|
ЗАПИСКИ ДОНСКОГО АТАМАНА ДЕНИСОВА.1763-1841.VI. 1 Вступление русских войск в Польшу. — Сражение при Шпичинцах и Городице. — Пребывание в Варшаве. — Накануне восстания. — Игельстром и Апраксин. 1792-1794. В 1792 г., в командование армиею вступил генерал-аншеф Михаил Васильевич Каховской, который повел войска в Польшу. Авангардом командовал бригадир Орлов; в числе полков его был и полк Ан. Б. Денисова. Орлов поручил ему занять местечко Мурафу. Денисов вступил в переговоры об уступке местечка. Какой-то польский поручик с бранными словами кричал на посланного. Денисовым казачьего офицера, чтоб тотчас отступили или он прогонит их. Денисов, вместе с премьер-маиором Никитою Астаховым, решились сделать нападение, несмотря на то, что в двух полках их было не более 400 человек. «Такова участь казачьих полков» — пишет Денисов — «всегда казаки столько употребляются по дежурствам, к волонтерам, по провиантским, коммиссариатским коммиссиям и разным транспортам, что всегда на половину остается при полку, а иногда и того менее. Так даже случается, что чиновники, отпросясь в отпуск, увозят [380] казаков в свои дома, и уже оттуда дают им способ возвратиться на Дон, а полк о всем оном не имеет сведения. При сем долгом поставляю сказать: когда я дознал, что один пехотного полку поручик, находясь без должности в одном селении, имеет полка моего казака, то послал к нему сказать, чтоб немедленно казака отпустил; но он того не сделал и отозвался, что его никогда не отпустит, почему я принужден был послать команду силою взять». Между тем, обе стороны сходились; поляки кричали с бранью, чтоб выходили с земли польской, и начали стрелять. Казаки напали на неприятеля с криком, расстроили его и долго гнали; почти все были побиты или взяты в плен (15-го мая 1792 г.). «Более 400 лошадей, досталось победителям, но ими не одни наши полки воспользовались. Бригадир Орлов со всеми полками спешил к нам и послал с храбрым секунд-маором Красновым наперед охотников, которые и подоспели в мостику, где скоро храбрый Краснов в ногу пулею жестоко ранен». 31-го мая Денисов догнал поляков при Шпичинцах, куда вскоре прибыли Орлов и прочие войска. Казаки пустились в атаку на польскую кавалерию. «Главнокомандующий все действия сам видел и в честь мою несколько раз прокричал ура, и когда я к нему явился, тут же в скорости, весьма милостиво благодарил». Скоро подоспела наша пехота и полковник князь Голицын послан был с частью оной выбить неприятеля из леса; в помощь ему придан полк Денисова. «Въехав в лес, увидел я, что весь полк не может действовать за густотою оного, а потому послал в две стороны небольшие для осмотра неприятеля команды, а сам взял десять казаков, оставя на месте полк, и поскакал искать князя Голицына». Найдя князя в сильной перестрелке с неприятелем, Денисов сдал ему собранных по лесу до полутораста русских пехотинцев и, оставя при нем четырех казаков, поехал, по просьбе князя Голицына, собирать еще разбревшихся в лесу пехотинцев. «Я оставил при себе двух казаков, остальных послал в сторону осмотреть лес, приказав им ежели найдут своих, (то) [381] посылали бы к князю, сам поехал в другую (сторону). Слышу шум, пробираюсь сквозь лес, без дороги; мне встретились два или три из пехоты нашей, которые все несли в горстах по несколько червонных; на вопрос они отвечали, что отбили с золотыми деньгами целый ящик, при котором много наших, и до того ссорятся, что у многих изрезаны руки. Зная, что таковые случаи весьма опасны, поворотил я в сторону, наехал, и весьма близко, на пробегающих человек до 10-ти пеших солдат, закричал на них, чтоб спешили к князю Голицыну, которые в тот же момент по мне все выстрелили из ружей. Казаки, при мне бывшие, закричали, что это неприятель; мы пустились в сторону, сами не зная куда, и выскочили на поляну с исцарапанными о сучья лицами». Поляков прогнали. Затем происходили стычки: 3-го июня при селении Воловке, 4-го — при Любаре, 7-го — при Зеленцах. Отсюда часть войск, под командою гр. Ираклия Ивановича Маркова, была послана по дороге на Заславль. Граф Марков, считая неприятеля сильным, решился принудить его к сдаче, но оказалось, что главные силы его были за лесом, на который шел Денисов с своим полком. «Получа повеление и как мне далее других было обходить, то я и потянулся прежде. Проходя поле, вышел я на не широкое, но длинное, болото, чрез которое редкая лошадь перешла с седоком, но я оное перешел, ссадив казаков с лошадей, пеший. Тут прискакал ко мне подполковник Николай Николаевич Раевский и объявил, что ему велено быть со мной. — Командуйте полком, а я не останусь, — сказал я. «Мы были друг другу очень знакомы, почему он меня просил дружески, чтоб я остался, на что я согласился и рассказал ему мой план. Пошли вперед и наехали на другое более топкое и широкое болото, осмотрев которое, положили: полк переправить чрез болото и выстроить, а самим ехать ближе к неприятелю и лучше его осмотреть. Полк опять пеший перешел, но несколько лошадей загрязли. Мы поехали и увидели, что густая колонна кавалерии выходила из-за леса особо от тех войск, которые стояли прежде; рассматривая внимательно, по некоторым отличиям приметили, что третий полк выходит, а конца не было видно. Тогда Раевский приказал, чтоб полк [382] переправился за болото, назад. Не успел посланный прискакать в полку, как погнались за нами и препроводили чрез болото нас весьма неучтиво: у многих лошади завязли в грязи и едва всех спасли. Видя таковую разницу в неприятеле, Раевский за долг счел сам видеться с генералом Марковым и ему донесть, с чем и поехал, а я послал, как помню, две партии во фланг неприятеля с тем, чтобы пленить хотя одного, дабы дознать, что значат прибылые войска. Одна партия ударила на небольшую команду и, потеряв, в сожалению всего полка, прежде упоминаемого храброго сотника Никулина, возвратилась; другая — схватила товарища (т. е. поляка), который сказал, что вся польская армия подоспела. В сей момент наша пехота уже в неприятелю сближалась и артиллерия с обеих сторон действовала. Я с офицером к графу Маркову послал пленного; офицер нашел его в таком месте, где, картечь и пули сыпались на него и пехоту как густой град, и обо всем доложил; на что получил от Маркова ответ — что уже знает обо всем». «Я получил приказание примкнуть с полком в правому флангу Екатеринославских гренадер, которые сражались как львы и уподоблялись твердой каменной стене. Полковая музыка играла и тихо подавалась вперед; раненые ползли назад, держа свое оружие; убитые, как бы с намерением, покойно лежали. Полк мой стал близ оных, как сказал я, во фланге, несколько уступя назад, и частью был прикрыт малым возвышением. К нам швыряли поминутно ядра, от которых казаки мои не могли стоять покойно и часто просили, чтоб их весть в атаку, но сего не позволено. Лошадей в полку моем убито более тридцати. Я известился, что на левом фланге нашем все казачьи и гусарские полки опрокинуты и прогнаны чрез мельничной став. Быв в таком положении и рассматривая движения неприятеля, который первую пехотную линию свою заменил свежею, я предвидел, что кавалерия скоро атакует меня и послал к Маркову сказать о сем. Скоро прискакал ко мне, как помню, Смоленского драгунского полку секунд-маиор, прекрасной фигуры, большего росту, немецкой фамилии и сказал, что он отряжен с 3-м и 4-м эскадронами под мою команду и спрашивал приказания. Я показал место, где [383] должно встать эскадронам, которые скакали уже близко. В это время артиллерия, как гром, гремела. Я осмотрел казаков и неприятелей, и когда оглянулся на маиора, только что командовавшего эскадронами, вижу, что храбрый и прекрасный маиор на земле лежит без головы, которую ядром оторвало. Екатеринославские гренадеры, ни на момент не изменили своей твердости, сбили вторую неприятельскую линию, но подоспела третья. Наших много было убито и ранено; музыканты, в свою очередь, претерпели и замолчали. Конница неприятельская подступила к правому флангу атаковать мой полк, но болото ей препятствовало произвесть