|
Основание Смольного Монастыря.(Ко дню 150-летия со дня открытия Смольного института — 4 августа 1764 г.).I. Исторические сведения о местности, занимаемой Смольным монастырем — Шведский форт Сабина. — Селение Спасское. — Смольный двор. — Натуральный кабинет Петра Великого. — Летний загородный дворец великой княжны Елисаветы Петровны. — Намерение ее, уже Императрицы, основать на месте своего загородного дворца, женскую, иноческую обитель. На левом берегу Невы, в 7-ми верстах от ее устья, а по течению в 10-ти, там, где, круто поворачивая на север, она образует довольно обширный мыс, во времена шведского владычества над всем Невским прибрежьем, в 1698 году, стоял шведский форт (На карте шведского полковника Крониорта, приложенной к писцовым книгам Ижорской земли, изданных Кеппеном, чертеж этого форта изображен очень отчетливо. Карта Крониорта изображает местность Невского прибрежья в 1698 году, от устья реки Невы с ее островами, до места, занимаемого ныне Александро-Невскою лаврою. На месте Смольного монастыря, на берегу Невы, стоит форт Сабина, в форме треугольного окопа, упираясь своими валами прямо в реку. Местность, занимаемая фортом, ныне занята старинным садом Воспитательного Общества благородных девиц. Почти напротив форта, на правом берегу Невы, расположен Ниеншанц, в форме правильной крепости, с несколькими бастионами и фасами, а позади его разбросанный постройки образуют небольшой городок. Вблизи форта не видно особых строений исключая с левой стороны нескольких небольших домиков, на месте нынешних градских богаделен или Александровского училища. Покойный академик Пекарский в статье; своей „Петербурская старина" (Современник — 1860 г., июль) также замечает, что на плане Петербурга 1705 г. „там, где теперь собор всех учебных заведений (Смольный) находились развалины старинных шведских укреплений“. В 1860-х годах, при разведении небольшого садика, примыкающего к одной из юго-западных башен каменной ограды Смольного монастыря, на глубине около полуаршина, отрыт был слой костей, который шел кругом ямы, раскопанной аршина на два в диаметре. Быть может, это была общая могила или завоевателей, или защитников укреплений, — бывших на месте Смольного Монастыря.) [307] Сабина (Sabina). Форт этот приходился почти против Ниеншанца, расположенная на правом берегу Невы, при устье речки Охты, впадающей в Неву. Стратегическое значение этих двух укрепленных на обоих берегах реки пунктов было то, чтобы удобнее и вернее обстреливать находящегося на реке неприятеля. В этой же местности, невдалеке от форта, находилось селение Спасское, в котором жили православные ижорцы, имевшие у себя молитвенный храм (На плане полковника Крониорта это селение — не показано. Не видно также этого селения и на плане местности Петербурга, за год до его основания, приложенном к „Панораме С. Петербурга“ Башуцкого, изд. 1834 г. Но на старых планах Петербурга, изданных Цыловым, на плане 1700 г. на левом берегу Невы, против Ниеншанца, показано селение Spaskoi, которому и дают название русского села Спасского с церковию. См. Городские поселения Российск. Империи, Том VII. XIX в исторических сведениях о Петербурге; — также Пекарский — Современник 1860 г. июль. Кеппен в объяснении к карте Крониорта (Писцовые книги Ижорской земли, том 1, отд. 2, стр. 122), не упоминая о селении Спасском, замечает только, что „о часовне православных ижорцев, на месте нынешнего Смольного монастыря, упоминает еще в 1701 году епископ Афанасий“. Но на какого Афанасия епископа ссылается он здесь и где Афанасий упоминает о часовне — Кеппен не указывает). По взятии Ниеншанца и по разрушении шведских укреплений, когда возникавший Петербург стал обзаводиться флотом и верфями, близ места, занимаемого фортом, устроен был Петром Великим Смольный двор, или обширная площадь, огороженная палисадом и обведенная каналом, „где лежала смола, приготовляемая про весь корабельный флот, а — кругом крепкие караулы приставлены были для охранения от огня“ (Истор.-географ. и топограф, описание Петербурга Рубана, изд. 1774 стр. 191. Здесь же приложено изображение Смольного двора, см. таблицу XIV фигура 15. Чертеж его в историч. планах Петербурга, изд. по Высоч. повелению Департаментом военных поселений. Смольный двор расположен был, как можно предполагать, с северной стороны монастыря, на местности, занимаемой ныне зданиями градских богаделен и богадельни цесаревича Николая. Г. Пятковский в исследовании своем о Воспитательном Доме („Русск. Стар.“ 1875 г.), говоря о первоначальном помещении дома на левом берегу Невы, с северной стороны Смольного монастыря, на месте нынешних градских богаделен, — замечает, что при переводе дома в Миллионную улицу, прежние строения его предположено было продать и первая публикация об этом была послана в комиссию при Академии Наук 12 апр. 1779 г. в таком виде: „продается именующийся Воспитательный Дом, — к заведению фабрики, или завода, весьма способный, при чем обширный луг, огороженный из побитых свай палисадом, мерою ж земли длиною: по берегу Невы реки 274, от Невы со стороны Новодевичьего монастыря, по каналу, (этим каналом обведен был луг) и со стороны ж места лейб-гвардии Конного полку по 198 сажен“. Упоминаемые в публикации обширный луг, огороженный палисадом и обведенный каналом, — на которые указывает и Рубан в своем описании Смольного двора, заставляют предполагать, что в 1779 году это были его остатки.). Возникавшие [308] поблизости к Смольному двору строения вскоре также от него стали получать свои названия. Так, быть может, одновременно с устройством Смольного двора, вблизи его был построен Петром Великим небольшой загородный дом; в доме этом помещалась библиотека и кунсткамера с кабинетом императора, и этот дом также назывался Смольным домом (Корнилович в статье своей „Русской Старине“ стр. 24 пишет: „в четыре или пять часов Петр, без чаю и кофе, выпив рюмку анисовой водки, отправлялся с тростью в одной руке и с записною книжкою в другой смотреть производившиеся в Петербурге работы, а после того в свой натуральный кабинет, на том месте, где ныне Смольный монастырь, или в адмиралтейство“. Натуральный кабинет государя составляли библиотека и кунсткамера, как говорит Рубан. (стр. 161). При этом доме был и сад, упоминаемый в описании Петербурга Богданова под № 5: „сад при Смольном доме, что ныне Воскресенский Новодевичий монастырь“. Остатки этого сада сохранились до ныне.). В 1720 году Государь построил для дочери своей, великой княжны Елисаветы Петровны, в этой же местности, на берегу Невы, летний загородный дворец, и этот дворец, по близости от него Смольного двора, также получил название Смольного („Русский Архив“ 1863 г. Заметка о летних дворцах). В 1733 году вблизи двора — положено было начать „новое строение Конной гвардии светлиц" (Рубан изд. 1779 г. „но когда начали в 1733 году против Канец (т. е. против Ниеншанца, Nyen-skans) селить конную гвардию, тогда оный Смольный двор перевели на другое место“. Лейб-гвардии конный полк был переименован Императрицею Анною из лейб регимента, находившегося в Риге. Указ о перейменовании полка состоялся еще в1730 г., но время 1730 — 1733 г. прошло в комплектовании, обмундировании и проч. По прибытии в Петербург из Риги в 1733 г. полк занял казармы Кирасирского Минихова полка. Казармы эти находились близ Смольного двора, против Охтенских слобод. Местность эта занята в настоящее время так называемыми Аракчеевскими казармами. Все строение, занятое в 1733 г. конным полком, состояло из двух дворов: конюшенного и полкового штаба. — Первый имел вид четвероугольника, стороны которого составляли конюшни, а внутреннее пространство занималось собственно казармами о 12 покоях. Второй двор — полкового штаба, заключал в себе большой каменный дом для дежурных офицеров, канцелярий и вообще штаба. В 1739 г. Императрица Анна, указом от 12 декабря, повелела во всех гвардейских полках учредить солдатские слободы. Но это повеление приведено было в исполнение только при Императрице Елисавете Петровне. Она приказала сломать старые казармы конной гвардии и оставить только каменный дом штаба. Архитектором Боенвалем была выстроена новая слобода. Слобода эта представляла также четвероугольник, прорезываемый по прямому направлению от Литейного двора к Смольному дворцу Императрицы — одною улицею, называвшеюся Большою, впоследствии Воскресенскою, идущею от площади Воскресенского Смольного собора к Таврическому дворцу. Параллельно этой Большой улице, составляя один из фасов четвероугольника, шла другая, на которой было выстроено 10-ть офицерских домов, с особыми при каждом из них дворами. Эта улица называлась Офицерскою. Ныне она переименована в Тверскую. По месту расположения полка близ Смольного монастыря произошли названия улиц: Манежной, Конногвардейской и Кавалергардской. В каменном доме полкового штаба, хорошо сохранившемся до ныне, на небольшом плацу, — против последнего флигеля к Смольному монастырю Аракчеевских казарм, — в третьем этаже, помещалась церковь лейб-гвардии конного полка, во имя Благовещения Пр. Богородицы, освященная в 1743 году декабря 12-го я упраздненная в 30-х годах настоящего столетия. Из этой церкви, как увидим ниже, и был совершен крестный ход к месту закладки Смольного монастыря, 1748 года, октября 30-го. См. Историк.-статист. сведения о Спб. эпархии. Выпуск V, стр. 294). Натуральный кабинет [309] Императора также был выведен. Но — дворец великой княжны Елисаветы Петровны остался и продолжал служить местом ее летнего пребывания до самого вступления ее на престол. Проживая зимою в собственном дворце, близ Царицына Луга, великая княгиня летние месяцы проводила обыкновенно на берегу Невы, в своем загородном Смольном доме, почти в уединении, окруженная немногими приближенными к ней людьми, тогда еще незаметными по своему общественному положению, но впоследствии, со вступлением ее на престол, получившими при дворе ее важное значение. Быть может воспоминания о времени, проведенном ею в этой местности, вдали от шума и суеты жизни придворной, — внушили ей, уже Императрице, мысль — основать здесь женскую, иноческую, обитель, для устройства которой местность ее загородного дома, по своему уединению и отдаленности от центра города, представляла самые благоприятные условия. В столице, на том же левом берегу Невы, не вдалеке от Смольного дворца Императрицы, уже существовал мужской монастырь — Александро-Невский, [310] основанный в 1710 году отцом ее, Петром Великим, — но не было обители женской монашеской. — Государыня, всегда отличавшаяся благочестием, любовию к Церкви и церковной обрядности, — желала восполнить этот пробел в церковно-религиозной жизни столичного города и, основывая в нем женскую иноческую обитель имела в виду еще и ту цель, как думают некоторые, чтобы, передав управление государством избранному ею наследнику, самой удалиться от мира и провести остаток дней своих в покой молитвенном („В первые четыре года с прилежанием занималась управлением государственным... но и тогда имела она намерение передать бразды правления своему племяннику, великому князю Петру Феодоровичу и окончить дни свои в монастыре. Для сего в 1744 г. приказала она строить на берегу Невы, Воскресенский девичий монастырь“. Вейдемейер. История царствования Елисаветы Петровны. Часть II, стр. 54). II. Приготовительные работы к постройке монастыря. — Письмо Феодосия архиепископа С.-Петербургского к кабинетному члену Василию Ивановичу Демидову о чине монастырской закладки. — Предложение Симона архиепископа псковского Св. Синоду о Крестном ходе для закладки Воскресенского Новодевичьего монастыря. — Надпись на камне, положенном при закладке собора. — Назначение строителем монастыря графа Растрелли и распоряжения императрицы по постройке. — Ход работ и причина их медленности. — Состояние работ по монастырю по кончине императрицы Елисаветы Петровны. Приготовительные работы к постройке монастыря, можно предполагать, начались еще с 1746 года, — так как незадолго перед этим в Смольном дворце Императрицы произошел пожар, уничтоживший главный его корпус, (Бракосочетание наследника престола, великого князя Петра Федоровича происходило 21-го августа 1745 года, и зима этого года была проведена при дворе в больших увеселениях. У многих вельмож даны были маскарады, на которых присутствовал и двор. Но эти удовольствия были прерваны болезнию великого князя. — На последнем из маскарадов, который был дан генерал-полициймейстером Алексеем Даниловичем Татищевым в загородном доме Императрицы, на Смольном дворе, великий князь простудился и занемог сильною горячкою. Так как главный корпус дворца сгорел и оставались только два флигеля, — то в одном из них танцовали, а в другом приготовлен был ужин. По окончании танцев, все отправились к ужину в другой флигель, а — затем обратно в первый. Дело было в январе месяце и все шли по снегу. Великий князь захворал на другой день. Вейдемейер. Часть I, стр. 53 примеч.) почему дворец, еще ранее оставленный ею, не представлял уже удобств для [311] жилого помещения и в 1746 году был уже сломан. Занимаемая им маетность была очищаема для новой постройки. Происходило копание рвов для кладки фундамента, забивка свай и приготовление материалов. Два года спустя, в июне месяце 1748 года кабинетный член Василий Иванович Демидов, вероятно по поручению Императрицы, письменно спрашивал преосвященного Феодосия, архиепископа С.