1763-1841.

XVI. ¹

Вступление в Турин Суворова с союзными войсками. — Денисов у города Пиньероль. — Волонтеры. — Сражение при Нови. — Ссора с Повало-Швейковским. — Дерфельден. — Прибытие на казачьи аванпосты Суворова. — Отдых.

1799.

Когда на кроткое увещание Суворова сдать Турин на капитуляцию, что-бы избегнуть напрасного кровопролития от сближавшейся к городу многочисленной армии, получен был дерзкий ответ коменданта, французского генерала Фиорелла, то сами жители Турина спасли город от угрожавшей ему участи Измаила и Праги: утром 15-го (26) мая, австрийский генерал Вукасович, по условленному с жителями знаку, бросился к городским воротам, нашел их отворенными и подъемный мост опущенным; Фиорелла послал-было из цитадели колонну взять в тыл слабый отряд Вукасовича, но колонна эта была опрокинута с большим уроном. Жители, вместе с австрийскими войсками, гнали Французов по улицам до цитадели и в то же время все ворота городские открыли союзным войскам. В три часа пополудни сам фельдмаршал Суворов вступил с войсками в город и встречен был [28] восторженными восклицаниями жителей. Вечером весь город был иллюминован, но комендант цитадели начал бомбардировать город, считая себя вправе мстить жителям за их измену; при чем он прислал в Суворову парламентера с объявлением, что пальба не умолкнет до тех пор, пока союзные войска не оставят Турина. Говорили тогда, что истинною целью посылки парламентера было разведать о доме, в котором находился Суворов, и хотя парламентер от самых ворот цитадели до комнаты Суворова и назад был веден с завязанными глазами, но, кажется, успел в своем намерении, ибо, чрез час после, выстрелы по большой части направлялись на дом фельдмаршала. ²

Из Турина полк Денисова и два другие казачьи полка отправлены в отряд кн. Багратиона к Пиньеролю, а сам Денисов оставался еще два дня в Турине при фельдмаршале. «Он хотел отрядить меня с двумя или тремя полками австрийской кавалерии в экспедицию против одного французского генерала, находившегося с частью войск в одном ущельи гор», пишет Денисов, «но я, зная, что в тесных местах весьма опасно действовать кавалериею, упросил дежурного генерала отклонить сие. Я боялся оставаться при главной квартире, дабы не войти в какие-либо политические интриги, и просил позволения ехать в своему полку, на что охотно фельдмаршал согласился, потому что в небытность мою при донских полках сделано упущение. В час приезда моего к полку (в гор. Пиньероль) узнаю, что неприятель в самом близком расстоянии и при самом городе Пиньероле, в ущелине находится, и часто по казакам, на пикетах стоящим, стреляет. Осмотрев всю позицию места и самого неприятеля, приказал я другому казачьему полку, находящемуся тогда верстах в шести или восьми, оставя на своем месте нужную для наблюдения неприятеля команду, с остальными явиться ко мне, и донес о всем куда следовало».

«Скоро после сего прибыл ко мне князь Багратион; осмотрев неприятеля и позицию, ничего не предпринял и, несколько [29] отодвинув свой авангард, остановился. На другой день прибыл туда-ж один австрийской генерал с войсками и атаковал неприятеля так благоразумно и удачно, что Французы не смели вступить в сражение и бежали в воры. Все сии генералы с их войсками возвратились к своим войскам, а я с двумя полками, в которых, по раскомандировании многих казаков, больных и в вагенбурге оставшихся, не было и 500 человек (остался). Тогда я увидел себя в критическом положении, тем более, что все сие место было при подошве высоких гор и что, по малолюдству (моего отряда), нельзя было занять все нужные места, но в это время является ко мне один человек, называя себя сержантом когда-то бывших вольных войск. Он предложил мне свои услуги, и ежели я снабжу его ружьями, порохом и свинцом, то он соберет до 300 охотников служить под моею командою против Французов. Обрадовавшись сему случаю, я решился принять его, и как в городе (Пиньероле) Французами оставлено много было ружей, то и выдал ему оные и всем нужным снабдил. В короткое время явился он ко мне с дивизиею, от 350 до 400 человек составляющеюся. Все они ничто более были как бродяги, не знающие ни правил военных, ни анбиции, ни порядку. Однако-ж не одна праздная жизнь, как я приметил, в тому направляла их, а разница какая-то в исповедании веры главнейшим была побуждением. Хотя ясно я видел, что на таковых гигантов (?) худая надежда, но, дабы неприятеля удерживать в осторожности и все нужные места захватить, они необходимы мне были; почему я и принял смелость тотчас, при осмотре сих войск, господина сержанта поздравить капитаном, что он принял с утешительностию и гордостию, и величаво командуя, пустился прямо в горы в французской границе. На другой или третий день его дивизия умножилась от 600 до 800, и дралась день и ночь дней несколько, то есть, стоя на горе и примечая, когда чрез дефиле, на другой горе, человек или скотина (покажется), хотя горизонтально, но наверное не ближе версты, стреляли с уверительною надеждою без промаха убить, и сами впродолжение недели или более не имели убитыми и 10 человек, да и те, полагать надо, разбежались». [30]

«С французской стороны тоже, кажется, подобные войска были, ибо часто таковым же образом отвечали, но я, оставался взади, был покойнее. Обо всем я лично донес фельдмаршалу, равно как и о производстве в капитаны — что он милостиво выслушал и, улыбаясь, сказал:

— Карпович! я сие производство подтверждаю.