то; орудия наши, поставленные против неприятеля, сильно оную разили, а спешившиеся казачьи стрелки также оную били. В этот момент, когда солнце близко закату было, увидели мы сзади нас и по нашей дороге большую пыль. Неприятель скорым маршем начал отступать и скрылся. Нам преследовать и на ум не всходило, а от радости, что Всевышний избавил от неминуемой смерти, были все в удивлении. Пыль подлинно послал к нашему избавлению Бог». «Храбрый Донского войска маиор Краснов, излечась от раны, полученной при Мурафе, ехал к своему полку еще слабый. Приезжает и видит критическое наше положение и брошенный без всякого прикрытия наш вагенбург, из генеральских колясок, нескольких лазаретных фур, повозок и казачьих вьюков составленный. Краснов увидел, что стоит прискакать одному эскадрону и (вагенбург будет) взят. Краснов уговорил людей примкнуть к войскам; те послушались и поскакали, подняв пыль, принятую поляками за войско, спешившее к нам в сикурс». «При сем еще за долг поставляю упомянуть, да даже и не имею сил умолчать, что гренадеры Екатеринославского полка столько при сем случае показали храбрости и твердости, что подобной, хота был я во многих сильных и генеральных сражениях, нигде не видел; даже действия штурма Измайловского не могу сравнить: там больше было убийства, но управляла храбрыми запальчивость и какая-то забывчивость; тут же сражались, удерживали место, двигались по повелению, видели как товарищи умирали и девит без малейшего отдохновения [384] выдержали. И тут же видели переменяющегося неприятеля и поражение нашей кавалерии». «Я за это дело получил св. Владимира 4-й ст. с бантом. 2 Затем, в том же году, я был в сражениях 13-го июня при местечке Острага, 16-го — при Верховой, 21-го — при Дубнах, 26-го — при Владимирже, июля 7-го — при Дубенке и 15-го — при Маркушеве. О сих действиях нужно мне распросить бывших со мной». После сего сражения (при Маркушеве ?) велено поступать с польскими войсками благосклонно, но быть в осторожности. Скоро за сим генерал Каховской, с 10-ти-тысячным корпусом и казачьим моим полком, потянулся к Варшаве и остановился в лагере близь города; на Висле. Русские ездили в город». Денисову понравилась Варшава, он часто бывал в ней, жил по неделям, и начал, как сам выражается, «учиться щеголять; сделал некоторое знакомство, но, должен сознаться, все делал без уменья и без выбору, и как сказал в начале моей истории, что я не богатого отца сын, увидел скоро, что щегольство мне не пристало, но вместо того, чтоб хозяйством и бережливостью исправиться, вздумал умножить мои доходы карточною игрою, или, прямее сказать, знакомство с таковыми завлекло в оную игру, отчего и более себя расстроил, даже до того, что хороших продал лошадей, дабы иметь чем себя содержать. Но за всем тем, я себя нигде не замарал; всегда, когда только был здоров, являлся к моим начальникам, к разводам, у графов Зубовых, у которых всегда россияне и даже польские иногда господа бывали, в театре, в больших вечерних собраниях у главнокомандующего и у вельмож польских. Многие знатные госпожи меня знали, а у некоторых из сего ж класса я бывал с визитными почтениями». «Между тем, граф (?) Каховской заменен бароном Игельштромом. Полк мой получил приказание расположиться на квартирах в земле добржанской и пользоваться провиантом и фуражем от жителей. Игельштром почтил меня [385] доверенностью и дал секретное повеление о наблюдении за жителями. В течении нескольких месяцев стоянки (я) успел приобрести почтение и уважение местных дворян, делившихся на две партии и одна другую ненавидевших. «Я нашел в обеих партиях таких особ, которые охотно рассказывали мне свои действия, но вообще оные были пустые, доказывавшие их горделивое свойство и местничество, почему и оставлял их в покое». Дворяне были очень довольны постояльцами; секретно от Денисова послали они к Игельштрому депутатов из лучших особ, благодарить его за спокойных квартирантов и уверяли его, что казаки обходятся с жителями, как с друзьями; «за что главнокомандующий в самых лестных выражениях, при большом собрании, благодарил меня лично. А после он же представил меня к награждению чином; почему, как я партикулярно дознал, и был я произведен в подполковники.» 3 «В 1793 г. полк мой переведен из квартир близь Варшавы, в лагерь. И здесь я приобрел расположение соседей: они приглашали меня на обеды и вечеринки». Раз несколько дам без кавалеров уговорились и посетили казака; он угощал их кофеем, уговорил остаться на казацкий ужин, послал в Варшаву за припасами, обратился в содействию местной помещицы Дочуминской, — «и на ужин было желе и пирожное». Гостьи были веселы, шутили с казаками и жаловались, что в военное время они очень их боятся. Тем не менее в исходе 1793 и в начале 1794 года все предвещало войну. «Я получил секретное наставление, что делать если нечаянно вспыхнет революция. Вскоре, в проезд мой в карете по Варшаве, слышу, что какой-то фрачник, стоя на улице, громко ругает меня и убежал в один дом, хозяин коего с клятвою уверял, что такого человека в доме нет. В другое время в мою карету кидали с бранью каменья и кричали, что «Денисова надо убить!» О таком настроении жителей я донес корпусному начальнику, генерал-поручику Степану Степановичу Апраксину, который повез меня к Игельштрому. Тогда барон Игельштром, распрося обо [386] всем, сказал, что такие случаи надо пренебрегать; а я отвечал, что готов сие исполнить и сам так мыслил, но не ручаюсь, чтоб всегда наблюл такое умное равнодушие, и тут же доложил, что секретное его повеление о случае нападения на нас, я с полком не буду иметь возможности выполнить и все пункты занять, и даже осмелился сказать, что все наши войска сильно претерпят и не исполнят предписанного. Тогда спросил он меня, что-ж я лучшим нахожу? На что я отвечал, найти его высокопревосходительству выгодную квартиру на краю города и все войско поставить к самому краю, вокруг оной — пусть же нас достанут. На что он сказал, что он это бы сделал, ежели бы он был только военный генерал, но он и министр». VII. Революция 1794 года. — Магдалинский и Костюшко. — Отступление русских войск. — Подвиги казаков. — Поражение и плен польского полковника Добика у Липового поля. — Стоянка русских и прусских войск под Варшавой. — Стычки с поляками. — Опасное положение Денисова и избавление его маиором Грузиновым. 1794 г. «Весною 1794 года, не помню которого месяца, бригадный начальник польских войск Мадалинский, не предупредив начальство, выступил с своею бригадою с квартир и, войдя в прусские границы, направился в Кракову. Это принято было за начало революции. Мне велено спешно с полком двинуться в Варшаве и чрез партии, не входа в Пруссию, наблюдать движение Мадалинского. Генерал Тормасов, с частью регулярной пехоты, выступил в лагерь; я присоединился к нему. Мои партии по некотором времени донесли, что Мадалинского бригада, милях в пятнадцати от Варшавы, вошла в польские границы. Мне велено было с одним моим полком, в котором было не более 150 человек на лицо, под ружьем, догнать Мадалинского и, конечно, разбить. Слыша таковое приказание, я объяснил Апраксину, что такое число людей не может меня обнадежить в исполнении его приказания и еще прибавил, что я не Илья-Муромец, да и он в нынешние времена не мог бы своих чудес выкинуть». «Мне не вняли, и увеличили команду только 40 казаками. [387] С этими двумя сотнями казаков я пустился в погоню за Мадалинским; на дороге схватил, ехавшего из Кракова, курьера Костюшки с воззваниями, чтоб поляки, с оружием, спешили к нему, что война открылась и он главнокомандующий. Курьера с бумагами я отправил к Игельштрому, а сам двинулся вперед. Помнится, в Каневе я узнал, что Мадалинский соединился с пехотою и артиллерией и составил корпус до 3-х тысяч. Один, захваченный казаками, шляхтич, передал, «что он послан ко мне от Мадалинского сказать, чтобы я его оставил в покое и, что он никакого военного действия против россиян не начнет. Мадалинский рассказал шляхтичу, что он знает, когда я выступил от Варшавы, с каким числом казаков и где, для доставления моих донесений, оставил оных, с точностию — как и было». Отослав шляхтича в Мадалинскому с угрозою, что как скоро его догоню, то, конечно, разобью, — я однако не пошел далее, а, опасаясь нечаянного нападения значительнейших сил неприятеля, остался против Мадалинского, раза три переменив места; Мадалинский потянулся к Кракову, а я занял оставленное им местечко. Прибыл генерал Тормасов с небольшим числом пехоты, сразился с Мадалинским, но как был слаб, то ничего важного не мог предпринять с выгодою, а остался малым доволен». 