ЖАН ФРАНСУА ЖОРЖЕЛЬ

ПУТЕШЕСТВИЕ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

В 1799-1800 гг.

VOYAGE A SAINT-PETERSBOURG EN 1799-1800

III.

Заметки о Петербурге. — Михайловский дворец. — Легенда. — Дома Шереметева, Разумовского, Чернышева, Орлова, Потемкина, Зубова, Строговова и Белосельского. — Академия художеств. — Музеи академии наук. — Исакиевский собор. — Гостинный двор. — Рыбные садки. — Иностранные магазины. — Книжная торговля. — Ученая обстановка русских вельмож. — Мальтийская церковь. — Продолжение описания Петербурга. — Масляница. — Светлая неделя. — Характер общественных увеселений. — Устройство бульвара на Невском проспекте.

Пользуясь продолжительным пребыванием в Петербурге, Жоржель собирал сведения о правительстве и политике России, а также и о лицах, имевших в ту пору влияние на государственные дела.

Собранный Жоржелем сведения начинаются с рассказа об основании Петербурга, с замечанием, что к концу ХVIII Петербурга становился одним из лучших городов во всем мире. Во время пребывания аббата в Петербурге, были еще в самых лучших и наиболее населенных частях города целые кварталы или совершенно пустые или застроенные только деревянными домами, но пустыри изчезали с каждым днем, даже в самых отдаленных местностях города. При нем строили казармы (измайловские) которые по своей архитектуре были как будто театральной декорациею. Затем следуют в книге Жоржеля подробные описания Зимнего дворца, эрмитажа, Мраморного дворца, Летнего сада и Михайловского дворца или замка. Ко времени приезда Жоржеля у этого дворца не была еще достроена большая лестница и приводились к окончанию работы по внутренней его отделке. В постройке этого дворца Жоржель находил смесь роскоши с безвкусием и по внешнему виду сравнивал его с бастилиею.

Упоминая, что вновь построенное здание названо Михайловским дворцом, Жоржель приводит следующий, слышанный им рассказ о причине такого названия.

«Один солдат, находившийся ночью на часах при Летнем деревянном дворце императрицы Елисаветы, клятвою удостоверил, что ему явился Михаил Архангел и приказал объявить Павлу I, чтобы он на этом месте построил церковь [244] во имя названного архангела. Явившись к императору, солдат повторил о бывшем ему явлении и Павел отвечал: «я послушаюсь св. Михаила», и тотчас же 10—12,000 рабочих принялись за постройку. Император приказывал ускорить ее, не желая жить долее в Зимнем дворце.

Далее аббат упоминает о домах Шереметева, на Фонтанке, а также Разумовского и Чернышева на Мойке, называя их такими произведениями архитектуры, на которых отражаются и богатство и изящество. Дом Чернышева был в ту пору куплен Павлом и подарен принцу Конде, почему на этом доме и была сделана из вызолоченных букв надпись: «Hotel de Conde». Как о замечательных зданиях Жоржель упоминает о домах князя Григория Орлова, князя Потемкина и князя Зубова. Дома эти в ту пору принадлежали уже казне. Жоржель упоминает о доме графа Строганова, в котором находилось множество редких и дорогих картин и эстампов, книг, произведений скульптуры и предметов естественной истории. Подобного рода собрание было и в доме князя Белосельского.

Аббат Жоржель посетил, между прочим, академию художеств. Он восхищался ее внешним видом, обширными залами, мастерскими и коллекциями по живописи, скульптуре, архитектуре и механике. В ту пору в академии находилось 200 учеников, собранных из разных мест империи. Они поступали в академию около десятилетнего возраста и оставались там на полном содержании от казны до 18-ти лет; каждый из них избирал специальное занятие соответственно своим наклонностям. По окончании курса, их отправляли в провинции, а лучшие из них получали казенные места. Жоржель хвалит содержание учеников, а также чистоту и порядок в академии, замечая при этом, что император Павел, занимаясь предпочтительно военною частию, не обращал особенного внимания на академию художеств.

