|
ЛЕВЕНШТЕРН В. И.ЗАПИСКИЗаписки генерала В. И. Левенштерна.VIII (См. «Русскую Старину», август 1900 г.). Французские эмигранты. — Стоянка в дер. Мюльгаузен. — Герцог Энгиенский. — Аугсбург. — Главная квартира Суворова. — Отношения его к дамам. — Боевая жизнь. — Перенесение главной квартиры в Прагу. — Кн. Багратион. — Окончание военных действий и возвращение в Россию. Я переплыл верхом через Дунай, через который переправа была сопряжена впоследствии с таким трудом не только для меня и для пловцов, несравненно более искусных, нежели я. Я остановился в замке Пфлумерн, принадлежавшем барону Шютцу (Schuetz), у которого проживало несколъко знатных эмигрантов, которым он оказывал, как это было принято в Германии, самое широкое гостеприимство. В то время эмигранты еще не испортили свою репутацию интригами, сплетнями и легкомыслием; у них были еще материальные средства, и они де были вынуждены унижаться перед республикой, подобно маркизу де-Путенэ, который именовался «фабрикантом табакерок и игрушек по милости единой и нераздельной французской республики». Жизнь в эмиграции была для них тяжела; хлеб, который они ели за границею, был для них горек, и уверенность, что, вернувшись во Францию, они погибнут на гильотине была перспективою не особенно утешительной; несмотря на это, они сохранили свою врожденную веселость и с ними можно было провести время веселее, нежели в обществе весьма добродетельных, но тяжеловесных немецких баронов. Судья округа жил в той же деревне, где я остановился; это был человек почтенный, с которым можно было провести время приятно [486] и не без пользы; я всегда любил обогащать себя познаниями и не раскаиваюсь в том, ибо те немногие сведения, коими я обладаю, приобретены мною от интеллигентных собеседников, с коими проводил время: ум и знания — два качества, из коих первое дается Богом, но второе каждый может приобрести сам. Князь Суворов приказал нам расположиться на квартирах ближе к Аугсбургу, где находилась его главная квартира; я стоял в деревне Мюльгаузен, близ Лехского поля, на котором происходило великое сражение Атиллы. Вместе с моим полком в этой деревне стоял эскадрон драгун герцога Энгиенского. Занимая, с военной точки зрения, с герцогом одинакое положние, будучи оба молоды и сходясь во вкусах, мы вскоре с ним сблизились, и между нами возникли самые сердечные отношения. Я провел с герцогом три недели самым приятным образом; в то время никто не предвидел его трагической судьбы; он был окружен самой блестящей французской молодежью; каковы д'Антейль, Карл и Гастон, Дамас, Сюлли, Тюрен, Бонтилье, Грюнгейм и т. д. Мы проводили время во всевозможных удовольствиях, которые переходили иногда в оргии. Бравый генерал Нумзен, с чисто отеческой заботливостью старавшийся приучить меня к веселым кутежам и попойкам, довел меня до того, что я мог поспорить с самым завзятым кутилой. Принц Конде, который приезжал инспектировать эскадрон герцога Энгиенского, нимало не подозревал, что я одолжил его драгунам шапки и сбрую, которые были у них в самом жалком состоянии; зато их повара были несравненно лучше наших. Я часто ездил в главную квартиру в Аугсбург, где проводили время очень весело; иностранцев съехалось множество, люди спешили со всех концов Европы, чтобы взглянуть на героя Италии; дамы с восторгом целовали ему руки, которые он давал им для поцелуя не стесняясь. Все гостиницы были переполнены; я зашел однажды в богатый игорный дом; поиграл, поужинал даром за роскошно накрытым столом и так как было слишком поздно возвращаться в деревню, то я ничего не говоря растянулся на диване и проспал так всю ночь. Никто не был этим возмущен кроме меня самого; по утру мне было стыдно подумать, что я ночевал в этом притоне. Но в этом случае, как и во многих других, пришлось мириться с необходимостью. Повеселившись и отдохнув несколько недель, нам пришлось снова идти в поход. Мой слуга, выросший вместе со мною, в один прекрасный день [487] покинул меня, тайком увезя с собою почти все мое имущество, между прочим мою прекрасную скрипку, на которой быть может он играет теперь в кабаках. С досады я совершенно бросил этот инструмент. Проездом через Регенсбург я был приглашен на обед к княгине de la Tour Taxis, я был свидетелем того, как она любезничала с тогдашним героем, кн. Багратионом, и присутствовал при уроках французского языка, которые ему давал генерал Хитров. Хорошее было время; хорошо служилось и еще лучше все веселились. Фельдмаршал Суворов устроил свою главную квартиру в Праге и расквартировал свое войско в Богемии, в Рокицане, где я заболел и был вынужден переехать в Пильзен. Окончательно поправившись, я поехал в Прагу, где намеревался провести масляницу. В то время в Праге блистали графини Клам, Шлик и Колловрат; за ними ухаживала