|
МАТУСЕВИЧ И.ЗАПИСНАЯ КНИГАII. Местные духовные власти и отношение к ним священника. — Закащик, благочинный, десятоначальник. — Духовное правление. — Поборы с сельского духовенства. — Подводная повинность духовенства. До царствования императрицы Екатерины II над приходским духовенством тяготело множество окладных сборов: архиерейская или церковная дань, сборы на духовные правления и консистории, «заезд» в пользу поповских старост, закащиков и благочинных; подможные деньги полковому духовенству, сбор на содержание духовных школ. В 1764 и 1765 гг. духовенство было избавлено от сбора «данных» денег, от сбора на семинарии и взноса подможных гривен на полковое духовенство. Вместе с тем были определены размеры поборов при поставлении в священнический чин и церковный причт 38. Но о поборах в пользу непосредственного духовного начальства (закащика, благочинного, духовного правления), в распоряжениях правительства ничего не было упомянуто, а между тем с этими властями и учреждениями всего чаще приходилось иметь дело сельскому священнику. [521] Низшую степень окружного управления в епархиях в начале второй половины XVIII в. составляли поповские старосты и их помощники, назначавшиеся на свою должность исключительно из белого духовенства, по выборам самих священно и церковно-служителей. В Московской епархии, в 1750-х годах, все духовенство округа сзывалось на съезд, чтобы, для сбора окладной и неокладной денежной казны, на места поповских старост истекшего года выбрать новых на будущий год, и в помощь им закащиков, и на тех нововыбранных закащиков и старост учинить выбор за руками священно-служителей всех церквей с таким обязательством, что они, выборщики, тем старостам поповским и закащикам в сборе денежной казны верят и оную денежную казну будут платить в указные сроки и без всякие доимки». Таким образом, должности старост имели преимущественно финансовый характер, а потому понятно, что, с отменою, в 1764 г., всех архиерейских сборов, был уничтожен и институт, поповских старост 39. Прежние помощники поповских старост, так называемые закащики, местами сохранились и после 1764 г. По крайней мере мы находим их в 70-х годах в Ярославской губернии. Познакомимся с отношениями сельского духовенства к закащику в этой последней губернии. В 1774 г. должность закащика была в этой местности еще вполне выборною, и духовенство съезжалось для избрания закащика; но в 1778 г. мы находим в дневнике Матусевича следующую отметку: «в Тиханово поехали и были тамо до четверга; а без нас был благочинный и выбрал закащика Норской слободы, Троицкой церкви, священника Василия по прежнему договору». Тут влияние благочинного уже сильнее: хотя и после каких-то предварительных переговоров с духовенством, но всетаки он сам назначает закащика. Главная обязанность закащика в это время состояла в том, что он развозил по приходам указы и при этом или оставлял копии с них, или отбирал подписки в слышании этих указов. В дневнике Матусевича аккуратно отмечен каждый приезд закащика и содержание привезенных им указов. Назовем некоторые из них: об обучении с малолетства своих детей, о том, чтобы строили или чинили церкви не иначе, как с позволения архиерея, о невенчании малолетних с возрастными девками под [522] страхом лишения чинов 40, о том, что если пропадет что либо из церкви, то отвечают священно и церковно-служители, об обращении раскольников, о том, чтобы носить дароносицу на груди сверх одежды, о некрещении младенцев в домах, кроме крайней нужды, о невенчании солдат и солдаток без достоверного свидетельства, о невенчании браков малолетних ниже 15-ти лет 41, о том, чтобы священник и диакон, находящиеся при одной церкви, не были между собою в родстве, о подаче духовных книг в июне, а метрических в январе, о том, чтобы на незанятые места не выбирались кандидаты, а отыскивались праздные священники и т. п. 42 В пользу закащика, не получавшего жалованья за исполнение своих обязанностей, шли с духовенства поборы, так называемые «подможные деньги», во первых, единовременно при выборе нового закащика по 10 к. со ста душ прихожан и затем ежегодно, по всей вероятности, также пропорционально числу душ. С прихода, в котором находился Матусевич, бралось годовых подможных денег сначала 30 к., а потом 40 к. Половина этих годовых взносов уплачивалась священником, а остальное обоими причетниками; кроме того, при объездах закащика по своему заказу, ему взносилась плата за подписку в слышании указов или за копии с них; эти платежи ограничивались обыкновенно несколькими копейками. Так, в течение всего 1775 г., у Матусевича отмечено таких платежей на 46 к. да из церковных денег 12 к. В 1779 г. — 74 к. За 1780 г. сведения не полны, но вот сколько заплачено было сразу в январе месяце: за копии 72 к., за подписки — 8 к., за «суеверный репорт» (т. е. рапорт о суевериях) — 20 к., за рапорт о старопечатных книгах — 25 к., итого 1 р. 25 к. (впрочем тут, по-видимому, был и старый долг за 1779 г.). Иногда при проездах закащика ему давалось в подарок по нескольку копеек по какому нибудь экстраординарному случаю. Так, за известие, в каком уезде находится приход по новому распределению, было дано 20 к. Кроме платы деньгами закащику, его частенько приходилось угощать вином. Нужно заметить, что слово закащик имело еще и другое значение. В 1737 г. синод предписал по всей России «учредить закащиков, и [523] им, закащикам, к 10-ти церквам из священнического чина десятоначальников... как бы духовных фискалов». Закащики, о которых говорится в этом распоряжении синода, совершенно отличаются от прежних должностных лиц с тем же названием; эта новая должность была почти всегда не выборная, а замещаемая духовною