|
РЮЛЬЕР И ЕКАТЕРИНА II.В последнее время французские историки ревностно занимаются исследованием всего, что касается отношений между Францией и Россией в старину, а потому не удивительно, что Морис Турнё посвящает в «Revue dr Paris» 1 несколько страниц мелкому, но любопытному эпизоду о переговорах между Екатериной II и французским писателем Рюльером по поводу его описания событий в России в 1762 году. Этот эпизод до сих пор был очень мало выяснен, и Турнё проливает на него новый свет, напечатав списанные им в Московском архиве две депеши вице-канцлера князя Александра Голицына и русского поверенного в делах в Париже Хотинского об означенном вопросе. Таким образом с помощью этих документов, рассказа Турнё и сведений, разбросанных в сборнике Русского Исторического Общества, в Архиве князя Воронцова и в записках княгини Дашковой, можно составить себе полное понятие о том, какие переговоры велись по поручению Екатерины II с Рюльером, по какому поводу и с каким результатом, хотя все-таки некоторые подробности этих переговоров остаются попрежнему темными. Что касается до личности самого Рюльера, то, кроме краткой его биографии в словаре Ларусса 2, более подробные, хотя [509] требующие поверки, данные находятся в статье И. Огюи, приложенной к «Посмертным сочинениям Рюльера», изданным в Париже в 1819 году 3. Клод Карломан де Рюльер родился в Бонди, близ Парижа, в 1735 году, и воспитывался в коллегии Louis le Grand, которой тогда заведывали иезуиты. Хотя с юности он отличался литературными способностями и писал стихи полатыни и пофранцузски, а его наставники желали посвятить его духовной карьере, но он предпочел последовать примеру отца, бывшего начальником жандармов в Ville de France, и поступил также в гвардейские жандармы. Вскоре маршал Ришелье, губернатор Гвиенны, взял его к себе в адъютанты, и он вместе с ним участвовал в Гановерской кампании. Но он недолго оставался в военной службе и сделался дипломатом, благодаря протекции своих прежних наставников-иезуитов, которые рекомендовали его барону Бретёлю, французскому посланнику в Петербурге; этот последний взял его в секретари посольства, не смотря на то, что ему было только двадцать пять дет от роду, и в этом качестве Рюльер провел в Петербурге пятнадцать месяцев, в интересную и знаменательную эпоху краткого царствования Петра III и событий, сопровождавших вступление на престол Екатерины II. Молодой, веселый и блестящий француз имел доступ в высшее русское общество и, по его собственным словам, пользовался своими большими светскими связями, чтоб узнать все происходившее вокруг него, а в особенности находился в близких сношениях с секретарем австрийского посольства Агенфельдом, который знал всю подноготную русского двора, так как состоял в своей должности при одиннадцати послах, с фельдмаршалом Минихом, княгиней Дашковой, начальником артиллерии генералом Вильбуа и итальянским авантюристом Одаром, который принимал энергичное участие в придворных интригах. Как известно, барон Бретёль не сумел сыграть такой роли, какую играл его предшественник Ла-Шетарди в государственном перевороте, возведшем на престол императрицу Елизавету, и по осторожности, или по трусости уехал в Варшаву накануне перехода власти из рук Петра III в руки Екатерины, за что получил гневный выговор со стороны французского министра иностранных дел, графа Шуазеля, и самого короля Людовика XV. Екатерина также была недовольна его поведением тем более, что по рассказам, приводимым Брикнером в его истории «Екатерины II» 4 и Альфредом Рамбо в его примечаниях к только [510] что указанным депешам Шуазеля и Людовика XVI, напечатанным им в «Сборнике инструкций, данных французским посланникам и резидентам от Вестфальского мира до революции» 5, она просила у Бретёля в ссуду некоторую сумму денег перед самым государственным переворотом, и он отказал ей в этом. По словам Рамбо, посредником в этом щекотливом деле был итальянец Одар, и он накануне от езда Бретёля сказал ему, что Екатерина желала бы получить в займы от французского короля шестьдесят тысяч рублей, необходимых ей для расходов по подготовлявшемуся государственному перевороту, и получил в ответ, что король в принципе не вмешивается ни в какие частные дела; хотя потом посланник одумался и согласился выдать просимые деньги, но потребовал представления собственноручной записки Екатерины, в виду его отъезда, поверенному в делах, Беранже, которому действительно была передана записка императрицы следующего содержания: «Покупка, которую мы должны были сделать, состоится непременно в скором времени, но гораздо дешевле, и потому нет надобности в других фондах» 6. Неделю спустя состоялась «покупка», т.