4 «После сего скоро явился к нам дядя мой, граф Денисов, соединил некоторые войска, отдельно бывшие недалеко, и составил из всех оных тот корпус, о котором я в начале моей истории, под статьею его (т. е. о нем, о графе Денисове), описал». (См. «Русскую Старину», т. X, стр. 12—18). Войска польские усиливались и граф Денисов отступал, останавливаясь по временам для удержания неприятелей. 5 Так, 16-го апреля дрались при реке Нидице, 29-го апреля и 1-го и 6-го мая — под Полонцом, 7-го — при Сташеве. Здесь, к войскам графа Денисова, присоединился отряд генерал-маиора Хрущова. Граф Денисов имел в виду дать сражение при Сташеве, но как в это время другой неприятельский корпус [388] переправлялся чрез Вислу, с целию соединиться с Костюшко, и бригадир Фролов-Багреев не мог предупредить переправы, то казацкий генерал потянулся в границам Пруссии. «Храбрый премьер-маиор Краснов, за полученные раны произведен был в подполковники и находился с полком Яновым, в отряде Хрущова, почему и сделался, как старший, моим и всех Донских полков начальником; но, по несчастию, при Сташеве был опять тяжело ранен, выехал из корпуса, для лечения, в австрийской кордон, а казаки и были все подчинены мне, с которыми прикрывал наш корпус». При отступлении, казаки Денисова имели с неприятелем сшибки: 13-го мая при Зогае, 16-го — при Слуне, 19-го и 20-го — при Тернове. У Костюшки было от 25 до 30-ти тысяч войск; у графа Денисова — не более семи тысяч. Польский генерал упустил время напасть на русских у дефиле, за Терновым, и дал возможность свободно отступить к Щикочину. «Здесь я получил приказание полковника графа Апраксина — пленить во что бы то ни стало одного из неприятелей и доставить в главную квартиру, и когда это не удалось и разъезд казаков возвратился из поиска с несколькими двоими ранеными, то мне прислали выговор. «Я написал в рапорте, что у меня нет поляков в команде и что не могу их схватывать как и когда хочу, а только беру когда могу». С тем вместе вызывался, буде генерал позволит, самому идти в партию. Приказал этот рапорт переписывать, а сам вышел из палатки и увидел близ себя, полка моего, храброго казака Быкодорова. Он сделал мне почтение и спросил, почему я не весел. «Зная его, как очень храброго, рассказал ему обо всем. Тогда вызвался он охотою испытать свое счастие, ежели я позволю. Я велел ему выбрать каких он хочет и сколько (хочет) казаков, но он не взял более, как двух своих всегдашних товарищей. При сем не могу умолчать о странном дружелюбии храбрых людей. «Быкодоров свойства был горячего ц горд до грубости; иногда позволял себе выпить излишнюю рюмку, временно и довольно редко, но всегда пред сражением и во, время сражения был трезв. Казак Черников, уже весьма не молодых [389] лет, совершенно трезвый, тихой до того, что никто не слышал бранных от него слов, услужливый и богобоязливый, но стойкий в случае несправедливой обиды, третий — пьяница, дерзкой и буян. Они были разных станиц и артелей, но во время боя — рады умереть друг за друга, и ежели один из них скачет, — что при экэерцициях в рассыпную, часто случалось, — на неприятеля, иди находится в опасности, тогда другие, забывая себя, стремятся к своему товарищу. С сими-то Быкодоров пустился без всякого другого наставления, как только достать хотя одного (поляка) в плен. «Отъехав от полку, Быкодоров приказал своим товарищам ехать сзади себя за ним, на таком расстоянии, что могли видеть все его действия. «По уговору с Быкодоровым, они должны были помогать ему в случае возможности; если же он будет отрезан сильным неприятелем, то его оставить и спасать себя. В одном селении два неприятельские кавалериста заметили Быкодорова, пустились уходить к своей цепи и в лагерю, а Быкодоров за ними. Дело было днем, пред полуднем. Проскакав (польскую) цепь, кавалеристы предупредили о погоне за ними, но часовой принял казака, в синем мундире, каковые и в их войске есть, за одного из своих. Быкодоров подскочил в нему, выхватил у него за ефес саблю и пистолеты и бросил их в сторону. Подскакали двое товарищей казаки, окружили часового, схватили за повода его лошадь и опрометью поскакали назад. Часовой, как сам потом рассказывал Быкодорову, не успел опомниться, и сознался, что не может себе представить, что сие с ним было. «Того-ж мая 24-го дня (1794 г.) неприятельские небольшие отряды, пехота и кавалерия, подходили в казачьим полкам; в таком случае хотя я и не велел полкам вступать в сильное сражение, но некоторыми, быть может нам только известными, оборотами взяли несколько в плен и побили; но войсковой старшина Попов, командуя Яновым полком и, по запальчивой храбрости ударив в редколесии (на прогалинах, между лесами) на пехоту, потерял убитыми четыре и до десяти ранеными. «25-го мая, когда казачьи полки были вокруг наших войск [390] порознь, а мой полк оставался на прежнем месте, рано поутру, получил я донесение, что неприятельская армия одною колонною, скорым маршем, идет к нашему корпусу. Я дал знать моему генералу; послал казачьим полкам повеление, чтоб спешили со мной соединиться, и с полком моим потянулся против неприятеля. Я скоро увидел, что мои партии, соединенно с пикетными, сильно преследуемы неприятелем, а потому приказал храброму войсковому старшине Грузинову взять охотников и скрыться в стороне, в лесок, и ежели неприятельские передовые несколько его проскачут, чтоб храбро в них ударил; сам же я поскакал к тем, которых гнали, и направил их отступать в приготовленной засаде. Неприятель, видя малое число наших, без обороны уходящих, гнался без всякой осторожности. Маиор Грузинов, вылетев из лесу, ударил с большою отважностью в бок; бегущие спереди опрокинули неприятеля; при этом многих убили, до 20-ти человек взяли в плен, и вскачь отступили перед их армией. На сем месте остановился неприятель на короткое время, усилил отряд передовой кавалерии, и уже, не нападая на казаков, польская армия шла прямо вперед по дороге, чрез лес лежащей; а я с полком — в обход оного; тут прискакал ко мне Янов полк. Когда войска польские прошли лес и вышли на поле, а я с полками успел обойти и впереди стать, явился и Орлова полк, под командою премьер-маиора Николая Васильевича Иловайского. «Неприятельская армия остановилась в ордер-баталии фронтом, лагерем; кавалерия сошла с лошадей в виду нашего корпуса, не далее пяти верст расстоянием. Я обо всем часто доносил моему начальнику. Казаки стояли, рассыпавшись; по полю, дабы не потерпеть от выстрелов ядрами: неприятель стоял покойно; отряд кавалерии, от трех до четырех сот человек, выступил вперед и, пройдя версты полторы, остановился и был на лошадях; я решился оный разбить и, дабы удалиться от большего дела, решился произвесть то малым числом. Подъехав близко, осмотрел и возвратился с мыслями, что это можно. Тут подъезжает ко мне премьер-маиор Иловайской и спрашивает о чем я думаю? Но я ему не сказал намерения своего, а отвечал довольно сердито за нескорый его [391] с полком приход. Он оправдывался, что не он виною, а генерал Рахманов, который не скоро его отпустил, и что он угадывает мое намерение и берет на себя произвесть оное. Я благодарил за ревность в службе и геройский дух, и открыл ему мою мысль; при этом сказал, что ежели сие исполнится малым числом, то вся армия неприятельская будет зрительницею (нашего подвига; мы вселим) страх в каждого и даже облегчим себя тем, что неприятель вперед уже не осмелится отважно на нас наступать. «Я решился взять из Орлова