БРУСИЛОВ Н. П.

ВОСПОМИНАНИЯ

“И оду уж его тисненью предают,
И в оде уж его нам ваксу продают.

Дмитриев”.

Всякая в каком бы то ни было отношении выдающаяся, незаурядная личность всегда и везде имела своих подражателей, в свое время игравших некоторую роль, но забывавшихся впоследствии. К числу такого рода “спутников” нужно отнести и писателя начала XIX века — Николая Петровича Брусилова, интересные воспоминания которого печатаются ниже, Он был одним из многочисленных последователей Карамзина, человеком передовым для своего времени, занимал не последнее место среди второстепенных литераторов, но “время” прошло, и Брусилов теперь забыт ¹. Его биография никому неизвестна. Последнее, впрочем, произошло не столько вследствие его незначительности, сколько потому, что для этого он не оставил никаких материалов. “Воспоминания” представляют собой главный источник и появляются в печати только теперь. Они доставлены в редакцию “Исторического Вестника” внучкой Брусилова — Анной Егоровной Краснораменской, сообщившей также некоторые биографические сведения. Воспоминания были написаны Брусиловым в декабре 1858 года, то есть за несколько месяцев до смерти, и в редакцию поступил его автограф — небольшая тетрадка в четвертку. Редакция поручила мне приготовить их к печати, то есть написать предисловие и сделать пояснительные примечания к тексту. Труд составления последних взял на себя, по моей просьбе, В. И. Саитов, за что и приношу ему глубокую благодарность. [38]

Н. П. Брусилов, родился как это видно из его “Воспоминаний”, в 1782 году ², в Орловской губернии, где отец его был помещиком, и восьми лет поступил в пажеский корпус, откуда в 1796 году, не пройдя полного курса, вместе с другими своими товарищами, по приказанию Павла I, был выпущен поручиком в армию ³ в Московский гренадерский полк. Известно, как тяжело жилось военным, в короткое царствование Павла I, переполненное арестами, ссылками, разжалованиями. Число лиц, возвратившихся на службу благодаря манифесту Александра I и исключенных Павлом I, простиралось до 12.000 человек ⁴. Гвардейские офицеры всегда носили с собой запас денег на случай, если бы прямо со смотра пришлось отправиться в сибирские тундры. Примеры такого рода бывали, а потому Брусилов, не смотря на все свои симпатии к военной службе, года через два вышел в отставку и поступил в канцелярию статс-секретаря у принятия прошений на высочайшее имя. В 1820 году он был назначен губернатором в Вологду, где и пробыл до 1834 года. Вологда обязана ему устройством бульвара и сада, разведенного на соборной горе ⁵. Женат он был два раза. Первая жена его умерла от холеры, вследствие чего сам Брусилов всегда очень боялся этой болезни ⁶. В 1834 году он вышел в отставку, переехал в Петербург, где и умер 27 апреля 1849 году ⁷. Погребен на Нитрофаниевском кладбище.

Вот и все, что можно сказать о его биографии. Что касается его литературной деятельности, то началась она очень рано. Еще будучи в корпусе, он издавал рукописную газету, в которой “осмеивал, как умел, своих товарищей”. Первой печатной работой его был перевод комедии Мерсье “Гваделупский житель”, сделанный под руководством дяди. Все последующие работы были или переводами, или подражаниями. Сам Брусилов в своих воспоминаниях таким образом говорит о своей литературной деятельности: “Карамзин и Дмитриев издали “Безделки”, ну, как же мне отстать от них? и я издал “Безделки” ⁸. Мало этого, написал “Бедную Машу”, в подражание “Бедной Лизе”, “Мое путешествие” в подражание де-Метру и еще две или три повести, в подражание не знаю уж кому”.