«Чрез несколько дней прибыло около 2-х тысяч под командою подполковника австрийских войск и оставлены в мое распоряжение, но я, избегая всяких соплетений, на меня особенно часто падающих, поставил их в дефиле, впереди города, по дороге в недалеко находящейся крепости (С.-Мариа?). Во все время был я только обеспокоен одним нападением французских войск на Австрийцев, которое кончилось скоро тем, что Французы, увидя осторожность нашу, бежали». ³

Между тем, как войска главной союзной армии, расположенные вокруг Турина, готовились к открытию осады цитадели туринской, а легкие отряды, посланные в горы, отбросили последние неприятельские посты за снеговой хребет Альпов и Суворов готовился преследовать расстроенные и отступавшие [31] войска Моро до самого Генуэзского берега, он получил сведение о прибившем в Геную значительном подкреплении неприятелю морем и из Франции, а также, что и войска Макдональда спешат из южной Италии на соединение с Моро. Все это заставило Суворова предпринять другие меры и расположить свои войска так, что куда бы ни вздумал устремиться неприятель, можно было в два-три перехода сдвинуть в угрожаемому пункту более 30-ти тысяч войска. Потом, сосредоточивая значительные силы свои у Александрии, «Суворов вспомнил обо мне», пишет Денисов, «и предписал, что-б я, оставя пост мой (у Пиньероля) старшему, с полком моим явился в нему. Увидев меня, его сиятельство изъявил мне свои великие милости и как бы жаловался, что я его оставил; но когда (я) доказал, что это сделало было не по моему желанию, то он два рада сказал:

— «Право я этого не знал».

«И подтвердил, что-б я никогда далеко от него не отлучался».

Денисов поэтому находился при фельдмаршале весь июнь и июль 1799 г. с состоящими при главной армии казаками. ⁴

К концу июля вся почти Италия была уже занята союзными [32] войсками. Одна Ривьера Генуэзская оставалась еще во власти Французов, да гарнизоны их держались в крепости Кони, в замке Тортонском, в небольших фортах Гави и Серравалле. Со времени сдачи цитадели Александрийской, главная армия Суворова оставалась на равнине между рр. Бормидой и Свривией. Избранный новою французскою Директориею главнокомандующим, Жубер прибыл в Корнельяно, близь Генуи, и, решась немедленно действовать наступательно на армию Суворова, сражен пулею в самом начале битвы при Нови, 4-го (15) августа 1799 г. Денисов поставлен был на левом фланге наших войск, среди виноградников, где находилась французская пехота, которая стреляла по казакам, а казаки по местности не могли действовать, почему Денисов, с позволения генерала Дерфельдена, оставил это место и отправился искать более удобное для действия казаков. Шедши с небольшою командою между сражающимися сторонами и подходя к какому-то каменному дому, он встретил дежурного генерала Ферстера и князя А. И. Горчакова.

«Сей (последний) как бы с дружественной стороны, но скоро спросил меня:

— Где ваш полк?

— «Назади», отвечал я.

— Как это жалко, — продолжал Горчаков, — нельзя-ли сделать, что-б оной поспешил сюда?

— «Что-ж бы тут мог один донских казаков полк [33] сделать, когда такое количество пехоты не могло держаться?» сказал я.

— Хотя немного ударьте, — отвечал Горчаков.

«Французская пехота стояла под верными выстрелами с крепости Нови, ядрами, с пушек; опрокинув оную и подавшись несколько вперед — очутишься под картечами, а если доскакав до линия неприятельской и не опрокинешь ее, (придется) ретироваться. Значит на одном и том же месте надобно подвергнуть людей очевидному поражению. Когда я был в сем размышлении и что приказание ударить делает старший меня и ближней фельдмаршалу, всегда при нем находящейся, увидели все мы, что полк мой недалеко из-под горы идет.

— Вот и полк ваш; велите поспешить ему и ударьте, — сказал Горчаков.

— «Я знаю свое дело; я старый солдат».

«На сие он не отвечал и поехал в сторону и дежурный генерал с ним. Я остался один с сокрушенным сердцем, что несчастной случай привел найти другого и так сильного врага. Офицер спрашивал уже у меня, что приважу делать полку, но я не скоро отстал от моего суждения. Однако, оставя жестокую сию мысль, сообразил неприятельское положение и случившуюся историю, приказал стать полку, — в котором не более 250 человек тогда на лицо было, — в одну линию казачью, несколько редко, что и необходимо нужно было, дабы действовать дротиком, а с тем вместе и безопаснее людям; я подвинул полк несколько вперед и стал. Французы, — тысячи полторы пехоты, — подвинулись во мне и стрелки, выскочив наперед, стреляли в нас, а из города пускали ядра. Я стоял ровно, в линию, несколько прочь с правого фланга. Лошадь моя, от близких ударов в землю ядер, три или четыре принуждена была сделать сильных во все стороны прыжка и в один раз так высоко взвилась на дыбы, что я едва мог усидеть. Офицеры убедительно просили меня, что-б съехал с своего места, говоря, что верно неприятель заметил по знакам кто я. В полку уже до 60 раненых и убитых упало; но полк в молчании стоял. Я послал в нашей пехоте к первовстретившемуся генералу просить, что-б прикрыл правой мой фланг, и тогда я ударю. Посланной явился к генералу [34] Повало-Швейковскому, которой, вместо помощи, обещал сам ко мне приехать, и того не выполнил. Тогда, заливаясь слезами о горькой участи невинно терпевших казаков, приказал я оборотиться полку назад и шагом отступать. Офицеры и казаки с видимым прискорбием исполняли мои приказания в точности. Французы, не оставаясь довольными тем, подпрыгивая и без всякого порядку, преследовали и стреляли по нас. Увидев сие, я решился им отмстить. С тем вместе увидел недалеко человек до ста нашей пехоты, особо идущей в левой стороне моего полку, и послал в начальнику оной просить, что-б остановился, пока я, атакуя, возвращусь. Это был маиор Владычин, мне незнакомой, которой отвечал:

— «С Денисовым, хотя бы у него было и два человека в команде, готов в огонь и в воду, а тут от вас не отстану.

«Известясь о сем ответе, я, не останавливаясь, собрал всех офицеров и в глазах полка приказал им, что-б по первому знаку «ментом» (моментально?) оборотились, атаковали бы неприятеля, и конечно, что-б врезались в него, смешали, били, но, не преследуя далее, во все ноги возвращались бы назад. Казаки от горести столь ободрились, что как бы спорили обогнать один другого, влетели в неприятеля, которой, сим быв изумлен, ни мало не подержался на месте и побежал, а казаки, редкой не убив одного или двух и не дав неприятелю опомниться, очутились опять на своем месте, при чем притянули до сорока пленных. Маиор Владычин, по храбрости своей и усердию, очень далеко вдался вперед и ежели-б Французы могли скоро опомниться, то бы много потерпел. За сие тут же прислал генерал Дерфельден мена благодарить, но велел сказать, что-б вперед не подвергал я донских казаков такой опасности, что они в других случаях необходимо нужны и что их тогда нечем заменить. Я с полком остался на сем месте, потому что не имел нового приказания и, быв нездоров, еще больше от большего движения расстроился.

