Удаление от двора С. А. Порошина и его письма к гр. Г. Г. Орлову, 1766

В «Русском Архиве» читаем следующую заметку издателя этого сборника по поводу удаления С. А. Порошина в 1766 году от двора и его дальнейшей судьбе:

Никита Иванович Панин, обер-гофмейстер, главный воспитатель и, так сказать, опекун одиннадцатилетнего Великого Князя, прослышав о Записках Порошина, взял у него просмотреть их (некоторые тетради) и не возвратил. При всем простосердечии своем, Порошин почуял беду. «От его Превосходительства поднесенных ему тетрадей моих Записок не получил я и еще, и никакого об них мнения, ни худого, ни доброго не слыхал от Его Превосходительства. При таких обстоятельствах продолжение сего журналу становится мне скучным и тягостным, и если они не переменятся, то принужден буду его покинуть», пишет он 28 декабря 1765 года.

Порошину было в это время всего 24 года. Сибиряк по рождению, воспитанник Сухопутного кадетского корпуса, честною душею и открытым сердцем преданный наукам и своей должности, одушевленный возвышенными помыслами о благе отечества и своего возлюбленного питомца, в добавок занимавшиеся стихотворством, — он не имел и не успел приобрести опытности житейской. Не нашлось человека, который бы шепнул этому достойному юноше, что избыток усердия может повести иногда к последствиям пагубным. Он не чаял души в своем Великом Князе, и не задумывался показывать свои Записки о нем не только ближайшим приятелям, но и «некоторым из любопытных купцов», особливо такие в них места, кои о Его Высочестве могут подать высокое мнение». (Статья о Порошине М. И. Семевского [619] в «Русском Вестнике» 1866 г. книга; VIII-я, стр. 429). Порошин не сообразил, что эта откровенность могла быть крайне неприятна не только начальнику его Панину, но и всем приближенным Великого Князя, на взгляд которых таковое ежедневное записывание всего случавшегося, всякого разговора и мелочного случая могло казаться некоторого рода соглядатайством. В усердии своем Порошин забывал, что особенным, едва ли не беспримерным в истории политическим положением Великого Князя предписывалась крайняя осторожность во всей его общественной обстановке. Панин потребовал у Порошина его Записки вероятно по приказанию самой Государыни; ибо не может быть, чтобы Екатерина, недреманное око которой проникало повсюду, и которая так хорошо знала силу печатного, письменного и устного слова, не проведала о непрошенном придворном летописце. Порошин был уверен, что Государыня не знает о существовании его Записок; а она между тем не только знала, а кажется, даже и намекала о том Порошину. В день Рождества Христова 1765 г. (когда тетради Записок уже были у Панина) «Государыня изволила говорить, что уже месяц тому назад, как Государь Цесаревич давал знать Ее Величеству, что прошлого году о Рождестве в первый день ввечеру были у Ее Величества святошные игры, с тем намерением, чтобы и ныне тоже сделать, и для чего изволила, усмехаючись, говорить Великому Князю, чтоб он после обеда кафтан изволил надеть полегче и был ввечеру в Ее Величеству на игрище. При том изволила Государыня сказать Великому Князю: Конечно этот день у вас в календаре записан, также и тот, как мы в последний раз у Сиверса были» (там катались на салазках). Порошин был тут и слышал эти слова, по всему вероятию для него и сказанные. [620]

Дальнейших объяснений, кажется, не было. Друзья убеждали Порошина не оставлять Записок; он продолжал их, но уже изредка. Между тем товарищи его — Немцы (которым давно он приходился солон, завладевая исключительно доверием и послушанием Великого Князя) воспользовались неловким положением, в котором он очутился относительно Панина. Порошин принадлежал к числу таких людей, которых стоит только раз поставить в замешательство, сбить, что называется, с толку, чтобы они сами подали на себя врагам своим орудие каким нибудь неосторожным словом или поступком. Панин (хотя ему тогда было уже 47 лет) не утратил еще намерения жениться и имел в виду богатейшую в России невесту, старшую дочь графа Шереметева, фрейлину графиню Анну Петровну (впоследствии она и была невестою Панина, но не успела выдти замуж, скончавшись от оспы в 1768 г.). Ей-то несчастный Порошин оказал какую-то невежливость, как сообщает Фон-Визин в письме к своим родителям в Москву (Соч. Фон-Визина, изд. 1866, стр. 386), что и послужило предлогом к удалению его от двора. Так как он состоял в военной службе, то его перечислили в один из армейских полков, находившийся в Малороссии, в городе Ахтырке. Тщетно обращался он к заступничеству графа Григория Орлова. Ему велено немедленно ехать в полк. В день отъезда из Петербурга, 15 Апреля 1766 года, он написал гр. Орлову следующее письмо, в черновом подлиннике сохранившееся у С. Амбразанцева:

«К гр. Григорию Григорьевичу.