полка сто человек, да из Янова полка человек 50, с капитаном Красновым, очень храбрым. А как полки были вместе и готовы, то в момент сия команда составилась. «Маиор Иловайской поставил оную лавою, отдал нужный офицерам пред казаками приказ, взял в руки дротик и воскликнув: «любезные друзья, вперед!» пошел прямо на неприятеля шагом, а сам на удалом коне впереди. Неприятельская застава, видя сие, начала устраиваться и обнажила палаши. Иловайский, подошед на ружейный выстрел, пустился рысью и ударил с такою храбростию, что в минуту опрокинул всех, и прогнав несколько войск, ретировался и гнал перед особой человек 50 пленных, да убитыми осталось на месте, по крайней мере, столько же. При отступлении увидели сзади нас скачущих человек с десять прусских офицеров, которые явились ко мне, сказывая, что они скачут из своей армии, которую сам король ведет и очень уже близко, и просили, чтоб я им пересказал последнее действие, которое они частью видели. Я удовлетворил, хотя с нуждою, их желание, потому что надо было объясняться по французски, каковой язык худо я умею. Они откровенно сознались, что ежели бы не были самовидцы, то бы не поверили. «После сего неприятельская вся кавалерия села на конь и выступила линиею против казаков. Я приказал, не делая ни одного выстрела, отступать спокойно; неприятель, пройдя версты три, остановился и чрез полчаса возвратился в лагерь в своим, когда солнце уже закатилось. «26-го мая (1794 г.), рано услышали мы подтверждение, что король Прусский тот же день соединится с нами. Граф [392] Денисов поскакал к нему на встречу и скоро с его величеством возвратился. Прусские войска показались и, по малом отдохновении, все устроились и пошли в атаку. Правый фланг составляли прусские, а левый — российские войска; казаки находились в самом конце левого фланга и примыкали справа к Смоленскому драгунскому полку. «Сражение начато в средине пехотою. Наши шли, как стена, не останавливаясь и не подаваясь назад; неприятель скоро был потревожен, но держался; начальники их скакали во все стороны с приметною торопливостью. Гром пушек, стрельба ружей и военные крики заглушали уши. «В это время вся неприятельская кавалерия гордо и отважно двинулась на нашу кавалерию и казаков. Я приказал казачьим полкам равняться с нашею регулярною кавалериею. Все наши полки двинулись и полетели в атаку; неприятель то-ж сделал; слетелись, остановились в дистанции такой, что лишь саблями не могли рубиться, но наши скоро ободрились, крикнули, пустились вперед, неприятель был опрокинут и вогнан в средину бегущей уже польской пехоты, от которой казаки многие были убиты и ранены. Польские войска в беспорядке бежали, но осыпали нас пулями и вся наша кавалерия принуждена была отскакать в сторону, чтобы устроиться. «Неприятели вбежали в лес и скрылись в оный; король приказал всем российским и прусским войскам остановиться и не пошел преследовать бегущих. «Простояв несколько, пошли российские и прусские войска по дороге к Варшаве, куда и неприятель бежал. Я с полками казачьими двинулся июня 9-го. В сие время прибыл к российским войскам генерал-поручик Ферзен и над оными принял начальство. Я с полками подвинулся к большим лесам, называемым и Липово-поле и открыл, что в оном тысячи полторы пехоты с пушками и часть кавалерии, под командою полковника Добика, скрываются. Чрез посланные партии уверился в том и донес куда следовало, на что получил повеление разбить оный неприятельский отряд. Два раза я пытался войти с полками, Орлова и моим, в оный лес, но открывалось, что все дороги были заняты неприятелем; при том же так как казаки совсем не могут действовать в лесу, [393] то принужден был воротиться, о чем и рапортовал. Граф Денисов 15-го того-ж июня с двумя пехотными полками и частию кавалерии пришел ко мне, приказал вести донские полки на неприятеля; сам шел с пехотою за мной. Я нашел, что большая дорога завалена засекою и наблюдаема пехотою; приказал несколько спешить казачьих стрелков, сбить неприятеля и очистить дорогу. Застава неприятельская долго держалась, производя сильную пальбу, но казаки зашли во фланги. Неприятель бежал; я с полками приблизился к главному их отряду и остановился скрытно за лесом. Пехота наша туда-ж пришла, сделала привал и скоро двинулась вперед. Между тем посланный старшина Миллеров (Миллер?), с командою казаков для наблюдения неприятеля, нечаянно был атакован, опрокинут и прогнан, но к счастию мало было убито. Польские войска стояли в средине леса, на довольно просторной поляне, на небольшом возвышении. Граф Денисов распорядился их тут же атаковать, но поляки скорым маршем побежали по одной дороге. Граф Денисов, осмотрев все нужное и не упуская времени, приказал мне с казачьими полками зайти спереди, остановить и непременно разбить и доставить к нему полковника Добика. «Видя себя в таком затруднительном положении, я приказал маиору Грузинову, с малою командою догнать неприятеля и стрельбою делать сигналы, дабы я знал куда направление иметь; пустится с полками в рассыпную бездорожно по лесу и, следуя сигналам, на одной обширной поляне встрелся с поляками, которые, увидя казаков, построились в густую линию. Я казакам велел стать лавою и в тот же момент ударить. Неприятель долго держался на месте; подо мной лошадь пулею смертельно ранена и косиньер несколько дал ей ран в грудь своим оружием; три офицера и несколько казаков, убитые и раненые, пали, но казаки от сего не оробели и силились прорваться в средину. Наконец врезались, разорвали ряды, многих убили, остальные сдались, которых нашлось более семи сот. Кавалерия бежала, вслед за нею и начальник их, полковник Добик, с двумя или тремя рядовыми, и встрелся с моими фланкерами, которые по казачьему называются крылышками. Хотя они не знали, что это полковник Добик, но, как [394] неприятелю, огревали ему путь, почему он и сдался им пленным и скоро ко мне доставлен. «Я приказал храброму маиору Иловайскому взять малую команду казаков и, под ее охраною, доставить пленных в графу Денисову, а сам пустился догонять конницу. При сем скажу по сущей справедливости, только чтоб поставить на вид храбрость Донских казаков: в обоих полках, Орловом и моем, было на лицо, под ружьем, с чем-то 600 человек; неприятельской же пехоты было около 1,500 человек. Правда, что регулярной с ружьями только третья часть, а другие с пиками и косами, которые назывались пикионеры и косиньеры, да от 300 до 400 конницы и 6 малых пушек. 6 Я гнался до ночи, и как стало темно, остановился при одной деревне, где был неприятельский магазин с провиантом. В это время вся польская армия тянулась в Варшаве в самой близости от казаков. Несмотря на это, я всю ночь очищал магазин и отправил в армии провиант более нежели на 400 подводах, собранных у жителей окрестных деревень. На третий день я присоединился к армия. За все эти дела я получил от Прусского короля орден Пур-ле-мерит, но никто из моих подчиненных не был награжден. «Генерал-поручик Ферзен преследовал бегущего неприятеля; прусские войска гнались с левой стороны.... «22-го июня при местечке Белобреге маиор Грузинов донес мне, что в соседнем лесу скрывается неприятель. Поручив Кармынин послан был осмотреть лес, а я, оставив Белобреги вправо, перешел реку Пилицу и остановился в виду неприятеля. «Быв молод и окружен таковыми-ж и моложе еще чиновниками, мы довольно забавлялись на счет неприятеля, и сделали упущение. Не далее пяти верст от нас стоял лагерем на поляне неприятельской корпус, в числе 5,000, с двух сторон примыкая к лесу, в которому и мы близки были, почему и наблюдали оный; но что неприятель, пройдя лесом, обойдет нас и с тылу нападет — о том не хотели и думать. В это-то время [395] раздались выстрелы в тылу нас по дороге, по которой мы пришли. Оставя шутки, казаки бросились в реку, и хотя вода переливалась через спины лошадей, перебрались на другой берег благополучно. Неприятель в густой колонне стоял на улице Белобрега. Казаки ударили, смешали поляков, опрокинули и погнали; на площади наскакали (они) на 400 