Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

Семья Головкиных.

Биографическая заметка.

Фамилия Головкиных встречается первый раз в земском соборе 1598 года. При Петре Великом Гавриил Иванович Головкин занимал пост государственного канцлера. Сын мелкого помещика Алексинского уезда, он под конец своей жизни был графом двух империй: русской и австрийской и обладал 20.000 крепостных крестьян Его сын, Иван, занимал некоторое время пост русского посланника в Голландии. Он не оставил по себе никаких следов, заслуживающих внимания. Михаил Головкин, внук Ивана, вначале сделал блестящую карьеру. В молодых летах он был в Берлине и Париже, а по возвращении оттуда занял место вице-канцлера. При вступлении на престол Елизаветы, он был сослан в Сибирь, где и умер; его жена была возвращена при вступлении на престол Екатерины, которая дала ей четыре тысячи крестьян и 4.000 рублей пенсии.

Кроме этих Головкиных русских, есть еще отрасль Головкиных которых можно назвать иностранными, происходившими от сына петровского канцлера — Гавриила Ивановича. Его сын Александр с малых лет был отличен Петром I, отправлен в Берлин в академию, основанную Фридрихом I, а 22-х лет от роду уже был посланником там же. В 1715 году он, по протекции Петра, женился на богатейшей и знатной графине Дона. В 1727 году был переведен в Париж. Участь его брата, сосланного в Сибирь, устрашила Головкина, и он, несмотря на приглашение Елизаветы, оставил навсегда Россию. [172]

В 1783 году, когда Головкины решили снова попытать счастья на службе России и трое представителей этой семьи отправились с этой целью к русскому двору, в числе их был и единственный сын Александра Гавриловича, Георгий, известный в России под именем Юрия Александровича.

Вероятно, на его решение повлияла графиня Камеке, рожденная Головкина, которая была лично известна Фридриху Великому и Екатерине II. Как бы то ни было, когда Юрий Александрович в первый раз явился ко двору Екатерины, то он был принять в Эрмитаже самым любезным образом и вскоре женился на Нарышкиной. В России карьера его пошла весьма быстро. В начале 1805 года, уже в звании сенатора, он был начальником экспедиции в Китай; из этого посольства ничего, впрочем, не вышло. В 1820 году он участвовал в троппауском конгрессе, а в 1822 г. был уже не у дел, проживая все время в Петербурге или за границею. Это было как раз в ту эпоху, о которой князь П. Долгоруков сказал, что «в России, если чиновник или генерал получит удар, то его делают сенатором, при втором ударе его делают членом Государственного Совета, а при третьем — он может рассчитывать на министерский пост».

Восьмидесяти четырех лет Юрий Александрович был попечителем харьковского учебного округа. Прибыв в Россию восемнадцати лет, он, однако, до конца жизни не выучился говорить по-русски.

Другой из заграничных Головкиных, граф Федор Гавриловичу автор любопытных записок о дворе императора Павла I, родился в Голландии, его мать была по происхождению голландка, а отец, граф Гавриил Головкин, состоявший на службе Нидерландов в чине генерал-лейтенанта, был смешанной национальности и начал свою служебную карьеру в рядах швейцарской гвардии короля французского, под именем маркиза де-Феррассиер. Не мудрено, что родившийся от этого брака в 1766 г. сын Федор был космополит.

В 1778 г. молодой человек был послан в Берлин для занятая науками и довершения своего образования.

«В этой столице славился в то время салон вдовствующей графинн Камеке, старшей сестры моего отца», рассказывает граф Федор Гаврилович в своих воспоминаниях, «и я имел возможность изучить одновременно науки и светскую и отчасти придворную жизнь, так как принцы крови часто оказывали моей тетушке честь своим посещением. Это имело последствием, как часто бывает в жизни, много хорошего и дурного». [173]

1783 год был решающим в жизни графа Федора Гавриловича, оказавшегося в числе тех трех Головкиных, которые отправились в тот год к русскому двору.

«Послав но почте прошение о принятии меня на службу, написанное на французском языке стихами, что было тогда запрещено, так как многие злоупотребляли этим, я был принят ко двору камер-юнкером», рассказывает он. «В этом прошении я перечислил все то, о чем я не посмел бы сказать прозою: мое происхождение, заслуги моих предков, наконец, права, который я имел быть при дворе предпочтительно перед всяким иным родом службы и предпочтительно перед многими другими лицами. В обществе все были крайне удивлены моим назначением, и сановники с тех пор стали отзываться неодобрительно о моих манерах, который они называли голландскими».