-Петербургского о чине, бываемом при основании монастыря и о необходимых принадлежностях его закладки, прося сообщить ему письменные сведения о том порядке, в котором совершена была закладка монастыря Александро-Невского. Преосвященный, исполняя желание кабинетного члена, писал к нему от 26 июня 1748 года: „Милостивой мой государь, Василий Иванович! По требованию вашего превосходительства какие могли найтись записки о начале Невского монастыря, при сем послал, також и чин, бываемый при закладывании вновь монастыря, выписав из требника Могилянского, — сообщаю ж; по мнению ж моему весьма бы хорошо и при намереваемом зачатии монастыря, един большой камень с надписью положить (кроме мощей), ибо обыкновение везде таково бывает, что в память вечную первый на фундамент полагают с надписью камень, а паче в таких больших и знатных строениях, который уповательно положен при зачатии Невского монастыря, — токмо о нем известия не сыскано. Впрочем же все сие в рассуждение ваше отдав, пребуду моего милостивого благодетеля всегдашний богомолец. Феодосий, архиепископ С.-Петербургский (Феодосий (Янковский) из наместников Сергиевой Лавры, с учреждения в 1742 году — единоличной кафедры в Спб. епархии, был вторым архиепископом. Управлял епархиею пять лет (1745 — 1750). Сконч. в 1750 г. 22 апреля и погребен в Александро-Невской Лавре, в церкви Благовещения, у правого клироса. Историк, статист, сведения о Спб. епархии. V, 165. При письме архиепископа Феодосия приложена и выписка из требника Могилянского: чин основания нового монастыря и ограды его: „аще каменный основатися имать монастырь, святитель, или от него установленный иерей, во-первых, повелеваем художником измеряти и ископати место, идеже основание монастырские ограды быти имать; приуготовляти же камения имел. К зачатию здания особые же приуготовляются четыре камени, четвероугольные и на коемждо их три кресты искованы. И поставят камень един над ровом и востоком, на стольце, второй же на средней стране северной такожде поставляется, третий же на средней стране западной, — четвертой же на средней южной стране“). Письмо было писано в июне 1748 года, а 29 октября, того же года, преосвященным Симоном, архиепископом [312] Псковским и Нарвским, было внесено в Св. Синод предложение следующего содержания: „Ее Императорское Величество в высокомонаршее в зимнем Ее Имп. В-ства доме присутствие соизволила объявить, что Ее Имп. В-ство в честь и хвалу Божию намерены, при С.-Петербурге, на том месте, где Ее Имп. В-ства дворец, называемый Смольный, состоит, воздвигнуть вновь девичий монастырь, с церковным и прочим принадлежащим монастырским зданием, которое на том месте, в высочайшее Ее Имп. В-ства присутствие имеет быть при зачатии заложено в наступающую неделю, т. е. сего же октября 30 дня; чего для при том же Ее Имп. В-ство указала, оного 30-го числа мне божественную литургию отслужить в состоящей лейб-гвардии конного полку церкви, откуда, по совершении литургии, с крестным хождением всему святейшему правительствующему Синоду, с присутствием находящихся ныне здесь духовного чина персон и священнослужителей всех здешних церквей, от каждой по единому священнику, следовать на показанное к Смольному дворцу место, где надлежащее молитвословие по церковному чиноположению отправить“ (Синод. архива дело 1748 г. № 32. См. также XII Св. Закон. № 9546. К Синодальному делу приложен и реэстр участвующим в крестном хождении духовным персонам. Кроме семи архиереев в реэстре показано до 80-ти человек духовенства. Член Св. Синода, архиепископ Симон (Тодорский) потому явился выразителем в настоящем деле воли монаршей, что по обязанности законоучителя наследника престола и его супруги имел доступ ко двору и Императрица чрез него пожелала объявить Св. Синоду свою волю об основании монастыря). 30-го октября 1748 года, по установленному церемониалу, с крестным ходом из церкви лейб-гвардии конного полка, находившейся по близости к Смольному дворцу (См. выше в 1-й гл. примеч. 6-е, в конце), и была совершена закладка собора, а вместе с ним и всего монастырского здания, — при чем Императрицею положен был мраморный камень с надписью „от Ее Величества аппробованною“ следующего содержания: „В лето 1748-е, октября в 30-й день, в благополучное царствование Всепресветлейшей, Державнейшей и Великой Государыни Императрицы Елисаветы Петровны, Самодержицы Всероссийской, к началу сего строения святые церкви Воскресения Христова, сей первый камень собственными Ее Величества руками положен. Основана же сия святая церковь на месте, где был собственный Ее Величества дворец, называемый [313] Смольный“. Строителем монастырских зданий был назначен, по Высочайшему повелению, знаменитый зодчий того времени, граф Растрелли, носивший звание обер-архитектора. Помощниками ему были даны архитекторы Христиан Кнобель и итальянец Бертольди. Представленные графом Растрелли планы, чертежи и фасады всему строению были одобрены и утверждены Императрицею. Для большей же наглядности и для лучшего ознакомления ее со всеми подробностями широко и роскошно задуманного проекта монастырского здания, его строителем была представлена Императрица устроенная им, весьма изящной работы и в больших размерах, деревянная модель всего монастыря, с собором в центре оного, четырьмя церквами по углам и громадною колокольнею при въезде в монастырское здание (Постройка этой колокольни не состоялось, и она существует только на планах и в модели. По высота своей это было бы первое здание в свете, на четыре сажени превышающее Хеопсову пирамиду. Фундамент, ее был заложен и выведен при въезде к собору, — но потом разобран. Модель Смольного монастыря первоначально находилась в Академии Художеств. В 1860-х годах была передана ею Смольному монастырю и хранилась в большом зале оного, принадлежащем Вдовьему дому. — Возобновленная и исправленная на суммы дома, она в 1870-х годах была взята обратно Академиею). В сооружении всех построек монастырских, — собора, церквей и корпусов здания, в их внешней и внутренней отделке, строителем был избран стиль эпохи возрождения (а lа renaissance), общий многим важнейшим произведениям его в столице. По красоте своих форм, изяществу стиля и работы, — предполагавшееся сооружение монастыря было по истине царственное, а по своим paзмеpaм едва ли не единственное в России. Поэтому грандиозный проект знаменитого зодчего требовал и громадных средств для своего выполнения. Государыня не отказывала в них строителю монастыря и не жалела денежных средств. По ее приказанию, в помощь Ярославским и Костромским каменщикам и рабочим при постройке назначено было 1.500 человек нижних чинов, к которым впоследствии приказано было прибавить еще 500. В 1749 году, первом годе после закладки, было ассигновано и выдано из Соляного комиссариата полковнику Мордвинову, состоявшему при строении монастыря, 20.000 руб. По израсходованы их, в том же году, выдано еще 20,000 руб. По смете графа Растрелли на построение собора, в шесть лет, требовалось по 130.000 руб. на год. Спустя восемь лет после [314] закладки, в 1756 году, мы встречаем два его требования, — первое — на окончание четырех угловых церквей — 15.000 руб. и второе — на окончание собора — 20,000 руб. Наконец к последнему году царствования Елисаветы Петровны, к 1761-му относится отпуск из Соляного комиссариата для окончания строением всего Воскресенского Новодевичьего монастыря в три года, на каждый год по 120.000 руб. Принимая живейшее и ближайшее участие относительно всего как внешнего, так и внутреннего устройства монастыря, Государыня желала, чтобы все в нем соответствовало величию задуманного ею дела и было по выполнению роскошно. Сюда относятся ее распоряжения о золочении глав церквей монастырских, о приготовлений колоколов для собора, праздничного в 12.000 пудов, по образцу колокола Троицко-Сергиева монастыря, за Москвою, и вседневного, на подобие повседневного колокола на Иване Великом. Оба колокола обязался вылить колокольный мастер, цейхмейстер Михаил Маторин. Доклад о колоколах представлял в 1754 году Императрице, состоявший при строении монастыря граф Виллим Виллимович Фермор. — К этому же времени относятся распоряжения императрицы о заготовлении для монастыря сосудов церковных и икон. Сосудов приказано было приготовить четыре серебряных вызолоченных, с изображениями, на первых — распятия Христова, тайной вечери, воскресения Христова; на вторых — приказано было к двум первым изображениям прибавить Знамение Пр. Богородицы, — на третьих — Захарии и Елисаветы, а на четвертых — великомученицы Екатерины. Последние изображения заставляют предполагать, — во имя каких святых Государыня желала устроить престолы в четырех церквах монастырских. Для собора же ею было сделано распоряжение об устройстве сосудов из чистого золота, — одного — мастеру Вестерину, а другого итальянцу Марциону. Относительно внутренней отделки монастырских храмов, еще в 1750 году, состоялся именной указ графу Фермору, — чтобы он приказал бы обер-архитектору графу Растрелли озаботиться составлением рисунков лепных украшений для церквей монастырских, а также чертежей для иконостасов. Приказано было представить „проекты оных, чертежи и модели для окончательного определения Ее Величеству“. В 1753 году было подтверждено об этом же графу Растрелли и им представлены чертежи и проекты. При этом оба графа [315] требовали на устройство иконостасов особой суммы и кроме того для работы тех иностранных мастеров, которые в то время отделывали мрамором парадную лестницу Зимнего дворца. Указ о приведении требования их в исполнение относится к 1761-му году, но выполнен не был, потому что в этом году, 25 декабря, последовала кончина Императрицы. Не состоялось и ее последнее распоряжение от 19-го ноября, того же года, о приготовлении иконостасов для всех церквей монастыря из кованного серебра, доставляемого с Колыванского Воскресенского завода. Кроме графа Фермора, для наблюдения за ходом работ, при постройке монастыря состояли: полковник Мордвинов, затем с 1762 г. премьер-майор Василий Перекусихин, князь Михаил Никитич Волконский, а по увольнении Перекусихина в полк — Яков Данненберг (Весьма многие из предположений, как зодчего, так и императрицы по строению монастыря — не были приведены в исполнение и сохранялись только на планах и в модели. Так не состоялась постройка громадной колокольни и не были вызолочены главы монастырских храмов. Не были устроены и сосуды, иначе бы они сохранились в церквах монастырских. (Из вещей церковных, относящихся ко времени царствования императрицы Елисаветы Петровны, в Смольном монастыре сохранилась одна только чаша для освящения воды, из чистого серебра: весом 45 фунт. 72 золот., хранящаяся в церкви Воспитательного Общества благородных девиц. Чашу эту почитают даром императрицы устрояемому ею монастырю). Не были выполнены и денные украшения на мраморных стенах собора. Лепная работа по рисункам графа Растрелли произведена была и сохранилась в настоящее время только в двух церквах монастырских, св. Великомученицы Екатерины и св. Захарии и Елисаветы, принадлежащих Вдовьему дому, — а также в зале среднего этажа северо-западной башни монастыря, — обращенном в 1867 году в церковь для Александровского училища, — и на двух парадных лестницах монастырских корпусов — северного и восточного. В последнем корпусе, в покоях верхнего и среднего этажей, — ныне занятых лазаретом Воспитательного Общества благородных девиц, сохранились во многих комнатах живописные плафоны, сюжеты которых заимствованы из библии и мифологии. Не состоялись также распоряжения императрицы и об устройстве сосудов и иконостасов монастырских. Единственный иконостас, устроенный в Смольном монастыре по чертежу графа Растрелли, находится в церкви св. Великомученицы Екатерины (принадлежащей в настоящее время Вдовьему дому), первом монастырском храме, освященном при открытии монастыря и Воспитательного Общества благородных девиц в 1764 году. Но и этот иконостас, можно с достоверностию предположить, устроен уже по кончине Императрицы Елисаветы Петровны, вообще не любившей в церковном искусстве западных нововведений и потому не терпевшей в церквах разных изображений херувимов, — как это видно из одного случая, рассказанного князем Шаховским в его записках и относящегося вероятно к 1743 году, в котором была освящена церковь лейб-гвардии конного полка, — близ Смольного. „Случилось мне", — пишет князь, „быть в вечеру во дворце, и Ее Величество, увидев меня и подозвав, изволила мне с неудовольствием говорить: чего-де синод смотрит? я-де-была вчера с на новоосвящении сделанной при полку конной гвардии церкви, в которой-де на иконостасе, в том месте, где по приличности и надлежало быть живоизображенным ангелам, поставлены разные, на подобие купидонов, — болваны, — чего-де наша церковь не дозволяет“. (Зап. кн. Шаховского, стр. 108 — по изд. 1821 г.)). [316] Постройка громадного монастырского здания шла медленно, и самые обстоятельства того времени не вполне благоприятствовали успешному ходу работ. Семилетняя война с прусским королем, начавшаяся в 1756 году и продолжавшаяся до самой кончины Императрицы, — много задержала окончательную постройку монастыря, по недостатку финансовых средств. Заведывавший работами, по кончине Императрицы Елисаветы Петровны, директор канцелярии строения дворцов и садов, Иван Иванович Бецкий, не благоволил к графу Растрелли, вследствие несходства взглядов на строительное дело. Широко задуманные планы гениального зодчего, требовавшие для своего выполнения громадных издержек, не нравились Бецкому, желавшему все устроить возможно дешевле. Впрочем, со вступлением на престол императрицы Екатерины, здание монастыря было уже окончено и получило внешнюю и внутреннюю отделку. И хотя Рубан, в своем описании Петербурга, и замечает о Смольном монастыре, в 70-х годах, что „сия обитель и в ней церковь (т. е. собор) великолепнейшим образом