чел. конницы, но и тех прогнали из местечка. Лес и песок не позволили продолжать наступление, так как по глубокому песку не могли прытко скакать; 7 в ту минуту, когда казаки врезались в средину, увидал я, что один моего полка пятидесятник в большой опасности. Я полетел к нему и, заскакав с боку того, который уже его рубил палашом, ударил поляка саблею в плечо; полагаю, что трафил в бляху перевязи; мой клинок был лучшего турецкого железа, весьма крепкий, поэтому он и переломился; при эфесе остался небольшой кусок, а весь клинок полетел вперед моего противника; поляк, заметив это, остановил свою лошадь, круто повернул и взмахнулся уже рубануть меня; но я, предупреждая удар, сильным взмахом пустил в лицо ему остаток моей сабли, отчего он несколько угнулся в сторону, а я пустился в другую. К замешательстве подскакал я под большое дерево, ветвью которого был сброшен с лошади. Тут подскакал ко мне маиор Грузинов и спросил не ранен-ли я? «На пути отступления поляки наткнулись на засаду Кармынина и были почти все либо перебиты, либо раненые взяты в плен. «Казаки опять перешли р. Пилицу и стали на прежнем месте, сохраняя осторожность: во время стоянки представился мне случай не забывать, что в военное время следовать правилам добродетели не всегда годится: в два часа дня жители ближайшего селения со слезами просили у меня позволения выгнать скот за пикеты, в поле, чего им не позволялось в прошедших сутках и даже людям куда-либо отлучаться, дабы ими неприятелю, как одноземцам, не было объяснено о числе нас. Полагая, что чрез сие не может быть зла, я согласился на просьбу крестьян, к чему и другие начальники не находили [396] препятствия. Вдруг на многих пикетах, раздались выстрелы. Я послал с резервом храброго Иловайского узнать в чем дело, а сам остался на месте, дабы не впасть в другую стратагему (военная хитрость). Иловайской, подкрепленный охотниками. наткнулся в пять раз на сильнейшего против себя неприятеля, опрокинул его, гнал версты две и захватил пленных. 8 Оказалось, что поляки, увидя скот, провели чрез лес 300 человек конницы, которые слезли с лошадей, смешались со скотом и, нагнув головы, шли, сгустили скот и так себя скрыли, что скот хотя шел как бы к водопою, близь пикетных, но не все умели просмотреть; первый, который увидел, дал сигнал выстрелом; еще тогда и другие заметили. И единое счастие нас спасло, что польская пехота не подоспела, хотя была послана и уже сближалась, но, видя поражение своих, воротилась. На другой день неприятель потянулся на местечко Гуры, по дороге в Варшаве. Я, соединись с полком Янова, нагнал поляков 27-го июня. Здесь неприятель разделился: часть направилась на Варшаву, другая — перешла Вислу. Казаки заняли Гуры и Песочное. 9 Вскоре прибыли Ферзен с русскими и король прусский с своими войсками. Ферзен стал лагерем у самого города, заняв казачьими пикетами пространство от Вислы; левее расположились пруссаки, оставя между русскими большой: интервал, так что одни других не могли видеть. Поляки стояли под самыми стенами города и укрепились шанцами. Между шанцами и линиею пикетов пасся скот в довольно большом количестве и без должного прикрытия. По приказанию Денисова, несколько офицеров, «казачьим манером», 10 подкрались к стаду и захватили более 200 голов. «Июля 2 и 10-го (1794 г.) происходили «небольшие шармицы» (маневры) с одними казаками; в последний из этих дней поляки, в числе 2,000 конницы, обозревали союзный лагерь, и когда часть их, около 300 человек, отделилась, заняла одно возвышение и наблюдала с него союзников в зрительные [397] трубки, я напал на поляков, многих казаки положили на месте и до сорока неприятелей взяли в плен. Когда подоспела к нам кавалерия с генералом Тормасовым, то все дело уже было кончено. Тормасов благодарил меня и, уезжая, сказал: — «Береги свою голову более, нежели как доныне берег». «Когда парламентер просил позволения взять тела убитых и похоронить, то Ферзен послал его ко мне, сказав: «это сделал Денисов и в его воле состоит дать тела, или нет». «Я позволил и неприятель исполнил свою обязанность с совершенною тихостью. «Июля 20-го (1794 г.) неприятельская кавалерия сделала нападение на только что устроенную русскими и еще невооруженную батарею, но была прогнана. В пылу преследования моя лошадь, до того послушная, сделалась неудержимою, неповоротною и совершенно непослушною; она понесла меня прямо в неприятельскую сторону. Будучи в смешанном (смущенном ?) положении, вижу, что один неприятельский всадник скачет прямо на меня. Я решился с ним сразиться и, с бодрым духом пустил мою лошадь свободно скакать, держа саблю в готовности. Слетелись. Неприятель оробел, поворотил в сторону; моя лошадь приняла прямо за ним. Я хотел его рубнуть, но поляк, положа пистолет под мышку, выстрелил и ранил меня выше локтя, больно, в левую руку. Я уронил повода; лошадь моя подскакала в нему. Я ранил его саблею, отчего он, согнувшись, понесся в сторону, а моя — продолжала скакать прямо. Тут я, осмотревшись, заметил, что кость руки не повреждена и имеет свою силу; взял повода, но никак не мог удержать и поворотить лошадь. Прискакал я к трем или четырем неприятельским эскадронам. Я сильно испужался, так что видимые предметы едва мог различать; слышал какой-то шум, ружейные выстрелы и даже послышался свист пуль. Очнувшись, я увидел себя среди неприятельского каре, решился сдаться и уже вынимал правую ногу из стремени, дабы соскочить с лошади, полагая, что пешего не будут рубить; но в этот самый момент весьма знакомый шляхтич Шымановский, с которым я в мирное время довольно часто водился в компаниях, бывал с ним на охоте, и который прежде [398] иногда у меня ночевывал, выскакивает из рядов и начинает бранить меня самыми грубыми словами. «Сим столько я ободрился, что с бодростию закричал, чтобы он с подобными словами выехал ко мне и разделался. В сей же момент слышу многих голоса, беспрестанно повторяемые: — «Батюшка! Не бойся! мы здесь!» «Я оглянулся в ту сторону, откуда слышались эти крики, и увидав, что неприятель сделал в фасе каре большой интервал, круто поворотил мою лошадь, дал ей шпоры, полетел и тут же был встречен полку моего до двадцати человек казаками, с которыми поскакал во все ноги и прямо на нашу бывшую в атаке батарею. Но она встретила нас картечью, сочтя нас за поляков; к счастью, картечь пронеслась высоко и никого не убила, и не ранила. Я, скинув шапку, стал махать и кричать: «свои! свои!» и тем спасся от другого выстрела, который хотели уже по нас пустить. «В тот момент, когда я выскочил из каре, поляки также осыпали нас пулями, но видно Всевышнему было так угодно, что никто из казаков и ни одна даже лошадь не были ранены. «Избавившись от бедствия, я увидал, что вся передовая цепь наша прогнана; оставшись впереди, (я) приказал оную ставить и послал за лекарем перевязать и осмотреть мою рану, из которой текла кровь. «При перевязке раны пожаловал ко мне наследник прусского престола, что ныне (1822 г.?) королем, с братом своим, и оба изъявили мне милостивое приветствие. «При сем за долг и обязанность поставляю сказать о виновнике моего избавления: храбрый полка моего маиор Грузинов, прискакав с полком на место сражения и не найдя меня, берет человек до двадцати казаков, скачет к неприятелю, видит, что в отдельной части польских войск какое-то непонятное ему движение, полагает, что я там терплю бедствие, летит, несмотря на малое число с ним находящихся казаков, прямо на неприятеля. Поляки, как думать надо, сделали интервал в одном из фасов каре, презирая горсть несшихся на них с Грузиновым казаков. Грузинов, угадав, [399] что я в средине каре, закричал: «батюшка! не бойся! мы здесь!» Казаки подхватили этот крик и, повторяя его, летели во все ноги ко мне. «За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не престану». VIII. Прусские войска отделяются от русских. — Ферзен. — Переправа на правый берег Вислы. — Сражение при Мациовицах. — Плен Костюшки. 