Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

УВЛЕЧЕНИЕ ПОЭТА.

(К биографии князя И. М. Долгорукова).

1793-1796 гг. 1

1793 году в г. Пензу был назначен вице-губернатором бригадир князь Иван Михайлович Долгоруков. Он был женат, имел детей и любил свое семейство. Но в тот век, в век чувствительности и романических приключений, он считал необходимым влюбляться и в чужих жен. В Пензе предметом его страсти была супруга пензенского предводителя дворянства, коллежского ассесора Улыбушева.

«Об этой даме, — пишет М. М. Попов 2, — должно сказать то же, что и о князе. Она не была ветреною, любила мужа и своего ребенка, но увлекалась духом времени. Она была еще молода и прекрасна, а он (князь И. М. Долгоруков) был уже в летах и некрасив лицом: имел безобразно выдавшуюся нижнюю челюсть и отвислую губу». Но сила ума, таланта и любезное обращение увлекли молодую женщину, и она страстно влюбилась в князя Долгорукова.

Вице-губернатор и предводитель дворянства были сначала очень [72] дружны между собою, и князь Долгоруков часто посещал Улыбушева. Вскоре последнему стали подозрительны отношения Долгорукова к его жене, и между супругами произошли такие несогласия, что Улыбушев принужден был оставить жену свою и удалиться из деревни, полученной ею в приданое и в которой они прожили девять лет со времени их брака. Долгоруков продолжал посещать Улыбушеву, а во время разлуки влюбленные переписывались между собою:

«Que je souffre, mon coenr, d'etre oblige de retourner sur mes pas 3, — писал князь Долгоруков 12-го апреля 1794 г., — но дороги, воды, словом все стихии, кажется, противятся нашему ныне свиданию, которое должен я отложить до мая, надеяся, что тогда дороги будут лучше и больше мне возможности будет к вам доехать. Que je suis oblige, mon incomparable ami, pour toutes les lettres, qui parviennent de toi; comme elles m'ont ravi! 4. Ты должна уже теперь чувствовать, сколь не лестно я тебя люблю и сколько утешительна для меня каждая твоя строчка. Только в одном из твоих писем увидел я, к истинному моему сожалению, один твой qui pro quo 5 насчет моих выражении, то есть l'amour et la nature 6. Ах, милая и неоцененная моя Лизынька, как ты могла одну минуту в таком смысле принять мои слова, в каковом они тебе показались! Нет, не к тому я речь клонил, чтобы привесть тебя в измену et pour alarmer votre vertu 7. Ах нет, верь, что твоя добродетель всегда для меня пребудет вещь освященная. Не того роду пламень оживотворяет мою душу, который бы позволил мне заниматься мыслями, чести твоей предосудительными. Любить тебя страстно, уважать с подобострастием, слепо повиноваться во всем, почитать с трепетом и в виде бога моего, тебе всечасно служить и поклоняться — вот качество моей к тебе страсти, вот одна и сладкая чувств моих пища! А сказал я, l’amour et la nature nous unira 8 потому, что не свечи влекут нас и не связывают никакие клятвы Богу, пред престолом брачным воссылаемые от супругов, но любовь и глас природы, то есть связь и сила чувств, природою в сердца наши возлагаемые, нас соединяют теснейшими узами, кои никогда не разорвутся. Вот что я хотел сказать, мой друг, и когда ты сии слова точно в такой же силе поймешь, то ты увидишь, как был я далек от других всяких помышлений, как тех, кои [73] имеют начало в благородных расположениях души, et non dans les simples sensations animales 9. Еще я заметил из письма твоего, моя душа, что я сделал преступление самое невольное. Ах, для чего ты прежде мне не открылась, что ты еще довольно сильно любишь своего мужа, чтобы не хотеть с ним развестись? Для чего ты скрыла от меня, что ты его не ненавидишь? Я думал, что он, своими поступками, произвел совершенную в тебе aigreur, haine, aversion 10, и в этих мыслях я старался привести и склонить все обстоятельства к разводу вашему, считая тем устроить твое же благополучие. Но когда он еще тебе мил, a titre d'epoux, a titre de pere d'un enfant, que vous aimez 11, то на что было разводиться? Жаль, что я ранее сей тайны не сведал! Не подумай, чтобы все мои сии рассуждения вкрадывались от ревности. Нет, я уверен, что ты меня больше его любишь; но все, когда он хотя мало был тебе сносен, и когда я вникаю в твои теперешние мрачные мысли, то вижу, что мы все несчастие тебе, тем разводом составили.