сооружения еще не окончены (Опис. Петербурга, изд. 1779 г. 449), но это нужно понимать в смысле неокончательной отделки внутренней, некоторых частей монастырского здания, которое в общем своем виде было уже готово (За исключением внутренней отделки собора, здание которого еще к 1757 году было отстроено, покрыто и оштукатурено снаружи, — но внутри не было отделано и заставлено лесами. В таком виде собор оставался 84 года (со времени закладки в 1748 г.) до 1882 г. — Храм пришел в крайнее запустение. Окна его были заколочены, — на кровле здания и куполах росла трава, появились наконец целые деревья, — березы, рябины и ели. Забытый и запущенный, он сделался как бы притчею в народе, так как об этом строении и об его здании ходили нелепые слухи и рассказы. Когда в 1832 г. по повелению Императора Николая Павловича, исполнявшего желание своей Августейшей Матери, Имп. Мари Феодоровны, всегда сожалевшей о запустении и этого величественного здания, было приступлено к его исправлению и окончательной внутренней отделке, то никто не решался, как говорят, принять на себя очистку его обширных подвальных помещений от накопившихся в них в течение многих лет мусора и грязи. Суеверный страх заставлял видеть в них место жительства каких-то темных сил. Но один из подрядчиков, по некотором размышлении, не усомнился приступить к работа по очистке подвалов собора и, как говорят, извлек из них много хорошего лесу и других ценных материалов, которые и обратил в свою пользу. К этому же времени неокончательной отделки собора, к концу 20-х годов настоящего столетия, относится происшедший в нем несчастный случай с помощником аптекаря при Обществе благородных девиц — Доронтом. Это был молодой человек и страстный голубиный охотник. — Но так как в здании собора голубей водилось множество, то этот любитель и отправлялся за ними на охоту в собор и большею частию — ночью. Нужно заметить, что верхние ярусы хор собора тогда еще не были обнесены решетками и были, как и теперь несколько покаты. В одну из таких экскурсий, несчастный, оставив фонарь в колокольной башне собора, поскользнулся на высоте слишком 30 сажен, упал вниз и расшибся до смерти. Начавшаяся в 1832 году работы по обновлению и окончанию собора продолжались до 1835 года. Но при этом относительно внутренней его отделки уже не имелось в виду держаться проекта Растрелли, требовавшего больших издержек. При министерстве финансов была учреждена комиссия под председательством действ. ст. сов. фон-Трейблюта. Работы и составление проекта внутренней отделки поручены были архитектору Стасову под ее наблюдением. Храм был освящен 20 июля 1835 года. — В делах о построении Смольного монастыря сохранился и чертеж иконостаса главного придела собора, — работы графа Растрелли, — но он также не был приведен в исполнение. — Устроенный при реставрации собора в 1875 году, иконостас, по рисунку мастера — Шрадера, по неведению о хранящемся проекте иконостаса графа Растрелли, представляет слабую, хотя и дорогостоящую попытку подделаться под стиль знаменитого зодчего), а к 1764 году и приспособлено к [317] жилому помещению, — так как в этом году Императрице Екатерине угодно было открыть в нем учреждение, с характером уже не уединенно-созерцательным, по учебно-воспитательным, — мы говорим об основании в зданиях Смольного монастыря в 1764 году первого женского учебно-воспитательного заведения в России, известного под именем Воспитательного Общества благородных девиц, а затем в следующем, в 1765-м, и училища для мещанских. III. Влияние идей XVIII века на возникновение в России первого женского учебно-воспитательного заведения, в связи с основанием Императрицею Екатериною некоторых благотворительных учреждений. Участие И. И. Бецкого в их устроении. Устав его о воспитании 200-т благородных девиц. Указ Сенату 5-го мая 1764 г. об учреждении при Воскресенском Девичьем монастыре Воспитательного Общества благородных девиц. Правила приема в него, изложенные в Уставе Отношение общества русского к Указу 5-го мая. Доклад графа Салтыкова Императрице из Москвы, о девицах, желавших вступить в открываемое заведение. Переписка его по этому случаю с И. И. Бецким. Отмена дня открытия заведения — 28 июня 1764 г. на 4-е августа. ХVIII век, в особенности его вторая половина, замечателен, как известно, усиленным развитием в среде европейского общества идей человеколюбия, любви и сострадания к ближним, а также и возбуждением вопроса о лучших способах и средствах к воспитанию и образованию [318] юношества. Все это не могло не быть известным императрице Екатерине, близко знакомой со всеми творениями знаменитых мыслителей своего века, а с некоторыми из них находившейся и в частой переписка. Как женщина ума обширного, обладавшая глубоким политическим тактом, она всегда умела отличать пустое фразерство от мыслей дельных, равно как и ложь от истины, — но и как женщина по природе, она не могла не сочувствовать многим гуманным идеям современных ей знаменитых мыслителей, — а как государыня обширной страны, не могла и не желать осуществления некоторых из них для блага своего народа. Так из числа вопросов, тогда затронутых, в особенности интересовал всех вопрос об несчастной участи тех детей, „коих матери злосчастный — покидают, оставляют, или что злее — умерщвляют“. В заботе и сострадании к их участи, государыня решилась осуществить мысль, некоторых друзей человечества, об устройстве для этих несчастных особых убежищ и для выражения своей воли нашла себе ревностного исполнителя в лице И. И. Бецкого. Воспитанный за границей, в самом круговороте идей того времени, сам некогда по рождению поставленный в возможность на себе испытать участь отвергнутых матерями детей, этот по истине друг человечества глубоко был проникнут чувствовали любви и сострадания к ближним. По его проекту были открыты сначала в Москве, в 1763 году, а впоследствии и в Петербурге воспитательные домы, которые, как писала императрица в манифесте от 1 сентября 1763 года, „как богоугодное и государственное учреждение будет на веки под [319] особливым Монаршим покровительством и призрением. Другой современный вопрос, занимавший императрицу, касался необходимости рационального воспитания молодого поколения, на началах религиозных и нравственных. И здесь она нашла себе точного выразителя своих мыслей и воли в том же ревностном сотруднике по устройству созидаемых ею учреждений. „Единственное средство, писал он в своем генеральным учреждении о воспитании, представлением императрице, „приравнять Россию к прочим просвещенным государствам Европы состоит в том, чтобы образовать в ней среднее, или третье сословие, — а для достижения сего единое токмо (средство) остается: произвести сперва способом воспитания, так сказать, новую породу, или новых отцев и матерей, которые детям бы своим те же прямые и основательный воспитания правила в сердце вселить могли, какие получили они сами, и от них дети передали бы паки своим детям, итак следуя из родов в роды, в будущие веки. Великое сие намерение исполнить нет совсем иного способа, как завести воспитательные училища для обоего пола детей, которых принимать отнюдь не старее, как на пятом и на шестом году (Генеральн. учреждение о воспитании, стр. 6). Для молодого поколения мужеского пола, кроме училищ духовных, издавна получивших свое начало, существовало в Петербурге учреждение, заслужившее себе доверие и расположение дворянства, — это сухопутный шляхетский, впоследствии 1-й кадетский корпус, — основанный еще в 1732 году. Затем в 1762 голу, при императрице Екатерине, были открыты артиллерийский и инженерный корпуса, впоследствии 2-й кадетский. Но ничего не было сделано в учебно-воспитательном отношении для воспитания и образования молодого поколений женского, несмотря на очевидную важность его влияния как на улучшение быта частного и общественного, так и на развитие будущих поколений. Чтобы восполнить этот недостаток в воспитании русского юношества, и дать обществу русскому образованных женщин, добровоспитанных жен и матерей, а самой женщине русской возможность успешнее и лучше выполнить свое прекрасное назначение в семье и обществе, — великая государыня и задумала основать первое женское заведение в России. И здесь исполнителем ее монаршей воли и лучшим выразителем ее мыслей о женском [320] воспитания девиц — явился И. И. Б. По поручению только императрицы им был составлен — „Устав воспитания двух сот благородных девиц“, до сих пор, за немногими исключениями, которые были данию своему веку, не потерявший своего важного значения в педагогическом отношении и послуживший впоследствии образцом и главным руководством для устройства возникавших у нас женских учебных заведений. План воспитания девиц, начертанный Бецким, был одобрен и утвержден императрицею, и 5-го мая 1764 года состоялся ее указ Сенату след. содержания: ___________________________ В новостроющемся С.-Петербургском Воскресенском девичьем монастыре учредили Мы воспитывать непрерывно до двух сот благородных девиц и при сем оного воспитания конфирмованный Нами Устав — прилагаем, — повелевая его напечатать и разослать по всем губерниями провинциям и городам, — дабы ведая о сем новом учреждении, которое при освящений монастыря делом самым начнется будущего июня 28 дня, сего года, каждой из дворян мог, ежели пожелает, дочерей своих, в младенческих летах, препоручить сему Нами учрежденному воспитанно, так, как в уставе предписано. Начальницею же к сему воспитанию Мы уже определили княжну Анну Долгорукую, а правительницею — умершего статского действительная советника — де-Лафона, жену, вдову Софию де-Лафон. Екатерина. (В Сарском селе, маия 5 дня 1764 года). (Полное Собр. Закон. № 12. 154) ___________________________ Конечно, тогдашнее общество русское, по новости этого дела, прежде всего заинтересовалось правилами приема во вновь открываемое заведение — и они с точностию были обозначены в уставе. По содержанию своему разделенные на две главы, из коих в первой, подразделенной еще кроме того на шесть отделов, заключающих в себе положение о четырех возрастах девиц и инструкции начальнице, ее помощнице-правительнице, надзирательницам, учительницам и мастерам, — правила приема изложены в 9-ти пунктах. Число девиц первого должно было состоят из 50-ти, не свыше 5-ти и 6-ти лет. В первом году по принятии их и в следующие два года, сказано было, „хотя и убылые места случатся, ни единые [321] более принимать не дозволяется; но оный прием всегда возобновлять по прошествии трех лет (§ 2). При приеме требовалось представить в совет удостоверение о дворянском происхождении девицы (§ 3), а также метрическое о рождении и крещении (§ 4). Недостаточные родители, детям которых давалось предпочтете пред другими, могли прописывать свою службу и средства от имения, — а сироты — отцовскую службу, — был ли он ранен, или убит на войне (ibid.). Свидетельство о состоянии недостаточном родителей девицы, не должно быть никому известно, кроме начальницы, а в случае какого-либо сомнения, должно быть удостоверено от дворянства (§ 5). Все эти документы вручались начальнице, которая, удостоверившись, что на девице была оспа, запечатывала их в пакет, вносила в список принимаемую, — а документы отправляла под № в архив для хранения до выпуска (§ 6). Затем вручала принятую учительнице для экипировки в платье заведения и прием оканчивался (§ 7). „Все оное разумеется о здоровых девицах, а увечные, слепые и т. п. также имеющие болезнь, которая другим вредит может, принимаемы не будут“ (§ 8). Кроме того устав требовал — чтобы родители и родственники девицы — дали письменное обязательство в том, что „они по собственному своему произволению и видя будущую дочерям их от сего воспитания пользу, препоручают в опеку совершенно до 18 лет возраста, так что до исходу того двенадцатилетнего времени, ни под каким видом обратно требовать их не станут“ (§ 9). Наконец, если девица при окончании курса осиротеет, или, по каким-либо причинам, — пожелает сама еще остаться в Обществе, то это ей разрешается на два, или на три года, только не в числе воспитанниц классных (Во второй главе Устава в 42 §§-х изложены сначала общие понятия о воспитании, затем говорится об обучении наукам и художествам, а также домашнему хозяйству, о съездах и собраниях при заведении, о концертах в нем и драматических представлениях. Затем о пище, одежде, гуляньях и забавах, о комнатах, мыльнях, лазарете и проч. В конце главы приложен штат заведения. Мы еще нисколько раз вернемся к уставу). Как же отнеслось общество и притом лучшая часть его, дворянство, к мысли своей великой государыни? К сожалению нужно сказать, — что тогдашнее общество, не сознавая еще всей важности и необходимости женского образования, взглянуло на учреждение первого заведения, как на нововведение и [322] встретил о известие о нем холодно и недоверчиво. Отцы и матери не решались расстаться с своими дочерьми и притом в таком раннем возрасте, который сам по себе требовал еще домашнего попечения и ухода. Их пугала самая мысль о долгой разлуке с ними, и самое представление о жизни их детей, в особенности родителей провинциальных, в столице, на чужбине, — и притом еще в монастыре — решительно действовало на них самым отталкивающим образом. Все это было весьма естественно при неподготовленности общества и новизне для него дела, и великий ум государыни хорошо предвидел все предубеждения тогдашнего большинства дворянства относительно задуманного ею учреждения, но не смущался этим. Не было принято никаких мер понудительных, — но было выражено только желание — привлечь родителей к отдаче детей в заведение, освобождая их от всякой платы за воспитание и обучение и предоставляя всем им равное обеспеченное содержание. Все это правительство принимало на собственный счет. Последствия не замедлили оправдать ожидания Императрицы, но на первых порах, только разумное и просвещенное меньшинство вполне оценило благие намерения и цели своей мудрой монархини и ясно сознало, что „преодолеть суеверие веков, дать народу новое воспитание и, так сказать, новое порождение, — есть дело совокупленное с невероятными трудами и прямая оных польза остается "вся потомству“ (Генеральн. учрежд. стр. 2). Вот почему Устав Воспитательного Общества, разосланный при указе 5 мая, „по всем губерниям" провинциям и городами не встретил себе там приветственного сочувствия. Только из Москвы, голос которой всегда первым откликается на всякий призыв воли монаршей, послышался и притом сряду по получении там устава, сочувственный отклик, но и он, кажется, не имеет благоприятного успеха. 