Двор Великой Екатерины, по словам Ф. Г. Головкина, был настоящей обетованной землею. Из-за какого-то неуместного великодушие при дворе не соблюдалось ни малейшей экономии, которая в отдельных случаях, конечно, не имела значения, но, в общем, заслуживала самого строгого внимания. Однажды, говорит Головкин, в моем присутствии, обер-гофмаршал князь Барятинский предложил Екатерине уничтожить весьма разорительный и роскошный обычай, который, в общем, может показаться довольно невероятным. При каждой смене дежурства, т. е. через четыре дня, каждому из придворных подавали в его комнату по две бутылки всех существующих сортов столового вина и по бутылке всех сортов ликера, что, если не ошибаюсь, составляло до шестидесяти бутылок, не считая портера, меда, минеральных вод, бывших тогда в употреблении и т. п. Это злоупотребление было тем более вопиющим, что кроме шампанского с сельтерской водой, которое мы пили в жаркое время, никто из нас не дотрагивался до этих вин и ими пользовалась только прислуга. Ее величество слушала Барятинского некоторое время терпеливо, затем прервала его: «Прошу вас, милостивый государь, никогда не предлагать мне таких грошовых экономий, — сказала она, — это может быть прекрасно и уместно у вас, но у меня это будет неприлично». Чтобы показать, как велико было это злоупотребление, приведу лишь в пример барона Николаи, секретаря великого князя Павла Петровича, который прослужил тридцать лет, имел богатейший в России погреб вин, и графиню Эльмит, фрейлину императрицы, вышедшую замуж за секретаря кабинета, генерала Турчанинова, которая накопила и продала столько свечей, что на вырученные деньги купила себе к свадьбе серебряный сервиз. [174]

Жизнь камер-юнкера ее величества текла мирно и приятно, если только он знал свои обязанности: быть приятным государыне, забавлять ее я своей роскошной жизнью содействовать блеску ее двора. Граф Федор Гаврилович обладал всеми этими качествами в высокой степени.

Он то расхаживал с императрицей взад и вперед по обширным залам Эрмитажа, рассказывая ей так называемые при дворе «истории», то, сидя подле кровати Екатерины II, погруженной в дремоту, читал ей вслух, то рисовал очаровательные виды Царского Села, в то время, как императрица совершала прогулку в парке, то играл с юными великими князьями в жмурки, оглашая вместе с ними воздух радостными возгласами; сама государыня принимала иногда участие в этих юношеских забавах, которые кончались иной раз гомерической борьбой, так как пылкий великий князь Константин Павлович имел обыкновение неистово толкать придворных и раз даже так неосторожно повалил величественного Штакельберга, что тот сломал себе руку.

В последние годы царствования Екатерины II придворная карьера графа Федора Гавриловича достигла своего апогея; как человек близкий к Платону Александровичу Зубову, он бывал при дворе на больших и малых приемах, что возбуждало зависть царедворцев. Сам граф Ростопчин, низкопоклонный льстец, писал 28-го мая 1794 г. графу С. Р. Воронцову: «Бездельник и мот Головкин просил шестьдесят тысяч на уплату долгов и рассчитывал получить их, так как милости теперь сыпятся; но к счастию сделанная им глупость избавила графа Зубова от этого просителя и деньги остались в казне. Он был посредником в процессе князя Любомирского с наследниками князя Потемкина; это дело рассматривалось в совестном суде, который отказал истцу в его прошении, тогда Головкин послал некоторую сумму денег председателю суда, сенатору Ржевскому. Посреднику дали головомойку и велели сказать, что его проделка достойна адвоката-поляка».

«Глупость» — вот слово, лучше всего характеризующее неосторожный поступок, сделанный графом Головкиным. Вмешаться в дело, касавшееся наследства князя Потемкина, было равносильно тому, чтобы противодействовать открыто некоторым видам императрицы. Этот неосторожный поступок возбудил против него негодование Екатерины II и был, по всей вероятности, тайной причиной того, что он утратил ее благоволение.

Завидное положение, которое Головкин занимал при русском дворе, благодаря своей близости к всемогущему фавориту, как нельзя лучше характеризуется его собственными словами: «...не зная, какова будет моя дальнейшая судьба, большая половина [175] «всея Россия» и добрая часть Европы заискивала во мне, а я, желая обеспечить себе тихую пристань на случай будущих бурь, хлопотал о назначении моем посланником в Неаполь».

Головкин вполне понимал, что за этим блестящим положением скрывалось немало опасного. Царедворцу, как мореплавателю, приходится постоянно опасаться подводных камней.