наша молодежь: Милорадович, Хитров, Шепелев, кн. Багратион и иные; балы следовали за балами. В отеле барона Виммера, в котором остановился кн. Суворов, собиралось высшее общество. У г. Виммер ежедневно был накрыт стол на 50 человек, и его обеды славились. Возникли новые политические планы. Суворов, наскучив тем, что кабинеты мешали всем его военным операциям, был непреклонен; он отступать с армией, горевшей желанием сразиться с французами, коими командовал сам Наполеон. К величайшему нашему сожалению, Суворов повел нас обратно к русской границе. Мы прошли чрез Брюн, Ольмюц, Ераков; начальство над нами принял генерал Розенберг. Это был друг моего отца; он пригласил меня к себе, приветствовал меня с моими успешными действиями во время кампании. IX. Краткая оценка военных действий. — Состояние русской ариии. Прежде, нежели перейти границу, сделаем беглый обзор тех причин, которым надобно приписать неудачу славного дела, возложенного на князя Суворова; посмотрим, каков был состав различных корпусов, с коими ему приходилось действовать, и укажем, почему именно его должна была постигнуть неудача. [488] Фельдмаршал князь Суворов, главнокомандующий австро-русскими войсками, пользуется слишком большою известностью и славою, что мне могла придти мысль быть судьею его действий. По своим выдающимся заслугам он мог претендовать на роль умиротворителя Европы; он не преследовал честолюбивых целей, но желал только общего блага, и его ум был также велик, как были славны его победы. По характеру это был человек благородный, великодушный и добрый. Писатели пристрастные или мало сведущие ошибочно приписывали ему кровожадность. Штурм Измаила и Праги не подтверждаеть этого обвинения. Суворов был вынужден к этому обстоятельствами и первый горевал о пролитой им крови; некоторые видели, как он плакал! Большое число пленных, взятых в особенности в Праге, не позволяет сомневаться в умеренности победителя. При том начальствующим лицам редко удается сдержать горячность солдат и предотвратить ее последствия во время сражения, а еще менее во время штурма, в особенности такого, каков был штурм Праги, когда большинство русских было наэлектризовано воспоминанием об убийствах, совершенных во время восстания в Варшаве несколько месяцев перед тем. Этот выдающийся человек, одаренный самыми возвышенными качествами, пренебрег великолепнейшей ролью, какую только могла ниспослать ему судьба. Он слишком явно выказал свою досаду против австрийского правительства и съумел внушить ее императору Павлу. Вот единственно, что можно поставить в вину этому великому человеку. Одного его гения было не достаточно, так как ему пришлось бороться против невежества, самонадеянности, зависти и отсутствия единодушие. Своими успехами в Италии он был обязан единственно своему гению, и каждое его действие было драгоценным уроком; в то время он был бесспорно величайшим полководцем своего века. Его выдающиеся способности ярко выразились в целесообразности принятых им мер, в распределении войск и в смелости, с какою были задуманы его планы. Там, где он не мог быть лично, слава нашего оружия была скомпрометтирована, да и могло ли быть иначе? Император Павел создавал генералов из ничтожества, из лиц, не имевших понятия о войне. Все было ниспровергнуто. Было почти запрещено говорить и писать, даже совесть была порабощена волею одного человека: во время этого печального царствования не осталось и воспоминания о благосостоянии, [489] коим мы пользовались в продолжение славного и благодетельного царствования его матери. В армии не осталось ни одного из генералов, столь прославивших ее оружие. Генерал Корсаков, человек знающий, довольно опытный, но весьма гордый и самонадеянный, относился с пренебрежением к французской армии и ее генералам и, разумеется, не был способен поддержать высокую славу, которую наша армия приобрела в Италии, благодаря гению Суворова. Корсаков совершил поход вместе с армией принца Конде, которая шла вслед за графом д'Артуа: в обществе этих молодых вертопрахов, которые хвастались тем, что при одном их появлении армия санкюлотов будет уничтожена, он научился относиться к врагу пренебрежительно; это была роковая ошибка, которая его погубила и дорого обошлась князю Суворову и коалиции. Корсаков ничего не слушал и ни с кем не советовался; он не придавал ни малейшего значения опытности принца Карла и не съумел даже составить себе штаб. Его армия была олицетворенным хаосом. Отдельные лица терпели от его деспотизма, а вся армия — от его невежества. Причина его поражения лежала в нем самом; он поставил себя в такое положение, что Массена был вынужден победить его. Подчиненные ему генералы достигли высших чинов не сражаясь; это были по большей части гатчинцы, которые не имели даже понятия