ЗАПИСКИ НОВО-ОСКОЛЬСКОГО ДВОРЯНИНА И. О. ОСТРОЖСКОГО-ЛОХВИЦКОГО

(с добавлением заметок сына его Петра Ивановича).

(1771—1840 гг.).

В юго-восточном уголке Курской губернии, в Ново-Оскольском уезде есть слобода Слоновка, расположенная на правом берегу реки Оскола, недалеко от воронежской границы. В прошлом столетии это был один из крайних пунктов, близ которых шла пограничная черта поселения малорусского слободского казачества. В Слоновке был сотенный уряд, которым заправлял в 50-х и 60-х годах прошлого века сотник Осип Федорович Острожский-Лохвицкий. У Острожского был сын Иван которого отец отдал в науку в “Харьковские школы". Так как Осип Федорович дослужился до сотничества только под старость и, будучи на уряде, не пользовался достатками, то сыну не удалось окончить науку; отец взял 14-летнего Ивана в помощники к себе по хозяйству. Было это в 1763 году. Восемь лет спустя старик умер, оставив вдову и слабоумную дочь на руках 22-летнего сына. Трудно было малограмотному юноше, без связей, с мизерными средствами, пробиться в люди; только ум и настойчивость могли пособить в этом случае. И Ивану Осиповичу нельзя было действительно отказать ни в том, ни в другом. Благодаря энергии и умной изворотливости, он вышел не последним человеком своей среды и своего времени, а его несколько философской натуре потомство обязано несравненными по живости и рельефности мемуарами, которые предлагаются ниже читателям.

Что за фамилия Острожский? — Автор простодушно пытается связать ее с родом князей Острожских. Он рассказывает, что прапрадед его, "чином полковник, именем Константин", "княжеской фамилии", пришел "с города польского Острога великого" в г. Лохвицу и поселился там; сын Константина "Климонт", переселившись из Лохвиды в г. Корочу, "не пожелал военного чина, а восхотел иметь духовной и по достоинству его произведен в протоиереи". От этого то протоиерея Климента и пошло в тогдашней белгородской губернии потомство, часть духовного звания, часть светского — низшая слободская казацкая старшина, впоследствии мелкое дворянство, Сотник Осип был сын священника, внук "Климонта".

Кто такой в действительности был "Константин" и какого рода полковничество ему приписывается, — нельзя отгадать." Достоверно только то, что фамилия "Острожский" указывает на его прежнее место жительства, как по словам самого же автора мемуаров, дед и отец последнего, кроме фамилии Острожских, стали носить еще и фамилии Лохвицких, по прежнему месту жительства протопопа Климента.

Итак автор мемуаров, Иван Осипович Острожский-Лохвицкий, - потомок правобережного выходца, затем лохвицкого обывателя Константина. Возвратимся к его "странствию в жизни сей".

Похоронив отца в 1771 году, Острожский года через два женился на обруселой польке, дочери управляющего имениями кн. Трубецкого, Пелагее Лаврентьевне Гражданской. До 1780 года он занимался приведением в порядок и расширением, при помощи тестя, своего небольшого имения, а в 1780 г. поступил на службу исправляющим должность секретаря нижнего земского суда в г. Новом Осколе. Вероятно Иван Осипович сразу постиг всю тогдашнюю канцелярскую премудрость, ибо в следующем же году, по доносу, против него было возбуждено уголовное дело о служебных злоупотреблениях, до расследования которого он был отправлен в Корочу "под жестокой караул" под которым и просидел 3 месяца. Дело кончилось тем, что выпущенного на поруки Острожского вызвали в Курск и посадили на 2 недели на хлеб и на воду. Но Иван Осипович воспользовался своим пребыванием в Курске и просился опять на службу в наместническое правление регистратором. Между тем в Курск был прислан на должность директора экономии товарищ Острожского по харьковской школе Корнеев, который и перезвал его в свое ведомство, в казенную палату, по экспедиции директора домоводства. В 1783 году, в марте месяце, Иван Осипович получил чин коллежского регистратора» произвел летом порученный ему сбор торговых пошлин на многолюдной Коренной ярмарке и, сдав по реестру благополучно казенные суммы, поспешил осенью выйти в отставку.

С этих пор Острожский делается настоящим помещиком и земским деятелем. Прежде всего он обращается в 1786 году к уездному Ново-Оскольскому предводителю дворянства с просьбою о внесении его в дворянский список. Когда предводитель отнесся скептически к дворянским правам потомка князей Острожских, Иван Осипович апеллировал к губернскому предводителю и губернатору и добился желаемого.

В том же году он попробовал баллотироваться в заседатели нижнего земского суда в Новом Осколе, "но по баллам быть ему при таковых делах не досталось". Это обстоятельство не смутило настойчивого Острожского: в следующем же году, по случаю смерти заседателя Попова, он опять подвергся баллотировке и на этот раз прошел благополучно. Избиратели дворяне, впрочем, не совсем радушно приняли нового собрата; вероятно всем была памятна секретарская служба Ивана Осиповича, за которую он попал под суд. Как ни усердствовал новый заседатель, дворяне не выбрали его на следующее трехлетие, хотя не отказались подписаться на аттестате о добросовестном исполнена Острожским служебных обязанностей.

