Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

БАТУРИН П. С.

ЗАПИСКИ

Записки П. С. Батурина.

(1780-1798).

VII.

1794. Назначение генерал-губернатором в Польшу Т. И. Тутолмина. — Занятия Батурина судебными делами. — Дело дворянина Ивашкевича. — Дело вдовы Яцухи т помещика Говача. — Дело помещика Раковского и маиора Чернутского. — Недостатки польских судов. — Судейская деятельность Батурина. — Награждение орденом Владимира 4-й степени и производство в статские советники. — Вечере у губернатора В. С. Шереметева и игра в карты. — Назначение трех комиссий вместо открытия губерний и поручение 2—й комиссии Батурину. — переезд на другую квартиру, перестройка дома и устройство сада. — Аренда деревни судьи Моршковского. — Аренда стеклянного завода у Ростоцкого. — Неприятности с землей и заводом.

Тем временем получено было известие, что определен в Польские губернии Генерал-Губернатор Тимофей Иванович Тутолман 2. Он учредил резиденцию свою в Несвиже, и я, уже. по нахождении моем несколько месяцев без дела, получил от него предложение, чтобы мне рассматривать все решенные дела Волынской губернии, представлять со мнением моим к Губернатору, которой на апробацию к нему присылать их долженствовал, и чтоб я имел надзирание за успешным течением и правильным суждением оных; при чем уведомлял, что о доставлении решенных мне дел всем судам от него предписано. И так, не имев у себя приказных служителей, ни секретаря, ни переводчика, я сделался рассматривающим судьею дел, сужденных во всех Волынской губернии судах, писанных на Польском языке. (Житомирские суды, получа о сем повеление от Генерал-Губернатора, не мало удивились, что они должны видеть в том человеке, которого они только почитали посетителем судов их из любопытства, так как пребывающий там без должности, рассматривающего и поправляющего их суждения). Все тяжущиеся, узнав о сем весьма радовались, что дела их будут подвержены рассмотрению, могущему исправлять неправое по них решение. Ибо Польские суды, по разрушении Польши, не имев над собою надзирания, позволяли [100] себе делать крайние несправедливости; в доказательство чему, между великого множества дел, мною рассматриванных, опишу здесь три дела, при начальном моем пополнении сего поручения ко мне поступившие.

В самое то тремя, как получено было в Житомирском Земском Суде, которой назывался Скевским Земским Судам, предложение о присылке ко мне дел на ревизию, в оном учинено было по одному делу несправедливое решение, отъемлющее все имение у одного дворянина, называемого Ивашкевичем, которой, узнав о препоручении мне рассматривать дела, приехал ко мне, рассказал мне во всей подробности сделанное ему судом притеснение, и просил, чтоб я моим защищением не допустил его до совершенного от беззаконного суда решения разорения; потому что о приведении оного в исполнение был изготовлен декрет, и урядник с оным на место командирован. По таковой жалобе я послал тотчас в тот Суд сообщение, чтоб он по сему делу дополнением удержался и оное прислал бы ко мне на рассмотрение, в коем нашел следующие обстоятельства.

В 1790 году Ивашкевич чрез залог и покупку приобрел от Ржеутского три деревни за сумму 50,000 рублев; а в 1792 году Ржеутский надавал векселей на 8.300, которые разными случаями и оборотами достались в руки некоему Тимошевскому, коммисионеру Графа Протопотоцкого 3. Оной Тимошевской просил в Земском Киевском Суде о заплате по ним денег; Суд, найдя, что у Ржеутского никакого имения во владении (его) не осталось, а вюе заложено или продано, определил, в угодность Графа Протопотоцкого, бывшего тогда, по банкирству его, состоящему в немалом числе милионов, в отменном уважении, для заплаты денег, должных Ржеутским коммисионеру Тимошевскому, взыскать с постороннего к делу человека Ивашкевича, которой купил у Ржеутского деревни прежде, нежели он давал вексели. О таковом видимо безвинно угнетающем определении я представил начальству, положив мнением своим, что как должен по векселям Ржеутской, то и следует деньги, должные им Тимошевскому, взыскать с него; в случае же не в состоянии его заплатить оные, поступить с ним по законам; а Ивашкевича, как тех векселей не дававшего, ни ручавшегося по них и Тимошевскому ничем должным не состоящего, от несправедливого взыскания сделать свободным. Касательно Земского Суда, которой для пользы Тимошевского отступил от прав и истинны, наложить пеню по благоусмотрению вышнего начальства, дабы все суды знали, что отступления от правосудия и законов под премудрым и человеколюбивым [101] Великия (Императрицы) Екатерины (Второй) правлением не остается без должного возмездия, а угнетенные — без покровительства законов.

Сие мнение мое оставило без исполнения неправедное решение, — и Ивашкевич от разорения был избавлен. Он, по тамошнему обыкновению тяжущихся обращаться с судами, при первом своем ко мне приезде предлагал мне полный кошелек с червонцами; но я ему сказал, что я не поставлен продавать, а воздавать правосудие, кому оно следуют, и червонцы его никакого надо мною действия иметь не могут. Он почитал меня своим благодетелем и клялся быть мне вечно благодарным и преданным, но по окончании дела он со мною обходился так, как с человеком не знакомым, с употреблением только одних церемониальных приветствий.

После и другие Польские дворяне равным образом со мною поступали: сначала обыкновенно привозили ко мне иногда знатную сумму червонцев, которых я не принимал, а по окончании в их пользу дела старались со мною не встречаться, что-бы избежать оказания, тягостного для них, но для чувствительных душ приятного долга благодарности.

Другое дело состояло в там, что одна вдова, называемая Яцуха, содержавшая в некоем селении аренду, отлучилась из оного на ярмарку для покупки вина. Во время ее отсутствия помещик Говач, приехав с людьми во двор ее, взял насильно к себе вдовствующую дочь ее, заграбил имущество и той, и другой принадлежащее. А кода она, Яцуха, возвращалась с ярмарки и подъезжала с купленным на оной вином к дому своему, тогда грабитель ее Говач, посредством высланных людей, затащил ее к себе, а вино, коего на подводах находилось до несколько сот ведер, заворотя, сложил у себя в доме; и таким насилием имел и дочь, и мать во власти своей. Однако же, мать, ушед от него, освободила и дочь свою; о каковом насильстве и грабеже свидетельствуют доказательства и присяга окольных людей. Наконец, по многим бесплодным прошениям ограбленной вдовы, учинено было следствие одним коморжим на месте, которой, укрывая грабеж и насильство Говача, уничтожил все видимые и несомненные об оных улики и доказательства.

Потом, по многим разорительным волокитам Яцухи, Земской Суд, умалчивая о насильном увезении дочери ее, о держащий ее в тюрьме и о заграблении из дому пожитков, выдал декрет или определение, чтоб Говач заплатил Яцухе за одно только ограбленное вино 600 рублей, по оценке, чего оно стоило; но дабы лишить ее и сей суммы, в том же самом декрете осудил ее заплатить грабителю ее будто по имеемой им на нее претензии, на которую никакого документа он но представил, из тех 600 рублей — 300 руб., несмотря на то, что по присяге Яцухи, в несправедливом Говачем от нее требовании сам Суд [102] от той вымышленной претензии ее освободил; и притом положил взыскать с нее за кондамнаты, то-есть штраф, будто за неявку по повестке к суду в пользу соперника и, ню Польским правам, также в пользу самого Суда, по нескольку десятков привел, которые, по нынешнему щету, составляют довольно знаменитое число денег, так что ей из 600 рублей ничего не досталось.

По сему не правильному декрету я представил, что суд совсем отступил от законов и руководствовался в совершении оного одним только своим пристрастием, ибо в Статуте Литовском, раздела II в 43 артикуле, повелевается за грабеж взыскивать вдвое, чего вещь заграбленная стоит; в 28 артикуле того же раздела, за посажение кого-либо у себя в доме в тюрьму, — держать в Нижней вежи три месяца, и в разделе IV, артикуле 75, сказано: «Кто после присяги на суде с ответчика станет съизнова искать ту же вещь и доказывать, что он присягал не справедливо, — таковых доказательств суду не принимать»; почему и надлежит вдову Яцуху во всем грабеже, учиненном ей Говачем, удовольствовать изысканием с Говача вдвое и за насильное у себя держание вдовы-дочерм Яцухи посадить его на три месяца в вежу; а на судивших столь пристрастно сие дело — положить пеню, однако же сие мое положение осталось без действий.

Третие дело совсем отменного содержания. Помещик Раковской, желая выкупить родовое свое имение, находящееся в залоге у Maiopa Чернутского, позвал сего последнего в суд доя принятия от него должных ему денег; но как то имение далеко стоило больше, нежели в какой сумме оно заложено, то Чернутской склонил судей, чтоб они в выкупе Раковскому отказали, на что судьи согласясь и не знав, по силе каких законов возвратить Рокоскому выкуп, написали в определении своем, чтоб имение, за которое Раковский взносил деньги на выкуп, отдать в вечное и потомственное владение Чернутскому на основании тех законов, которые впредь изданы быть имеют.

И по такому благоразумному судьи Хвецкого с товарищи решению, Чернутской остался владельцем ему не принадлежащего. Я представил о сем дерзостном и противном здравому смыслу суждении, со мнением, чтоб деревни отдать на выкуп, по силе законов, наследнику Раковскому, право к тому имеющему; а учинивших сие определение, на основании будущих законов, с нарушением настоящих, предать суждению. Однакож, на представление мое ничего не последовало, и Чернутской и поднесь владеет чужим имением по силе законов, которые впредь сделаны будут.

Такие беззакония и несправедливости судов не позволили мне больше почитать выгодным и полезным обряд Польского судопроизводства; ибо есть-ли бы в Польских судах были секретари, которые, [103] по должности своей, обязаны знать законы больше, нежели присутствующие, и, в случае отступления от них судей, о том им напоминать; то хотя бы дела и медленнее течение свое имели, однако же таких бы беззаконных решений выходить не могло. Сверх того, их кондамнаты 4 разорительны не только тяжущимся ответчикам, — но и тем, которые тяжеб нигде никаких не имеют. Ибо когда один раз какой-либо суд выдал кандамнату на неявившегося по позыву в суд, — тогда тот, в пользу коего оная выдана, лют получить бесчисленное множество раз с соперника своего по 44 злота штрафных денег, в пользу его присужденных, и при всяком таковом себе получении подавать случай судьям также получать по 22 злотых, потому что истец по одной комнате выхаживал себе в других судах множество кондамнат: для сего он имел тщание знать, в каких где судах у ответчика были дела и при судовых кодециях, или сроках представлял в тех судах на него свою кондамнату, по которой оные суды каждой повелевал тому, на кого она дана, немедленно заплатить истцу 44, а себе 22 злотых, в случае же незаплаты, все те суды, в коих объявлена была первая кондамната, выдавали еще другие кондамнаты, осуждавшие ответчика платить по 88 истцу и самим себе по 44. Буде же в положенной срок означенные деньги ответчиком были не заплачены, то истец брал на него публикату, то-есть, публичное оглашение о взыскании с него штрафа за неявку к суду, за которую ответчик должен был заплатить 192 злотых, а в незаплате сих денег за публикату и за кондамнаты суд, в коем истец приносит жалобу, выдавал исполнительный декрет, по которому посланный урядник вводил истца во владение деревни ответчиковой до выбора вышеозначенных, по кондамнатам присужденных ему денег или отдавал ему движимые его вещи, естьли имелось на столько по оценке. Таким же образом и судьи сами себе присужденную противу истца половину штрафных денег взыскивали. Не редко бывало, что таковое отягощение ответчика происходило по первой кондамнате, исходатайствованной подложно, что случалось чрез рассыльщика или возного, развозящего позывы, которой или по уговору с каким-нибудь ябедникам, или по лени своей, не ездя на место пребывания ответчика, сказывал в суде, что позыв отвез, о коем ответчик не ведая, в суд не становится, а сей за то давал на него кондамнату. А дабы как можно больше умножить число кондамнат, то полестранты, быв истцов пленипотентами, или поверенными, рассылали по съездовым судам с объявлением кондамнат, что-бы и те выдавали на ответчиков таковые же, из которых каждая приносит истцу, как выше упомянуто, 44 злотых, а [104] судьям 22 злотых. От чего случалось, что некоторые ябедники бессовестным пронырством своим получали кондамнаты, на неимевшего никакой тяжбы с исходатайствовавшим на него кондамнату, по которой столько накоплялось штрафу, что ложный истец отнимал у находящегося в полном неведении происков грабителя его, судебным порядком, деревню, которую пребывающий в ней спокойно владелец не продавал и не закладывал.