о том, что надобно иметь карту для того, чтобы ориентироваться в какой-либо местности и в особенности в стране, столь гористой, как Швейцария. Я мог бы привести много других примеров, но считаю, что и сказанного достаточно, чтобы доказать, насколько мы были не способны воевать против генералов, для коих Карно составлял планы кампаний и которые умели энергично приводить эти планы в исполнение. Поэтому Массена наделал нам много хлопот, и армия была спасена от окончательной гибели только благодаря ее личной храбрости. Но все-таки некоторые генералы имели случай отличиться; назову Сакена, Воинова, Фока, Likorhine и кн. Алексея Горчакова. Воинов, самый старший из генералов, по необходимости командовал левым флангом армии; генерал-лейтенанты, которые возростали также быстро, как спаржа растет в огороде: Гудович, Свечин, Есипов и многие другие добровольно подчинялись его приказаниям; чувство самосохранения, столь сильное в человеке и которое не соображается ни с долгом, ни с обязанностями, ни с чиноначалием, побудило каждого из них сделать все возможное, чтобы спасти остатки [490] разбитой армии; следствием этого были единичные подвиги храбрости, но совокупность действий начальствующих лиц доказала, что хотя храбрыми могут быть и молодые люди, но одной храбрости мало и она не может заменить опытности и привычки, приобретенной на войне. Преимущества, который неприятель извлек из нашего поражения, парализовали все старания некоторых генералов, которые были вынуждены держаться оборонительной системы действий, круг деятельности которой съуживался с каждым днем, вследствие того, что военные операции были плохо задуманы и еще того хуже выполняемы. Приготовления к битве при Цюрихе обнаружили непредусмотрительность, нерешимость я беспорядок, коими были отмечены все наши действия во время отступления вплоть до соединения с армией Суворова. Но такова стойкость русского солдата, что никакие страдания, бедствия и опасности не были в состоянии поколебать бодрости его духа. Несмотря на все испытанные им бедствия, он был также отважен и неустрашим; генералы же, за весьма малыми исключениями, потеряли голову, если допустить, что она была у них раньше. Только князь Горчаков, Сакен, Воинов, Резвой и Фок не потеряли голову. Вместо того, чтобы рассеять свой армейский корпус, Корсакову следовало сосредоточить его в Эглизау или занять позиции, не доходя Глатта, занять отрядом Цюрих, поддержать его главными силами армии в том случае, если бы неприятель атаковал его, и ожидать прибытия князя Суворова или возвращения эрцгерцога Карла, который совершил в это время довольно бесполезную диверсию к Мангейму. Корсаков совершенно позабыл, что главным основанием всякого военного действия должна быть забыта о своей собственной безопасности, и что достигнуть этого можно только сосредоточением своих сил. Он перешел в наступление три недели ранее, чем следовало; вследствие этого Суворов, придававший большое значение этой позиции, лишился всех плодов своих побед. Наша артиллерия, столь прекрасная в настоящее время, была тогда в самом жалком состоянии; лошади были плохие, у них не было достаточно корма, и уход за ними был плохой. Они редко имели силы ввезти орудия даже на небольшую гору, и людям приходилось помогать им. Кавалерийские лошади были плохи, плохо выезжены, плохо взнузданы, офицеры были плохо обучены верховой езде, они были храбры, но весьма мало образованы. Пехота была хороша, но одета в высшей степени смешно. У нас [491] был огромный обоз и множество повозок, мы походили более на турецкое войско, нежели на европейскую армию. Генерал Корсаков имел неосторожность поместить этот обоз в самом Цюрихе, почти на аванпостах: поэтому французы очень скоро избавили нас от забот о нем, захватив его почти целиком. Одною из первых забот князя Суворова после соединения с нами было расформировать корпус Корсакова и слить его с своей армией. Соединенный усилия трех союзных держав: Австрии, Англии и России не увенчались успехом. Только один Суворов одержал победу в Италии; в Швейцарии и в Голландии наши войска были разбиты. Ошибочно принятые меры были причиною, то эта кампания, начатая в интересах престолов, не принесла тех плодов, на какие можно было рассчитывать. X. Отступление к Бреста-Литовску. — Генерал Линденер. — Дуэль. — Прибытие на прежния квартиры в г. Валк. — Уничтожение 13 кавалерийских полков. — Формирование обсервационного корпуса. — Кончина императора Павла I. Зима уже наступила, когда мы пришли в Брест-Литовск, истребленный страшным пожаром в ту самую ночь, когда мы в него вступили. В этом городе стоял гарнизоном (1800 г.) гр. Ланжерон со своим полком. Перейдя границу, мы тотчас почувствовали, что мы лишились многих прелестей походной жизни; если исключить