10-го мая 1764 года, московский главнокомандующий, граф Петр Семенович Салтыков (Граф П. С. Салтыков, фельдмаршал, победитель Фридриха Великого в Семилетнюю войну при Кунерсдорфе, — был известен своею храбростию. Но при появлении в Москве в 1770 г. чумы, он, будучи в ней главнокомандующим, к общему удивлению, не оказал нужной твердости духа, оставил столицу и выехал в свою деревню. Вследствие этого потерял расположение императрицы, — просил отставки и был уволен от службы 7 апреля 1772 г. Душевная скорбь свела его в могилу в декабре того же года), вошел с докладом [323] императрице след. содержания: „Всемилостивейшая Государыня! На последней почте имел честь получить высочайшее В. и. В-ства повеление и при письме г. Бецкого копию с регламента о воспитании благородн. девиц, В. и. В-ством высочайше аппробованного, а как уже здесь, в Москве, по учиненному от меня разглашению о сем В. и. В-ства высокомонаршем намерении, которое теперь и самым делом к приумножению благополучия верноподданных открылось, — за несколько дней пред сим, явились 10-ть благородн. девиц, желающих быть участницами сего всемилостивейшего воспитания, из коих некоторые не были еще в оспе, то во исполнение высочайшего В. и В-ства повеления, всеподданнейше представляя о сем В. и. В-ству, — дерзаю при том испросить, соизволите ль В. и. В-ство всемилостивейше указать, сих желающих отправлять теперь в Петербурга. — На сие В. и. В-ства всемилостивейшего повеления ожидая, повергаю себя со всеглубочайшим респектом в высокомонаршую В. и. В-ства щедроту“. Того же 10-го мая отправлено было им письмо и к И. И. Бецкому. „Государь мой! Иван Иванович“! писал граф. „За почтенные письма В. Пр-ства и присланной по Высоч. Е. И. В. соизволении аппробованной регламент о воспитании благ, девиц, также и описание иллюминации, имею долг В. Пр-ству засвидетельствовать чувствительнейшую мою благодарность и совершенно признаться в том, что В. Пр-ство сверх услуг моих и употребленных мною при заложении Воспит. Дома старания и труда, по одной только благосклонности Вашей ко мне за то меня благодарить весьма изволите, — что я хотя по преданности моей, а больше по ревностному рабскому усердию моему, соответствуя всеподданнейше высоч. Всемил. Государыни соизволению, наиточнейше исполнять обязан был. При сем за нужное нахожу объявить В. Пр-ству, что по разглашению моему здесь, явились еще прежде нижеследующие, кои желая воспользоваться Е. и. В. высоч. милосердием, просят к принятию их на воспитание, а именно: (следуют имена и фамилии и лета 10 девиц). И хотя между тем просила меня о принятии дочери своей подполковника Ветича жена его, с четырьмя малолетними детьми, мужем своим здесь без всякого пропитания оставленная, который поданную ко мне от нее челобитную о том представили уже Е. и. В., однако как он, Ветич, чужестранец, и из дворян ли, того неизвестно, то в рассуждение сего не могу [324] включить ее в сие число желающих, коих, как уповательно, впредь еще гораздо больше будет. И когда они будут отправлены в Петербург, то где им по прибытии там явиться, о том испрашиваю наставления“. В конце письма граф напоминает Ивану Ивановичу о стене Белого города, на разобрание которой без именного указа не осмеливается. — В заключение просит благосклонного ответа. Иван Иванович Бецкий, заметив, что граф не обратил должного внимания на те лета, которые для приема положены были в уставе, — так как в числе девиц, только две, в письме графа были показаны 5-ти и 6-ти лет, а остальные имели от 9-ти, 10-ти, 11-ти, до 12-ти и даже одна была 15-ти лет — писал к нему от 14 мая. „М. Г. мой! граф П. С. Письмо В. С-тва от 10-го мая сегож месяца, имел честь получить и на оное покорно доношу, что по высочайше аппробованному генеральному учреждению и уставу о воспитании благородн. девиц, — принимать будут только 5-ти и в исходе 6-го года, в чем наистрожайше наблюдаемо будет; которые с надлежащим свидетельством в С.-Петербург, при Воскресенском монастыре, в Совет — являться должны. А имеющие более сих лет, следовательно и желающие в Москве, о коих от В. С-тва объявлено — приняты быть не могут. Между тем граф Салтыков, известивши императрицу о девицах, желавших поступить в заведение, и озабоченный их отправкою в Петербург — не упомянул о их летах в своем докладе ей 10-го мая и не ожидая даже от И. И. Бецкого ответа, помещенного выше, на письмо свое, послал к нему другое, от 13-го числа. „Государь мой Иван Иванович! Полученный мною от В. Пр-ства план о воспитании благородных девиц, пока печатный еще не вышел, по приказу моему здесь списыван и многим уже сообщен. — В. Пр-ство последним письмом от 3-го сего маия уведомить меня изволили, что открытие сего воспитания последует 28-го будущего июня, а в том же письме получил я высочайшее Е. И. В-ства повеление об отправлении в Петербург желающих, коих по сие число оказалось 10-ть, и о которых прежним письмом моим В. Пр-ству сообщил, — на казенном ли коште, буде они по неимуществу своему сами съехать чем не имеют. — А как и все они бедные люди, да и впредь таковых уповательно много являться будет, — сверх же того, матери или родственники проводить их до места пожелают, а при них и служанкам быть надлежит, [325] также для проезду коляскам и такому человеку, — которому препровождение их препоручить, то во уважение сего, как нынешней случай, так и на всегдашнее время, испрашиваю у В. Пр-ства доложить В. и. В-ству: поскольку каждой соизволит указать дать на проезд и за чьим присмотром их отправлять, — покоевые под них коляски покупать, или брать из Конюшенной конторы, буде там какие найдутся. Старый фельдмаршал видимо надоедал Бецкому своими мелочными расспросами в столь ясном, казалось, для последнего, деле и потому ответ был следующий: Мил. Г. граф Петр Семенович! Е. и. В-ство повелела на письмо В. С-тва отписать, что в публикованном манифесте и уставе о воспитании благор. девиц — все обстоятельства показаны, по которым и принимать будут. По полученному ж мною от В. С-тва письму Е. В-ству доложить время еще не улучшил, а когда можно будет — доложу. Но дабы затем о приезде девиц к 28-му числу сего месяца остановки не последовало, не изволите ли сами во отправлении способы изыскать“. О чем донеся с глубочайшим почтением и проч. маия 24-го дня 1764 г. Мы не имеем ответа графа на это письмо к нему Бецкого, послан 24 мая, но не думаем, чтобы он остался доволен ответом последнего. Его могло оскорбить некоторое невнимание к нему сподвижника императрицы и к его заботам по отправке девиц, хотя и неподходящих по Уставу, в Петербург. Из ответа Вецкого видно, что он, видя неподходящие лета большинства Московских девиц, не сделал и доклада государыне о выдаче им прогонных денег. Между тем императрица, заинтересованная московскими кандидатками, удивлялась, что, слишком два месяца спустя после доклада о них 10 мая, не имеет о них никакого известия. Это вероятно дошло до сведения графа и вызвало следующий ответ на письмо к нему Бецкого от 8-го июля, — к сожалению также не сохранившееся. „Государь мой. Иван Иванович! Почтенное письмо В. Пр-ства от 8-го сего месяца, мною сей день полученное, привело меня в великое оскорбление о том, что Е. и. В-ство, всемилостивейшая Государыня, удивляться изволит, что о благородных девицах никакого известия от меня не имеет, — а В. Пр-ство, исполняя притом высочайшее Е. и. В-ства повеление уведомить не оставили, что кроме тех, о которых вам прежде сообщал, никакая в настоящие по уставу о благ. девицах лета не явилась, в противном же случае, в то ж самое время, в силу [326] высочайше данного мне повеления, желающие в Петербург были бы отправлены. Сей случай неоспоримым образом к сожалению нашему дает нам знать, что еще в нравах нашего дворянства осталась прежних времен суровость, которая не допускает их воспользоваться беспримерною Е. и. В-ства матернею щедротою. Впрочем и пр. июля 15 окт. 1764 г. Бецкий отвечал Салтыкову: Мил. Г-р мой, граф Петр Семенович! „Письмо В. С-тва от 15 сего месяца с почтением получил и на оное имею честь мнение мое донести, дабы из явившихся благород. девиц, о которых в письме В. С-тва от 10 маия объявлено было, выбрав прислать в положенный по уставу лета. — При сем прилагаю отданное мне от Е. и. В-ства письмо, поданное в Риге от Алексея Шишкина о его дочерях, из которых Варвару и прочих, буде являться в нынешнем году, по освидетельствовании, на основании устава, покорно прошу отправить в Петербург. Впрочем и проч. Иван Бецкой. 26 июля, 1764 г. (Переписка хранится при бумагах И. И. Бецкого, в архиве Смольного Института за №№ 3, 4; 8, 9 и 10. Черновые письма писаны Бецким собственноручно. Недостает только письма его к графу-Салтыкову от 8-го июля 1764 года, равно как и ответного письма графа на письмо к нему Бецкого, от 24-го мая.). Неизвестно, были ли приняты девицы из Москвы, имевшие и законный лета — полковника Тимашева дочь 5-ти лет и прапорщика Синявина — 6-ти. Вероятно доставлены не были, — потому что в списках первого приема этих фамилий — нет. — Упоминаемые в последнем письме Бецкого дети Шишкина были в Москве у своего деда и Варваре было 5 лет, — но также не была доставлена. — Во всяком случае во всем этом деле нельзя не отдать справедливости графу Салтыкову, как первому из губернских администраторов, оказавшему свое сочувствие и содействие к открываемому Императрицею первому женскому учебному заведению, и еще ранее доказавшему свое усердие при устройстве в Москве Воспитательного Дома. Так как открытие монастыря и заведения, по указу 5-го мая, назначено было 28-го июня, в день восшествия на престол Императрицы, — то к этому дню сделаны были и все необходимые приготовления в монастырском здании. И. И. Бецкий еще 7-го мая сделал предложение конторе строения монастыря, чтобы к 28-му июня „как монастырь ко [327] освящению, так надобные для пребывания г-жи начальницы и правительницы, девицам и другим, определенным по уставу, людям, покои и прочее, в исправность привесть и во всех местах чистоту иметь, дабы ни в чем остановки и препятствия быть не могло“ (Дело Бецкого, — в архиве Общ. бл. девиц, 2.). Но назначенное в этот день торжество не могло состояться. Препятствием к тому послужил отъезд Императрицы 20-го июня в Лифляндию, для свидания в Риге с королем польским Станиславом Понятовским (XVIII век, исторический сборник. Переписка Императрицы Екатерины с Н. И. Паниным, по делу Мировича). — Государыня возвратилась в Петербурга 23-го июля, и днем открытия назначено было 4-е августа. К этому дню должны были собраться, как юные питомицы для заведения, так и те обитательницы монастырского здания, пребывание которых в нем и дает ему собственно название монастыря. IV. Желание Императрицы в здании Смольного монастыря устроить небольшую иноческую женскую обитель. — Записка митрополита Димитрия Сеченова св. Синоду о выбора монахинь. — Протокол Синода о вызове монахинь из монастырей московских: Новодевичьего и Вознесенского и из Смоленска, из монастыря Вознесенского. — Совместное доношение св. Синоду митрополитов: Тимофея московского и Амвросия Крутицкого о выбранных монахинях из московских монастырей. — Список монахинь. — Доношение св. Синоду Парфения, епископа Смоленского о выбранных монахинях и их список. — Отправка монахинь в Петербург. — Доклад комиссии о церковных имениях о штате для Воскресенского Новодевичьего монастыря и штат оного. — Прибытие монахинь в Петербурга к 28-му июня. Устроивая первое женское учебно-воспитательное заведение в России в том здании, которое его высокою основательницею собственно предназначалось для женской иноческой обители, — Императрица Екатерина, в признательном воспоминании о своей Тетке, к памяти которой всегда питала благоговейное уважение и любовь, желала и за основанным ею зданием и при новом его назначении, сохранить прежнее, устроив в нем женскую иноческую обитель, хотя далеко уже не в тех размерах, в каких она предполагалась ее августейшею предшественницею (Из письма Императрицы к Вольтеру от 30 января 1772 г. видно, что число монахинь — в Смольном монастыре Императрицею Елисаветою Петровною предполагалось в 300 чел. „Вы знаете, пишет Императрица Вольтеру, — что 500 девиц воспитываются в том монастыре, который предназначался для пребывания 300-т невест Христовых“. Бумаги Имп. Екатерины П, хранящиеся в Госуд. Архиве Министерства Иностр. Дел. Собр. и изд. академиком Як. Гротом. — Том III. 1762 — 1774). С этого целию ею дано было [328] повеление митрополиту Новгородскому Димитрию Сеченову, озаботиться выбором игуменьи и монахинь для вновь устрояемого монастыря. Исполняя повеление Императрицы, преосвященный, 28 апреля 1764 года, вошел запискою в Синод, след. содержания: „Ее Ими. В-ство, в будущее празднество высочайшего своего восшествия на всероссийский престол, т. е. июня 28 дня, намерение восприять соизволила — в С.