«Я на почте ничего вчера к тебе не писал, потому что чаял сам с тобою увидеться, но вотще такие надежды меня питали.

«Ты страшишься, мой друг, моей перемены, оттого, что комедию будем играть. Нет, не страшись; отдай мне больше справедливости: не токмо на театре, ниже в собраниях целого света, не токмо Мнила, но ниже какая женщина не в силах будет отвлечь мое сердце от тебя и скинуть с меня те легкие и дорогие цепи, какие ты одна в моем нынешнем положении могла и умела на меня накинуть. Тебе дано было судьбою все сердце мое себе присвоить, отняв его даже у тех, кои на оное от начала мира имели право по всем законам. Так не страшись ни чьих прелестей: никакие красоты Лизыньки моей в глазах моих не превзойдут. Надобно мне вам сказать теперь довольно смешную сплетню городскую. У нас есть золотарь, которому я заказал для себя к празднику три кольца, и из них два в светлый праздник были на мне, а третие я подарил жене. Что же? Один человек из мужчин, приятель еще мне, вдруг говорить, что я одно кольцо заказал для вас и к вам будто отправил. Какова вам покажется эта штучка? Я ужасть как тому смеялся!

«Посылаю вам письмо, которое я на сей почте от Вельяшева получил. Напишите ко мне, Бога ради, как мне теперь к вам писать, когда вы будете в Ивановку, через кого и каким образом: [74] ибо я без писем твоих, ангел мой, жить не могу. Чего бы я не дал, чтобы тебя видеть и расцеловать? Ах, друг мой, нельзя любить больше, как я тебя люблю! В естестве нет сильнее моей страсти. Прости, моя душа, будь здорова и, сколько можно, покойна. Не забывай меня, люби много и столько, сколько я тебя люблю. Пиши чаще, пиши, что ты меня любишь, что ты меня обнимаешь. Матушка, жизнь моя, бог мой; как воображу, что я в твоих объятиях, то я вне себя. Друг мой, бог! Чем мне еще назвать? Голубушка, душа моя! Обнимаю тебя сто раз, заочно; ноги твои целую, глаза, руки. Словом, я не помню сам себя; вижу тебя всякий день во сне; словом, нет той минуты, в которую бы я не видал тебя. Еще тебя целую, сто, сто, сто и миллион раз. Adieu, mon ange, mon tout, mon Dieu 12 и все, что милого в тебе. Прощай».