Действительно, всю литературную деятельность Брусилова нужно рассматривать, как сплошное подражание главным образом Карамзину, с которым он во многих случаях сходился во взглядах и убеждениях. Все повести Брусилова отличаются тем же сентиментализмом, отцом которого считается Карамзин. Нужно, впрочем, заметить, что идеалом [39] Брусилова была натура, реальность ⁹, специальных атрибутов сентиментальности он старался избегать, хотя, конечно, и не в состоянии был от них освободиться совершенно. “Есть ли в книжке сей, — писал он в заключении одной из своих повестей, — найдешь ты мало сентиментальности (курсив Брусилова), оставляю в конце оной две белые страницы, пиши на них, дополняй что тебе надобно. Опиши живописным пером то, чем все романы наполнены и чего нет в моей повести, то есть: приятную долину, ручеек, журчащий по камешкам между прекрасного леска, заходящее солнце... Скажи, как милый звук счастливого пастушка, игравшего на свирели, отражаемый крутыми горами, ограждающими сию долину, живо отдавался в твоем сердце, не позабудь блеяния овечек, лаяния какой-нибудь фидельки, словом вмести в сих страницах побольше сентиментальности, заставь милую красавицу, читая твое дополнение, выронить нежную слезку” ¹⁰... В другом месте, отличительным признаком сантиментальных “нежных слезок” он называет то обстоятельство, что “положенные на бумагу они возбуждают смех в читателях” ¹¹, а самую “сентиментальность” признает “сумасбродством” ¹².

До таких крайностей и до большего злоупотребления сентиментализмом, как писатели вроде князя Шаликова, Брусилов не доходил, но, тем не менее, все его рассказы должны быть названы сантиментальными. Все они не чужды нежных слезок, патетических восклицаний, разного рода ужасов и часто кончаются чуть не тремя убийствами ¹³. “История бедной Марьи”, написанная по словам самого Брусилова в подражание “Бедной Лизе” Карамзина, носит на себе все следы Карамзинского влияния, посвящена “нежным, чувствительным сердцам”, герой истории — Милон, “бедный поселянин”, влюбленный в Марию, дочь богатого откупщика, убивает себя кинжалом при виде Марии, выходящей из церкви с нелюбимым мужем. Мария, любившая Милона, бросает мужа, отца, родину и удаляется в бедную хижину. Там, “в цветущей молодости, окончила она дни свои, произнося имя Милона, — имя любезное ее сердцу”. Исключение представляет собой повесть “Бедный Леандр”, “все происшествия которой настолько обыкновенны”, что Брусилов в предисловии “охотникам чрезвычайностей” советует лучше оставить “Бедного Леандра” и “читать Таинства Удольфские и Бову Королевича”, но зато и повесть нельзя назвать повестью, а скорее довольно примитивной сатирой на страсть к авторству. Нужно заметить, что все вообще сочинения Брусилова отличаются сатирическим, обличительным характером, в особенности издававшийся им “Журнал”. [40]

“Журнал Российской словесности” издавался только один год (1805 г.). Он выходил не большими, страничек в 50, номерами, заключавшими в себе четыре отдела: в первом помещались — “русские повести, отрывки о русской словесности, нравственности, театре”, извлечения из произведений русской и иностранной литературы и проч., во втором — стихотворения, в третьем — известия о новых произведениях русской и иностранной литературы, и последний отдел — смесь, наполнявшийся разного рода анекдотами. Почти все оригинальные и переводные прозаические статьи принадлежат Брусилову. Кроме него, в журнале сотрудничали — И. Я. Пнин, пользовавшийся большим уважением за свой независимый характер ¹⁴, Бенитцкий, А. Измайлов, Н. Остолопов, Н. Греч, И. Похвиснев и др., одним словом лучшие члены “Вольного общества любителей словесности” ¹⁵. Это обстоятельство до некоторой степени определяет характер журнала, его направление. “Вольное общество”, как известно, помимо интересов чисто историко-литературных, увлекалось интересами общественными и было до некоторой степени ячейкой, из которой развилось декабристское движение ¹⁶. Пнин и Бенитцкий, бывшие особенно яркими представителями этого направления, внесли общественный интерес и в “Журнал” Брусилова, имели несомненное влияние и на самого Брусилова. Все почти стихотворения и басни Пнина, Бенитцкого, Измайлова и др. отличаются общественным характером. Здесь, например, помещена была известная басня Измайлова: “Истина во дворце”, проводящая мысль, что “счастлива та страна, в которой кроткой царь правдиво говорить себе не запрещает”, басня Пнина “Царь и придворный”, в которой придворный из лести сравнивает царя с верхним камнем пирамиды, а нижние основные камни с народом, созданным только для него, а царь на лесть отвечает словами:

“Тот камень, что свой блеск бросает с высоты,
Разбился б в прах — частей его не отыскали,
Когда б минуту хоть одну,
Поддерживать его другие перестали”.