-Петербургский Воскресенский Девичий монастырь ввести игуменью и от двенадцати, до шестнадцати стариц, — а притом (приписано: за первый случай) шестьдесят малолетних девиц, дворянских дочерей, для воспитания в том же монастыре“. (Приписано: которых после до двухсот будет). „Высочайшее Ее И. В-ства повеление состоит в том, — чтобы игуменья была честного и доброго жития, так как и все старицы, из которых звание некоторым определяется обыкновенных старческих властей, а некоторые во время службы Божией петь должны на крылосах и притом за больными дворянскими дочерьми, которые в монастыре будут воспитываться, — ходить. Надобно при том же, чтобы помянутые старицы были, — ежели можно, из дворянок, и жития и обхождения благородного и опрятного, которых Ее Имп. В-ство повелевает искать прежде из Смолянок (Т. е. из урожденок Смоленской губернии, или быть может, из монастырей Смоленской эпархии Синод, архива дело об определении в С.-Петербургский Воскресенский монастырь, именуемый Смольный, монахинь и о штате сего монастыря. 1764 г. № 49-й. В записке, внесенной Преосвящ. Димитрием в Синод, указанные приписки сделаны постороннею рукою и нет подписи Преосвященного). (Приписана: Кропотова и Козловская в Новодевичьем Московском монастыре, или в Вознесенском“). Св. Синод, выслушав записку преосвященного Димитрия, протоколом от того же апреля 28 дня 1764 года определил: 1. Преосвященным митрополитам: Тимофею Московскому и Амвросию Крутицкому послать указы, чтобы они, „обще состоящих в Московских: Новодевичьем и Вознесенском монастырях игумений и монахинь — персонально пересмотрели и чрез кого пристойно наидостовернейше разведали, — кто из них какового жития и состояния, из каких [329] чинов и каких лет и есть ли между ними такие именно, которые по означенному Б. И. В-ства Высочайшему благоволению ко вмещению в Воскресенский монастырь достойными и для пения способными быть могли. А как небезьизвестно, что между монахинями в тех монастырях находятся из дворянок, по фамилии, одна Кропотова, а другая Козловская, того ради и об оных против вышеписанного ж разведав, обстоятельно ж св. Синоду представили“. Во 2-х, такой же указ послать преосвященному Смоленскому Парфению, чтобы он „учинил самое вероятнейшее разведывание о состоящих монахинях в Смоленске и с достовернейшим описанием их состояния и годности представил бы св. Синоду, в полном обстоятельстве, как наискорее возможно“, дабы к назначенному сроку можно было бы отправить монахинь из Москвы и из Смоленска. В 3-х, указы преосвященным и записку митрополита Димитрия отправить с нарочным канцелярским служителем св. Синода, которому как можно скорее ехать сначала в Москву, а потом в Смоленск. Нарочному дать две готовые подводы и прогонные деньги и по приезде в Москву и Смоленск употреблять всевозможное старание, чтобы сведения о монахинях были представлены в св. Синод в самом непродолжительном времени, — а по отправлены сведений ожидать ему из св. Синода указа в Смоленске. Подлинный подписали 28 апреля 1764 г. Димитрий, митрополит Новгородский, Гавриил, архиепископ С.-Петербургский, Афанасий, епископ Ростовский, Лаврентий, архимандрит Троицко-Сергиевой лавры, Кириллобелозерский архимандрит Симон. За монахинями с указами к преосвященным от 29-го апреля быль отправлен синодальный регистратор Николай Чернявский, при чем этому чиновнику была дана инструкция: „будучи в пути, обидь никому не чинить, также ото лживых и тебе точно неизвестных дел воздерживаться и по дорогам тем жителей в беспокойство приводить — не дерзать. Ежели что в государственных делах подлежать будет тайности, оного в партикулярных письмах никому не писать, а поступать в том, как имянный — блаженные и вечно достойные памяти государя Императора Петра Великого — 1724 г. генваря 13-го дня, указ повелевает“. Чернявский ехал быстро и 4-го мая был уже в Москве. Преосвященные Московский и Крутицкий, получив указы, 10-го числа того же месяца, отправили в Синод совместное [330] доношение и обстоятельный список избранных для Воскресенского монастыря монахинь, что и было получено Синодом 16-го числа. „И по силе оных указов, писали преосвященные, „в предписанных Новодевичьего и Вознесенского монастырях о имеющихся игуменьях и монахинях рассматривано и чрез кого надлежательно наидостовернейше разведывано было; почему оных Новодевичьего и Вознесенского монастырей игуменьи, как небезызвестно имеются, — первая, по не молодым ее летами в слабости здоровья, вторая имеет от рождения себе более шестидесяти лета. — А из имеющихся в тех монастырях монахинь ко вмещению в Воскресенский Девичий монастырь достойными быть оказались, а именно: из дворян, — показанная в указе, — Новодевичьего монастыря монахиня Елпидифора Кропотова, Евгения Яцынина, Маргарита Дурова. Из купечества: Максимилия Прохорова, Анатолия Петровна. — Из малороссиянок: Дорофея Петрова. Приложен список монахинь и Вознесенского монастыря (Московского): из дворян Тыртовых — соборная монахиня Анатолия, из дворян Ржевских — крылосная монахиня Иония. Из приказных: соборная ж и главная уставщица Епафродита Милюкова. — Всего из московских монастырей — девять человек. Затем следует ведомость, в которой за подписью преосвященных, — показаны звание, лета, грамотность и послушание: Новодевичьего монастыря: 1) Елпидифора Ивановна, дочь Кропотова, великороссиянка, бригадирская дочь, сорока лет, грамоте умеет, — соборная (Соборными монахинями называются те, которые вместе с игуменьею, наместницею и казначеею заседают в совете по делам монастырским. Из них и составляется совет, — духовный собор). 2) Наместница Евгения Михайлова дочь Яцынина, из Смоленского шляхетства, пятидесяти двух лет, — грамоте умеет. 3) Маргарита Александрова, дочь Дурова, великороссиянка, из дворян, сорока одного года, — гробовая (Гробовою — называется монахиня, находящаяся во время богослужения при мощах и наблюдающая за чистотою раки), грамоте умеет. 4) Анатолия Петрова дочь, великороссийского купечества, тридцати лет, — прядение и шитье четок, грамоте умеет. 5) Максимилия Прохорова дочь, великороссийского купечества, тридцати лет, шьет четки, грамоте умеет. 6) Дорофея Петрова дочь, малороссиянка, двадцати лет, грамоте умеет, прядение. [331] Об означенных всех монахинях, в доношении Новодевичьего монастыря игуменьи с сестрами объявлено, что они жития и состояния — добропорядочного. Такая же ведомость представлена и от Вознесенского московского монастыря. Из Дворянства: 1) соборная монахиня Анатолия Ильина Тыртова, из девиц, — дочь Нарвского пехотного полка поручика Ильи Семенова Тыртова, жития и состояния достойного, грамоте и шить золотом умеющая, и обхождения благородного и опрятного. Тридцати четырех лет. 2) Крылосная Иония Ивановна, из дворян Ржевских, из девиц, дочь прежних служеб жильца, Ивана Ржевского, жития и состояния доброго, грамоте, петь и читать умеющая. Сорока восьми лет. 3) Соборная, над крылосными главная уставщица, хотя не из дворян, но достоинством сих преимущественная, Епафродита Милюкова, из девиц, дочь Нижнего Новгорода подъячего, Ивана Милюкова, жития и состояния достойного и обхождения благородного и опрятного. Грамоте, писать, читать и петь знающая, и устав чтения и пения исправлять и над другими крылосными смотреть — способная. Тридцати восьми лет. Доношение преосвященного Смоленского Парфения от 11 мая, — было получено синодом 17-го. „В здешнем Смоленском Вознесенском монастыре, доносил преосвященный, „всех монахинь числом 45-ть, из коих, по особо персональному моему усмотрению и достовернейшему разведанию, нашлось ко вмещению в Воскресенский монастырь способных только пять монахинь, ибо почти большая часть между оными старых, лет от 60, 90 и более да и больных много, которые сами себе от других помощи требуют, — а прочие суть мало годные и природою разных чинов, а не из шляхетства, — почему и быть в таком знатном монастыре — не способны. Кто же те выбранные и каких лет и чему обучены, — о том реэстр. И оные все жития и состояния суть честного и природою из Смоленского и заграничного польского шляхетства и великороссийского дворянства". Далее преосвященный извещал, что настоящее представление в Петербург он отправляет с нарочным своей консистории чиновником Шишковским, — а по почте чрез Москву, послать опасался, „для того, что оная медлительно ходит и чтоб не последовало остановки“. В заключение преосвященный присовокупляет — „какое благоразсмотрение последует, всех ли тех выбранных, или же некоторых монахинь, и каких именно и на [332] каком коште отправить, — о том прошу Вашего Святейшества указа": 1) Аркадия Рарогова, наместница, из Смоленстого шляхетства, пятидесяти двух лет, — рукоделье прядильное и вязание чулок. 2) Памфилия Свихова, ризничая, из зарубежного польского шляхетства, пятидесяти лет, вязание чулок. 3) Дометиана Стунеева, крылошанка, 38 лет из великороссийского дворянства, шитье золотом. Александра Шубинова, крылошанка, тридцати пяти лет, из Смоленского шляхетства, шитье белья. Евмения Шубинова, крылошанка, тридцати лет, из Смоленского шляхетства, шитье белья. Таким образом число монахинь, — избранных для открываемая в столице монастыря, ограничивалось четырнадцатью, из коих девять были из монастырей Московских — Новодевичьего и Вознесенского и пять из монастыря Смоленского Вознесенского. 2-го июня 1764 г. в собрании св. Синода, Димитрий, митрополит Новгородский, словесно объявил о соизволении Императрицы на отправку в Петербург означенных монахинь и об отпуске им из коллегии экономии прогонных денег — каждой монахине на две лошади, а Елпидифоре Кропотовой, на четыре, и на содержание в пути каждой монахине по десяти рублей, а Кропотовой — пятнадцать. Синодальному регистратору Чернявскому предписывалось доставить монахинь Смоленских, вместе с Московскими и к отправке тех и других из Москвы ,,возыметь иаиприлежное старание“. 14-го июня 1764 г. от учрежденной о церковных имениях комиссии состоялся всеподданнейший доклад Императрице о штате служащих при Воскресенском Hoвoдевичьeм монастыре. — В докладе было сказано: „по высочайшему Вашего Ими. В-ства повелению С.-Петербургскому Воскресенскому Девичьему монастырю, для игуменьи, монахинь и прочих чинов, комиссиею штат учинен, в котором для знатности города и того монастыря, также и для дороговизны, денежные оклады против прочих штатных 1-го класса монастырей — с отличностию положены и одной для высочайшей В. Ими. В-ства апробации подносится при сем, с таковым всеподданнейшим представлением, что не соизволите ль В. Ими. В-ство повелеть, положенную сумму, по тому штату, в тот монастырь, отпускать из доходов коллегии экономии, так как и на прочие монастыри по штатам сумму из тех же доходов отпускать велено. Более же все оное комиссия [333] передает в высочайшее В. Ими. В-ства благоволение. В. Имп. В-ства всеподданнейшие раби: Димитрий, митрополит Новгородский, Гавриил, архиепископ С.-Петербургский, Василий Суворов, князь Сергий Гагарин, Григорий Теплов, Иван Меллисино, Тимофей Текутьев. Обер-секретарь Михайло Остолопов. На подлинном собственною Е. Ими. В-ства рукою подписано: „Быть по сему. А сумму отпускать из Собственной Нашей Вотчинной Канцелярии. Июня 14-го дня .1764 года“. При докладе приложен и штат монастыря. В нем положено: Игуменья — 1-на. Ей содержания 300 руб., да ей же за хлеб и за протчую всякую собственно для ее принадлежащую провизию, а притом и на фураж лошадям — 300 руб. Казначея 1-на. Ей 300 руб. А наместницы для того не полагается, что во всех монастырях оных не положено. Монахинь — 12-ть, им каждой по 100 руб. При оном монастыре духовнику для монахинь быть из иеромонахов Александро-Невского монастыря, для чего и жалованья ему не полагается. Священников — 5-ть, из них одному, который вместо протопопа быть имеет: 200 руб. А прочим четырем по 150. Диаконов 5-ть. Из них первому — 120 руб., а прочим четырем по 100 руб. Из них же, кто будет трудиться в обучении катехизиса, прибавляется сверх жалованья — 100 руб. Дьячков — 5-ть, каждому по 60 руб. Просфирня — 1-на, ей — 24 руб. На просфоры и на церковный потреби. — 200 руб. Итого — 1.944 р. Подъячий — 1-н, ему — 60 руб. Служителей для всяких потребных в монастыре услуг, — в том числе и звонарей — 12-ть, каждому по 24 руб. Для услужения иметь наемных женщин, которых поручить в распоряжение игуменьи. Их 20-ть, по 18 руб. Итого 360 руб. Всего на оный монастырь имеет быть — 4.752 руб. На подлинном „Быть по сему“. Св. Синод, получив 16-го июня от комиссии о церковных имениях высочайше утвержденные доклад и штат нового монастыря, указом от 18-го июня предписывал архиепископу С.-Петербургскому Гавриилу „учинить надлежащее распоряжение, в немедленном времени, дабы означенный во оной Воскресенский монастырь монахини, по приезде своем в Петербург, по принятии от кого надлежит в том монастыре, пристойных для жительства им покоев, без всякой остановки в том монастыре водворены быть могли“. Впрочем мы видели, что И. И. Бецкий, как главный распорядитель в деле открытия монастыря и заведения, еще ранее, [334] 7-го мая, дал надлежащие инструкции в этом случай Конторе строения Воскресенского Новодевичьего монастыря. Между тем Московская Синодальная Контора, в репорте своем св. синоду от 19-го июня, полученном 23 июня, доносила, что выехавший из Москвы в Смоленск, за монахинями, чиновник Чернявский, как он, так и последние „и по сие время в Москву не прибыли и никакого известия оттуда (из Смоленска) о них нет; — а понеже до 28 июня осталось только нет дней и дабы за промедлением оных Смоленские и Московская монахини в пути до С.