Не менее сего происходило зла и от кондесензии, или с Уездовых Судов, на которые урядник прибыв, поступал, как безограниченной самовластитель: ценил имение, как ему угодно, полагал проценты, на накопившиеся штрафные деньги за кондамнаты, а на сей процент — еще процент, и чем больше он чинил несправедливости, тем больше получал от истца награждение.

В апелляциях также происходила великая несправедливость и угнетение тяжущихся; ибо хотя и есть точные узаконения, в каких случаях допускать или не допускать до апелляции; однако, суды находили разные причины мздоимствием вымышленные, позволять или не позволять оную, смотря по прибыли им от того или другого происходящей; а от сего последовало еще и то, что одинакие дела, долженствующие быть суждены по одним законам безо всякого различия, бывали решены разнообразно, для того что судящие в них больше или меньше участвовали. Ибо судьи иногда и сами бывали непосредственно истцами и ответчиками. Например, когда судящий имел дело, котороо, по свойству своему и за.кошм, принадлежало д о того суд имца, в котором он присутствовал; тогда сопернику его перенос дела в другой суд не позволялся; а только судье тяжущемуся надлежало выбрать сурового, то есть, из приятелей своих другого судью и посадить на свое место, что ни мало не препятствовало преклонять правосудие на сторону судейскую, потому что товарищи его, находясь сами в таких же случаях, суждения делали в пользу судьи — собрата своего, для того, дабы они могли ожидал от него такого же снисхождения. Сверх того, случалось, что судья поручал кому-нибудь из преданных ему купить для себя дело о каком-либо владении, — несправедливое, а по сей самой причине за дешевую цену; потом, сделавшись, таким образом, сам истец и судья, решал оное, конечно, не в пользу соперника своего.

Беспристрастное и поспешное мое суждение дел приобрело мне доверенность, не только от тяжущихся, но и это всех жителей Волынской губернии. Наконец, и сам Губернатор поручил мне некоторые, вступившие к нему дела рассматривать и полагать мнение мое; да и многие сами просители, у коих дела были в Губернаторской Канцелярии, прашивали его, чтоб они ко мне отосланы были, ибо они уверены были, что от меня скоро отправлены будут.

Вход в мою комнату, где я упражнялся делами, ни одному [105] просителю возбранен не был, и я не допускал никого, под предлогом, что я занят делами, дожидаться в передней; но, принимая каждого, просил, что-бы, без дальних околичностей изъяснив мне мою надобность, позволил бы мне продолжат мою работу без потеряния времени. К усугублению трудов моих возгоревшееся тогда в Польше возмущение 5 и в то же время полученное повеление превращать униятов и церкви их в Грекороссийское православие подали причину к доносам и следствиям, по которым все дела входили ко мне. По щастию [ко мне] приехало несколько канцелярских служителей из Киева, служивших в Директорской моей Експедиции [для определения в Волынской губернии]; то я, с позволения Губернатора, оставил их у себя для Российского письма, а переводчика с Польского языка взял одного из полестрантов на свой щет, потому что до открытия губернии ко мне никаких приказных назначено не было, а велено мне было деда отправлять самому, одному, хотя сие и не совсем возможно было.

Дела, относящиеся до возмущения и противуборствия распространению Российского правоверия, причиняли мне по множеству и по существу своему больше затруднения, нежели другие; и я должен был полагать суждение мое о государственных преступлениях. Однако же, я старался сколько возможно было менее отягощал судьбу подсудимых. Ибо по большей части преступления их происходили от глупости и невежества, а доносы на них — от злости и видов корыстолюбивых. Изо всех по сей части дел я обвинил не больше, как по трем тли четырем приличившихся в злом против России умышлении. Хотя, но не основательности принимаемых к тому мер, в невозможном быть произведенным в действие; однако же, лицы, покусившиеся на оное, не могли быть оправданы, и я, выведя все обстоятельства, преступления их открывающие, заключил мнением моим подвергнул их заслуженному по законам наказанию.

Уже более года, как я упражнялся в рассматривании дел Гражданских, уголовных, следственных за преступления, против Государства и Грекороосийского правоверия относящихся, как прислан был в Волынскую Губернию другой Председатель для Палаты Гражданского Суда; ибо я назначен был для Палаты Уголовной. Но прибытие его ни мало меня не облегчило, потому что Губернатор продолжал приеылать сам и по просьбам тяжущихся гражданские дела ко мне. Чрез несколько времени я и товарищ мой — прибывшей Председатель получили кресты Святого Владимера, — он третей, а я — четвертой степени. Сие награждение было нам учинено не по трудам, но по чинам, ибо он был статской, а я колежской советник, и хотя скоро потом был [106] произведен в статские советники. однако же остался при том же крестике.

[Со всем тем] дела, обременявшие меня, не препятствовали мне в некоторые дни бывать на собраниях у Губернатора; супруга его 6 была охотница, играл в карты; ей полюбилась Польская игра, называемая «цвик», в которую она сперва обыкновенно игрывала, а многие Поляки, в угодность ей, добившись иметь честь составлять ее партию. Игра сия не требует большого напряжения разума; число игроков в оной не ограничено; все играющие должны ставить в общую массу, по злотому или по два, — как они уговорятся; однако же, сия малая ставка часто чрез беты возрастала до несколько тысяч злотых, для выигрыша коих надобно иметь только две, старшие карты: туза и короля. Имеющей лучшие карты сказывает «виск» или объявляет игру, прочие против его играют; кто, воздержнее и с верными картами, сказывает «цвик», — тот и выигрывает. Между сих игроков, случалось, что и я нередко игрывал; но на большие беты меньше туза и короля играть «цвика» не рисковал, от чего, играя то злотому ставку, я выиграл в равное время рублев тысяч до двух. Товарищ мой, другой Председатель, не был так воздержан, то один раз столько проиграл, что можно было сказать, что он «без числа согреших». Наконец, Губернаторша научилась играть в виск, а потому игра, прежде любезная, — «цвик», потеряв уважение свое, последовала всеобщему превращению вещей: с высоты щастия или, лучше сказать, с круглого стола, на коем она прежде почитаема была, упала в ничтожность, уступив место сопернице своей, сверзившей ее, которой Губернаторша занималась, почитая ее разумнейшею, а нещасной «цвик» — глупейшею игрою.

Тем временем мы получили от Генерал-Губернатора 7 предписание под названием «Распорядка», кошм он учреждал в новых губерниях, ему вверенных, в каждой то три Комиссии», с наименованием их Первой, Второй и Третьей. Первая учреждалась вместо Губернского Правления; Вторая — вместо Казенной Палаты; Третия — по гражданским делам, для назначения, которым из них в какие места по открытии губернии поступить надлежало, — что, казалось, совсем не нужно, ибо каждое судебное место, долженствовавшее получил начало существованию своему, обязано знать, какие по узаконениям дела, ему принадлежат и к принятию в производство его следуют. Сей «Распорядок» содержал в себе весьма обширное [107] наставление; почти все параграфы содержали в себе исчисление заключенных в них разделений, предписание содержащих, например: первое, второе, третие и прочие, с прибавлением к последнему числу, наконец: девятое, десятое, как случится, — больше или меньше; но такое излишество удобнее было написать, нежели исполнить, почему и видно было, что Генерал-Губернатор отложил на долгое время открытие губернии и хотел установлением Комиссий сделать приуготовление к открытию, а тем самым удалился от главной и первой цели, — чтоб как можно открыть скорее губернию, которую имел предместник его, Граф Кречетников, и которую выполнить повелено ему было, для того, что когда бы все судебные места, наполненные принадлежащими всякому чиновниками, открылись, тогда легко было бы возможно, посредством оных, в непродолжительном времени привесть все части правления в надлежащую деятельность, а разделение губернии — в ту точность, которая для исправного устройства оной требовалась. Но метода, которую принял Генерал-Губернатор, была совсем противна поспешнейшей и полезнейшей предместника его; ибо сочинение «Распорядка» занимало его весьма долгое время, а губернии все оставались не открытыми, и это учреждении Комиссий для приуготовления к открытию их, в которых ничего не приготовили, протекло более двух лет времени; а между тем, при том распорядке владычествовал крайней беспорядок, особливо от определенных из полков офицеров вместо Земских Судов в Окружные Смотрители. Но Генерал-Губернатору хотелось показать глубокость и проницательность своего разума во все подробности, до правления принадлежащие, а для того и надлежало ему посвятить не малое время на сочинение кодекса для Коммисий, и мажет быть самолюбие заставляло его льститься, что из него несколько будет принято в законоположение и книга его, над скромным названием «Распорядка», может отчасти поступить в книгу законов.

По составлении Коммисий и по приступлении к произведению в действие содержащихся бесчисленных в «Распорядке» предписаний, опыты нам показали, что Коммисии теряли время и труды свои бесплодно, подобно баснословным Данаидам, наполняющим бездонную кадку, потому что принуждены были созидать и разорять. Ибо, по неустройству Польских судебных мест и по беспорядкам, иногда весьма важным, Окружных Смотрителей, верных ведомостей ни о чем получить было не можно; почему Коммисии принуждены были заниматься тщетным писанием и переписыванием ведомостей о числе народа, городах, селениях, фабриках и прочих существующих в Волынской губернии предлогах, чтобы все удобнее и с точнейшею верностию можно было сделать по открытии губернии.