Таким же характером отличается его “Ода на правосудие”, письмо к издателю “Сочинитель и цензор” и др. Первые годы царствования Александра I, подававшие такие блестящие надежды, с таким восторгом встреченные лучшей частью русского общества, нашли себе сочувствие и в “Журнале российской словесности”. Чуть не на каждой странице, в стихах и прозе, находим мы панегирик Александру I, “водворившему любовь к наукам”, этому “Титу россов, одаренному всеми добродетелями, царю и человеку свойственными” ¹⁷. Если суммировать все общественные вопросы, которые обсуждались в журнале Брусилова и в большинстве случаев им же самим, то они сведутся к следующему. [41]

Больше всего и чаще всего останавливался Брусилов на галломании, на увлечении современного ему общества французами. В статье о воспитании, помещенной в первом же номере “Журнала” ¹⁸, Брусилов говорит: “нельзя без прискорбия видеть, что воспитание нашего юношества совершенно в руках иностранцев”, при том же “недостойных сего звания, взятых с площади, парикмахеров и лакеев”. Этим объясняет он пристрастие ко всему иностранному с одной стороны и с другой презрительное отношение ко всему своему, незнание родного языка, русской литературы, полнейшее невежество относительно всего русского. Об этом он говорит не раз не только в журнале ¹⁹, но и в своих сочинениях, изданных отдельно, при всяком удобном случае. Входит он, например, в ресторан, подают ему обед, изготовленный французским поваром. “Настоящее, — восклицает он, — родит будущее. Мне пришло в голову пристрастие, царствующее у нас, ко всему иностранному... Ах! Пусть в образовании ума и вкуса следуют иностранцам, но желал бы я, чтобы сердца русских были образованы русскими, чтобы характер национальной пребыл неизменяем!” ²⁰. “Презрением” к родному языку объясняет Брусилов упадок русской литературы, отсутствие выдающихся авторов ²¹. Его возмущали галлицизм и иностранные слова, которыми современные ему авторы пестрили свои произведения. “Зачем употреблять иностранные слова, — писал он, — когда мы имеем собственные им равносильные?” ²². Вместе с тем, он был врагом “слов и речений, бывших в моде у наших предков”, русских архаизмов ²³. Его возмущали выражения вроде следующего: “Я вошел в теплую избу — quel bonheur! Неужели сочинитель думал, — замечает он по этому поводу, — что слово счастье не так выразительно, как bonheur” ²⁴.

Гораздо реже, и то лишь говоря о мотовстве и жизни помещиков, касался Брусилов печального положения крестьян и дворовых людей. “Если бы, — говорит он, — молодые люди знали, с какою трудностью добываются крестьянами тысячи, проматываемые ими, если бы видели они, как бедные поселяне отдают иногда последнее рубище для доставления барину денег, нужных ему на какие-нибудь новые моды, то, конечно, умерили бы издержки свои, а с тем вместе и страшные оброки, ими налагаемые”. Дальше уменьшения оброков Брусилов не пошел, да и об этом высказался как-то вскользь ²⁵. Это тем более странно, что Брусилов был, по-видимому, горячим поборником реформ Александра I, который хотел “сделать россиян свободными, чувствуя, что управлять рабами не лестно” ²⁶. Положим, что даже такие люди, как Б. Н. Каразин, признавали необходимость крепостного права. Но в то время, как [42] Каразин изображал все ужасы современного ему положения крестьян, поставленных в полную зависимость от произвола грубых помещиков, изыскивал средства для улучшения этого положения на словах и на деле, Брусилов в своих сочинениях не только не обращает внимания на этот предмет, но склонен иной раз даже идеализировать быт “поселян”²⁷. Вскользь говорит он о неприглядной обстановке крестьянского быта, о “бедности и нищете, о развалившихся хижинах, выбитых стеклах” ²⁸. Но останавливаясь на экономическом положении крестьян, Брусилов ничего не говорит о их нравственном развитии, о школах. В “Письме о театре” мы находим мысль, что для народа необходимо устроить театр с особым репертуаром. Это, по его мнению, имело бы огромное воспитательное значение. “Я вывел бы, — говорит он, — пьяницу, пропивающего свое имение, слугу, который ослушивается своего господина, и показал бы все ужасные следствия непослушания (?!), какую-нибудь ханжу..., бабу ворожею, крестьянина, который не рыдает о том, что его отдают в солдаты, но который, повинуясь священному долгу, оставляет отца, мать, жену, детей, дом отцовский, родину, и идет охотою в солдаты” ²⁹. Понятно, что устроить народные театры не только тогда, но даже и теперь гораздо труднее, чем школы. Брусилов заговорил о народном театре совершенно случайно, говоря о театре вообще, и это единственный случай, где он высказался о народном образовании.

