|
«СКАЗКА ПРО ПУГАЧЕВА И ПРО
ВДОВУ ХАРЛОВУ»– ПЕРВОЕ ФОЛЬКЛОРНО-ПОЭТИЧЕСКОЕ
ПРОИЗВЕДЕНИЕ О КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ 1773-1775 гг. ПОД
ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ Е. И. ПУГАЧЕВА
(Автор выражает
признательность Л. Н. Большакову (Оренбург), а
также сотрудникам Института литературы им. Т. Г.
Шевченко АН УССР Н. Г. Жулинскому и И. А. Лучник за
помощь в работе по разысканию и использованию
рукописи)
Крестьянская война 1773-1775 гг. под
предводительством Е. И. Пугачева нашла отражение
в различных исторических исследованиях,
произведениях литературы и искусства, фольклоре.
Однако в XIX в., особенно в первой половине,
объективных исторических работ и
литературно-художественных произведений,
посвященных этому величайшему в истории России
народному движению и самому Пугачеву, имя
которого находилось под запретом, было очень
мало.
В этой связи большой интерес
представляет «Сказка про Пугачева и про вдову
Харлову», рукопись которой была недавно
обнаружена в Отделе рукописей Института
литературы имени Т. Г. Шевченко Академии наук
УССР.
Рукопись находится в фонде О. М.
Бодянского (1808-1877 гг.), известного слависта,
профессора Московского университета, основателя
и редактора «Чтений в обществе истории и
древностей российских», собирателя различных
рукописей по истории, литературе, фольклору и т.д.
После смерти Бодянского часть собранного им
материала и его собственные рукописи попали к А.
А. Гатцуку (1832-1891 гг.) – украинскому писателю и
издателю «Газеты Гатцука» и «Крестного
календаря», у наследников которого, в свою
очередь, они были приобретены А. А. Титовым.
«Куплены мною с декабря 1894 по март 1895 г. Большая
часть принадлежит О. М. Бодянскому и куплена у
наследников А. А. Гатцука; из этих последних
значительное число написано своеручно
Бодянским, а прочие представляют оригиналы
статей, напечатанных в «Чтениях…» (А.
А. Титов. Охранный каталог славяно-русских
рукописей, вып. 6. М., 1895).
А. А. Титов (1844-1911 гг.) – крупный
промышленник Верхнего Поволжья, обладая
большими средствами, покупал различные рукописи,
древние книги, архивы писателей и занимался
научно-публикаторской деятельностью. Свое
огромное собрание он еще при жизни безвозмездно
передал из Ростова (Ярославского), где жил, в
Публичную библиотеку (имени М. Е.
Салтыкова-Щедрина, Ленинград). Однако в 1929 г.
основная часть рукописей О. М. Бодянского была
передана в Академию наук Украинской ССР. Так [353] «Сказка…» оказалась в Киеве.
Как она попала к Бодянскому – не известно. Однако
можно предположить, что рукопись была передана
ему для издания в «Чтениях в обществе истории и
древностей российских», но в них «Сказка…» не
публиковалась. Не встречается она и в других
известных нам изданиях. В своих записях
Бодянский о «Сказке…» не упоминает.
Автора «Сказки…» установить пока не
удалось, но судя по смелой правке рукописи, она
является беловым автографом.
В отношении датировки можно
предположить следующее. Во-первых, рукопись
находится в «Сборнике украинского народного
творчества и стихотворений разных авторов 40-х –
50-х гг. XIX в.» (в сборнике 141 лист – 54 единицы).
Далее. «Сказка…», занимающая 16 страниц
тетрадного формата, находится между рукописями
«О смерти Ивана Коновченка или о походе казаков
против татар» и «Русские свадебные обряды»
(последняя датирована мартом 1842 г.). Находящиеся
рядом другие материалы имеют даты 1841, 1842, 1844 гг.
