|
ЗАПИСКИ ДОНСКОГО АТАМАНА ДЕНИСОВА.1763-1841.Андриян Карпович Денисов был одним из замечательных генералов Донского войска. После блистательной Суворовской войны в Италии, в которой, начальствуя над казачьими полками, заслужил своим мужеством и распорядительностию высокое о нем мнение славного князя Италийского, Денисов сделался соперником Платова, и потому в отечественную войну 1812 года оставлен им на Дону наказным атаманом. 1 Беспрерывно получая более и более тревожные вести о нашествии громадных полчищ Наполеона, о их губительных движениях во внутрь России, о распространяемых ими по пути пожарах и грабежах, Денисов энергически действовал на высылку в нашим армиям подмог с Дона и успел представить в Тарутинский лагерь 26 новых полков донских казаков, составленных поголовно и из поседевших в боях дедов, и из юных внуков их; а между тем, сам он страдал душевно, что не может лично участвовать в защите отечества, и в донесениях своих горько жаловался, что его одного забыли в тяжкую годину и обрекли на бездействие. По смерти Платова, в 1818 году, облеченный в звание войскового атамана, Денисов сделался полным хозяином края, — и честный воин не мог далее оставаться пассивным свидетелем нужд своей родины; а нужды эти были велики: на Дону развилось вредное для массы аристократическое самовластие, общественные войсковые земли произвольно раздавались в частную собственность сильных людей, в [2] ущерб станичных юртов; финансовая часть войска велась беспорядочно и не выходила из крайне скудного состояния; часть военная в очередных нарядах, льготах и отставках от службы представляла позорище торгового рынка. Все это было следствие того, что войско Донское не имело для своего управления определенных законов, а должно было или соображаться с общими государственными узаконениями, или ограничиваться местными правилами и обычаями. Денисов решился на благородный подвиг — пожертвовать самовластием общему благу и дать войсковому управлению новую организацию, сообразно требованиям времени: он, в 1819 году, испросил высочайшее повеление на учреждение комитета для составления: «Положения об устройстве войска Донского». В комитет этот, под председательством самого Денисова, назначены членами: генерал-адъютант Чернышев, 2 со стороны министерства юстиции — действ. ст. сов. Болгарский, 3 и от войска — генер.-лейт. Карпов, генер.-маиор Черевков, полковник Андриянов и подполковник Шамшев. Учреждение комитета возбудило против Денисова страшное негодование всего донского аристократизма, прозревавшего в новом «Положении» уничтожение всех своих преимуществ; все недовольные начали группироваться вокруг Чернышева, с порицанием правительственных распоряжений Денисова и даже с фальшивым толкованием его поступков и слов; в комитете мнения Денисова и Чернышева стали более и более расходиться, прения их друг с другом приняли враждебный тон и, наконец, разразились падением Денисова. Во главу обвинений Денисова положена введенная им система питейной продажи на землях войска посредством откупа; но в этом обвинении Денисов — невинная жертва. Вступивши в звание войскового атамана, он увидел совершенную скудость войсковой казны, на средства которой содержится все управление краем. Изыскивая источники устранить это пагубное для войска состояние и видя, что в войсковой казне нет денег на покупку вина для распродажи его в крае распоряжением войскового правительства, он решился допустить прежде существовавшую уже на войсковой территории откупную систему, но с тою разницею, что прежде откуп имел право продажи только в казачьих станицах, а Денисов распространил это право откупа и на имения донских помещиков, что, конечно, и восстановило последних против Денисова, [3] посягнувшего на уменьшение доходов их, — хотя, по справедливости, войсковой атаман имел основание на это посягновение по случаю бедственного состояния войскового казначейства и потону, что донские помещики владели тогда не собственными землями, а войсковыми, которые чрез двадцать шесть лет уже после того державною волею императора Николая I дарованы им в потомственную собственность. Отставка Денисова последовала неожиданно. 4 Высочайшее повеление о том (от 31-го января 1821 г.) и о назначения вместо Денисова генерал-маиора Алексея Васильевича Иловайского получено из Лайбаха, где тогда находился император Александр I и при нем был виновник падения Денисова — Чернышев. Так, один из замечательных атаманов войска донского сошел с служебного поприща, на котором он проявил много опытов высокой честности и замечательной деятельности по всем отраслям управления обширным и своеобычным краем. Он был вполне попечительный начальник и решался даже на цивилизаторство патриархальной родины своей. Приведем в доказательство последнего хотя два примера, сохранившиеся в памяти донцов: Денисов, в видах развития их в правилах общественной жизни, приглашал всех приезжающих в Новочеркаск по делам своим офицеров к себе на обед и, заметив, что многие из них употребляют салфетку вместо носового платка, объяснил в приказе по войску исключительное назначение салфетки; а заметивши распространяющуюся в нарядах казачек непомерную роскошь, объявил о том также в: приказе по войску и потребовал, чтобы драгоценные украшения и шелковые одежды (кубелеки) присвоены были только семействам дворян. А. Ч. _______________________________ Записки Денисова писаны им в конце двадцатых иди в начале тридцатых годов текущего столетия. Писаны на простой, серой бумаге, связным почерком, малограмотною писарьскою рукою, [4] под диктовку самого Андрияна Карповича, и в некоторых местах поправлены собственною его рукою. Они состоят из 24-х тетрадей серой, грубой бумаги, в лист, 576 страниц. Записки эти сохранены для отечественной истории и сообщены на страницы «Русской Старины» войска Донского генерал-лейтенантом Адамом Петровичем Чеботаревым, а ему достались, в 1852 году, от внука Денисова, отставного маиора Атаманского Его Высочества Наследника Цесаревича полка, Андрияна Ивановича Егорова, предоставившего их г. Чеботареву в полное его распоряжение. Приступая к печатанию «Записок атамана Денисова», редакция «Русской Старины» считает необходимым заметить, что они разделены ею, для удобства чтения, на главы и что все наиболее важные в историческом отношении части этих Записок печатаются с дословною точностью; затем те места рассказа Андрияна Карповича Денисова, в которых приведены им мелочные, для него лишь имевшие интерес подробности, изложены нами вкратце; таковы: переезды с места на место, подробности маршрутов, заметки о самых мелких стычках с неприятелем и т. п. Ред. ________________________________ I. Происхождение войска донского. — Первые поселения казаков, их занятия и обычаи. Прежде нежели начну я писать историю жизни моей, долгом моим почитаю сказать то, что я слышал по изустному преданию от старых людей, относительно действительного происхождения всего войска донского. Донское войско, по словесному преданию, дознанному мною еще в 1781 г. от самых старых жителей Дона, которые сказали по нарочитому моему розысканию так: первые донские казаки пришли на Дон из-за реки Терека, но были не Татары и не имели сходства ни в лицах, ни в обычаях с азиятскими народами, а в сем сообразны были с великороссиянами. Поселились они от Голубинской станицы или Пятиизбянской вниз по реке Дону, с правой стороны, малыми отделениями, как бы полагать надо, что одно семейство составляло целое селение. Сии селения, вниз реки Дона, не были далее устья реки Донца. Некоторые (из жителей) доказывали мне, что (поселения) кончались Цымлянскою, а другие — Каргальскою станицею, которые [5] прежде назывались городками и все были укреплены земляным валом. Каждое селение имело своего начальника под именем «Станишной атаман»; а всех тех селений был-ли общий начальник — никто не показал. Сии начальники были выбираемы обществом каждого селения также по их усмотрению; непременных начальников и чиновников не имели, и положение всех городков было — никогда не иметь оных. Все дела общественные решались в собрании всего селения; одно селение не мешалось в дела другого. Они другой войны сначала не имели, кроме оборонительной, или мстили за обиду, и тогда сговаривались одно селение с другими по доброй воле, а не по наряду или приказу. Веру исповедовали христианскую. Любили семейственную жизнь и почти все были женаты, но в разводах имели обычай такой, что ежели кто не захочет жену свою иметь при себе и в доме своем, таковой выводил ее пред собрание своего селения и объявлял — что он не хочет более жить с своею женою, то не хочет-ли кто взять ее себе в жену, — и желающему отдавал, чем развод и кончался. В одно время никто не имел двух жен, даже и не было примера. Строго наказывали тех, которые хотя малое что украдут у земляков своих, даже иногда и смертию. Слово «трус» весьма бесчестно было, и обиженный сим словом имел право — обидчика своего при собрании бить по голеням палкою, пока не докажет или не испросит прощения. Все сии обитатели городков считали себя одно-земляками, охотно одни других защищали от внешних врагов; но каждый городов имел отдельный удел земли, и межевались или границы полагали только в луговых местах, то есть, при самой реке Доне и которые весняною водою покрывались; в степях же, или как они называли, в нагорных полях (которое слово и доныне некоторые употребляют) не имели границ, но считали их общественными, и вольно было, где хотел, заводить хутора — зимовники, но таковых долго совсем не было и уже гораздо позже оные начались. Сии первые жители упражнялись в земледелии, да и скотоводства не имели большого, а более любили звериную охоту и рыболовство — чем и снискивали свое пропитание и довольствие. Они не искали богатства и малым оставались довольны. Общие их, сколько мне [6] сделалось известно, права или законы были: считать себя за один народ, одному селению другого не обижать, за межу одни в другим — для сенокошения, распашей, пастбы скота, рыболовства и ловли диких зверей — не переходить, но хищных зверей вольно было (бить), где кто увидит и пожелает. Сии жители Дона, как некоторые старики объяснили мне, не долго оставались покойны в своих первых жилищах, но принуждены, по известным им обстоятельствам, удалиться и при реке Доне-ж поселились; после, как они-ж полагали, опять часть малая из них возвратились с многолюдным товариществом посторонних из великороссиян же, принятых ими, и заняли те ж прежние места и выше по Дону и речкам Хопру и Медведице и оставались долго при тех же правах. А когда приняли общее название донских казаков и войска донского — ясно не могли показать; также, когда учреждено было иметь всего войска войскового атамана и, кажется, что последнее восставилось с существованием города Черкаска. 