-е. государственный переворот, но с финансовой помощью не Франции, а Англии, причем деньги были даны, по одним сведениям, английским посланником Вильямсом, с которым Екатерина находилась в близких отношениях, а по другим каким-то английским купцом. Во всяком случае Бретёль совершенно скомпрометировал себя и, вернувшись в Петербург, недолго там оставался, и весною 1763 года был переведен в Стокгольм, куда за ним по следовал, по словам Турнё, и Рюльер, хотя об этом ничего не говорят его биографы, и если он действительно был в Стокгольме, то уехал оттуда ранее Бретёля, посольство которого продолжалось до 1769 года, а Рюльер несомненно жил в Париже в 1768 году, когда происходили по поручению Екатерины II переговоры с ним через Дидро и Хотинского насчет его сочинения «Histoire, ou anecdotes sur la revolution de Russie en 1762»... Как бы то ни было, никаких сведений о дальнейшей дипломатической или общественной деятельности Рюльера нет никаких, и заявление Турнё, что он сопровождал Бретеля в Бену, где последний был посланником от 1774 по 1779 год, ничем не подтверждается. Достоверно только, что Рюльер до своей смерти, 30-го января 1791 года, жил в Париже, вращался в его литературных кружках, находился в дружеских отношениях с Некером и Руссо, пользовался уважением Вольтера, который [511] поместил его сатирическую поэму «Les disputes» (Споры) целиком в своем философском словаре, с самым лестным отзывом, и был избран в члены французской академии, хотя его главнейшие сочинения вышли в свет после его смерти, именно наделавшая столько шума «История, иди анекдоты о революции в России в 1762 г.» и «История анархии в Польше» (Histoire de l'anarchie de Pologne), которую он написал по поручению графа Иванского, брата Людовика XV, для дофина, будущего Людовика XVI. Этому последнему труду он посвятил двадцать два года и ездил для собирания материалов в Польшу, но не окончил его, написав только 4 тома и доведя свое изложение польских событий до 1670 года. Хотя некоторые приписывали Рюльеру титул историографа министерства иностранных дел, но, по словам Огюи, он никогда не имел подобного титула, а, составляя историю Польши, считался чиновником департамента иностранных дел и получал пенсию в 6.000 ливров. Кроме того, он был секретарем графа Прованского, а что касается до его остальных сочинений, то известны его стихотворения, преимущественно эпиграммы, сатирический очерк его врага графа Вержена под заглавием «Portrait da comte de Vergennes», небольшой трактат о влиянии общественного мнения на правительства («De l'action de l'opinion sur les gouvernements»)и обширный труд в двух томах о причинах отмены Нантского эдикта и о положении протестантов во Франции со времени начала царствования Людовика XIV («Eclair cissements historiques sur les causes de la revocation de l'edit de Nantes et sur l'etat des protestants en France depuis le commencent du regne de Louis XIV»). Перед своей смертью он, по поручению двора, собирал документы для составления истории начавшейся тогда революции и отказался от предложения Мирабо написать сочинение в ее пользу. Вот все, что известно о герое занимающего нас эпизода в истории сношений между Россией и Францией при Екатерине II. Познакомившись с личностью Рюльера, перейдем теперь к переговорам, возбуждённым его рассказом о событиях в Петербурге в 1762 году. Эти события чрезвычайно интересовали французов, и они не довольствовались отрывками из дипломатических депеш, напечатанными министерством иностранных дел в «Газете» Ренодо, которая тогда издавалась при этом министерстве, а с следующего года начади появляться памфлеты, в которых факты излагались противоречиво и более или менее неверно. Первый из этих рассказов «Мемуары для выяснения истории Петра III» был написан Анжем Гударом, издан в Франкфурте 7 и когда он [512] проник в Петербург, то императрица немедленно приказала воспретить его распространение, что видно из промемории государственной коллегии иностранных дел в государственную коммерц-коллегию за подписью канцлера графа М. Воронцова и вице-канцлера князя А. Голицына, в которой говорится: «как оная книга для здешней нации весьма предосудительна, то ее императорское величество