«Милостивый Государь. Хотя по великодушному и милостивому Вашего Сиятельства за меня заступлению желаемого ныне и не последовало; но благодарность моя за Ваши ко мне благодеяния столь-же велика, как бы я и получил все, о [621] чем Ваше Сиятельство предстательствовали. Я более утруждать Ее Императорское Величество уже не осмеливаюсь. Конечно я прежними повторительными за меня великодушных людей прошениями, к крайнему моему соболезнованию и отягчению, еще больший гнев на себя обратил. Я Вам, милостивый государь, чистосердечно признаюсь и клянуся Вашему Сиятельству Сердцеведцем Богом и честию, кроме моего поступка, о коем Ваше Сиятельство ведать изволите, ни малейшего преступления за собой не знаю; а видно, что по каким либо внушениям донесено Ее Величеству что нибудь большее. Мне более не остается, как сносить в терпении свою судьбину, чтоб оная хотя со временем переменилася, чтоб я был в прежнем своем состоянии или по крайней мере в таком, в коем бы больше был доволен и которое бы желаниям и намерениям моим, известным Вашему Сиятельству, более соответствовало. Во всем том, милостивой государь, кроме Вас никакой надежды не имею. Вы великодушным своим предстательством, хотя несколько времени спустя, доставить можете возмущенному моему духу спокойство. Не предайте меня, милостив. государь, забвению: умножишася паче влас главы моея ненавидящи имя туне. Приидох во глубины морския, и буря потопи мя. От Вашего Сиятельства руки ожидаю себе единыя помощи. Я по особливому повелению должен сегодня ехать неотменно. И так теперь еду, увозя в сердце своем наичувствительнейшую к Вам благодарность за Ваши ко мне отеческие милости. Пребываю по гроб с отличным потчтением и чистосердечною преданностью и прю

15 Апр.
1766 году».

_________________________

В проезд через Москву, Порошин нашел случай переслать графу Орлову следующее письмо от 3 Мая 1766 года: [622]

«Сиятельнейший граф, милостивый государь Григорий Григорьевич.