5 [7] II. Происхождение фамилии Денисовых. — Денис-Батырь. — Граф Федор Денисов и его походы. — Карп Денисов, его братья и другие родственники из этой фамилии. Я происхожу от самой по донскому войску древней фамилии Денисовых, отрасли которой почти все и доныне живут в Пятиизбянской, при самой реке Доне, на не большой равнине, окруженной довольно высокими горами, поселенной станице. Фамилия сия начало свое получила от прадеда моего, по имени Дениса, который в сражениях против Крымских Татар весьма отличался, а храбростию — особо в одном случае, где татарин, прикрытый сверх платья панцырем, искал поединщика. Прадед мой, сразясь с ним, убил его, почему с того времени был всегда называем: «Денис-Батырь». Отец же его был полководцев в донском войске, по фамилии [8] Ильин. Он, или еще отец его, от блаженной памяти императрицы Елисаветы Петровны, в написанной в честь войска донского грамоте, с похвалою упоминается; брат же его родной — Антон, оставя прежнюю фамилию, по простоте-ли тогдашней, или по гордости его, каков он и был, переменил также свою фамилию и принял от своего имени: Антонов, которых род и доныне существует, и почти все две сии фамилии сопричисляются к древнему положению сказанной станицы Пятиизбянской. Сын Дениса-Батыря, Петр Денисович Денисов, не [9] потерял славу отца своего, был полководцем, но не имел случая столько прославить себя, а может, как мне кажется, был несчастлив, как один случай и доказывает. Он, узнав, что блаженной памяти государь император Петр Великий, возвращаясь из Персии, терпит недостаток в провианте, собрал сколько мог своих людей, навьючил несколько верблюдов хлебом и, взяв довольное число скота, спешил на встречу его величеству; но не далеко от Царицына был атакован Калмыками, которые все запасы у него отняли, — и он с своими людьми, пеший, единою храбростию набег предстоящей смерти и дошел до города Царицына. Сын Петра Денисовича — Федор Петрович, впоследствии был генералом от кавалерии и заслужил графское достоинство. Почему, описывая Денисову фамилию, долгом считаю упомянуть и о нем под именем графа Денисова. Он был воспитан родителем своим в сказанной станице и научен несколько грамоте, как-то: читать часовник и псалтырь и писать сообразно сказанному учению, что тогда полагалось за вышнее учение, особо ежели кто мог и петь в церкви Божией на клиросе, и читать апостол; но ему внушали, что он должен отличиться храбростию и военными действиями. На восемнадцатом году он женился; после записан был в число военных казаков и причислен в Атаманской, как отличный, полк; когда же потребованы были казаки в армию, действующую против Турок под командою фельдмаршала Румянцева, он охотно, испросясь из Атаманского, поступил в один полк, наряженный в сказанную армию, и в кругу полка выбран в чин есаула. При первом сражении весьма себя отличил и убил семь турок, что сделалось. известным и фельдмаршалу, который, заметив его по оному случаю, начал употреблять в важные партии. Тут, имея частые случаи, прославил себя более и более. Видев главнокомандующий, что храбрость в нем не изменяется, произвел в чин старшины донского войска и вверил ему полк; ободрясь чем, он по храбрости своей сделался известен и неприятелю. Особо знал о нем один храбрый турецкий начальник, Черкес-паша, который и старался во многих случаях его, графа Денисова, разбить, но более — пленить или убить, что чрез пленных и граф узнал, [10] а потому взаимно искал случаев ему вредить. В одной схватке казаков с Турками в рассыпную, что казакам более свойственно, Черкес-паша сам был и несколько раз возвышая голос, кричал: «Денис-паша», как бы вызывал его. Тогда граф, заметив, что это Черкес-паша должен быть, предпринял с ним сразиться; но пашу отличные турки на лучших лошадях прикрывали, что приметя, граф Денисов, тем более, что и цветное платье их отличало, почему, скрывая свои намерения, приказал казакам занимать пространнее поле, дабы неприятеля растянуть. Когда увидел, что Черкес-паша себя довольно открыл, пустился на него и наехав отрубил у него повода, — верно, от излишней запальчивости сделал промах, — тотчас воротился. В другом сражении, он наскакал на Черкес-пашу так, что принудил его бежать, где, понуждая свою лошадь, паша бил ее саблею, которую и уронил и которая взята была казаком и хранилась у графа, как знав его доблести. В другом случае, когда граф находился в той же войне турецкой, которая несколько лет сряду тогда продолжалась, быв под командою генерала графа Каменского и пользуясь его милостию, и уже зная, что Черкес-паша вспыльчивого нрава, испросил позволение и с двумя или тремя донскими полками пошел скрыто к турецким войскам, где командовал Черкес-паша; чрез легкие команды осмотрел близь их лагеря места и, найдя одну довольно глубокую лощину, в одну ночь скрылся с отборными казаками, распорядя наперед так, чтоб некоторые офицеры с лучшими казаками, по утру рано, в которое время всегда турецкие чиновники пьют шербет, атаковали бы передовые пикеты, а полки, что оставались на назначенном месте, стояли, дабы в случае нужды могли ему сикурсировать. Офицеры, назначенные атаковать, исполнили свою обязанность весьма хорошо, и когда подоспевшие из лагеря турки атаковали наших взаимно, тогда казаки начали — с намерением и по распоряжению — уходить, оставляя Денисова в лощине, бывшей в стороне; который дождав, что турки его минули, несколько быстро в бок ударил, опрокинул и взял в плен до десяти их чиновников, в числе которых находились приближенные к паше, как-то: его казначей, секретарь, кафедар и ключник. После сего сделалось известно, что Черкес-паша [11] часто говаривал, что он когда-либо а Дениса-брата достанет. Граф во всю оную войну весьма отличался храбростию и предприимчивостию и в последних пред миром сражениях жестоко, выше колена, в ногу пулею ранен с перебитием кости, отчего вечно хромал. В сию войну произведен в премьер-маиоры и получил золотую, с портретом великой монархини Екатерины и с надписью за что, медаль. По выздоровлении от сей раны и при занятии полуострова Крыма, он опять явился на поле славы. В одном случае, когда он имел три донских казаков полка, атаковала его отборная толпа Татар ханской гвардии в превосходном числе, и сильным ударом опрокинула казаков и сильно преследовала. Денисов весьма старался наших остановить, но когда увидел, что все способы оставались не действительными, тогда остался в задних (рядах) и уговаривал храбрейших, отступая, защищаться, подвергая себя всем опасностям. Видя, что некоторые из отважнейших ему помогали, и при сем случае офицер Никита Астахов дал ему заметить, что один из татар, мулла, как видно было по одеянию, целит удар нанесть в него дротиком, на что он отвечал, что видит. Астахов погнал свою лошадь вперед, как уже был раненный и ослабевал в силах. Не оставляя из виду Денисова, мулла заскакал несколько вперед и пустился на него. Тогда Денисов, отпарировая дротик саблею, снизу поднял несколько выше себя и одним замахом в смерть срубил татарина, почему передние татары все кинулись к упавшему с лошади мулле и перестали гнаться за казаками. В шведскую войну, где он был уже генералом, в одном сражении, где он получил пулею рану близ самого локтя, — несколько ниже оного, — которая прошла по всей руке вниз, не повредя кости, остановилась по-за кожей, на поверхности кисти, которую он, отъехавши несколько в зад, приказал, стоя на ногах, вынуть лекарю, и как наши проигрывали сие сражение, то тут же распоряжал устроить батарею. Всех же ран, от пуль полученных им, было восемьнадцать, из которых одна, попавшая между плечми, прошла так далеко, что не могли оную найти; почему, излечась, пуля осталась в нем, и уже чрез долгое время, лет чрез пятнадцать, [12] оказалась гораздо ниже колена, в ноге, которую без большой боли тот же час и вынули. После всех понесенных им самых трудных и опасных, сопряженных от полученных ран жестоких болезней, он был, в 1794 году, в войне против Поляков, в которой бодрствовал почти без отдохновения, особо когда под командою его бывший генерал-маиор Тормасов был польскими войсками, под командою начальника их Костюшки, разбит; которое несчастие наших многие заключают, что будто произошло от некоторых упущений генерала Денисова. Это мнение совершенно несправедливо, в чем я, как самовидец, свидетельствую по всей истинне и ссылаюсь в справедливости моего показания на сенатора Михаила Алексеевича Обрескова. А сие было так. Генерал Денисов, по прибытии к корпусу российских войск, недалеко от Кракова, преследовал неприятеля и, узнав, что начальник их, Костюшка, верстах в десяти от Кракова с корпусом войск находится в укрепленном лагере, решился атаковать его. Он разделил свой корпус, который составлял не более 3,500 человек регулярного и два полка (Орлов и мой, под именем Денисов) донских, на две части. С одною сам пошел в обход, в лево; другую часть вверил генералу Тормасову, где и я с моим полком остался. Исполняя должность мою, я приказал легким казачьим партиям скрыто наблюдать неприятельские движения. В последнюю ночь, когда уже генерал Денисов оставил генерала Тормасова, я долго не получал от тех партий донесения, чем быв стороплен, докладывал о том его превосходительству. На заре же утренней, когда войска становились в порядок и готовились к маршу, я, не имея донесения от моих партий, доложил о том в другой раз моему генералу и, считая важным знать о неприятеле сколь можно поверней, просил позволения: самому — с малым числом казаков — ехать вперед, а полк чтоб оставался при нем, на что он и согласился. Взяв человек шесть, я поскакал, а отъехав версты четыре или пять, увидел в правой стороне, напротив меня, во многом числе кавалерию, пехоту и артилерию. Я тотчас доразумел, что это Костюшка тянется к Варшаве или желает нас атаковать; [13] донес тот же час о всем моему генералу и просил о присылке моего полка. С прибытием ко мне полка, я получил приказание употребить всевозможные средства неприятеля остановить; исполняя это, пустился я с моим полком к переду неприятельскому, имея в намерении достать хотя одного в плен и узнать о предположениях неприятеля, но везде встречал сильнейших, осторожных и предпринимавших меня атаковать. Быв в таком положении, я увидел из лощин вышедших несколько эскадронов, удаленных от своих; я в тот же момент наскакал с полком на оные, ударил, но был от ник принят мужественно. Они ни на шаг не попятились и сильною пальбою ранили несколько казаков, из которых чрез несколько дней трое умерло, и под одним офицером убили лошадь, которая, упав, придавила его так, что несколько человек едва могли вынуть и с большою трудностию увесть офицера. В самое это время генерал Тормасов был уже не далеко от меня, поспешая с войсками к неприятельскому переду и, подойдя в одной большой лощине, остановился на высоте, а я поставил несколько отдельно свой — на той же высоте — полк, приказав, где нужно, делать за неприятелем наблюдения, а особо — замечать наездников и из них стараться хотя одного схватить, что и выполнено скоро. Пленный очень тяжело ранен и весьма был пьян, почему и надо было сомневаться в его показании. Впрочем, он сказал, что Костюшка с намерением шел на это место, полагая за выгодное, и тут хочет дать сражение, что я генералу Тормасову сам и пересказал. Тогда он позвал полковника Муромцева, Михаила Алексеевича Обрескова, что ныне сенатор, и меня; пошел в сторону и, отделясь, спрашивал порознь, что кто полагает: атаковать-ли ему неприятеля, или иначе? Муромцев предложил атаковать; Обрезков сказал, что нужно посмотреть его превосходительству назад; как бы объяснял с чем, либо генерал стоял задом к своим войскам и в неприятелю; я же, быв родной племянник Денисову и много почитая генерала Тормасова, под командою которого и прежде находился, видя без крайней нужды желание его — превосходного неприятеля в весьма выгодной позиции атаковать, — ибо неприятель расположен на высоте, примкнув левый фланг к большому и густому лесу, а нашим войскам должно было [14] переходить через большую долину под ядрами, и, подымаясь в гору, атаковать, — был в большом затруднении сказать, что это сверх сил. А чтобы генерал не подумал, что я прочу,* дабы и генерал Денисов, — о котором в то время никакого не имел я сведения, — участвовал в победе, почему, найдя средину, доложил, что я полагаю за лучшее сблизиться к неприятелю, сойти вниз, а