Сделавшись опять частным человеком, Иван Осипович не удовольствовался одними хозяйственными занятиями. Сметливый и искательный, он сразу определил свое положение среди соседей-помещиков и пользовался им как нельзя выгоднее; для богатых и знатных исполнял всякие хозяйственные и юридические комиссии, за что был жалован вещественно (напр. семьями крепостных) и невещественно, с бедными успешно сутяжничал. В 1791 и 92 г.г. Острожский, по поручению некоего Шидловского, ездил два раза в Петербург и Москву хлопотать по делам в разных присутственных местах, за что оба раза получил в награду значительные суммы денег; для того же Шидловского, по откупным делам он не раз бывал в Воронеже и Харькове, а Киев посетил около того же времени по собственному желанию. Предыдущая служба, дальние поездки, удачные процессы создали Острожскому репутацию деловитого человека, без которого трудно обойтись в общественных делах. Дворяне начинают приглашать его в разных случаях своим представителем, а в 1794 году вновь избирают земским заседателем.

На этот раз служба Острожского прервалась самым неприятным для него способом. Прослужив месяца два, Иван Осипович наткнулся на весьма соблазнительный, в смысли наживы, случай с бродячим торговцем, которого он обвинил в убийстве товарища. Деньги и товар торговца, по представлении Острожского, были конфискованы и значительную долю их "почерпнули" члены суда. Хотя Острожский поспешил выгородить себя от участия в этом "скверноприбытчестве", но уголовная курская палата, куда обратился потерпевший, не согласилась с его уверениями и отрешив его от должности, посадила в тюрьму. Два года (1797 и 98) Иван Осипович просидел в тюрьме и чуть было не лишился чина и прав. Дело окончилось 1800 года тем, что обвиняемые—в числи их и Острожский—отрешались от службы с обязательством возместить убытки хозяину ограбленного торговца.

Долгая тяжба сильно подорвала хозяйство Острожского, а поправить было нечем: старые друзья-покровители один за другим сошли в могилу, а новых трудно было приобрести. Двадцать пять лет после этого прожил еще Иван Осипович частным человеком, но уже не видел ни почестей, ни хозяйственных успехов. Несколько раз Слоновку посещали пожары, в которых пострадало неоднократно и имущество Острожского. Сама он стал чаще болеть, хотя бодрость духа сохранил до смерти. В 1814 году Острожский похоронил жену, а 25 октября 1825 года скончался и сам, на 76 году от рождения.

Из десятерых детей автора в живых осталось несколько дочерей и сын Петр, продолжатель записок. Последний получил часть отцовского имения и жил беднее отца. Какую должность занимал Петр Иванович, из записок не видно; в одном месте только, в 1826 г., он подписался: "12-го класса Петр Острожский".

Записки Острожского обнимают обширный период времени от 1771 до 1846 г. и состоять из двух весьма неравных частей: первая, самая большая (до 1825 г.) принадлежит Ивану Осиповичу Острожскому, вторая (с 1825) сыну его Петру. Все значение принадлежит первой части. Любознательный, наивный (с нашей точки зрения), склонный к отвлечению, автор из года в год, добросовестно и систематически, записывает не только то, что с ним случилось, но вообще все "достойное примечания". Способ записывания у автора, насколько это можно заметить по его произведению, такой: время от времени (иногда раз в год, иногда чаще) Острожский садится за свое "описание" и по свежей памяти старается возможно последовательно и связно рассказать все, что случилось в протекшее время. Его "описание" не есть дневник, или записная книга, куда вносится все без разбора, а некоторым образом литературное произведете; до 1771года он в виде введения рассказывает судьбу своего рода, жизнь отца, затем уже переходит к себе. Мы боимся отнять у читателей удовольствие самим проследить за всеми неподражаемыми приемами автора и потому не входим в более подробное их описание. Скажем только, что при всех прочих достоинствах записки Острожского имеют еще то особое значение, что описывают местность—так называемую Белгородщину, о которой до сих пор почти ничего не было известно в бытовом отношении. Вторая, гораздо меньшая по объему часть, заметки сына, далеко уступает первой во всех отношениях: ни той живости, ни обстоятельности и простоты в рассказе, какими отличаются записки отца, в ней нет. Сын больше отделывается общими фразами и мало интересным пересказом газетных известий, и начинает свои заметки вставкою целиком (с ошибками) всех манифестов, вышедших по случаю вступления на престол императора Николая. Острожский отец сам пробил себе дорогу, имел определенную нравственную физиономию, что и отразилось в его записках. Острожский сын— заурядная личность, слабая копия отца, и это также отпечатлелось на его приписках.

Подлинник записок представляет собою переплетенную в четвертку тетрадь разной бумаги, сшитую из нескольких меньших тетрадей и заключает в себе 170 нумерованных и 7 ненумерованных писанных листков. Записки написаны двумя почерками, близко один к другому подходящими, очевидно собственноручно отцом и сыном Острожскими. На передних, вшитых перед заглавным листком страницах написано сначала рукою Ивана Осиповича Острожского: "Из числа книг, принадлежащих Ивану Острожскому, писанная им самым. № 172-й по реестру". Затем следующие сентенции: "Доброе имя есть первая драгоценность души нашей. Кто украдет у меня кошелек, крадет безделку; он был мой, теперь стал его, и прежде служил тысячам людей. Но кто похищает у меня доброе имя, тот сам не обогащается, а меня делает беднейшим человеком в свете".