Особенности графики «Сказки…», написанной
гусиным пером, свойственны рукописям 30-40-х годов
XIX в. И, наконец, при проведении анализа бумаги, по
штемпелю, изображающему корону в овальной рамке,
удалось установить, что такая бумага
изготовлялась в Париже в 1847 г. Заметим, что
рукописей, написанных подобным почерком и на
подобной бумаге, в упомянутом сборнике не
имеется. Таким образом, датировку «Сказки…» мы
относим, в определенной степени все же условно, к
концу 40-х годов XIX в.
Остановимся на исторических
источниках «Сказки…». Время действия относится
к началу восстания. Лиза (Лида) Харлова – дочь
коменданта Татищевой крепости полковника
Григория Елагина – была незадолго до восстания
выдана замуж за коменданта Нижне-Озерной
(Столбовой) крепости майора Захара Харлова.
Накануне штурма Нижне-Озерной крепости он
отправил жену к отцу в Татищеву, которая на
другой день (27 сентября 1773 г.) после падения
Нижне-Озерной и казни Харлова была захвачена
повстанцами. Елагин и его жена были убиты, а
Харлову вместе с ее малолетним братом Пугачев
взял к себе. Однако вскоре (в ноябре того же года)
наложница Пугачева Лиза Харлова и ее брат были
убиты. Совершено это убийство по приказанию
Пугачева или нет – не известно.
Драматическая судьба Харловой нашла
отражение в фольклоре, ряде художественных
произведений XIX в. и нашего времени, а также
некоторых исторических работах.
Известные литературно-художественные
произведения о Крестьянской войне 1773-1775 гг.
являются в основном прозаическими. Поэтических
произведений на эту тему, особенно в первой
половине XIX в., практически не было. Имевшийся
поэтический фольклорный материал того времени и
более позднего периода представлен в основном
песнями. Произведений, подобных «Сказке…», среди
устного народного творчества мы не встречали.
Тема «Пугачев – Харлова» не получила отражения в
известных сборниках, в первую очередь
посвященных устному творчеству уральских
казаков: И. Железнова «Уральцы. Очерки быта
уральских казаков», А. Мякутина «Песни
Оренбургских казаков», П. Мякушина «Сборник
уральских казачьих песен», в собрании песен П. В.
Киреевского и т.д. Не встречается она и в более
поздний период. Однако не вызывает сомнения то,
что «Сказка…» имеет прямое отношение к
казачеству, к устному творчеству уральских
казаков, на чем мы остановимся ниже.
Большой интерес вызывает литературная
история «Сказки…». Заметим, что в разговорном
обиходе XIX в. под понятием «сказка» часто
выступали и басня, и поэма, и повествование, и
даже деловой документ, например, «Ревизская
сказка». «Сказка…», как мы предполагаем, первое
стихотворное произведение, посвященное
восстанию Пугачева, задумано, вероятно, как
романтическая поэма с сюжетом классической
баллады, имеющим народные источники.
Содержание «Сказки…», на наш взгляд, в
определенной степени экспонировано с «Историей
Пугачевского бунта» и «Капитанской дочкой», что
устанавливается сходством некоторых ситуаций и
событий, аналогичностью ошибок фактического
порядка. В частности, ни Хлопуша-Соколов, ни
Перфильев [354] не принимали
никакого участия в трагедии Харловой. Перфильев
вообще появился в стане Пугачева лишь в декабре
1773 г., когда Харловой и ее брата уже не было в
живых.
Иногда в поэму вводятся вымышленные
лица, например, полковник Фадей, к которому
Пугачев обращается как к близкому человеку.
Однако среди окружения Пугачева полковника с
таким именем не было. Автор знаком с бытом
яицкого казачества, но иногда создается
впечатление, что эти знания книжные, а не
жизненные. Но надо отдать должное его знанию
устного народного творчества, особенно
казачьего фольклора, в значительной степени
отразившегося в «Сказке…».
Начало «Сказки…» очень напоминает
песенные зачины, встречающиеся в песенниках
начала прошлого века, весьма популярных среди
казачества. Автор выступает как патриот родины,
прославляя ее силу, вольность, могущество. В этом
в какой-то мере прослеживается преемственность и
связь с традициями декабристов.