Другой вопрос, который Брусилов затрагивает в журнале ³⁰, отчасти в других произведениях, может быть назван женским вопросом. В статье; “Завещание умирающего отца своей дочери” ³¹, автор изложил свои взгляды, на этот предмет. “Женщина, по его мнению, должна учиться хозяйственным или домашним добродетелям”, так как здесь главная сфера ее деятельности, как жены и матери. В то же время, она не должна чуждаться образования и свободное время употреблять “на чтение полезнейших книг”, к числу которых Брусилов относит: “книги Закона Божья” и историю. Все это рекомендуется делать в виду той роли, которую женщина может играть в обществе. “Ни один вития не сделает такого впечатления на сердце молодого человека, какое может сделать девица, воспитанная в вере и добродетели”. На моды, на костюмы и вообще на внешность девица особенного внимания обращать не должна. Матери, оставляющие детей на попечение кормилиц и нянек, вызывают у Брусилова порицание. Мать должна сама кормить своего ребенка, так как “дитя почерпает нрав и способности той, которая его [43] питает” ³². Женщина, не удовлетворяющая этим требованиям, вызывает ряд сатирических нападков.

Не одни женщины давали материал для скромной сатиры Брусилова. В своих статьях: “Путешествие на остров Подлецов”, “История часов”, “Зеркало истины” и др., Брусилов осмеивает всех, начиная с молодящихся старых женщин и кончая писателями, учеными, медиками. Особенно часто достается от него последним. “Если бы я не имел совести, — говорит он, — я желал бы быть медиком” ³³. Придворных он упрекает за лесть и низкопоклонство, ученых за педантизм, поэтов за “прославление людей, недостойных похвал”, судей за взятки, помещиков за негуманное отношение к крестьянам и т. д. Нужно, впрочем, заметить, что сатиры Брусилова не представляют собой пасквилей на отдельные личности. В данном случае он держался правила, высказанного им в статье о театре: “...Нравы исправляют не бранью — брань ожесточает только сердца. Мольер и Фонвизин осмеивали пороки, старались людям, зараженным ими, открыть глаза и показать их заблуждения: они обращали в смех пороки, заставляли краснеть людей, зараженных ими, но не бранили их” ³⁴. Правило старое, но, к сожалению, в настоящее время забытое некоторыми представителями реальной школы, которые в своем фотографировали окружающей среды дошли до такой степени беззастенчивости, что выводят в своих творениях своих знакомых, копаются в их интимной жизни и результаты этих копаний сообщают, не смущаясь, в своих “романах” и “повестях”, плодах своего “творчества”. Брусилов, впрочем, не стеснялся писать эпиграммы, на ту или другую личность. Но это были эпиграммы, а не пасквили. В них осмеивался недостаток той или другой личности, не составлявший секрета ни для кого. Так, например, под рубрикой “книжные известия” мы находим следующее сообщение: “Сочинения некоего стихотворца в 7 томах в 4-ю долю листа, содержащие в себе разного рода поэмы, сонеты, идиллии, эпиталамы, эпитафии, эпиграммы, сатиры и пр., и пр. самой лучшей доброты, раздавались прежде даром; но как в течение нескольких лет не разошлось ни одного экземпляра, то сочинитель сим объявляет, что сочинения его впредь раздаваться будут желающим с придачею двух рублей” ³⁵. Нет сомнения, что здесь Брусилов разумел пииту гр. Хвостова, известного не столько своими поэтическими произведениями, сколько способом их распространения. Таким же, можно сказать, невинным характером отличается его эпиграмма на Державина, или вернее на его стихотворения ³⁶.

