ГОЛОВКИН Ф. Г

Из неизданных записок гр. Ф. Г. Головкина.

Гр. Вильгельм Нессельроде

(Нессельроде, граф Вильгельм, русский полномочный министр при Португальском и Германских дворах, при Екатерине II, отец канцлера графа Карла Васильевича Нессельроде).

Нессельроде, это старинная фамилия немедиатизированных графов Священный Римской Империи. Младший член этого семейства, не обладавший большим состоянием, отправился служить в Россию, пользуясь я не знаю чьей протекцией, был последовательно полномочным министром в Лиссабоне и Берлине и наслаждался одно время милостью Павла I.

Это время было непродолжительно, так как Нессельроде любила отпускать слишком вольные слова. Он был выслан в Германию, потому что однажды начал свою речь так: ”Я буду иметь честь рассказать одну вещь, которую не знают ни Ваше Императорское Величество, ни Ваши министры". И он отправился в Франкфурт, где и умер глубоким стариком.

Проезжая через этот город по пути в Лиссабон, несмотря на свой пожилой возраст, он женился на некоей m-llе Гонтар, происходившей из буржуазной купеческой фамилии. Это была особа очень симпатичная, с очень большими достоинствами, что доказывает между прочим и род ее смерти — очень странной, почему я и расскажу о ней здесь. Однажды после обеда, когда она была одна, вдруг вошел в гостиную один дворянин — частый посетитель их дома, закрыл дверь на ключ, вскочил на стул, стоявший ближе всех к шнурку от колокольчика, чтобы нельзя было до него достать, и признавшись m-me Нессельроде в страсти, которую она никогда не подозревала, объяснил ей, что он решил [167] или сейчас удовлетворить своей страсти или умереть. Бедная женщина хотела позвать на помощь, но напрасно; люди были далеко; она хотела броситься к окнам, чтобы позвать на помощь соседей. Тогда началась между ними борьба, во время которой она ударила нужной частью тела о ручку кресла, боль чуть не лишила ее чувств, когда неожиданный шум заставил негодяя убежать. Она решила, улегшись в постель, скрыть свои боли и сохранить тайну, но у нее объявилась гангрена; она хотела помощи только от церкви и доверила это страшное приключение только одной немке, своей подруге, бывшей замужем за одним из товарищей графа Нессельроде.

От нее то узнал я эту историю со всеми подробностями и, еслиб я ее не рассказал, она осталась бы неизвестной.

От брака старца с женщиной, бывшей уже не первой молодости, родился сын, который в течение всей своей жизни казался зародышем, ускользнувшим из банки со спиртом. Его карьера очень замечательна.

Его отец представил мне его в 1793 году во время моей поездки в Италию. Он заставлял его учиться кое-как в Берлине и одевал его по-матросски, так как маленький человечек любил больше плавать, чем ходить и потому что он мало надеялся пристроить его в России иначе, как во флоте. Я его потерял из виду до царствования Павла I, который, питая пристрастие к немцам, назначил маленького Нессельроде своим адъютантом и заставил его командовать в большой шляпе и широком платье на большой лошади.

Это была фигура, достойная кисти художника, и смерть Императора, изнурявшего его, была очень кстати для спасения ее жизни. Но что делать дальше? Я, бивший в сильной немилости, решил устроить его судьбу, не думая, правда, что он пойдет так далеко. Я убедил его начать дипломатическую карьеру, на которую заслуги его отца давали ему некоторое право. Я повел его к министру иностранных дел, графу Панину — моему явному врагу. Велико было удивление его сиятельства, когда доложили обо мне, но я просто сказал ему. ”Мы не любим друг друга, но это не мешает нам делать добро. Я привел к вам человека знатного рода, но без карьеры и без протекции. Позаботьтесь о его судьбе. Он не настолько глуп, чтобы бегать за пустыми отличиями, но он хотел бы их заслужить. Посмотрите, что позволяет вам сделать ваше положение и что ваше сердце приказывает [168] вам сделать?” Я их оставил одних. Следствием этого странного свидания было удивительное счастие Нессельроде.

Его отправили служить под начальство ловких и строгих учителей, к старому Алопеусу в Берлин, к графу Штакельбергу в Гагу так, что когда обстоятельства и перемены привели Нессельроде в Париж под начальство князя Александра Куракина, лучшему и великолепнейшему вельможе, но к самому незначительному из посланников, секретарь посольства стал очень ему полезен и казался орлом Бонапарту, который желал иметь Куракина послом, зная его за глупца, и был сердит на секретаря за то, что он мешал ему; наконец, когда войны и время выдвинули маленького человечка, Император Александр, любивший окружать себя людьми без всяких связей и имевшими канцелярский навык, назначил его, к всеобщему удивленно, статс-секретарем по иностранным делам. Он женился тотчас же на дочери всемогущего министра финансов Гурьева. Так много удач, выпавших ему на долю в короткое время, покрыли его отличиями и осыпали золотом. Дойдя до вершины счастия, он выказал неспособность, заставившую его тут и остановиться, т.-е. некоторую нерешимость в переговорах, которую Император считал скромностью и которая погубила бы его при государе, не думавшем показывать вид, что все делается им самим.