«Сражение до захождения солнца продолжалось и уже в ночь неприятель бежал. Генерал Повало-Швейковский с пехотою преследовал оного, но не мог догнать. Я с полком был у неприятеля в левом фланге и хотя ровнялся с ним, но, по [35] малому числу казаков, не мог оного атаковать; другие же донские полки были под командою князя Багратиона. Видя, что неприятель уйдет и увезет артиллерию, которой что много, можно было по стуку колес угадать, я приказал лучшим офицерам — взяв человек 100 казаков, заскакать стороною наперед и показать Французам вид, что их дорога нашими захвачена; офицеры сие сделали весьма благоразумно. Переехав маленькою и кривою дорожкою большое болотистое луговое место, чрев которое по дороге бежали Французы, — а дорога оная состояла из довольно возвышенной насыпи, — казаки мои передовых Французов встрели выстрелами из пистолетов и военным кликом, и тем так их испужали, что все в разные стороны по болоту рассыпались, оставя 18 пушек с запасными лафетами и всеми артиллерийскими ящиками, всего более 60 штук, но всех лошадей с упряжью увели: плотина была высока и на нее должно было спущаться довольно круто чем верно казаки и замедлили, да и наша пехота, дойдя до сего места, остановилась. Получив донесение, что артиллерия попалась в наши руки, я о сем чрез офицера донес генералу Повало-Швейковскому, а сам слез с лошади и лег на землю, чувствуя во всем корпусе боль. Офицер от Повало-Швейковского возвратился и сказал, что «генерал меня требует к себе и очень-де строго». Избегая и еще неприятностей, хотя и с большим усилием, но поехал к нему и, явясь, поздравил его с победою. Он решительно приказал:

— Что-б сейчас все пушки, лафеты и ящики вывезли казаки на гору, ко мне.

— «Это невозможно, потому что упряжи и хомутов нет, — отвечал я, — а лошади (казачьи), не быв приучены, не могут, хотя бы и при упряжи, сего сделать».

— Я не советоваться вас звал, а исполнять в точности мои повеления, — сказал Швейковский.

— «Невозможного нельзя сделать», доложил я без всякого постороннего умствования, и при том сказал, что «сзади нашей пехоты идет довольное число австрийских войск, то не лучше-ли сдать им; пусть они потрудятся вывезть их; а пушки взяты Россиянами и этого никто не отымет от них».

Тогда его превосходительство возвышенным голосом сказал: [36]

— «Кто по тебе старший в полку?

«Я сказал кто, и он послал за ним и, призвав, приказал принять от меня полк. Подумав несколько и припомня старую пословицу: «терпи казак — будешь атаман», я взял одного казака и слугу и поехал, без всякой цели, назад. Слуга, видя мое положение и слабость здоровья, запасся двумя плащами, под которыми я, в маленьком лесу, или саду, провел без сна ночь, и в наставшей день не знал-что начать, ехавши близь войск, увидел под деревом сидящих несколько особ, недалеко которых ординарцы держали лошадей, по сему заключать, что это кто-либо из генералов. Пришло мне на мысль явиться прежде всех у генерала Дерфельдена, посему и послал узнать: не он-ли там сидит? Посланной возвратился я сказал, что я угадал. Тогда я почувствовал что-то, чего не разумел: удовольствие-ли или огорчение, потрясшие меня. Подъехав ближе, я сшел с лошади, подхожу к генералу Дерфельдену и вижу, что с ним находился и генерал Повало-Швейковский. От сего я так развлечен (расстроен) был, что не знал в кому и что прежде сказать, — отчего не мог скоро начать говорить. Генерал Дерфельден, видя меня в таком положении, весьма снисходительно спросил:

— Не имеете-ли вы что мне сказать?

— «Много имею, но не знаю как. Я не люблю искать чужой защиты в собственной обиде, но обстоятельства принуждают изменить характер».

«И объяснил вчерашний случай. Тут генерал Повало-Швейковский, вскоча, подбежал ко мне, взял за руку, наговорил много пустых извинительных слов: что это было в горячности, что он не полагал, что я это приму за прямое дело, и просил забыть. Тогда генерал Дерфельден сказал:

— Видишь, господин Денисов, что генерал отказывается от своих слов. Плюнь на сие дело и с Богом поезжай в полк. Я видел твои дела: никто не может тебя помарать.

«При сем разе генерал Дерфельден на генерала Повало-Швейковского с презрением смотрел».

«Я почти все сие наперед видел и один друг, с которым я виделся перед тем, советовал не расширять сего дела, и что если я особо потребую от Повало-Швейковского [37] благородно личного удовольствия, то он от того откажется и будет жаловаться — тогда будет мне еще хуже. ⁵ И так, я повиновался генералу Дерфельдену тем более, что благородно выговоренные слова его ясно оправдывали меня. Потом я приехал в свой полк, которой весь на аванпостах находился, и к нему два еще примкнули полка, которыми командовал полковник Греков. Неприятельская армия, за глубокою и широкою долиною остановилась недалеко и неприятельские форпосты по казахам стреляли очень часто. Получа нужные сведения, как и где стоит против нас неприятель, я нашел необходимым во многом сделать перемены по занятой полками моими передовой цепи и отправил несколько партий во фланги неприятеля, и особо в небольшой крепости, называемой Серравалле. В сие время донесли мне, что фельдмаршал едет во мне и уже недалеко. Я поскакал к нему и донес обо всем словесно, а также, и поздравил его с победою. Он весьма милостиво за все благодарил.

— «Что за строение я вижу? — спросил фельдмаршал.

«Это монастырь, и пустой», — отвечал я.

— «Я поеду туда и там отдохну.

«Но там опасно и пули еще далее оного летают, а казаки не удержат, ежели неприятель в больших силах в оной пустится», сказал я.

— «Карпович, они напуганы».