-Петербурга промедлить не могли, и ко оному числу заблаговременно прибыли, — того ради, сего 16-го июня, то она положила: обретающихся в Московских двух монастырях монахинь отправить в С.-Петербург, не ожидая из Смоленска особо“. Затем Контора извещала, что „монахини в путь сего 14 июня действительно выступили и для препровождения их в пути и требования подвод, — послан при них Конторы св. Синода солдат Семен Волков“. Что было причиною задержки в пути монахинь из Смоленска, — из дел не видно, но — из доношения преосвященного Смоленского св. Синоду от 12-го июня, полученного 30 числа того же месяца, оказывается, что они были отправлены в Петербург 12-го числа. Как те, так и другие впрочем прибыли в Петербург к назначенному дню, не зная об отмене торжества. — Московские монахини — 25 июня, а Смоленские 27-го и вступили в монастырское здание. V. Торжество освящения первого монастырского храма и открытие монастыря и заведения. Назначение для последнего четырех попечителей и первый прием воспитанниц. Первое посещение девиц Императрицею. Число воспитанниц к концу 1764 года. Открытие в феврале месяце 1765 года при Смольном Монастыре Мещанского Училища. Цель его учреждения и прием воспитанниц. Разделение воспитанниц обоих заведений на четыре возраста и первоначальная программа их обучения. Дополнения к этой программе. Учебно-воспитательный персонал при заведениях и его обязанности по уставу. Правила воспитания, изложенные в уставе для девиц вообще и в особенности для четвертого возраста. Сен-Сирский институт во Франции и различие в правилах воспитания девиц Смольного и Сен-Сира; живущие вне монастырского здания и надзор за сохранением в монастыре спокойствия и порядка. 4-го августа 1764 года совершилось освящение первого монастырского храма, во имя св. великомученицы Екатерины, а вместе с ним открытие монастыря и основанного при нем [335] заведения для девице Современник и очевидец этого события так описывает порядок торжества. К 9-ти часам утра, все знатные обоего пола особы, генералитет, иностранные послы и министры прибыли в монастырь и собрались в покоях начальницы заведения княжны Анны Сергеевны Долгорукой и затем следовали в церковь, освящение которой совершал, вместе с членами св. Синода и прочим духовенством, митрополит Новгородский Димитрий Сеченов. Во время литургии, назначенная императрицею настоятельницею нового монастыря, Московская монахиня Елпидифора Кропотова, была произведена во игуменьи. В конце литургии, Кирилло-белозерский архимандрит Симон говорил слово, „сходственное, к случаю освящения храма и о пользе воспитания юношества, с неоспоримыми доказательствами истинных похвал мудрой и человеколюбивой того Основательницы“. По окончании богослужения, из орудий, поставленных на берегу Невы, за монастырскою оградой, произведен был 101 пушечный выстрел и все приглашенные отправились осматривать здание монастыря и приготовленное в нем помещение для девиц: „При этом, замечаете очевидец, „природные все единогласно милосердному и человеколюбивому учреждению монархине своей с восторгом благодарение изъявляли, а чужестранцы, как примечено, не льстивыми похвалами соответствовали". Во время обеденного стола, за которым присутствовало 120 персон, было пито, при пушечной пальбе, здоровье Высокой Основательницы заведения и затем последовал разъезд. Толпы народа наполняли монастырскую площадь и множество любопытных теснилось в обширных коридорах монастырского здания“ и на лицах тех гуляющих людей, заключает очевидец свое описание, „знаки сердечного удовольствия, не лестно изображенные представлялись“ (Прибавление к 70-му С.-Петерб. Ведомостей 1764 г. Вторник, 31-го августа. Освященная 4-го августа 1764 года первая монастырская церковь с 1809-го принадлежит помещающемуся в здании монастыря Вдовьему Дому. По своей внутренней отделке, храм этот представляет единственное, сохранившееся во всех своих частях и подробностях, вполне заключенное произведение графа Растрелли. Здесь все выполнено по чертежам и рисункам знаменитого зодчего. В размещении образов иконостаса и в их содержании нельзя также не заметить личного усмотрения и распоряжения Императрицы Екатерины. Все иконы второго яруса, в форме медальонов, по своему содержанию, заключают в себе воспоминания о важнейших событиях в жизни основательницы монастыря императрицы Елисаветы Петровны и ее преемницы в окончательном устройстве монастырского здания, Императрицы Екатерины и близких к ней особ царствующего дома. Так над местным образом Спасителя помещен св. мученик Севастиан, день рождения императрицы Елисаветы Петровны, декабря 18-го 1709 года, а над иконою Божией матери св. Климент, Папа Римский и св. Петр Александрийский, в день памяти которых 25 ноября 1741 года совершилось ее восшествие на престол. Над ними помещен св. евангелист Марк, в день памяти которого 25 апреля 1742 г. она была помазана на царство. На левой стороне иконостаса помещен образ Рождества Предтечи, а в нем св. Захария и Елисавета, как день ее тезоименитства — сентября 5-го, а над левыми, северными, вратами алтаря — Рождество Христово, день ее кончины, декабря 25 1761-го года. На правой стороне иконостаса, над храмовым образом великомуч. Екатерины, изображены: священномуч. Яннуарий, — день рождения императрицы Екатерины 21-го апреля 1729 г. и св. Екатерина, день ее тезоименитства ноября 24-го. На левой стороне иконостаса, над образом Рождества Предтечи: священномуч. Харлампий и св. Евстафий, первый день рождения имя. Петра III, февраля 10-го 1728 г., а второй наследника престола, вел. кн. Павла Петровича, сентября 20 1754 г. Надь ними: св. ап. Петр и Павел, как день их тезоименитства июня 29. До реставрации храма, произведенной в 1859 году, все его лепные украшения были вызолочены по синему фону. Купол был закрыть и в нем постановлен механизм больших башенных часов, с колоколами, часовым и получасовым. После реставрации 1859 г. по открытии купола, механизм часов быль снять и оставлены одни только циферблаты. Позолота лепной работы окрашена колером. Упразднено царское место (устроенное у юго-западного угла храма,), на котором часто присутствовали при богослужении императрицы: Екатерина и Мария Феодоровна и снять балдахин над престолом, стоявший над гробом последней при погребении ее в Петропавловском соборе). [336] Так как по уставу Воспитательного Общества благородных девиц, в совете заведения положено было присутствовать четырем попечителями „из гг. сенаторов, или других именитых особ, которые должность свою отправляют из одной чести и любви к ближнему, заседая в собрании, как для совета, и свидетельства дворянства благородных девиц, так и для экономии, то Императрицею были назначены попечителями: граф Петр Панин, И. И. Бецкий, князь Петр Трубецкой и Сергий Козьмин. Вместе с начальницею они и составляли совет заведения. 7-го августа происходило их первое заседание, при чем был произведен и первый прием воспитанниц. Хотя число вакансий для приема в первый возраст, или класс, было определено в 50 девиц, но доставлено было только 11, которые и были все приняты. Это были [337] почти исключительно дочери лиц, живших в столице и служивших в гвардии и при дворе. Провинции и губернии не прислали ни одной кандидатки. Три месяца спустя, 23 ноября того же года, Императрица в первый раз познакомилась с воспитанницами, прибыв в монастырь утром в 10 часов, в сопровождении многих придворных особ. Встреченная начальницею, правительницею и попечителями, она следовала в комнаты первой, где собраны были воспитанницы вместе с своими учительницами. Так как это был канун дня тезоименитства императрицы, то дети здесь принесли ей „всеподданнейшее поздравление, яко матери своей и государыне“, а одна из воспитанниц, графиня Мария фон-Вальстейн, 5 лет, „говорила Ее Величеству на французском языке краткую речь, сколько лет и состояние ее дозволили“. Государыня, выразив свое благоволение учащим и учащимся, следовала в церковь, где была встречена Гавриилом, архиепископом С.-Петербургским и слушала божественную литургии и молебствие. По окончании богослужения, возвратись снова в покои начальницы, она принимала поздравление от монахинь, при чем игуменья и казначея были допущены ею к руке. Здесь были представлены Императрице образцы работ и рукоделий воспитанниц, „сколько по краткости сего воспитания от них ожидать было можно и которые однакож довольно приобрели высочайшую ее Имп. В-ства аппробацию и удовольствие“. Побыв несколько времени при обеденном столе девиц, государыня, милостиво простившись со всем обществом, выехала из монастыря в первом часу. Это было ее первое знакомство с заведением, воспитанниц которого, впоследствии, она всех знала по фамилиям и именам (С.-Петербургские Ведомости 1764 года. № 95-й. Ноябрь 26 ч.). Доставка детей в заведение шла медленно и в последние месяцы 1764: года было принято только 7 девице так что к концу этого года, всех воспитанниц состояло 18, а общее число живущих в монастырском здании, считая служащих учащих и монахинь — не превышало 200 человек. Но общество русское по немногу уже начинало знакомиться с устройством и порядками первого женского воспитательного заведения и в начале 1765 года было доставлено в него 28 девиц; так что к марту месяцу, этого года, число воспитанниц уже приближалось к цифре полного комплекта для [338] первого приема, положенной в уставе. Их было уже 46 человек. Но заботы Императрицы о женском образовании в России не были направлены исключительно на одно только привелегированное сословие — дворянское. Ее желание было привлечь к этому важному делу все общественный сословия, чтобы плодами воспитания и образования могли воспользоваться дети всех званий и состояний. Неутомимый ее сподвижник и сотрудник в деле воспитания юношества, И. И. Бецкий, будучи президентом Академии Художеств, не задолго до открытая Восп. Общества благородн. девиц, устроил при Академии мужское училище для детей разных званий, — известное под именем училища мещанских мальчиков. Такое же училище, по мысли императрицы и по плану Вецкого, предположено было открыть и при Обществе благородных девиц, для девочек всех сословий, под именем Училища мещанских девушек. „Для пользы общества“, писал он, в проектированном им уставе нового женского заведения, „не меньше требуется, чтобы всякого чина и женской пол воспитан был в добронравии и в приличных состоянию его знаниях и рукоделиях“. 81-го января 1765 года устав Мещанского училища был утвержден Императрицею. Училище, помещаясь в здании Смольного монастыря, должно было состоять под управлением начальницы и совета Воспитательная Общества благородных девиц, которым в уставе предписывалось „заимствуя из утвержденных по сие время и в народ выданных учреждений, снабдить сие училище равномерными распорядками, дабы благоучрежденным воспитанием обоего пола юношества произвесть новое порождение, от которого бы прямые правила воспитания непрерывным порядком в потомство переходить могли, в сходствие высочайшая намерения Ее Импер. В-ства“. Число воспитывающихся в Мещанском училище определено было в 240 человек и правила приема в него были те же, как и в Воспит. Обществе бл. девиц. Для первого приема открыто было 60 вакансий и 15 февраля, спустя две недели после утверждения устава, в училище было доставлено требуемое число воспитанниц. Люди простые и знающие нужду сочувственнее отнеслись к благому учреждение Императрицы и охотнее вверяли ему воспитание своих детей, нежели сословия привелегированные. Большинство принятых детей — были дочери нижних чинов полков гвардии, затем [339] следовали дети служителей придворного ведомства, разночинцев, ремесленников, купеческого сословия, наконец были 4-е и податного состояния, с вечным, как сказано в списке воспитанниц, от него увольнением. — На содержание обоих заведений ассигновано было 2.500.000 руб. Воспитанницы, как Общества бл. девиц, так и Мещанского училища по уставу разделялись на четыре возраста: первый от 6 — до 9 лет, вторый от 9 — до 12-ти, третий от 12 — до 15 и четвертый от 15 — до 18 лет. Таким образом каждая воспитанница, вступая в заведение не старше 6-ти лет, обязана была пробыть в нем не менее 12-ти. Каждому возрасту присвоены были и платья особого цвета: для первого коричневого, или кофейного, для второго — голубого, для третьего — серого и для четвертого — белого цвета. Предметами обучения в Воспит. Обществе бд. девиц были: в первом возрасте — закон Божий, языки — русский и иностранные (Из иностранных языков положено было обучать французскому, немецкому и итальянскому. Но в таком раннем возрасте вероятно обучали которому-нибудь одному), арифметика, рисование, музыка, танцование и рукоделие. Во втором возрасте к тем же предметам прибавлялись еще история и география; кроме того воспитанниц этого возраста начинали знакомить с некоторою частию экономии или домашнего хозяйства. В третьем возрасте продолжалось изучение тех же предметов, но введено было — преподавание наук словесных, под которым разумелось чтение книг исторического и нравоучительного содержания. Воспитанниц кроме того знакомили с некоторыми правилами архитектуры и геральдики, а из искусств обучали еще скульптуре и мастерству токарному. С домашним хозяйством воспитанницы этого возраста знакомились уже на практике. Курс четвертого, последнего, возраста состоял в общем повторении всего пройденного, а домашняя экономия изучалась здесь уже каждою воспитанницею во всех подробностях. Кроме очередного присутствовали на кухне, воспитанницы должны были сами выбирать для стола провизию и припасы, — вести им счеты и представлять их начальнице, производить