соизволила именно указать привоз оной книги в Россию запретить, о чем коммерц-коллегии сообщается для того, дабы в здешней портовой таможне прилежно наблюдаемо было, чтоб такая книга не была из таможни выпущена, но если экземпляры такой книги в привозе будут, то их тотчас арестовать и запечатав присылать в коллегию иностранных дел, в Ревель, Ригу, Нарву и Выборг о том же указы отправлены» 8. В 1764 год появился второй памфлет на французском языке, но изданный в Лондоне анонимно, под заглавием: «Русские анекдоты, или письма немецкого офицера к лифляндскому дворянину» 9, в котором русский государственный переворот излагался с враждебной для императрицы точки зрения. Конечно, Вольтер, уже находившийся в дружеских отношениях и в постоянной переписке с Екатериной, старался распространить свой официальный рассказ о вступлении ее на престол, изложенный им на полстранице в XXXII главе его «Precis da regae de Louis XV». Но восторженные отзывы Вольтера и других французских друзей Екатерины не могли зажать ртов ни памфлетистам, ни рассказчикам, которые в светских парижских салонах потешали своих слушателей скандальными анекдотами по поводу петербургских событий 1762 года. Среди этих рассказчиков первое место занимал Рюльер, очевидец того, что произошло при воцарении Екатерины, и пока он ограничивался успехом словесного изложения своих анекдотов, то друзья императрицы даже не уведомляли ее об этом, но как только, по словам французского критика Сен-Бёва, «авторское самолюбие заглушило в нем осторожность дипломата», и он по просьбе дочери его первого покровителя, герцога Ришелье, графини Эгмон, составил из своих анекдотов о перевороте 1762 года целую книгу, или скорее брошюру, то они забили тревогу. Правда, Рюльер не печатал своего сочинения, но читал его в рукописи открыто в парижских салонах и даже не выбирал своих слушателей, так как при одном из этих чтений присутствовал князь Адам Чарторижский, двоюродный брат Станислава Понятовского, о котором Рюльер рассказывает очень скабрезные анекдоты [513] насчет его отношения к английскому посланнику в Петербурге, Вильямсу. Гримм в своей «Литературной Корреспонденции», сообщавшей иностранным дворам, в том числе и русскому, известия о новостях французской литературы, даже говорит, что Рюльер по окончании чтения подошел к князю Чарторижскому и спросил его мнение о своем труде, но Сен-Бёв сомневается в справедливости этого рассказа 10. Во всяком случае Екатерина уже давно знала о существовании рукописи Рюльера и вела переговоры об ее уничтожении, когда это известие появилось в номере 1 апреля 1770 года «Литературной Корреспонденции». Первые сведения о чтениях Рюльера и об его рукописном сочинении Екатерина получила от скульптора Фальконета, находившегося тогда в Петербурге и передавшего ей письмо, полученное им от Дидро в конце мая 1768 года. В этом письме знаменитый ученый и философ говорит: «Но я имею сообщить вам об еще более важном деле, так как оно касается нашей государыни: у нас был секретарем в посольстве в Петербурге во время переворота 1762 г. некто г. Де-Рюльер, человек очень умный. Графиня Эгмон его уговорила написать историю того, чему он был, так сказать, очевидцем. Он написал эту историю и прочитал мне, д'Аламберу, г-же Жофрен и большому числу других лиц. Он спросил мое мнение, и вот что я сказал ему: «Чрезвычайно опасно говорить о государях, и нет на свете никого, кроме императрицы, кто мог бы судить о том, будет ли она оскорблена, или польщена подобным сочинением; клевета всегда недостойна честного человека и не всякую правду следует говорит, а главное нельзя выказать достаточно уважения, внимания и осторожности к государыне, которой восторгается вся Европа и которая составляет счастье всей своей нации, а потому полагаю, что для вас, какой бы вы славы ни ожидали от своего сочинения, всего лучше, вернее и честнее его уничтожить». На это Рюльер мне отвечал, что он написал свою рукопись только для удовлетворения любопытства некоторых друзей, что никогда не имел намерения ее напечатать, что д'Аламбер и г-жа Жофрен предпочитали то, что он говорит об Екатерине, всем дифирамбам в ее честь, а что герцог Ла-Рошфуко сказал ему: «это не прекрасная исповедь, но прекрасная жизнь». Действительно, в его рассказе наша государыня выведена, как женщина-властелин (maitresse femme) и grancervello di principessa (большой государственный ум), но так как это сочинение появится в свет (нельзя доверять