Далее рукою Петра Ивановича сделана довольно длинная (четыре густо исписанных страницы) выписка из "Ядра Российской истории", кн. Хилкова, "О происхождении рода Острожских". Выписка свидетельствует, что пущенное в ходе Иваном Осиповичем предположение о своем княжеском происхождении сильно занимало и его сына.

Записки имеют свое особое, многословное заглавие, указывающее на автобиографический их характер. Под этим заглавием мы и предлагаем их текст, отказываясь объяснить, как сфабриковано и что буквально означает данное им автором однословное название: Годепорик.

В стране Малороссийской, что называется гетманщина, есть город Лохвица. В том был житель, чином же полковник, именем Константин, и супруга его Мария. Оной родил сына, именем Климонт, которой, по смерти отца своего Константина, вышел на жительство с Лохвицы в город Корочу, и понял себе супругу, именем Тетияну, где живучи, не пожелал военного чина, а восхотел иметь духовной и по достоинству его произведешь в протоиерея. И родил трех сынов, Лазаря, Гавриила и Федора из коих Лазарь и Гавриил были там жё протоиереями, во свое время, а Феодор был священником и правителем духовных дел, супругу имел именем Татьяну из фамилии Коломийцевых.

Оной Феодор, живучи в городе Корочи, имел в дому своем всякое изобилие и честь от всех, потому что отец его Климонт был знаем не только большим господам, но и самому царю, ибо в поезде свой через город Корочу блаженные памяти, император I Петр Алексеевич в его доме изволил квартировать, а потом взял его во свой царской дом в Москву и многое время держал при себе, для того что оной протопоп Климонт умел играть хорошо на всяких инструментах. Родил же Феодор сынов шесть, Гаврила, Иоанна, Михаила, Иоанна, Иосифа, Василия и дочь Марию, из которых Гаврил, Иоанн и Василий пожелали в чине духовной, и был Гавриил священником в слободе Халане Яблоновского уезда, князей Трубецких, по смерти жены своей иеромонахом в бывшем монастыре Холковском Преображенском, где от своего произволения и своим собственно коштом состроил церкву каменную Покрова Пресвятой Богородицы, в коей и чудотворная икона Пресвятой Богородицы Казанской поставлена, аж и до ныне там стоит; а по раскасовании оного монастыря Холковского, переведен был в Харьковский Коллегиумский монастырь, и поживши там лет несколько, умер и погребен в оном же Харьковском Коллегиумском монастыре.

А Иоанн был священником, Короченского уезда, нижнего стану, в селе Стариковом, которой тако ж по смерти жены своей пострижен иеромонахом в Харьковском Коллегиумском монастыре, а оттуда переведен в Святогорский Изюмский монастырь и был в оном монастыре наместником, где и умер. Василий же был священником на месте отца своего Феодора в городе Короче при соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы.

А Михаил, Иоанн и Иосиф по желанию их из духовного чина исключены и записаны в военной чин, из коих Михаил произведен сотником был в слободу Богучар, где поживши немного времени, родил двух сынов Петра и Павла и умер.

А Иоанн записан был в службу подпрапорным, не имея же места быть сотником, получил отставку, с повышением ему чина в сотники, и жил в городе Корочи до смерти. Сей был весьма человек сердит, а наипаче до жены своей и детей.

Дочь же Мария выдана в замужество в город Острогожск за сотника Ивана Шапочку, о коей описание оставляется. Оная умерла 1778 года.

А Иосиф произведен был сотником в слободу Слоновку (расстоянием от Корочи в 43 верстах), в 1749 году, и в том же году родил сына именем Иоанн, а прежде родил дочерей Марию, Марфу, после же Анну, и с коих старшая была Мария, и скудости ради ума своего в замужество не была выдана, а Марфа выдана была за коллежского регистратора Ивана Енохина в город Харьков. Анна же выдана в замужество в слободу Бирючю за войскового жителя Григория Черторицкого, где, живучи в слободе Слоновке, на команде имел великие нападения от своих командиров, потому что зависть обвыкла вкореняться в начальствующих, а он был не веема охоч ласкать и дарить, потому что и достаток имел не велик, видел мало благополучных лет, то за то его, будучи в службе, по ненависти определяли в самонужнейшие и трудные дела, тако ж частые командирации и разные государственные строгие дела, а когда случалось когда которой год быть в доме, то поручаемы были ему строгие комиссии, государственная казна и дальние посылки, собственно на своем коште, тако ж через очередь против других сотников и подпрапорных (когда еще был подпрапорным) командирации и походы и с коих походов в бытность его еще подпрапорным был весьма трудной крымской в 1734 году, ибо тогда он еще только что в 1733 году понял себе супругу, именем Варвару, и с фамилией Ковалевских, и только пожил с нею полгода и мало больше, тут то и поход был им сказан в Крым, в коем он пробыл более двух лет, а супруга его, как еще тогда не имела своего дому и ничего, приняла великую нужду, живучи тогда еще в городе Короче.

