Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

Из дипломатической переписки сэра Джемса Гарриса – графа Мальмсбюри.

1777-1782 гг.

В 1777 году английским посланником в Петербург был назначен сэр Джемс Гаррис (р. 1746, ум. 1820 г.), впоследствии граф Мальмсбюри, человек высоко образованный, много путешествовавший и тонкий наблюдатель.

Окончив курс в Оксфордском университете, он в течение целого года усидчиво занимался юриспруденцией в Лейдене, затем побывал в Голландии, Пруссии, Польше, Париже и осенью 1768 г. начал свою дипломатическую карьеру секретарем английского посольства и затем поверенным в делах в Мадриде, где быстро составил себе репутацию дельного и способного дипломата, и двадцати четырех лет был назначен посланником в Берлин.

При дворе Фридриха Великого Гаррис пробыл четыре года; в это время, без малейшего протеста со стороны Англии, совершился первый раздел Польши.

В 1776 г. Гаррис оставил Берлин, в следующем году он был назначен посланником в Петербург. При дворе Екатерины II его положение было несколько фальшивое: всесильный Потемкин выказал ему вначале доверие и дружбу, которые посланник, не умея хорошенько разобраться в целой сети интриг, разыгрывавшихся вокруг престола Екатерины II, принял за чистую монету и объяснял симпатией Потемкина к Англии и его желанием не только содействовать упрочению дружественных отношений к этой державе, но даже заключить с нею союз, что [218] составляло главную цель миссии, возложенной на Гарриса Сент-Джемским кабинетом.

На самом деле, английский посланник был для Потемкина только орудием для достижения его сокровенной цели–устранения графа Н. И. Панина, и как только это ему удалось, и опала престарелого графа стала совершившимся фактом, Потемкин совершенно охладел и к Англии, и к ее интересам, и положение английского посланника стало весьма затруднительно, так как ему приходилось все время бороться с недоброжелательством русских сановников к Англии и к ее представителю.

К тому же холодный климат Петербурга повлиял неблагоприятно на его здоровье, и все это, вместе взятое, заставило Гарриса просить об отозвании его из России, которую он и покинул в 1782 году, после пятилетнего пребывания.

Еще во времена своего студенчества, в Лейдене, Гаррис начал вести дневник, обширные выдержки из которого, вместе с его донесениями и письмами, были изданы впоследствии его внуком, и составили четыре компактных тома, из коих один почти всецело посвящен России. Главною темою депеш английского посланника служат те бесчисленные интриги, которые предшествовали при дворе смене фаворитов, и в которых главными действующими лицами являлись Потемкин, Панин и Орлов, старавшиеся выдвинуть каждый своего кандидата.

Помимо интимной жизни двора в его депешах затрагиваются текущие вопросы политики, и они дают богатый материал для характеристики императрицы Екатерины II.

Очень любопытен приведенный в одной из депеш разговор австрийского императора Иосифа II с английским посланником в Вене, в котором этот монарх, по возвращении из Петербурга, передавал Кейту свои впечатления о личности русской императрицы и об отношении к ней ее ближайших советников.

В то время, когда Гаррис был назначен в Петербургу положение английского правительства было весьма затруднительно: война с восставшими против английского владычества колониями Северной Америки, провозгласившими независимость тринадцати соединенных штатов, была в полном разгаре. Заключенный колониями союз с Францией, которая, воспользовавшись случаем отомстить своей сопернице, привлекла к участию в войне Испанию, заставил английское правительство добиваться сближения с Россией; в этом смысле Гаррису были даны подробный инструкции. Ему было поручено прежде всего разузнать, как относится [219] русский двор к создавшемуся в Европе положению вещей, и склонны ли императрица и ее министры к заключению наступательного и оборонительного союза с Великобританией.

На первый взгляд может показаться странным, что Англия искала союза с Россией, морские силы которой были ничтожны; но Сент-Джемский кабинет знал, как велико было личное влияние императрицы на северные морские державы и на Венский двор, которые могли служить противовесом Франции и Испании.

Союз с императрицей имел для английского правительства большое значение, так как Англия, ненавидимая Бурбонами и Фридрихом Великим, была в то время совершенно одинока и не могла рассчитывать ни на чью поддержку.