«Имея ныне верный случай писать, не мог я преминуть, чтоб не писать к вашему сиятельству. Перемена моего состояния, будучи мне столь тягостна и чувствительна, беспрестанно побуждает меня озираться на прошлые дела свои и разбирать, какие б между ними могли быть причиною сего несчастного в жизни моей происшествия. Вижу, милостивый государь, и слышу, что о поступках моих при Государе Цесаревиче сделано такое описание, от коего теперь я стражду. Размышляя о них, сужу себя без всякого самолюбия и потворства и повторяя стократно грустное таковое упражнение, не нахожу ничего, чтоб могло служить к моему предосуждению. С самого моего вступления ко двору его Императорского Высочества обратил и посвятил я на то все свои силы, чтоб быть Государю Великому Князю полезным, и тем бы, сколько от меня зависело, споспешествовать высокоматерним намерениям Ее Императорского Величества и сладчайшему упованию всего Российского общества. При Его Высочестве служил я, милостивый государь, около четырех лет. Во все сие время был при нем почти безотлучно и с ущербом собственных своих забав и удовольствий, на которые влекли меня и лета мои и бесчисленные случаи, старался я не упустить из виду оного своего [повреждено одно слово]. Посему побуждению попросил и сам для себя должность, чтобы предлагать Государю Великому Князю нужные для военного искуства математические науки, писал для Его Высочества особый курс, в котором заключались: арифметика, геометрия, начальные основания механика и идравлики, фортификация с атакою и обороною крепостей, артиллерия и правилы тактики. Арифметику Государь Великой Князь всю почти с доказательством у меня окончил и в геометрии сделал начало. Оной курс намерен я был вместе с учебными [623] математическими тетрадьми руки Его Высочества поднесть Ее Императорскому Величеству. Кроме сего приготовил я, милостивый государь, сочинение, названное Государственной механисм. В оном хотелось мне для Его Высочества вывесть и показать разные части, коими движется государство, изъяснить например, сколько надобен солдат, сколько земледельцев, сколько купцев и проч., и как кто долею поспешествует всеобщему благоденствию; что не может государство быть никаким образом благополучно, когда один какой чин процветает, а прочие в небрежении, насположение сего сочинения было уже у меня и сделано. Оным же главным своим намерением упражняясь, начал я с некоторым человеком, почтенным от всех за его учение и преизящные дарования, переписку о разных нравоучительных и исторических материях, которую сбирались мы напечатать и поднесть Его Высочеству. Сверх всего сего, ведая, что в детских Высочества летах не всегда приятно и весело сгущать формально предлагаемые истины и знания, старался вмешивать и доводить до него оные, сколько смыслил, во всех моих повседневных с ним обращениях и разговорах иногда так, чтоб и самому Его Высочеству то неприметно было, дабы не навесть скуки и отвращения. В таковых случаях, кроме всяких исторических сведений и анекдотов и кроме многих [повреждено одно слово] красоте Российского языка, которые не чувствительно тщился я подавать Государю Цесаревичу, наблюдал, чтоб в Его Высочестве осталось за закон и основание, чтоб рассматривать и отличать прямые достоинства, не ослепляясь блистательною и часто обманчивою наружностью; чтоб любить народ Poссийской, отдавая потом справедливость каждому достойному из чужестранных; чтоб тверду и непоколебиму быть в глубоком почтении туды, куды оным Его Высочество должен. Во всех [624] таковых своих упражнениях, то, милостивый государь, имел за единственное себе одобрение и утешение, чтоб заслужить себе со времянем Высочайшее благоволение всемилостивейшей и премудрой Самодержицы. Теперь истинно не могу удержать слез своих, что посреде такового тихого и как бы казалось не непохвального течения ввержен в наилютейшсе беспокойство, приведен под гнев у Ее Императорского Величества. Удар сей тем мне несноснее, что поражен им незапно и нечаянно. И по оному своему поведению мог ли ожидать того, примите, милостивый государь, в рассуждение. Правда, что и прежде сего по оным всегдашним моим с Государем Цесаревичем обращениям, будучи я от Его Высочества почтен особливою склонностью и милостью, видел, что то завистливому невежеству неприятно было и принужден был сносить иногда от оного некоторые притеснения, кои однакожь презирал я и ни во что ставил. Случилось например некогда, что Его Высочество, уверяя меня с отменною горячностию, что он меня жалует, услышал, что я ему говорю, что тому не верю, потому что изволит говорить, что жалует, а когда в излишности его увеселений или в невнимании при ученьи уговаривать станешь, так иногда и не изволит слушать. Сам Государь Великой Князь так был тронут, что изволил дать мне слово, чтоб всегда меня слушатца. И подлинно долгое время от сего успех я видел: как скоро об оном нашем договоре напомяну ему, то верно изволить послушатца и отстать от той неприличности, в коей его оговаривал. Сие безвинное и почти шуточное, для Его же Высочества пользы положенное, условие было перетолковано так, что будто я хочу, чтоб только Великой Князь меня одинаково слушался и мне б только следовал, и одним словом, чтоб делал все то только, чего я ни захочу; были тут прибавлены и другие тому подобные [625] перетолки и низости, какие только маленькой и темной дух-пакостник вымыслить может. Но о всем том тогда ж изъяснялся я с Его Высокопревосходительством нашим главнокомандующим, и он изволил мне тогда дать знать, что входит в мои изъяснения. А ныне что такое на меня взведено, ей, ей, милостивый государь, обстоятельно ни от кого не слыхал, и клянусь Вашему Сиятельству честью и всем, что есть святого на свете, что ничего не знаю. Защитите меня, милостивой государь, многомощным ходатайством вашим. Лишенному всего Ваше Сиятельство можете все доставить, и тем обязать меня на веки. Невинность моя за меня будет вам поборствовать: на вас милостивой государь, единственная моя несомненная надежда. Несчастьем своим гублю я своих родителей, гублю сестер своих и брата, кои от меня только всей себе помощи ожидали. Войдите, милостивый государь, в бедственное мое состояние. На сих днях поеду я в Ахтырку, но откудаб не могла достать меня помощная рука ваша! Я пребываю по гроб мой с отличною преданностию и совершенным почтением, милостивый государь, Вашего Сиятельства вернейший слуга С. Порошин.