По возвращении же его с похода крымского и по смерти отца его священника Федора (которой убит разбойниками на дороге в проезде его с Белгорода в Корочу 1737 или 1738 г.) разделился он с братьями вышеописанными отцовским имением еще при живой матери их Тетияны, и досталась ему в Короченском уезде в деревни Терновой, на реке Ивнице, мельница да в доплату против других братовых мельниц триста рублей денег и сад в городе Короче, кое он получа и мало ничто от скота, состроил себе дом в оном же городе Короче и стал житие свое мало исправлять. Потом просил аттестата в главнокомандующего тогда слободскими полками в сотники, которой ему за понесение его труда и дан. Кой он получа, поехал в Москву просить по военной коллегии о произведении себя в сотники, что и получил с великим трудом и не малым коштом и убытком.

Получа же оной сотниства чин, определено место быть ему в слободе Слоновой на команде, куда с превеликим трудом и также коштом, оставя все, что не было в Короче, только один дом перевез в Слоновку, и там, через два года кончив постройку, начал было жить несколько лучше.

Тут тотчас напал на его зверь прелютой, полковой судя Федор Татарчуков, от которого много он пострадал разными обидами за недопущение своих подкомандных в его работу, которых в то время употребляли начальствующее в работу так, как бы своих крестьян, и по многим просьбам по команде принужден от его власти просить освобождения, а быть бы в команде в другова, что едва для его сделано было.

Потом (в 1754 году и после) настало время зело худое корчемных дел, и тут он превеликую терпел беду от разных из Нового Оскола насылаемых команд, також по злобе бывшего в то время новосколського воеводы Пересветова, а более все за недопущение своей команды в разорение, и так в одно время случилось, что подкомандные его, оставя в руках пришедшей команды все, бежали, где его почти до полусмерти прибили, от чего он долго был и болен. Потом, немного выздоровев, поехал просить в главнокомандующего тогда слободскими полками генералитета о своей обиде и своих подкомандных разорения домов и своего дома, в коем тогдашнею командою побрато в его самого доме более нежели на триста рублей пожитков, для чего определено было произвести над командующим в то время оною командою военною поручиком Гвоздевым военной суд, которой и произведен был в городе Корочи; однако милостью Божьею остался прав и еще со удовольствием обиды, хотя и не всей.

После того всего происхождения, в 1758 году, августа в 11 день, посетил Бог дом его дважды огнем, так что только мало ничто осталось от огню; а потом повелено было идти, хотя еще не исправил в доме, в поход прусский, где пробыл два года и больше, собственно на своем коне и без всякого жалованья. Там понес превеликую трудность военную на баталиях под Кистрином и других случаях нужных, також скудость в провианте и всем. При конце которого похода определен был для препровождения пленных до города прусского Мемеля и там, отдавши их по указу государеву, на корабли отпущен был со своею командою в дом, в которой по шести месяцах едва мог постигнуть, и еще при жестокой сделавшейся ему на пути болезни, в коей болезни еще и в доме пробыл более шести недель. А как пожил после выздоровления з год, то и третично посетил Бог огнем, так что жителей тамошних слоневских погорело дворов более ста двадцати, в том числе и его без остатку, ибо только остались одни покои для пребывания его стоящие как среди поля, а прочее все погорело.

Но не престал и тут гонить вышеописанный Татарчуков, не дал исправитца в доме, подустил других командующих определить ему с командою поход в Барвенчин форпост. От оного он хотя много отговаривался погоревши дома своего и подкомандных, однако злоба превзошла и принужден идти с великою обидою, опасаясь за ослушание штрафа, только прежде послал просьбу к главной команде, с прописанием приключившегося нещастия, от чего получил милость и велено было ему возвратитца в доме свой с командою для исправления экономии. И после того хотя и были малые командирации, благополучного ради бывшего времени, однако легкие, но и тут междоусобие и штурмы происходили, часто от своих подкомандных, а чаще по хитрости подпрапорного Ивана Корецкого из зависти; однако все Божьею милостью были сносны и не весьма тяжелы, хотя об этом и много было переписок и волокит в поездках к главной команде о неправильных просьбах, которые хитро и тайно более помянутой производил Татарчуков. И с коих поездок была последняя к бригадиру Банческулю в местечко Змеев (ныне город Харьковской губернии), где исправя дело и получив паки команду, записал сына своего Иоанна в военную службу подпрапорным в 1761 годе, бывшего уже тогда 10 лет. И по приезде оттуда жил лет пять мало в покои, а сына до возрастных лет и в зачет службы отдал в Харьковский коллегиум для обучения латинского языка, коего он и обучался четыре года и мало более.

Тут возгремел преужасной гром гнева Божья на все слободские полки в 1763 году, во время царствования императрицы Екатерины Алексеевны, и определена была именная комиссия в городе Острогожском над всеми старшинами, полковыми и сотенными. В то время не укрылся и мой отец сотник Иосиф тучи оной грозной; взбунтовались тот час подкомандные его, стали сочинять ложные просьбы, а более по наущению подпрапорного Ивана Корецкого (которой за добро всегда искал воздать зло, ибо он сотник часто его избавлял от великих бед, а паче корчемных, и от самой смерти: когда отец его Иосиф хотел было его заколоть, то он сотник, увидев, что отец его за ним гонится с ножом, схоронил его под своею кроватью и от смерти избавил). Тут тот час отказано от команды, не велено отлучаться от комиссии, обиды, хотя и неправильные, не принося никаких отговорок, удовольствовать деньгами, ибо кто хотя, что подарил, то все ставил во взяток. И так не ожидая простые мужики возвращения его сотника с Острогожска, начали грабить в его хуторе лошадей, рубить заимочный лес, опустошать сады, бить по улицам напрасно крестьян, ругать в глаза его жену и детей. И каких поношений не принял от своих подкомандных, а паче еще от сродственников Корецких и насмеяний, которых он, бедности еще бывших, почти всем своим довольствовал, также снабдевал хлебом, однако они все позабыли и воздали за добро зло, а паче в самое то злое время, и во всех делах они были предводителями и наустителями простого народа ко злу.