администрациею. За новою должностию постепенно упрочилось и другое название — такие закащики стали называться благочинными. Московский архиерей Платон Малиновский, вследствие указа синода, данного в 1737 г., учредил в 1751 г. по два благочинных в каждом «сороке»; их назначала консистория с утверждения преосвященного. При этом для них была составлена подробная инструкция, которая может дать нам понятие об обязанностях благочинных. Благочинный должен был прежде всего смотреть за внешним порядком и благообразием в церквах, затем наблюдать, чтобы в определенные дни отправлялось богослужение, чтобы священники обучали молитвам своих прихожан, чтобы исправно велись исповедные ведомости, чтобы вдовые священно и церковнослужители не держали при себе «зазорных лиц», чтобы духовенство «в народные зрелища, как-то: в оперный дом, на конское ристание, на праздничные гульбища, на качели, на медвежьи травли, псовую охоту и прочие кощунства» отнюдь не ходило, в карты и шахматы не играло, денег в лихву не отдавало. Благочинным ставилось в обязанность «ни кому ни под каким видом обид и налогов не чинить и взяток ни за что не касаться», а разрешалось только на бумагу и чернила брать по 3 к. с прихода 43. В Петербургской епархии при преосвященном Гаврииле были учреждены благочинные, которых назначала консистория; при этом (в 1771 г.) Гавриил так характеризует их обязанности: их «должность есть разбирать словесные между священно и церковно-служителями и от посторонних на них просьбы, смотреть, не происходит ли от кого упущения своих должностей в рассуждении церкви, приходу и клиру... За малые преступления дьячков и пономарей дозволяется им штрафовать кроме телесного наказания». В Московской епархии новая подробная инструкция благочинным была составлена при Платоне Левшине; здесь обыкновенно консистория представляла архиерею 3-х или 4-х кандидатов на должность благочинного, из которых тот и делал выбор. Платон требовал в [524] своей инструкции, чтобы благочинные обращались с духовенством с уважением, не унижали их, но в то же время запрещали священнику надевать шляпу при благочинном, садиться при нем без его позволения. Благочинный имел право делать священнику выговоры, поставить его в алтаре на поклоны или даже на колена. Вот какую резолюцию положил м. Платон в 1782 г. по жалобе одного благочинного на священника: «велеть попу у благочинного испросить прощения в духовном правлении, при собрании всех местных священников, и, доколе не испросит, стоя на коленах, дотоле не велеть ему служить» 44. И так, в Московской и Петербургской епархиях, благочинные (или закащпки) назначались епархиальною властию; но в югозападной России благочинные были выборные. В Пермской епархии, в первой половине XVIII ст. закащики также очень часто определялись по выбору священно и церковно-служителей 45... В Ярославской губернии сельскому священнику приходилось гораздо реже иметь сношения с благочинным, чем с закащиком; (напомним читателям, что мы имеем тут дело с закащиком в старом смысле этого слова). Благочинный наезжает изредка осматривать церковь и ему дают в подарок 20 и 25 к. то из церковных денег, то из своих. С течением времени благочинные, повидимому, получают преобладающее влияние при выборе новых закащиков. Мы упоминали уже об одном случае, когда не духовенство выбирает закащика, а благочинный назначает его, соображаясь лишь с прежним договором. По всей вероятности, само духовенство, тяготясь съездами для выборов в должность, потерявшую свое прежнее значение, предоставляло благочинному, по истечении годового срока, вновь назначать прежде выбранное лицо. Таким образом, постепенно утратился выборный характер закащиков, а затем была упразднена и самая должность, оказавшаяся излишнею с тех пор, как упрочился и окреп новый институт благочинных, которые находились уже в полной зависимости от духовной иерархии. Помощниками благочинных, как видно из синодского указа 1737 г., были десятоначальники, назначавшиеся благочинным. В Ярославской губернии десятоначальник получал от приходского [525] духовенства определенное денежное вспомоществование, а именно с прихода, где служил Матусевич — 40 к. в год: половину со священника, а другую половину с причетников. Объезжая по приходам, он между прочим высылал духовенство для выбора закащика; в свою очередь, закащик, по поручению десятоначальника, отбирает у священников подписки по различным делам, а также собирает в его пользу годовые подможные деньги; в этом сказываются следы прежнего финансового характера должности закащиков, как бывших помощников поповских старост. При даче подписок у десятоначальника, священник платил ему по нескольку копеек, как платил в таких же случаях и закащику. Впрочем, институт десятоначальников в Ярославской губернии не дожил и до конца XVIII в.: уже в 1778 году закащик получал от Матусевича маленькое приношение «на отменение десятоначальников». Кроме указанных уже нами должностных лиц, священник имел прямые сношения с одним местным коллегиальным учреждением — духовным правлением. В каждой епархии было по нескольку таких правлений. Выше их стояла консистория, состоявшая при архиерее, с которою сельскому священнику редко приходилось иметь дело, после того как он прошел все мытарства поставления в свой духовный чин. Отсылая читателей для ознакомления со всею процедурою ставленического производства к сочинению г. Знаменского, мы остановимся только на духовных правлениях. Духовные правления окончательно сделались коллегиальными учреждениями лишь в 1744 году, когда, с повсеместным учреждением консисторий, во всех епархиях стали заводиться и коллегиальные духовные правления, сменившие прежних духовных управителей. Вот как