1794 г. Августа 6-го и 7-го происходили стычки с неприятельскими передовыми постами. В это же время поляки напали на стоявшего с войсками отдельно графа Денисова, но были отбиты с уроном. «Узнав об этой стычке», я поскакал узнать о его (графа Денисова) здоровьи. Проскакивая место сражения, нарочито, дабы видеть: не нужна-ли моя помощь знакомым, — вижу тела многих и одного в очень тонкой рубахе. Слезаю с коня, рассматриваю и нахожу сходство с одним (знакомым), Петровским. В то же время заметил я, что он веком одного глаза шевельнул; ощупываю все тело, нахожу другой признак жизни и отправляю раненого к знакомому лекарю, по фамилии Вальфинг. Пробыв у графа Денисова часа четыре, возвращаюсь к своему месту и нахожу моего покойника, хотя без памяти и зрения, но сидящего, которого в то время Вальфинг (или Фальфинг) натирал спиртом и потом отпустил его совершенно здоровым. «Затем нечаянно (т. е. неожиданно) Прусский король с войсками принужден был оставить Варшаву и поспешно пошел внутрь Пруссии. Наш корпус, как уже не мог один оставаться, потянулся в верх по реке Висле, на местечко Гуры и далее. «Я с казачьими полками, сентября 6-го числа, пройдя местечко Гуры, послал маиора Василья Темирова и маиора Петра Грекова с командою из 150-ти казаков для разведок.... Подходя к Гурам, они увидели небольшой отряд конных, (поэтому) спрятали небольшую часть своих в лесу и как бы неосторожно с остальными шли вперед. Неприятель, видя казаков [400] в малом числе, кинулся на них опрометью, а казаки и побежали, но когда достигли до засады остановились, ударили храбро; казаки, бывшие в лесу, тож и в тот же момент произвели; поляки испугались, побежали и почти все были побиты. «Казаки, в то-ж время посланные осмотреть близь лежащий лес, увидали пехоту, известили (о том) своих начальников, которые, отдели несколько малых команд, приказали тот лес обскакать и потребовать сдачи той пехоты, на что оная и согласилась, в числе до 200 человек, которые и были ко мне доставлены. «Ферзен решился при одном большом лесе переправиться на другую сторону Вислы, на которой находились неприятельские войска и батареи; приказано — строить плоты и батареи. После канонад с обеих сторон, два казачьи полка храброго маиора Ивана Карпова и Серебрякова получили повеление переправиться чрез Вислу, прямо на неприятельские батареи. Казаки сняли с себя мундиры, седла с лошадей и с одними дротиками в руках, с военными кликами, вылетели из лесу и ринулись в Вислу. Поляки так оробели от сего, что оставили все пункты и бежали. «Весь наш корпус переправился без малейшего препятствия. 28-го сентября я был послан осмотреть неприятельский лагерь и дороги, к нему лежащие. Отобрав из двух полков человек до 200 казаков, пришел к главному пикету; нашел на оном полкового командира Попова, больного лихорадкою и в сильном пароксизме озноба. Рассказал (я) ему, что мне велено сделать, и приказал, чтоб он остался, но дал бы мне 50 казаков с лучшими офицерами и в особенности знающими дороги к неприятельскому лагерю. «Попов решительно отвечал, что он, несмотря на болезнь, сам идет и никак не хотел остаться. Я принужден был согласиться. Условясь что делать, ежели один из нас встретится с неприятелем и сразится, и что, в таком случае, должно предпринимать другому, — пошли мы по двум дорогам чрез большой лес. Скоро после сего слышу я в той стороне, где должен быть маиор Попов, выстрелы из ружей и военные клики; приказываю своим кричать: «ура!» и скачу с резервом. Выбегаем на большую поляну и видим, что маиор [401] Попов гонит и бьет втрое сильнейшего, противу его команды, неприятеля и это в глазах большего корпуса поляков. «Я приказал Попову с поспешением отступить; осмотрел, сколько мог, местоположение лагеря, и немедля возвратился. Пленных было взято Поповым до 70-ти человек. «Я счел необходимым подробно рассказать об этом деле, дабы показать что может сделать такой храбрый и решительный человек, каким был маиор Попов. Страдая сильнейшею лихорадкою, он отправился по знакомой (не знакомой?) ему дороге, и был столь неосторожен, что не имел фланкеров. Неприятель, заметя движение казаков, поставил значительную команду в засаду. Попов уже ровнялся с нею; поляки лишь выжидали, когда он пройдет мимо них, как вдруг один казак, случайно своротив в сторону, заметил засаду и полетел с известием о том к своему начальнику. «Попов, не останавливаясь и не рассматривая как силен неприятель, указывает лишь место его нахождения и с криком: «вперед!» летит на неприятеля. Казаки с военным криком стремятся за ним. Поляки в недоумении: ошибкою-ли зашли казаки или с намерением? но и команда, которая шла недалеко в боку, производит также клики. Неприятель почел, что его окружают, испугался и побежал. «Я возвратился в корпус, донес о всем и представил пленных. «29-го сентября, т. е. на другой день, весь наш корпус двинулся, на утренней заре, по двум дорогам: г. Ферзен на лево от Вислы — с одними регулярными войсками, а граф Денисов — с регулярными же и со всеми Донскими полками, бывшими под моею командою, а именно полки: Орлова (которым тогда командовал маиор Серебряков); полк маиора Лащилина; состоящий в команде Попова полк Янова; полк маиора Денисова и мой полк. Войска шли по дороге, мною накануне осмотренной. Мне с полками казачьими велено идти вперед. «Пройдя лес и еще раз осмотря местоположение, я поставил два или три полка, какие именно — не помню, скрытно в лесу, а с остальными вышел на поляну, откуда был виден весь неприятельский лагерь. «Тут я получил приказание достать пленных, дабы узнать [402] не случилось-ли у неприятеля ночью какой-либо перемены; посему послал я двух или трех полка моего (офицеров) с командою казаков ударить на польские ближайшие пикеты; они схватились, в глазах моих, но поляки подоспели с других пикетов и упорно стояли; дрались, не уступая места. Я подскакал в своим; вижу одного казака в опасности: под ним убита лошадь. Приказав его спасать, я воротился и, проскакав несколько, поехал тихо, шагом; глядел на главного неприятеля и, составляя разные планы (предположения), замыслился; а разослав своих ординарцев с равными повелениями, остался один и незаметно приблизился в малому лесу. «Вдруг, совершенно неожиданно, наскакал на меня спереду польский всадник и, взмахнув на меня саблю, готов был меня срубить. К моему счастию, в руке у меня была обнаженная сабля — я отбил удар, но не успел врага ранить; он вновь взмахнул на меня саблю, и снова удалось мне отбить удар. В эту минуту наскакивает на меня другой польской кавалерист, также спереди, но с другой стороны моей лошади, и оба cилятся убить меня палашами. Я отбиваю их удары и вижу, что Василий Варламов, юноша лет 19-ти, — Качалинской станицы, полка моего казак, — подскакал к одному из моих героев (врагов?) сзади, нацелился в него дротиком, но не бьет. Я закричал ему: «бей!» и тогда только Варламов сильно ударил поляка; другой готов был в эту минуту меня рубнуть, но, увидав товарища сильно раненым, смешался и тем дал мне случай ранить его саблею в лицо, отчего, скривя голову, он поскакал к своим, а другой также бросился назад, но саженях в десяти упал с лошади; а я с Варламовым поскакали к своим полкам. При этом объясню, почему Варламов медлил бить врага: 16-ти лет отдан он был мне на службу, дабы заранее приобык к перенесению военных трудов, и состоял он при мне для посылов. Несколько раз Варламов оказывал свою отважность, но редко отпускал я его в бой; теперь же, увидав меня в опасности, он оторопел, смешался до того, что не нашелся что делать, пока я его не ободрил. «Прискакав к полкам, я увидал, что казаков, которые пытались-было схватить хотя бы одного в плен, гонят во все ноги и вся польская кавалерия рысью идет на нас. [403] «Полки казачьи стояли лавою, а другие с двух сторон во флангах — в засаде. Неприятель не подъехал в должную дистанцию и довольно далеко пустился в атаку; при мне бывшие полки отвечали тем же, закричали: «ги! ги!», — как у Донских сие в употреблении, — и пустились во все ноги. Тут выскакивают в засаде бывшие с такими же кликами. Поляки так от сего оробели, что в