«Бог один видит, что я? — отвечала Е. Улыбушева князю Долгорукову 14-го апреля 1794 г. — Письмо распечатано; приложено Вельяшево 13; а впрочем нет ни слова. Я теряюсь в моих мыслях. Извините, что я не могла удержать стремления, дабы вам ничего не сказать, но волнение выше моих сил. Ах, что я? вне себя, не знаю, чем кончить мои смущенные мысли! Я, верно, презрена; верно, забыта! Простите, ах, простите несчастной, что она еще так дерзка, что вас обеспокоивает своим письмом. Припишите к моему отчаянию, к отчаянию беспредельному. Но почто я заблуждалась? Мне-ль, несчастному творению, чувствовать какую отраду, не только счастие быть вами... Ох в каком стеснении находится грудь моя; в каком волнении, душа моя! Я не знаю, что я и чем все сие кончится? На что мне после оного жизнь, на что? А вы еще советоваете продолжать уведомления о здоровья. Нет, не ожидайте, не мучьте меня оными требованиями. Забудьте, что существует несчастная и преданная вам. Ах! забудьте. Я все силы употреблю сложить бремя отягощающей жизни моей. Да, может, смерть, спокойствие всем злополучным, и меня приведет к тихому пристанищу. Я уеду через пять дней домой; уеду, погребу себя там и в мае не буду вас здесь видеть. Обстоятельствы претят. Да хотя я на prejuges (предрассудки) очень мало гляжу, но зачем мне быть, зачем? Должно стараться преодолевать себя. Вот что мне осталось делать. Но могу-ль сие сделать, в моей ли то воле? Ах, на что, на что вы дали повод открыть мои чувствы? Или на то, чтобы гордиться и смеяться оным! Смейся жестокий, утешайся неблагодарный! Но со всем тем знай, что я тебя люблю. Если тебе надобно, я всему свету сказать оное готова. Угодно-ль [75] вам оное, я готова. Ах, князь, que faites vous (что делаете вы)? Какое вы сердце пронзаете? сердце столь много любящее вас. Вы ехали, но правда-ль оное? Ехал, a 14 строчки нет. Avez (vous) recu mes lettres 15. Меня все в страх и в трепет приводит. По крайности, из жалости, выведете ли меня из сего адского положения; уведомте, в ваших ли руках письма мои, qui j'ai eu la hardiesse d'envoyer avec се meme homme? 16 Прощайте, прощайте. Если вы все те же (но нет, на что мне еще себя льстить, на что? я то предвидела из последнего письма), то конечно я буду виновата, что это пишу. Тогда, en vous embrassant, je vous prie me pardonner 17. Если ж так, как я думаю, то свершилась моя совершенно несчастная участь, но знайте, я не умею чувствовать et aimer (и любить), как все. Доказано то будет опытно (опытом), сколько страсть моя к вам велика. Может, чувствительность и заставит раскаяваться, но то будет поздно. И тогда-то увидите, что я, при всех малых достоинствах, имела бесподобно тебя любящее сердце. Ах! а если любишь, quel bonheur pour ta Lise: je pleure, je sanglotte 18. И так я тебя не увижу. Ах, что я? я буду употреблять все силы еще дней 8 быть здесь. Но на что оное? право, сама не знаю. Но могу-ль, смею-ль еще en idee vous embrasser, vous serrer contre mon coeur? Oh, que le mien d’une seule idee palpite 19. Думая тебя увидеть, всю ночь ныньче не спала. Вот он будет; chaque petit bruit me faisait tressaillir de joie, c'est lui voila, c'est lui 20! Но, что последовало? И так я не увижу бога моего, не увижу души моей, je ne l'embrasserai pas, mes 21 yeux ne se rencontront pas avec les siens 22 еще месяцев семь! А разлука, разлука какие следствия выведет? И последнюю жалость искоренит из сердца! Adieu, mon prince, adieu. Puis-je vous nommer encore mon ami, mon intime ami? Adieu, mon prince 23? Ах, что я? я вне себя, не знаю, что писать! Voila le sort de la pauvre Lise 24 плакать и мучиться! Но хотя [76] в последний раз дай мне свободу сказать, что ты будешь иметь прекрасней, достойней, любезней, нежели Лизынька; но кто бы мог так тебя любить, как она, мог бы столько боготворить верно нет. Моя любовь безмерна и страданиям нет конца! Ох, друг мой, за что ты меня так мучишь? Жизнь моя! Кинувшись на шею к тебе, прижимая тебя к груди моей, прошу я: одно слово, одно, что ты меня любишь, сделает меня счастливой. Скажи его, друг мой, скажи! утешь свою подданную, воскреси рабу свою, дай жизнь a votre amante, dites que je vous aime 25. Или научи как вырвать пламя из недра сердца моего. Друг мой, погляди на меня: не стыдно-ль тебе, что ты так меня растиранил? Что вам препятствовало прибавить, хотя в том же письме, по-французски, что... О, моя душа; но все тебя целую, все обнимаю, un million de fois je yous embrasse (миллион раз вас целую). Если б я могла надеяться, что ты в мае ко мне будешь; но нет; ох нет, не будешь. Или б в субботу на будущей неделе; я б бросила все и здесь осталась. Но все тебе, нельзя. Votre attachement (твоя привязанность) когда и казалась деятельною, то все с рассудком, а в моей все потеряно. Тебя любить, обожать — вот одно рассуждение, вот одна мысль. — Adieu, ingrat 26! Друг мой, обойми меня. — Ах, как мне горько! поцелуй меня».

Оба письма попали в руки Улыбушева, и он, снося терпеливо разлуку с женою, не мог перенести своего бесчестия, внушившего ему мысль о мщении. Приехав в Пензу, предводитель дворянства отправился в дом князя Долгорукова для объяснений, но там ему сказали, что князь уехал в казенную палату. Оскорбленный муж стал у подъезда палаты. По окончания присутствия, И. М. Долгоруков сходил по ступеням крыльца, когда Улыбушев, упрекая его в соблазне жены, нанес ему несколько ударов «толстою натуральною тростью» и обещал застрелить его. Тогда еще продолжались холода, на князе была медвежья шуба, которая и приняла на себя удары. Но шуба защитила только от боли, а не от стыда, и весь город насмешливо заговорил о пострадавшем любовнике. Князь Долгоруков жаловался пензенскому генерал-губернатору Ступишину, но тот, имея какие-то личности с вице-губернатором, не принял никаких мер к задержанию Улыбушева и даже не дал подорожной нарочному, которого Долгоруков хотел отправить с жалобою о нанесенном ему оскорблении к императрице и генерал-прокурору Александру Николаевичу Самойлову.