когда Денисов появится с другой стороны, как и должно быть, и сделает большую неприятелю диверсию, тогда, не дожидаясь Денисова, скорым маршем наступить на неприятеля. На это генерал отвечал, «что он не хочет стоять под ядрами», а Муромцев сказал: «зачем трусить». — Дело покажет, кто трус; но я не люблю бить неприятеля, ежели не принужден наверное победить, возразил я. Тут генерал приказал мне с полком спуститься вниз, в лежащую против нас деревню, близ которой разъезжало несколько человек из неприятельской кавалерии. Исполняя что и пройдя деревню, я приказал казакам ударить на рассыпанного неприятеля, и за охотниками пустился на рысях и с остальными. Неприятель, не дожидаясь, бежал к своим войскам, и я остановился, дожидаясь дальнейшего приказания. Тут прискакал ко мне дежурный маиор и объявил, что генерал приказал мне идти прямо чрез лес, оставя главного неприятеля влево, и что за мной вслед пойдет подполковник Пустовалов с баталионом егерей. Я, дойдя до леса по дороге, начал оной проходить и увидел, что дорога прикрыта небольшим отрядом кавалерии, которую скоро и опрокинул; а вышедши из лесу, увидел в стороне неприятельского центра несколько эскадронов, готовых меня атаковать. В это время и подполковник Пустовалов недалеко от меня с баталионом был; посему, не давая времени к размышлению неприятелю, я тот же час их атаковал и опрокинул, — и быв доволен тем, я остановил казаков и явился в г. подполковнику, как к старшему, ибо я имел чин премьер-маиора. Он, похваля мои действия, открыл план намерений своих и приказал быть с полком близ его баталиона; тут, устроивши в линию, потянулся к неприятелю. Тут наскакала на нас в превосходных силах кавалерия. Я, видя по действию ее намерение, чтоб [15] оторвать казаков от пехоты, просил позволения примкнуть к своей пехоте флангом, стать лавою против неприятеля, на что он и согласился, поставя одно орудие в помощь казакам, обратил часть и егерей, а сам наблюдал пехоту, которая грозила и его атаковать. В таком положении нашем неприятельская кавалерия ударила в мой полк; напротив чего и я с полком пустился в атаку, и как был слаб силами, то менее половины захватил с левого флангу, опрокинул и погнал, а остальные, о становясь, стояли твердо на месте. Увидя что, я сколько мог остановил часть своих и, обскакав спереди, атаковал и сих и весьма по упорному сражению опрокинул. Тут я получил три саблями рапы и очень жестоко в правую руку, от которой и саблю уронил, а лошадь, бывшая подо мною, четыре раны в голову и одну в крестец, отчего и неприятель не был преследуем. Перевязав раны и подвязав руку платком, явился я у г. подполковника, который мне сказал, что он послал к генералу Тормасову просить помочи, и тут же указал на одну часть кавалерии, превосходящую прежнюю, сказал, что, точно, оная предполагает его атаковать. В самую эту минуту получаю я повеление от генерала: половину моего полка прислать к нему; почему и с позволения г. подполковника я послал часть, а у меня осталось менее ста человек. В это время и кавалерия, прежде замеченная, сближалась; но в момент атаки является к нам полковник Муромцев с кавалериею, атаковал неприятеля и опрокинул, и оставил при егерях маиора с двумя, не более ста человек имеющими, эскадронами, а сам возвратился. После его скоро атаковала в три раза сильнее нас пехота и скорым маршем шла, как бы хотела ударить в штыки; но сильным действием артилерии и пальбою от пехоты в самой близкой дистанции остановлена. Я, взяв в команду свою сказанные эскадроны, как старший, приказал сикурсировать казаков, с которыми быстро ударил во фланг пехоты; а подполковник Пустовалов с егерями — в штыки. Неприятель был опрокинут: большая часть осталась на месте убитыми, и пехота наша заняла первую позицию. В это время сильная слышна была пальба у генерала Тормасова и в главном собрании неприятеля. Я говорю, что слышна [16] потому, что мы лесом были так разделены, что никак одни других не могли видеть, потому что лес был большой, густой и высокой; но гора, с которой мы пошли в атаку, была видна. После того, и весьма скоро, мы увидели, что наши опрокинуты и уже бегут на оную гору. Тогда-ж видно было с противной стороны вдали скачущую кавалерию к месту сражения, и хотя мы догадывались, что это должен быть казачий Орлова полк, но соединиться с ним нельзя было чрез неприятеля, да и не было времени, потому что весьма сильная пехота тотчас опять атаковала нас, а конница — обскакивала. Тут скоро подполковник Пустовалов был убит, с чем вместе и храбрые егеря почти все были побиты, а остальные бежали в лес. Я, с малым числом казаков, трафя на прежнюю дорогу, то-ж сделал. Сражение совершенно было проиграно, артилерия вся досталась неприятелю, а генерал Денисов ее не видел. При сем случае за долг поставляю сказать, что весьма жаль подполковника, который, отменный по храбрости и любезному обращению, достоен был лучшей участи. Я хотя прежде его и не знал, но в таком критическом положении довольно того времени заметить свойства человека. Неприятель гнался за нами чрез весь лес, но темная ночь разделила нас тогда. 6 Я распорядился так, чтоб мог более собрать рассыпанных казаков; почему послал в две стороны человек по пяти команды, приказал легким свистом скликаться и направлять всех на гору, где прежде стояли. Сам поспешил вперед, дабы скорей соединиться с генералом, которого и навел с небольшим числом войск. Тут же я увидел полку моего маиора Грузинова с казаками, и тотчас отправил другие команды для собрания оставшихся в живых и, ежели где будет можно, забрать раненных; я же явился к генералу Тормасову и обо всем донес, который мне сказал, что имеет повеление присоединиться к генералу Денисову, который от нас не далеко. Как уже заря начала показываться, мы скоро пошли и соединились, и на прежнем месте, где положено было раздельно атаковать неприятеля, остановились. На другой (день) отступили и [17] простояли не помню сколько дней. В третий или четвертый, по разбитии нашем, день, приехал я к генералу Денисову и донес о положении передовых пикетов и что знал о неприятеле. Тогда оба казачьи полка были уже в моей команде. Я нашел генерала в малом домике, в довольно чистой горнице, на старой, кожею обитой канале лежащего, одного, весьма бледного и как бы изнеможенного или изнуренного. Он меня спросил: — «Что?» как бы хотел знать, что я думаю. — Очень худо, отвечал я. — «Почему?» — Потому, что мы разбиты, потеряли много людей и половину артилерии, а остальные настращены. Стоит Костюшке, который имеет вдвое более войска и все способы в скорости столько же набрать вновь, нас атаковать. Генерал Денисов привстал с канапе и, возвыся голос, сказал: — «Кого? меня? Нет, он не посмеет атаковать меня, или я его в пух разобью. Он только смело атакует таких, как ты, трусов!» К тому-ж сделал очень вероятные доводы, что неприятель легко бы был разбит, ежели-б генерал Тормасов, став на удобном месте, его дождался, и что Костюшко, ежели его атакует, то стоит, при храбрости Россиян, не обмануться в выборе места — и Костюшко остальными войсками будет разбит, ежели только его осмелится атаковать. — В поле один не воин, — заметил я. Почему вы, быв так опытны и при своей бодрственной душе, столько имеете надежды, что не боитесь вторичного поражения, и полагаете держать в опасении самого неприятеля, а оставили нас в унынии? — «Войска наши оробели», возразил на это генерал Денисов, «тем более, что нет надежды получить помочь, — и все нижние чины знают о том». Тогда он приказал мне спешить к своему месту и так распорядиться, дабы он, в случае нападения, непременно за час времени бы знал. С сим я поскакал к своим полкам, которые были впереди; отправил две легкие партии дознать — где неприятель, и при захождении солнца возвратился к нему. Подъезжая к лагерю, услышал в разных местах [18] веселые песни и музыку; сближась к одному из сих веселых собраний и видя друзей моих, весьма веселых, сошел с лошади и просил, чтоб сказали о причине их радости. Тогда пересказали так: — «Серебряная голова — твой дядюшка», как его солдаты всегда и называли, «ходил по всему лагерю и, говоря со многими и солдатами, доказывал, что он еще не то, что не боится Костюшки, но надеется его разбить, взять в плен и доставить в Петербург». — «Сверкал-де глазами, как бы уже это и сделал, чему мы-де прверили и, смеясь один другому, что унывали, сделались веселы, пьем и играем». Описав несколько деяний сего почтенного моего дяди, скажу не к умножению его славы, как ближнего родственника, но по сущей справедливости, что был герой неустрашимый, деятельности чудной и такой домостроитель, что хорошим хозяевам быть мог мудрым наставником. В доказательство сего могу поставить на вид, что он от отца получил не более пяти семей крестьян и хорошие стада лошадей, скота и овец, а наследникам своим оставил 7,000 крестьян, в лучшем состоянии. Многие разумели его скупым, но весьма ошибались; он был только рассчетлив, и сему причина была та, что крестьян своих старался обогатить и заслужить их любовь, в чем и успел. Я видел многих посторонних крестьян, приходивших к нему с просьбою, чтоб он их купил, потому, что они слышат о нем, как о добром господине, от его крестьян; — одни дали ему сами 60 тысяч рублей для того, чтоб их купил, что он и сделал. Супруга его (козачка Марина Чернозубова) была весьма набожная и столько для добра раздавала денег, что он весьма мало из экономии получал, а в конце родному брату, отцу моему, которого он очень уважал, с жалобою сказал, что он отдал жене своей 12 или 15 тысяч червонных, а она не отдает ему оных и не хочет сказать, где они или куда употребила. По смерти ее, денег сих не оказалось. Впрочем, она была отменно воздержна, вела себя тихо и мирно и всю жизнь провела в Пятиизбянской станице, где и он окончил дни свои натуральною смертию и тело его доныне покоится там. В чине генерала от кавалерии, имел ордена [19] св. Александра Невского, второй степени св. Георгия и св. Владимира, прусского Красного Орла, польского Станислава, графское достоинство, две богато-украшенные алмазами сабли; получил от великой монархини Екатерины 1,700 душ крестьян и богатое бриллиантовое украшение для жены его. Он имел трех братьев; из них один полковником, а два генералами были. Я происхожу от одного из последних. Отец мой, также быв воспитан, в такие же годы женился, а поступя в число военных, был помещен в Атаманской полк, был ближним к атаманам — отцу и сыну Ефремовым; но все милости их не более значили, как что имели его близь и по надобностям часто посылали за курьера в Москву и в Петербург. С первым Ефремовым он был в Семилетнюю Прусскую войну, часто в походах выбираем был в кругу от казаков в чин есаула, а по возвращении оставался казаком, по тогдашнему в Донском войске положению, и уже в 1763 или 1764 г. пожалован в чин войскового старшины. Он был с 3-х сотенною командою против Крымских Татар и с полком против Пугача, при преследовании его и до искоренения всех его приверженцев и изловления самого Пугача, за что произведен в премьер-маиоры. После был с полком в Петербурге, для разъездов и преследования разбойников, где получил чин подполковника; был в Турецкой войне под командою фельдмаршала кн. Потемкина-Таврического и на Кубани и во многих сражениях. Часто употреблялся по внутренности войска Донского по судебным делам, был членом войсковой канцелярии, достиг до генерал-маиорского чина и имел орден первой степени св. Анны. В бытность войскового атамана в походе, командовал войском донским в достоинстве наказного атамана войска Донского и уже в глубокой