минуту обратились в бегство и только те были убиты и взяты в плен, которых догнали. Пленных оказалось не более 50-ти, да и убитых было мало; а раненых, которые успели, по близкому расстоянию, в свою армию ускакать, полагать надо, было много. «Скоро за сим граф Денисов приехал со многими чиновниками ко мне, а вслед за ним спешно пришли регулярные наши полки и установились в ордер-баталию. Артиллерии велено было зажечь деревню, в которой левый неприятельский фланг примыкал. Канонада с обеих сторон была сильная. Я приказал казакам с противной стороны заскакать и зажигать дома, которые и запылали в разных местах. Мне приказано — посланных в лес, с правого неприятельского фланга находящийся, егерей наших прикрыть сзади одним казачьим полком и наблюдать действия наших и неприятеля. Егеря наши храбро шли, в рассыпную, вперед; но поляки были сильнее, почему наши егеря скоро до половины побиты, о чем я донес и просил подкрепления. Прислали две или три роты мушкатеров, под командою одного маиора, которому показал я место, и велел спешить. Маиор был на лошади и ехал впереди. Вдруг падает перед ним бомба: пехота легла, по маиор не успел сего сделать; бомба взрывается — и маиор, и лошадь отброшены в разные стороны, порознь, но остались невредимы. Тут прискакал ко мне граф Денисов, остановил всех при нем бывших, велел мне быть при нем, поехал прямо к неприятелю и стал весьма в близкой дистанции, рассматривая весь строй его. Вдруг выпалили по нас из пунши картечью, которая с визгом пролетела выше наших голов. Я отъехал от графа несколько в сторону, полагая, что по одному не будут тратить зарядов, но скоро повторили то-ж и картечь пролетела ближе к графу. Тогда я его убедительно просил, чтоб (он) отъехал и что целят в него с намерением. [404] — «Ежели трусишь, поезжай прочь!» отвечал граф. «Я подался вперед, но в сторону. Тут выстрелили еще картечью и у лошади под графом Денисовым перебили заднюю ногу; лошадь упала всем задом, но на передних ногах еще держалась. Граф спокойно сошел с нее, пошел прочь хромая, а я, испугавшись, соскочил с своей лошади, подбежал к нему, и убедительно просил, дабы он сел на моего коня, но он на сие не согласился. Адъютанты и другие чиновники прискакали к нему и привели заводскую его лошадь, на которой он и поскакал к центру войск своих. «В это время, и как припамятываю, несколько прежде, генерал Ферзен также сражался в прямой линии сзади тех польских войск, с которыми мы сражались, и штурмовал укрепленные места, что нам было слышно по звукам выстрелов, но не было видно. Граф Денисов, близь того места, где убита у него лошадь, поставил пехоту и двинул всю линию несколько вперед. Польская конница не смела показаться: она стояла за сгоревшею деревнею, в левом своих войск фланге. Скоро наша пехота еще несколько подвинулась вперед. В сию минуту польской пехоты большая часть, и гораздо в превосходном числе против нашей, двинулась бодро, скорым маршем, фронтом на нашу. Гром пушек, пальба ружей, военные клики заглушали всех; наша пехота стояла твердо, но оную могли неприятельские фланги обойти. Усматривая сие, двинул я мой и маиора Денисова, близкого мне родственника, полки вперед и атаковал неприятельскую пехоту в правой фланг. Конный егерьский полк, — которого, помнится, полковой командир был по фамилии Вульф, старо-поседевший герой, — в это время летел с полком на левый неприятельский фланг; егеря и казаки, как-бы соревнуя друг другу, с быстротою и мужеством врезались в неприятельские ряды и всех убивали. Поляки до последнего держались на месте и почти все пали мертвыми. При этом должен сказать я в честь их канониров, которые, быв в середине наших казаков и конных егерей, без прикрытия, еще оборачивали в разные стороны пушки свои и действовали. «По истреблении сей неприятельской пехоты, правой их фланг продолжал стоять стройно и мужественно; артиллерия [405] действовала, а конница, за сказанною сгоревшею, но еще дымящеюся деревнею, в смешанном и расстроенном положении находилась. Генерал Ферзен, в лучшем устройстве, шел с тылу сих остатков, и уже был на ружейный выстрел. «В сие самое время указали мне казаки — как один всадник, видно из знатных особ, в полном национальном одеянии, на прекрасной бурой лошади, между конных егерей и казаков рысью проезжал к остальной своей пехоте; подъехав, что-то показал палашом и, поворота лошадь назад, во все ноги поскакал. Его прежде многие уже заметили и пустились в отрез и догонку, но он ранил несколько ему встретившихся и, доскакав до конницы своей, остался жив. «В правой фланг оставшейся неприятельской пехоты, чрез болото, покрытое большим лесом, выходят Смоленского драгунского полку несколько построенных в колонну эскадронов и, в минуту пустились в атаку на пехоту, сломили и всех без остатка изрубили. Тогда все неприятельские остатки побежали без оглядки. «Я приказал храброму маиору Карпову и другим чиновникам — сколь можно скорей и более собрать рассеянных казаков, оставляя взятые ими пушки, из которых мне было представлено три, да две в стороне завязли в болоте. По собрании сот до четырех казаков, поскакали мы искать начальника поляков, Костюшку. «Проехав верст семь или до десяти, догнали мы многие толпы беглецов, обезоруживая их и, приставляя к ним по два, по четыре казака для их охраны, возвращали эти толпы, а сами, не останавливаясь, скакали вперед. «Проехав одно селение, я увидел, что поляки бегут врозь, по трем направлениям; поэтому счел я за лучшее разделить казаков также на три части. Остановясь, приказал я таким образом: Карпову гнать прямою дорогою, по которой он сам просил его послать, причем велел ему и казаков взять побольше; маиору Нечаеву (моего полка) с остальными принять вправо, подтвердив ему, чтобы он, пока не увидит самой крайней опасности, гнал бы до темной ночи или до взятия Костюшки, а без того, чтобы он, Нечаев, не возвращался; наконец, чтобы меня, чрез партии, искали ночью в [406] левой стороне к Висле. Они пустились в погоню, а я остался в ожидании прибытия казаков, так как у меня их было уже весьма немного. Вскоре несколько офицеров с казаками подоспели ко мне, и я поскакал с ними влево. «Проехали версты три, или около того; вдруг сказывают мне, что со стороны один казак скачет ко мне, что-то кричит и машет шапкой. Я увидел его, остановил команду и подскакал к нему; казак донес, что они поймали начальника, Костюшку. «Будучи обрадован сим, приказал я моей команде спешить ко мне, пустился во все ноги к месту, где его казак показывал. Прискакав, вижу несколько убитых поляков: казак указывает на одного, что должен быть он. Я сошел с лошади и зачал рассматривать его, но не мог узнать, хотя несколько и знал Костюшку. Он был жив, но столь бледен, что более на мертвеца походил: голова была вся в крови, ноги без сапог, одет в кафтане со многими вязаными пуговками, в атласном жилете и панталонах. Я вспомнил, что при мне был гравированный его портрет для подобных случаев; вынимаю, сличаю и, нахожу большое сходство. Вовсе то время он ни слова не сказал. Я заметил, что так как он лежал на голой земле, то очень озяб, а потому приказал постлать несколько казачьих плащей, положить его на оные и прикрыть таким же числом. Когда все сие было сделано, то зачал он метаться, как-бы умирал; но его вырвало, отчего сделался цвет лица тотчас лучше, и он проглянул. «Я его спросил: «не хочет-ли он чего?» на что отвечал спокойно, что «ничего». «Тогда я ему сказал, что (я) его знаю и что великому человеку готов сделать всякую помощь. «Он отвечал, что он также меня знает, что я — полковник Денисов, и сказал еще несколько слов. «Хотя я его и спросил, полагая, что он скоро умрет, о некоторых важных предметах, но он не отвечал. «Перевязав ему галстуками и платками раны, которых он имел еще две или три в спине дротиками, послал я за казаками (поскакавшими вперед), чтоб воротились; затем приказал [407] прибывшему с остальными казанами, маиору Денисову, сделать на дротиках носилки и отнесть раненого Костюшку, с приличным конвоем; а сам занялся