда, что все дела кончены, или какое-нибудь дело, по обширности, не готово к докладу: ему все равно — он все же в присутствии и заставлял меня читать законы. Журнал того заседания составлялся таким образом: «№, число, дела докладованы не были (по такой-то причине), а члены занимались чтением узаконений». Занятия сии были для меня учебными лекциями; я радовался, когда председатель, как русский, объяснял членам-полякам смысл закона и позволял мне делать вопросы, когда чего я не понимал. Жалованья получал я 60 руб. в год. В начале 1796 г., уголовная палата указом вытребовала меня из верхнего земского суда. Я, в чине коллежского регистратора, определен был повытчиком в палате (теперешние столоначальники). Удивляюсь, как можно было вверить мальчику по 15-му году уголовные дела: для поверки, выписки из законов и для составления определения! [475] Но мне почти оба повытья поручены были, ибо другой, товарищ мой, был пьяница, и сверх того я же заведывал расходом. Здесь давали мне жалованья 120 рублей. В 1797 г. из двух губерний, Могилевской и Полоцкой, составилась одна, Белорусская, а губернским городом назначен Витебск. На меня обрушилась и сдача решенных дел в архив, и доставление неоконченных дел в Витебск. Бог помог исполнить то и другое; но я, сдав нерешенные дела в Витебск, остался без жалованья и не знал, где служить. Мазурин, бывший протоколист губернского правления, с которым я жил в клашторе, советовал уже вступить в правление, как приезжает переведенный из Крыма в Белоруссию губернатор, тайный советник Жегулин 7, и, отбирая в губернском правлении писцов для своей канцелярии, назначил, после нескольких вопросов, и меня в канцелярию, с прежним жалованьем. Служба по канцелярии сей тем только лестна была для меня, что в губернаторе имел я человека умного, честного и правдивого. Он полюбил меня и всегда брал с собою, когда отправлялся по губернии; в 1799 г. он вышел в отставку. Пользуясь отъездом его в Петербургу решился и я искать службы в столице. Здесь очевидна милость Божия ко мне. Без денег, без покровительства, можно ли думать о Петербурге? Но мне проезд ничего не стоил и, по прибытии на место, четыре года имел я приют у него же, Жегулина; следовательно, на квартиру и на стол ничего не издерживал. В начале апреля 1799 г. прибыл я в Петербург, на 17-м году возраста и имея не более 200 руб. денег. Мать снабжала меня пятью стами рублей, но я не принял их, ибо у нее оставалось на руках четверо детей 8. Предположение мое было определиться в канцелярию генерал-прокурора, но судьба поступила иначе. Осматривая город, пришел я в крепость, где комендантом был Сергей Козьмич Вязмитинов, прежний губернатор могилевский, знавший и отца моего, и меня. Захожу к нему без всякой цели. Старик вежливо принимает меня, расспрашивает о семействе и зачем я приехал. Узнав же причину, сказал: «не хочешь ли у меня служить?» Я отвечал поклонном и с тем вышел, быв приглашен от него приходить обедать. Скоро после того переход чрез Неву сделался опасен, и я, [476] дождавшись Святой недели, переезжаю реку, чтоб поздравить Сергея Козьмича с праздником. Но в какое пришел удивление, когда он сказа л мне, что определил меня в комиссариат, о котором понятия я не имел. Жегулин еще более опечалил меня, не хваля сей службы и подозревая, что я искал ее, не сказав ему. Но делать было нечего; на Фоминой неделе явился я на службу в комиссариатскую военной коллегии экспедицию, издержав на обмундировку последние деньги, и остался без гроша. Умный и знающий дело секретарь Михайло Тихонович Тарасов скоро познакомил меня с делами комиссариата и полюбил меня отменно, ибо я работал усердно и заменял ему людей глупых, каковых достаточно было в экспедиции старого завода, из солдат, дослужившихся до офицерства. Жалованья получал я 250 р., а после, по званию протоколиста, 450 р., имея при том в виду казенную квартиру, если бы вздумал переехать в комиссариат. Сверх жалованья, давалась еще каждый год, к Святой неделе, казенная обмундировка тонкого сукна. Отсель начинаю ощущать некое предопределение свыше, чтобы таскаться по свету 20 лет и увидеть его от Аландских островов до Томска, от Астрахани до Лондона, от Риги до Парижа и Вены, чего и во сне не представлялось прежде. Не прошло двух месяцев службы моей в комиссариате, как Сергей Козьмич предлагает мне отправиться в армию Суворова, в Италию, говоря, что молодому человеку полезно увидеть чужие края и что другие издерживаются даже на то. Бесспорно, что это так, но я, незнающий языков, без денег, какой вояжир? При том же, не путешествовать мне предлагаюсь, но быть при армии, следовательно, подвергать себя всем невзгодам и опасностям, не быв в военной службе. Соображения сии и мысль, что в случае, если я пропаду за границею, матушка не перенесет этого горя, заставили меня отказаться. Судьба, однако, иначе располагала: я отказался в июле, в сентябре Сергей Козьмич вышел в отставку, в декабре собирались уже тучи на горизонте комиссариатском, а в январе 1800 г. разверзлись. Генерал-кригс-комиссар князь Сибирский и первый член экспедиции генерал-лейтенант Турчанинов посажены в крепость. По всему государству посланы ревизоры, к ним должно было прикомандировать грамотных людей. Нечего делать Тарасову в таком страхе: он раздается со мною, и я, с гвардейским полковником Ляпуновым, осматриваю комиссариатские депо в