описывает г. Знаменский процесс образования духовных правлений до 1744 года: «Коллегиальная форма центрального епархиального управления по мере своего развития отражалась и на окружном управлении. Около духовного управителя явились товарищи из священников и дьяконов. Они тоже (как и духовные управители) определялись или по выбору духовенства, или по назначению епархиальной власти, или даже по назначению самого духовных дел управителя с согласия подчиненных ему причтов; иногда управителю поручалось выбрать к делам двух, трех надежных людей из окружного духовенства самому, но затем о самом определении их на должность указывалось представлять консистории. Духовные управители потом сами составляли себе для делопроизводства канцелярию, назначая в подъячие и рассыльщики при [526] ней, кроме разных светских лиц, еще дьячков от окружных церквей. Так составлялись мало-по-малу духовные правления». После 1744 года, когда эти учреждения «сделались постоянными и единственными законно-признанными органами епархиального управления округов, во главе их членов тотчас же являются власти монашествующие, за исключением тех только случаев, когда в округе правления не оказывалось ни одного более или менее значительного монастыря. Само собою разумеется, что эти первенствующие члены правления уже не были выборные, а вместе с тем стало по немногу теряться выборное значение и других членов. В начале второй половины ХVIII ст. в некоторых епархиях принято было за правило составлять духовные правления на половину из выборных членов и на половину из членов, определенных к должности административным путем; так, например, было в Воронеже» 46. В царствование императрицы Екатерины, только места второстепенных членов епархиальная власть иногда дозволяла замещать по выборам. В Московской епархии при Амвросие Зертис-Каменском окружное духовенство представляло на место таких членов по 2 кандидата на утверждение преосвященного и, выбирая одного из них, он иногда останавливался на лице, менее желательном для духовенства. Вот что случилось в одной десятине в 1768 году. Духовенство выбрало двух кандидатов в правление и представило их Амвросию; не зная лично ни того, ни другого, он по жребию назначил кандидата, менее приятного для духовенства. Когда некоторые священники не хотели принять избранного, Амвросий приказал им в наказание положить по 50 поклонов при собрании священно и церковно-служителей 47. Ни члены духовных правлений, ни церковные служители и пристава не получали жалованья и потому, конечно, налагали разные поборы на подведомственное правлению духовенство. Синод сознавал неудобство такого порядка вещей и, рассуждая об этом в 1769 году, поручил своему депутату, преосв. Гавриилу, стараться, чтобы при сочинении проекта нового уложения на этот предмет была назначена особая сумма 48; однако же и после того общего распоряжения по этому предмету издано не было. В Московской епархии на содержание правлений с священно и церковно-служителей собиралась определенная сумма (в одном месте от 25–40 к. с церкви 49. [527] В Ярославской губернии определенного сбора на духовные правления не было. Из тех мест дневника Матусевича, где упоминается об этом учреждении, мы узнаем, что в состав его входили: во-первых, лицо, называющееся всегда по имени и фамилии и получающее наибольшее приношение, вероятно — духовный управитель; кроме того, упоминаются протопоп, священник, дьякон, судьи, подъячий, канцелярист, пристава и сторожа. Все эти лица собирали с членов сельских причтов поборы при подаче росписей, сказок, экстрактов и рапортов. Из относительных размеров приношений видно, что преобладающим значением в правлении пользовалось одно лицо. Оно получало каждый раз от 45 к. до 1 р. 20 к., протопопу давали 25 к., подъячим от 10 до 25 к., попу — 10 к., судьям от 5 до 10 к., приставам 5–6 к., сторожу 5 к., дьякону за письмо 20–30 к., канцеляристу — 45 к. 50 В 1775 г. Матусевич уплатил всем этим лицам за росписи и сказку 1 р. 80 к. В 1777 г. — 1 р. 70 к., да за экстракт 95 к. В 1779 г. всего за росписи и сказку 2 р. 46 к., да за экстракт 2 р. 19 к.; всего в 1779 году было внесено поборов 4 р. 65 к. Относительно экстракта и рапорта нам известно, что приношения за них членам духовных правлений падали на половину на священника и на половину на обоих причетников; вероятно, тоже самое было и относительно росписей и сказок. Если так, то, взяв итог приношений за 1779 год, как наиболее полный, мы получим, что священнику прихода почти в 400 душ приходилось вносить в год 2 р. 30 к. в виде подарков членам духовных правлений 51. Само собою разумеется, что, не сделай этого священник, он подвергся бы всевозможным придиркам. Нужно заметить, впрочем, что, в свою очередь, местному начальству приходилось подносить взятки членам консистории. В 1778 году синод приказал перевести духовные правления в монастыри; с этого времени, разумеется, во главе их должны были стать настоятели монастырей, а белому духовенству остались лишь второстепенные должности. Духовные правления часто посылали к сельским священникам по разным делам своих приставов. Им приходилось обыкновенно давать от 2 до 5 к.; иногда к этому прибавлялось еще какое-нибудь приношение натурою, например, решето ячменя, а не то они довольствовались обедом, угощением вином или даже калачом на [528] дорогу. Любопытно, что пристав так же собирал новь со священников, как священники с прихожан, но только не хлебом, а деньгами. Матусевич однажды заплатил приставу и служителю, которые собирали новь, по 3 к.; другой раз также «для нови» дал приставу 2 к. Кроме разных вспоможений и приношений непосредственному духовному начальству, на церковном причте лежала еще подводная