Но настойчивые домогательства этой державы внушили Екатерине превратную мысль о ее слабости, и Гаррису пришлось, довольно безуспешно, бороться с этим предвзятым мнением; действуя с большим умом и тактом, ему удавалось не раз предотвратить те меры, какие императрица, желая использовать затруднительное положение Англии, склонна была принять во вред ее интересам и свести их на нет, как, например, в деле «вооруженного нейтралитета».

Двор Екатерины II, несмотря на все ранее слышанное о нем Гаррисом, поразил английского посланника «своей роскошью и великолепием». «Императрица», писал он в своем первом письме из Петербурга, датированном 5/16 января 1778 г., «обладает удивительным искусством ободрить всякого, с кем она удостоивает говорить, и в то же время сохранить собственное достоинство. Этой отличительной чертою отмечено все ее управление; хотя ее воля исполняется непреклонно, но вместе с тем ею допускается известная самостоятельность служащих в делах, какой до этого царствования здесь не существовало».

«Характер ее первого министра, Панина, слишком хорошо известен, чтобы распространяться о нем, он очень вежлив со мною, и его двери всегда для меня открыты».

«Со времени моей первой аудиенции, я был несколько раз при дворе, и ее величество оказывала мне особое внимание».

«Я слишком недавно приехал сюда (Письмо к графу Суффольку из Спб. от 26 января (6 февраля), 1778 г.), но мне слишком хорошо знаком национальный характер этого народа, чтобы я мог отнестись с доверием к предложенным мне услугам. Поэтому я чувствовал, что с моей стороны было бы величайшей ошибкой [220] прибегнуть к чьему-либо посредничеству для того, чтобы передать императрице чувства его величества, я легко мог быть обмануть и мог с самого начала приобрести репутацию интригана и тем вызвать неудовольствие ее величества. Для меня совершенно очевидно, что в делах иностранной политики императрица совещается единственно с графом Паниным и что другие ее приближенные имеют голос только в делах внутреннего управления и в вопросе о раздаче наград. Можно было бы предположить, что те лица, которые имеют свободный доступ к императрице и пользуются ее особым благоволением, могли бы в известных случаях, влиять на ее решения, но эти лица выбираются из той категории людей, которые совершенно не способны к общественной деятельности или к серьезным занятиям, и они так щедро награждаются ее величеством, что нет никакой возможности привлечь их денежным вознаграждением, как бы оно ни было велико.

«Поэтому я считал возможным обратиться единственно к графу Панину, не упуская, конечно, из вида отличительных свойств его характера: большого добродушия, огромного тщеславия и крайней лености. При этом он всегда хочет, чтобы его считали откровенным и искренним, и в деловом разговоре старается держать себя с достоинством, приличествующим первому министру первой империи в мире, каковою он считает Россию, но это ему не всегда удается. Справедливость требует сказать, что он пользуется репутацией человека неподкупного (Потому что он получает за свои услуги от Фридриха Великого больше чем, кто-либо иной мог дать ему. Примеч. Гарриса) и действует бескорыстно и честно во всех делах, которые зависят от него одного.

Зная его особую преданность к королю прусскому и значение, которое он придает всем получаемым от короля указаниям, я был уверен, что он разделяет все ложные взгляды, какие существуют о нас в Берлине; меня предупреждали, что если я буду осуждать короля прусского, или отзовусь о нем неодобрительно, то я этим с самого начала обреку себя на неудачу».

«Во время первого и единственного, пока, разговора, который я имел с графом Паниным о политике», писал Гаррис 30 янв. (10 февр.) 1778 г., говоря о лондонском и петербургском дворе, «граф выразился так: Nous avons les memes interets, les memes malheurs, et les memes ennemis».

Это дало Гаррису повод заговорить о предмете его миссии: о заключении наступательного и оборонительного союза, и о том, что [221] ему поручено было узнать по этому поводу мысли ее величества. «Граф Панин выслушал меня очень внимательно, но, насколько я мог судить по его ответу и по выражению его лица, он был весьма удивлен моим заявлением. Так как это было, по его словам, для него совершенной неожиданностью, то он не мог ответить мне ничего положительного, но он уверен, что императрица будет весьма довольна этим доказательством дружбы со стороны его величества; он просил меня не сомневаться и в его собственных чувствах на счет этого и т. д. и обещал возможно скоро передать все мною сказанное императрице; на том наш первый разговор окончился. Так как на другой день я имел случай говорить с графом Паниным прежде, нежели он видел императрицу, то в дополнение к сказанному накануне я прибавил, что мы не преследуем никаких личных своекорыстных целей, что мы желали бы только заключить этот союз, как противовес союзу северных держав, и что мне поручено сделать ему эти предложения, в виду общности взглядов обоих монархов и их министров, и в виду того, что английский народ относится сочувственно к союзу с Россией».