На протяжении всей поэмы, проникнутой
духом и идеями казачества, ярко выражена мечта
перестроить на Руси жизнь на казачий лад. В думах
о привольной жизни казаки мечтают завести свои
обычаи и порядки и «за морями» в «царствах
шамаханских и немецких», подчинив их себе.
Особый интерес представляет образ
Пугачева.
Прежде всего он показан как ставленник
казачества и выразитель его интересов. В этом
отношении Пугачев находит полную поддержку
своего окружения.
Заметим, что на протяжении всей
«Сказки…» окружающие обращаются к Пугачеву как
к царю Петру. Это очень характерно для преданий
уральских казаков, для которых Пугачев «не
беглый с Дона казак», не «Емелька Пугач», а сам
император Петр III Федорович.
Автор явно симпатизирует Пугачеву,
наделяя его богатырскими чертами героев
былинного эпоса, показывая «очи бойкие и плеча
могучие». Он умен, храбр.
В отличие от произведений того
времени, где Пугачев показан лишь как «кровавый
убийца», «вор и грабитель», в «Сказке…» дана в
основном положительная трактовка его образа; в
этом автор солидарен с А. С. Пушкиным.
Только в «угоду товарищам он казнил
бояр не милуя». При этом Пугачев выступает против
своего ближайшего соратника Перфильева, укоряя
его в ненужных жертвах. Пугачев упрекает и
Хлопушу за грабежи и обиды простого народа,
выступая его защитником. Такое отношение
Пугачева к своим ближайшим сподвижникам, его
упреки, «либерализм» вызывают их недовольство и
протест. Они напоминают Пугачеву, что он их
ставленник и зависим от них, «на Москве царем не
сидит еще».
Лирико-драматическим планом дана в
поэме любовь Пугачева к Харловой. Автор
показывает искренние чувства Пугачева к своей
возлюбленной. Его сердце «полюбя ее, мягче
сделалось», «для нее Пугач жизнь щадил в боях,
умерял свое молодечество и осаживал перелетного
скакуна-коня сердитого». Он испытывает перед ней
угрызения совести, «что убил ея отца с матерью».
Благородство Пугачева проявляется в
момент, когда он предается размышлениям о
возможном поражении восстания. Он готов
рассказать государыне «правду-матушку», просить
ее «обнародовать царству Русскому», что его
возлюбленная «ни в чем не преступница, а во всем
была лишь невольница».
Драматизм образа Пугачева усиливается
в момент его конфликта с атаманской верхушкой,
требующей выдать для расправы «Офицерскую вдову
Харлову, нижнеозерску красавицу и щенка ее брата
малого». Чтобы спасти свою возлюбленную, Пугачев
идет на отчаянный шаг. Он хочет отказаться от
«царского» титула и разделить ее участь.
Однако обстоятельства складываются
так, что Пугачев не может что-либо сделать, и
автор подчеркивает его глубокие переживания и
бессилие, когда под насмешки казаков, повесив
«буйну голову», он «пошел домой поруганный». [355]
На этом кончается первая часть
«Сказки…». Существует ли вторая – нам не
известно. Однако даже одну первую часть можно
считать оригинальным поэтическим произведением
первой половины XIX в., посвященным Крестьянской
войне 1773-1775 гг. под предводительством Е. И.
Пугачева.
В. В. Сидоров (Уфа) [357]
Сказка про Пугачева и про вдову
Харлову
Ночь осенняя, ночь ужасная
Уж покрыла свод черной тучею,
Ветры буйные разгулялися,
С лесом черным разыгралися –
Шутки шутят богатырския:
Зелены ломают сосенки,
Дубы с корнем вон вырываючи.
Ох вы, ветры, ветры буйные,
Дай-ка, ветры, к вам прислушаюсь –
Чу, несетесь вы степью гладкою;
А люба вам Русь привольная?
Чу, реку Урал вы вспенили
И волну волной приподняли –
Берега крутые вздрогнули.
Чу, воротами церковными
И запорами железными
Застучали… Сила крестная!