Москва, Маия 3 дня 1766 года.

______________________________

Дальнейшая судьба Порошина мало известна. По свидетельству издателя его Записок и вероятно благодаря заступничеству графа Орлова, через два года полевой службы, он сделан был командиром Старооскольского полка. Конечно, не красна была его обстановка в Малороссийских степях после разнообразия и высокого интереса Петербургской деятельности. Началась Турецкая война 1769 года, и Старооскольский полк выступил в поход. Граф Румянцев, зная приверженность Порошина к в. к. Павлу Петровичу, принял его под свое покровительство. Но вот пронесся [626] слух, что, вместо Румянцева, главноначальствующим будет граф Петр Иванович Папин, тот самый Панин, который четыре года так дружелюбно разъезжал с Порошиным по Красносельскому лагерю. Это так поразило Порошина, что случайная болезнь его перешла в смертельную. Он скончался 12 сент. 1769 г. и похоронен в Елизаветградской крепости.

Кроме вышеприведенного, в бумагах Порошина, открытых С. Н. Амбразанцевым, сохранились еще следующие:

Словесные упражнения Великого Князя Павла Петровича.

(Собственноручная его тетрадь, сохранившаяся в бумагах Порошина).

1.

Овладеть своею речью и выражением лица своего, так чтобы они никогда не выдавали тайн сердца — есть искусство, коим не следует пренебрегать. Павел.

8 Апреля 1763.

2.

Слава Государя есть благоденствие его народов: его сила и значение утверждаются на сердцах его подданных. Павел.

18 Сентября 1763. [627]

3.

Будьте справедливы и беспристрастны, и поступайте с людьми так, как хотите, чтоб они с Вами поступали. Лучшая оборона Государю есть его доброта и доблесть. Павел.

25 Сентября 1763.

Кто небрежет о том, какая про него молва, тот склонен пренебрегать добродетелью. Не следует никогда огорчать кого либо. Павел.

20 Октября 1763.

Из записок Порошина известно, что иногда о состоянии Великого Князя составлялись особенные Ведомости, которые даже и печатались и были ему показываемы. В бумагах его воспитателя С. А. Порошина сохранились следующие рукописные листки подобного содержания.

Ведомости о великом Павле Петровиче.

I.

Письмо г-на Правомыслова, отставного капитана, из С.-Петербурга от Марта 1760 года к г-ну Люборусову, отставному капитану в Москве.

Конечно, друг мой, опечалились вы прежним моим письмом о Государе; Великом Князе Павле Петровиче. И подлинно было чему нам тогда печалиться, слыша, что вравнук Петра [628] Великого ведет себя не .... (Пропуск в подлиннике) Ах! не токмо язык мой не может выговорить, но и мыслить ужасаюсь, столько то было для нас печально.

Но теперь я вас, друга, моего, обрадую: Его Высочество стал с некоторого времени отменять свой нрав: учится хотя не долго, но охотно; не изволит отказывать, когда ему о том напоминают; когда же у него времянем охоты нет учиться, то Его Высочество ныне очень учтиво изволит товорить такими словами: Пожалуйте погодите или пожалуйте до завтра, не так как прежде бывало, вспыхнет и головушкою закинув с досадою и с сердцем отвечать изволит: вот уж нелегкая! Какие то неприличные слова в устах Великого Князя Российского!

Вы знаете, кто мне все сии вести приносит; те же гранадеры лейб-компании и гранадеры гвардии: им можно самим слышать, для того что лсйб-компанин стоят за бекете у самых дверей почивальни, а под окном почивальни ж ставят часового из гвардии гранадер.

Кроме того нельзя ничему утаиться чтоб Его Высочество не сделал: можно смело сказать, что [слово повреждено] поступками Его Высочества столько [сл. повр.], сколько людей в Петербурге. [Они] стараются всякими образы ведать, что Великой Князь делает, чтоб по тому рассуждать могли. какого он нрава.