Суворов все-таки поехал в монастырю «Видя, что фельдмаршал непременно положил свое исполнить, послал я к полковнику Грекову сказать, что-бы нарочито задразнил неприятеля, что-бы тем заставить фельдмаршала удалиться. Стрельба довольно сильная началась; пули, когда подъехал фельдмаршал в монастырю, летели чрез вас, но граф Суворов как-бы их не слышал, въехал в монастырь, приказал всем, кроме ординарцев, его оставить, и в пустой горнице, [38] на соломе, лег. Видя сие, я послал сказать князю Багратиону, что-б поспешил прислать на защиту, в случае опасном, нужное число пехоты; а сам я поехал к казачьим полкам и приказал сколь можно более усилить против того места пикеты. Фельдмаршал спокойно, но немного отдохнувши, возвратился. За сие, при Нови, сражение я был награжден алмазами украшенным второй степени орденом св. Анны». ⁶

XVII.

Движение русских войск и с ними казачьих полков из Италии в Швейцарию. — Переходы чрез Альпы. — Болезнь Денисова. — Выход из гор, зимние квартиры и обратный поход на Дон.

1799.

Выступив с русскими войсками из Италии в Швейцарию и прибыв 4-го сентября 1799 г. в Таверно, Суворов узнает тут, что обещанных Австрийцами мулов для поднятия обоза армии не доставлено. Это чрезвычайно огорчило его, вынуждая отложить предположенную атаку неприятеля у С.-Готарда. В таком затруднительном положении пришла счастливая мысль великому князю Константину Павловичу — употребить под вьюки казачьих лошадей; в горах Швейцарии спешенные казаки могли даже быть полезнее, чем на конях. Суворов обрадовался этой мысли, сердечно благодарил за нее великого князя и велел немедленно приготовить до 1,500 казачьих лошадей под вьюки. ⁷ Денисов, подойдя в Сен-Готарду, с шестью, все время бывшими в его команде донскими полками и с двумя вновь прибывшими с полковником Курнаковым, оставлен был тут впредь до повеления; «взято только», — продолжает писать он, — «500 человек из всех полков с ружьями, пешие. Наши российские войска пошли вперед. Простояв дня два, или три, я получил повеление со всеми полками своими присоединиться к армии, и немедленно пошел. Проходя чрез Сен-Готард и Чортов мост, я мыслил, что Французы очень испужены или совершенно не разумеют военных действий, что нам [39] позволяют идти в таких местах спокойно: по моему достаточно было бы 200 человек пехоты, что-б нас прогнать или побить. Проходя далее, я увидел, что Французы несколько поумнели и в одном месте, где нам должно было проходить узкою долиною между гор, за малым, но глубоко впавшимся, ручьем, засели и могли бы стрельбою из ружей нанесть нам великой вред, потому что, не подвергаясь сами никакой опасности, могли бы, прицеливаясь, стрелять по нас наверное; при том же они и лесом были прикрыты. Не доходя сего версты четыре или более, я остановил свои полки и послал команду отборных людей, на добрых лошадях, с тем, что-б непременно доехали до перво-задних войск, идущих впереди, и разведывали: не предстоит-ли нам опасности. Когда они проезжали сказанное выше место, то Французы по них зачали стрелять, где и дорога была узкая, и как сие случилось при начале ночи, то офицер, как знающий должность партизана, по храбрости своей не остановился, а приказал команде ехать большою рысью, отчего и не потерял казаков, кроме четырех раненых: Он послал О том мне донесть, а сам поехал далее и в 20-ти или около 30-ти верстах нашел генерала Мансурова с 3-мя пехотными полками, оставленными для защиты нас, — о чем также скоро донес мне. Но я, по первому извещению — что неприятель решился нас атаковать, созвал полковых начальников, распорядил кому вперед идти и кому идти за которым полком, приказал немедленно и в ночь идти, рысью, в два конь. От сего распоряжения мы столь благополучно прошли, что неприятель, или полагая, что по темноте неудобно стрелять, или что мы ночью не пойдем, не успел нужные места занять, а сделал сие уже при проходе задних — что было уже на заре. Я прибыл к генералу Мансурову и был тем весьма обрадован; а когда ему донес о всем, с нами случившемся, то он мне сказал:

— «За два часа пред этим я был атакован и к счастью Французы не впали нашей позиции и сделали большую ошибку, а иначе много бы я потерпел, и Бог знает чем бы кончилось, потому что неприятеля было много.

В тот же день генерал Мансуров велел мне с казачьими полками следовать далее в армии, а сам с пехотою [40] шел позади. Мы выступили до захождения солнца по весьма узкой тройнике, где только пешие и могут ходить; с нами были и мулы с вьюками. Мы также не могли ехать на лошадях, а шли пешком, ведя за собою лошадей, и один за другим в одиночку, и всю ночь взбирались на крутую гору. Пред утреннею зарею я увидел внизу, как бы под ногами своими, звезду. Удивляясь сему, не мог доразуметь, что это значит; указывая на оную, я спросил идущего подле меня старого казака, который пояснил — что это огонь, верно-де задние войска стоят на месте, и не могут идти дальше, потому что казачьи полки, идя одни за другим, заняли большое пространство дороги, вот-де войска сии остановились и огонь развели, а дорога очень узка и высока, а посему так и вид делается, что огонь звездою кажется. В сие время я, по слабости здоровья, ехал кое-как верхом на лошади и, видя под собою такую пропасть, испужался, вообразил, что легко может лошадь оступиться и упасть в ту пропасть, где я вижу огонь. Не зная что делать, потому что сойти с лошади по обыкновенному — на левую сторону — упадешь в пропасть, а с правого боку некуда сойти — тут гора стеною, и лошадь близко в ней держится, поворотить же, по тем же причинам, никак нельзя было, — посему я решился спуститься на зад лошади и, держась за хвост ее, маршировал вперед по тропе. Впереди меня ехал посланный от главнокомандующего австрийских войск, Меласа, к фельдмаршалу Суворову офицер, который также сидел на лошади. Я ему объяснил — в какой мы опасности и что надо сойти ему с лошади тем же манером, как и я сделал. Когда он смог то сделать, то тогда уже рассказывал мне разные случаи. С ним в сей земле случившиеся, и сам заливался слезами. При том он уверял, что их кавалерия никогда не была в таком критическом положении. Мы однако-ж взошли на гору благополучно, хотя ариергард и был преследуем Французами, но слабо, и сколько можно приметить они опоздали, или были очень первыми от российских войск нападениями так напужены, что не смели уже атаковать с быстротою».