старости, по прошению, был отставлен тем же чином. Отец мой, по воле Ефремова, перешел на жительство из Пятиизбянской в Нижнюю Чирскую станицу, где и дни свои окончил. Из сей Денисовой фамилии, во время, когда немного из донских армейские имели чины, двоюродный дядя мой был в чине бригадира и 3-й степени св. Владимира имел орден; многие чиновники фамилии Денисовой имели разные отличия, как-то: [20] золотые сабли и медали с надписью: «за храбрость», а по другим отличиям жалованные ковши. В исходе прошедшего (XVIII) столетия, сей фамилии в одно время живых было восемь генералов. Сей фамилии (члены) столь любили славу героев, что всегда считали лучшим умирать, не быв в отставке, и даже пренебрегали богатство, не искали удельной земли, а оставались довольными размножением конских заводов на общих землях и таковом же праве. И так, описав историю моей фамилии, сколько мне совершенно можно было дознать, не прибавляя ни одного слова, а все то, что есть верно и справедливо, не решился даже объяснить и того, что мой род гораздо далее, нежели я описываю, существовал в Донском войске и был в большом у казаков уважении, так как не нашел письменных документов. Предложу благосклонному читателю собственно мою историю, по всей справедливости, как старик, отставленный от всякой службы, удаленный случаем и слабостию здоровья от всего блестящего; живущий в имении, собственно мною приобетенном, населенном на дикой степи и устроенном, и оставивший уже все честолюбивые помыслы, так что ничто уже не прельщает меня, кроме попечения о воспитании двух внук и одного внука. _______________________________ Прежде, чем продолжать рассказ о жизни, походах и административной деятельности Андрияна Карповича Денисова, представляем здесь родословие его фамилии (стр. 21). Ред. III. Рождение и воспитание А. К. Денисова. — Поездка его в Москву и Рязань. — Поход в Крым, на Турецкую границу и в Петербург. — Женитьба. «Я родился, как в начале истории сей видно, в Пятиизбянской станице, в 1763 г. 7 По седьмому году перевезен был в Нижнюю Чирскую, в которой с родителями моими и остался на всегда. Меня еще в прежней станице начали учить азбуке, [22] после — часовнику и псалтырю; но, не выуча последнего всего, а посему писать еще и не начинал, как, на двенадцатом году, отцом моим, по случаю с полком похода, взят был в Петербург. Малый успех в моем учении — не знаю к чему приписать, но помню, что в это время жизни моей я страдал близ четырех годов сряду сильною лихорадкой и долго не имел полного здоровья. Мы выступили с Дона осенью и захватили часть зимы; холода были жестокие, но мне велено было ехать на лошади верхом, и я до С.-Петербурга на сем экипаже достиг. Следуя к С.-Петербургу, начал в полковой канцелярии учиться писать под смотрением благоразумного офицера, что ныне генерал-маиор, Черевкова. По прибытии в С.-Петербург, по нескольких месяцев, отдан был в Невский монастырь к учителю (который в семинарии учил не помню чему) что-б он обучал меня немецкому языку и по-российски; у которого в доме я пробыл небольшое время, был взят и отдан в пансион, бывший на Садовой улице, в доме г. Турчанинова, в учителю Иосифу Жоли, где я пробыл, как могу припомнить, с небольшим год. По вспыльчивому характеру учителя и по совету приятелей отца моего, переведен в таковой же пансион находящийся на Петербургской стороне, к содержателю оного г. Масону, где я также с год или несколько более учился. И весьма благодарным остаюсь сему почтенному наставнику: его мудрые внушения остались в памяти моей вечно. Тут я много успел в арифметике и, пройдя кубы и квадраты, просил у родителя моего позволения начать геометрию; на что сказал — как он не знает сей науки, то спросит у приятелей своих. После сего я скоро был взят из пансиона и остался при отце своем, научась несколько французскому языку и не более, как переводил вакабулы, главные части географии, вкратце священную историю, умел изрядно по-русски читать и писать, а по-французски не более, как писать, с копировки, и читать не умея. Я был произведен уже в чин поручика, за который князя Потемкина благодарил письмом по-французски, мною самим писанным». 8 [23] «Родитель мой, взяв меня из пансиона, не переставал иметь попечение о моем образовании, не отлучал меня с глаз своих и наблюдал, дабы я занимался всегда чтением книг и писанием. Но, к несчастию, не знавши наук и не имея собственной библиотеки, он находил книги чрез офицеров своих, по городу С.-Петербургу с командами стоявших; а сии, меньше того разумея достоинство книг, присылали ко мне большею частью романы, наполненные негодными прелестьми, которые тем охотнее я читал. Но хорошая жизнь отца моего, с благородною строгостию, и истинное богопочитание, были весьма полезны мне и вселили в сердце, мое сии правила столь крепко, что оные всегда остались законом моим. Я всегда должен был с отцом моим являться к его начальникам и во дворце, и очень редко в театре; других же собраний вовсе я не видел». 9 В исходе 1780 г., отец с сыном возвратились на Дон, где последний занимался охотою, рыбною ловлею и хозяйством. Имение отца составителя Записок, Карпа Петровича, заключалось в рогатом скоте, конских табунах и водяных мельницах; крестьян всего было до 200 душ. «Тут должен сказать истину», говорит Андриян Карпович Денисов, «что я имел всю свободу действовать самопроизвольно, но благодарю Всевышнего — внушенные мне родителем правила не оставляли путеводительствовать меня, а строгость отца моего, который не переставал наблюдать мои шаги, подкрепляла оные. Я должен был всегда доносить ему подробно о всех моих действиях». От скуки молодой Денисов съездил посмотреть на житье Калмыков. По возвращении, родители начали ему советовать жениться, но он, «не зная обязанностей мужа и жизни супругов», просил времени на размышление. Про это узнал дядя, гр. Федор Петрович Денисов, и дал совет искать невесту «в России», 10 с чем согласились и родители Андрияна Карповича. С письмами первого и родительским благословением отправился [24] молодой Денисов в Москву в сопровождении казака Кочетовской станицы, Игната Харламова, известного отцу своим благоразумием и добрым поведением и заслужившего от сына доверенность и уважение. «По приезде в Москву, я нашел одного, довольно богатого и очень хорошо живущего господина, к которому имел письмо, почему и явился к нему с оным. Я весьма ласково был принят и, сколь помню, на другой день прошен на обед, что я и выполнил. Тут был я рекомендован г-же дома и трем их дочерям, которые все меня довольно обласкали, а девицы хотя со всею вежливостию, говоря по-французски, довольно надо мной подшучивали: верно не знали, что я могу их разуметь. Ободрясь сим и как вторая дочь весьма мне полюбилась, то и осмелился ее сватать чрез письмо, но не знаю точно резона, только отказа не долго дожидался. Тогда я, соображая и состояние, и место моего жилища, рассудил, что так и в Москве свататься не есть мудрое дело, возвратился и поехал в Рязань, где должно было мне найти прежде отцом моим купленных крестьян и отправить на Дон». «В Москве я был два или три раза в театре, где (были) знатные господа, как я заключаю по высоким орденам, которые на них видны были. Узнав, что я Денисов, весьма меня обласкали, а некоторые просили, чтоб я был у них — и даже на обедах. «Был я у графа Петра Ивановича Панина с почтением, которому прежде я был отцом моим отрекомендован лично. Сей великой муж также обласкал меня и дал наставленье искать счастия в военном ремесле по примеру моих предков». «Приехав в Рязань, я остановился на несколько дней, и в один, ходя вечером по городу, увидел в низком деревянном, довольно изрядном доме, много лиц, смотрящих в окна; спросил — чей дом этот, на что отвечали, что это трактир, в который вошел и нашел в одной просторной горнице играющих на биллиарде. Пошли. Нам скоро казак приготовил чай. Они назвались на пунш, что также было сделано. По рекомендации и просьбе гостей выпил и я одну чашу, которую услужливые гости сами составляли. [25] И как я сию игру мало видел и совершенно не знал играть на оном, крайне удивился ловкости играющих, особо одного высокого роста, прекрасной талии и хорошего лицом, почему смотрел на них с большим любопытством. Съигравпш партию, тот, который казался мне отличным, подошел во мне и довольно учтиво спросил: «не Донских-ли я казаков?» и как я ему отвечал, что он не обманулся, он начал себя рекомендовать, и что он удовольствием поставит, буде найдет, моей дружбы, называя себя князем, не помню чьей фамилии. Тут же рекомендовал мне родного своего брата, который походил на него видом, но казался; гораздо скромней. Я, по молодости и неопытности, отвечал со всею учтивостию, что с большим удовольствием буду стараться заслужить их расположенность. Он предложил тут же съиграть с ним партию, но я просто и прямо отвечал, что не умею. Но как сильно был упрашиваем на первый случай, хотя мазом сделать ему удовольствие на небольшой партии, то я и решился. Он начал швырять во все стороны шары, а меня хотя многие учили, но совсем тем я едва двигать мог шары, но выиграл партию и дюжину бутылок аглицкого пива, которое трактирщик со многими поклонами тотчас и представил во мне. Видя сие, я зачал понимать, что надо тут быть поосторожнее, и как совершенно не пил крепких напитков, то и просил все именитое собрание выпить за здоровье его сиятельства, который так, скоро выучил меня играть на биллиарде. Просьбу мою с удовольствием приняли и очень скоро бутылки остались порожними. На другую партию я с твердостию отказался. Тогда мой знакомый князь просил меня на чай в особую горницу и как я не переставал искать его дружбы, то и согласился; но вместо чая меня начали подчинять грентвейном, уверяя, что в оном нет крепких напитков. Отведавши, нашел оный очень приятным, и, помнится, два стакана выпил, и неразумея причины, сделался не чувствительно веселей. Мне пришло в голову, что должно взаимно его и брата, который с нами тут же был, да еще один из друзей, подчивать, почему и при сих, однако-ж только трех, я предварил, чтоб он более друзей своих не приглашал, ставя в резон, что у меня квартира в одной и очень малой горнице. Они охотно согласились, а я приказал трактирщику бутылки две или три прислать шампанского. [26] Гостей зачало умножаться под именем друзей и родственников князей; дошла очередь и до шампанского. Надо было требовать сикурсу и я сделался так пьян, что лишился памяти. Дорогой мой князь просит в эту минуту у меня денег тысячу или две рублей взаймы, на несколько часов, которые я ему и обещал; но ключ от сундука, по счастью, был у храброго моего путеводителя, который, видя меня в таком положении, начал прятаться. И как не нашли его скоро, то я, потеряв память и силы, упал на мою кровать и уснул. Казак, притаившись, неотлучно был в боковой горнице, за стеной, а когда услышал стук, то вошел в горницу мою и видит, что стараются у сундука сломать замок и что я сплю. Он показал себя, что хозяин и герой неустрашимый, стал грозить, что он сделает тревогу, и тем разогнал досужих моих гостей. Проснувшись на другой день и узнав более от моего наставника о всем, весьма был опечален и с истинным раскаянием просил у него извинения. Тогда он представил мне всю опасность, ежели бы я дал в займы чужие деньги, ибо у меня было пять или шесть тысяч рублей, данных из вотчин графа Денисова для доставления к нему». Дело это тем еще не кончилось: вскоре прибыли к Денисову полицейские офицеры с приказанием — немедленно явиться в полицию. Оказалось, что ночью, по выходе от Денисова, князья и прочие гости