Тут что только что миновало первое зло, а вскоре последовало и другое грех ради наших: в том же году в один день потонуло скота, коней, коров и волов более пятидесяти, крестьяне самые лучшие то же потонули: весной овцы распроданы для заплати по просьбам, и так остался уже почти при бедности, только что одно имел пропитание, доставшуюся ему отцовскую мельницу в Короченском уезде да малую часть скота. Тем еще имел мало отраду: хлеб довольной для пропитания дома и одежду за продание оного, а для работы в доме и для посылки в дом или к мельнице за хлебом осталось два небольшие мальчика крепостные, лет по 10, которые еще ни какой более не могли работы сделать, как только лошадей погонять; а как расстоянием мельница от дома в 43 верстах, то опасно было таковых мальчиков и посылать, так принуждении были нанимать всякой раз человека да и то с великим трудом, потому что запрещали и наниматься на работу людям в двор, а которой было наймется, то и на том мстят злобящие люди на его сотника. Видит он, что приходит до крайнего разорения дом, сам за старостью и понесенными трудами в походах всегда был болен, а людей нет кому б работать, так принужден был взять сына с училищ харьковских, 1763 году мая 31 числа, которому тогда был уже 14 год, и так принужден употреблять, оставя науку, в разную черную работу, как-то возки сена, соломы и дров и с мельницы хлеба, что с великим трудом его бедной, не приобвыкшей к работе юноша нес: оставя науку, начал оную забывать, а к работе приобвык, нести холод и вар с великим терпением, сам во всем не имея помощника более тех двух мальчиков, с коими я до возраста их мучился более десяти лет, в коих претерпел великие беды, от непривычки к работе частые болезни, скудость в одежде, а в одно время (1766 года декабря 23числа) в проезде свой с мельницы в пребольшой холод приморозил и ноги, от чего претерпел болезни более двух месяцев.

По терпении тех телесных болезней последовало еще сердечная болезнь. В 1771 году, июня 20, собрал я наймом с великим трудом 10 человек косарей и начал косить на своем доставшемся полюбовным разводом поле, и как только по утру июня в 21 день начали косить, тут постигла печальная весть, возвещающая смерть отца моего сотника Иосифа, которой дня в 21 день 1771 году, по отпусти Божественной Литургии, от сего временного и многопечального жития на вечное отойдет. Как тогда воздохнул преужасно и пока переехал расстояние от поля до слободы Слоновки, 14 верст, рыдал, сами могут знать все, видевшие смерть родителей своих, паче же в таких несовершенных летах и бедствии; однако сделавши достойное погребение родителю своему и плакав горько со оставшеюся во вдовстве матерью своею, начал промышлять о житии своем, как бы не допустить до разорения дома своего. Великие недостатки и малые долги, обветшавшие дома и мельницы великим рожном казались сердцу моему; тут еще совершение лета к замужеству сестры меньшой Анны, которую, посоветовавши с матерью, выдали в замужество, и так осталась мать, сестра старшая Мария, которой в замужество идти было нельзя, да я, бывши тогда уже 20 лет, Иоанн.

И то еще не малою было печали, что записан был в службе казачьей подпрапорным, я как пришли совершение лета и казачья служба была переименована на регулярную гусарскую, то непременно надобно было и мне в оную службу идти без отговорочно; но мать престарелая всеми мерами удерживала меня, чтоб не допустить дома до последнего разорения, також и матерняя к детям горючесть и любовь удерживали, ибо началась тогда (1769 г.) война жестокая с турком и надобно б не отменно идти, оставивши дом и мать в печали превеликой и недостатках. Что ж делал я? Хотя с великим трудом, коштом и пособием зятя своего Ивана Енохина, которой тогда был ужо при губернии харьковской регистратором губернским, начал искать увольнения от службы, и показав неспособность за приморожением ног, что велено было освидетельствовать лекарю, и по свидетельству оного дано мне увольнение и переименование в штатную службу регистратором. Тут я, освободясь от того ига, начал и то думать, что мать ужо стара, смотреть в доме не может и принужден к женитьбе, а достатка нет, где б сговоривши невесту сделать свадьбу. Что ж делал я? Положась на волю Владычествующего всеми, начал искать невесту. Тут ужо и соперники, бывшие во вражде с отцом моим, начали сожалеть, ибо мне за смирение и дали взаймы денег, стали стараться о сыскании невесты от лучших людей; однако для сего недостатка не выдавали и для обхождений нынешнего света, ибо надобно было ходить в платье немецком, модном и дорогом, також быть чиновну, обращательну, ласкательну и во всем щегольливу против нынешнего света. А как я, оставя науку, был при черной работе, к тому ж еще и в недостатках, то от меня сии качества весьма были отдалены. Платье имел черкасское, недорогое, а тогда тем презирали, обхождения были, сельские, а не городские, больше же смирение и несмелость, к тому же и недостатки (ибо богатство всегда рождает ум). И так когда приметил я, что благородные несколько им презирают, то начал искать не великородства, а человека по своему нраву и обхождению.