слову Рюльера) по самолюбию ли автора, или его [514] легкомыслию, или наконец по вымышленной измене друга, то я предпочел бы, чтоб его напечатали с ведома, чем без ведома императрицы. Дело в том, как приняться за дело, но я не имею на это никаких указаний. Дело очень и очень деликатное. Во-первых, не вероятно и нет надежды, чтоб Рюльер передал рукопись, во-вторых, в его рассказе есть анекдоты, которые, если они справедливы, то не могли быть узнаны иначе, как чрез важных особ, окружающих, быть может, императрицу. Этот Рюльер с удовольствием занял бы место Россиньоля и поехал бы в Петербург. Повидайтесь и поговорите с императрицей; передайте мне ее приказания и не уверяйте ее в моей совершенной к ней преданности, так как она в этом уверена» 11. Россиньоль, о котором упоминается в этом письме, занимал место генерального консула в Петербурге, а также был личным тайным агентом короля Людовика XV и в течение двух лет поверенным в делах. Прочитав сообщение Дидро, Екатерина тотчас написала Фальконету 14 июня 1768 года: «Я буду отвечать на ваше письмо, г. Фальконет, а не на письмо вашего друга, которое я два дня не могла разобрать; коснусь только нескольких мест, которые поняла и которые требуют ответа... Мудрено секретарю посольства иначе, как воображением, знать обстоятельно вещи, как они суть; между нами говоря, я вижу, как они ежедневно лгут скорее, чем сознать свое невежество перед теми, кто им платит за то, чтоб говорить вкривь и вкось то, что знают и чего не знают. Так, например, бьюсь об заклад заранее, что книга Рюльера пуста, особенно потому, что г. Дидерот говорит, что в ней слышится бой-баба и первостепенный ум; в упоминаемом случае дело было не в том; предстояло или погибнуть вместе с полоумным, или спастись с толпой, желавшей от него избавиться. Во всем этом не было других происков, как дурное поведение одного лица, которому при другом поведении никогда бы ничего не приключилось. Следовало бы постараться купить рукопись Рюльера, я велю написать о том Хотинскому» 12. Это дело столь занимало Фальконета, что 9-го июля он снова говорит о нем в письме к императрице: «Г. Хотинский, конечно, получил приказания насчет рукописи Рюльера, я не счел нужным писать об этом» 13; а Екатерина отвечала ему из Петергофа, спустя пять дней: «Я велела написать относительно рукописи этого г. Рюльера» 14. Действительно, уже две [515] недели перед тем, вице-канцлер князь А. Голицын отправил поверенному в делах в Париж, Хотинскому, следующую депешу: «Петергоф, 24 июня 1768 г. «Мне стало недавно известным, милостивый государь, что некто г. де-Рюльер, который состоят при бароне Бретёле во время его посольства в России, составил описание восшествия на престол императрицы и намерен его выпустить в свет. Такое позднее появление этого произведения не может обещать автору большей пользы ни с точки зрения репутации, ни относительно материального интереса, и я припоминаю, что он был слишком мало вхож в здешние дома, чтоб его сочинение могло быть верно и точно. Он, вероятно, прибавил от себя то, чего не знал и не мог знать, и его произведение, конечно, и неудовлетворительное, распространилось бы, только благодаря обманчивой приманке его пребывания в России в эпоху событий. Не заботясь много о впечатлении, которое могло бы произвести это сочинение, даже еслиб чувство зависти, перейдя от посланника, недовольного своим посольством в Швеции, к состоявшему при нем кавалеру, одушевляло его стиль, но я не считаю излишней осторожностью предупредить появление столь бесполезного труда. Я вам поручаю исполнение этого дела, и вот каким образом. Вы переговорите с г. Дидро; он знает автора. Вы поручите ему предложить сумму, которую я не назначаю в вознаграждение за убытки; вы можете уплатить ему двести, триста, иди четыреста дукатов, смотря по его притязаниям. Я говорю, чтоб вы обратились к г. Дидро, но если вы сами знаете г. де-Рюльера, то вы совершенно вольны войти с ним в переговоры. Вы можете избрать тот из этих путей, который покажется наиболее удобным для достижения цеди с наивозможно меньшим шумом. Вы не выкажете особенного интереса к делу и главное старательно скроете, что получили отсюда какое либо приказание. Если так или иначе Рюльер примет ваше предложение и передаст вам свою рукопись, то вы потребуйте от него еще письменного обязательства, подкрепленного честным словом, что у него не осталось копии, и что он никогда не напечатает ничего подобного. Вы