возвратились к трактиру и требовали впустить их; но когда трактирщик не исполнил их требования, то они именем Денисова перебили все окна. Молодой человек рассказал всю историю прошедшей ночи, уверяя, что не выходил из квартиры, и просил защиты. Опасаясь, чтобы дело не дошло до наместника, Михаила Федотовича Каменского, у которого, по приезде в Рязань, Денисов был «с почтением, обласкан им и приглашен к обеду», он немедленно нанял ямщика и ускакал в Аренбург (Раненбург, уез. гор.), где принял несколько крестьянских семейств, купленных его отцом. «Из шести или семи семей, следуемых отцу моему, рассказывает Денисов: «следуемых по законной купчей, получил я две и то очень старых: мужика с сыном, другого — с женою и дочерью, третьего — малоумного, у которого жена с двумя [27] взрослыми дочерьми, а другие (семьи) будто бежали неизвестно куда. Я хотел их отыскивать, но один из тамошних дворян открыл мне, что издержки и труды мои будут надраены; что наши люди тут же, но скрыты родственниками продавщицы и что «вам, как постороннему человеку, никто о том не скажет». По возвращении на Дон, Денисов отправился в Черкаск, навестить больную сестру. «Я в городе Черкаске прежде был только один раз и то на короткое время. В теперешний случай являлся с почтением у г. атамана Иловайского и был им обласкан и приглашен к обеду; познакомился со многими фамилиями, имел случай быть в больших собраниях. Мне странно показалось, что ваши девицы прекрасно танцовали и любезны в обхождении при их натуральной красоте. Столько был я удивлен, что сам чувствовал мою застенчивость». В 1783 году наряжались четыре казачьи полка для отправления в Крым. Андриян Карпович с родным братом попали в полк родного своего дяди, маиора Тимофея Петровича Денисова. Отец снабдил их прекрасными лошадьми и всем нужным; «денег пожаловал по 30 только рублей, и ни одного не дал слуги, сказав, что он, начав служить, от отца своего и сего не получал». Отправляя детей, мать лишилась чувств, «но отец мужественно скрыл скорбь в своей груди и никогда незабвенные, благословляя, сказал слова: «будьте храбры и честны всегда; тогда в счастии или в несчастий прииму вас в дом свой и все с вами разделю, а в противном случае — не пущу и во двор и с поношением от оного прогоню». Из Черкаска казачий отряд тронулся в Крым под начальством походного атамана полковника Денисова (Федора Петровича). У Конских вод Андриян Карпович послан был в Карасу-Базар, в дяде с депешами; скакал более суток, переменяя лишь на почте лошадей и не взяв своего седла. «Вошед к палатку в нему, подал бумаги, и как весьма ослабел и чувствовал в груди большую бол, то прислонился в дереву. Галстук у меня развязался и половина его висела, [28] а у сабли переломились ножны и большая часть оных была потеряна, чего, быв в таком положении, не осмотрел. Но мой дядюшка тотчас увидел и за все сделал мне выговор. Потребовал лошадь и поехал к князю». По возвращении от князя Потемкина, атаман Денисов не дал племяннику отдохнуть и немедленно отправил его к полкам с депешами, с тем, чтобы он «приехал к полкам прежде князя, который на тот же день полагал в Брест выехать». Признаюсь откровенно, что я заплакал и выговорил слова псалмиста к престоящим: «не надейтеся на князи, ни на сыны человеческие», положил бумаги в сумку, булку в карман, сел на почтовую лошадь и поскакал». В Бреславле князь Потемкин сделал распоряжение о направлении трех казачьих полков, под начальством назначенного им походным атаманом Тимофея Денисова, в корпус графа Ивана Петровича Салтыкова, стоявшего на турецкой границе, в Немирове. Денисов отправлен вперед. «Я был милостиво принят кн. Потемкиным и велено мне было быть за общим с ним столом. После, на другой или на третий день, был, по воле его, в большом собрании у него-ж. В один случай сказал лично, что назначаюсь я, ежели откроется война, в число партизанов, чем был очень обрадован». С Турками никаких действий не происходило. «Весною (1784 г.) вся армия Российская возвратилась и нам велено было следовать в дома. Мы дошли до Днепра и у Кайдан готовились переправляться. Тогда получили повеление от князя Потемкина следовать в Петербургу. Летом не положено казачьим лошадям фуража, то и довольствовали оных подножным кормом. И до того лошади были доведены, что едва могли ходить, и самые казаки достойны были великого сожаления, потому что, жалея лошадей, издержали все деньги, а другие у богатейших занимали, и многие продали серебряные патронницы». Из Старой Русы Денисов послан был в Петербург к кн. Потемкину, с донесением и ходатайством о выдаче фуража. В Гатчине казачьи полки получили известие, «что ее величество жалует каждому казаку зеленого солдатского сукна на чекмень по образцу казачьему». С квартир под Пулковым полк [29] Тимофея Денисова вызван был в С.-Петербург для разъездов по окрестностям столицы, 11 а молодой Денисов назначен на ординарцы к князю Потемкину, чем очень тяготился и выпросил увольнение от этой обязанности. «Декабря 31-го (1784 г.) получил я чин войска Донского старшины, а как сей чин не имел места в донском казачьем полку, где уже есть полковой командир, и служить на 50-тирублевом жалованьи, каковое тогда мы получали, совершенно невозможно было, почему и просился в дом, и скоро, получа увольнение, отправился на почтовых и приехал к моим родителям благополучно». «Скоро после сего узнал я от родителей моих, что в казачьем городке Дубовке, при Волге реке состоящем, есть хорошая у одного войскового казачьего чиновника Персидского, довольно богатого, дочь; что она единственная его наследница. И как с большою похвалою мои родители об ней относились, но лично ее не знали, а только по слуху, так разумели и советовали мне ехать и свататься. Таких резонов довольно для того было, чтоб я решился. Согласясь на сие, они отправили меня в одному родственнику, прося его письмом, чтоб он поехал со мною и был бы моим путеводителем. На что он охотно и согласился. «Приехали в сказанный городов, где жил не богатый другой близкий нам родственник, у которого мы и остановились. А когда открыли ему свое намерение, то он с женою своею наговорили кучу отличий о сей девице, а богатство увеличили вдесятеро, чем более меня, не видящего ее, ускорили свататься. «На другой и третий день я был с почтением у тамошних господ, которые почти все одной фамилии — Персидсковы и ближние родственники. Также был и в доме моего предмета. Я видел и девицу с подругою и близкою родственницею, которая была мила и ловка, но не богата. Предмет же мой совсем противных показался мне свойств, но богатство кружило мою голову! «Я ее еще видел и не больше прежнего влюбился. Зачали мы с моим ментором советоваться. Он сказал, что с [30] человеком вечно жить, а не с богатством; но я, как уже сказал выше, хотел богатства, решился свататься, а потому покорнейше просил моего дядюшку идти и сватать. «Он уважил мое настояние и исполнил. А по возвращений, сказал, что был очень ласково принят и что просил отец невесты дня на два или на три, отсрочки. Дело кончено и я сделался совершенным женихом. Нас обручили в присутствии священника, который и благословил при свидетелях — многих ее родственниках. Совершение свадьбы отложили на несколько недель. «Погостя у милой моей немного, поехал с донесением к моим родителям. Они очень были обрадованы, а я стал что-то задумываться; иногда приходило в мысль, что я моею будущею женою не буду счаслив. И как невеста моя не далее ста пятидесяти верст от моего дома находилась, то я, взяв от родителей позволение, ездил к ней и возвратился с тем же унынием. И верно по молодости и не знаючи супружеских удовольствий и несчастий, молчал. «Срок окончанию дела приближался. Родители мои собирались сколько могли лучше, что меня несколько утешило, и мы с ближайшими родственниками отправились. «Такое собрание и как делалось все сие для меня, к тому-ж родители мои наставляли часто меня будущей жизни, а молодые шутками совершенно удалили меня от задумчивости. По приезде в Дубовку городов, сперва визиты нас занимали, а после обеды, и с тем настал день совершения свадьбы. Невеста моя не сделалась розою в моих глазах, да что-то показывалась не с лучшею веселостью. В назначенный день к церкви Божией и по окончании венчания, мы ехали, для тамошнего края, великолепно: экипажей шесть или восемь составляли наш поезд. В тот же день был у родителей моих большой обед. Пирования продолжались дней шесть сряду. Мы пробыли дней десять или двенадцать и затем поехали с моею супругою в себе, распростясь с новыми родственниками дружелюбно. Я с женою получили от ее отца умиленное благословение, но ничего того, чего я желал, как только уверение, что все его имение достанется нам. Признаюсь, что это меня ни огорчило, ни опечалило. [31] «Мы благополучно до дома доехали, кроме малого происшествия, которое показало мне, неопытному, великую догадливость казаков. Замужняя сестра моя была с двумя дочерьми с нами и имела прекрасную четвероместную карету, под которой, среди обширной степи, в дребезги изломалось заднее колесо. В столь пустых местах все судили оставить карету и как-нибудь разместиться. Отец мой поехал, по повелению войскового атамана, в другие станицы, совсем в противную сторону; два казака, бывшие с нами прежде, за несколько часов испросясь, поехали на один, в стороне находящийся, хутор повидаться с родственниками. Мы должны были их дождаться, дабы одного с нашими людьми при карете оставить. По возвращении казаков, один из них тотчас вспомнил, что на этой степи часто бывает стадо овец нашего одного родственника и при них татарская, с большими колесами, арба или телега. Тогда я просил их ехать, найти и, конечно, доставить оную к нам. Они пустились в разные стороны и колеса прежде ночи были у нас. Надо было переменить оба задние колеса, потому что доставленные гораздо были выше; но все это не остановило козаков: во всех местах дали им крепость, вместо железа, веревками, так что верст семьдесят без нужды проехали.» «Когда мы прибыли в дом, посетили нас родственники и несколько дней мы попировали с ними. После стали думать жить по прежнему. Бывшие с нами родственники поехали по домам, а я с моею молодою супругою остался при почтеннейшей, любезнейшей и благоразумной матери и с двенадцатилетней сестрою.» «Я увидел, хотя не все, но что я несчастлив. Жена моя сделалась угрюма и не весела, редко оставляла постель и всегда жаловалась на озноб, как бы признаки лихорадки. Она открылась, что несколько годов страдает одним женщинам свойственною болезнию, которую и теперь она чувствует. Докторов у нас нет и мне осталось горевать; тем более, что она так была упряма, что едва что-либо можно из положения ее переменить. Она не переменилась к лучшему и, по рождении дочери, продолжала быть упрямою, ничем не занималась, кроме дитяти, и то не по-людски; кое-как одевалась, но более лежала и ела, и даже сделалась неупросимою ехать в близко-живущему [32] лекарю. Тогда вспоминал я часто, как надо бы было быть осмотрительну в выборе невесты, но поздно». «Я решился редко бывать в ее горницах, что она скоро заметила и мне напоминала о том. Я не скрыл, что ее жизнь меня огорчает, и ежели не переменится, то и совсем будет забыта. Она часто плакала, но оставалась при своем, да и я сделался, кажется, по неволе тверд. Неудовольствия делались весьма часты, и только имел я надежду, что скоро буду командирован на службу, что и последовало». IV. Формирование полков для второй Турецкой войны. — Смотр полка Денисова кн. Потемкиным. — Участие кн. Юрия Долгорукова и Ивана Горича в положении Денисова. — Поиск