В то время случилось мне быть Старосколського уезду в слободе князей Трубецких Староивановки, где увидел невесту, бывшую там же на свадьбе дочь тамошнего из поляков вольного, князя Николая Ивановича Трубецкого управителя, Лаврентия Гражданского, и как судьба уже к тому вела, что б не быть в него возносящемуся гордости сердцу, то нисколько оная и понравилась паче же в смирении против прочих невест, в коем числе была и сестра ее старшая. И так начал просить зятя своего помянутого Ивана Енохина и отца его, протопопа Дионисия Енохина же, чтоб сговорить вышеупомянутую невесту, дочь управителя Лаврентия Гражданского, именем Пелагия (ибо оной управитель был не крепостной оного князя Трубецкого, но природной поляк, и, по выхождении отец его с Польши, пожелал быть во услужении охотою первые в дворян Нестеровых, потом в князей Трубецких), которые, видя мое сиротство и бедность, не отказались, и как по приезде к нему управителю начали говорить, то он как обыкновенно родители сожалеют о детях и разные отговорки употребляют, не желая своему рождению худа, так и он хотя и много разных отговорок употреблял, однако наконец склонился отдать старшую дочь именем Евдокия.

И как услышал я, что не по моему желанию все идет, то скрылся несколько в тайном месте и просил Бога со слезами быть по Его намерении. Потом, вышедши оттуда и отер от очей слезы, начал просить, что б как возможно стараться сговаривать меньшую, именем Пелагея, за что возроптали на меня все и представляли быть оное дело невозможное, что б оставаться старшей, а прежде итить меньшей; однако где всемогущая Десница своим провидением что сделать восхочет, там человек препятствовать не может. И так, по смятении том, положили с обоих сторон быть дело невозможное, и с великим гневом на меня все взирая, хотели ехать обратно в дома свои. Тут послана была луча милосердия Божья в сердце управителя оного, и склонился он отдать, положась на волю Божью, меньшую дочь свою Пелагею за меня Ивана Осипова, сына Острожского и Лофицкого. И так, по заключении договора, гуляли много, наконец разъехались в дома с тем, чтоб как возможно приготовлятца скорее к свадьбе, чтоб с обоих сторон меньше было печали и мятежа.

Тут хотя я и получил по желанию сердца своего радость, но сердце печали еще горше снедалось, видя, что он, тесть мой, имеет достаток хорош, так ему надобно было всеми силами стараться, чтоб как возможно приготовление к свадьбе сделать противу его равное, а знал свои великие недостатки. И так с великим воздыханием и слезами просил Бога, чтоб он как хочет, так премудрым своим промыслом и устроил все во благо. Не меньше ж еще придавало печали и то, что жену я себе понимал воспитания нежного и роскошного, иного рода, а не из черкас, т. е. она полька, а он хохол то и весьма опасался, чтоб в житии не было какова развращения и мятежа в доме.

И как сближалось время положенного термина свадьбы, и пришел день уречений, то я с великим трудом собрал ближних своих и соседей, поехал, взявши с горькими слезами благословение от родительницы своей, и, по приезду туда, весельной акт по закону более в тайной сердечной молитве препровождал, дабы Всевышний Владыка управил щасливо житие мое; по окончании коего начал жить в любви с женою своею взаимной друг ко другу.

Тут ужо нисколько стало лучше исправляться житие мое, потому что помощь была чинима всем от тестя, и дом обветшалой несколько починил, также мельницу перестроил, хотя и с дорогою покупкою и заимкою денег и леса. Но еще друг друга не распознав хорошо, последовала было причина: в то время (в 1775 г.) восстал зверь прелютой Емелка Пугачев и пленил своим разбойничеством многие места, противу коего велено было всем служащим и отставным итить противу. За неимением в близости военных людей, в том числе ему Ивану велено было итить. Тут, простясь с любезною своею супружницею, поехал; однако счастье воспоследовало, и велено было мне и всем возвратиться в дома свои. И так я прибыл благополучно в дом и жил в исправлении своей экономии и государственных поручаемых разных и строгих дел.

Два года был определен начальником при учрежденных от моровой язви караулах, в коей должности великие понес труды, ибо строгость употреблялась жестокая в сем государственном и веема важном деле, а как я в сих делах не бывал и наставления иметь было по смерти отца своего не от кого, то превеликую трудность нес, пока мало понял оное важное и другие тому подобные дела.

О фамилии хотя я не упомянул с начала сего описания однако оное здесь полагаю: вышеобъявленной Константин полковник с супругою своею Мариею сошли на жительство с города польского Острога великого, княжеской фамилии и князья, в Лофицу и там прозывался Острожским; а как сын его Климонт сошел с Лофици, Белгородской губернии, в город Корочу, то прозывался Лофицким, а Климентовы дети Лазарь, Гаврил и Феодор по отцу своему прозывались Острожскими-Лофицкими, а некоторые и протопоповыми, потому что отец их Климонт был протопопом в городе Короче; последние же их дети и до сего времени пишутся Острожскими по Константину полковнику, а иные по Климонту Лофицкими, а протопопово имя оставили. Однако в нужных делах, как-то: в крепостях и других тому подобных, пишутся двояко Острожскими-Лофицкими. Оставя же сие, возвращаюсь на первое описание истории Ивана Острожского.