« Прошло три дня; я не получал никакого ответа, но в воскресенье, на приеме у великого князя, Панин отвел меня в сторону и сказал, что он доложил императрице то, что мною было сообщено ему и что «ее величество весьма тронута этим доказательством дружбы со стороны короля, что ее уважение к королю и симпатия к английскому народу по-прежнему неизменны, и она признает, что интересы обеих стран, как торговые, так и политические так тесно связаны, что то, что наносит ущерб одной державе, вредит интересам другой; питая эти чувства и веря во взаимность со стороны короля, она не имеет, конечно, ничего против предполагаемого союза, но что касается дальнейших переговоров, то в столь важном деле надобно будет сообразоваться с обстоятельствами, не зная которых, она не может ничем связать себя. Поэтому прежде всего, «императрица желала бы знать наш взгляд на современное положение Европы; и какого образ действий, мы намерены держаться в будущем; получив изложение этих взглядов (что будет сочтено ею как знак особого доверия со стороны короля), она желала бы получить проект оборонительного союза. Говоря это «императрица», по словам Панина, «сделала особое ударение на слове оборонительный, не потому, что ей не желательно заключение союза между дворами, но потому, что она с самого восшествия своего на престол заключала только оборонительные союзы и слово наступательный [222] внушает ей отвращение» (que depuis son avenement elle n'avait jamais signe que des traites d'allience defensives, et que le terme d'offensive la repugnait)».

Все сказанное Паниным было немедленно записано посланником и в тот же вечер дано Панину для просмотра; при этом Гаррис, резюмируя сказанное, заметил, что если бы императрица присоединилась к союзу северных держав и, желая в то же время сблизиться с Англией, нашла желательным присоединение к этому союзу Англии, «то, по его мнению, отнюдь нельзя быть уверенным, что против этого не восстала бы держава, имеющая очень большое влияние в этой части Европы» (Т. е. король прусский).

Эти слова, хотя они были сказаны совершенно спокойно и не в виде упрека, произвели на графа Панина глубокое впечатление; «несмотря на все свое спокойствие, он схватил меня за руку», говорит Гаррис, «и сказал горячо: Vous m'avez depeint a votre ministere comme un homme franc et integre, je veux meriter ce titre aupres de vous, et je vous declare ici tres solenellement, et foi d'homme d'honneur, que les mains de l’Imperatrice ne sont liees en rien; qu'elle est la maitresse de rompre les engagements qu'elle aprie, d'en eontracter des nouveaux, et qu'en tout, et toujours, elle ne se conduit que par ses propres lumteres, et de la maniere la plus conforme au bien-etre de son empire» (Вы изобразили меня своему министерству, как человека чистосердечного и честного; я хочу оправдать это мнение и заявляю вам торжественно и как честный человек, что у императрицы руки ничем не связаны, что она вольна нарушить заключенные ею обязательства, заключить новые союзы, я что во всем и всегда она руководствуется лишь своими собственными взглядами и действует так, как это наиболее соответствуешь благу ее Империи).

Я ответил, что все сказанное очень успокаивает меня; – как! воскликнул Панин,– неужели вы думали, что мы позволяем кому-нибудь руководить собою? Я отвечал, что там, где я провел последние пять лет (Т. е. в Берлине), я так много слышал о влиянии короля на здешний двор, об этом говорили так настойчиво, что я, наконец, поверил этому. Панин снова подтвердил все сказанное им и чуть не клялся в том, что ее и. в. действует вполне самостоятельно и никому не обязана давать отчет в заключаемых ею союзах.

Но Гаррис скоро убедился в том, что король прусский имел действительно огромное влияние на петербургский двор и что побороть это влияние было нелегко. [223]

Не прошло и месяца со времени вышеприведенного разговора между посланником и гр. Паниным, как политическое положение осложнилось из-за американских дел. Французское правительство признало официально независимость американских штатов, и Гаррису было поручено сообщить императрице, что король глубоко возмущен поведением версальского двора, считает его для себя оскорбительным и, в виду существующей между обоими дворами дружбы, уверен, что этот шаг будет принят ею как нарушение европейского мира.