не посылайте ни того, ни другого, по почте, а дождитесь верного случая доставить мне их, а сумму, которую выплатите, вы получите за мой счет. Я буду ждать от вас известий об исполнении этого приказания и остаюсь с искренним уважением. «Князь А. Голицын 15». [516] На эту депешу И. Хотинский отвечал довольно быстро, но неудовлетворительно, и этот ответ приводится Морисом Турнё, хотя и не вполне, но все-таки в таком виде, что получается полное понятие об его переговорах с Рюльером. «Получив письмо вашего сиятельства, — писал Хотинский из Компьена 3-го августа, — относительно сочинения г. де-Рюльера, с которым я не знаком, я обращался к г. Дидро, которому и передал ваше письмо. Он сначала удивился, что мне дано это поручение и через ваше сиятельство. Объяснив мне, что он писал по этому предмету Фальконету, Дидро заявил, что данное вами мне уполномочие предложить автору денег не было осуществимо, так как де-Рюльер не писатель по ремеслу, а драгунский капитан, и имеет три тысячи ливров ежегодного дохода, так что двести или четыреста дукатов ничего не значили для него. По словам Дидро, он сначала ценил убытки от ненапечатания этого сочинения в двадцать четыре тысячи ливров, но все-таки советовал сделать попытку и начать переговоры с Рюльером от моего собственного имени, как будто я слышал в публике об его сочинении, с которым Дидро меня познакомил в общих словах. По результату же моего свидания было бы видно, как следовало далее поступить, но я не знал автора и видел его только однажды, а потому мне не был известен его адрес. Дидро взялся разузнать его местожительство и обещал меня об этом уведомить, но я не получил от него никакого ответа в продолжение четырех дней и написал ему об этом. Но и тут я не получил никакого ответа и тогда вспомнив, что Дидро говорил мне об отношениях Рюльера к графине Эгмон, я 6-го числа пошел в ее дом, и швейцар сообщил мне требуемый адрес. На следующий день я отправился к г. де-Рюльеру и нашел его в мало приличной квартире четвертого этажа. Я объяснил ему, кто я такой, и причину моего посещения, предложив уступить мне его сочинение на каких угодно условиях; он представился, что ничего не понимает, и вынудил меня упомянуть слово «покупка», что нимало его не оскорбило. Он спросил меня несколько раз, имел ли я уполномочие вести с ним переговоры по этому делу, а когда я сослался только на свое усердие, то он сказал, что не может отвечать на мои предложения, так как ждет решительного ответа от Дидро, который довел до сведения императрицы о существовании его сочинения и полагал, что ее величество может одобрить его, тогда как я считал необходимым его уничтожение. Я возразил, что каково бы оно ни было, хорошо или дурно, но императрице необходимо с ним познакомиться для его окончательного осуждения, или для разрешения его появления в свет. Рюльер объяснил мне, что он написал свой рассказ не для публики, а по просьбе [517] некоторых лиц, которым он был предан, и чтоб избавить себя от неприятности рассказывать на память столь интересные события, как он это прежде делал. На мои дальнейшие замечания он отвечал, что его рукопись никогда не выходила из его рук, что он читал ее только лицам, заслуживающим его полного доверия и относившимся снисходительно к нему, как к литератору, и что, отказав в чтении своего труда многим другим личностям, он возбудил слух, что в его рассказе находятся различные смелые и секретные подробности, а потому боясь, чтобы подобные ложные слухи не дошли до преданных императрице лиц, как, например, г-жи Жофрен, д'Аламбера и Дидро, он прочел им свое сочинение, в котором, по их мнению, императрице придан возвышенный характер. Вообще он полагал, что императрица при своем величии и в виду совершенных ею деяний, обессмертивших ее имя, не должна была беспокоиться насчет историков ее царствования и также его, еслиб он когда нибудь возгордился мыслью передать в потомство своим скромным пером ее великие дела, слава о которых наполняет весь свет. Я наконец сказал, что сочту необходимым сообщить своему двору о моих переговорах с ним, об их мотивах и цели, о моих попытках и встреченных затруднениях, а также о мерах, которыми, я полагал, можно достигнуть предполагаемой мною цели. Конечно императрица могла взглянуть на дело иначе, как я, и тогда дело будет оставлено без последствий, но все-таки я доказал бы своим поведением одушевляющее меня усердие в исполнении моего долга во всех его видах. Он