Денисова к Бендерам. — Болезнь. — Укомплектование полка. В 1787 году «получен от войскового атамана ордер, что, по воле князя Потемкина, явился бы я в Новодонское казачье войско под команду полковника Платова, который впоследствии войска Донского атаманом был в чине генерала от кавалерии и графское достоинство получил. С большою радостию читал я оный ордер несколько раз, но когда вспомнил, что должен оставить почтеннейшую мать, которая горячо любила меня и малютку мою дочь, — то утешение мое превратилось в горесть, тем более, что отец мой и брат близко году находились в отсутствии, на службе — на границе турецкой; и хотя разлука моя с милыми особами была очень горестна, но я скоро убрался и уехал к назначенному посту». Денисов примкнул в полку войскового старшины Мартынова, следовавшего в команду Платова. «Мы прибыли в селение Альбевсвое, где ожидали Платова, который скоро туда и приехал. Он очень меня обласкал и скоро предписал, означа селения, составить из мужиков казачий полк из 1,400 человек, для чего прислал ко мне несколько мундиров и на все число людей сукна, голых седельных щеп, кож, ремней и других нужных казакам вещей; прислал и 120 человек донских казаков для научения новых, но ни одного офицера. Приступя в делу, должен сознаться, я увидел, что это превосходит мое познание и даже не мог скоро доразуметь, — чем [33] начать; однако, не остановился в нерешимости. Прежде всего потребовал: нет-ли из них хорошо-знающих писать, каковые и нашлись — и довольно благоразумные. Составив из них канцелярию, приступил к описанию годных к службе, после рассмотрев, дабы семейства имели хотя по одному надежному работнику. Составя комплекте полка, разделил на сотни, произвел в каждой сотне по два начальника Из них же, написал инструкцию о должности каждого, приступил мундировать, раздавать седла, недостающие вещи делать. Пригнали лошадей, большею частию неуков и очень злых, к чему новые казаки совсем не имели ловкости, чтоб их усмирить; донские-ж хотя очень хорошо с ними управлялись, но не умели научать и пояснять им. Как и во всех других вещах, был я в таких же затруднениях, но трудился до изнеможения. Начальник наш Платов имел свой полк и находился не далеко от меня; посему распорядился я так, что о всех важных по полку его действиях меня Извещали и я всегда при оных сам был, дабы то-ж и мой полк сделал. Но я начал чувствовать слабость в здоровьи, нашел лекаря, который, кажется, стоил не более посредственного цирюльника: он в два случая и не более Как чрез месяц пускал мне кровь. «Наконец, в начале 1788 г., весною, полк весь был обмундирован, укомплектован лошадьми; казаки новые могли управляться с ними сами, артельные повозки были готовы. Я испросил у Платова одного донского войска офицера, но он был молод, богатого отца сын, единый наследник, мало узнал службу и не принимался за должность свою, как следовало. Я несколько раз собирал весь полк в одно место, дал, сколько мог, оному оборотов в экзерцициях и, находя изрядно, доложил Платову о том и просил, чтоб удостоил лично его осмотреть. Он не замедлил пожаловать ко мне, смотрел полк. Несколько казаков, стоя ногами на седлах, скакали в присутствии Платова и многие чрез рвы, нарочито для того вырытые. Платов столько был всем и во всех частях доволен, что уверял меня в получении чина и ордена св. Владимира, да даже и при многих поздравлял с оными; он принял представление о трех из новых казаков, которые [34] трудились в канцелярии и которые были произведены в хорунжие, с чем и возвратился». «Как скоро подножный корм вырос, то немедленно выступили к Елисаветграду. Я всякий день учил полк мой, по частям, атаке, в рассыпную, а иногда и весь полк. Казаки были всегда бодры, ездили порядочно и хорошо владели оружием. В день прихода в Елисаветграду, кн. Потемкин смотрел наши полки с валу крепости. На другой день велено было полкам показывать примеры военных действий в рассыпную и атаки всеми полками. Тогда я заметил, что войсковой старшина, или уже имевший чин премьер-маиорский, Павел Иловайский, часто подъезжал к моему полку и был очень весел, с которым хотя и очень был знаком, но я от сего задумался и, как бы предчувствуя, сделался не весел. Полки возвратились на лагерное свое место и пустили лошадей в поле. Я был у Платова, которого нашел не веселым и занятым делами, и он ничего мне не сказал. На вечер уведомила меня благодетельная особа, что князь предписал Платову полк мой отдать в команду Павла Иловайского, а меня из оного исключить. Смутясь таковым известием, тем более, что ни с какой стороны того не заслуживал, решился ехать в Платову и сказать ему (о том), скрыв от кого я знаю. Коль скоро явился в нему, он, конечно приметив мое сокрушение, подтвердил слышанное мною, свидетельствуясь всем священным, что он не знает причины и не виноват». «Я поехал в полк и, как помнится, в тот же день получил повеление сдать оный Иловайскому. Все дела были в порядке, люди состояли все на лицо, почему на другой день все и передал моему преемнику, а сам остался с тремя, четырьмя собственными моими людьми». «Г. Платов объявил мне волю князя, чтоб я шел в армию волонтером». — Полк можно у меня взять, но принудить благородного человека влачиться по степям — не думаю чтоб захотели, а потому я еду домой и буду учиться пахать и жить своими трудами. «Тут же я просил Платова пересказать эти слова кн. Потемкину. Поступок таковой князя с таким малым офицером, каким я тогда был, меня самого удивлял, но я не знал причин [35] и уже по смерти его открылось, что он был сердит на дядю моего, графа Денисова, а потому и со мной так сделал. И почти это на правду похоже, ибо отец мой несколько месяцев сильно был обижаем и был принужден оставить полк, им командуемый, и удалиться в свой дом». «Платов с ново-Донскими полками на другой ели третий день пошел далее. В Елисаветграде находились князь Юрий Владимирович Долгоруков и большой Иван Петрович Горич, в которым я явился... Они хорошо знали отца моего, — и меня кн. Юрий Владимирович весьма милостиво принял и обещал ходатайствовать. Иван Петрович также обещал, очень обласкал меня и тем много утешил. Я им несколько разов еще свидетельствовал мое почтение и много обязанным остаюсь доныне; они всегда ободряли меня и милостивое отношение ко мне не переменяли. Я сделался болен грудью; болезнь до того увеличилась, что с трудом мог говорить; но лежать в поле, в палатке — не лучшее дело, и я с последними силами бывал иногда в передней кн. Потемкина». «В один день, рано, прискакал ко мне из дежурства князя (Потемкина) ординарец с приказанием, чтоб сейчас я явился у его светлости. Не надо было сего повторять и я предстал в его передней. Моня все видели, но ни один не беспокоил вопросами, хотя я всем кланялся кто войдет небывалый. Василий Степанович Попов часто чрез оную горницу проходил и даже я видел, что иногда взглядывал на меня, как бы с каким-то любопытством. Я иногда оставался даже и один. В такую-то минуту входит молодой офицер, как после я узнал, по фамилии Хамутинин; он, посмотря на меня, подошел и сказал: — «Не печальтесь; вы скоро узнаете, что получите полк». «Я его чуствительнейще благодарил и просил даже, ежели он может, чтоб помог мне в таком деле. Но со всем тем, что сильно я обижался и столько же желал получить полк, я так от болезни изнемог, что едва мог стоять, почему и убрался в свой лагерь. Но скоро другой ординарец грозно мне сказал, чтоб явился у князя. Я с таковою же скоростию, как и прежде, то исполнил. Меня позвал г. Попов и объявил, что его светлость вверяет мне бывший донского войска [36] Иловайского полк, и чтоб я сей же час в оному отправился, и отвез бы генералу Нащокину, в Херсон, более 100 тысяч рублей ассигнациями. Я был сим чрезвычайно обрадован, благодарил его препокорнейше и просил, дабы скорей было сие окончено». В ту же ночь Денисов отправился с деньгами в Херсон в Нащокину, сдал деньги, явился гр. Суворову, стоявшему у Кинбурнской крепости, а потом в полковнику Орлову, в палатке коего лечился от своей болезни 12; этот самый Орлов был впоследствии войска Донского войсковым, атаманом, в чине генерала от кавалерии. Оказалось, что Орлов и Иловайский взяли из полка Денисова в свои полки почти всех лучших офицеров и казаков до 160 человек, а на место их перевели таковое-ж число худших. К счастию моему, один офицер, есаул, остался; старик, не знающий светской модной жизни, Сергей Варламович Варламов, и еще двое (офицеров), которые могли ему помогать. Они хотя не могли быть мне совершенными наставниками, но, рассказывая прежние свои счастливые и несчастные случаи, дали мне понятие о превратностях войны и нужности изобретать способы к побеждению неприятеля. Приметя сие, приласкал их и сделал так, что они и без дела являлись ко мне и часто рассказывали бывшие военные действия; не хороших же постарался я удалить из полку. И признаюсь откровенно, что в первую кампанию увидел, — не знаю почему, ибо и в сражениях не имел случая быть, кроме малых перепалок, — особое уважение (ко мне) моего начальника, Орлова, и некоторых генералов, да даже не однажды слышал милостивые вопросы от корпусного генерала Суворова, что весьма меня ободряло. Здоровье мое совершенно исправилось. Мы стояли на Кинбурнской косе совершенно без действия; видел только, как российская армия сближалась к Очаковской крепости и в лимане Днепра сражался российской флот с Турецким и последнего истребление». Летом казачьи полки перешли на очаковские степи, близ крепости. Отсюда они сделали, под начальством генерала Петра [37] Алексеевича Палена, экспедицию под Хаджибей (Одесса). 13 Остальное время стояли у Очакова до взятия крепости. «По наступлении зимы, выпали снега преглубокие, стужа была большая и мятели чрезвычайные. Мы вырыли землянки, обделали их камышом и наготовили дров из камыша и большой травы. Лошади казачьи ходили по степям и гибли; нельзя было подвозить и людям провианту за слабостию лошадей и глубоких снегом. В таком-то положении я сделался болен сыпью по всему (телу) и столь жестовою, что по ногам были небольшие раны. В сие время, декабря 4-го, полковник Орлов получил от корпусного начальника повеление послать большую команду казаков к Бендерам с тем, чтоб непременно достали пленного, в котором повелении изволил его превосходительство своею рукою приписать, что «полковой командир Денисов на сие более других пригодится». — Я готов, сказал я Орлову; где-либо умирать надо. Команда из 200 лучших казаков, с отличными офицерами, «в числе которых и славной капитан Краснов находился, который в 1812 году генерал-маиором недалеко Москвы ядром был убит», отправилась под начальством Денисова в Бендерам. «Мы не ехали, а брели по глубоким снегам; на высотах, где снег сдуло ветром, шли пешие от великого холода». Казаки напали на селение Варницы, схватили пленного и увели скота более 100 штук. 14 В этом деле особенно отличился хорунжий Ажогин, за что и был награжден от князя Потемкина чином сотника. После этой экспедиции вскоре получено известие, что Очаков взят г русская армия пошла на квартиры. Родной брат Денисова был ранен на штурме в голову. Сам Андриян Денисов заболел горячкою. «Я пришел в память на р. Буге, в одном селении, где и остался несколько дней, а полки пошли далее. Меня, очень еще больного, перевезли в Елисаветград; тут мне сделалось хуже и несколько дней оставался я без всякой надежды; но, благодарю Всевышнего, опасность миновала. И я, слабый, приказал везти себя в полк, который нашли в небольшом заштатном городе Лукомне». По выздоровлении, [38] Денисов занялся укомплектованием