повинность, подававшая повод ко многим злоупотреблениям со стороны духовного начальства 52. Всего чаще приходилось возить закащика, а затем пристава, подъячего и, наконец, благочинного. В отправлении этой повинности между чинами причта соблюдалась очередь, и так как священник получал половину доходов, тогда как оба причетника вместе получали остальную половину, то и подводу он должен был давать вдвое чаще, чем каждый из причетников; другими словами, при отправлении подводной повинности 2 причетника считались за одно лицо; это ясно видно, например, из следующего места дневника Матусевича: нужно везти десятоначальника, «подвода на дьячке и пономаре; однако впряг было Изосим (пономарь) лошадь, да сбесился, что позамешкался поп у меня; того ради и не повез, а возил я до часовни Толгской на Осиповой лошади, а там ему попал попутчик. Да на моей лошади Ганюша Осипов возил закащика до Пахны, да я ж просил Осипа в Троицын день свезти монаха Евфимия до Норской слободы. Итого моих 3 подводы, а их — один раз возил Зосим закащика до Пахны в навозницу, а то был после закащик, так на своей лошади и так будет за ними 2 подводы». Счет иногда был еще дробнее; считали не только кто дал лошадь, но и от кого был проводник. Например: «отселе до Пахны довезли на Старостиной лошади верхом, а за лошадью ходил Зосим; впредь их лошадь, а мой проводник». Иногда, вместо подводы, по взаимному соглашению, давали деньгами от 3 до 15 к., вероятно, смотря по расстоянию; один раз священник, вместо своей, нанял подводу и заплатил 25 к. Несколько раз упоминается также «мирская» подвода, но мы не можем определить, был ли крестьянский мир обязан отправлять подводную повинность при разъездах духовного начальства. В ограждение членов причта от требования подвод разными приказными чинами духовных правлений не по делам службы, они должны были иметь при себе инструкции. Так как один пристав [529] однажды не представил такой инструкции, то ему не дали проводника, чем он остался очень недоволен и «попригрозил», а «Бог знает чем?» — прибавляет Матусевич. III. Домашняя жизнь священника. — Расходы — Образ жизни. — Отношения к крестьянам и помещикам. — Посещение духовных лиц. — Поповские смотрины и свадьба. — Отношение к причетникам. Мы подвели выше годовые итоги доходов священника и оказалось, что денежного дохода за требы он имел около 40 р. и кроме того за землю получал сначала 10, а потом 15 р. 53 Каковы же были его расходы? В дневнике Матусевича мы находим итоги домашних расходов за 8 месяцев 1775 и 1776 годов. В эти 8 месяцев он издержал всего на домашние потребности, плату за росписи и т. п. около 40 р., а, следовательно, во весь год должен был издержать до 60 р., не считая в том числе уплаты долгов, которые он сделал, вероятно, при первом обзаведении, когда строил избу. Очевидно, что доходов не хватало (приношения натурою здесь в счет не идут, так как они не продавались, а потреблялись). Чем же пополнялся дефицит в бюджете? Матусевичу помогали, во-первых, тесть и отец, а кроме того он знал ремесло, которое доставляло ему некоторые заработки: умел переплетать. (Мы знаем, например, что в течение 2-х месяцев 1779 года он заработал переплетом 3 р. 25 к.). Матусевич продавал также книги, требники, службы и проч., конечно, не без барыша для себя. Кроме того он взялся однажды обучить сына одного священника переплетному мастерству и получил за выучку 12 р.; брался также обучать грамоте крестьянских ребят. Только благодаря этим побочным доходам удавалось сводить концы с концами. При ограниченных средствах домашняя жизнь священника отличалась большою простотою. Он сам занимался земледельческими работами, копался в своем огороде. «Многие городские священно и церковно-служители, не имея от прихожан к содержанию своему достаточных доходов к пропитанию себя, весьма нужно содержат, а в уездах довольствуются по большей части от хлебопашества, [530] почему они не столь в звании своему, сколько в земледельчестве упражняться принуждены», писал синод в 1767 г. в пунктах, данных им своему депутату в коммисии для составления нового уложения..... «того ради просить, чтобы о удовольствии по свободе их от неприличных званию их работ изыскать какой удобный способ» 54. Дневник Матусевича вполне подтверждает свидетельство синода о том, что сельский священник сам занимался полевыми работами. Вот несколько заметок в нем на эту тему: «огород в поле городил». — «Морковь, свеклу, редьку, репу и мак сеяли и лук посажен.... и против которых гряд тычки — в те кладен ныне навоз, а против которых нет, то не кладен: помнить надо на будущий год». При этом, правда, помогали иногда крестьяне. — «В сей день капустник Иван Гончин зорал (sic), а вчера навоз с Тимофеем носили». — «Сегодня сенокос окончил». — «Сегодня зачал боронить». — «Ячменя овин садил: все тут пошло». — «Ячмень молотил». — «Воскресенье. 