Живучи я з женою своею два года и более, зачал и родил дочь именем Любовь (1775 г., апр. 25 д.) и стал еще несколько лучше успевать в домашней экономии: хотя с великим трудом и заимкой також денег, состроил себе винокурню, а более с помощью тестя своего, которой меня много снабдил принадлежащими вещмы до оной винокурни, как то: котлом, трубами и кадками; потом в 1776 году видя, что хутор мой, бывшей на доставшемся еще отцу моему, сотнику Иосифу Острожскому, полюбовным разводом поле, совсем пришел в опустение, купил в тамо живущего на моем же поле человека Филиппа Холошина (он же и супруга) двор и во оной перенес свою избу, и начал сеять понемногу хлеб для того, что стало маленько разводится коров и овец, а лошадей в то время покупал. И так стал для скота у меня корм не покупной (а все покупали прежде), тако ж и хлеб несколько подовольней прежнего, и во всем для домашней экономии стало несколько получше исправление, как в доме пристройкою некоторою, так в мельнице и хуторе.

Потом в 1777 году паки зачал и родил дочь именем Александру, марта в 28 день. И в том же году июня в 26 день возымел охоту: видя в других заведения прекрасные сады, нанял людей и расчистил лес в урочище Ласкового Ярка, где и полюбовным разводом достался отцу моему еще лес, и начал разного рода прививать деревья для размножения сада, а в оном имелось тогда по расчищении леса дичек способных к прививанию более двух сот, кроме других дерев; и оплел вкруг плетнем хорошо, и нанял человека для присмотру оного, чтоб завистных и злобных людей чем был не испустошен.

В сем же году 1777 случилась вещь дивная и несколько достойная примечания нижеследующая. В городе Харькове был житель, грек природной, именем Илия, которому за понесение в бывшую турецкую войну некоторое труды дан был чин порутчичей. Оной имел двух дочерей и одного сына и был чрезмерно богат, имел лавки и другие промыслы. И имел он в себя во оном же городе Харькове в лавки сиделца, человека весьма проворного и хорошего состояния, с коим дочь его меньшая, которая была красавица, жила амурно. И как пришел день ноября 21-го, в которой празднуется Воведение Пресвятая Богородицы, то оная, идучи к церкви на литургию, послала в лавку дать знать оному сиделцу, чтоб он дожидался ее в лавки, пока она от церкви возвратится. И так, по отпусти литургии, идучи домой с сестрою своею старшею вместе, отлучась от оной, зашла в лавку, где уже оной ее дожидался; и как пришла, то затворя они дверь, что там делали—не наше дело осуждать другие грехи, а Божие; мы должны о своих только просить Бога, чтоб Он все наши беззакония простил милосердием своим. Что увидя брат ее маленькой, бывшей тогда лет пяти, и не зная, что то его сестра пошла в лавку, пришел и сказал своему отцу, оному выше объявленному греку: «батюшка, какая-то девка пошла в лавку к нашему сиделцу и затворили дверь». А в то время случилось у него быть гостям хорошим. Он, оставя гостей, пригласивши их посидеть, пока возвратится от лавки, пошел, сказавши: «экой бездельник, что делает! и в меня есть дочери, чтоб не было какова порока на них». И как пришел к лавки (коя была не далече от его дому), то дверь была заперта изнутри крепко. Он начал стучать, кричать: отопри поскорей! Тут они бедные, испужались, не знали, что делать со страху, и принужден был он, сиделец, в стоящей тамо порожней сундук оную дочь его запереть, а как она была совершенных лет, то с великим трудом могла во оной вместится, и как вместилась, то оной сиделец отворя лавку, ушел. А отец ей, вошовши в лавку, искал везде и не сыскал, а как слышал, что он запирал сундук, то мог приметить, что оной был там, и просил людей, случившихся в то время на ринке, донести сундук до его дому. Сам шел за ним и говорил, не зная, что его дочь в оном сундуки: «слава Богу, поймал зверка! Давно я того желал, чтоб это безделство искоренить». И как принесли домой, то он приказал несть его в ту горницу, где гости сидели, и поставя по среди горницы, приказал замок отломать, а как отломали, то его дочь оттуда поднялась и встала. Боже мой! какой был тогда смех бывшим у него гостям и тем, кои принесли сундук от лавки. К тому же еще и людей собралось не мало.

От великого стыда и жалю подхватил он нож и хотел ее того же часу заколоть; однако до того был не допущен людьми, бил только оную своеручно весьма, а она говорила, что я де желаю за него пойти в замужество, да вы, батюшка, не отдаете. По том, дней через три, явился оной сиделец и как был он волной, то не мог ему делать нечего, только рассчитался с ним и сослал его с двора.

В том же 1777 году умерла теща моя, которая заболела августа в 6 день, а умерла декабря в 26 день же.

В 1778 году в сентябре месяце перестроил на мельнице ступной амбар, которой прежде того год целой был в опустоши за недостатками. В том же 1778 году октября в 7 день родилась дочь Екатерина после великой бывшей в жены моей перво горячки, потом вседневной лихорадки, которая и после рождения дочери также была вседневно; через несколько времени и опухоль большая по ногам с внутреннею болезнью.