Понеслися с страшным шепотом,
Задрожали окна крепкия,
Но не страшно сердцу русскому:
Оно любит ветры буйные,
Ведь меж ними с ним много сродного.
Не глядя на ночь ненастную,
На брегу реки молодцы сидят,
Пугачев сидит со казаками
И с разгульной русской вольницей,
А пред ним стоят с вином кружечки,
А в одной из них вино хлебное,
Вино хлебное, водка живная сердцу храброму;
А в других блестят вина дальния,
Разноцветные и янтарныя.
Много яств, всего, саблей добыто.
Льются вина те, как лилася кровь
Христианская и невинная за добычу их.
И разносятся, и сливаются
Песни дикия с шумной бурею;
Враны черные подымаются,
Над главами их в небе носятся.
Что вы носитесь, птицы вещия,
Вы пророчите смерть позорную?
Не страшна она: с нею свыклися
И сдружилися дети вражия, супостатския.
Ох, летите прочь: в головах у них
И страшнее вас, и чернее вас мысли носятся.
Чара общая обошла три раз артель шумную и
разгульную, [358]
Улыбаются лица страшныя и улыбка та
Как зарница в тьме неба дальняго,
И страшней она лица делает,
И блестит она, что булат в очах,
Что булат в очах, змея в кустах.
Стали пити по четвертой все,
Разгулялся Емельян Пугач,
Заходили очи бойкия, затряслись плеча могучия;
Стал одной рукой сабельку похватывать,
А другою бороду поглаживать
И товарищей похваливать,
И перед ними начал речь держать:
«Что же, любо пировати
С провославным вам царем?
Дай Московию нам взяти
Уж тогда не так попьем.
Я вас выведу всех в паны,
Янеральством награжу,
Всех бояр отдам в крестьяны,
И уроком обложу.
Перья. Ляпорты. Законы.
И подьячих сожгу я,
Чтобы не было препоны
Для казацкого житья,
За трусливость, за измену
Суд быть должен в двух словах:
Того весить, кто не прав,
Иль закласть на веки в стену.
С неприятелем будь враг,
А с товарищем дружися,
Коль повздорил – разочтися
Не в суде, а на мечах.
Смерть – безсильному и трусу,
Слава – доля молодца.
Будет так, коль доберуся
До Московского венца.
Будет ныне, как бывало, –
Чудеса, богатыри… только силы бы достало
Сесть в Московские цари.
Что же, любо пировати
С православным вам царем?
Дай Московию нам взяти
Уж тогда не так попьем!
Уж тогда не так попьем, уж тогда не так попьем!!..»
Все разбойники в голос вскрикнули,
И на вопли их буря хлынула,
И угрозы их царству Русскому,
Понесла она к небесам на суд. [359]
И звезда стремглав с неба канула,
И луна, плывя, в небо спряталась.
«Что ж? еще винца, друзья, выпьемте,
И царя Петра все объимемте,
И его покачаемте за слова его молодецкия,
Справедливыя прямо царския.» –
Все с Хлопушею в голос вскрикнули,
На руках царя приподняли;
Опустя царя, в пояс кланялись
И желали жити лета многия.
Пугачев тогда благодарствовал
И к товарищам вновь возговорил:
«Нет нигде сильней
Царства русского
Ратью, верою
И обычаем –
Уж таким Москаль,
Знать рожден на свет
И нуждой своей
Уму выучен.
Нету всадника,
Чтобы всю он Русь
Из конца в конец
Конем выездил.
Захотел орел
Поглядеть на Русь
Облетавши треть,
Крылья вымахал.
Ветру вольному
Трудно дуб сломать;
А упавши, дуб
Пригнетет кусты.
Льдина страшная
На волнах лежит –
Придавила их
Грудью мощною,
И кипят под ней
Волны бедныя
И столкнуть ее
Силой силятся.
Льдина тронется.
Беда льдиночкам:
Изломает их
В мелки дребезги.