Итак по сему «Распорядку», ничего не приводящему в [108] порядок, я доджем был управлять Второю Коммисиею, составленною из шести членов, секретаря и несколько канцелярских служителей. В сей Коммисии находились все дела, касающиеся до сборов казенных и прочих предметов, сопреженных с интересом коронным. Губернатор управлял Первою Коммисиею, также из шести членах состоящею, с секретарями и прочими приказными служителями; другому Председателю подчинена была Третия, с четырьмя членами. Я по своей Коммисии устроил уездные казначейства, отправил в оные казначеев, снабдил их книгами окладных и неокладных доходов как, по прежним сборам, так и вновь по установленным; а в губернском городе Житомире образовал Губернское Казначейство, также снабдя Губернского Казначея окладными книгами и всеми нужными по должности его предписаниями, стараясь надзирать с строжайшею исправностию за всеми казенными доходами. Но так как я выше упоминал, что от «Распорядка» все было в беспорядке, то доходы с секвестрованных деревень, коих было более двух сот тысяч душ, не все вступали в Губернское Казначейство, потому что управляющий оными Директор Економии был по жене свойственник Губернатору, то под защитою сего свойства, несмотря на мои представления, что все казенные доходы должны быть сохраняемы в Губернском Казначействе, дохода с деревень, им управляемых, свозимы были к нему на квартеру в его распоряжение. Ибо тогда, за не учреждением законных судебных мест, Губернаторы поступали самовластно и давали предписания, какие хотели. Сие требование было причиною, что Губернатор по усердию к родственникам жены его за надзирание за доходами но части Директора Економии имел на меня неудовольствие, быв такого мнения, что когда он, так как Губернатор, имеет доверенность к Директору економии, которой по распорядку подчинен был Второй Коммисии, то уже мне смотрение иметь за доходами, им собираемыми, нужды не было. Надобно сказал, что у сего Губернатора много было по жене его свойственников, каковые были у Генерал-Губернатора Кречетникова племянники. Приехавшие к нему для получения мест, хотя были не совсем замысловаты, однако же, Губернатор, по родстволюбию своему, щитая их разумнейшими и способными ко всем должностям, представлял об определении их к оным и о награждении их чинами; а лютому я, по сходству их с племянниками Генерал-Губернатора Кречетникова, звал также их Итальянским названием nipotti — слово, сделавшееся синонимом или односмысленным с тем, которое изображает происходящих в люди не по достоинству, но по дядюшке.

В сие время я принужден был переехать еще на другую квартеру: явление вдруг нового саду в том доме, где я жил, там, где ни одного дерева не было, и поднятие воды более десяти аршин [109] удивляло жителей той страны, а паче хозяина, которой, приехав в город, не узнал своего дома и, будучи в оном, насилу мог увериться, что он точно находится в принадлежащем ему доме. Хотя он и был доволен найти его совсем в другом виде, нежели в каком он прежде был, однако же, не был доволен найти в нем постояльца, которой, но видимому его распоряжению, намеревался долго в нем жить. И как он сам хотел некоторое время пробыть в городе, то и просил меня, чтоб я уступил ему половину дому. Я принужден был на сие согласиться; ибо не справедливо бы было не пустить хозяина жить в свой дом. Сия неприятность заставила меня искать себе другого жилища, и по щастию я нашел один дом, при котором находился обширный и огромный сад с большими и высокими деревьями, но только совсем запущенной и более похож был на дикой лес с повалившимися от старости деревьями, нежили на сад, которой бы мог служить для приятного прогуливания. При сем саде были хоромы древней архитекторы и сразившие падением; хозяин жил в деревне, и двор его казался быть каким-нибудь запустелым местом. Дом сей имел положение свое на выезде города; с одной стороны его находилось земли десятин до тридцати, к оному принадлежащей, не которой помещик пред тем сеевать хлеб, и после переселения своего в деревню, оставил землю в-пусте, а дом и сад безо всякого употребления. Я поехал к нему в деревню, нанял у него двор, сад и землю за 200 злотых на год, с условием, чтобы всякие четыре года возобновлять контракт на такое же время.

По таковому условию почитая сей дом, как собственностию своею, потому что мог иметь его на беспредельное время, — я хоромы перестроил совсем заново, с хорошим расположением комнат и с пристойною по положению их фасадою; они окружены были садом, но только с одной стороны, с которой был подъезд, примыкали ко двору. Я сделал салон, несколько выдавшейся в сад из корпуса покоев, высокой, круглой и с сводами, около коего, так как и вокруг всех хором, кроме одной надворной стороны, простирался аглицкой луг с кривыми широкими дорогами, песком усыпанными на коем цветные букеты и деревья, по пристойным местам разбросанные, творили вид приятной и веселой. Покои внутри были росписаны довольно изрядно, а особливо салон, оводы коего живопись представляла перспективой очень высоко; из оного выход был в оранжерею, снабденную поморанцовыми, персиковыми, лавровыми и другими деревьями, кои я от некоторых Поляков и из Киева достал. Аглицкой луг ограничивался с одной стороны высокою, густою и длинною дорогою, состоящею из больших и старых деревьев, — которые, соединясь верхними своими ветвями, делали прохладную тень, — с другой стороны плодовитыми деревьями; против хором — широкою алеею, [110] среди которой, против самого салона, построена была высокая галлерия с двумя готическими башнями; на верху галлерии была площадка для прогуливания и для музыки. От столбов крыльца пред салоном. шла чрез аглицкой луг и сквозь означенную галлерию широкая аллея но самой конец сада, где представлялись зрению, вдали теряющемуся, развалины древнего храма. И как сад имел довольно большое пространство и наполнен был дикими и плодовитыми деревьями, то я со стороны, прикосновенной к полю, вделал пасеку и, поставив в ней несколько ульев, имел удовольствие чрез два гола видеть оную наполненную ульями, происшедшими от первых. Я не забыл также сделать между пасеки и оранжереи маленькую лабораторию для [химических] некоторых работ своих. Словам, я так устроил жилище свое для выгод и для приятности, что в первых мне никакого недостатка не было, а последнея привлекала ко мне любопытных и желающих прогуливаться, а паче дамы жаловали нередко, так что сии частые посещения иногда были мне тягостны, потому что прерывали упражнения мои; но некоторые были столько благосклонны, что, не желая стеснять ни свою свободу в прогуливании, ни мое домашнее положение, в коем при посещении их моего саду я мог находиться, не заходили ко мне в покои, а прохаживали в большую аллею и, нагулявшись, опять таким же образом уезжали.

Но как у меня доходу, кроме жалованья, не было, а устроясь таким образом, оно на содержание мне ни саду, ни себя доставать не могло; то я, с помощию хорошего ко мне расположения тамошних жителей взял у Господина Моршковского, бывшего градским Житомирским судьею, маленькую деревню в аренду за 500 рублев в год, способом которой я имел работников в сад свой, мог обработывать землю, нанятую мною с садом, и затем получал по 500 рублен доходу. Не имев никакого прибытка от должностей своих, так как многие другие получают, я старайся сделать себе позволенным образом доход, коим бы прожить было возможно; и для того, по предложению мне Ростоцкого, брата бывшего Архиепископа и управляющего деревнями его, взять стеклянный завод на аренду, состоящей под Радомышлем, в 40 верстах от Житомира, и которой им никакого доходу не приносил; я охотно на то согласился, тем паче, что я по сей части [химии] делывал много испытаний и имел довольно в оной познания. Осмотрев завод, я нашел, что учреждение оного на другом основании может доставить хорошую прибыль; а потому и заключил контракт с Ростоцким на три года, с заплатою на каждой год по сту рублев и по некоторому количеству для дома Архиепископа стекол. Хотя мне и не мало, стоило исправить завод и завести в нем работу по другим правилам; однако же, за то я получал со всем худым смотрением [потому, что я не мог от должности часто на [111] оной отлучаться] и со всем воровством писарей, которые управляли заводом и коих я часто за неверность их переменял, до семи сот рублев чистого доходу. Я также приобрел от того же дворянина, у коего я нанял дом, корчму, на выезде города стоящую; однако же оная, по неспособности моей заниматься економиею, доходу мне никакого не давала. А Магистрат по правам своим уладил мне данную на две земли: одну в шести верстах от города, а другую возле оного, около реки Тетерева. Но, по обыкновенному моему нещастию, я находил в самых тех предлогах, от коих мнил получил пользу, вредные для себя последствия, потому, что одна данная мне от Магистрата земля была в споре между им и старостою Ильинским, с которым Магистрат в землях и в разных своих привилегиях имел дело, которое я решил безо всяких видов в пользу его и не имев в мыслях получить за то от Магистрата землю; потому что мещане Житомирские всегда были угнетаемы старостами против справедливости в нарушение их прав и привиллегий. Сие самое возродило ко мне недоброжелательство и мщение старосты Ильинского, которой, быв в милости у Императора Павла I, удобно мог не оставить сии против меня чувствования без действия 8. Равным образом и стеклянной завод произвел мне большую неприятность, ибо он был пожалован вечно достойной памяти Великою Екатериною известной Немеричевой, муж которой участвовал в возмущении 9, почему деревни его были секвестрованы и розданы; а жене его из деревень Униятского Архиепискупа, которые также были секвестрованы по причине несоглашения его на присоединение униятской к православной Грекороссийской церкви, пожалованы 400 душ, в том числе и завод, находившейся по контракту в моем содержании. Она требовала, чтобы я уничтожил контракт, по коему мне еще два года оставалось содержать оной; я хотя и защищался законами, коими повелело наблюдать контракты свято и не нарушимо; однако же, видя, что она не принимает никаких резонов и будучи свойств, не совсем приличных даме благовоспитанной, — приезжала не один раз на завод с людьми и делала разные насилия и повреждения работе, — но я, дабы уклониться ог хлопот, к которым я никак сроден не был, а притом и по месту моему не прилично бы мне было вступить с нею в тяжбу, предложил, чтоб она заплатила мне [112] 2000 рублев, которые я употребил на исправление завода, и что я от дальнейшего по контракту держания завода отказываюсь; но она, и на сие не соглашалась, а продолжала делать помешательства в работе на заводе. Сие принудило меня отрещись от права моего на содержание по контракту завода и оставить оной. Казалось бы, чтоб снисхождение мое должно было ее удовлетворить, однако ж, она, вместо благодарности, сделалась мне неприятельницею с двумя или тремя молодыми людьми, которые для получаемых от ней выгод принимали все те чувствования, кои ей хотелось. Могу утвердительно сказать, что сия женщина, которую я никогда в лицо не видывал, была с причетом своим во всей Волынской губернии единственная моя недоброжелательница, и она, так как скоро будет видно, была причиною, что я не был выбран в Председатели в Гласной Суд, где я находился, так как указом тогда было предписано выбрать в тот Суд Председателя от дворянства.

На данной мне земле Магистратом, я хотел поселить выходцев из за-границы присоединенных к России губерний Польши. Их выходило великое число, которых многие наши чиновники записывали к себе. Директор Економии переселил оных душ до тысячи на свои Екатеринославские земли, и по приязни своей и мне душ десятка полтора доставил. Таким образом, я располагал сделать прочное основание пребыванию своему в Житомире, надеясь, наконец, после испытанных мною превратностей, достигнуть всегда желанного мною благополучия, чтоб иметь свою какую-нибудь собственность, дабы спокойно и в уединении окончить жизнь свою. Но судьба, беспрестанно против меня ополчающаяся, как прежде никогда не позволяла, исполняться желаниям моим, так и в сем случае, не допустила меня наслаждаться щастием, которое я льстился себе доставить.

VIII.