2 овина ржи моей помолотили по утру» (вероятно были помочи). — «Сегодня остатки измолотил, слава Богу». — Попадья сама ходит на реку мыть белье, сама садит капусту, ткет холст. — «Попадья стан в избу внесла и поставила», отмечено в дневнике. — «Попадья в бердо надела и заткала». — «Попадья кросна доткала, а другие навила» и т. п. Попадья носит дома лапти, хотя в то же время для праздничного наряда муж покупает ей на полушубок 4 арш. тафты по 1 р. за аршин. Для домашнего обихода покупается лучина, но в то же время есть в запасе и свечи. — Жизнь очевидно распадается на две несходные между собою части: в гостях — тафтяной полушубок, дома — лапти; при гостях свечи; без них — лучина. Мы знакомы уже с одной стороной отношений священника к крестьянам; но, помимо исполнения треб и обходов по деревням для собирания разных сборов натурою, священник ежеминутно соприкасался с крестьянами, и сами крестьяне сплошь и рядом помогают попу своим трудом; но и он нередко оказывался им полезным, особенно там, где требовалось содействие грамотного человека, какими не изобиловала русская деревня в XVIII веке. Священник прикладывает для крестьян руку к виду, к покормежному письму; за это ему иногда ничего не платят, иногда дают от 1 1/2 до 3 к., а не то подносят угощение, например, четверть ведра пива. Крестьяне угостят священника в городе, а он сходит с ними в канцелярию подписать в видах, что «оные крестьяне в штрафах и наказаниях никаковых не бывали». — Понадобилось трем крестьянам написать [531] вексель купцу, и вот идут к священнику, и в благодарность подносят ему полведра пива, да вина на пятиалтынный. В одной деревне священник подписывает даже столб (вероятно, с названием селения) и получает за это 40 к.; написать список родителей для подачи на поминовение идут также к священнику. В особенно важных делах приглашают священника и на сход: так, он идет туда разбирать межевые планы, привезенные из межевой канцелярии. При поездке священника в город часто упоминается о хлопотах его с паспортами; очевидно, крестьяне, отходившие в Петербург и другие города на промысел, просили попа в городе устроить для них это дело. Но всего полезнее для крестьян священник был тем, что они могли отдавать к нему детей учиться грамоте. Из дневника Матусевича мы узнаем, сколько за это платили. «Посадил учить грамоте села Иванова Егорья Иванова сына Василья», отмечено в дневнике: «а поряжен за 12 р. на его хлебе на выучку. Как Господь даст». Но сходились иногда и на более дешевой цене: «договорился с Брагинским Иваном Ивановым, мальчика его взял обучить за 4 р. словесному (sic) и писать на выучку». Любопытно знать, сколько времени продолжалась выучка. Последний договор состоялся 31-го декабря 1777 г., а окончилось обучение только 4-го декабря 1779 г.; в этот день в дневнике отмечено: «Брагинский Иван Иванов взял Тимоху ученика и разделался честно: наддал 25 к.». Итак, за 2-х летний педагогический труд платили от 4-х до 12-ти р.; но за то известно, как хороши были приемы этих сельских педагогов при обучении грамоте: стоит только вспомнить Брудастого в «Записках Данилова» 55. В отношении к окружающим помещикам сельский священник находился в весьма зависимом положении: каждый такой помещик был для него барином (Матусевич так и называет их в своем дневнике), которому приходилось покланяться для получения всякой небольшой подачки. Вот заезжает Матусевич к соседнему помещику Волкову, чтобы попросить у него соломы, но у того гости, «так другим временем приказал побывать»; пошел через два дня, и Волков «пожаловал воз соломы». Но всетаки некоторые помещики довольно радушно угощали попа, и он с благодарностию записывал в дневник каждую поднесенную ему рюмку. Вот одно из посещений к тому же Волкову. «Пошел к Николаю Андреевичу в горницу и с приходу чашку чаю выпил, а потом рюмку водки и посидя кушать стали; с начала стола по колпаку водки и по [532] окончании стола изволил приказать пива в бутылках подать, и я выпил 2 стакана больших; да пожаловал мне соломы». Затем, упоминается о нескольких копейках, данных на поминовение и свечи. В свою очередь, и священник, когда Волков заходит к нему в гости, дарит ему записную книгу. Помещики приглашают к себе духовенство для исполнения некоторых треб, но платят не особенно щедро: так, Волков дал всему причту за панихиду 12 к., у другого помещика за соборную панихиду дают уже каждому попу по 10 к. Щедрее более важные бары. Заезжает к попу один помещик, родственник Нарышкину, владельцу села Иванькова. «Барыня жалует 1 рубль о здравии Бога молить и приказывает еще приехать в свое имение». Через несколько дней Матусевич отправляется туда, служит там в церкви обедню и получает еще 50 к. А вот, наконец, приезжает в Иваньково уже настоящая барыня, его барыня столько же, сколько и крестьян, г-жа Нарышкина. «В обедню приехала сюда ее высокопревосходительство, генеральша Анна Ивановна Нарышкина», отмечено в дневнике; «изволила быть в церкви и по изшествии из церкви просила к себе на квартиру, — а стояли у Ивана Репина. И так приходили. Изволила жаловать меня водкой и приказала выборному прибавить по 5 р. на год, итого будет по 15 р. в год, а при том пожаловала 25 к. на молебен с акафистом»; когда приехал один из Нарышкиных, то из «вобщих» (общих денег) была куплена сайка и поднесена ему: «в приезде их высокородия поздравляли». Не всегда, впрочем, отношения сельского духовника к помещикам были вполне мирны. Некоторые помещики, говорит сенат в одном указе «священно- и-церковно-служителей не только побоями, но и наказанием на теле оскорбляют» 56. При сношениях с помещиками и купцами священник хлопочет не для одного себя; он просит также о пожертвованиях на церковь. «Посланная челобитна (sic) от меня к барину о церкви, по которой пожаловал в церковь 100 рублев, которые деньги приказаны выборному без меня никуда не употреблять и ничего не покупать». Помещики жертвуют ризы в церковь, несколько зажиточных крестьян обещают купить кирпичу на колокольню. Но иногда просьба о пожертвовании удовлетворяется не вполне, или встречает и полный отказ. «В город ездил с Кузьмой к Осокину для церкви попросить на строение; однако и долго стояли, да ничего не дали, так и поехали». Гораздо чаще, чем с помещиками, видится священник с [533] другими духовными лицами, не говоря уже об заездах непосредственного духовного начальства. Матусевич отмечает все посещения, которые он принимает и которые делает. Тут вы знакомитесь воочию с нравами сельского духовенства. «Пристав из Ростова ночевал Иван