лошадей. Он отнесся в главную провиантскую коммиссию, находившуюся в Кременчуге, которая за прошедшее время не додала полку несколько тысяч рублей, требовал денег на покупку лошадей и писан корпусному начальнику, — «но ничего не да», а только сказано на словах, что донесением или жалобою корпусному начальнику все дело я испортил». Денисов обратился в отцу, который и прислал до 100 лошадей. Андриян Карпович снабдил ими канаков в долг и потом года три собирал свои деньги. «Я выступил с квартир, командуя двумя, Орловым и своим, полками; пришли к Бугу, где находился кн. Потемкин. Скоро пошел я с полком в Днестру, в корпусе генерал-маиора Кутузова, для принятия нескольких сот пленных Турок, взятых генералом Дерфельденом, близ Дуная, не далеко Галаца, которых мы встрели близ Днестра и в тот же день возвратились. По прибытии корпуса нашего к Бугу, узнал я, что три войсковые старшины, младшие, произведены в премьер-маиоры, минуя меня, о чем я жаловался генералу Кутузову и другим, и которые обещали предстательствовать у князя обо мне, но я остался при своем чине». V. Участие Денисова в действиях русской армии в нынешней Бессарабии. — Взятие Бендер. — Прибытие к армии Суворова. — Штурм Измаила. — Сражение при Мачине. — Ясский мир. 1789–1791. Армия наша скоро потянулась за Днестр; я с полком находился в корпусе, в команде полковника Орлова. Остановились при местечке Текуч, а после перешли на речку Бычок, 15 не далеко Бендер. Часто посылали к оной крепости партии, которые иногда схватывались с Турками; но важного ничего не было при мне (кроме того), что в два случая схватили мои казаки несколько бывших в разъездах Турок. После переведены наши полки были к селению Фальчи, где собрался большой корпус под командою генерал-поручика графа Меллина: Скоро потом прибыл к оному корпусу генерал [39] Кречетников, который над оным принял команду, а другой корпус собирался при Пруте под командою генерал-аншефа кн. Репнина. Потом скоро наш корпус при Пруте соединился под команду кн. Репнина, и все вместе двинулись вперед к Дунаю». «Кн. Репнин с малым отрядом ездил вперед рекогносцировать местоположение И неприятеля. Армия турецкая стояла не далеко от нашей, при речке Сальче; казаки прикрывали кн. Репнина; встретились с Турками, схватились, взяли в плен несколько Турок и возвратились с потерянием убитых и раненых своих, но ни одного не взяли Турки в плен. Тут двоюродный мой брате капитан Денисов был жестоко, ниже колена в ногу пулею, ранен, с повреждением кости. Излечась, он продолжал с отменною храбростию служить и, уже по получении нескольких других ран и с ослаблением сил, отстал генерал-маиором». «Чрез несколько дней, 7-го сентября 1789 г., кн. Репнин, построй в боевой порядок российскую армию, пошел атаковать турецкую, бывшую под командою известного храбростию и предприимчивостию Гассан-паши. Турки, увидевши наши войска, торопливо выезжали из лагеря, что очень было приметно; наша армия, сближась к Туркам верст на семь, стала: пехота в разных каре, а конница регулярная в назначенных местах; казачьи же полки, под командою полковника Орлова, были посланы вперед версты на две, отделениями, между которыми большое оставалось дефиле, и лавою стали. Турецкая конница шла на нас с большою смелостию, также в две толпы; наездники их, на прекрасных лошадях и в убранстве, показывали проворство свое и ловкость, а громким криком наносили большой страх, — особо я сие чувствовал, как небывалый в больших сражениях. А подъехав к нам на ружейный выстрел, произвели сильную стрельбу и с криком пустились во все ноги в атаку. Я до сего еще, при виде неприятеля, говорил полка моего казакам при распущенных знаменах и просил убедительно их, чтоб храбро атаковали неприятеля и не устыдили бы молодого своего начальника, уверив, что я во всех опасных случаях буду неотлучно с ними. Они в один голос отвечали, что умрут или составят мне славу, Что в точности и выполнили. Весь полк, с отменною [40] храбростию, лавою ударил в скачущего неприятеля, опрокинул ц погнал; я неразлучно был с ними и, в глазах многих, убил дротиком одного Турчина. После того, другой скакал прямо на меня; я не оробел, ударил его дротиком, но сделал промах; трафил только в толстое его одеяние, сквозь которое дротик пролетел, а Турчин остановил свою лошадь и крепко кричал «Алла!» Я также, не помню почему, задержал свою лошадь, и как дротик мой был воткнут в его платье, то не имев возможности оным управлять, хотел вынуть саблю, но в замешательстве не нашел оную, и так оттого оробел, а более еще оттого, что видел, как Турок хватался за кинжал, а саблю у него я не видал, что свет у меня помрачился. Пришед в память, увидел, что полка моего, Быстрянской станицы казак, по фамилии Поляков, воткнул в моего противника дротик и силится свалить с лошади. Туров, забыв меня, кричит хотя сильным, но умирающим голосом. Тогда я, оставя мой дротик, отскакал прочь и громко, как помню, воскликнул: — Владыко великий! спаси меня и всех христиан от войны! «Мне подали дротик и я поскакал вперед. Турки оправились, погнали нас, а после опять казаки их опрокинули. Счастие переменялось раза три. За дефиле, где полковник Орлов с полками был, то-ж было; наша армия во все сие время стояла на месте. Я убил еще двух Турок, из которых видел одного в сильных конвульсиях, боровшегося со смертию. С сего времени (я) весьма возненавидел дротик, и уже никогда не имел его во время сражений. Ночь нас разлучила. Мы примкнули к армии и ожидали повеления. На заре велено мне с полком спешить к неприятелю. Я нашел лагерь пустой, поскакал вперед, догнал несколько повозок с сарачинским пшеном и маслом, которые заворотя, погнался за командою Турок. Орлов скакал со всеми казачьими полками сзади, — в виду. Армия наша также шла вперед. Тут я получил повеление остановиться, а после скоро и возвратиться; из повозок, мною взятых, волов взяли в армию, а вещи все расхватали, кто был посмелей». «Армия наша остановилась в лагере у в тот же день, или [41] на другой, не упомню, перепада речку Табак, расположилась при большом озере — Ялтусковском диване, и скоро пошла к Измаилову. Подошед на пушечный выстрел к крепости, стали в ордер-баталии; открылась с обеих сторон канонада и наши несколько были побиты во фронте. 16 Конница турецкая выезжала из крепости, но наши полки не имели приказания сражаться и оставались посему в бездействии; в левой же стороне, куда пошел с особым корпусом генерал Кутузов, казаки, под командою Платова, весьма наездничали. Конечно, Платов, пользуясь случаем, приучал новых казаков. Пробыв в таком положении несколько часов, возвратилась армия наша в прежний при Ялтухе лагерь. За сии дела того-ж года, декабря 29-го, произведен я в премьер-маиоры.» «Армия ваша, постояв, не помню сколько дней, пошла к Бендерам, где я во время рекогносцировки был в сильной с неприятелем схватке в рассыпную и где Турки удивляли меня проворностию лошадей. Крепость сдалась 17 и мы расположены были в Молдавии по квартирам». По взятии Бендер, Денисов съездил на несколько дней домой, где и «был весьма утешен со стороны родителей и милой малютки (дочери), но жену оставил с оскорбленным сердцем». «По возвращении, мы скоро выступили, но уже весною и при хорошем подножном. корме, вниз по Пруту. Корпус под командою генерала Потемкина, в виду Рябой-Могилы, долго тут стоял, удаленный от реки, и воду доставали из вырытых войсками колодцев, отчего, вероятно, сделалось чрезвычайно много больных. Перенесли лагерь к Пруту; тут нечувствительно больные начали выздоравливать». «В продолжении сего 1790 года, до сделании некоторых движений, остановился сей корпус, где и я с бригадиром Орловым находился — при Ялтуском лимане, простоял до осени и два раза подходил к Измаилову, но без всяких важных действий возвращался. Я был несколько раз в партиях и очень близко подъезжал к крепости, но ничего не успел. Наконец когда, корпуса, нашу и генерала Кутузова, облегли [42] Измаилов и черноморской флот сблизился, прибыл к нам граф Суворов-Рымникский, с приездом которого начались приготовления — конечно, взят город. И так все были окуражены, что везде слышны были уверения, что город будет непременно взят. «Под 11-е число декабря 1790 г. назначено было штурмовать крепость; все войска готовили лестницы и фашины. Казачьим полкам то-ж приказано быть готовым пешим с короткими дротиками. Разделили их на две колонны: одна — под командою Платова, другая — под командою бригадира Орлова, в которой и я с полком был, обе — под начальством графа Ильи Андреевича Безбородко. По изготовлении всего, мы, в полночь или еще раньше, устроились в колонну; охотники стали впереди с фашинами; за ними, как мне помнится, после двинулись и мы в глубоком молчании, подошли ближе и остановились, дожидаясь сигнала. И когда были пущены ракеты, наша колонна скорым шагом побежала ко рву, не доходя которого была встречена картечными выстрелами, чем многие были убиты и ранены. Близ меня идущий полка моего храбрый сотник, по фамилии Черкесов, упадая от жестокой раны, с каким-то невнятным хрипением, схватил меня за галстук, преклонил до земли и тут же умер. Колонна наша несколько поколебалась, но скоро оправилась, достигла рва, и близ бендерских ворот многие казаки, я, войсковой старшина Иван Иванович Греков, по лестнице полезли на батарею, скоро взошли на оную, но никак не могли прорваться чрез туры, из которых устроены были амбразуры. Большая часть из нас были побиты и хотя все почти полковые начальники к нам подоспевали, но не могли взять батарей и были почти сброшены с оной, избитые и раненые. Я был оглушен из рук брошенным ядром, которое ударило между плечьми, два раза ткнули меня дротиком в платье и банником получил несколько ударов в голову. Первый удар весьма сильно во мне от ядра подействовал: я сполз с батареи и все другие оную оставили. Немного опомнившись, старался я взойти еще на оную, но все усилия мои были не действительны; я взошел на первый порог или бруствер, звал, но никто ко мне не шел. Тогда я спустился и тут же услышал, что мы отрезаны сзади и неприятель всех режет [43] и убивает. Я видел, что находящиеся во рву бегут в левую сторону; в недоумении — что делать, увидел в одном месте, что один казак вылез изо рва, а два другие, держась за его платье, силятся то-ж сделать. Непременно решился я сим воспользоваться, впрыгнул на одного, ухватил за мундир первого, выскочил изо рва и пошел, не зная куда, — или, лучше сказать, от робости не умел о том и мыслить. Пули меня сопровождали. Пройдя несколько, увидел во рву, довольно глубоком, как помнился; натурою произведенном, много казаков, к которым и примкнул. После скоро увидел тут же моего начальника бригадира Орлова и секунд-маиора Краснова; мне сказали, что родной брат мой, бывший уже войсковым старшиною, убит и два двоюродных брата то-ж; полка моего ни офицеров, ни казаков тут не нашел, из которых, бывши во рву, еще видел многих убитых. Бригадир Орлов подошел во мне и в большом сокрушении сказал «что он весьма сожалеет, что слава донских казаков сим случаем погибнет», и спрашивал: «нельзя-ли исправить?» на что отвечал я, что ежели он хочет, то стоит с сими остатками храбро наступить — и батарея наша, и что я готов еще действовать. Тогда он очень меня просил, чтоб неудачу нашу исправить, на что отвечал я: — Командуй казаками, а я иду вперед. «С сим словом я вышел изо рва и, обнажа саблю, вскричал: «друзья, вперед!» и пошел к крепости. Казаки многие меня опередили и с стремлением полетели; но мы, хотя уже и видно было, по ошибке, шли против бендерских ворот, где весьма много находилось Турок, и сильною из ружей стрельбою многих моих казаков побили. Тут подоспел во мне казах моего полка Киселев, схватишь за руки, и меня, с помощию других, отнесли в сторону и показали мою ошибку, Тогда, рассмотрев лучше, я довел казанов на батарею, на которую прежде всходили. Казаки вскарабкалась на оную с геройским духом и сколько нашли Турок — побили; правда, что оных не более 20-ти было. Сделавшись победителем батареи, я несколько утешился, но смерть братьев моих и многих офицеров весьма меня сокрушала. Тут чрез посланных узнал я, что родной брат мой жив, но весьма опасно ранен. В [44] крепости на обеим сторонах а видел ужасный бой и в самой близости меня Мекнабова колонна еще не везла своей (батареи?), к которой из нутра города подоспели на помощь с пушками. Тогда я увидел Кутузова и Платова в городе, в которому дослал сказать — что сделал и где я. В самое это время от бендерских ворот Турки, до 300 ч., с противной стороны, меня атаковали, но были усмотрены и, все почти раненые, в ров казаками сброшены, где от подоспевших казаков и побиты». 