по ним поставщикам уплату и наблюдать в хозяйстве чистоту и опрятность. Можно с достоверностию предположить, что такая постановка дела в действительности знакомила девиц с правилами домашней экономии и приучала их к хозяйству. Воспитанницы этого возраста назначались также по [340] очереди для преподавания в младший класс. Цель этого постановления была та, чтобы с одной стороны облегчить труды учительниц, — а с другой, имелось в виду, что воспитанницы, приобрев еще — в заведении некоторую практику — в преподавании, „навыкнут заблаговременно, как им, будучи матерями, обучать детей своих и в собственном своем воспитании найдут себе великое вспоможение, в каком бы состоянии им жить ни случилось". Предметы преподавания в Мещанском училище были те же. Введение в программу образования мещанских девушек иностранных языков, музыки, пения и танцования могло казаться для того времени странным и даже не соответствующим самой дели учреждения училища, „дабы всякого чина и женской пол был воспитан в приличных состоянию его знаниях и рукоделиях". Но любовь Государыни, в деле воспитания, обнимала собою без сословного различия всех ее подданных. Ее желание было в этом отношении быть щедрою ко всем без изъятия. Но это введение в программу Мещанского училища иностранных языков и изящных искусств имело еще целию приготовить способных воспитанниц училища к занятию должностей учительниц в обоих заведениях. Для девиц Воспитательного Общества, как дочерей дворян, считалось неудобным и даже унизительным, во мнении тогдашнего общества, принимать на себя скромное служебное звание наставницы и воспитательницы. Но это звание и служебное положение, которое могли занять, по окончании курса, при заведениях, воспитанницы Мещанского училища, весьма могло льстить самолюбию как их самих, так и в особенности их родителей и родственников. Наконец, такая программа, доставляя детям, разных званий и состояний, такие познания и сведения, которые считались в то время роскошью и были доступны только для высших классов общества, могла служить важным средством для привлечения детей в заведение. Впрочем уставом не была упущена из виду и главная цель его учреждения. Так в нем обращено было особенное внимание на усовершенствование воспитанниц в различного рода рукоделиях, — в шитье, вязанье и вышиванье. В нем предписывается также, чтобы они действительно выполняли все доступный их силам работы по домашнему хозяйству, — умели бы сами стряпать, чистить, мыть и проч. Зная, наконец, недостаточное семейное положение родителей воспитанниц, [341] составитель устава озаботился и о некотором материальном обеспечении девиц по окончании ими курса. При каждом приеме в училище, на каждую воспитанницу ассигновалась особая сумма в 50 руб., которая и полагалась в банк для приращения, и составившейся капиталь, по окончании курса, делился вместе с основною суммою поровну между девицами. К этому же капиталу присоединялась и сумма, вырученная от продажи рукоделий, сработанных ими в продолжение пребывания своего в заведении. Окончившая курс воспитанницы Мещанского училища или выдавались замуж, „за достойных по их состоянию женихов“ или по желанию и способности могли вступать на службу наставницами при Восп. Обществе и училище, „с договором и с заплатою“, как сказано в уставе. Те же, которые пожелали бы еще остаться в училище для приискания занятий, могли оставаться в нем три года, но не в числе классных и пользоваться от заведения помещением, отоплением и освещением, „а для отвращения праздности“, сказано было в уставе, „во всем прочем должны довольствоваться за заплату из прибыли от продажи собственных трудов, которой инако приобресть не могут, как трудолюбием, искусством и вкорененною в них во время юных их лет — добродетелью“. По окончании этих трех лет, они выпускались из училища с аттестатом и денежным вознаграждением. В обоих заведениях преподавание было поручено учительницам и учителям. В первых двух возрастах, разделенных на четыре отделения, полагалось в каждом отделении по одной учительнице, а в остальных двух, разделенных на два, назначено было и по две учительницы для каждого возраста. Считая 12-ть монахинь, обязанных по уставу также обучать грамоте, число преподавательниц простиралось до 24-х. Учителей, или как их называли тогда — мастеров, было семь, не считая священника, двух учителей рисования четырех музыки, и двух танцмейстеров. Таким образом в учебном персонале преобладал элемент женский. Возлагая на учительниц, в особенности в двух младших возрастах, все дело преподавания, устав имел в виду ту цель, что они, как женщины, отличаясь большим терпением, нежели мужчины, — в деле начального обучения юных питомиц, принесут и более пользы. Но для осуществления этой мысли, в тогдашнее время, когда так мало было [342] образованных русских женщин, необходимо было обратиться к помощи иностранок, за немногими исключениями, видящих в своей учебно-воспитательной профессии только средство к жизни и не всегда сознающих важность возлагаемых на них обязанностей первых воспитательниц вверенного их попечению юношества. — Впрочем это участие иностранок в преподавании было полезно в том отношении, что по уставу особенное внимание было обращено на изучение воспитанницами иностранных языков, на которых они должны были — „исправно читать, писать и говорить“. В связи с этим изучением иностранных языков на практике, — устав предписывал преподавательницам „приваживать воспитанниц к правильному читанию и вперять в них охоту к чтению книг, как для собственного их увеселения, так и для происходящей от того пользы“. Для этого рекомендовано было завести избранную библиотеку, чтобы развить в воспитанницах вкус к хорошему чтению, как к одному из главных средств собственного образования. Преподавание других предметов не отличалось обширным объемом. Обучение арифметике ограничивалось только первыми четырьмя правилами, как наиболее необходимыми при ведении домашнего хозяйства. Изучение истории и географии состояло также в сообщении воспитанницам самых элементарных сведений. Относительно же введения в программу архитектуры и геральдики, нужно заметить, что преподавание первой ограничивалось ознакомлением воспитанниц с главнейшими ее правилами и стилями, а также составлением ими несложных чертежей, — что могло служить для них хорошим пособием при обучении рисованию; а знание последней, по тогдашним понятиям, считалось необходимым для всякого благовоспитанного дворянина, — чтобы уметь различать и толковать гербы важнейших в государстве фамилий, и введение ее в круг преподаваемых в Воспит. Обществе предметов, очевидно, было сделано в угождение духу того времени, для которого дороги были всякие знаки внешних отличий. Впрочем, в скором времени, при переходе воспитанниц того же первого приема в третий и четвертый возрасты, эта первоначальная программа получила некоторые дополнения. Так из протоколов испытаний, произведенных воспитанницам этих возрастов в 1776 году, мы видим, что в круге наук словесных, кроме риторики и поэзии, введено [343] было преподавание логики. При изучении истории обращено особенное внимание на новейший ее отдел и на хронологию. Воспитанниц знакомили с мифологиею. Преподавание математики расширено прибавлением алгебры и геометрии. Наконец введено преподавание естественной истории и экспериментальной физики. — Такое расширение круга учебных предметов, в связи с усиленным упражнением воспитанниц в изучении иностранных языков, а также искусств и рукоделий, — заставляет признать получаемое ими образование вполне достаточным для тогдашнего времени. Императрица заботилась не о том, чтобы воспитанницы блестели своими познаниями в обществе, хотя к тому они имели возможность, но ее желание было, чтобы развитие их шло правильно и сообразно с природою и главное внимание ее было обращено на их нравственное воспитание. „Искусство доказало, читаем мы в генеральном учреждении о воспитании юношества в России, что просвещенный науками разум не делает еще доброго и прямого гражданина, но во многих случаях паче во вред бывает если кто от самых нежных юности своей лет воспитан не в добродетелях и твердо оные в сердце его не вкорены. Посему ясно, что корень всему добру и злу — воспитание“. Оба устава, как Воспит. Общества, так и мещанского училища и проникнуты глубоким убеждением в важности и необходимости нравственного воспитания, в его многосторонних и благодетельных последствиях, и те правила и советы, которые начертаны в них для руководства, в столь трудном деле, воспитательному персоналу заведений, служат лучшим выражением педагогических взглядов передовых и мыслящих людей той эпохи. Помещая воспитанниц в закрытом заведении, устав, с самого их вступления в оное, уже освобождал родителей и родственников от всякого о них попечения, не разрешал девицaм отпусков к ним в домы и самое свидание с ними в заведении дозволял только в назначенные для того дни и часы, в присутствии начальницы и воспитательниц. Последние обязаны были безотлучно находиться при девицax и в особенности наблюдать, чтобы они не оставались одни с служанками и не вступали с ними в разговоры. В педагогическом отношении последнее правило было весьма важно и показывало, с какою заботливостью старались огородить воспитанниц от всякого дурного влияния. „Неоспоримо, сказано было в генеральном учреждении, что частое — с людьми [344] без разбору обхождение вне и внутрь заведения — весьма вредительно, а наипаче во время воспитания такого юношества, которое долженствует непрестанно взирать на подаваемые ему примеры и образцы добродетелей“. Служить добрым примером для воспитанниц и должны были все служащие при заведении, начиная с его начальницы. — Утверждаемая в своей должности всегда высочайшею властью, она пользовалась обширным полномочием в своих распоряжениях по заведению и дому. — Устав предписывал ей, прежде всего, „быть любимой и почитаемой всеми“, во всех распоряжениях по заведению и дому поступать с крайним благоразумием и кротостию, „в то же время снисходя чисто сердечно в состоите подчиненных ей людей“, „Строгость и твердость, читаем в устав", суть иногда великие добродетели, — но бывают временем и такие случаи, в коих требуется особливое искусство, чтобы оные согласить с порядком и тишиною во всем училище“. Здесь указывается на необходимость для нее обладать известным педагогическим тактом, без которого немыслимо бывает правильное и стройное ведение всего учебно-воспитательного дела. Сохраняя всегда спокойствие духа „с непринужденною веселостию“, она должна была сообщать такое настроение и всему подчиненному ей обществу, „а особливо молодым девицам, дабы сим способом отвращен был и самой вид всего того, что скукою, грустно или задумчивостию назваться может“. Наконец, заботясь о благосостоянии вверенного ей заведения, — она обязана была следить за правильным расходованием сумм по его содержанию, „чтобы благоразумною экономно сберегаемые от определенной годовой суммы остатки, могли в свое время быть употребляемы в приданое девицам“. Помощница начальницы, носившая в уставе звание правительницы, — разделяла с начальницею труды по управлению заведением и в случае ее отсутствия исправляла ее должность. Правительнице, как поставленной в более близкие и частые отношения к учащим и учащимся, предписывалось в особенности остерегаться, „чтобы отнюдь ни при каком случае не сделать ничего — суровость, досаду или гнев изъявляющего, и в присутствии девиц не сказать чего-либо непристойного, или огорчительного“. — Подчиненные ей надзирательницы, которых полагалось по одной для каждого возраста, исполняли обязанности нынешних классных дам и обязаны были не отлучаться от девиц, „ни во время, учения, ни при отдохновении“. Делаемые ими внушения и [345] замечания не должны были быть суровы и резки, — а тем более „пристрастны“. „Если б, говорит устав, кому случилось, в каком-нибудь деле, придти в раздражение и не одумавшись сердце свое изъявить над молодою девицею (что весьма часто бывает у безразсудных учительниц и учителей), то такой поступок совсем неблагоразумен и крайне от сего остерегаться должно“. При налагаемых на виновных взысканиях, и надзирательницы всегда должны были обращать внимание на „возраст и разум воспитанницы“ и помнить, что „напрасно, или не по важности вины употребляемая строгость обыкновенно бывает поводом к преступлению, совершенно опровергает порядок доброго воспитания и приводить в уныние питомца, коего ожесточившееся тем сердце отвратится от своего воспитателя“. Имея в виду предписание устава, чтобы воспитанницы всегда находились в спокойном и веселом расположении духа, надзирательницы обязаны были — „собственных, или домашних своих огорчений воспитываемым детям отнюдь никогда не показывать, — но всячески оные от них скрывать должно“. Относительно учительниц, которые вместе с тем исполняли и обязанности ближайших к детям воспитательниц, устав предписывал, чтобы воспитанницы видели в них не строгих наставниц, готовых читать им скучные наставления за малейшее нарушение порядка, но особ, любящих своих питомиц и в свою очередь пользующихся у них любовию и уважением. Они должны были всячески стараться, чтобы девицы „не привыкали излишне важничать, — а потом и унылой вид являть“, но были бы скромны, вежливы, ласковы и учтивы, — но, прибавляет устав, „не принужденно“. Последнее показывает, что уменье держать себя и обладать хорошими манерами приобретается не чрез обучение оным, но является само собою, как следствие доброго воспитания и примера. — В деле классного обучения, они не должны были „отягощать незрелый еще разум излишними понятиями“; ибо, продолжаешь