Романов, идет в Верховье, а сказал о Петре, Спасском дьячке, яко весьма пьет, и так де весь капитал пропил, только одни заклады остались 57, и очень дерется, что уже матка на него караул кричала на площади». Или: «Василий поп с дьяконом Успенским из города зашли без шапок» (было, значит, сильно выпито)... «шапки у меня взяли до двора»... «Был Толгский казначей да соборный дьякон Терентий и взято про них вина на 10 к.». — Идут священник да дьякон в Ростов за ставленными грамотами: «поп обедал... да в гостинцы 10 к. положил». — «Заходил поп Иван, именуемый Масляница, обедал; идет из Ростова с указом к Николе на тропу во второго попа». — «Протопоп... был; он 2 рюмки выпил». Заезжает выпить винца и экзаменатор архиерейского дома, и наместник Толгского монастыря. — Иногда на страницы дневника заносятся целые приключения. — «Едомский поп Василий приехал с мужиком к Зосиму (пономарю), и пока поп был в избе, а мужик у него и уехал, и так его оставил, и рукавицы и деньги увез, кису с указам и покупки много, говорит, а оба хмельны. Того ради выпросил у меня 10 к. в заем, да 3 к. на похмелье ему дал». В другой день заносится и окончание истории: «поп Василий нашел извощика в городе, однако все пропил, токмо лошадь». В заметках о поездках в гости самого священника также на первый план выдвигается зелено-вино. Вот, например, как был проведен один день. «Были с батюшком у тестя, вино пили, — да к нам — паки вино пили и тесть был; да в Сянково поехали с батюшком к Михаилу Петрову, тут пиво было; потом в Костелово — вино и пиво было, и оттоле домой». В другой раз: «с игуменом Филимоном в гостях были и очень упразднилися». Количество выпитого в гостях вина записывается так же аккуратно, как, отмечалось число рюмок, поднесенных гостям у себя; при том все эти заметки отличаются самым наивным, простодушным характером. «На Овинишки к Артемью по быка ходил, однако не застал: увели на Пашуково; и так зашел к дяде Федору, у него [534] посидев и 2 рюмки вина выпил, да несчастливо: рюмку ту курица расшибла, и кашки поел, и поехал на их лошади на Зманово в Никите Ильеву по быка, а стужа превеликая, и сказать нельзя! У Никиты взял быка, а он не водок, так посадили было в сани, ан сани-то малы. Как быть? по счастью едет Степан Маслеников из города на розвальнях; к нему уж и положили да и довезли». Иной раз, подпивши, духовенство расходится не совсем смирно: «дьячек и пономарь, — рассказывается в дневнике, — в город поехали и были в гостях у протопопа и, погости чего ни будет, дядюшку поп Медягинский подрал за волосы. Правду говорят», прибавляет о. Матусевич, «не зван в гости, — не ходи, — так-то и есть!» Печальные результаты таких привычек отлично понимало и само духовное начальство, как видно из следующего факта, записанного Матусевичем (в ноябре 1777 г.): закащик привез указ, «чтобы нам не отлучаться по гостям, не приказав приходу по близости другому священнику, и по торгам не шататься пьяным». Наконец, и некоторые священники, сообща положенными зароками, пытались обуздать свою наклонность к пьянству. Матусевич с одним священником в феврале 1778 г., быть может, под влиянием недавно полученного указа, «положили залог оба на год не пить вина и пива в компании, кроме в доме и то одну пред обедом». Зарок, повидимому, соблюдался, потому что, когда через год к Матусевичу заехал один священник, и звал его в кабак, то он наотрез отказался. Мало того: он заботился еще и об отрезвлении других. Упоминая об одном из своих путешествий в город, он говорит: «взял дьякона к себе для истрезвления и вел пешком»; через полтора месяца он отмечает: «в сии дни дьякона Воскресенского выгуливал, и куплено вина ему на 12 к.». Священник отмечает не только то, что приключилось в гостях с ним самим, но и все, что он узнал там интересного. «В Андреевском у Федора попа в гостях были с Иваном Борисовым, а в тот день у попа Алексея горницу покрали; мы смотрели: 2 коробки, обе открыты, а рубахи выкиданы. Попадья так и плачет, а поп только и говорит: «ну, знай середу! я говорил: не езди! так одно — поехала!» Но самое интересное путешествие Матусевича и вместе с тем наиболее подробно описанное — это поездка на смотрины и потом на свадьбу. Воспроизводим вполне этот эпизод, живо рисующий нам нравы сельского духовенства. «Доехали с Васильем и с попом [535] Федором Андреевским к Спасу на Волгу и так как верст 7 не доехали, и так встречу поп Алексей и паки с нами воротился. В Красно приехали и лошадей поставили у Осипа попа; а у него лошадь пропала. А между тем ходили в Тихвино-Никольско смотреть церкви, а потом у дьячка тутошнего Петра Васильева ужинали, и как стало часа 3 ночи, пошли в Спасское село и, не входя в него, усмотрели, что еще во многих местах огонь светится, то пошли на берег на Волгу и под огородом помешкали с час, и пошли прямо к попу Алексею. По пришествии в дом, отвел нас в особую горницу и подчивал нас из напитков, а потом просили мы чтоб нам посмотреть дочь его Марью. И тако и сим нас почтил, за что его обще мы благодарили. При сем же столом нас подчивал, и трапеза изрядная. Потом сделали ему почтение и просили его к себе. И тако все вместе пошли до перевозу, а как переехали, то у Тихвинской ко всенощной стали благовестить... В Андреевское заехали к попу Федору; у него также были довольны. А потом захотелось нам выпить меду по 2 к., и как выпили, в то самое время сделалась драка: Иван Алексеев Орлов Савоську врозь разбил, да и стоит того. В Тихоново приехали да и батюшка из Андреевского хмельного привезли; и, посмотря нашего брата Павла, дал роспись приданого... и положено на слове до 10-го октября смотринам быть. Что уж Господи даст, а то, кажется, хороша девушка». Действительно, 10-го