В начале 1793 г. Головкин чувствовал себя утомленным так называемым «особым благоволением», какое ему оказывали при дворе. «Беспримерное в мои лета отличие, каким я пользовался. бывая ежедневно в интимном кругу Екатерины II, говорит Головкин, казалось мне славой слишком бесплодной, чтобы переносить все связанный с этим неприятности и опасности. Гг. Зубовы, которых считали моими покровителями, что было совершенно ложно и казалось мне унизительным, завидовали преимуществам, которые давали мне воспитание и происхождение, и опасались, что это могло произвести рано или поздно впечатление на императрицу, которая с летами все меньше и меньше увлекалась красивой внешностью и начинала более ценить прелесть интимной беседы.

«Они опасались в особенности той смелости, которую замечали во мне, и боялись, чтобы, находясь так близко к центру придворной жизни, я не заменил их в один прекрасный день.

«Так как у меня не было кроме императрицы никаких покровителей, то возможное возвышение мое в будущем казалось слишком грандиозным, и являлось желание подкопаться под меня своевременно; было совершенно ясно, что все будут способствовать моей гибели, как только эти господа найдут ее нужной, поэтому мне более улыбалась честолюбивая мысль удалиться добровольно, не ожидая того, когда мне, при всей моей скромности, представился бы случай овладеть всецело благосклонностью императрицы на склоне ее дней».

Назначенный на освободившийся со смертью графа Скавронского поста посланника в Неаполь, Ф. Г. Головкин уехал из Петербурга осенью 1794.

По пути в Неаполь, столкнувшись во время поездки со многими лицами, он был «крайне огорчен, заметив, что умы везде были подготовлены к восприятию революционных принципов, проникавших со всех сторон из Франции».

Юный дипломат приехал в Неаполь в тот момента, когда Европа переживала серьезный кризис. Во Франции царствовал террор. В соседних с нею странах уже слышался отзвук магических слов: свобода, равенство, братство; грозные отклики народной злобы повергли в ужас царственную чету, восседавшую на обветшалом престоле обеих Сицилий: землетрясения, в связи с необычайной деятельностью Везувия, как бы предвещали страшный [176] переворот в политическом мире, который готов был смести старый порядок. Слабость короля, несдержанный характер королевы Каролины и всемогущество авантюриста Актона чрезвычайно осложняли политическое положение, и дипломатам, аккредитованным при этом дворе, было необходимо действовать с величайшей осмотрительностью. Осторожность дипломата выражается главным образом искренним или притворным равнодушием к внутренним делам той страны, при которой он аккредитован, конечно насколько эти дела не касаются интересов его страны. Но молодой, честолюбивый и легкомысленный Головкин стал вмешиваться во все, то и дело высказывал свое мнение и даже однажды «позволил себе, на одной увеселительной прогулке, устроенной по его почину и в которой он был главным лицом, пропеть сочиненные им куплеты, в которых королева была сильно скомпрометирована». Это было тем менее извинительно, как говорить Шателен, «что все сказанное в этих куплетах было, в сущности, вполне справедливо».

Последствия этой неосторожной выходки не замедлили сказаться. Граф был немедленно отозван русским правительством. Намеки на это событие находятся в переписке Екатерины II с Гриммом: «Головкин был отозван потому, что он позволил себе тысячу дерзостей по отношению неаполитанской королевы и, осмелившись сделать это, имел неосторожность сам подробно рассказать мне все в пространном письме».

В кругу дипломатов это событие также наделало немало шума, но об нем не упоминают историки той эпохи; очевидно, этот случай был скоро позабыть.

Вследствие жалоб неаполитанского двора на нашего посланника и тысячи лживых донесений, который он посылал сюда, императрица приказала отозвать этого негодяя Головкина. «Много кандидатов добиваются этого восхитительного места»,— писал граф Ростопчин графу С. Р. Воронцову (8/19 декабря 1795 г.). «Если вам известно что-либо о знаменитом Головкине и о том, где он находится, будьте так любезны сообщить мне о том»,— писал из Лондона С. Р. Воронцов графу Андрею Разумовскому 9/20 мая 1796 г.

О Головкине рассказывали всевозможные анекдоты. Тридцать пять лет спустя эти салонные толки были собраны Dupre de Saint-Maur, автором весьма распространенного в свое время сочинения «Petersbourg, Moscou et les provinces», а своеобразная переписка русского посланника дала ему повод сказать, что «дипломаты всех стран часто стараются быть приятными, сознавая, что они не всегда могут быть полезны». «Граф Г., русский посланник при неаполитанском дворе, напрасно ломал себе голову, стараясь подыскать [177] материал для депеши, — рассказывает Saint Maur, — он не мог найти ничего подходящего: при дворе и в деловых сферах все шло удивительно спокойно и монотонно. Как вдруг в неаполитанских водах появился английский фрегаты это дало ему сюжет для его первой депеши, в которой он описывает появление фрегата; во второй депеше сообщается о том, что фрегат отплыл в Сицилию; в третьей — что он изменил свой путь и начал крейсировать и т. д. Дойдя до шестой депеши, посланник почувствовал, как были смешны эти бессодержательные протоколы, и закончил свое письмо к министру следующими словами: «что касается фрегата, ну его к черту, я более не слежу за ним и не буду более писать о нем».