Что касается критики, то Брусилов относился к ней очень серьезно. По его мнению, рецензент должен был внимательно изучить книгу, обращая внимание не только на недостатки, но указывать также и мысли, [44] заслуживающие внимания, избегать колкостей и насмешек, избегать мелочности, ставящей в упрек автору опечатки ³⁷ и т. д. В своем журнале он, правда, помещал рецензии, написанные спокойным тоном, книжки обыкновенно хвалил, во нельзя сказать, чтобы в своих статьях обнаружил сколько-нибудь развитое критическое чутье. Как на пример, достаточно указать на его разбор книги Боброва “Херсонида, или картина летнего дня в Херсонисе Таврическом” (Спб., 1804 г.). “Херсонида, — начинает Брусилов статью, — есть творение гения. Словесность наша может ею гордиться так же, как сочинениями Ломоносова и Державина”. Рецензия состоит почти вся из выписок, “взятых на удачу”, и заканчивается восклицанием: “Счастлива та страна, которая имеет таких поэтов!” ³⁸. Все рецензии, которых, кроме того, было очень не много, отличаются таким же характером, и если не хуже то во всяком случае и не лучше рецензий, помещавшихся в других журналах того времени.

Кроме характеристики литературных и общественных воззрений Брусилова, “Журнал” дает еще некоторое понятие о его взглядах политических. Участие в “Вольном Обществе”, относившемся с благоговейным уважением к Радищеву, к Филанфиери, Беккарии, Вольнею и др., дружба с Пниным и Бенитцким на первый взгляд позволяют предполагать и в Брусилове симпатию к освободительным идеям XVIII века. На самом деле было не так. Брусилов очень несочувственно относился к освободительным стремлениям Западной Европы. В одном месте, например, он рассказывает, как случайно попал в “страну равенства”. — “Ба, здорово собрат, — встретили его там, — у нас недостает пятисотого члена в совете, ты заступишь его место; но прежде надо снять тебе голову... для того, что ты целою головою нас выше, а земля сия есть земля равенства”! — “Будьте равны сколько угодно, но я не хочу быть с вами равен”. — “А, это аристократ, — закричали они — его надобно утопить!” — тотчас взвели меня на гору и столкнули в море” ³⁹. В другом месте он рассказывает, как один “знатной русской путешественник” был в Женеве во время междоусобных ее несогласий. Раздоры малейшей республики в свете не обращали внимания Европы, но женевцы занимались сим также, как бы и революцией мира. Когда донесли путешественнику о сих раздорах, более смешных, нежели важных: “мне кажется, — сказал он, — что это буря в стакане воды”. “Слово тонкое, — замечает по этому поводу Брусилов, — ежели взять в рассуждение, что все государство Женевское не составляло пятой части нашей Москвы” ⁴⁰. Очевидно, что, подобно Карамзину, и Брусилов все внимание обратил на внешнюю сторону событий конца XVIII в. и проглядел поэтому их сущность. Таким только отношением к данному вопросу можем мы объяснить себе появление на страницах “Журнала” ⁴¹ неуклюжей по мысли и форме, как и все творения графа Хвостова, оды “Безначалие”, заключающей в себе тираду такого рода: [45]

“Несмысленны и духом бедны,
Нелепых призраков творцы,
О вы, учители зловредны!
Печальны в мире мудрецы.
Самих небес вы были чужды,
В царях не находили нужды,
Вы свет — без вас мерцала тьма,
Или текуща кровь и свары,
Опустошение, пожары,
“Есть плод крылатого ума?”

Такой если не враждебностью, то во всяком случае полнейшим индифферентизмом к вопросам общественной жизни только и можно объяснить то обстоятельство, что автор, будучи современником таких важных моментов в русской истории, как конец XVIII и начало XIX веков, в своих воспоминаниях ограничивается сообщением внешних фактов придворной жизни при Екатерине II, сообщает кое-что о царствовании Александра I и ни словом не обмолвился ни о декабристах, ни о царствовании Павла I.