октября состоялись формальные смотрины, и также ночью. «Собралися на смотры в Спасское на Волгу, а поехало нас: батюшка, матушка, я, Василий, Павел, тетушка Фекла, поп Федор. Заехали к Благовещенью к дядюшке Варфоломею, ан как у него гостей распропасть, а все пьяни, да и нас таки хорошо забрало. Однако не много мешкали и дядюшку Варфоломея с собой запросили; и приехали в Красное часа в 2 ночи, а поп Осип овин садил ржи. Лошадей выпрягли, убрали и овса дали, и пошли за Волгу часа три ночи. Пришли к попу Алексею, встретили нас с двумя маканым свечам и ввели в горницу. И так по стаканчику вина, поднесли и по другому. А потом просили мы, чтобы начатое дело или кончить, или отстать. В то время сделали персональное зрение 58, и брат Павел его дочь видел, и она нашего брата очень. Маленько сделался было развратец небольшой в приданом, что мы его потребовали на [536] стол, а им противно показалось, да однако все Бог исправил. И так засветили свечи и молились Богу о благополучии и потом мы, как отца Алексея, так и всю его родню просили вином: у нас его полведра было. И так с новой родней сделали сватовство. А между тем гость у него священник, не знаю как зовут, только свистать лих, со мной бился о заклад и пробил осьмуху вина: не кто ему велел! Да при том ужинали и ночевали тут, да отзавтракали, и так нас угостили, что на дву телегах до Волги везли. С сватом я не простясь уехал, да как быть! А о дарах 59 говорить, в том я толку не знаю; а кому ни покажи — все хвалят, то и хорошо». Чрез несколько дней Матусевич ездил с братом Павлом в город «и покупали, что на записке значит для свадьбы». Проезжая на другой день из города домой чрез деревню Овинишки, «Афанасьевну взяли в повареи». В воскресенье (23-го октября) была свадьба: «поехали на свадьбу к невесте. Приехали в Красно, ан Волга стала. Как быть? (Да еще ко Благовещенью приехали и поехали все, а воскресенские сваты — поп Федор и дьякон — от нас и отстали, да и не ездили с нами, а сказывают, что и шапки-те перетеряли). Стали умышлять, как бы Волгу проломать, и пробили на полыньях, да и несли на себе лодку ту дале полуверсты, пониже не против перевозу пробили — выше, и тако переехали. За перевоз дано 55 к... По нас приехала коляска да дроги, и тако довезли нас в Спасское. Брак венчал поп Варфоломей Благовещенский. И по венчании пришли в дом дона Алексея и обедали у него. И я было хотел переехать того же вечера, однако все отговорили; так и ночевали. 24-го (октября) понедельник. Позавтракав же поехали домой и через Волгу пеши переходили. Сват Василий Кузьмин Островской проломился у краю одной ногой и, скинувши сапог и чулок, лег на дороге и начал просить, аки безногий, и я ему подал 1 к., а кто пирожка. И тако с нами поехали сватовья Иван Борисов, Степан, Василий, сваха Любовь Федоровна. А поп Федор Андреевский рукавицы потерял и зблажился в Красном, раза три ворочался, однако таки уехал и ночевал во Спасском, а их не нашел. Мы отъехали от Красного с версту с небольшим, ан под молодыми-те ось передня переломилась и тако я с Мосеем в деревню поехал и купили ось, 3 к. дали. И пока делали, мы с Иваном Борисовым ушли пешком — верст 6, и тако по Благовещенью приехали часа 4 ночи; тут охмелились и поели; потом поехали в Тихоново. От Кузьминского потеряли молодых: они по другой дороге прошиблися на Починки, и тако насилу нашли. А у попа овсецовского лошадь пристала да и колеса-те у телеги-то потерял; насилу собрали. Собрались, поехали, — лишь в лес въехали, ан опять ось та же [537] переломилась. Как быть? Сергей Кузьмич поехал в Кузьминско по ось, а прочие поехали вперед. Подставили ось и поехали. Проехавши Акулинино, в кустиках к Горкам путаются поп овсецовский, да селецкий Иван в одноколочке возит попадью андреевскую, и так все поехали к Андреевскому, а меня с овсецовским попом оставили. Лошадь та пристала, а погода-то и сказать нельзя, на силу добились до Андреевского-то. И так уж, слава Богу, в Тихоново приехали, часов 6 и больше ночи, поужинали и легли спать. 25-го (октября) вторник. Пили и гуляли, и овсецовского попа кобылу в лапти обули и овса дали. Только княжой стол был не как порядком, так хоть брось, и гостинцев не делали, я уж и отступился: как хотят. 26-го (октября) среда. Стали гости разъезжаться, а мы у Привалова с Федором Васильичем чай пили, а и к батюшку на час пришли, водки по рюмке выпили и тако расстались...». Между собою церковный причт села Иванькова жил довольно мирно и в течение всех шести лет, описанных в дневнике, произошло только одно столкновение между священником и пономарем. Вот как описывает Матусевич это любопытное событие: «пришли в церковь вечерню петь... пономарь звонил в два. Я ему стал говорить: надлежало бы в три звонить, а он — спорить. Я его взял за рукав и повел к налою указать ему, а он вырвался и ухватил железную клюку, и ушиб бы, ежели бы я не отбежал к стеклянным дверям». На другой день священник ездил в город жаловаться на пономаря. Но и это столкновение кончилось мирно. Получив, вероятно, от начальства нагоняй за свое дерзновение, пономарь Зосима через неделю после ссоры кланялся священнику в ноги и просил прощения, «того ради»; решил священник, «Бог его простит по св. евангелию, глаголющему: аще согрешит к тебе брат твой и покается, опусти ему, и аще седмижды согрешит и седмижды покается — остави ему». В дневнике Матусевича мы встречаем не мало заметок, касающихся его семейной жизни: о том, что попадья сына родила; о крестинах, о том, что сын его умирает. Вот как описано последнее событие: «нам сей вторник такую печаль навел, что весь день не евши были, а в вечеру, как за час до певунов, сын наш Павел предаде дух свой ко Господу, оставил нам печаль