В музеях академии наук аббат нашел не мало достопримечательных редкостей и там между прочим показывали ему крепко вделанный в стене небольшой шкаф, в котором в золотом массивном ящике хранился какой-то манускрипт с собственноручными помарками Екатерины II. Аббату показалось, что манускрипт этот был предметом особого почитания.

Затем в книге аббата идут описания: двенадцати коллегий, деревянного моста через Неву, памятника Петру Великому, здания сената и Исакиевского собора, который был в то время мраморный с вызолоченным медным куполом, хотя он и не был еще вполне окончена Стены, пилястры и колонны были сделаны из мрамора при императрице Екатерине II. Ко времени ее кончины две трети постройки этого храма были уже окончены. Но император Павел замедлил дело. Он приказал привезенные для этой церкви большие глыбы превосходного мрамора употребить при постройке Михайловского дворца, а собор доделывать из кирпича, который, для уподобления его мрамору, предполагалось покрыть стукком.

Особенное внимание аббата обратил на себя гостиный двор, — «русские лавки», — остающийся до сих пор в том же виде. Здание это было выстроено торговым товариществом, которому оно и принадлежало, в нем имели право торговать исключительно русские купцы, продажа производилась оптом и рознично. В этих лавках можно было найти все, что только угодно: и золотые и серебряные парчи и шелковые ткани, и полотна, разную железную утварь, золотые, серебряные и бриллиантовые вещи, картины, эстампы, книги, фарфор, фаянс, стеклянные изделия, тряпье, москотильные товары, ароматические травы, чай, шоколад, лекарственные травы, съестные припасы и мебель. Многочисленность и разнообразие этих лавок, говорит Жоржель, представляют для иностранца любопытное зрелище. Верхние и нижние галлереи гостиного двора служили местом приятной прогулки, не смотря на ненастную погоду. Лавки в гостином дворе были холодные и запирались в сумерки, чтоб не торговать при огне.

Рыбные садки, в особенности на Мойке, казались Жоржелю чрезвычайно странными строениями.

Кроме русских лавок, в многолюдных частях города, как рассказывает Жоржель, находились большие и богатые магазины, английские, голландские, италианские и французские. Товары выставлялись там на показ, но они были гораздо дороже, нежели в русских лавках. Французы торговали преимущественно модными [245] товарами и книгами, и обе этого рода торговли были чрезвычайно прибыльны. Французские книгопродавцы обогащались в Петербурге, продавая книги по невероятно высоким ценам, так как было весьма немного вельмож, даже из числа не отличавшихся ни умом, ни образованием, которые не имели бы у себя библиотек, составленных из прекрасно переплетенных книг, а также картинной галлереи и кабинета по естественной истории. Тщеславие заставляло вельможу тратить на эти предметы и очень часто он увеличивал свои долги из желания окружить себя такой ученой обстановкой, которая сделалась в Петербурге предметом роскоши и многие стыдились отказаться от нее. Вообще, замечает Жоржель, с уверенностию можно сказать, что русские вельможи не уступают никому в Европе в роскоши, вкусе и в изысканности стола и домашней обстановки. Их громадные доходы и наклонность делать долги дают им возможность удовлетворять их желания.

Продолжая описывать Петербурга, Жоржель упоминает о построенной императором Павлом католической церкви мальтийского ордена. В этой церкви особенного внимания заслуживало место, предназначенное для императора, как для великого магистра. Место это находилось под балдахином, шитым золотом.

Далее в книге Жоржеля идет описание петербургских рек и каналов, и оказывается, что уже в ту пору вода из каналов, в особенности из Мойки, была мутная, грязноватая, нездоровая и неприятная на вкус; это происходило от того, что в канавы сваливались и сливались все нечистоты из соседних с ними домов. Для питья воду эту кипятили и вливали в нее уксуса.