1779 года дня 16-го заложена каменная во имя Николая церковь. В сем же 1779 году августа во 2-й день за прогневание Бога нашими великими грехами в наказание послал превеликую саранчу, коя пришла 2-го числа августа пред вечером и ночевала на слоновском поли, на горе, прозываемой Луцкой, а более на лесу луцком же, а 3-го числа в полдень, после отправления литии, поднялась и перешла верст 10, сила на слоновском и Михайловском поли длиною верст на 15, а шириною на 8 верст, где сидела двои сутки. За бывшим в то время дождем отетол поднялась августа ж 6-го числа и пошла к Белгороду; только повреждения, милостью Божьею, хлебу сделала весьма мало.

Год 1780.—Сего году повелением великой монархини всероссийской, по изданному учреждению, открыто наместничество Курское, а губерния Белгородская испразнена вечно; которое открытие было в Курске декабря 27, а в Новом Осколе открывано января в 20 день присланным от наместничества полковником Михаилом Львовичем Нечаевым, где при происхождении всей церемонии был и я, и самовидец всему тому происходящему делу, по высочайшему повелению учрежденному.

В сем же 1780 году, в последних числах, советом определенных в Новоосколський нижний земской суд капитана исправника Тинкова и заседателей, вздумал определиться в должность исправления приказных дел, для чего со взятым от оного земского суда рапортом и отправился в Курск. По приезде куда, по отпиши сперва чудотворной иконе Матери Божьей, явился к правителю наместничества, господину генерал-порутчику Петру Семеновичу Свистунову, от которого принят был весьма ласково и в тот же день положенною резолюцию определен в исправление в Новооскольском нижнем земском суде секретарской должности. А о произведении в секретари меня в 13-й день от курского наместничества представлено бывшему тогда в должности государева наместника, графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, и со взятым указом отправился в Новой Оскол к своей должности, где, по приводе к присяги, исправлял оную добропорядочно 1781 года марта по 25 число, со взятием полного секретарского жалованья.

Но когда премудрый и неизследимый в судьбах Бог восхотел праведно за превеликие грехи и беззакония наказать, да всяк возносяйся смирится, то послал начало наказанию претруднейшим рождением первого сына жены, которая, по троесуточном рождении оного не жива, сама едва от смерти освободилась, пробыв больною января от 16 1781 года до половины февраля того ж года.

Но, увы, горе чуть только проходить стало, следует еще лютейшее: посланное представление к наместнику пропало и чина секретарского не получил, а человек-враг, завидячи добру, вознес дело уголовное, о коем было представлено в палату уголовных дел, а от оной сообщено было в наместническое правление, а из оного велено указом немедленно и за караулом отправить меня для исследования в Корочинской уездной суд, куда немедленно и отправился марта в 25-й день, написав от великой жалости сердца своеручно и репорт.

А как прибыл в Корочу 26-го, то, явясь в уездной суд, увидел всех рыкающих и поглотити хотящих; вспрашиван об оном деле был со строго сию и увещанием, где что Промысел Вышнего ниспосылал в уме не бывшему никогда в таких важных делах, то и ответствовал, положа всю надежду и упование на Бога и угодника его, святителя Николая. Однако не приняты были ответы, ни просьбы, ни других рекомендации взят того ж марта в 26-й день в 1-м часу пополудни и посажен под жестокой караул, в бывшую прежде открытия войсковую ратушу, которая по открытии была уже уничтожена, а только производились в ней словесные разбирательства.

В то время содержались в оной два родные братья Александр и Николай Леонтьевы Станищевы по одному тяжебному делу, которые, после окончания их суда, сосланы в сибирской батальон до выслуги офицерских чинов, а данные им прежде чины подпоручичьи сняты. Какие там были горести и печали, может рассудить всяк: стыд от всех знаемых и родственников, которые имеют жительство в Короче поношения от наветующих врагов и хотящих довесть до самобезчестийшего осуждения. Но что делаю я, Иван? Укреплясь помощи сильного Владыки, не показал себе ни одного мгновения печальна, двоих ради нужд: первое — дабы печали не повредить здравья своего и домашним своим не навесть больше грусти, а паче матери и жене, второе — чтоб не подать больше способа к радости врагам, которые, видя всегда весела, неоднократно присылали выпитывать той веселости причину, на что ответ всегда был один, что, не имеющему причины быть виновату, за правду умереть всегда готов. От чего стали и умягчаться сердца, и велено было допущать ко мне всяких людей, тако ж мать и жену, когда бывало приедут от жалости посетить (а прежде то было запрещено). Потом давали свободу ходить по городу, хотя и за караулом. Наконец, видя неблагополучной успех злого своего умысла и не робость человека, на коего напали безвинно, переворотя разными хитрыми способы дело, производимое в Короченском уездном суде, решились отпустить, до ревизии дела, на поруки в дом, что и совершили в 24 день июня. Был содержан от 26 марта по 24 июня 1781 года, то есть мало не три месяца.

(Продолженье следует ).

Текст воспроизведен по изданию: Проект князя Потемкина об устройстве казацкого войска из мещан и ямщиков // Киевская старина, № 3. 1886