1796. Кончина Императрицы Екатерины II и последствия ее для Батурина. — Несправедливое отношение к нему Генерал-Губернатора Т. И. Тутолмина. — Составление сборника законов для присутственных мест Волынской губернии. — Торжество открытия Волынской губернии и приключение с теленком. — Празднества в Житомире. — Итальянец секунд-маиор Макарелий. — Начало царствования Павла. — Отставка Т. И. Тутолмина и назначение А. А. Беклешева. — Выборы председателей в главный Суд.

Незапная кончина Великой Екатерины, погрузившая всех в уныние, произвела всем известные перемены, которые такое излияние над поем Государством имели, что не оставалось ни одною человека, жительствующего в оном, которому бы оные чувствительны не были. Я никак не воображал, чтоб перемена правления была для меня нещастною епохою, разрушающею благосостояние мое и надежду окончить спокойно дни мои в устроенном себе жилище; ибо, по последствию [113] отмены Императором Павлом Первым мудрых и человеколюбивых установлений Екатерины Второй, я лишен был, с совершенным разорением, места моего, так как тотчас будет видно, и определен в Воронежскую губернию.

Будучи принужден, при всех моих трудах в рассматривании дел, заниматься еще делами по Второй Коммисии и отправлять должность Виц-Губернатора 10, я льстился, что хотя с исключением моих других, всем известных по дедам трудов, буду, может, за устройство Казначейств и сохранение в целости казны сделан настоящим Виц-Губернатором или получу в награждение какую-нибудь деревню, так, как многие того ожидали, не имев, может быть, по трудам и по службе своей столько же на то права. Однако, я крайне заблуждал: Генерал-Губернатор определил Виц-Губернатором родственника своего 11 [который мало о делах заботился и казенными доходами управлял совсем на другом основании, нежели я], а награждение деревнями доставил тем лицам, кои больше ему были угодны и надобны. Хотя он имел намерение, так как я после по некоторому случаю узнал, за труды мои поместить меня в реестр к награждению деревнею; но, по нещастию, надобно было супруге его 12 наградить их управителя из протоколистов, недавно в маиоры происшедшего, за хорошее управление пожалованных Генерал-Губернатору деревень; для того имя мое из реестра было вымарано, а вместо оного написано господина маиора, исправно отправлявшего приккащичью должность в деревнях начальника. И так, я имел прискорбие видеть не только то, что многих кроме меня наградили деревнями; но еще и то, что происшедший из пртоколистов в маиоры управитель деревень Генерал-Губернатора, получил передо мною преимущество и коего все достоинство состояло в том, чтоб пресмыкаться в грязи, подлости и лести, посредством какового дарования он из перепищиков марания секретарей Графа Кречетникова, сделался и сам писатель кое как партикулярных его писем и получил чрез него чин маиорской, конечно не за слог писем, потому что Граф диктовал сам свои письма, но по вышеписанному искусству, так как и деревню, о [114] которой я теперь упоминал, преимущественно передо мною. Сие заставило меня подумать, что весьма трудно, что бы все благие намерения Государей исполнялись; ибо конечно намерение Великой и премудрой Екатерины было то, чтоб награждать деревнями за усердную службу, ей и Государству оказываемую, а не каких-нибудь происшедших протоколистов в маиоры и находящихся в собственном каком-либо услужении или прикащиками у Генерал-Губернаторов.

Однако же, не смотря на сие презрение службы моей, Генерал-Губернатор отдавал, может быть, внутренне справедливость трудам и маленькой способности моей к делам, потому что он мне по открытии губерний поручить сделать для всех судебных мест собрание законов, каждому особливо принадлежащих. Хотя мне казалось, что всякому присудственному месту особливо по званию его собрание законов будет недостаточно, ибо все суды обязаны не только знать законы, до их мест относящиеся, но и все вообще государственные узаконения, как указами предписано; однако же, стараясь исполнить сие мне начальническое поручение и дабы удобнее к тому приступить, я собрание сие, под названием Означение законов присудственным Волынской губернии местам, разделил на две главные части, изъяснив оные таким образом: Места присудственные имеют два главные разделения; в первом присудствующим предлежит правильными и зрелыми рассуждениями, не редко требующими в помощь особливого проницания, изыскивать истину или в представляемых документах или происшествиях каких-либо случаев и деяний, общественному спокойствию и порядку вредных, — что составляет дела уголовные; или в представляемых документах о спорной принадлежности, не редко ухищрением ябеды присвояемой, — от чего происходят дела гражданские. Во втором Отделении предлежит правление, самодержавным законодательством предписанное, и по силе Высочайших о губерниях учреждений исполнение решений судебных мест первого Отделения [имеющих так же два разделения: уголовное ц гражданское]. И так по силе разделения я означил всякому присудственному и судебному месту особенно законы, по коим им руководствоваться надлежало, за каковой мой труд я получил от Генерал-Губернатора похвалу и одобрение, но последующее Государственное превращение оставило сие указание всякому присудственному месту законов без употребления.

Наконец, надлежало прекратит беспорядок вместе с действием. «Распорядка» и открыть губернии. Генерал-Губернатор, открыв Минскую и Подольскую, переехал и к нам в Житомир — открыт нашу. Для пребывания его в сем городе построен был огромной и великолепной дом с обширною залою и галлереею; также была сделана из домов жидовских предлинная особая галлерея для собрания дворянства, за которую было обещано жидам награждение; не знаю, были ли они [115] удовольствованы, но только известно мне то, что они то протечении года о том хлопотали и за убытки их ни награждения, ни возвращения домов своих тогда не получали.

Генерал-Губернатор как любил всегда для исполнения приказаний своих давать наставление со всевай подробностями и разделениями на первое, второе и прочее, — а потому, как дворянам сбираться в свою галлерею, как приступать к выбору в окружные присудственные места, членов, как балотировать и прочее, кроме законного на то установления, дал особливое свое предписание, также и церемониялу описание во всей подробности, по коему дворяне, для предварительного поучения и истолкования им «Учреждения о губерниях», а потом и для выбора в средние места присудствующих и губернского предводителя долженствовали в назначенные дни сбираться в залу Генерал-Губернатора, где находился трон Императорской под балдахином, бархату пунцового цвету, выложенном золотым галуном с бахрамою. Сверх сего трону Генерал-Губернатор имел еще у себя доходной трон, которой он возил с собою и ставил в особой комнате, называемой уединенц-камора 13; на сих на обоих тронах кроме кресел, представляющих места Императорские, несколько пониже оных становились креслы для Генерал-Губернатора, на которые он садился для принятия в церемонию депутации. В те дни, когда надлежало сбираться дворянам, тогда они по собрании своем в залу дома Генерал-Губернатора должны были посылать депутацию в уединенц-камору. Генерал-Губернатор, садя на троне, на креслах, поставленных ниже Императорских, и будучи окружен почетными своми дворянами и предстоящими двумя маршалками с жезлами, из чиновников, назначенных быть один Советником Губернского Правления, а другой — Уголовной Палаты, принимал оную с подобаемою важностию и величием; а по отпущении ее вставал с своих кресел, сходил с трона и, предшествуем впереди двумя маршалками, а за сими — своими почетными, по два вряд, и сопровождаем свитою своею, шел процесиенально чрез несколько покоев в залу, где находилось дворянское собрание. Маршалки стуком жезлов своих давали знать о его шествии, почему шум, обыкновенно с большим собранием людей соединенной, тотчас прекращался, все становились в порядок, делая ему широкую дорогу, и с подобострастным молчанием пропускали ход сей.

Генерал-Губернатор подходил к трону, и, взойдя на несколько ступеней оного, возглашал к публике: «Государи мои», что было знаком волнующемуся собранию приготовить себя к слушанию того, что он сказать намеревался; потом вынимал из кармана бумагу и читал речь, самим им написанную, до окончании которой садился [116] на креслы свои, поставленные та троне, ниже Императорских; почему и все дворяне садились по своим местам, им назначенным; тогда Генерал-Губернатор заставлял чиновника читать законы Российские, содержащиеся в «Учреждении о губерниях», для научения познания оных новых соотчичей наших, после чтения сходил с трона и тем же церемониялом возвращался в свою «уединенц-камору». После нескольких таковых данных уроков дворянам, которые столько же остались сведущими Российских законов, как и прежде, надлежало произвести баллотировку, на избрание Губернского Предводителя и членов средник мест. По особливому о сем Генерал-Губернатора распоряжению, церемония балотирования продолжалась не малое время; ибо по объявлению имяни каждого кандидата сей должен был встать с своего места и ожидать посреди собрания одобрения своего или отчуждения от назначаемого ему места; в случае его избрания он должен был ити пред трон, сделать поклон Генерал-Губернатору и всем избравшим его. Такова выставка избираемого на публичную оценку достоинств его и подобострасное поклонение начальнику и собранию дворянам, привыкшим быть вольными, совсем не понравилось; сверх сего выставка сия на позорище каждого избираемого им казалась унижительною и для избираемых оскорбительной 14.

Таким образом уже действительно приготовлялось открытие губернии 15, а не бесплодным мараниям по Коммисиям бумаги; и для сего знаменитого и стал ожидаемого действия присудственные места были устроены, снабдены чиновниками, приказными служителями и всеми нужными вещами дли вступления присудствующим в оныя и начал заседания их. Наконец, день открытия губернии и когда собираться дворянам и чиновникам в дом Генерал-Губернатора, был назначен, как быть церемонияльному шествию в соборную церковь для молебствия, как и где надлежало поставить войска от самого его дома до оной по тем улицам, по коим сему шествию следовать надлежало и прочее — все было предписано в обыкновенной подробности 16.

Когда, же, по собрании к Генерал-Губернатору весь церемониял [117] и этикет, им наблюдаемой, был отправлен и всем действующим лицам, кому с кем по два вряд ити было объявлено, тогда, при выходе Генерал-Губернатора из покоев, все двинулись процессионально в предписанной ход; но при самом начале нашего марша последовал для суеверных весьма дурной знак для благополучного начальства Генерал-Губернатора и, к удивлению всех, там, где многочисленные приставы наблюдали порядок, вдруг откуда ни взялся большой теленок, — подбежал к Генерал-Губернатору, стал перед ним за несколько шагов, залупил к верху хвост и так исправно задристал, что естьли б начальник наш не остановился, то бы, конечно, глупая тварь испразнением обоим его окропила. Сие заставило многих смеяться, а некоторых о такой страшности делать свои размышления.

В самом деле, и мне казалось, что сие неприятное действие теленка пред самым начальником не предвещало ничего хорошего; тем больше я так думаль, что, продолжая церемониальной наш поход к церкви, которая довольно была отдалена, я приметил, что все те улицы, по коим мы шли, были испещрены такими же знаками, каковой осмелился положить теленок пред Генерал-Губернатором, — только с тою разницею что они оставлены возмужалыми рогатами, и подавали вид проходимым нам улицам, а паче площади, перед церковью лежащею, больше подобной скотскому пастбищу, нежели в благоустроенном городе, где находился полиция, Губернатор и Генерал-Губернатор, улицам, с поставленным на нем фрунтом солдат, пред коим важная и величественная церемония открытия губернии шествовать долженствовала. Сие произошло от того, что хотя в предписании церемонияла все подробности были описаны и разделены на нумера, но чистота города, предмет не совсем маловажный, была забыта, а полиция также, по расторопности своей, тот день о чистоте города совсем не вспомнила. И подплинно, по открытии губернии Генерал-Губернатор не долго носил сие звание, потому что Император Павел I, взошед на престол, прекратил начальство его 17, что заставило многих думать, что предсказание четвероножного пророка, было не совсем ложно.