Между тем, вечером 6 го июля 1794 года, Улыбушев приехал [77] в дом князя Долгорукова с двумя верховыми служителями, имевшими, для большей угрозы, по паре незаряженных пистолетов, и требовал, чтобы его допустили к князю. Встретив сопротивление со стороны людей последнего, Улыбушев разбранил его и, угрожая застрелить при случае, уехал из города. Князь Долгоруков послал к генерал-губернатору просить стражу для личной безопасности, и в доме его была поставлена команда.

Императрица Екатерина II чрезвычайно разгневалась, узнав, «что такой безобразный поступок в губернском городе, в покоях присутственных мест, произошел», и приказала Самойлову послать нарочного для исследования происшествия на месте. Улыбушева повелено было немедленно отыскать, где бы он ни скрывался, и доставить в Пензу, а по окончании следствия в С.-Петербург. Все это приказано было сделать безотлагательно, «ибо, — писал Самойлов Ступишину, — высочайшая воля есть, чтобы сие обстоятельство, со всевозможною поспешностью, в ясность приведено было».

Для производства следствия был отправлен экзекутор 2-го департамента Сената, Казнаков. Улыбушев сознался с своих поступках, обвиняя князя Долгорукова в преступной связи с его женою. Князь, напротив, объяснил, что никакой связи не было, и что он принимал только одно дружеское участие в судьбе ее, зная все неприятности и даже побои, которые она терпела от своего мужа. В свое оправдание Долгоруков приводил то, что все свидания с Е. Улыбушевою происходили или при муже, или же при ее отце, артиллер и капитане Мошкове. Последний подтвердил справедливость показаний князя Долгорукого и прибавил, что дочь свою, ради претерпеваемых ею от мужа побоев и расточения большей части ее имения, брал к себе раз десять; но потом возвращал по просьбе Улыбушева, обещавшего, что впредь он с нею так поступать не будет. Улыбушев был предан уголовному суду. Производство дела шло весьма медленно, и Долгоруков несколько раз обращался с жалобами, что суд старается затянуть дело.

8-го октября 1795 года он писал императрице:

«Всемилостивейшая государыня!

«Год слишком уже тому, как получил я тяжкое и поносное оскорбление от руки Улыбушева. Я тогда же пролил слезы мои и жалобы пред тобою. С высоты своего престола повелела ты исследовать мое оскорбление; оно исследовано. Повелела учинить суд над врагом моим, но тщетно до ныне об окончании оного я просил и жаловался. Глас горести и нищеты, кроме тебя самой, великой монархини, никому не внятен. Подсудимый из Петербурга прибыл в Пензу после высочайшего вашего императорского величества указа [78] чрез четыре месяца Суды приговоры над ним учинили: уездный от дня явки его в три месяца; верхний земский — в два, а уголовная палата еще никакого. Сила приговоров нижнего и среднего мест соответствуют столь благотворительному в пользу подсудимого промедлению, между тем он в полной свободе насыщается поношением моим, а я страдаю другой год под игом тяжкого сокрушения. Год, краткий миг в счастии, есть несносный век в печали, и сия ли одна грызет мое сердце?

«Со времени столь несчастного судьбы на меня наслания, два раза торжествовала Россия: 22 сентября, — день великой и святой, августейший памятник Божия о ней благопромышления; два раза рука твоя, нескудная в щедротах, обогащала сынов Российских знаками ордена, крестившего некогда издревле предъуготованное тебе достояние. Жаркое мое о сохранении, о приращении малой части сокровищ твоих, мне вверенных, попечение, льстило меня высочайшего твоего внимания; но суетна бе моя надежда. Начавшие служить позже меня в звании моем отличались; а я, Богом и тобой забытый, отринут был от престола твоего. Где ж найду я ранам моим уврачевание? Чье предстательство сильно меня восставит? От кого премилосердая Екатерина отвратила лицо свое, тому — жизнь предверие ада, а свет — геена зол.