18 По окончании штурма Денисов заботился о раненых своих братьях, офицерах и казаках. Он сам отъискал лекаря и заплатил, ему из своих денег. «Брата я нашел почти не живова, у него рука выше локтя, вся кость была раздроблена; в ноге пуля прошла чрез всю лапу и остановилась в большом пальце, которую при мне лекарь и вынул. В той же палатке лежал генерал Мекнаб, двоюродный мой брат, двумя пулями тяжело раненый, и несколько наших полковых начальником и офицеров». Из Измаила казаки выступили на прежние квартиры, а в начале 1791 года стояли при Пруте и Берлате В июне месяце армия, под начальством, князя Репнина, двинулась на Мачин, близь коего «открылась вся Турецкая армия, превосходящая нашу втрое или четверо и занимающая великое пространство. Началось сражение в равных пунктах. Конница Турецкая с большою отважностью бросалась и иногда брала над нашею кавалериею поверхность; казаки также, быв разделены, дрались. Бригадир Орлов с четырьмя полками, где и мой был, сильно ударил на левом фланге, Туров опрокинул, но Турки исправились, погнали нас. И таким образом дрались до самой ночи. Пехота наша наступала и двигалась вперед, как твердая стена. Неприятель ретировался. Подо мною убили лошадь. На месте, баталии армия наша стала. В начале ночи сделалась в армии нашей фальшивая тревога, от чего и пробыли все под ружьем всю ночь». 19 На другой день князь Репнин послал Денисова по следам неприятеля. Отъехав 15 верст, Денисов послал [45] вперед сотника Никулина, сам двигался за ним, а остальную команду оставил на месте. Никулин наткнулся на отсталых Турок, взял брошенную на дороге пушку и волов и, вместе с Денисовым, возвратились в месту расположения остальной команды. Денисов явился в князю Репнину во время обеда, представил пленных и пушку; князь благодарил его. За последние дела Андриян Карпович получил золотую медаль с портретом императрицы Екатерины II и с надписью — за что оная пожалована и кому, для ношения на шее на георгиевской ленте. Между тем русская армия перешла Дунай и здесь расположилась; полк Денисова прибыл в Яссы; туда же приехал граф Александр Андреевич Безбородко и турецкие уполномоченные, здесь и заключен был мир. Сообщ. А. П. Чеботарев. (Продолжение следует). Комментарии 1. Так назывался в то время заступающий место войскового атамана. А. Ч. 2. Впоследствии граф, князь и военный министр. 3. Впоследствии тайный советник и сенатор. 4. Донские старожилы рассказывают: «утром 16-го февраля 1821 г., проходящие жители гор. Новочеркаска заметили, что у атаманского дома нет обычных будок и часовых. Недоумение и любопытство собрало большую толпу народа. Тогда вышел на крыльцо сам Денисов и объявил, что он, по воле государя, сменен с атаманства. Народ пожалел доброго начальника и разошелся. Чрез четыре года потом, во время проезда императора чрез Новочеркаск в Таганрог, Денисов, отростивший уже бороду, страдающий душевно и телесно, желал представиться государю, чтобы оправдаться, но не получил аудиенции». А. Ч. 5. Во время атаманства Денисова Войско Донское не имело еще исторического описания своего происхождения и на Дону ходили разные легендарные толки о нем, одни другим противуречащие, одни других нелепее. Еще до открытия непрошенного Андрияном Карповичем комитета о составлении «Войскового Положения», я именно в 1817 г., начата была войсковыми землемерами съемка земель и собрание статистических сведений о Донском крае, а в 1821 г. явилась мысль и о составлении «Военной истории Донских казаков». Для осуществления этой мысли тогда же командировано несколько образованных донских офицеров для рассмотрения архивов всех войсковых округов, а также крепости св. Димитрия (ныне Ростов-на-Дону), крепости Аннинской (близ стан. Старочеркасской), Таганрогского, Азовского, Царицынского, Дубовского, Астраханского, Новохоперского, Казанского и Московского государственного. Таким образом составилось богатое собрание исторических материалов, — и в 1826 г. написанное даровитым донцом, В. Д. Сухоруковым: «Историческое и статистическое описание войска Донского» было представлено высшему правительству; но потом нигде не было розыскано и донское начальство должно было распорядиться о новом пересмотре собранных исторических материалов и о составлении из них нового «Исторического описания войска Донского». Из хранящейся в донском статистическом комитете рукописи этого, оконченного в 1834 г. труда, видно, что нынешняя территория Донской области издревле именовалась «Полем»; что на ней попеременно обитали Козары, Печенеги и Половцы; что с 1237 г. на ней стали кочевать Батыевские, Тамерлановские и Крымские Татары; что «Поле» сделалось потом приютом отважных храбрецов различных народностей, которых манили пролегавшие чрез эту пустыню торговые пути и добыча; что в начале XVI столетия буйные разноплеменные толпы и производвмые ими грабежи умножились на «Поле» до невозможности уже проходить чрез него и послам нашим, и турецким; что в тот период времени эти буйные толпы составлялись из Казанских, Азовских, Крымских, и, наконец, всех наших украинских «казаков» (Слово «Казак» означало отважного наездника, живущего набегами и войною, не привязанного к земле и домовности. А. Ч.); что общество «Донских» казаков составилось первоначально из людей беглых разных Российских и более всего Украинских городов, искавших дикой вольности и добыч в опустевших улусах татарских орд: одни укрывались здесь от притеснений своих владельцев, другие — увлекались своевольством и алчностью к корысти, третьи — мстить Татарам и их единоверцам — Туркам за раны отечества. Ведя холостую жизнь и не имея постоянных жилищ, они переходили с одного места на другое — от пределов Крымских на берега Дона и от украинских городов России к улусам татар Заволжских; все, что могли, грабили — и людей, и имущество; сильным иногда предлагали свои услуги из корысти, а на слабых нападали неожиданно; жалобы на донских казаков турецкого султана, владетелей Крыма и князей нагайских и отрицательство от них двора российского показывают, что до 1550 г. они не были еще в зависимости от России и еще менее от неприязненных им Турок и Татар; но в 1551 г. донские казаки уже служат государю русскому; можно полагать, что Россия, бывши тогда в непрерывной борьбе с Нагайцами и Крымцами и защищаясь от набегов их пограничными острогами, была довольна, что беглые люди ее сами собою сделались страшными для врагов ее, и вероятно, что двор наш объявил им прощение, покровительство, предложил деньги и свободу жить в избранных ими местах, с условием: вредить неприятелю, удерживать его от набегов и подавать о нем вести. С этого именно времени «донские казаки» стали служить России твердым оплотом южных пределов ее; недремлемою стражею и верными вестниками о замыслах и предприятиях хищных соседей. Молва об удалых подвигах и о привольной жизни их распространилась по всей России, на Запорожья и в Польше; общество их быстро умножалось выходцами со всех упомянутых сторон, — тогда они участвуют в покорении царств Астраханского и Казанского, приобретают России Сибирь, берут Азов, громят Крым, образуют из своих товарищей новые общества казачьи на берегах Урала и Терека и, вообще, делаются верными слугами царя православного. Соединясь в одно общество из разноплеменной вольницы, донские казаки начали распоряжать свои общественные дела общим советом. Предметы таковых совещаний были просты и почти одинаковы: идти на войну или поиск, разделить добычу, наказать изменника. Главное народное собрание называлось «Войсковым кругом»; главный начальник — «Войсковым атаманом». Войсковой атаман избирался на год, лично не имел особенной власти, а был только блюститель порядка и исполнитель приговора народа. Подобно этому общему войсковому управлению, образовались в конце XVI века и частные управления городков казачьих (теперь станицы). Тогдашние походы донских казаков были сухопутные и на судах по морям Азовскому, Черному и Каспийскому; быстроте сухопутных походов много способствовали степные казачьи лошади, которых каждый казак брал с собою по две, чтобы на больших переходах переменять их; в морских походах казаки употребляли суда малые, помещавшие от 30 до 50 чел. каждое; на них пускались они даже чрез все Черное море, громили приморские области и нападали на корабли. Религиозность тих не могла быть твердою, по отсутствию в крае до XVII столетия духовенства и церквей; чрез это происходили и браки по предъявлении их в Войсковом или Городковом кругу: чрез это принимались на Дону и растриженные священники, и беглые монахи, распространявшие в крае лжетолкования о вере. Самая нравственность тогдашних донцов представляла смесь добродетелей и пороков, свойственных людям, живущим войною. Трусов в своем обществе они не терпели и вообще поставляли первейшими добродетелями — храбрость и целомудрие. В наказаниях за преступления были жестоки: «в куль, да в воду» — была главная казнь за измену, трусость, убийство и воровство: это — утопление в реке человека, завязанного в мешок. А. Ч. 6. Денисов не указывает местности, где происходило это сражение, но, судя по полученным им ранам, дело происходило при Сломнике, 24-го марта 1794 года, что согласно со сведениями формулярного списка Денисова. Ред. 7. Пред этим годом в Записках поставлена запятая, а после слова: году никакого знака нет и по начинается с маленькой буквы, так что можно полагать, что Денисов в этом году переехал в Чирскую станицу семи лет, а родился раньше. Между тем в формулярном его списке за 1818 г. ему показано 54 г., следовательно, 1763 г. нужно принять за год его рождения. Ред. 8. В формулярном списке А. К. Денисова за 1818 г. значится: «российской грамоте, по-французски читать и писать и часть математики знает.» Ред. 9. Из формулярного списка оказывается, что Денисов поступил на службу казаком 13-ти лет, 1-го августа 1776 г.; пожалован есаулом 14-ти лет, 12-го апреля 1777 г.; произведен в поручики 17-ти лет, 2-го мая 1780 г. 10. Т. е., вне пределов Донской земли, в губерниях. Ред. 11. Полк прибыл в столицу 14-го сентября 1784 г. Ред. 12. Денисов прибыл в Крым, как показано в формуляре его, 28-го марта 1788 г. Ред. 13. 20-го августа 1788 г. Ред. 14. 6-го декабря 1788 г. Ред. 15. 5-го августа 1789 г. Ред. 16. 12-то сентября 1789 г. Ред. 17. 30-го. октября 1789 Г. Ред. 18. За штурм Измаила Денисов получил орден св. Георгия 4-й степени. 19. 28 июня 1791 г. Ред. Текст воспроизведен по изданию: Записки донского атамана Денисова. 1763–1841 // Русская старина, № 5. 1874 |
|