Екатерина уклонилась от определенного ответа и на сделанное ей английским посланником заявление ограничилась подтверждением, в вежливых выражениях, своих дружеских чувств к английскому королю.

Тогда посланник сделал попытку воздействовать на императрицу иным путем; «от лиц, составлявших ее обычное общество пользующихся наибольшим ее доверием», трудно было рассчитывать на поддержку; «они либо не имели никакого влияния (Депеша графа Гарриса к графу Суффольку 11/22 мая 1778 г.), либо являлись сторонниками Франции»; «князь Орлов единственное лицо, которому я мог довериться», писал Гаррис, «поэтому по получении декларации французского посланника, я немедленно сообщил ее Орлову» и постарался склонить его принять активное участие в этом деле. Он был очень любезен, высказал свое полнейшее сочувствие союзу с Англией, но сказал, что он «не имеет более влияния при дворе; что противная партия одержала верх, и что он слишком многим обязан Ея Величества, чтобы сделать попытку свергнуть эту партию тем путем, который мог доставить ей огорчение и быть ей неприятным.

На это я заметил, что если он видит, что императрица окружена людьми, которые злоупотребляют ее доверием, то он обязан, из расположения к ней и из сознания своего долга перед страною, действовать активно и вырвать страну из этих опасных рук. Орлов ответил на это довольно странно.

«Придет время», сказал он, «когда подобный шаг может оказаться необходимыми события вероятно приведут к этому; но пока я ничего не могу сделать. При случае я замолвлю за вас слово и, разумеется, подам голос за вас, если вопрос этот будет когда-либо обсуждаться в Совете». Больше я ничего от него не добился.

5 мая граф Панин известил Гарриса, что императрица потребовала из министерства все бумаги, относившиеся к союзу, [224] и что он скоро узнает ее взгляд на дело. 20 числа он сообщил Гаррису с видимым сожалением, что он не может сказать мне ничего утешительного; что императрица внимательно ознакомилась со сделанным ей Англией предложением, и что при всем ее сочувствии к этой державе настоящее критическое положение дел не позволяет ей заключить с Англией более тесного союза. На следующий день Панин прочел ему записку, набросанную им с ведома императрицы, в которой говорилось о невозможности заключить договор, «который обязал бы ее принять немедленно участие в войне с Францией, если Англия не обязуется со своей стороны действовать совместно с Россией против Турции. Турция ее естественный враг, точно так же, как наш враг Франция. Война между Россией и Турцией неизбежна, и таким образом императрица очутилась бы перед двумя врагами, и союз с Англией не принес бы ей никакой пользы и не имел бы никакого значения по отношению к северным державам, которые едва-ли будут когда-либо воевать с Россией».

Опечаленный неудачей, посланник говорит (Письмо от 16/27 мая 1778 г.), что «дружба этой страны походит на ее климат,– при ясном солнечном небе бывает леденящий холод; тут одни только слова, и никаких дел; пустые обещания и уклончивые ответы. Много надо терпения и самообладания, чтобы говорить с людьми, которые не могут выслушать серьезного вопроса и не могут дать серьезного ответа. «Вы не поверите, если я скажу, что граф Панин посвящает занятиям не более получаса в сутки; и что г. Окс, у которого украли довольно значительную сумму денег», поехав по этому поводу к обер-полицеймейстеру, «застал его – этого высшего сановника империи, пользующегося огромной властью, в семь часов утра, с засаленной колодою карт в руках, раскладывающим гран-пасьянс».

«При дворе все также мало занимаются делами и предаются одним развлечениям», «все от мала до велика заражены ленью и склонны затягивать дела».

«Безумная расточительность и весьма сомнительная нравственность»,– вот как характеризует Гаррис отличительные черты высшего Петербургского общества; «низшему классу присущи лесть и низкопоклонство, говорить он, а высшему – высокомерие и гордость.

Сообщ. В. Т.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Из дипломатической переписки сэра Джемса Гарриса — графа Мальмсбюри (1777-1782 гг.) // Русская старина, № 4. 1908

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.