«Услыши убо ныне паки, премудрейшая из владык монархиня, глас моления моего, и вопль мой к тебе да приидет. Преклони ухо твое, стенанию напаствуемых всегда отверзстое, к воздыханиям моим сердечным, сотвори суд обидевшему, даждь правду обидимому. Ты, внушением Божиим различающая заблуждение с преступлением, не помяни греха моего, ежели токмо ослепление сердца есть грех, побеждающий твое милосердие. Но в том, что я коварству непричастен, что мерзостных искушений не познал, приими ты днесь, приими как Бог, испытующий сердца и утробы, непорочную мою клятву. Тебе поведая все правды моя, не утаил бы и неправды, аще бы душа моя их вмещала. Просит ли суда в чернотах обличаемая совесть, а я о нем молитву дею; милующая же врага моего медленность в решении дела, не сильнейшее ли вины его обличение? Есть ли же не пришел час воли твоей отмстить нанесенное мне оскорбление, есть ли Всевышний, отняв у меня заступление твое, всего в мире меня лишает, то яви последнюю со мной щедроту, — предай огню сии слезные строки, дабы враги мои, увидя, что я в чаянии моем посрамлен, не вознесли кичливых глав своих и не рекли: оставила его Екатерина — принесем его в жертву злобам нашим».

В 1796 году последовало решение Пензенской палаты уголовного суда, по которому Улыбушев был приговорен к лишению чинов, [79] дворянского достоинства и к ссылке в Сибирь на вечное жительство. Но у него нашелся защитник Александр Салтыков, когда-то служивший вместе с генерал-прокурором Самойловым. В письме своем Салтыков доказывал, что палата приговорила Улыбушева к наказанию выше вины его, и что, вообще, судьи оказали большое пристрастие. Имело-ли это письмо какое-либо благодетельное последствие, а также, чем кончилось все это дело, и какова была дальнейшая судьба Улыбушева, к сожалению из дела не видно. Князь же Долгоруков в том же 1796 году был переведен старшим членом в московскую соляную контору.

С отъездом его из Пензы дело это не замолкло и долго сохранялось в памяти пензенцев. Подлинный письма были при деле и копии с них переходили из рук в руки. В исходе XVIII и в первом десятилетии XIX века образованность в губерниях была уделом только небольшого числа людей, преимущественно высшего дворянства. Поэтому письма князя Долгорукова и Улыбушевой, по слогу своему, были редким явлением в обществе. Осуждая платонических любовников, указывая на письма, как на доказательство того, что женщин учить грамоте не следует, пензенцы, тем не менее, читали письма с любопытством и удовольствием. С тех пор прошло более ста лет. Князь Долгоруков и Улыбушева давно умерли. История их любви сохранила только значение романа, который тем более интересен, что не вымышлен и составляет черту из биографии одного из выдающихся тогдашних поэтов — князя Ивана Михайловича Долгорукова.


Комментарии

1. Среди множества дел Московского архива министерства юстиции, имеющих юридическое и историческое значение, встречаются и такие дела, которая весьма важны в бытовом отношении. Они рисуют перед нами общественную жизнь наших предков, особенности их характера, привычки и взаимные отношения. К числу таких дел относится и дело за № 298, из связки по производству генерал-прокурора, из которого и извлечен рассказ, предлагаемый вниманию читателей. — Ред.

2. В своих заметках, находящихся в распоряжении редакции «Русской Старины».

3. Сколько стражду я, сердце мое, что должен назад возвратиться.

4. Сколько обязан я тебе, мой несравненный друг, за все письма, от тебя полученные, сколько они восхищали меня!

5. Одну двусмысленность.

6. Любовь и природа.

7. Чтобы опечалить твою добродетель.

8. Что любовь и природа соединит нас.

9. А не в простых чувствованиях, свойственных животным.

10. Неудовольствие, ненависть и отвращение.

11. В качестве супруга, в качестве отца, имеющего дитя, которое вы любите.

12. Прощай, мой ангел, прощай все мое, бог мой.

13. To есть: письмо Вильяшева.

14. Здесь вероятно пропущено: ни.

15. Получали ли мои письма?

16. Которые я имела смелость отослать к вам с тем же самым человеком.

17. Тогда целуя вас, прошу меня простить.

18. Какое счастие для твоей Лизы. Я плачу, я рыдаю.

19. Еще тебя обнять мысленно и прижать к своему сердцу... О! мое сердце трепещет от единой мысли тебя видеть.

20. Малейший шум приводить меня в радость — это он, вот это он.

21. В подлиннике вместо mes поставлено mais.

22. Не поцелую я его; глаза мои не встретятся с его глазами.

23. Прости, мой князь, прости; могу-ли я еще назвать тебя моим другом, моим искренним другом… Прощай, мой князь.

24. Вот жребий твоей бедной Лизы.

25. Своей возлюбленной скажи: я тебя люблю.

26. Прощай, неблагодарный.

Текст воспроизведен по изданию: Увлечение поэта. (К биографии князя И. М. Долгорукова) // Русская старина, № 1. 1897

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.