Аббату Жоржелю привелось видеть как справляли в Петербурге масляницу. В ту пору гулянье устроивалось на Неве, напротив Смольного монастыря, где народ веселился каждый день, лавки в это время закрывались, мастеровые переставали работать, толпы народа валили на гулянье, кто пешком, кто в санях, туда ехали и богатые и знатные, там показывался и двор в блестящих экипажах, там были шуты, дававшие представления на подмостках, канатные плясуны, торговцы съестными припасами, там разбивались палатки, в которых можно было и поесть и выпить. Главным же увеселением и знати и простого народа были ледяные горы, около которых ездили шагом кареты в пять, в шесть рядов, а порядок на гулянье поддерживался конными и пешими солдатами. Император, императрица, великие князья и великие княжны с большою свитою раз или два приезжали на это гулянье.

О препровождении святой недели у Жоржеля встречаются следующие заметки:

Святая неделя сопровождается развлечениями другого рода: во все продолжение ее отлично едят, пируют и веселятся. Разодевшись по праздничному, жены и матери семейств и их дети отправляются на обширную площадь, находящуюся в центре города, на левой стороне Невы. Там бывают комедианты, лавки с съестными припасами и горячими напитками, качели разного рода. Туда каждый день приезжает знать в блестящих экипажах и шагом разъезжает по площади по целым часам вокруг качелей. Здесь видел Жоржель императрицу и великих княжен в парадных экипажах и императора верхом в сопровождении наследника престола и многочисленной свиты.

«Я замечал — говорит Жоржель — что русские, хотя в отдельности каждый из них имеет веселую физиономию, предаются удовольствиям без радостного крика и без тех движений, который выражают увлечение: трудно, кажется, согласить их необузданную охоту к потехам с тою степенностию и тишиною, который бывают в это время».

Говоря за тем о петербургских улицах вообще и о Невском проспекте в особенности, Жоржель рассказывает, между прочим, что во время его пребывания, среди самой жестокой зимней стужи, Павел I приказал устроить на этом проспекте бульвары из четырех рядов деревьев для прогулки пешеходов. Эти бульвары шли на протяжении от Мойки до Фонтанки. Для исполнения его воли, сажали деревья с ветвями вышиною от 15 до 20 футов, их выкапывали и пересаживали с корнями и с мерзлой землею, из которой они были взяты. Ямы, в которые сажали деревья, были вырублены топорами на значительную глубину от 4 до 5 футов, и что бы оттаяла земля в них разводили костры. Ежедневно 10,000 работников занимались этим делом, наблюдение над которым было поручено наследнику престола, и спешили из всех сил, [246] чтобы окончить эту работу ко дню, назначенному императором, и срок на исполнение которой был дан всего в тридцать дней. Воля государя была исполнена в точности и он в сопровождена огромной свиты отправился верхом посмотреть этот бульвар. В особенности же аббата поразило то обстоятельство, что в конце мая ему самому удалось прогуливаться под лиственною тенью новопосаженных деревьев. Пересадка деревьев была произведена частными предпринимателями по 15 рублей с каждого дерева и они обязались в течение трех лет заменять пропадавшие деревья новыми.

Наблюдательный Жоржель обращал внимание решительно на все, на способы постройки петербургских домов, на материалы для крыш, на устройство мостовых, на телеги для возки тяжестей, на извощиков и т. д.

IV.

Религия русских. — Веротерпимость. — Отзывы Жоржеля о нашем духовенстве. — Образ правления. — Население России. — Ее естественные богатства. — Основы ее могущества. — Замечание о должности великого канцлера. — Министерство иностранных дел. — Управление им Ростопчина. — Вице-канцлер граф Панин. — Отношения его к Ростопчину. — Коварство этого последнего с генералом Дюмурье. — Военная коллегия. — Войско. — Прекращение вызова иностранных офицеров.