«На высоте была хорошая и пространная плоскость, где все войска наши остановились; отдохнувши, пошли далее. На другой [41] день, сентября 19-го 1799 г., в долине, где находится женский монастырь и небольшое, в несколько мужицких простых домиков, селение, называемое Мутенталь, присоединились и мы, около 10-ти часов утра, к корпусу, под командою генерала от инфантерии Розенберга состоящему. Его высокопр-во при нас ездил на передовые форпосты, и я с ним находился. В здешних местах поставили казачьи пикеты! Долина сия, вниз по ручью в оной протекающему, от селения имеет изрядную ровную площадь, которая с левой стороны гор пересевается небольшою, болотистою, покрытою лесом, дефиле; за оною, хотя также, на версту, узкая есть площадь, но всегда дорытая во множестве спадающими водами и завалена каменьями. Первая площадь вся была загорожена в пряслы на небольшое отделение. Рассматривая сие место и слыша генерала Розенберга мнение, что неприятель атакует того же дня нас, я доложил ему, что-б огорожи все позволил принять и место очистить позволил, представляя, что неприятель, заняв дефиле с лесом, воспользуется и огорожею, а без оной я казаки могут при пехоте действовать, на что он согласился, и я приказал казакам огорожу принять и ямки позасыпать. На вечер Французы, прогнав пикеты, заняли вышесказанное дефиле, и как от лагеря оная едва и наполторы версты отстояла, то наша пехота тотчас остановила оных. Французы держались храбро; сражение больше часа продолжалось самое упорное, но наконец в ночи наши вытеснили их и прогнали за другую площадь, в густой лес, где горы сходятся и долина сия представляет непроходимую ущелину. Мы всю ночь не спали, потому что хотя сражение и выиграли, но и потеряли убитыми много, а раненых и того больше было; да и ожидали, что вскоре и еще будем атакованы».

«Казаки при сем случае оставались только зрителями. По представлению моему, что в таких критических местоположениях кати не могут и мало неприятеля задержать, хотя в резерв пикетов поставил я храброго полковника Грекова, с полком, — генерал Розенберг командировал в подкрепление казаков пехотной полк.

«На другой день, около 9-ти часов, утром, неприятель в превосходных силах явился пред нами, опрокинув казачьи [42] пикеты и полк Грекова, принудил и пехотный полк ретироваться. Российские войска из лагеря выступили и стали несколько впереди монастыря, в ордер баталии. Я для казаков не имел назначения, почему, разделя их на две части, велел полковнику Курнакову, ⁸ как старшему по мне, стать с одною частию по правую сторону пехоты, за ручьем, а с другою стал сам я по левую сторону, при лесе, имея впереди очищенною мною плоскость, ездил к генералу, который по Розенберге командовал пехотою, и условились с ним, что-б дать свободу Французам пройти сказанное дефиле с лесом. Французы, заняв оную дефиле, несколько медлили выходом; они имели несколько пушек, которыми и начали сражение. При сем случае обязанностию поставляю сказать в честь казаков, полки которых стояли в линию и при мне бывшие примыкали задом, как выше сказано, в лесу. Одно не очень толстое, но высокое дерево прикрывало ветвями своими задний ряд; ядро выше голов попадает в оное и большой кусок с боку отрывает. Дерево зачало колебаться, очень сильно хрустело и уже нагнулось несколько, но казаки не оставили своих мест, хотя очевидно угрожала им опасность, все стояли покуда не приказал я двинуться вперед».

«Французы построились, помнится, в шесть густых колонн и пошли на нас; наша пехота, позволив оным приблизиться, быстро полетела на них со штыками. Тогда и я дал знак казакам атаковать, которые, как молния, пригнувшись к лошадям, полетели и, обогнав нашу пехоту, прямо врезались в неприятельские колонны и разорвали оные; пехота наша в ту-ж минуту ударила, и кто не успел уйти — на месте убит или в плен взят. Пробежав в дефиле с лесом, где оставался небольшой резерв, остановились, произвели сильной огонь и немного подержались. При сей атаке, в начале еще, упала подо мной лошадь и несколько ушибся я; пересев на другую, подоспел я уже когда Французы держались в дефиле. Пехота наша сильно ударила в штыки и в тот-же момент опрокинула и выгнала: Французы во все ноги бежали по другой плоскости. Казаки за наваленным камнем и малою дистанциею [43] не могли заскакать наперед и всех охватить, но, догоняя, убивали и брали в плен. Подскакивая в лесу, где горы сдвинулись и где неприятель густо бежал, встречены мы были сильными залпами с ружей, где один наш полковой командир Познев (Паздеев?) убит и много казаков его полка убито и ранено. Подо мной конь столь сильно в шею ранен был, что крез полчаса не мог уже сойти с места. Наша пехота, казалось, и на сажень от казаков не отставала; неприятель сквозь лес, по узкой дороге, неоглядною бежал, а пехота наша гналась и, догоняя толпы, брала в плен. Я, полагая, что в толь тесном месте, где три человека пешие едва рядом могут проходить, невозможно казаками неприятеля преследовать, остановил оных; но Розенберг приказал мне гнаться за оными. Собрав наскоро до 300, с офицерами, приказал я полковнику Грекову — преследовать неприятеля далее; а остальным полкам собраться и ожидать повеления. Сам, видя, что за большими густыми ветьми, казаки принуждены лежа напереди седла ехать, поскакал с 4-мя или 5-ю казаками вперед, за Грековым, осмотреть местоположение. Проехав с полверсты, увидел, что ручей столь глубоко по узкому провалу течет, что воды не видно, а только сильное слышно журчание, и где непременно за крутостию горы надо переходить по мосту на другую сторону провала. Мост в ретираде, Французы, вынув целое звено досок, испортили. Полковник Греков, по храбрости своей, не останавливался у сего, но, положа две доски, с большою опасностию перевел и людей и лошадей, и пустился, до меня еще, вперед. Ужасаясь его положению, что-б не погубить весь полк, решаюсь догнать и поворотить его; перехожу сам мост, перевожу кое-как и лошадь свою и, пройдя несколько шагов, вижу двух пеших солдат, несущих превеликую ковригу сыра, а третьего с удивлением глядящего на Першину горы, которой на вопрос мой — что его удивляет? — показывает на большую толпу вооруженных Французов, стоящих над головами нашими, высоко, на малой отлогости горы, мимо которых Греков проскакал под верными выстрелами. Послал к задним сказать, что-б не входили в лес, но не знал как воротить Грекова, дабы торопливостию не окуражить Французов, тогда наверное казаки будут все побиты». [44]