Впрочем, не смотря на несочувственное отношение к французской революции, а также сознание того, что “Вольтер много сделал вреда Франции”, что “переворота, сделавшийся в оной”, был результатом; “большей частью его и других философов Франции сочинениям” ⁴², Брусилов помещал в своем “Журнале” массу извлечений именно из этого писателя. Этим он платил известную дань “Вольному Обществу” и его главе Пнину. Нужно, однако, заметить, что Брусилов не принадлежал к “вольтерьянцам”. Вольтер “несносен” для Брусилова, “опровергая христианский закон”. “Если бы Вольтер был истинным христианином, я бы почитал его первейшим из человеков!” ⁴³. Об этом же говорит Брусилов и в своих воспоминаниях: “Начитавшись Вольтера и прочих его собратий, я чуть было не впал в кощунство; один благодетельный человек обратил меня на путь истины”. Не соглашаясь с религиозными воззрениями Вольтера, Брусилов очень ценил его, как писателя и философа, вследствие чего переводил отрывки из его сочинений — “о самолюбии”, “о лести”, “о роскоши”, “о слезах” и т. п. предметах, с идеями которых соглашался, писал также в подражание Вольтеру самостоятельные статьи (“Путешествие в храм вкуса”) и т. д.

Совершенно особняком стоят научные работы Брусилова. Две его статьи по нумизматике: “О древней русской монете” ⁴⁴ и “Описание древнерусских монет” ⁴⁵, не представляют собой ничего выдающегося. Это простое описание монет, сделанное сообразно с требованиями нумизматики, с попытками определения хронологии. Две другие статьи относятся к варяжскому вопросу. В первой статье отразились и славянофильские симпатии Брусилова. Главная идея статьи этой (“Историческое рассуждение о начале Русского государства”) заключается в том, что автор довольно подробно развивает мысль Болтина, а именно, что “руссы, как победили, [46] заставили принять свое имя; но, будучи малочисленнее народов, ими покоренных, вместо того, чтобы славян превратить в руссов, преобразились сами в славян и в течение века исчезли совершенно” ⁴⁶. Во второй статье (“Догадки о причине нашествия норманов на славян”) Брусилов говорит, что покорили норманы Русь с той целью, чтобы быть соседями с Византией, куда иначе не могли попасть. Этим же он объясняет и поход Олега на Киев из Новгорода ⁴⁷. Главный же его научный труд “Описание Вологодской губернии”, изданный в 1833 году академией наук ⁴⁸, представляет собой довольно полное описание губернии в географическом, статистическом и даже этнографическом отношении. Брусилов собрал немало интересных данных о характере населения, о его занятиях, сообщил несколько данных “о половниках” в Устюжском уезде, о зырянах и т. д. Изложение строго фактическое.

Подводя итог всему сказанному, мы приходим к заключению, что все сочинения Брусилова заключают в себе очень мало оригинального, лично ему принадлежащего. С одной стороны, в своих повестях, он является подражателем Карамзина, или даже переводчиком, с другой стороны, в журнальных статьях, повторяет мысли, в то время далеко не новые. Вопросы общественной жизни, по-видимому, его занимали очень мало, или даже вернее — совершенно не занимали. Что касается до его характеристики, как человека, вне его взглядов литературных и общественных, то по словам одного из людей, лично с ним знакомого, Брусилов был “благородный, правдивый, чувствительный и добрый товарищ” ⁴⁹.

Вл. Боцяновский.

Комментарии

1. Академик Грот смешивал его даже с Ник. Ив. Брусиловым, директором бумагопрядильной фабрики. Сочинения Державина, т. VI (издание академии наук), стр. 93. Ошибку Грота повторил в своем “Словаре” Геннади.

2. Брусилов окончил корпус в 1786 г., по его словам, 14 лет.

3. “Материалы для ист. Пажеского корпуса”. Изд. Гр. Милорадовичем. Киев. 1876 г., стр. 141.

4. А. Н. Пыпин, Общественное движение при Александре I, Спб., 1885 г., стр. 62.

5. “Вологодская старина”. Историко-археологич. сборн. Сост. И. К. Степановский. Вологда. 1890 г., стр. 314.

6. “Русский Архив”, 1867 г., стр. 1689.

7. “Северная Пчела”, 1849 г., № 94, стр. 574.

8. Рецензия на “Безделки” Брусилова была напечатана в “Северн. Меркурии” 1803 г., ч. II, стр. 41.

9. Бедный Леандр, или автор без риторики. Соч. Н. Брусилова, Спб., 1803 г., стр. 4. Также: “Мое путешествие”, Спб., 1803 г., стр. 156.