После описания Петербурга, Жоржель переходить к суждению о религии русских. Мы уже предварили наших читателей, в каком смысле должен отзываться об этом предмете аббат Жоржель как католик и иезуит. Церковь нашу он считает схизмою и говорит, что два главные заблуждения этой схизмы заключаются в том, что она отрицает главенство и право верховного суда папы по всем делам христианства, и во вторых, что она не признает исхождения Св. Духа от Отца и Сына, но только от Отца. Петр I — говорит аббат — вступив на престол, исповедовал всенародно веру своих предков, но тем не менее считал нужным в государственных видах допустить терпимость всех религий. Преемники его следовали этому примеру.

О священниках наших Жоржель отзывается очень неблагосклонно, говоря, что они отличаются крайним невежеством и соблазнительным поведением. Хотя они — продолжает Жоржель — напиваются до пьяна и дерутся с своими прихожанами, но все же имеют большое влияние на умы своей паствы, которая не обращает внимания на то презрение, какое оказывают им, когда они не бывают при исполнении своих обязанностей. Духовенство находится в полной зависимости от императора и в проповедях своих внушает слушателям уважение и слепое повиновение его воле. Случалось в войсках, что развратные священники, презираемые лично, и офицерами и солдатами, успевали во дни сражений внушать такую храбрость, которая заставляла пренебрегать и опасностию и смертью. Полковые священники обходят ряды войск с крестом в руках, разрешают всех от грехов и обещают, во имя Бога, Богородицы и св. Николая, вечное блаженство тем, которые погибнут смертью храбрых с оружием в руках. В таких случаях каков бы ни был образ жизни самого священника, в нем видят только служителя Божия, отверзающего райские двери, от этого-то и происходит неустрашимость русских солдат.

Священники редко показываются в обществах, где они не пользуются никаким уважением и живут только между собою. Но когда они отправляют богослужение, то почитание к ним доходит до крайних пределов: у них цалуют руки и полы их одежды. Требы, исправляемые ими на домах, доставляют им значительный доход.

К этому аббат прибавляет, что ему приходилось слышать от одного католического духовного — человека, вполне достойного и уважаемого при дворе, и которому очень многое было хорошо известно — что среди русских митрополитов и епископов есть люди чрезвычайно образованные и ведущие безукоризненную жизнь. Они в разговорах своих с упомянутым католическим духовным лицом говорили, что с своей стороны содействовали бы, очень охотно присоединению греческой церкви к римской, если бы только на счет этого было выражено желание императора. [247]

Нет ни одного государя, который властвовал бы на таком необъятном пространстве. Но к счастию Европы и Азии, пространства азиятской России не населены так, как пространства европейской России и во всей империи считается только от 33 до 34 миллионов жителей. Собственно европейская Россия составляет силу империи и заключает в себе главную часть населения всего государства. Азиатская же Россия, если не принимать в расчет больших торговых городов, каковы: Тобольск, Иркутск и Оренбург, представляет только рассеянные, то здесь, то там, хижины звероловов и рыболовов, а также кочевых казаков и калмыков, среди которых Россия набирает свои иррегулярные войска. В этих странах водится множество диких зверей, доставляющих меха; там же лежат обширные пастбища для маленьких неутомимых лошадей, а также находятся золотые и серебряные прииски, доставляющее значительный доход и изобильные рудники меди и железа, наконец леса, пригодные для постройки кораблей и пеньки для приготовления канатов и веревок. В этих местах при Екатерине II начали устроивать многие города, но не успели окончить этого предприятия. Если — замечает аббат Жоржель — император найдет средства, чтобы построить там города и увеличить постепенно население, то со временем Россия будет в состоянии предписывать законы и Европе и Азии.