Из соборной Российской церкви мы с такою же церемониею пошли в соборную католицкую, где отслушавши «Тебе Бога хвалим» и проповедь, Генерал-Губернатор поехал уже в карете и прочим всем чиновникам велел ехать каждому в свое присудственное место в ожидать его при своих местах. Он открыл сперва заседание Губернского Правления, потом Палат Казенной и Уголовной, где я [118] был Председателем, и Гражданской, в которой председательствовал граф Платер; прочих мест открыть заседание поручил Губернатору. Таким образам, чрез при года после присоединения к России Польских губерний и от того времени владычествующего там беспорядка, можно сказать и безначалия, — потому что настоящего и законного начальства нигде по округам не было, — наконец установлен был порядок в суждении дел гражданских и уголовных в учрежденных на то судах и определено непременное полицейское земское надзирание и исполнение по указам, откуда следует.

По совершении великого дела устройства губернии последовало торжество, изъявляющее тому радость. Со всей нашей губернии, с Подольской и Брацлавской, приехало множество знатных дворян, также из полков, в близости состоящих, штаб и обер-офицеров для принятия участия в празднествах, на сей случай приготовленных. Первые дни были пиры и балы у Генерал-Губернатора, потом — у Губернатора, и, наконец, у дворян, которые наняли у меня сад и дом за 500 рублев на один вечер. Я хотя и предлагал им оные безденежно, но они не согласились, потому что у них сумма общественная на то была собрана, почему и не хотели, чтоб я претерпел беспокойство ни за что, тем больше, что одолжение сие разделилось бы на все общество, то многие бы в особенности оного не чувствовали; а многие бы поступок мой, оказывающий желание мое услужить обществу, оценить не умели. Веселости на сих пиршествах состояли в танцах и карточной икре. Хотя многие из Польских дам имели все приятности и дарования, чтоб присудствием своим оживлять собрания, в коих они находились, и заставлять там, где они являются, живностию своею веселости быть с ними совокупными; но со всем тем надобны были еще и другие предметы, которые могли бы занимать большую часть особ, для коих ни танцы, ни собеседование с дамами привлекательными не были, я для того игра азартная «фараон» была позволена. Мне казалось видеть прежнее изобилие червонцев, которое я видал на Львовских контрактах: множество столов были усыпаны червонцами; но как мои упражнения учинились совсем другого рода, нежели карточная игра, то я на оную никак не покушался, и она уже мне казалась не только не совместною с общественным благонравием, но еще служащею поощрением друг друга к разорению. Обращаясь мысленно ко времени моего в оной упражнения, я неизреченно сожалел о потерянии от того времени имения, доброй славы и здоровья; ибо сие есть обыкновенное действие игры; сверх того, она нередко ослабляет качества разума беспрестанным на себя устремлением и отвлечением от предлогов, к усовершению их служащих; ранным образом притупляет и уменьшает чувствования сердца безмерным корыстолюбием, в него вселившимся, заставляющим взирать с [119] удовольствием на нещастие ближнего своего, разоряющегося проигрышем ж от того равнодушно на претерпевающих бедствия от убожества, а тем и лишает приятного удовольствия, которое от чувствительности происходит.

Туг я увидел старинного своего знакомого игрока — Италиянца Макарелия, который в Вильне был в числе благородных актеров и которой на мою критику, так как я в конце второго тома упомянул, сделал возражение, как должно игроку, не имеющему, кроме карт, ни о чем понятия. Он уже, не знаю каким случаем, находился в нашей службе секунд-маиором; не известно мне, как он отправлял Российскую Императорскую службу, но только знаю то, что на пиршественных собраниях в Житомире служил «фараону» с отменным усердием, [прилежностию] и отличием, так что из Житомира повез с собою тысяч до десяти червонцев, в которую сумму не малым был вкладчиком наш Виц-Губернатор 18, человек хорошей и добросердечной [только любим играть и жить роскошно; а от того и произошло, что в скором времени управления его казенными доходами сделалась прореха в суммах, хранящихся в Губернском Казначействе, составляющая более ста тысяч рублев не достатку]; чувствования его деликатные не позволяли ему быть строгим взыскателем на подчиненных своих и наконец навлекли ему некоторые последствия, которые принудили его ити в отставку. По открытии губернии и по успокоении всех шумных движений, от того происшедших, пошло порядочное течение дел, и всякой отправлял должность, законами ту предписанную; а Генерал-Губернатор отправился в пожалованное ему местечко Брусилов, где он основал резиденцию свою. Беспрестанной к нему приезд жителей Польских губерний подавал сему местечку вид маленькой столицы. По нещастию, такие, удовлетворительные и благополучные для него обстоятельства не долго продолжались, ибо чрез несколько месяцев последовала кончина Великия Екатерины и с оной разрушилось не только блаженство Генерал-Губернаторов, но и благосостояние многих чиновников, лишенных мест своих и претерпевших от того разорение и расстройку. К сим последним я, по нещастию, и себя причесть должен, так как потом ниже сего будет видно.

За сею печальною епохою, облекшею всех сынов Отечества не только в наружной, но в искреннейшей троур сердец их, последовали, как всем известно, многие по всем частям Правительства перемены. По гражданской первою, которую мы увязли, была та, что должность Генерал-Губернаторов уничтожается и наш начальник 19 лишен был всей прежней своей власти, переименован тайным [120] действительным советником и велено ему ехать в Петербург, для отдания отчета в управлении своем, а начальство над Польскими губерниями поручено было Военному Губернатору генерал-от-инфантерии Беклешеву 20; потом средние места были упразднены, а вместо Палат сделаны Главные Суды, разделенные на два Департамента, в которые велено было выбрать членов из дворян Польских; но как о Председателях ничего сказано не было, то я и оставался еще на несколько времени председательствовать в Первом Департаменте.

Между тем, мы ожидали прибытия нового начальника, которого справедливость и строгое наблюдение исправности каждого служения были известны; а как в некоторых присудственных местах вкрались беспорядки и упущения, то они и старались к прибытию его привесть все в надлежащее устройство. В Казенной Палате открывшейся знатной недостаток денег представлял большее к тому затруднение. Виц-Губернатор 21, хотя имел достаток, но на такую сумму кредиту найти было невозможно, однако же, заменою одних статей в другие, в разных монетах состоящих, кое как большую часть недостающей суммы наполнили, а для внесения достальной части некоторые Поляки дали ему на векселя двадцать тысяч рублев; однако же, все сие не так скрытно происходило, чтоб прибывшей начальник не был о том сведущ; но как сумма была вся наполнена, то он, по добродетельству своему, представил только, чтоб его отставили, почему он тотчас и был от службы уволен, а на место его определен Брецлавской губернии (которая уничтожена) Виц-Губернатор [Грохольской] 22 получили еще указ о выборе и Председателей в Главной Суд из Тамошних дворян. А как я и граф Платер, Председатель Гражданской Пшаты, были определены по имянному указу вечно-достойной памяти Императрицы Екатерины Вторыя, и он председательствовал во Втором Департаменте, а я в Первом Главного Суда, то для выбора на места наши других Председателей и надлежало съехаться в губернский город всем дворянам Волынской губернии. Многие лучшие дворяне желали, чтобы я выбором был утвержден в моем месте, но госпожа Немеричева, о которой я недавно выше упоминал, интригами и с помощию сродника своего, старосты Прушинского, сохранявшего по старинному воспитанию своему к русским ненависть, называемым им «москалями», с приложением не весьма благопристойного епитета, умела поставить к тому преграды. [121]

IX.

1797. Увольнение Батурина в отставку с пенсией. — Смерть брата и поездка в Москву к тетке, Т. Б. Киселевой. — Потеря имущества в Житомире, болезнь и поездка в Сорочинцы, к врачу Трохимовскому. — Знакомство с бывшим Директором Экономии в Киеве Мищенком. — Предложение Батурину взять место управляющего Комиссиею по делам князя Любомирского. — Жизнь у тетки, Д. Б. Киселевой, и поездка в Петербург, в поисках службы. — Назначение в Воронеж Председателем в Палату Суда и Расправы. — Представление Императору Павлу. — Разрешение не ехать в Воронеж и лишение пенсии. — Н. И.. Страхов и В. В. Новиков. — М. М. Сперанский и неудавшееся с ним знакомство. — Г. Г. Пшеничный и его поведение. — Возвращение в Москву и жизнь у тетки, Д. Б. Киселевой. — Вторичное назначение в Воронеж.

По выборе других Председателей я остался без места; но Военнной Губернатор Александр Андреевич Беклешев исходатайствовал мне пенсию получаемого мною жалованья до определения меня к месту 23. Я располагался при маленьких моих приобретениях и заведениях остаться с оною в Житомире навсегда, ибо я не думал, чтоб я опять, по множеству упраздненных чиновников, просящих о помещении их, был определен и почитал себя совершенно отставшим, получившим в награждение пенсию.

При сих обстоятельствах я получил от тетки своей, Дарьи Борисовны Киселевой известие, что брат мой умер, при чем она писала ко мне, что я после его остался наследником ее, и чтоб я приехал в Москву — жить при ней. Обыкновенно бывает, что подле зла находится и добро, то бы горесть моя о кончине брата могла быть утешена наследием по нем, потому что она прежде укрепила все свое имение ему; но, сожалея о смерти брата, не мог много радоваться о будущем наследстве, ибо я больше ничего не желал, как проводить остаток дней своих безнуждно, по своей воле и в независимости, что, по благотворению мне Военного Губернатора, доставившего мне пенсию, я находил себя в состоянии действительно исполнить. Однако же, убедительные просьбы тетки моей и глубокая ее старость, наконец, принудили меня ехать к ней в Москву. Я поручил все оставшееся мое в Житомире имущество одному Секретарю, называемому Жиловичем, которой находился под судом в Уголовной Палате и о коем я, заключая, что он должен быть ближе склонным к добрым, нежели дурным свойствам, оправдал его в преступлении, в коим он обвинялся; но как моя участь была всегда в людях ошибаться и быть обманутым, то Господин Жилович, вместо благодарности, остающееся имение мое в Житомире распорядил так в пользу свою, что я, наконец, все там потерял.