Трудно нам сломить
Русь железную,
Обольстить хитро
Душу русскую; [360]
А как милостью
Русь запотчуем,
Как привяжем мы
К ней обычай свой,
Да спознается
Русь широкая
С вольною волею
Да с казачеством
Тогда всяк из нас
Навербует полк,
Поведет его
Гулять за море.
А чем дале в даль
Идти за море,
Тем житье, бают,
Быть привольнее, А там шуб, бают,
Да не надобно:
А там люди де
Ходят голые.
Вишь, цари одни
Со царицами
Для отличия
Наряжаются;
Пауки царям
Там одежды ткут
И в одежде те
Звезды смотрятся.
А вино у них
На лозах растет
И родится сам
Хлеб крупичатой.
Звери дивные, –
Львы косматые
К рукам ластятся,
Слова слушают –
Хорошо житье
То заморское,
Сладко пьют, едят,
Чудеса глядят.
И чем дале в даль,
Тем народ слабей,
От того что-де
Не работает,
Мочь не пробует
И умом простой;
Мало думает –
Нужд не ведает, [361]
Спит покойнее.
Всякой сам себе
Царство выберет,
Шамаханское
Иль немецкое.
Иль какое там
Кому встретится.
Полонить царство
Шутя можете,
Просто шапками
Закидаете,
Бородами всех
Запужаете.
И убив царя,
На жене его
Всякой женится.
А царицы там –
Де умней царей.
Говорят оне –
Соловей поет;
Улыбаются –
Что заря в небе
Занимается.
Прямо в очи им
Поглядеть нельзя,
Что на солнышко
В половине дня.
Обоймет кого
Рукой царскою –
Позабудет он
Дела прежния
И заснет его
Совесть грозная.
Обезумеет
Он от радости
И ни жив, ни мертв
С час останется.
А царем у них
В царстве будучи,
Можно их авось
И повыправить
Русскою палкою
Да нагайкою,
Уму-разуму
Народ выучить,
Завести у них
Жизнь казацкую
И обычаи [362]
Сердцу сладкие.
И об нас потом
Сказки сложатся;
Наши детушки
Нам подивятся.
Скоромох-гусляр
Вспомнит песенкой,
Пропоет ее
Красным девицам».
И разсказ Емельки слушая,
Дивным дивам дивовалися,
Молодцуя, за усы рукой хваталися,
Поправляючи на бок шапочки
И с собою думу думали:
Как бы нам туда забратися?
А кому в словах что нравилось,
Тот себе, смеясь похмыкивал.
Всем слюбилась Пугачева речь,
Но из всех один молодой казак,
Молодец собой, слушал пристальней.
И как шум – говор, – похвальба слову
позамолкнули,
Подошел казак к Емельяну тут
И сказал ему: «Полюбился ты мне за разум свой;
Когда баешь ты – слушать хочется –
В поле носишься, на врага летишь, –
Не насмотришься, за тобою в след порываешься.
Так позволь же мне стремяна держать.
Не из подлости, из любви к тебе унижаюся.
За тобой позволь всюду следовать.
На плечах носить твои доспехи.
В сечах биться рука об руку.
Будь отцем вторым, сироту меня в сыновья возьми,
Ты прости меня – я хохол простой.
Не околицей с тобой речь завел,
Не тая думу, прямо высказал.
Крепкий мед твой мне развязал язык.
Чтоб товарищи не подумали,
Что я милости царя добиваюся,
Так возьмите, – вот, отдаю назад
Заслуженный чин – ваши почести,
И клянусь, друзья, что из рук царя
Не возьму себе царской милости,
Остаюся в век казаком простым
И к царю в рабы иду волею».
«Нет, останешься атаманом ты,
Не рабом будешь, а наперсником,
Казаки наши не завистники,
В этом дьяволу не товарищи» – [363]
Пугачев ему так ответствовал,
По плечу его потрепал шутя,
Поглядел ему в глаза пристально
И промолвил к нему слово ласково:
«Знаю, ты, мой сын, не притворствуешь,
Ты душой своей не лукавствуешь.
Вон шумит Яик, волнуется
Что на дне его таилося,
То наверх теперь волна вынесла.
А душа кипит, что река бурлит.