бедствия, испытанные нами в Цюрихе, то все остальное время было для нас одним непрерывным наслаждением. Нам было объявлено, что генерал Линденер, завзятый гатчинец, произведет нам инспекторский смотр. При этом известии всеми овладел панический страх; нам было известно, что инспекторские смотры генерала Линденера никогда не обходились без жертв. Его репутация в этом отношении до тото упрочилась, что каждый заранее безропотно покорялся своей участи, т. е. быть исключенным из службы, посаженным в крепость и т. д. Этот всесильный человек, коего жестокость равнялась его всемогуществу, считал позволительным всякий самовольный поступок. К счастью, он опасно заболел, и мы отделались одним страхом. Мы пошли далее, к Вильно. [492] Близ этого города, я имел несчастье поссориться с одним из моих лучших друзей, графом Ипполитом де-Моден, служившм в чине капитана в моем эскадроне. Мы решили наш спор с оружием в руках. Мы были оба молоды, горячи и, не успев даже пригласить секундантов, отправивились на гумно и стали рубить друг друга саблею на свободе. Кровь, лившаяся в изобилии из ран, который мы нанесли друг другу, успокоила наш гнев. Наша злоба улеглась, минуту спустя мы почувствовали, как глубока была связывавшая нас дружба. С тех пор она ни разу не нарушалась. Мы подошли к Риге. Мост через Двину еще не был исправлен. Генерал Воинов послал меня к генерал-губернатору, генерал-лейтенанту Ребиндеру просить ускорить постройку моста. Над ним работали несколько дней без перерыва и, когда он был окончен, то мы прошли чрез город в полной парадной форме. Из Риги мы пошли в Валк, где расположились на прежних квартирах. Нас встретили так же любезно, как в Риге. Я получил отпуск, чтобы повидаться с отцом. Прожив в Ревеле месяц, я отправился к своему эскадрону, который был для меня второй семьей. В 1801 г. император Павел, уничтожив одним почерком пера 13 полков кавалерии, наводнил прочие полки офицерами. К нам поступило их 30 человек, в том числе 12 штаб-офицеров. Из 4-го по списку я стал 13-м и, следовательно, сверхштатным. Я передал мой эскадрон подполковнику Китаеву, офицеру Румянцевской школы, в которой держались правила воспитывать солдата палкою. Это обстоятельство внушило мне отвращение к службе, я видел, как худо обращались с моим любимым детищем, с моими молодцами кирасирами, которых я заставил любить себя и бояться, не прибегая к брани и к палке. Я не помню, чгобы мне приходилось их наказывать. Во все время, пока я командовал эскадроном, у меня не было ни одного дезертира, ни одной кражи. Вследствие недоразумений, возникших (1801 г.) между Петербургским и Сен-Джемским кабинетами, и чуть не всеми прочими дворами Европы, мы образовали обсервационный корпус и были посланы на Балтийское побережье. Главнокомандующим войском был назначен граф Пален-отец, хотя он продолжал жить в Петербурге. Генерал Воинов командовал летучим отрядом. Но трагическое событие сделало все эти меры излишними. Это была внезапная кончина Павла I и восшествие на престол императора Александра. [493] Тогда все изменидось, все вздохнули; улеглось всякое соперничество, всякая ненависть, люди целовались, встречаясь на улнце; казалось, все проснулись от тяжелого и страшного сна. От императора Александра, внука Екатерины и воспитанника Лагарпа, ожидали все то, что он сдержал впоследствш. Он спас Россию от бездны, в которую ее ввергнул его отец. Немедленно был заключен мир с Англией. Граф Пален уехал в Ревель, чтобы начать переговоры с Нельсоном, коего флот был уже в виду этого порта, и вскоре вошел на Ревельский рейд. Я видел английского адмирала у адмирала Спиридова. Этот знаменитый человек угощал нас на своем корабле; он был некрасив, но его глаза горели отвагой и гением. XI. Вступление на престол императора Александра I. — Реорганизация кавалерийских полков. — Перевод полка в Глухов. — Гр. Разумовский. — Получение отпуска. — Женитьба. — Выход в отставку. — Избрание депутатом округа. Император Александр, с самого вступления своего на престол, занялся реорганизацией армии. Он уменьшил число кирасирских полков; расформированные полки были превращены в драгун. В том числе был и мой полк, получивший прежнее название Стародубского полка. Мы охотно сбросили наши кирасы, нашу кожаную аммуницию, лосиные брюки и облеклись в зеленый мундир, каску, и взяли в руки ружье со штыком. Нас послали в Глухов, в Малороссию, в Черниговскую губернию. Это была в прежнее время резиденция малороссийских гетманов. Пройдя через Псков, Смоленск, Новгород-Северский и Стародуб, мой полк прибыл в Глухов, совершив этот переход в два месяца. Генерал Кологривов должен был инспектировать войска, стоявшие в окрестностях Глухова. Текст воспроизведен по изданию: Записки генерала В. И. Левенштерна // Русская старина, № 9. 1900 |
|