Я вам объявил несколько, как можно разными образы сведать, что Его Высочество изволит делать. Например, я, как вам сказал, ведаю от лейб-компании и гвардии гранадер; другой от истопника; иной от поваренного мальчика; а иной приметит по лицу комнатных Его Высочества и тех, которые повседневно при нем бывают: а именно, когда Великой Князь себя хорошо ведет, тогда они и сами стираются о том рассказывать всем людям; [629] когда же не так идет, как надобно, тогда они печальны, и лица их так пасмурны, как осенняя погода.

Дни с три тому назад приметили, слава Богу, что все комнатные Великого Князя веселы стали. Мне о том тотчас дали знать на Приморской двор, куда я ездил прокатываться с приятелями. Можете себе представить, сколь жадно мне хотелось ведать, что было причиною веселости комнатных Его Высочества. Подумайте, где и от кого я то сведал? Прежде приезда моего в Петербург у Матисовой деревни от Красносельского крестьянина. Тут опустился у нашей кареты пас. Мы принуждены были вытить из кареты, а тем временем наехал на нас оной крестьянин, возвращаясь из Петербурга, куда он на придворную поварню отвозил уголья. Как людей у нас было немного, то я попросил крестьянина, чтоб нам пособил хотя бы лошадей подержать. Он без всяких отговоров, выскоча из саней, сказал мне обыкновенною крестьянскою своею речью: Зараз, доброй господин. Между тем как он лошадей держал, а люди [слово повреждено] нас, я вступил с ним в разговор, спрашивал у него откуда он и зачем ездил в Петербург. Он мне сказал, что он крестьянин из Красного Села, возил уголья на дворцовую поварню и едет назад домой. Видя, что крестьянин мужик веселый, не плут и отвечал порядочно, спросил я у него еще, не слыхал ли он каких новых вестей? Как батюшка не слыхать! (отвечал мне с веселым лицем) Павел Петрович уже по толкам читает и пишет. Еще бают, что будет разумен как Петр Алексеевич: уже теперь понимает все.

Знаете ли мой друг, от кого он все сие слышал? От поваренного мальчика, которому сказал обойщик или портной работник, а сей сам все слышал в комнате Великого Князя, будучи туда призван зашивать сукно на полу. [630] Я с радости хотел было обнять и расцеловать крестьянина, дал ему рубль за добрые вести и приказал ему, чтоб о том всему своему селу рассказал. Я теперь уверен, что сии вести скоро до Риги, оттуда в Пруссию, а из Пруссии далее в чужие края дойдут, потому что Красное Село лежит на большой дороге к Риге.

Я прошу так же и вас, моего друга, к приятелям нашим в городах о том отписать, чтоб и они с нами порадовались. А я, впредь что будет, о всем порядочно буду вас уведомлять.

II.

Из Санкт-Петербурга в 7 день октября 1760 года.

К совершенной радости нашей Его Императорское Высочество Государь Великой Князь, слава Богу, совсем выздоровел от приключившегося ему припадка. Сему скорому облегчению не мало помогло старание господина обер гоф-мейстера, так же и послушание, которое Его Высочество во время своей болезни изволил ему во всем оказывать, особливо в кушаньи и в принимании лекарств. Больше всего надобно удивляться, а при том радоваться тому, что Его Высочество делал оное не с принуждения, но по рассудку, когда представление было, что для здоровья его то необходимо нужно было, иногда лекарства ему и очень претительны были.

Во время болезни науками Его Высочество не утруждали; потому думали, что Его Высочество или несколько запамятует, что уже изволил выучить, или по меньшей мере неохотно за ученье опять примется. Напротив того, к неизреченному удовольствию нашему, Великой Князь ни мало ничего не запамятовал, и вчера зачал продолжать учение свое с охотою; оное примечено потому что в первые вечера деланы были ему вопросы в Географии по глобусу: Его Высочество на оном показывал без остановки, правильно и изрядно все, что он до сих пор знал [631] по одним только картам; все сие нас несказанно веселит, особливо разумные рассуждения Государя Великого Князя, как сам ныне удовольствие находит, когда что знает.

Текст воспроизведен по изданию: Удаление от двора С. А. Порошина и его письма к гр. Г. Г. Орлову, 1766 // Русская старина, № 12.  Приложеиия. 1881