На тебя похож я был с молоду,
Что же делать? – посастарился –
Часто старый конь спотыкается».
Тут задумался Емельян Пугач
И поник себе головой на грудь.
То он хмурился, ночи пасмурней лицом делался,
То кажися бы улыбался он, но улыбка та
Пуще горьких слез наводила грусть на лицо его;
Видно вспомнил Пугач свою молодость.
Долго думал он и возговорил:
«Словно детушки родной матушки
Милы почести сердцу воина,
Не за так они, не за даром доставалися.
А купил он их своей кровию,
Да смертельною опасностью,
Да к отчизнушке любовию.
А ты почестей отрекаешься из любви ко мне;
Ими жертвуешь доброй славушке.
Велика жертва твоя чистая.
Исполать тебе, детинушка,
Сын казацкий – Яицкий!
Как бы все были таковы, как ты,
Не боялся бы я измен тогда.
Пусть дают суммы несметныя
За мою буйну головушку.
Незамай, ставят столбы с перекладиной,
Мы б на них дворян повесили
И гуляли бы в каменной Москве,
И ласкали бы жен купеческих.
Гей, товарищи, войсковые старосты!
Хорошо бы нам взять пример с него.
Хорошо бы нам из усердия к делу общему
Заречись того, что вредить ему.
Али в нас душа не кипит уж так?
Что же, али мы состарились
И с грехами больно свыклися?
Ну-ка, брат Фадей, ты полковник мой,
Так с тобой вдвоем подадим пример, [364]
Да закаемся вином до пьяну упиватися».
И Фадей, молча, нахмурился.
– «А Хлопуша пусть откажется
В деревнях грабить – своевольничать.
Мужика, други, не затрогивай.
На Руси мужик, что медведь в лесу –
На зло памятен пуще нашего.
Надо нам привлечь народ ласкою.
Попостися в пост – разговеешься.
Дай Москву нам взять – надоволишься».
И Хлопуша тож понахмурился
И сказал друзьям он в полголоса:
«Журавлем в небе он нас подчует:
А синицу дать, вишь не хочется».
Емельян, тех слов не разслушавши,
Речь повел свою и к Перфильеву:
«Ты послушай-ка, друг-сподвижник мой,
Как на нож-булат, на тебя всегда я надеялся.
Ведь не спорю я, что наказывать
Всех ослушников смертью надобно.
Коли лесом мы проложить дорогу вздумали,
Так рубить надо сосны встречныя;
Но без пользы, брат, не губи людей:
Пусть живут они, пусть любуются светом Божиим.
Не труслив я, кажись, знаете –
И не больно, чтобы жалостлив, –
Не ценю я жизнь ничью дорого,
А всегда меня инде дрожь возьмет.
Как ребят резать ты примешься,
Вишь де любо, как они дрягаются.
Вишь де все они хорошо тебе
Под ножем кричат, в крови плавая,
Ай-да друг, нашел чем тешиться!
Как на том свете все реветь они в голос примути.
Так, смотри, что бы не соскучилось!
Да уж бес в тебя не вселился ли?
Ненавидишь ты все живущее –
Разоряешь гнезда птичия,
По дорогам бьешь Божьих горлинок,
Не оставишь рожь в поле цвесть-рости, глаза
радовать,
Чтобы лошадью не повытоптать,
Иль огнем лихим не повыпалить.
Сам не ест казак, коль коню не даст корму добраго;
Холит лошадь он, что Боярченка мамка старая,
Бережет ее пуще глаз своих, –
А ты пятую лошадушку
Под собой ножем уподчивал».
Пугачева слова слушая, побледнел, как снег,
душегубец злой. – [365]
Засверкали глаза серые, заходили злобно челюсти.
За упрек такой он хотел уже растерзать его,
Но одного же перемог себя и от тяжкого от усилия
Свет померк в глазах, повернулось серце злобное
И сперлось в груди дыхание.
Долго он не мог слова вымолвить,
Наконец сказал глухим голосом:
«Уж давно ты, царь, все плачешься
Что тесна больно твоя улица,
Что тебя-де все мы не слушаем.