Как я чувствовал некоторые припадки, учинившиеся [122] последствием пребывания у меня ив Киеве сельской красавицы, то я поехал из Житомира, приняв намерение заехать в Сорочинцы, местечко в Малой России, где жительствовал лекарь Трафимовский 24, славившейся вылечиванием больных от разных недугов, посещающих его. Я там также нашел приятеля и предместника своего в должности Директора Економии Господина Мищенко, которой, будучи награжден три отставке пенсиею получаемого им жалованья, избрал себе для жилища своего означенное местечко, где он купил дом с землею и жил естьли не весело, то по крайности спокойно. Он меня спознакомил с Сорочинским ескулапом, которой взялся лечить болезнь мою, состоявшую в запоре мочи; но образ лечения его не означать в гаем искусного врача, а больше подобного емпирику, то есть, употребляющему лекарства по примечаниям, а не по науке, предписывающей правила лечения. По мнению моему, он хорош был только для Сорочинец, так как сие было изрядное место для его пребывания. В коротких посещениях, которые он мне по одному разу каждой день делал, я увидел, что теоретическое его знание весьма ограничено, ибо физиология ему была мало известна, химия и ботаника — науки были ему чужды, а материю-медику он знал больше собственную свою, нежели принятую всеми лекарями ив Европе и описанную во всех трех царствах 25 лучшими испытателями естественных веществ. Мне весьма, странно казалось, что он с таким умеренным знанием делал, так как мне сказывали, удивительные исцеления, и слава его довольно в большом круге распространялась, так что верст за 600 к нему лечиться ездили. Я знал в Воронеже одну барыню, которая всякой год к нему ездила лечиться и думала, что после сего посещения болезнь ее облегчалась; однако же по приезде ее назад всегда была также больна, как и прежде. Может быть, что движение и беспрестанно в дороге переменяющейся воздух подлинно облегчали ее во время поездки ее; однако же, предубеждение заставляло ее себе представлять, что то было действие лекарства Трофимовского. Я приятелю моему Мищенке сообщил мнение мое о искустве их лекаря; он, хотя оспоривал оное, но по доказательствам моим принужден был согласиться, предостерегая меня, чтоб я в их стране никому из жительствующих там о сем не говорил, потому что сомнительством моим о искусстве их лекаря сделаю пред ними великое преступление. Я признался, что приятель мой говорить правду, [123] ибо люди нередко по предрассуждению своему лживые или мечтательные воображения почитают справедливыми. И так я после двух недель пребывания моего в Сорочинцах, увидев, что лекарства славного врача помочь мне не могут, простился с моим приятелем Мищенкою и продолжишь путь мой.

По приезде моем в Москву, чрез несколько дней я получишь чрез Вице-Губернатора Грохольского от Военного Губернатора Польских губерний Беклешева, приглашение, принять в управление мое Комиссию, учрежденную для расплаты долгов князя Любомирского деньгами, которые следовало ему получить из казы за деревни, купленные у него в оную. Но, по нещастию, исполнить мне сего поручения было не можно; ибо, пробыв три или четыре дни у тетки, не мог, не раздража ее [и не знав неприятностей, у ней меня ожидавших], требовать от нее, чтоб она позволила мне возвратиться в Польщу для принятия Комиссии, которая бы опять меня от нее удалила; и я принужден был, против желания своего, отказаться от такого поручения, которое не только бы было для меня выгодно, но еще избавило бы меня от бесчисленных огорчений, которые за тем последовали. Ибо я скоро увидел, что тетка моя требовала от меня, чтобы я провождал при ней такую жизнь, которая с склонностями, привычкою и упражнениями моими не согласовалась. Сие заставило меня предпринять намерение стараться об определении меня к месту в Москву, дабы, находясь при должности, имел меньше случаю скучать принужденно. жизнею и более удобности заниматься предметами, учинившимися по привычке моей мне нужными. Для сего надлежало мне ехать в Петербург; то я внушил тетке своей, что если не поеду в Петербург для исходатайствования себе места в Москве, то могу быть определен в какую-нибудь отдаленную губернию, потому что я еще не совсем был отставлен, а получал только пенсию, до определения меня к месту. По каковой необходимой надобности она согласилась на сию мою поездку и снабдила меня деньгами.

Надобно сказать, что одно неприятное положение, в котором я себя ев доме ее увидел, принудило меня ехал в Петербург, ибо я знал, что, имев свойства, совсем противные тем, коими успех в свете и исканиях приобретается, надлежало мне почитать сию поездку больше бесплодною, нежели могущею доставить мне пользу; но, не видя другого средства, переменить жизнь, которую бы я, не находясь в Москве при месте, живучи у тетки, должен был вести, принужден был хотя без большой надежды, употребить сколько мне можно было старания в исходатайствовании себе в Москве определения. В самом деле, я, будучи в Петербурге ни с кем не знаком и не имев способности ознакомливаться, по незнанию своему, когда и каким образом можно было видеть Генерал-Прокурора, коим был [124] тогда Князь Куракин 26, насилу мог в несколько дней после многих тщетных моих к нему приездов доступить до него. Он, узнав от меня, что я Председатель Б., сказал мне, что уже я определен тем же Председателем в Воронежскую губернию во Второй Департамент Палаты суда и расправы 27. Я никак не ожидал, чтоб я так скоро был определен, а думал, что пожалованная мне пенсия больше уподобляла праздное мое состояние отставке, нежели предзнаменовала паки скорое определение меня к месту; а притом, почитая себя против других обиженным, — что перевожусь в Воронеж тем же Председателем, тогда, когда другой Председатель, бывшей со мною вместе в Житомире 28, и многие другие поступили в Виц-Губернаторы, а первой скоро потом и в Губернаторы в Подольскую губернию. Я отвечал Генерал-Прокурору, что домашние мои обстоятельства требуют, чтоб я находился в Москве, а потому в Воронеж мне ехать никак не можно, почему и просил, чтобы он сделал мне милость — доложил Государю, чтобы меня определили вместо Воронежа в Москву. Он, хотя сперва от того отрекался опасением, чтоб не прогневать Государя, однако же после сказал, что естьли я конечно того желаю, то он доложит. И в самом деле, дня чрез два, он, призвав меня к себе, сказал мне, что он Государю докладывал, что я прошу, чтоб в Воронеж меня не посылать, а определить в Москву, а Государь приказал представить меня к себе. Услыша сие, я весьма обробел и мыслил, что отрицание мое быть Председателем в Воронеже прогневало Государя; сверх того, будучи от природы застенчив, — и никогда при Дворе не обращался, не мог ласкаться, чтобы представление меня пред лице Монарха обратилось в мою пользу, — просил князя, чтобы меня избавил от представления [Государю], но князь сказал мне, что он отменить сего приказания не в силах, и чтоб я для представления меня Государю явился непременно у Обер-гоф-маршала. Я тем больше иметь причину бояться сего представления, что я всегда в одеянии и прическе своей был оплошен, а тогда почиталось сие не из последних преступлений, и неисправность в том нередко, влекла за собою важные последствия. Сие заставило меня всячески стараться, чтоб никакого упущения в наружности моей не было, до чего, с помощью портного и завивателя волос, не без малых трудов достигнуть мог и посредством [разных материалов, как то сукна темнозеленого цвету, какого должно] мундира, сшитого [125] с наблюдением всей исправности в цвете сукна, пуговиц, воротника и обшлагов, шляпы с плюмажем, связанной искуснейшим на то мастером [которой измерения] с точнейшим измерением — всех углов оной, а паче среднего плоско-выпукловатого носа, [наблюдал с крайню аккуратностию], шпаги с калиберным ефесом, [пудры, помады] и прочего я был представлен, между другими, в указной форме и удостоен поцелованием руки Его Императорского Величества. Хотя я и ожидал вопроса, для чего [я] отрекаюсь от места, назначенного мне в Воронежской губернии, на которой, может быть, по торопости и по застенчивости моей, я не то бы отвечал, что надлежало — однакож, от того ли, что Его Величество приметил мою робость, или от того, что, сочтя меня недостойным вопрашения его, а желал только видеть человека, которой осмелился отговариваться от поручаемой ему должности Председателя суда и палаты в Воронежской губернии, ничего мне не сказал...

На другой день Генерал-Прокурор мне объявил, что Его Величество благоволил снити на просьбу мою и приказать, чтоб меня в Воронеж не посылал. Я опросил его об определении меня в Москву: он мне отвечал, что Император о сем ему ничего сказать не изволил, из чего легко мне заключить было можно, что князь, по нежеланию своему мне сделать добро, о просьбе моей определить меня в Москву не докладывал, и притом прибавил, что пенсия, назначенная мне до определения меня к месту, прекращается, потому что я был уже определен и указ об оставлении мне произвождения пенсии послан, — то вторично он докладывать обо мне Государю не будет. Итак, я остался без места и без пенсии...

Я после возобновил паки просьбу мою, чтоб меня определить в Москву, на что мне Генерал-Прокурор оказал, что там ваканции нет, и чтоб я дожидался, но я знал, что в Москве ваканции скоро открываются, и естьли бы он хотел мне сделать благодеяние, то, конечно, нашел бы там место, куда меня определит. В таком замешательном моем положении, я не знал, на что решиться, и когда [я] погружен был в скучных и неприятных размышлениях о состоянии своем, то приехал ко мне Н. И. Страхов 29, которой, по своим дарованиям и трудам [в словесных науках] в словесности, сделался мне знаком в Калуге чрез В. В. Новикова 30, молодого человека [126] [с хорошими дарованиями], также с успехом в переводах упражнявшегося и с добродетельнейшими расположениями [которой по литературе сделался мне искренним приятелем]; коего, к сожалению всех, знавших его, преждевременная смерть пресекла дни [его] и похитила у словесных наук усерднейшего их любителя. Я неизреченно бы рад найти в знакомце, посетившем меня, чувствования дружбы и человечества. Он мне сказал, что он, в Канцелярии Генерал-Прокурора узнав о моем приезде в Петербург и о худом успехе по просьбе моей об определении: в Москву, приехал мне предложить маленькие свои услуги. Ему знаком был в той Канцелярии Господин Сперанский 31, коего он почитал себе хорошим приятелем, который жил в доме Генерал-Прокурора и почитался любимцем его; то Г. Страхов, по доброте своей, мыслил, что они не отречется мне быть полезным, для того и уговаривал меня с ним спознакомиться. Я ему сказывал, что я очень не способен делать знакомство и при начале оного не имею дарования подать о себе выгодного мнения, однако же, он столько мне насказал о хороших качествах и чувствительности Господина Сперанского, что сие поселило во мне желание узнать человека, столь одобряемого имеющим самим добродетельные свойства, и потому в таковых же приятеля своего не мог ошибаться, так что я согласился, это предложению его, ехать к Сперанскому с ним вместе и, не знав, что он живет в антресолях над самыми покоями Князя, мыслил, что Г. Страхов поведет меня куда-нибудь во флигель, где живет приятель его; но он, вместо того, привел меня в самые покои Князя, и позади спальни его надлежало нам всходить в комнату Сперанского. Я не знал, что думать о своем приятеле, что он меня, незнакомого человека, привел к самой спальне князя. Я хотел было топчась возвратиться и уйти из покоев, в коих я быть не помышлял; но добродушной мой приятель убедил меня окончить [127] сей тяжкой для меня путь. И так, мы взошли на антресоли в комнату Сперанского, где я думал увидеть искреннего приятеля Г. Страхова, так как он мне его описывал, расположенного к утешению удрученного горестями человечества. Однако же, он в комнате своей не находился, а слуга его сказал, что он в Канцелярию пошел с делами. Мне сие показалось несколько странно, что он, будучи предварен, так как мне Страхов сказывал, о нашем его посещении, назначил сам час, в которой нам к нему приехать надлежало, и в оном у себя не находился, что меня заставило подумать, что он уклоняется от принятия нас, и что может был Страхов без соглашения его на сие посещение меня к нему привез. Он тотчас дослал того же слугу уведомить его о нашем приезде, которой, возвратясь, оказал, что Господин его скоро будет; однако же, после получаса ожидания нашего, он не приходил; тогда утвердился в том, что при вступлении в комнату Сперанского тотчас заключил и весьма сожалел, что Г. Страхов, по дружбе своей ко мне [хотел меня спознакомит с таким], заставил меня сделать такое неприятное посещение для знакомства с человеком, которой устранялся [удалялся] от того по правилам егоизмы; ибо знакомство мое не представляло ему никакой выгоды, а только могло обязать его к оказанию мне какого-нибудь добродеяния. Но делать добро без обратного к себе отношения — надлежит беспритворно любить добродетель и творить оную для самой ее, а не ради собственной пользы, произойти от нее могущей, — каковой добродетельной человек весьма редок, и мне не надлежало искать оного в чертогах вельможи или в Канцелярии его, где все единственно подвизаются приобретением только собственного добра, с непреоборимым отвращением и ненавистию ко всему тому, что их отвлекает от сего возлюбленного ими предмета. Итак, не смотря ни на какие оправдания Страховым в медленности прити к нам мнимого друга его, кичившегося случаем своим у Генерал-Прокурора и уклонившегося от знакомства, которое он хотел, по доброте своей, мне доставить и коего я бы, верно, без него не искал, — я, вышед тотчас из комнаты, пробрался теми же следами в переднею и на крыльцо, где мне после краткого нахождения в покое Г. Сперанского дыхание казалось вольнее, и я мнил наслаждаться свободою и чистым воздухом, точно так, как которой претерпел долговременное заточение.