некаку, Господь с ним». А там отмечено, что другого сына «за азбуку посадил». Раз в дневнике записано такое приключение: «между тем как моя жена садила капусту, а я отлучился по Филипьевну и скоро пришел домой и застал в чулане Марфушку; а ключ она нашла в сенях на стене: Агафья тут положила. Это худо». Или вот что случилось с этой самой Агафьей: она «затворяла окошко в горнице и очень середний перст у левой руки отхлопнула, и так оный октябрь окончился», замечает [538] достопочтенный иерей, «не очень счастливо, а ныне станем с Богом начинать ноябрь с благополучного дня». Состав дневника отлично характеризует все мирососерцание сельского священника. Кроме указанных уже фактов, касающихся отношений к начальству, прихожанам и другим духовным лицам, а также некоторых явлений домашней жизни, в него заносятся самые разнообразные события: когда Волга стала или тронулась, когда были буря и гром; упоминается, что в мае выпал сильный снег, монах проломился на льду, рекруты идут мимо, происходит «открытие наместника» (т. е. наместничества), умер архиерей, икону относят из соседнего монастыря в Ярославль, подкинут мальчик, мужик замерз, нашли утопленника, и тут же рядом записывается, что отелилась корова, неизвестно, кто прошиб оконницу. Местами прорываются шутливые замечания: «литургия была, а доходу ни полушки, да живи не тужи!» Иногда в дневнике попадаются пропуски и тогда составитель откровенно объясняет причину этого: «сии месяцы не писаны за домашними недосугами, а более за леностию». Если в течение дня не случилось ничего замечательного, то отделывается шутливым замечанием, например: «Четверток, — кое-как перешел денек». Попадаются изредка и мудрые нравоучения: «правду умные люди говорят: спорь до слез, а ни о чем не закладывайся» (т. е. об заклад не бейся); «вот нынешнего дня я с Зосимом бился о колокольне: он говорит в шестерике сделано, а я — в осьмерик, говорил. Заклад был четверть пива поставить. В том виноват: впредь наука! И аще кому случится сие чести, прошу, так же, не рассмотри совершенно, в таковые случаи не вступать». Надеемся, что всего сказанного и приведенного нами совершенно достаточно, чтобы читатели могли с полною ясностию представить себе весь незамысловатый быт сельского священника, его материальное положение, его горе и радости, все его миросозерцание. Вместе с тем выяснились поборы с крестьян в пользу духовенства и вообще их взаимные отношения. Правда, большинство приведенных нами фактов относится к «одной местности, но мы полагаем, что картина, набросанная нами, главным образом, на основании дневника Матусевича, верно представляет положение духовенства и в других частях Великороссии. В некоторых местах были, быть может, несколько более обширные приходы, но за то с менее зажиточным населением. Таким образом, «вычисленный нами бюджет сельского священника, по всей вероятности, весьма близок к средней величине, по крайней мере для Великороссии. Что касается миросозерцания и нравов деревенского священника, то еще с большим правом мы можем признать все указанное нами общими, типичными чертами для всего сельского духовенства. В этом отношении, при одинаковом материальном положении и одинаковой среде, не могло быть почти никаких различий. В. И. Семевский. Комментарии 38. П. С. З.. т. XVІ, № 12,060, Маниф. 2-го февраля 1764 г., п. 5-й, и т. XVII, №№ 12,596, 12,379. 39. Розанов. Ист. Моск. епарх. упр., ч. II, кн. 1, приш. 234. Знаменский. Прих. духов., стр. 520, 525. 40. П. С. З., т. XIX, № 14,229. 41. Срав. П. С. З., т. XXI, № 15,295. 42. Закащику подавались также ведомости о церковном приходе и расходе. У закащика же приобретались книги, необходимые для церковной службы или самого священника: за печатный обиход нотного пения ему было заплачено 1 р. 25 к., за книгу разный поучений 3 р. 80 к., за катихизис 25 к. 43. Розанов. Ист. Моск. епарх. упр., ч. II, кн. 1, стр. 91–93. Сравн. Инструкцию закащику в Сибири, «Томск. Губ. Вед.» 1873 г., №№ 15 и 16. 44. Знаменский. Чтение из истории Русской церкви за время царствования Екатерины II. Правосл. Собес. 1875 г., ноябрь-декабрь, стр. 390–393, 395–397. 45. Пермские епарх. вед. 1870 г. Материалы для истор. епарх., № 31. Инстр. закащ. (1739 и 1743 гг.). № 33. 46. «Приходское духовенство», стр. 519–520. 47. Розанов. Ч. II, кн. 2, стр. 114, прял. 237. 48. Христ. Чт. 1876 г., т. II, стр. 235. 49. Розанов. Ч. III, кн. 1, стр. 36 прилож. 108. 50. Кроме того, упоминается о небольших денежных подарках за росписи закащпку, за сказку десятоначальнику. 51. Священник ходил также на поклон к игумену соседнего Толгского монастыря и подносил ему то сайку, то несколько копеек. 52. О стараниях некоторых архиереев уничтожать эти злоупотребления см. Знаменский. «Чтения», Прав. Соб. 1875 г., ноябрь-декабрь, 403–405 стр. 53. Впрочем, может быть, эти деньги за землю шли не одному священнику, а всему причту. 54. Христ. Чт. 1876 г., т. II, стр. 250. 55. Иногда отдавали священнику на обучение и на более короткое время; так, один крестьянин привел поучить своего Филюипку и дал всего 30 к. 56. П. С. З., т. XVIII, № 13,286. 57. «Заклад», иначе «залог», все равно что «зарок». Тут, очевидно, игра слов слово залог напоминает о слове капитал, и отсюда вся острота, намекающая на то, что дьячек пьянствует, несмотря на множество данных им зароков. 58. В Костромской губернии в настоящее время среди духовенства существует такой обычай: подносят невесте свечку к самому лицу и она должна смотреть прямо на нее; таким образом убеждаются, что невеста не косая. 59. Которые родня невесты подносить родственникам жениха. Текст воспроизведен по изданию: Сельский священник во второй половине XVIII века // Русская старина, № 8. 1877 |
|