собранием казаков и расположением их по полкам. В это же время получил я донесение, что не весьма далеко от места моего нахождения большой польской отряд с артиллерией впереди, но торопливо бежит по дороге в Варшаве. Между тем носилки были готовы, на которые положили Костюшку; несколько казаков пеших понесли его под прикрытием маиора Денисова. «Собрав сколь было возможно больше казаков, пошел я искать помянутый польский отряд; между тем разные команды подходили ко мне. Передовые, в особенности же Карпов и Нечаев, донесли мне, что отыскиваемый мною отряд точно был близко, но, не быв в сражении, давно и в порядке ушел, и что они во время погони видели его недалеко. Вследствие этого я воротился и уже ночью присоединился к корпусу. Созвал командиров Донских полков, указал, как должно поставить передовую стражу и, отпустив их, лег отдохнуть. «Явясь на другой день с донесением обо всем к графу Денисову и к генералу Ферзену, я был весьма огорчен, что первой,--как было приметно, — занимаясь чем-то важным, мало что у меня спросил и отошел не сделав мне и малейшего привета; а другой, т. е. Ферзен, хотя и был свободен, но обошелся со мной приметно холодно и, вообще, совершенно ко мне переменился. «Я был всегда совершенно удален от интриги; политики не придерживался и не любил ее; должность мою с искренним усердием выполнял. Дела мои шли хорошо, а самое лучшее то, что неприятели столько меня уважали, что ежели я атакую их казаками, и они о сем узнают, то за лучшее считали, из почтения, бежать. «По сим-то соображениям, пренебрегая несправедливое графа Денисова и генерала Ферзена ко мне отношение, я не занялся вопросом: отчего сие произошло, а за лучшее счел ехать к своему посту отдохнуть, в чем имел большую нужду. «Расскажу благосклонному читателю, по сущей справедливости, по строгому розысканию, мною произведенному, и по точным [408] доказательствам от бывших при том казаков собранным, о том — как взят польской начальник Костюшко. «Многим верно ведомо, что в Польше все почти дороги от полей огорожены весьма слабою загорожею. Дорога, по которой Костюшко с малым числом к нему приверженных бежал, также была отгорожена. Дорога при выезде из селения, где я расположил послать казаков в три отделения, пересекалась поперешною дорогою-ж, где городьба имела угол на изрядную дистанцию, давно пред тем, верно по слабости огорожи и небрежением изломанная. Несколько казаков, без офицеров, видя их и угадывая по изрядству лошадей, что это господа и что с ними есть деньги и богатые вещи, погнались и уже были близко. Костюшко, засмотрелся-ли, или с намерением сшибся с дороги, взял влево и скакал за пряслами близь дороги, сам-четверть только, ибо другие скакали по дороге. Казаки, не зная что тут польский начальник, разделясь по своей воле и случайно по одному, — одни догоняли неприятеля по дороге, а другие погнались за теми, где был Костюшко, и нагнали его на болотистом месте, где тотчас бывшего при нем маиора и одного рядового убили. Третий, в замешательстве, успел, бросившись с лошади, притвориться мертвым; но, по приверженности к начальнику, иногда поглядывал на него. Костюшко бросился в болото, под ним лошадь увязла и билась, что он видя, соскакивает с оной. Тут казак достал его дротиком, два раза ранил и приказал возвратиться к нему. Лошадь без седока, сделав несколько усилий, вырвав повода из болота выскочила и ушла. Тогда Костюшко отдался в волю казаков. Они его вывели из болота и зачали обирать; а он и сам им подал кошелек с небольшим числом червонных и часы, не сказывая, кто он. В самое это время прискакал к ним вахмистр конного нашего (егерского?) полка и при виде, что между казаками стоит польский офицер, ударил его в голову палашом, отчего в ту же минуту Костюшко за-мертво упал. Тот же поляк, о котором я выше сказал что притворился убитым, лежал и надзирал за ним. Видя сие и забывая свою опасность, вскакивает, кричит, чтоб не убивали, что это начальник. Все от сего испужались и вахмистр поскакал первый назад; казаки сделали то-ж; но один старый и опытный казак [409] видел куда я поскакал с командою, и поспешил мена догнать. «Вот точная история, как Костюшко взят, которую я без малейшей посторонней материи описываю; и ежели бы не случился тут один из живых поляков, то Костюшко может (быть) и умер бы, не быв познан. Вынутый из кармана у него пистолет и доныне (1822 г.?) у меня находится. «Все чиновники нашего корпуса за сие дело были награждены; но не знаю почему я и благодарности не получил от моих начальников. Уже впоследствии узнал я, что причиною тому было то, что дядя мой, граф Денисов, сильно поссорился с генералом Ферзеном. «О Ферзене я был наслышан как о само-справедливейшей особе, и в начале поступления моего в его команду, видел над собой сии знаки, а посему и не смею сделать точное заключение, почему это случилось. А я и нечаянной не сделал ошибки, как только однажды с покорностью просил генерала Ферзена, чтоб он, когда молодые, при нем находящиеся офицеры бывают в передовой цепи и затем доносят ему об ошибках и упущеньях, то он не верил бы; при этом я поставлял генералу то в резон, что молодые офицеры худо знают Донских казаков обороты и лучшие (из них), и даже необходимые, считают за упущенья. «Как бы то ни было, обойден я и обижен пред всеми, да и до того примечал я, что Ферзен сделался ко мне холоднее. 11 (Продолжение следует). Сообщ. А. П. Чеботарев. Комментарии 1. См. «Русскую Старину» изд. 1874 г., т. X., стр. 1-46: «Записки Денисова», гл. I-V. 2. Дело происходило при Городнице 7-го июня 1792 г. 3. 28-го июня 1794 года. 4. 20-го марта 1794 г., при Свальмироне. 5. 24-го марта при Сломнике Тормасов был разбит, о чем упомянуто в 1-й главе этих Записок. («Рус. Стар.», т. X, стр. 18). Ред. 6. Сражение на Липовом-поле происходило 15-го июня 1794 г. 7. 22-го июня при Белобрегах 1794 г. 8. 23-го июня у Просиной. 9. 27-го, 28-го и 29-го июня 1794 г. были стычки при Гурах, на Голковском поле и при Песочном. Ред. 10. В подлиннике: «козьим манером», вероятно описка. Ред. 11. Об участии Денисова, автора этих Воспоминаний, в войнах против Польши в 1792 и 1794 гг., в послужном его списке изложено так: «участвовал в 1792 г. в Польше, с противною факциею в сражениях: мая 15-го — при Мурафе; 31-го — при Шпичинцах, июня 3-го — при Валовке, 4-го — при Люборе, 7-го — при Зеленцах и Городнице, где, при поражении противников, удержал покушение их на правый ваш фланг, за что награжден орденом Владимира 4-й степени; 13-го июня при Острогах, 16-го при Верховой, 21-го при Дуйнах, 26-го июня при Владомирже, июля 7-го при Дубенке, и 15-го июля при Маркушеве. В 1794 г. в Польше, противу польских мятежников: 20-го марта при местечке Скальмирже, 24-го — при Сломнине, где ранен саблею в двух местах, в шею и руку; 16-го апреля при реке Недице; 29-го апреля и 1-го, 6-го, 7-го, 13-го, 16-го, 19-го, 20-го мая в сражениях при разных местах (в формуляре они поименованы); а 24-го, 25-го и 26-го мая при Щикочине, при разбитии неприятельского корпуса, бывшего под командою Костюшко; 9-го июня при деревне Суханеве и Огневке; 15-го июня на Липовом поле при разбитии польского отряда полковника Добика, который казаками, под командою Денисова, разбит и взят в плен с 700 рядовыми, за что Денисов награжден от короля Прусского орденом поенного достоинства; затем участвовал в сражениях июня 22-го, 23-го, 27-го, 28-го, 29-го; июля 2-го и 10-го при разных местах. 20-го июля в сражении близь Варшавы, при поражении польской кавалерии, Денисов ранен пулею в левую руку; августа 6-го и 7-го в делах также при Варшаве; 6-го сентября в Гурах, а 29-го сентября 1794 года участвовал при разбитии корпуса польского начальника Костюшки и при взятии его в плен при Мациовицах. В этом сражении Денисов, командуя казачьими полками, совершенно разбил польскую кавалерию, врезался в пехоту и преследовал бегущего неприятеля, доколе взят в плен Костюшко. А. Ч. Текст воспроизведен по изданию: Записки донского атамана Денисова. 1763–1841 // Русская старина, № 11. 1874 |
|