Рано, царь, задумал властвовать,
Коль одна нога в стремене стоит,
А другая на седло не закинута,
Так коня ласкай, да поглаживай,
А поводьев вдруг не задергивай,
А не то гляди, не в седле ездок,
Под конем лихим со стыдом в грязи в миг очутишься,
Погоди еще помыкать нас, царь, –
Ведь на шею к нам не совсем ты сел,
На Москве царем не сидишь еще,
Эй давно, братцы, я говаривал: змею мерзлую
Отогреть беда в теплой пазухе.
Что же? дивитесь суду правому – делу царскому!
Аль не слышали, как он выскачку казака Петра
войску выхвалил
И всем старостам в пример выставил.
Вишь, словами он угодил царю,
За дела же нам и спасиба нет.
Знать, друзья, спасибо царское,
Не простое, стоит дорого.
Что же смотрите атаманы-старосты?
Встаньте все да в пояс кланяйтесь
Царю-батюшке, аль не слышали,
Как за службу нашу верную
Поголовно он нас выкорил?
Что же, товарищи, не дворяне мы
Вишь у тех, бают, все заветное.
Мы потешим, так и быть, царя,
Бросим мы привычки глупыя,
Жить поучимся с сына царского,
Хоть нежданнаго, да названнаго,
Но пускай вперед нам подаст пример
Справедливый царь: пусть докажет он дружбу
верную
Не разсказами, да не сказками:
Мы не парни вислоухие, молодые-деревенские, –
Нам балясы слушать некогда.
Пускай выдаст он нам любовницу –
Офицерскую вдову Харлову, нижнеозерску
красавицу
И щенка ея, брата малого. [366]
Мы помучим их, да потешимся
И потом в угоду царскую,
Даже мух поганых бить закаемся».
Побледнел Пугач, то услышавши:
Стало жаль ему полюбовницу.
Он спознался с ней и молиться стал;
Сердце зверское, полюбя ее, мягче сделалось:
Он по-прежнему не разбойничал
И в угоду лишь товарищам
Он казнил бояр, не милуя,
Хотя, правда, нечестивое он таил в душе:
Разделю свою власть с полюбовницей,
Ее сделаю я царицею, всего света государыней.
Станет плакать ли красавица
Об отце родном, об матушке:
Истерзается Пугачев душой,
Что убил ея отца с матерью.
И не знает, чем заподчивать горемычную
полюбовницу.
Смотрит в очи ей, несет бархаты разноцветные,
Камни-яхонты самоцветные,
Сироту брата тешит ласками.
По кудрявой по головушке его гладючи
И зеркальной дом обещает им в Москве выстроить.
А вспомянет ли вдова Харлова
Про майора-мужа храброго, –
Побледнеет Пугачев от ревности,
От себя ее оттолкнет рукой,
И воскликнет грозным голосом:
«Аль не люб тебе, голубушка –
Привередница, дочь Боярская?
Аль покойный муж был разумнее?
Аль майор царя был чиновнее?
Перед ней Пугач властью хвастался,
Ей говаривал: «Коли буду жив, будут все чины
В пояс кланяться тебе, милая, ненаглядная.
А как выдадут головой меня государыне,
Так скажу я ей правду-матушку,
Что ни в чем ты не преступница,
А во всем была лишь невольница.
Попрошу о том государыню
Обнародовать царству Русскому,
Чтоб тобою не гнушались люди
добрые-провославные».
Посмеялся ей, оскорбил ее молодой поляк,
И своей рукой умертвил его Емельян Пугач.
Зная ненависть к ней товарищей,
Для нея Пугач жизнь щадил в боях
Умерял свое молодечество
И осаживал перелетнаго скакуна-коня сердитаго; [367]
А теперь ее полюбовницу
Должен выдать он головою сам.
Долго думал тут Емельян Пугач:
Стало грустно с ней разставатися.
И сказал Пугач своим ворогам:
«Чем же Харлова провинилася,
Чем вредит она делу нашему?