После сего неприятного покушения приобресть приятеля или, по крайности, знакомого из находившихся при Генерал-Прокуроре, я сделался еще меньше ловок к таковым приобретениям и получил больше отвращения к подобному исканию. Но как наложение мое никак не улучшилось, и я не имел ни пенсии, ни места, а остался с печальною перспективою иметь жизнь не свободною, — то, наконец, хотел испытать щастие в прошении другого доступного к [128] Генерал-Прокурору человека Правителя Канцелярии его; но, не знав его в лицо, просил некоторых канцелярских служителей, чтоб кто-нибудь из ник одолжил меня — наказал мне, которой есть Господин Пшеничной 32. Один из них тотчас вызвался и сказал, чтобы я с ним пошел, — он мне его укажет. Я последовал за ним в том разуме, чтоб узнать физиономию Господина Правителя Канцелярии, для того что намеревался ити к нему в покои, ибо он жил также в доме Генерал-Прокурора, и просил его о помощи в определении меня в Москву; то слишком услужливой мой предводитель, вместо того, чтоб мне указать Господина Пшеничного, привел меня прямо к нему, находившемуся в Генерал-Губернаторских покоях, между большего собрания людей, и сказал ему: «Вот Господин, которой имеет до вас дело». Может быть, маратель бумаги сделал сие с умысла, ибо есть такие злодетельные карактеры, что они шкодят удовольствие быть другим вредными, но как бы то ни было, только сие нечаянное меня представление канцелярским переписчиком канцелярскому правителю привело меня в такое замешательство, что я, вдруг, не знав, что говорить, сказал ему о себе, кто я таков, и спросил его о старательстве об определении меня в Москву. Но сей происшедший Господин, воспитанный в Семинарии, где о благоприятном обхождении не преподаются лекции и где весьма, редко представляются случаи к возбуждению или поселению в сердцах благородных чувствований, хотя и слышел от меня, что я Статский Советник, однако, сказал мне тем же тоном, каковой он употребляет с своими канцеляристами, что он не Император и к местам не определяет. Сие меня так еще больше смешало, что я не знал, что уже ему отвечать, а спешил скорее от него удалиться; но, по успокоении взволновавшегося, от следанного мне Правителем Канцелярии приветствия, духа, отдавая всю вицу в случившейся мне неприятности канцеляристу, с глупости или с умысла меня к нему приведшему, вздумал сделать еще испытание — сходить к [Господину Пшеничному] нему и сказать, что я не желал беспокоить его при собрании просьбою, и что сие произошло от слишком доброго или дурного намерения представившего меня к нему канцеляриста, и просил в том меня извинить. Однакоже, Господин Правитель Канцелярии ни мало не переменил обхождения своего со мною и не оказал мне больше учтивости или снисхождения, как прежде, что заставило меня тотчас от него выти с твердым намерением убегать всех Господ случайных или силу по делам имеющих у Генерал-Прокурора. И как я не имел уже больше никакой [129] надежды исходатайствовать в Москве место, потому что ни помощи, ни предстательства ожидать было не от кото, то и просил Генерал-Прокурора, чтобы уволить меня в Москву, на что безо всякого затруднения получил благосклонную резолюцию, по той причине, что в оной никакого добродеяния для меня не заключалось, и что, считая меня при Герольдии, было все равно, чтобы я жил в Петербурге или в Москве.

Возвратясь в Москву, я увидел себя в совершенной праздности, ибо тетка моя Дарья Борисовна 33, хотя имела 82 года, — однако же была здорова телом и разумом, при том, ревнуя о соблюдении домашней власти, не поверяла никому управление деревень ее, а распоряжала сама економиею своею, которая шла весьма худо: прикащики и старосты крали безо всякого страха, — и она, имев деревни в хороших губерниях, как то, в Тульской и Рязанской, от 1250 душ не получала больше доходу, как семь или восемь тысяч рублев; но сии деревня могли бы давать покрайности тысяч до пятнадцати, а продажею в оных излишних лесов можно было бы получить единовременно тысяч до пятидесят. Однако же, она, по древнему своему предрасположению, не хотела с переменою обстоятельств времяни, с возвышениям на все цен, с уменьшением в государстве ходячей золотой и серебряной монеты; переменить заведенного 40 лет тому назад в деревнях ее порядка, и, не смотря на то, что крестьяне ее получают за продукты и за работу свою больше в несколько раз, нежели тогда, они дают ей [столько же доходу, сколько] почти такой же доход, какой она в старину получала, я не мог преклонить ее к другому распоряжению в деревне ее, ибо она, не имев ко мне доверенности, почитала мои ей представления, хотя доказательствами, с примеров взятыми, подкрепленные, неосновательными. Мне легко можно было предвидить, с какими для меня неудобностями пребывание мое у ней будет сопряжено. Неудачная моя поездка в Петербург, которую я предпринимал для избежания такой жизни, заставила меня безмерно сожалеть не только о том, что я не возвратился для принятия возлагаемой на меня Коммисии, но еще и о том, что я поехал из Житомира: ибо жить в двух или трех покоях, в коих брат мой жил, и которые были от ее покоев чрез одну комнату, ничего в оных не делать, оставить все мои упражнения, как то: писание, чтение, физика, [химия], музыка, [и большую часть времени находиться в ........ было] было для меня не только тягостно, но от беспокойствия духа, происходившего от того, совершенно вредно здоровью моему, — тем паче, что, истирая ежечасно на комнаты, в коих брат мой умер, я воображал, что они и мне скоро гробом служить будут.

Сие принудило меня просить ее, чтобы [она приказала] построить для житья моего особливые в саду покои, что [что с великим [130] трудом исходатайствовать мог; ибо она поскупости], хотя она и обещала; но она, по скупости своей, принимала всякое требование от нее денег с досадою, и когда невозможно было обойтится, чтоб не пожертвовать ими, то отдавала с большим неудовольствием и неприятностию. Я старался убегать, сколько возможно было, просить у ней денег, дабы не подвергнуть чувствительность свою жестокому испытанию: скупость всегда казалась мне самым гнуснейшим пороком, к коему я врожденное отвращение имел, — ибо зараженные оным не имеют никакой чувствительности: несщастия, огорчения, тягостное положение, удручающее дух ближнего, не имеют права тронуть сердца их; им дружба и добродетель, заставляющая находить удовольствие в облегчении бедствия других, не понятны. Все их помышления — устремленные на предмет, единственно им любезный. Деньги ожесточают сердце их и затворяют оное от всякой чувствительности.

[Естьли бы не скупость ее], Естьли [она] тетка моя, при лучшем, ко мне расположении, имела больше доверия, то бы она, учинив жизнь мою щастливою, наслаждалась бы сама удовольствием видеть при себе родного племянника, коего ближе у ней родственника не было, чтущего ее, как мать, и которой привел бы в совершенный порядок управление деревень ее, удвоил бы доход, покоил бы старость ее и, пользуясь сам свободною жизнею, делал бы всевозможные ей угождения, не ощущая от того отягощения, — словом, которой старался бы усладить дни ее провождением их с приятностию, без грусти и без скуки, часто по образу жизни ее, ею ощущаемых. Но, по нещастию, недоверчивость ее и неблагоприятное ко мне расположение не позволили мне иметь сего благополучия. Когда смятение духа моего и беспокойные мысли возобновили болезнь мою, которой я был подвержен, тогда я приметил, что она мало обо мне попечения имела, и по нескольку дней прохаживало, что она не присылала осведомится о состоянии здоровья моего. Я находил причину недоброхотства ее ко мне в том, что я, чрез пребывание мое у ней, сделался предлогом расходу деньгам, которых она, так как свыше упомянул, тратить не любила, что меня заставляло бояться, чтобы не прити у ней в совершенную ненависть. Ибо нередко бывает, что имеющие у себя родственников наследниками имеют к ним некое тайное отвращение, происходящее от мыслей, что они, дабы воспользоваться наследством, желают смерти их, — в чем они и не всегда обманываются. Но я по болезни, угрожающей меня не отдаленным разрушением существа моего, по летам моим, а паче да образу мыслей, за цену смерти ее пользоваться наследством [ее] никак да желал.

Такое (положение мое принудило меня паки от нее удалиться. Сперва я помышлял ехать в Польшу и там, при маленьких доходах, которые мог бы себе составит, жить спокойно в единении, но [131] понещастию корыстолюбие поверенного моего разорило в Житомире заведения мои, и ехать мне туды было не к чему и бесполезно. То и рассудил просить об определении меня к какому-нибудь месту....... там 34 письмо к Генерал-Прокурору; признаваясь ему откровенно, что, не привыкши к праздности, я... не... могу находиться в доме тетки моей безо всякой деятельности, и что он мне безмерно великое благотворение окажет, естьли доложит Государю об определении меня, куда ему угодно будет. Хотя я, по испытанию моему в Петербурге неудача в просьбах моих, и не имел большой надежда на снисхождение ко мне Генерал-Прокурора по письму моему: однако же, сей раз я больше был щастлив, и Князь сделал благотворение — доложил по просьбе моей Государю, на что также милостивая революция последовала: спросить меня, желаю ли я принять паки место Председателя Палаты суда и расправы в Воронежской губернии, которою мне назначено было. Генерал-прокурор, делая мне о сем вопрошение, требовал, чтоб я к нему прислал на первой почте отзыв, о чем он также писал и к Обер-Прокурору кидаю Лобанову 35, чтоб отобрать от меня ответь и немедля ему доставить. Князь Лобанов прислал ко мне с письмом Генерал-Прокурора Секретаря — с подтверждением, чтоб я, не мешкав, прислал ответ, для пересылки оного на той же почте к Князю,

Я написал на другой день к Генерал-Прокурору письмо, отвез его сам к Обер-Прокурору, благодаря его за доставление мне Генерал-Прокурорского письма, а Князя в письме — за... мне его благодеяние докладом об определении меня Государю, изъяснив при том, что я за щастие почитать буду продолжать ревностную службу мою везде там, где Его Величеству угодно, повелеть мне будет. На обратной почте я получил указ 36 ехать в Воронежскую губернию к назначенному мне председательскому месту.