Я могу привести поразительное доказательство этой скромности.

Когда по возвращении Бонапарта с острова Эльбы в 1815 году весь дипломатический корпус удалился из Парижа, я увидел, что, благодаря своему ничтожеству, я могу оказать неоценимую услугу Европе, важнейшие государи и министры которой находились еще в Вене, надо было остаться в Париже и выехать оттуда, только собравши все данные военного и политического характера, могущие осветить положение узурпатора. Я так хорошо исполнил свой план, что на двадцать второй день я отправился в Базель, очень хорошо осведомленный относительно всего того, что им важно было знать, и увозя сверх того секретаря брата короля, которого хотели расстрелять, и одного беглеца-гвардейского драгуна, которого меня просили спасти.

Из Базеля я отправил в Вену очень подробную записку, советуя союзникам не терять ни одной минуты и напасть на Наполеона со всеми находящимися в их [169] распоряжении силами. Впоследствии князь Меттерних и граф де-Мерси рассказали мне, что после прибытия моей депеши в Вену в 11 часов вечера, назначено было заседание конгресса и что в 2 часа ночи курьеры уже отправились к лорду Веллингтону и генералу Блюхеру с приказанием выступить. Я не ожидал для себя благодарности, тем менее вознаграждения со стороны Государя, недовольного мною за то, что в глазах Европы он был мне очень обязан, и это было так. Все другие монархи ожидали сигнала моего Государя, чтобы дать мне доказательства своей благодарности. Я думал, что Нессельроде, на которого я могу смотреть, как на свое создание, бывший в то время министром иностранных дел, должен был по крайней мере уведомить меня о получении моей депеши; но прошло уже 6 лет, и я еще все жду этого. Он знал, что Император поостерегся выказать мне свое удовольствие, и с этого времени счел своим настоятельным долгом не исполнять по отношению ко мне даже вежливых форм, принятых в обществе. Надо сказать, что Александр решил, что войска не должны выступать до тех пор, пока не прибудет его армия, но после получения моей депеши пришлось отказаться от этого плана. Он не простил одному из своих подданных того, что тот из гостиницы Трех Базельских королей начал битву при Ватерлоо.

Человек с характером понял бы, как важно было мое сообщение при этих обстоятельствах. Он говорил бы с Государем, как человек знатный и как министр. Но маленький человечек не делал этого и прятал свое сердце в карман, лишь только являлся к своему Государю.

Его отец впадал в другую крайность. Он говорил все, что хотел говорить, что только приходило ему в голову; а так как к забавной наружности он присоединял еще шутливую манеру обращения, то его колкие остроты и насмешки производили глубокое впечатление. Павел I, сильно осаждаемый своей женой, когда дело шло о Вюртембергской фамилии, приказал старому Нессельроде привести в порядок дела принца Людовика — своего шурина, который находился на прусской службе.

У него были дома во всех углах Берлина. Собрав все документы о них, Нессельроде не воздержался прибавить к ним еще один счет о расходах принца на сладости 2.000 экю. Понятен смех Императора и его министра и гнев Императрицы. Как было неприлично обессмертить государственной [170] уплатой издержки подобного рода, сделанные принцем, генералом, человеком 40 лет!

Императрица никогда не простила ему этого. Так как хитрый старик в молодости служил во Франции и долго жил в Париже, и так как затем он в продолжение нескольких лет находился в обществе Фридриха Великого и остряков, окружавших его, то он попадал очень метко, вот почему остерегались попасть ему на зубок. Я уверен, что в разговорах со мной, доверяя мне, он смеялся бы от всего сердца над блестящим и неловким положением своего сына. Но он появился на свет, когда его отец был уже в преклонном возрасте, так что последнему не удаюсь наслаждаться его успехами.

Его невестка — m-me Нессельроде была дюжей и высокого роста особой, так что казалось, что ее муж выпал у нее из кармана. Она была умна, воспитана, умела себя хорошо поставить по отношению к Императору Александру, охотно напускала на себя важный вид, который не подходил к мизерной наружности ее мужа, который, в обществе Императора и этой огромной женщины и среди высоких обязанностей своего звания сам собою напрашивался на карикатуру.

Я забыл передать очень остроумные слова старого Нессельроде.

Его обвиняли в нескромности в разговорах с Павлом I и хотели избегать его общества. ”Меня обвиняют”, сказал Нессельроде по этому поводу при случае очень громко, ”в том, что я передаю Его Императорскому Величеству все то, что я слышу, но я могу поклясться, что я еще никогда не слышал в этой стране чего-либо такого, что стоило бы передавать”.

Сообщ. Е. Шумигорский.

Текст воспроизведен по изданию: Из неизданных записок гр. Ф. Г. Головкина // Русская старина, № 1. 1915