«В эту минуту является ко мне австрийской службы офицер, Ехавший за нами из любопытства, а также скоро подъехал нашей службы офицер от егерей, которые оба говорили по французски. Воспользовавшись сим, послал я обоих по двум малым стёшкам с тем, что-б они платками дали Французам разуметь, что они парламентеры; а когда допущены будут, то предложили бы сдаться военно-пленными без малейшей отсрочки времени, и что, в противном случае, атакую их и побью. Скоро посланные мои воротились, сказав, что генерал сдается безусловно. Сей генерал, которого фамилию забыл, вслед за ними явился, которого просил я, с учтивостию, что-б войско его, проходя мимо меня, в порядке, клало бы свое оружие, а его превосходительство оставался бы при мне, что все с большою тихостию и было исполнено. Пропусти пленных, возвратил я шпагу генералу и при офицере просил явиться к генералу Розенбергу, что и офицеру нашему приказал. Чрез минуту после сего прискакал ко мне полковник Греков и все казаки скакали во все ноги за ним. Греков, проехав узкие места, встрелся на обширной долине с свежими, сильными неприятельскими войсками, которые хотели атаковать его и могли бы отрезать, тогда он принужден бы был сдаться; но он, не подвергая себя и казаков таковой опасности, ретировался по казачьему — во все ноги».

«Я приказал казакам поспешно переходить чрез опасный мост и далее ретироваться. Полковник Греков прицелил взятую у Французов пушку и распорядил так, что-б несколькими выстрелами нанесть большой Французам вред, которые и не замедлили явиться пред нами. Я же хлопотал, дабы узкое место наши скорей прошли, ибо не можно было иначе отступить, как один за другим. В минуту, когда я наиболее был занят, раздается близь меня ужасный звук я треск, так что столкнуло духом сажени на две меня с места; а когда я остановился, увидел, что полковник Греков кружился как куб, недалеко от меня, и что несколько казаков опаленных лежало на земле, но к счастию все оставались живы. Сие случилось оттого, что полковник Греков приказал разбросанные заряды снесть в одно место и положили близь и впереди пушки, которые при первом выпале взорвало. [45] Полагать надо, что Французам досталось еще хуже, и они в беспорядке отступили. Мне донесли, что первую пушку не могут протянуть чрез лес; почему приказал я сию бросить в речной провал, а с остальными поспешил к корпусу. Французы не смели преследовать нас, и мы благополучно возвратились».

«Генерал Розенберг отдал приказ: на будущей день рано следовать к армии; казаки должны идти вперед — что и выполнено. На заре мы потянулось по самой узкой тропинке, пешие, ведя за собой лошадей, и один за другим. Стоя на одном пригорке, я смотрел, дабы уровнять лучше марш, но получил приказание поспешить мне, лично, к фельдмаршалу. Поехал я к генералу Розенбергу доложить о том и испросить позволения, которого нашел впереди, на небольшой площади, со многими генералами и офицерами, сидящего при огне, в сарае, где варилась в казанке (котелке) с маслом каша. Взойдя в сарай, я ожидал, что его высокопревосходительство отдаст мне справедливость и скажет что-либо в похвалу донских казаков, но весьма обманулся. Он просто спросил:

— «Зачем вы приехали и идут-ли казаки?

«На что со всею учтивостию я ему обо всем донес, как и о полученной мною записке.

— «Надо выполнить, — сказал Розенберг, — вы можете ехать, поручив полки старшему.

«При сем случае генерал-лейтенант, шеф того полка, которой был в подкреплении казачьих пикетов, которого фамилию не припомню, встал, взял мою дружески руку и так сказал:

— А! мой милый донских казаков начальник! Как я рад, что вижу тебя здорового. Вчера как ретировался и увидел, что твои полки становятся в линию против неприятеля, подумал — что такое они затевают, да еще против пехоты регулярной? Слышу военные клики, вижу — казаки летят на неприятеля, врезываются в колонны оного и не верю глазам своим. Наконец вижу — Французы бежать. Я стал на колени, возвел очи к Богу и молил Его, что-б вам помог, а сам все еще не верил успеху.

«Рассказывая сие, при всех, он плакал; но генерал. [46] Розенберг и тут ничего в похвалу нашу, не свивал, а другие, как и заметил, и на сказанного выше генерал-лейтенанта косо смотрели. Я выпросил позволение быть участником хорошей каши и, съев ложки две, как ее мало и было, поехал далее».

«Я нашел фельдмаршала Суворова, прошедшего чрезвычайно критическое место, между горою непроходимой высоты и большим глубоким озером, где хотя весьма узкая дорожка была, но она завалена была вся величайшими каменьями. Сие место защищали Французы, но российские пехотные герои штыками опрокинули неприятеля и прошли. Фельдмаршал весьма милостиво меля принял и благодарил как лично меня, так и всех чиновников, и казаков, а все другие молча со мною встревались, и я, чувствуя оскорбление, молчал. За отличие в делах при селении Мутенталь я награжден орденом 1-го класса св. Анны».

«По соединении всех войск, велено мне с полками своими идти вперед, по тропинке очень узкой, по косогору проложенной. Я выступил при наступлении ночи. В самое то время пошол снег и довольно сделалось холодно. Дорожка очень осклизла, отчего, осклизаясь, лошади многие упали вниз, в пропасти, и все там убивались в смерть. Казаки, от сожаления о своих лошадях, с которыми они теряли и седла и все, что имели запасного, платья, сокрушенно терзались и некоторые в голос рыдали. А сам я стал чувствовать себя чрезвычайно больным; лошадь мою не могли весть за мною, и я всех ближних во мне, как собственных моих людей, так и казаков, потерял из виду. Болезнию до того был доведен, что как бы (находился) в забытьи. На одной малой равнине, своротя в сторону, я сел, ища глазами тихого места, дабы укрыться от ветра и стужи».