Я был очень рад избавиться [всех неприятностей, которые я уже у тетки своей испытал, и коих премножество еще мне бы претерпеть надлежало] неприятной жизни у тетки моей, не могущей согласоваться с расположением моим. Она, хотя и оказывала неудовольствие о сем определении меня и сожаление, что я опять от нее удаляюсь, но как я уже узнал расположение ее ко мне и нрав ее, то я в заключении моем о неудовольствии и сожалении об отъезде моем не ошибался. Однако ж, не могу умолчать о благодарности моей, которою я ей обязан [за то, что она, сверх моего чаяния, дала мне [143] 700 рублев] за снабдение меня деньгами на дорогу; потому что [я мыслил, что неудовольствие за сие мое от нее удаление послужит ей причиною отрицания давать мне пенсию, которую она, для меня прежде того предположила; но... только мне оную продолжала, но еще исправно давала, с ........... Итак как я предписал себе зако-....... от справедливости не отступать, то...], за половинную мне пенсию, которую она ... я должен искренно сказать . . . что естьли бы не излишнее [тетки . . . ] к деньгам [и сердце ее не было бы . . . аниям человечества], не позволяющее . . . готворение ощущать [ни малейшей приятности в благотворении; то бы с ней быть вместе, конечно, можно было с удовольствием] собственное мое удовольствие, то бы она совершенно имела все качества почтеннейшие и приятнейшие общежительства, ибо не смотря на глубокую ее старость, она имела разум твердой и проницательной, довольно сведуща во всех тех предметах, о которых благородным женщинам не знать не позволяется, гостеприимна, в обхождении учтива, и собеседование с нею не скучно; но требование ее, чтобы я за содержание меня и за мнимое наследство, о котором я, по слабости здоровья моего и по твердости ее сложения, обещающего ей жизнь еще долгую, — [никак] не думал, жил бы у ней, как обыкновенно дети или молодые люди живут в подобострастном повиновении родителей, заставило меня искать в удалении от нее жизни по моему расположению, и такую каковую я уже больше тритцати лет провождаю. Мы расстались дружественно и с обеих сторон довольными: я — тем, что освобождаюсь принужденной жизни [и не лишаюсь пенсии, которую она мне сперва, на содержание положила,] а она — тем [что кроме сей определенной суммы . . . делать никаких чрезвычайных издержек] . . . что не будет больше видеть пред глазами наследника, ожидающего наследства, я пот... смерти ее; но в всем последнем, . . . упоминать, она крайне ошибалась...


Комментарии

1. См. Голос Минувшего 1918 г., № 1-3 и № 4-6.

2. Т. И. Тутолмин (род. 1740, ум. 1809), генерал-от-инфантерии, сенатор, впоследствии Московский Военный Губернатор.

3. Т.-е. гр. Прота Потоцкого.

4. Так называются в Польских судах определения, осуждающие ответчика платить штрафных денег истцу 44, а судьям 22 злотых за неявку по повестке к суду. (Примечание автора).

5. Эта война с Польскою республикою началась 24 марта 1794 г., а закончилась взятием Суворовым Варшавы 29 октября того же года.

6. В. С. Шереметев женат был на малороссиянке — Татьяне Ивановне, рожд. Марченко (род. 1770, ум. 1830).

7. Т. И. Тутолмина. О его любви к разным проектам и реформам, см. сочинения Державина, под ред. Я. К. Грота, т. V, стр. 561-562. О его любви к пышности — там-же, т. I, стр. 249 и «Русск. Арх.» 1868 г., стр. 1419 и Записки Вигеля, ч. II, стр. 218-219.

8. Уже на 14-й день по своем восшествии на престол Имп. Павел, указом от 19 ноября 1796 г. на имя Т. И. Тутолмина повелел ему отдать камергеру графу Ильинскому «город Житомир, яко собственность его, тотчас в прежнее владение со всеми теми правами и выгодами, какими он пользовался до учреждения в сем городе губернского начальства, которое перевесть в другое место, по усмотрению Вашему удобное». Впрочем, другим указом, уже от 14 декабря, Павел отменил свой первый указ, повелев, по прошению Ильинского , город Житомир «оставить, по прежнему, в том положении, в каком он до сего был». (Сент. Арх. , т. I, стр. 11 и 35).

9. 1794 года.

10. Батурин исправлял должность Волынского Вице-Губернатора около двух лет (см. Исторические данные об образовании губерний, областей, градоначальств и других частей внутреннего управления Империи… Издание Департ. Общ. Дел Мин. Вн. Дел, С.-Пб. 1902, стр. 51).

11. Иван Тарасович Арсеньев: он был отставлен от службы 27 января 1797 г. Был женат на княжне Марии Алексеевне Гагариной. Он приходился родственником Тутолмину по его жене, Елизавете Ивановне, рожд. Арсеньевой. Сын Тутолминых — Алексей был женат тоже на Арсеньевой, а дочь Мария — с 1791 г. замужем за Арсеньевым же. И. Т. Арсеньева в должности вице-губернатора заменил давний знакомец Батурина — П. М. Грохольский.

12. Елизавете Ивановне Тутолминой, рожд. Арсеньевой.

13. Sic! Т.-е. аудиенц-камера.

14. «Тимофей Иванович Тутолмин», рассказывал А. Ф. Брокер: «был самый пышный Генерал-Губернатор. При учреждении губерний он был употреблен Императрицей для открытия оных. Когда выезжал, то его всегда конвоировала большая свита штаб и обер-офицеров и вновь сформированные драгуны. В табельные дни обедал он у подножия трона, а все прочие — за большими столами; вечером давался бал с церемониею придворною». («Русск. Арх.» 1868 г. стр. 1419).

15. Волынской.

16. Волынское Наместничество было образовано указом 5 июля 1796 г. (Полн. Собр. Зак., № 17.352), а открыто было 6 августа 1796 г. (Полн. Собр. Зак., № 17.5112). При втором делении государства на губернии, уже по указу Имп. Павла, от 12 декабря 1796 г., из бывшей Польской Украйны, Волыни и Подолии были образованы 2 губернии: Волынская и Подольская (полн. Собр. Зак., № 17.634).

17. Уже указом Павла I от 1 декабря 1796 г. повелено было Тутолмину передать управление тех губерний, над коими он начальствовал, Военному Губернатору Каменца-Подольского С. К. Вязимитову. (Сенатский Арх., т. I, стр. 19).

18. И. Т. Арсеньев.

19. Т. И. Тутолмин.

20. Александр Андреевич Беклешев (род. 1743, ум. 1808), бывший Орловский и Курский наместник (с 1790 г.), 2 и 4 декабря 1796 г. был назначен Генерал-Губернатором Малороссийским и Каменец-Подольским, приняв «управление тех губерний, которые состояли под начальством генерала Тутолмина». (Сенат. Арх., т. I, стр. 20 и 21). С 7 июля 1799 г. Беклешев был Генерал-Прокурором.

21. И. Т. Арсеньев.

22. См. выше.

23. Указ о пенсии Батурину состоялся 8 июня 1797 г.

24. Михаил Яковлевич Трохимовский, питомец Киевской Духовной Академии и Петербургского Генерального Госпиталя, затем врач Шиловского карабинерного полка, автор «Рассуждения о растениях, в Крымской степи усмотренных» )1772); по выходе в отставку, занимался частной практикой и пользовался всероссийскою известностью, как чрезвычайно искусный врач.

25. Т.-е., во всех трех царствах природы.

26. Князь Алексей Борисович Куракин, генерал-прокурором был с 4 декабря 1796 до 8 августа 1798 года.

27. Указ этот состоялся 21 ноября 1797 года.

28. Алексей Евстафьевич Юзефович, бывший Председатель Подольской Уголовной Палаты, 29 мая 1898 г. был назначен Подольским Вице-Губернатором, а 19 июля 1798 г. — тамошним Губернатором.

29. Николай Иванович Страхов, плодовитый и просвещенный писатель последней четверти XVIII — первого десятилетия XIX века, издатель «Сатирического Вестника» (1790-1792) гг.); его биография, составленная А. Зариным, — в «Русском Биографическом Словаре», т. См-Су, стр. 453-456.

30. Василий В. Новиков — юрист и переводчик; ему принадлежат следующие издания: 1) «Нравоучительная повесть о трех татарских государях, сынах Аюб-Хана, или Опыт полезного правление», с французского языка., С.-Пб., 1784, 8°; 2) «Речь на случай собрания Калужского дворянства для выбора судей, говоренная В. Новиковым», С.-Пб., 1786, 8°; 3) «Сельский Сократ, или описание экономических и нравственных правил жизни философа-земледельца», соч. Герцена, с французского языка, 2 ч.,. М. 1789, 12°; 4) «Теперь судоведение, или чтение для судей и всех любителей юриспруденции, содержащее достопримечательные и любопытные судебные дела, юридические исследования знаменитых правоискусников и прочие сего рода происшествия, удобные просвещать, трогать, возбуждать к добродетели и составлять полезное и приятное времяпрепровождение», собрал Василий Новиков, 6 частей; М. 1791-1792, 8°. В последнем издании, в IV его части, приведено «Дело» отставного сержанта Зотова, арестованного 31 декабря 1786 г. в Калуге по подозрению в убийстве Ивана Черенкова и осужденного без достаточных, по мнению Новикова, оснований, к тяжелому наказанию, которое было несколько смягчено М. Н. Кречетниковым; Новиков доказывает в этой статье вполне вероятную невиновность Зотова.

31. Михаил Михайлович Сперанский, впоследствии граф. В 1797 году он служил в Канцелярии Генерал-Прокурора князя Куракина, отличавшего его дарования: 1-го января 1798 г., Сперанский был награжден чином надворного советника, а 18 сентября того же года — коллежского советника; 8 декабря 1799 г. он был пожалован уже в статские советники.

32. Григорий Григорьевич Пшеничнов (или Пшеничный). Правитель Канцелярии Генерал-Прокурора, вскоре 18 сентября 1798 г. пожалованный в д. С. советники с назначением в Коммисию Составления Законов. На его место тогда же был назначен Обер-Секретарь Духовницкий.

33. Киселева.

34. Здесь и далее, где точки, рукопись истлела и оборвана с одного угла.

35. Обер-Прокурор 5 (Московского) Департамент Сената, тайный советник князь Яков Иванович Лобанов-Ростовский (род. 1760, ум. 1831), впоследствии член Государственного Совета и обер-прокурор.

36. От 28 апреля 1789 года.

Текст воспроизведен по изданию: Записки П. С. Батурина // Голос минувшего, № 7-9. 1918

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.