Вот подлинный текст этой депеши, хранящейся в московском государственном архиве:

«Ваше сиятельство, судно «Парфенон», наконец, ушло на соединение с английской эскадрой, я очень рад этому, так как, со времени моего пребывания в Неаполе, я то и дело сообщал в письмах к вашему превосходительству, что оно уходит, или не уходит, а это ни вам, ни мне не особенно интересно и т. д.

Неаполь, 4 августа 1795».

В таком же непринужденном тоне написана Головкиным и другая, по тону, быть может, единственная в своем роде депеша в летописях дипломатии.

Депеша графа Федора Головкина вице-канцлеру Остерману:

«Ваше сиятельство, на этот раз мне приходится повторить признание знаменитого Монтэна: «я знаю только то, что я ничего не знаю». Есть немало заграничных новостей, которые ваше превосходительство узнаете обстоятельнее иным путем, но из Неаполя я могу лишь засвидетельствовать то искреннее почтение, с каким я имею честь быть вашего сиятельства и т. д.

Неаполь, 16/27 октября 1795 г.»

Этих двух любопытных образчиков дипломатической переписки графа Ф. Г. Головкина достаточно, чтобы понять, что непринужденность его прозаического слога легко могла раздражить такого надменного и педантичного начальника, каким был старик Остерман и не мудрено, что граф Федор Гаврилович уже в декабре месяце 1795 г. был отозван с поста, который он занимал менее года. Он возвращался в Россию далеко не с такой поспешностью, как это можно было ожидать. Подобно провинившемуся, напроказившему школьнику, который идет домой еле волоча ноги, граф Головкин не спешил в Петербург, где его ожидали упреки, немилость и быть, может, строгое наказание.

Он проболтался целых два месяца в Венеции, где его друг, [178] принц Нассау-Зигенский, поселился в Лореданском дворце и «устроил я в нем нечто в роде приюта для эмигрантов, где всякий платил за свое содержание, что мог, по средствам. Я сам прожил там два месяца, пишет граф Федор Гавриловичу на обратном пути из Неаполя, когда я не спешил в Россию, желая разузнать, что именно было причиною моего отозвания».

Пять месяцев спустя по отъезде из Неаполя Головкин прибыл на русскую границу, был тотчас арестован и препровожден в Пернов, небольшую курляндскую крепость, из которой он был освобожден по вступлении на престол Павла. Прибыв, по повелению нового императора ко двору, он был назначен церемониймейстером, но не съумел снискать благоволения строгого и своенравного монарха, и не отказался от присущей ему слабости — говорить остроты и каламбуры, хотя это было строго-настрого запрещено ему. Прогневив Павла, он получил, 22 января 1800 г., повеление выехать из столицы и жить в своих поместьях. Во время этой вынужденной ссылки он занимался «обучением крестьянских детей азбуке, покрывал лаком экипажи и писал всеобщую историю».

С вступлением на престол Александра I он вновь получил свободу; и с тех пор вел жизнь космополита, живя постоянно за границей, где он вел обширную переписку со многими выдающимися людьми своего времени и писал свои мемуары.

Самую интересную часть его труда составляют воспоминания о дворе и царствовании Павла I, так как он был свидетелем и вместе с тем действующим лицом описываемых им событий. Царствование Павла было мрачно и трагично, но то, что автор рассказывает, как виденное и слышанное им, походит скорее на трагикомедию, которой смешные стороны были искусно подмечены Головкиным.

В его записках отражается вполне его собственная личность. Разнообразие мест и лиц, о которых он говорить, легкомысленный тон, каким он толкует о самых серьезных вещах, важность, которую он придает всяким пустякам, совершенное незнакомство с русским языком и со всем, что касается России, и огромный интерес, с каким он говорит о делах Европы, характеризуют космополита. Граф Головкин, таким образом, был прототипом любопытного класса людей, явившегося продуктом тех новых условий, при которых слагалась в России жизнь в восемнадцатом веке.

В. Т.

Текст воспроизведен по изданию: Семья Головкиных // Русская старина, № 1. 1907

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.