«В сем положении увидел меня каган, представил свою лошадь, как очень смирную, что-б я, взявшись за хвост оной, шел далее, в чем я и послушался его. Взобравшись на хребет горы, я сел на оную лошадь и поехал далее искать передних своих, от которых далеко я отстал. Я нашел, что все передние, собравшись в кучу, стояли и почти все плакались на участь свою: надо было спускаться с превысокой горы, а не могли найти для сего удобного места; все же, отважившиеся [47] испытать, скатились вниз и уже не возвращались, в ток числе был и полковник Греков. Ночь была очень темная, да в тому же при большом холоде дула и большая мятель. Несколько молодых офицеров из пехоты зашли сюда с самыми передними; пленные Французы, которые весьма легко были одеты, еще больше страдали и умирающим голосом вопили. Видя сие, я долго затруднялся как бы участь нашу улучшить. Все розыскания найти какую-нибудь возможность сойти с горы — остались тщетны».

«Тогда я приказал связать лошадей одну в другой головами плотно и составить из них круг, в середину которого поместил людей, слабейших в средину, и так пробыли мы до света, чем и себе много помог. Да и тут, ежели бы мой человек не запасся шубою и одеялом, то бы я не вынес. В сем положении до рассвета мы оставались, и ни одного из Россиян не умерло, кроме того, что некоторые поморозили члены, а из Французов, сколько помню, умерло три человека. И когда развиднело уже, долго не находили мы возможности спуститься с горы; но наконец нашли от ручья болотистое место, и не замерзлое, а как грязь не весьма топкая была, то только способствовала лошадям, хотя с нуждою, сходить».

«Спустясь в долину, мы отдохнули, да и сделалось тепло, но теплота испортила более тропинку, а надо было проходить весьма тесное место, которое, упавшим с горы превеличайшим камнем, сделалось почти непроходимым, ибо кто оскользнется, тот и упадет вниз дефиле, глубины чрезвычайной. Особо опасно было для лошадей, из десяти которых падало три и более, и все убивались. Сие место я с крайнею нуждою, по болезни своей, прошел, и когда увидел ровное место, что можно ехать на лошади, то севши на одну казачью лошадь, потому что своей не нашел, поскакал с тем воображением, что-б найти домик и там дожидать уже смерти. Увидев маленькое селение, я столько обрадовался, что не знаю бывал-ли я когда в таком утешении, и в первой двор въехал; вошел во двор и встретившегося старика спросил: могу-ли я найти место, где лечь и чем укрыться?»

«В сей момент отворяются в боку другие двери, выходит человек и говорит ко мне чистым французским языком, с тоном знакомого. Я не угадываю его. Тогда он мне [48] сказал, что он тот французский генерал, которого при Мутентале я взял в плен; при том сказал, что он видит меня больного и готов сделать помощь; что у него приготовлен хороший горячий суп, и советовал мне его напиться. Я это сделал и, по его же попечению лег в хорошую постель, укутавшись теплом одеялом, отчего, когда я проснулся, нашел себя несколько спотевшим. Тут мои люди нашли меня, и я, севши на свою уже лошадь, доехал до одного хорошего городка без всякого припадка, кроме того, что все оставался очень больным. Я сыскал искусного лекаря, которой весьма мое здоровье улучшил, так, что без нужды я мог сносить марши. Притом сей лекарь уверил меня, что без помощи и благодеяния препочтеннейшего моего пленника (французского генерала), едва-ли бы я доехал до его рук; за что всегда благодарю я его превосходительство, моего пленника, и считаю его моим от напрасной смерти избавителем».

Казачьи полки вообще деятельно участвовали во-всем трудном движении войск Суворова чрез горы в Альторфу, а также в жестоких боях с неприятелем в долине Муттен, у Швандена, Глариса, в бедственном переходе чрез гору Ринген-Копф в Паниксу, в спуске в Планцу и движении в Фельдкирху; ⁹ по соединении же всех русских корпусов на [49] берегах Боденского ойера и казачьи полки расположились, со всею русскою армиею, на зимних квартирах, в Баварии. ¹⁰ К восьми полкам Денисова присоединились еще два казачьих полка, с войсками генерала Римского-Корсакова бывшие. На обратном марше в Россию все казаки разбиты были по корпусам, а Денисов с тремя полками сопровождал фельдмаршала.

«В Праге князь Суворов прожил несколько недель, где делали ему многие особы угощения, в которых я также участвовал и пользовался фельдмаршала особым расположением. По выступлении из Праги наши войска шли прямо на Краков, где со мной никакой не случилось замечательной встречи. По входе в Краков я сделался болен так называемою болезнию грипп, и пролежал несколько дней, но, благодаря Провидение, избавился от оной, только оставался долго слабым, почему впервые принужден был ехать во время марша в коляске, к тому-ж холодная и снежная зима в сие время была. Я благополучно прибыл к пределам Дона, быв в беспрерывном походе и военных действиях два года».

Войсковой атаман, генерал от кавалерии, Василий Петрович Орлов, принял Денисова с большим отличием и отдал по войску приказ — не употреблять прибывших с Денисовым из похода казаков ни в какие службы в течении целого года. С тем вместе атаман объявил, «что государь император пожаловал войску донскому, за отличную службу в Италии донских казаков, под командою моею бывших, богатое знамя с приличною надписью». По сдаче полковых знамен и по роспуске в дома казаков, Денисов прибыл в свою станицу.

Сообщ. А. П. Чеботарев.

Комментарии

1. Первые пятнадцать глав записок атамана Денисова напечатана в «Русской Старине» изд. 1874 года, том X, стр. 1–46; т. XI, стр. 379–410; 601–641.

2. «Истор. войны 1799 г.» — Дм. Ал. Милютина, ч. III, гл. ХХІV, и «Истор. Рос.-австр. камп.» г. Фукса, ч. I, стр. 107. Ад. Ч.