устав, „не все могут быть равного сложения, найдутся и скоропонятные и медлительные в понятии“. С последними устав предписывал „не поступать суровым и неприятным образом“. „Старанием, искусством и трудами, сказано было, „не чувствительно достигнуть можно до того, от чего прямо происходит, что та, или другая в науке худо успевает“. Правила прекрасные, к сожалению очень часто упускаемые из виду современною педагогикою. [346] Учительницы наконец в обращении с воспитанницами должны были держать себя доступно и просто, чтобы последние относились к ним с полным доверием и не тяготились их постоянным присутствием. Для этого устав предписывал, „как скоро девиц иностранные языки разуметь и оными говорить начнут, тогда учительницы, по окончании классов, употребляют по нескольку времени с ними на разговоры, дозволяя каждой сказывать и объяснять свои мысли с пристойною вольностию“. Они должны были также „поощрять, чтобы девицы на иностранных языках между собою сколь можно чаще разговаривали“. Этим достигался успешный результата при изучении ими иностранных языков. „Если же, сказано было, в каких науках учительниц не сыщется, — „то определяются учители, или мастера“. Это в особенности относилось к преподаванию истории, географии, архитектуры и геральдики, — а также и к искусствам. — Учителям предписывалось держать себя благопристойно и „поступать с девицами со всякою учтивостью, должной их полу и породе“. Когда им необходимо было прибегать к примерам для пояснения уроков, то они должны были делать „это в пристойных, а отнюдь не в грубых, или подлых изображениях“. Каких-либо особых мер взыскания за нарушение дисциплины мы не встречаем в уставе. В отделе "о воспитании“ мы находим одно только главное средство к исправлению провинившейся воспитанницы, — это публичный выговор, или пристыжение, пред целым — классом, или в присутствии всего Воспитательного Общества, — „дабы стыд одной служил навсегда к воздержанию других от подобных поступков“. Средство весьма сильное само по себе и даже опасное иногда по своим последствиям. Но оно вероятно употреблялось только в крайних случаях. — В уставе оно показано за нарушение благочиния во время богослужения. Особенным вниманием всего Воспитательного общества должны были пользоваться девицы старшего возраста, „поелику в оном, по достижении пятнадцати лет, уже начинают они собирать плоды девятилетних трудов своих, в первых трех возрастах понесенных“. — Они должны были служить примером для воспитанниц прочих возрастов, обязанных относиться к ним почтительно, как к помощницам своих преподавательниц. Само начальство заведения должно было оказывать им предпочтение пред другими. — „Чтобы придать [347] девицам сим, читаем в уставе, — надлежащую и приличную смелость в поведении, — необходимо установить должно в сем обществе, по праздничным, или по воскресным дням — собрания, — для приезжающих из города дам и кавалеров и других почтительных людей, с дозволения г-жи начальницы“. Эти собрания назначались или для концертов или для спектаклей, или же для обыкновенных вечеров с музыкою и танцами. Здесь воспитанницы, пред избранною публикою могли показывать свое искусство в музыке вокальной и инструментальной, а также в исполнении сцен и целых пьес драматического или комического характера, преимущественно иностранных авторов, для чего при заведении предполагалось устройство небольшого театра. — На этих собраниях, воспитанницы старшего возраста должны были хозяйничать, принимать и занимать гостей, „дабы через то навыкнуть могли к непринужденному и учтивому поведению, не испытывали бы застенчивости и в случае о всем могли пристойно и благородно — изъясняться". Императрица, помещая воспитанниц в закрытом заведении, вдали от города и притом в стенах монастыря, устройством увеселительных собраний, желала, насколько возможно было, разнообразнее и привлекательнее обстановить жизнь своих юных питомиц. — Она не желала, чтобы они были совершенно замкнуты от всяких сношений с остальным обществом; напротив, прилагала старание о том, чтобы воспитанницы еще в заведении знакомились с правилами светских приличий, — приобретали бы изящные манеры, не терялись бы в присутствии посторонних и не были бы застенчивы и дики. В этом отношении, основанное при Смольном монастыре, первое женское учебное заведение в России представляло совершенный контраст в сравнении с тогдашним положением своего прототипа, Сен-Сирского Института, основанного во Франции в конце ХVИИ-го столетия и считавшего себе, в описываемое нами время, уже около 80-ти лет существования. Устав этой alma matris всех женских учебных заведений, начертанный опытною рукою его начальницы, г-жи де-Ментенон, послужил образцом и для устава Воспитательного Общества благородных девиц. Правила обоих уставов, в некоторых пунктах, представляют поразительное сходство, даже до мельчайших подробностей. — Оба заведения имели одну и ту же цель: — дать обществу образованных женщин, добровоспитанных жен и матерей. — Но института Сен-Сирский, [348] только в первые годы своего существования, удовлетворял этому назначению, а затем принял чисто монашеское устройство. Основанный в 1686 году Людовиком XIV, близь Версаля, — для воспитания дочерей французского дворянства, — он быль любимым учреждением короля, часто посещавшего заведение для присутствования на спектаклях воспитанниц, — разыгрывавших пред ним трагедии Расина. — Эта близость к институту Версаля, частые посещения короля и его свиты, похвалы и рукоплескания, которые они щедро расточали воспитанницам на институтских спектаклях, наконец, та придворная роскошь и обстановка, — которыми любил окружать основанное им заведение король, — все это, говорить историк Сен-Сира (Lavallеe. Histoire de la maison Royale de St. Cyr. Ch. XVI. 252), наполняло сердца юных девиц тщеславием и гордостию, развивало в них страсть к светским удовольствиям. — Институт впал в крайность — он вообразил, что принадлежит ко двору. — „Стечение высшего общества, говорят в своих мемуарах Сен-Сирские дамы, обращение с самыми остроумными людьми того времени, их похвалы и рукоплескания — сделали наших девиц гордыми, самонадеянными и непослушными. „Сен-Сир теперь в моде, — говорят они и воображают, что на них смотрит весь свет". Виновна в этом была отчасти сама г-жа де-Ментенон, поручившая воспитание девиц монахиням молодым, дурно понимавшим цель учреждения заведения и сама обращавшая более внимания на развитие в девицах светского остроумия и утонченного светского обращения. Заметив свою ошибку, она решилась загладить ее немедленной резкой реформой в воспитании своих девиц (Сущность желаемой реформы г-жа де-Ментеном выразила в след. словах монахиням-воспитательницам: „Учите наших девиц быть воздержанными на чтение и всегда предпочитать ему рукоделие и занятия по хозяйству. — Им несравненно нужнее уменье вести себя в свете по-христиански и — мудро управлять семьей, чем выказывать себя учеными героинями. — Женщины всегда знают только в половину, и обыкновенно самое ничтожное знание делает их гордыми, тщеславными, болтуньями и — отвращает их от всего положительного.“ Lavallеe. Histoire-Ch. XVI. 52). Прежде всего были прекращены публичные спектакли в институте. Девицы играли изредка, исключительно для короля и его семейства. Но со смертию короля и это прекратилось. Институт замкнулся от всяких сношений с обществом и по смерти главной своей [349] руководительницы, г-жи де-Ментенон, скончавшейся в 1719 году, четыре года спустя по кончине короля, остановился неподвижно и как бы замер на уставе и правилах, начертанных при его основании. В продолжение трех четвертей столетия в нем не было сделано никаких перемен, сообразных с духом времени. Институт впал в другую крайность. В описываемое нами время он принял совершенно монашеское устройство. В нем не было других воспитательниц кроме монахинь. — Воспитанницы, по окончании курса, почти все принимали монашество или разъезжались по разным монастырям, и оставались в Сен-Сире в звании учительниц или разъезжались. Только немногия возвращались в свои семьи или выходили замуж. Благодаря непосредственному наблюдению и попечению императрицы, Смольный институт избежал всех этих крайностей. — Хотя он был основан в стенах монашеской обители и сами воспитанницы его известны были в обществе, по месту своего жительства, более под именем монастырем, — он в то же время никогда не был монастырем. — Монашеский персонал не имел в нем того преобладающего влияния, какое мы замечаем в Сен-Сире. — Весьма немногочисленный, он занимал при институте положение служебное и подчиненное. — Обязанности монахинь состояли не столько в обучении малолетних воспитанниц грамоте, сколько в выполнены возлагаемых на них начальством послушаний: участвовать в клиросном чтении и пении при богослужении и в хождении за больными девицами в лазарете. — Тем и ограничивалась при институте вся их деятельность. В одном из своих писем к Вольтеру, от 28-го марта 1772 года, Императрица, делая намек на известный ей образ жизни Сен-Сирских затворниц — прямо высказывает ему свой взгляд на воспитание своих девиц. „Мы далеки, пишет она, от мысли сделать из них монахинь. Напротив, мы воспитываем их так, чтобы они могли украсить собою семейства, в которые вступят. — Мы не хотим их сделать ни жеманными, ни кокетками, но любезными, способными воспитывать своих собственных детей и иметь попечение о своем доме“. В другом письме от 25 июня того же года, напоминая Вольтеру о пьесах, обещанных им для воспитанниц Смольного, императрица пишет ему: — „мой монастырь отнюдь [350] не варварское учреждение, — он поручает себя вашим попечениям“ (Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Госуд. Архиве Министер. Иностр. Дел. Собр. и изд. акад. Я. Гротом Том III. 1762-1774). Порядок жизни воспитанниц, как в Обществе благородных девиц, так и в Мещанском училище, по уставу, был один и тот же. — Они вставали в 6-ть часов утра и время до 8-ми часов употребляли на туалет, молитву и чтение евангелия. В 8-мь часов воспитанницы завтракали, а в 9-ть начинались классы и продолжались до полудня. В 12-ть часов обедали. После обеда до 2-х часов назначен был отдых, а в 2 часа опять начинались классы и продолжались до 5-ти часов. В 5-ть часов назначены были, в известные дни недели, классы музыки, пения и танцования, или же время, от 5-ти до 8-ми часов, употреблялось на отдых и приготовление к следующему дню уроков. Устав предписывал, чтобы девицы, в хорошую погоду, возможно чаще пользовались чистым воздухом и прогулками в саду. Для больных указано было выбрать такое помещение, которое бы „наиболее способствовало облегчению их болезни, — близ сада, иди имеющее положение к какому-либо увеселительному виду“. Для помещения лазарета и был выбран восточный корпус монастырского здания, обращенный к Неве и саду. — Воспитательное Общество благородных девиц занимало южный корпус монастыря, а мещанское училище — северный, — в средине которого находилось обширное зало для публичных собраний. — В северо-восточном углу монастырского здания находилась общая для монахинь и девиц церковь Св. Великомученицы Екатерины, — а в северо-западном, в верхнем этаже — церковь Св. Захарии и Елизаветы, освященная одновременно с устройством мещанского училища. Служащие при монастыре и заведений мужеского пола и их семейства, общее число коих было около 100 человек, равно как и причт монастырский — помещались вне монастыря — на так называемом запасном Смольном дворе. Двор этот существовал еще до открытия монастыря и устроен был для хранения припасов, назначенных для продовольствия Высочайшая двора и его служителей. Состоя в ведомстве собственной Ее Имп. В-ства вотчинной канцелярии, он находился под управлением мундшенка. Здесь же, кроме служащих, [351] помещались лица разных придворных званий, находившаяся в отставке. Для наблюдения за порядком внутри и вне монастырского здания установлен был бдительный надзор. В инструкции швейцарам предписывалось: ворота монастыря всегда держать замкнутыми, чтобы никто не мог ни войти, ни выдти без их ведома. „Во время публичных съездов, сказано было, ниже обер-офицерского чина, или звания, никого отнюдь не пропускать“. Вечером с 1-го марта по 1-е сентября в 10-ть часов, — а в прочие месяцы в 8 1/2 — они обязаны были звонить в колокол, „дабы не принадлежащие к монастырю обоего пола люди выходили, — затем спустя полчаса более никого не впускать и не выпускать, ни под каким видом, какого б звания ни были“, исключая священника и доктора, „да и то, сказано было, по повелению г-жи начальницы“. В конце инструкции швейцарам ставилось на видь, что „так как они носят двора Ее Имп. В-ства ливрею, которая уже показывает их в достоинстве офицера“, — то они должны вести себя так, — чтобы каждый оказывал им „учтивость, приятность, благопристойность, правду и совестные поступки“. „В противном же случае, сказано было, ежели какое насилие, бесчинство или грубость кто окажет, — а по учиненному довольному в том снисхождению и терпению миновать будет не можно, — оного, какого бы звания ни был — велеть караульным задерживать, дабы как монаршей ливрее, так должности и привратникову званию почтение упущено не было“. О всех происходимых иногда „необыкновенных приключениях“ — швейцары обязаны были вести журнал и подавать его для просмотра в заседание Совета (Дела архива Общества бл. девиц. — Инструкция швейцарам составлена Сергеем Козьминым, — членом Совета). Сообщил Е. С. Шумигорский. Текст воспроизведен по изданию: Основание Смольного монастыря. (Ко дню 150-летия со дня открытия Смольного института — 4 августа 1764 г.) // Русская старина, № 7. 1914 |
|