Кременчуге, Балте, Тирасполе, Береславе, крепости св. Дмитрия, Екатеринограде и Царицыне. Проехав от Петербурга чрез Белоруссию и Черниговскую губернию в Балту, видел я всю прежнюю турецкую границу, едва возникающую [477] Одессу, Таганрог, Черкаск, всю Кавказскую линию до Кизляра, степь от Кизляра до Астрахани, и потом, чрез Рязань и Москву, возвратился в столицу, в августе 1800 г. Поездка сия послужила мне в пользу. Я был на всем содержании то Ляпунова, то, как проезжий, у местных чиновников в городах; ездил в одной с ним коляске, и оттого остались у меня прогоны на две лошади и жалованья за две трети в экспедиции. К неописанной радости, нашел старика Жегулина я еще в Петербурге, следовательно, стол и квартира опять мне ничего не стоили. Вскоре определен был над комиссариатом генерал-интендант князь Волконский 9, человек добрый, обласкавший меня до того, что я отменил намерение оставить комиссариат, по крайней мере, до некоторого времени. В 1802 г. учреждены министерства. Здесь жил тогда дядя мой, познакомивший меня с графом Васильевым, который и предложил мне перейти в открывавшийся у него департамент министерства финансов. Но я командирован был между тем с генерал-майором Ломоносовым 10 в Воронеж, для исследования, от чего много дурных сукон поставлено, и для изыскания средств к поддержанию суконных фабрик; а по возвращении дан мне чин коллежского асессора, и милость эта крайне затрудняла меня, чтобы не сделаться неблагодарным. Обдумав, наконец, что комиссариат должно же будет когда-нибудь оставить, и что в министерствах другая дорога, решился я просить князя Волконского, как человека доброго, чтобы он же доставил мне место в министерстве финансов, где, как сказано выше, все уже слажено было, и уверен был, что он это сделает, как в одно утро князь, проходя в присутствие, сказал мне: «зa что ж ты, милый, меня оставляешь?» Я изумился, отчего узнал он мою тайну, и полагал уже, что граф Васильев проговорился; но чрез час выведен был из недоумения. Тарасов, возвратясь из присутствия, сказал, по словам князя, что в военной коллегии получен указ, дабы обер-секретаря коллегии Бижеича, члена экспедиции полковника Покровского и меня отправить к военному министру Вязмитинову для составления министерской канцелярии. Я мог только поклясться, что ни сведения, ни видов на сию службу не имел, и, покоряясь судьбе, пошел к министру. Не скрою, однако, что рад был раздаться с комиссариатом. Комментарии 1. Малороссия дала Петербургу в прошлом веке нескольких заметных деятелей, последним из которых был автор предлагаемой «Записки». Марченки ничем не выделялись в Малороссии, и лишь один из родственников В. Р. Марченки подписался в 1767 году под депутатским наказом Днепровского пикинерного полка; «старший канцелярист Василь Марченко» (Сборник Имп. Русск. Истор. Общ. ХСІІІ, 50). В России, кроме статс-секретаря императора Александра I, уже в наши дни, в литературе стало известным имя А. Я. Марченки (Киевская Старина, ХХVII, 392). О печатаемой нами «Записке» давно уже упоминалось в печати (Сборник, LXII, 15); некоторые из трудов В. Р. Марченки, как государственного секретаря, изданы в последнее время А. А. Половцовым (Сборник, ХС, 569); но автобиографическая записка его впервые появляется в свет. Кроме записки автор оставил еще два приложения к ней: «События, в глазах моих совершившиеся при вступлении на престол императора Николая I» и «О молоканах и духоборцах». Мы печатаем «Записку» и оба приложения по копии, сделанной вслед за кончиною автора, лицом ему близким, судя по следующей заметке: «Копия эта списана с рукописи, писанной собственною рукою В. Р. Марченки и найденной в кабинете его после его смерти. Жизнь его описана в этой же записке. Прибавить надобно только, что он в последние дни жизни, уже на смертном одре, пожалован был в действительные тайные советники и умер 6-го декабря 1841 г. в 4 часа и 10 минуть пополудни». Ред. 2. Генерал-губернатором могилевского наместничества был, с 1762 г., Петр Богданович Пассек, 1736-1804. 3. Тимофей Иванович, 1740-1809, генерал-губернатор волынский и подольский. 4. Сергей Кузьмич, 1748-1819, генерал-губернатор симбирский и уфимский; с 1802 по 1808 г. военный министр; 19 августа 1818 г. возведен в графское достоинство «за отличную отечеству службу». Автор комедии «Новое семейство», представленной в 1781 году. О нем см. «Русск. Старину», XXXII, 661. 5. Странный случай: директор таможни Пестов, приятель отца, привез из Толочина больную жену и остановился в беспокойном трактире, у жида. Отец мой, сострадая больной, предложил Пестову переехать к нему в дом, хотя другие не советовали ему, по предубеждению: не принимать в дом приезжего больного. С водворением Пестовых, проявилась у нас горячка, наделавшая столько бед. 6. Родной дядя автора записок. 7. Семен Семенович, с 1789 по 1796 год, был правителем Таврической области в чине генерал-майора; при назначении губернатором белорусским получил чин генерал-лейтенанта; в тайные советники переименован при Александре I. 8. Сестра Анна выдана была уже замуж в 1798 г. Оставались сестры: Александра, Катерина, Ольга и брат Петр, все моложе меня. 9. Дмитрий Петрович, генерал-лейтенант, гофмейстер; умер в 1853 году. 10. Григорием Андреевичем, 1767-1810. Текст воспроизведен по изданию: Автобиографическая записка государственного секретаря Василия Романовича Марченки // Русская старина, № 3. 1896 |
|