Вы скажите мне, я не ведаю»!
И Перфильев тут стал ответ держать:
«Чрез нее теперь ко боярам ты, царь, попал в родню,
Ты боярской род, ныне милуешь,
Ты советы, царь, ее слушаешь –
Так нам чтить тебя не приходится.
А нейдет тебе, царю, бабиться.
Что-ж и мы с тебя все пример возьмем,
Тоже баб с собой на войну возьмем.
Без заботушки птицы божии в небе носятся.
А придет весна, совьют гнездушки,
Все попарно врозь разлетаются».
И задумался Пугачев тогда пуще прежняго,
И не знал на то, что бы вымолвить.
А и вещим Пугачем заколдованный
Молодой казак над ним сжалился:
Юность, молодость не расчетлива,
Хоть и то казак купил ненависть,
Все однако же во невзгоде той
Пугачеву он пособить хотел.
Вставши с места он,
Поклонился всем на две стороны,
Поклонился он, начал речь держать,
Пугачевскую руку правити,
Но тут зверски так все разбойники
Казаку в очи прямо взглянули,
Что в устах его слова замерли,
И осмеянный от Перфильева
Сел казак бедный закрасневшимся,
Уж не буря тут мощно хлынула,
Восполился гневом Емельян Пугач,
И задумал постоять до последняго,
И воскликнул он громким голосом:
«Коль хотите вы убить Харлову,
Так царем Петром не хочу я быть.
Уж убейте вы меня с полюбовницей,
А не то во всем государыне я признаюся».
Лишь успел Пугач то промолвить,
Поднялся спор-шум меж казаками.
Коль убить его, так Московию чем обманывать?
Весь народ тогда взбунтуется [368]
И, гляди, от нас отложится.
Согласися с ним, так покажешь тем,
Что его-де слов испугалися,
Казаки ему покорилися.
Но уж многие малодушные,
Испугавшися, в голос вскрикнули:
«Коль люба-те, царь, больно Харлова,
Грех-беду свою пополам дели!
Жизнь ея изволь мы тебе дарим,
Но за то и ты не держи с собой полюбовницу, –
Награди ее золотой казной, –
От себя ее отпусти в Москву».
«Ах, вы головы, – ах вы головы неразумные –
Вдруг Перфильев тут завопил на них.
Поддавайтеся, он на вас возить воду вздумает.
Не согласен я отпустить гулять дочь боярскую.
Я вам каюсь, коль отпустите,
Я найду ее, я убью ее!
Она знает ведь силу наших войск,
Она ведает наши замыслы,
Обо всем наш царь с ней совет держал,
Она тайны наши выскажет,
Она сгубит нас, неразумные,
Как ребят малых запугал он вас,
Пособить горю я подам совет.
Мы царю язык прочь отрежемте.
Крепко накрепко бичевой крутой
К трону царскому царя чучелой привяжемте!
Коль он забрал в ум такой замысел.
А народу ведь только был бы царь,
Чтоб глядеть ему на что было бы;
С языком ли царь, ведь о том народ не справляется,
В рот глядят царя ведь придворные».
Казаки долго совещалися, над Емелюшкой
насмехалися:
Власть разбойничья, власть не царская; не от
господа, не крепка она.
Разойтись наконец все решилися:
Мудреней ведь утро вечера,
И свежей пьяной голова тверезая.
Буря все реветь не унималася,
Хоть уж зоренька-заря красная
В небе сером занималася.
И повесил Пугач буйну голову.
И пошел домой поруганный.
Не на радость он распотешился;
Веселяся пировати зачали,
За то плохо пир покончили.
(Конец первой части)
Отдел рукописей Института
литературы им. Т. Г. Шевченко АН УССР, ф. 99, д. 194, лл.
44-51 об.
Текст воспроизведен по
изданию: "Сказка про Пугачева и про вдову
Харлову" - первое фольклорно-поэтическое
произведение о Крестьянской войне 1773-1775 гг. под
предводительством Е. И. Пугачева // Южноуральский
археографический сборник, Вып. 2. Уфа. 1976
|