10. Ibid.

11. “Журнал Российской Словесности”, изд. Н. Брусиловым, Спб., 1805 г., № 12 стр. 177

12. Ibid., № 8, стр. 196. Также, № 2, стр. 78 и др.

13. “Старец или превратность судьбы”, Спб., 1803 г.; “Бедный Леандр, или автор без риторики”, Спб., 1803 г.; “Линдор и Лиза, или Клятва” (“Журнал Российской Словесности”, Спб., 1805 г., № 8, стр. 175): “История бедной Марьи” (ibid, № 9). Ср. “Северная Пчела”, 1849 г., № 101.

14. Л. Н. Майков. Батюшков. Спб. 1887 г., стр. 44.

15. Вольное общество любителей словесности, наук и художеств было основано в 1801 г. и прекратило свое существование в 1824 г. В 1802-1803 гг. “Обществом” был издан альманах, “Свиток муз” в 2-х частях, в 1804 г. — “Периодическое издание” и в 1812 г. — “С.-Петербургский вестник”.

16. Критико-биографический словарь С. А. Венгерова, Спб., 1891 г., т. II, стр. 232.

17. “Журнал”, ч. I, стр. 51, 55, 132, ч. II, стр. 52 и др.

18. “Журнал”, ч. I, стр. 9.

19. “Журнал”, ч. I, стр. 18, 19, 22, 23, 24, 67, 183, 184 и др.

20. “Мое путешествие”, Спб., 1803 г., стр. 43. 153, 157; “Безделки”, Спб., 1803 г., стр. 11-13.

21. “Бедный Леандр”, Спб., 1803 г., стр. 32.

22. “Журнал”, ч. I, стр. 142.

23. Ibid., стр. 141.

24. Ibid.

25. “Журнал”, ч. I, стр. 28, 68, ч. II, стр. 12.

26. “Журнал”, ч. II, стр. 105.

27. “Журнал”, ч. II, стр. 72, 73; “Мое путешествие”, Спб., 1803 г., стр. 130.

28. Ibid., стр. 70.

29. “Журнал”, ч. I, стр. 66. Александр I не думал, чтобы последнее, то есть добровольное поступление в солдаты, было возможно. Имея в виду, что “поступившие на службу должны находиться в отдалении от своей родины, в разлуке со своими семействами и родными, что естественно устрашает их и тоскою по родине ослабляет их силы и новое их состояние делает несносным”, пробовал дать войскам оседлость, устроил военные поселения. “Сборник материалов, извлеч. из арх. собств. Е. И. В. Канцелярии”, вып. V Спб., 1892 г., стр. 140.

30. “Журнал”, ч. I, стр. 200, ч. II, стр. 74.

31. “Плоды моего досуга”, М., 1805 г.; “Мое путешествие”, стр. 22-25.

32. “Журнал”, ч. 1, стр. 16; “Безделки”, кн. I, Спб., 1803 г., стр. 8.

33. “Журнал”, ч. II, стр. 13-14, 68.

34. “Журнал”, ч. I, стр. 64.

35. “Журнал”, ч. IV, стр. 179.

36. “Журнал”, ч. II, стр. 45. В ответной эпиграмме Державин называет Брусилова Булавкиным и говорит, что ему “чуть слышна булавки боль” (“Друг Просвещения”, 1805 г., стр. 198). “Сборн. Русск. Словесн.”, т. V, вып. I, стр. 69.

37. “Журнал”, ч. I, стр. 5-8, ч. II, стр. 11; “Бедный Леандр”, Спб., 1803 г., стр. 20; “Старец или превратность судьбы”, Спб., 1808 г., стр. 65—69.

38. Ibid., ч. I, стр. 113-120.

39. “Журнал”, ч. I, стр. 198.

40. Ibid., ч. III, стр. 24.

41. “Журналы, ч. I, стр. 107.

42. “Бедный Леандр”, Спб., 1803 г., стр. 30.

43. Ibid., стр. 31.

44. “Вестник Европы”, 1812 г., ч. 63, № 11, стр. 225.

45. “Записки и Труды Общества Истории и Древностей”, М., 1824 г., ч. II, стр. 135.

46. “Вестник Европы”, 1811 г., ч. 55, № IV, стр. 284.

47. “Записки и Труды Общ. Истории и Древн. Росс.”, М., 1824 г., ч. II, стр. 60-67.

48. “Русский Архив”, 1867 г., стр. 1689.

49. Записки С. П. Жихарева.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания Н. П. Брусилова // Исторический вестник, № 4. 1893