3. Денисов, в донесении Суворову от 22-го май, между прочим пишет: «Пиньероло имеет много из жителей Якубинов, которые все ружьи, находящиеся в здешнем орсинале, разобрали по себе, не показывая не малейшего виду сражатся оными против Французов, для чего приказал я начальству местечка собрать все в прежнее место, также учинил объявление жителям, в горах находящимся, что-бы они, оставя против нас вооружение, жили бы спокойно в своих домах, а в противном случие притерпют жестокое наказание». Получив это донесение и другое, что находящийся у Фенетреллн неприятельский генерал Циммерман, с 600 отрядом французской пехоты, считая себя окруженным союзными войсками, объявил готовность положить оружие, если против него выслана будет пехота, Суворов решился послать туда кн. Багратиона и дал ему следующее предписание: «Князь Петр Иванович! Вот вам милое письмо от походного атамана: никто лучше не выполнит желаемого, как ваше с–во? Христос с вами.... ни мало не медля, извольте следовать с полком вашим, соединясь с Андрияном Карповичем, (Полковником Денисовым) я коли потребно будет, то можете взять в себе к тому и какие иные подручные войска в скорости. Генералу Циммерману объявите мою дружбу, а его команде вольность, по силе которой и вы моим именем им можете дать на месте беспечные паспорта, но по мере их добровольной сдачи, а не обороны. Предаю все в ваше благоразумное рассмотрение».

(«Истор. войн. в 1799 г.» — Дм. Ал. Милютина, ч. III, гл. XXIV, стр. 416). Ад. Ч.

4. В это время, при выступлении на встречу 36-ти тысячной армии Макдональда, отданы Суворовым по войскам весьма любопытные и оригинальные приказ и наставление:

I. Александрия, 5-го (16) июня:

«1) Неприятельскую армию взять в полон.

Влиять твердо в армию, что их 26 тысяч, из коих только 7 тысяч Французов; прочие всякий сбор реквизиционеров.

2) Казаки колоть будут; но жестоко бы слушали, когда Французы кричать будут: «пардон», или бить «шамад». Казакам самим в атаке кричать: «балезарм, пардон, жетелезарм», и сим пользуясь, кавалерию жестоко рубить и на батареи быстро пускаться, что особливо внушить.

3) Казакам, коим удобно, испортить на р. Таро мост, и тем зачать отчаяние. С пленными быть милосерду; при ударах делать большой крик, крепко бить в барабан; музыке играть где случится, но особливо в погони, когда кавалерия будет колоть и рубить, что-бы слышно было своим.

Их генералов, особливо казаки, и прочие, примечают по кучкам около их; кричать: «пардон», а ежели не сдаются, убивать».

П. С.-Джиовани. В ночь с 6-го (17) на 7-е (18) июня:

«Остается до р. Треббии 11/2 мили: оную хорошо пройдут.

«До неприятеля 1 1/2 мили; всего 19–20 верст, — 6 часов.

«За полнили от неприятеля, или менее, выстраиваются.

«Лннии выстраиваются бистро. За попася перед рассветом раздвигаются»...

...«Тотчас его преследуют кавалерия и казаки, поддерживаемые пехотою, которая тогда уж линиею идти не может, но колоннами, не теряя времени.

…«Кавалерия будет атаковать в две линии по «шахматному»: интервал на эскадрон, что-бы в случае, когда первая линия, рубясь, рассыплется — вторая линия могла бы сквозь интервалы проскакивать.

...«Не употреблять команды: «стой»: это не на учении, а в сражении: «атака, руби, коли, ура, барабаны, музыка»...

...«Казаки стоять будут за австрийскою кавалериею и в атаке бросаются во фланг неприятелю. Когда же оный будет сбит, то преследуют его беспрестанно, и всех истребляют».

(«Ист. Рос.-австр. камп. 1799 г.» — Фукса и «Ист. войн. в 1799 г.» — Дм. Ал. Милютина, ч. IV, гл. XXXI и XXXII). Ад. Ч.

5. Здесь можно заметить, что рассказы современников и самые Записки автора показывают, что А. К. Денисов был в высшей степени раздражителен и, вообще, подозрителен: это объясняет и ничем не вызванную дерзость его пред князем Горчаковым, и заносчивость его пред генералом Повало-Швейковским, и подозрение о «злобе» на него книга П. И. Багратиона — личности, светло-обрисованной нашею военною историею. А. Ч.

6. С 20-го июня 1799 г. А. К. Денисов был генерал-маиором. А. Ч.

7. «Ист. войн. в 1799 г.» — Дм. Ал. Милютина, ч. VI, гл. LII, стр. 205. А. Ч.

8. С 21-го июня 1799 г. Курнаков был генерал-маиором. А. Ч.

9. Донесение Суворова имя. Павлу I от 3-го (14) октября, из Фельдкирхена, (после совершонного уже трудного перехода чрез громады Альпийских гор):

«На каждом шаге, в сем царстве ужаса зиящие пропасти представляли отверзтие и поглотать готовые гробы смерти. Дремучие, мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди и густой туман облаков при шумных водопадах, с каменьями с вершин низвергавшихся, увеличивали сей трепет. Там является зрению нашему Сен-Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают... Все опасности, все трудности преодолеваются войсками В. И. В., и при таковой борьбе со всеми стихиями, неприятель, гнездившийся в ущелинах и в неприступных выгоднейших местоположениях, не может противостоять храбрости войска, являющегося неожиданно на сем новом театре: он всюду прогнан»… …«Казаки, под командою генерал-маиоров Денисова и Курнакова, много тут (Битвы в долине Муттен) способствовали; последний из сих, поразив и пленив неприятеля на левом фланге, бросился чрез реку Муттен в брод и вплавь, опрокинул по горам и в лесу неприятеля, засевшего в каменьях, вытеснил спешенными казаками; первый же, Денисов, пробрался с левого фланга чрез горы и лес, в продолжал неприятеля гнать пока место позволяло»… …«казачья полки открывали рассеянного неприятеля в выгодных для его местах, мнящего на некоторое время удерживаться: купно с пехотными били и брали в полон». А. Ч.

10. «Ист. войн. в 1799 г.» — Д. А. Милютина, ч. VI, гл. LVII–LXI.

Текст воспроизведен по изданию: Записки донского атамана Денисова. 1763-1841 // Русская старина, № 1. 1875