Само собою разумеется, что от заезжего иностранца, хотя и очень наблюдательная и любознательного, нельзя ожидать верных и точных сведений о системе нашего государственная управления, особенно если принять в соображение, что в ту пору, когда аббат Жоржель находился в Петербурге, даже русский не мог иметь под рукою таких материалов, которыми бы он мог руководствоваться в данном случае.

По этому нет ничего странного, что Жоржель в затруднительных для него вопросах должен был прибегать к собственным своим соображениям и измышлениям. Так, например, он пишет, что при Петре Великом была учреждена должность великого канцлера, который был первым и главным министром, имевшим надзор за всеми коллегиями или департаментами. Между тем преемники Петра Великого стали опасаться, чтобы такая обширная власть, сосредоточенная в руках одного лица, не перешла в силу, которая могла бы посягать на их права, поэтому они оставляли должность великого канцлера не занятою и присвоенную ему первоначально власть раздробляли между несколькими лицами. Почему и в настоящее время, при Павле I, — замечает Жоржель, — нет великого канцлера, а каждый департамент, или коллегия имеет особого начальника, который непосредственно занимается с государем.

Относительно должности генерал-прокурора Жоржель говорит, что должность эта соответствует собственно должности министра юстиции, и лицо, занимающее ее заведует всею гражданскою частию в империи. Это чрезвычайно высокий и важный пост. На генерал-прокурора возложено исполнение законов и высочайших повелений, а также наблюдение за решениями и распоряжениями сената. В течение шести месяцев звание генерал-прокурора переходило к двум лицам, да и вообще — прибавляет Жоржель — в настоящее царствование чрезвычайно часты, как быстрый повышения, так и неожиданный падения.

Министерство иностранных дел, поручаемое издавна вице-канцлерам, было — как пишет Жоржель — вверено молодому камергеру, сперва изгнанному, а потом снова вошедшему в милость. Сведения его не обширны, но он тонок, находчив, проницателен и хитер. Он занял это место, не имея никакого понятия о [248] дипломатии, но его изворотливость нравилась Павлу, и это качество заменяло в нем отсутствие необходимых познаний. Такое лицо был граф Ростопчин. Чтобы сосредоточить в себе самом все министерство он держался какой-то таинственной политики и внушил Павлу I какой-то особый образ действий в сфере дипломатии. Ни один посланник, или иностранный министр не входил в прямые сношения с министром и даже сам министр иностранных дел не давал им никогда аудиенции. Напрасно было бы просить личных объяснений с графом Ростопчиным и в случае надобности приходилось обращаться к вице-канцлеру, который докладывал министру, а этот последний императору. Ответ же императора сообщался через министра вице-канцлеру, который и передавал его посланнику.

Во время нашего пребывания — говорит далее Жоржель — вице-канцлером был граф Панин, племянник того Панина, который при Екатерине был главным и самым доверенным ее министром. Он был человек прямой, откровенный, честный и чрезвычайно заботливый о доброй славе своего государя. Он отличался умом, познаниями, проницательностию и тонкостию без коварства, он был прежде русским посланником в Берлине, откуда и был вызван на должность вице-канцлера. Все посланники и министры хвалили его честность, и прямоту и он часто не сходился в своих мнениях с министром. Далее в подобных случаях и при том по самым важным делам он не имел нрава сообщать свое мнение непосредственно императору, но должен был сделать это чрез министра.

По поводу таких отношений Жоржель рассказывает следующий случай:

«Однажды по какому-то важному делу между Ростопчиным и Паниным произошло разногласие. Панин, видя, что никакие убеждения не действуют на министра, просил его довести свое мнение до сведения императора. Граф Ростопчин отказался исполнить это. По крайней мере, сказал Панин, вы не откажитесь представить государю мою записку по настоящему делу, так гак она касается общей для нас его славы. Ростопчин продолжал упорствовать. Между тем Панин, как вице-канцлер, не имел возможности без особого повеления императора, объясняться с ним ни письменно, ни словесно. Поэтому, возвратившись домой, он отправил свою записку прямо к государю, приложив к ней и просьбу об отставке. С подачей этой просьбы, он становился в ряды обыкновенных подданных, имеющих право непосредственно обращаться к государю. Павел I похвалил поступок Панина и убежденный доводами его записки, склонился на его сторону. Он отослал обратно просьбу его об отставке, и выразил ему свое особенное благоволение. С этой поры, добавляет Жоржель, оба сановника хотя и относились один к другому и осторожно и холодно, но тем не менее личные их отношения не отражались уже на ходе государственных дел.

