|
Из тамбовской народно-отреченной литературыВ июле 1772 года, шацкий помещик, князь Иван Енгалычев, подал донос шацкой провинциальной канцелярии на своего брата Григория, в имении им у себя заговорных богопротивных слов, причем представил воеводе Лопатину и самую рукопись с богопротивным текстом. Полагая, что заговоры в известной степени иллюстрируют древнерусское народное миросозерцание и в то же время представляют образцы народно-русской отреченной литературы, мы сочли себя вправе поделиться [694] с читателями «Исторического Вестника» следующею нашею архивною находкою в делах бывшей шацкой провинциальной канцелярии 1. Рукопись, бывшая в нашем распоряжении, написана крайне неразборчиво, безграмотно и местами не имеет определенного смысла. От кого зависело это последнее обстоятельство — от переписчика, или от самого неизвестного автора заговоров, — мы не знаем и не приступаем даже к решению этого вопроса. В данном случае мы ограничиваем свою задачу приведением текста с буквальною точностию. На первой странице нашей рукописи записан заговор от судей, которые повидимому представлялись народу в прошлом столетии весьма чувствительным общественным злом. Вот текст этого заговора: «Зачинается Тихон преподобный. Утиши и помилуй меня, раба Божие, от лихого человека и супостата и нечистого духа и всякого врага. Иду я, раб Божий, к такому-то рабу, а на встречу мне мертвец, ни руками, ни ногами и ни зубами и губами не владает и глазами не глядит и языком не говорит. И так бы он раб на меня не глядел по мой час и по мой век и по мой уговор. И на встречу мне козел, а я козла съем, и на встречу мне овца, а я овцу съем и костки сгложу, под пятою положу — по мой час и по мой век». Далее следуют присушные заговоры, или так наз. присушки, записанные князем Григорием Енгалычевым с особенною тщательностию и сравнительно в большом числе, и таким образом обличающие в нем значительную склонность к приключениям амурного свойства. Присушки следуют в рукописи в таком порядке: 1 «На море на окиане стоит остров, а на острове стоит баня, в бане лежит доска, на доске лежит тоска, мечется тоска, бросается тоска из угла в угол, из переруба в переруб, из окна в окно, из огня в огонь, из пламя в пламя, с ножа на нож, из петли в петлю. Кинься, тоска, к рабе Божией в ретиво сердце от меня, раба Божие. Аминь». 2 «Стоит раб Григорий тайно и рабу с глаз не спущает. И как мать сыра земля сохнет от жару от полымя, от ветру и вихорю, так бы раба об нем сохла душой и телом и всею плотию своею». К этому заговору сделано следующее примечание: «Из под правой ноги земли вынуть и положить под матицу на три дня, и как сыра земля будет сохнуть под матицею, так бы она, раба, обо мне, рабе, сохла душой, и телом и тридесять суставом». 3 «Иду я, раб, к красной девице и быть бы мне для той девицы милей светлого месяца, красного солнышка, милей отца-матери, милей живота своего. И ей бы, девице, без меня без молодца спать бы не заспать, есть бы не заесть, пить бы не напиться, гулять бы не нагуляться, без меня без молодца. И как рыба калуга без воды не терпится — мечется, так бы раба за меня, раба, металася». [695] В заключение в доносе Енгалычева приводится следующий заговор, имеющий довольно темное значение: «Из-за горы из-за тучи выходили семдесять бесов, выносили семдесять мешков не свинцу и не пороху, а золы от Адамовой кости. И я, раб, заряжаю ружье не свинцом и не порохом — золою. А тем делам аминя нет, небо — ключ, земля — замок». Повидимому, в этом заговоре мог нуждаться охотник или же разбойник. Мы имеем основание думать, что приведенные нами заговоры являются еще не обнародованными вариантами этого рода народно-отреченной литературы. Их нет ни у Афанасьева, ни у Миллера, и других известных нам исследователей отечественной устной литературы. Вследствие этого, мы относим их к опытам народной литературы тамбовской и в этом смысле считаем их небезинтересными. У Афанасьева есть варианты записанных нами присушек, но те еще сжатее наших и выражены несколько иначе. Указанный нами князь Григорий Енгалычев был одним из самых беспокойных людей своего века. Проживая в селе Ишейках, Кадомского уезда, он был великим мучителем всего своего крепостного крестьянства и крайне непочтительным сыном, что видно из жалобы, поданной на него в шацкую провинциальную канцелярию отцом его — князем Василием Енгалычевым. Между прочим отцовское обвинение указывало на следующее обстоятельство. Князь Григорий Енгалычев был очень внимателен к колдунье Василисе Константиновой, которая занималась вредительными к смерти человеков наговорами и была пугалом для всего Шацкого края. Мнимую волшебницу арестовали и, заковав в кандалы, отвезли сперва в Шацк, а потом в Воронеж, в губернскую канцелярию. Там ее подвергли розыску, т. е. пытали, а что дальше было — не знаем. Ничего не знаем мы также и о судьбе князя Григория Енгалычева. Но все это — и обстоятельства второстепенные, и существенно для нас неважные. Сообщено И. И. Дубасовым. Комментарии1. № 3386-й. Текст воспроизведен по изданию: Кто управляет Тибетом // Исторический вестник, № 12. 1882 |
|