В свою очередь граф Кобенцель передавал Жоржелю, что он несколько раз добивался свидания с Ростопчиным, но никак не мог попасть в его кабинете, так как его постоянно отсылали к вице-канцлеру. Это он объяснял неподготовкою Ростопчина беседовать глаз-на-глаз с чужими людьми о важных делах, и Ростопчин, уклоняясь от приема посланников, тем самым старался скрыть свою неопытность по дипломатической части.

Главною способностию Ростопчина Жоржель считал уменье его выведывать от каждого все, что ему нужно было узнать. В таких случаях он пускал в ход, и любезности, и вежливость и предупредительность и, по-видимому, вдавался в полную откровенность, все это делалось для того только, чтобы вкрасться в душу человека и когда Ростопчин достигал [249] своей цели, то он уже не обращала на доверившееся ему лицо никакого внимания. Как например чрезвычайная вероломства Ростопчина, Жоржель указывает на отношения его к известному французскому генералу Дюмурье, вызванному императором Павлом в Петербурга в 1799 году. Ростопчин успел выведать у Дюмурье план войны и затем, опасаясь влияния Дюмурье на Павла, повел дело так, что Дюмурье получил предложение выехать наскоро из Петербурга, не удостоившись даже отпускной аудиенции у императора, а между тем, не смотря на свои интриги против Дюмурье, Ростопчин постоянно любезничал с ним.

«Над военным министерством — пишет Жоржель — начальствует собственно император, главная забота которого состоит в том, чтоб организовать многочисленную и храбрую армию. Управление делами этого министерства вверено так называемой военной коллегии, состоящей под председательством фельдмаршала и разделенной на несколько отделений. Из этой коллегии выдаются указы, касающиеся армии. Помещается она на Мойке в обширном здании.

Русское войско состоит из 600,000 человек, не считая множества иррегулярных войск. К регулярным войскам принадлежат: артиллерия, кавалерия, драгуны и гусары, иррегулярный войска составляют: красные и голубые казаки, которых называют донскими, и калмыки. Пехота, кавалерия и драгуны одеты в темно-зеленые мундиры и различаются между собою по цвету воротников, обшлагов и отворотов; мундиры кавалерии разных цветов: кирасиры носят белые мундиры и различаются по полкам цветом воротников, обшлагов и отворотов, гусары одеты в красные, голубые или белые мундиры.

Русское войско стоит казне очень недорого. В России нет вербовки и каждый русский родится солдатом. Каждая провинция комплектует полки, отнесенные на ее счет. Коль скоро русский попадаешь в военную службу, он прощается на веки с родными и домашними, так как делается солдатом на всю жизнь. Когда же он, по старости, болезни или за ранами, не в силах продолжать службу, его причисляют к инвалидам, содержимым на счет тех же провинций, которые выставляют солдата.

В прежнее время вызывали на службу иностранных офицеров, которые были очень полезны для организации и обучения армии. Но Павел I не пожелал иметь иностранных офицеров и надеется найти в своих обширных владениях людей, на столько храбрых, образованных и опытных, что они в состоянии будут дополнять то, чего не доставало русской армии в былое время».

Е. Карнович.

(Продолжение в следующей книжке).

Текст воспроизведен по изданию: Аббат Жоржель в России (1799-1800) // Древняя и новая Россия, № 7. 1878