признал уважительными мои доводы, но повторил очень решительным тоном, что до получения ответа через Дидро он не может сказать мне ничего положительного. Я удовольствовался этими словами, Из которых я понял, что он не хочет обсуждать моих предложений из деликатности к Дидро, и пришел к заключению, что он согласится на все, что ему посоветует последний. Поэтому я повидался с Дидро в тот же вечер в одном знакомом доме и на его замечанье, что он не мог достать адреса Рюльера, сообщил ему в общих словах о моем разговоре с этим человеком и обещал ему сообщить все подробности на другой день. Он явился ко мне в назначенный час, и, передав ему все, что произошло между мною и Рюльером, я просил его подействовать на последнего с целью продажи его сочинения. Мы вместе отправились к Рюльеру, и Дидро сделал все возможное, чтоб уговорить его согласиться на мои предложения, а он в свою защиту ссылался, как накануне, на достоинства своего труда. Но мне очень не понравилось, что Дидро не осторожно признал, что еслиб сочинение не имело хороших качеств, то он и не заботился бы о нем, зная, что его [518] судьба равнялась бы судьбе многочисленных газетных спекуляций. В конце концов Рюльер объявил, что он не выдаст мне своего сочинения иначе, как по получения мною от императрицы поручения его потребовать. Дидро нашел, что он поступал благоразумно и честно, а потому я мог дать вполне удовлетворительный ответ. Я не выставил неосторожного характера этих слов, надеясь, что Рюльер не обратил на них внимания, так как Дидро тотчас стал распространяться с энтузиазмом о маленьком произведении, которое только что написал Рюльер для прочтения в академии» 16. Если Хотинский был недоволен участием Дидро в переговорах с Рюльером, то и Дидро очень резко отзывался о действиях русского дипломата в этом случае; 6-го сентября он писал Фальконету: «Я сопровождал Хотинского во время его второго посещения Рюльера и старался загладить своей веселостью смешную нелепость первого их свидания. Эта история написана только для любопытства графини Эгмон; нет никакого намерения ее напечатать, она будет прочтена Хотинскому для того, чтоб он сам судил о ней, и нет препятствия послать копию в Петербург, если ее величество заявит о том желание, на что автор не претендует, так как он очень скромен. Вот результат этого деда, которое Рюльер может объяснять, как ему угодно. Если же я поручил это дело вам, а не генералу Бецкому, то лишь потому, что мои письма к вам менее рискуют быть открытыми, чем письма к нему. Я сначала хотел написать прямо ее величеству, но так как следовало быть посреднику, то я лучше предпочел, чтоб вы были им. Это дело надо вести между литераторами, а не между литератором и министром, или посланником. Теперь все испортили, и я это ожидал. Деньги могут быть приняты или отвергнуты, смотря по тому, кто их предлагает» 17. Впрочем Дидро остался в самых лучших отношениях с Хотинским и 26-го марта следующего года писал Фальконету: «Замолвите словечко императрице за Хотинского: это честный, осторожный и акуратный человек, но его депеши подверглись той же участи, как мои» 18. Что же касается дела Рюльера, то о нем более не упоминается в переписке философа и скульптора, а также о нем говорится еще только один раз в переписке Екатерины с Фальконетом, именно 23-го сентября 1768 года она писала: «Прошу вас написать г. Дидроту, что я приказала Хотинскому войти в переговоры с Рюльером об его рукописи» 19. Хотя в [519] примечаниях к переписке Екатерины II с Фальконетом, из данной в Сборнике Императорского Русского Исторического общества под редакцией А. Подовцева, и говорится по поводу переговоров Дидро и Хотинского с Рюльером, что рукопись последнего была куплена императрицей, но этот факт ничем не подтверждается — ни приведенными в тех же примечаниях выписками из писем Дидро, ни другими сведениями, как имевшимися во время печатания этой переписки в 1876 году, так и появившимися впоследствии 20 Напротив, в тех же примечаниях, по случаю приезда Дидро с Петербург в 1771 году, приведены выдержки из хранящихся в Парижском архиве депеш французского министра иностранных дел герцога Эгильона и посланника в Петербурге Дюрана, которые доказывают, что еще в то время, т.е. пять лет после переговоров Хотинского, будто бы окончившихся покупкой рукописи Рюльера, Екатерина попрежнему беспокоилась о ней и желала не только купить ее, но даже получить ее копию. Так, Дюран писал от 9 ноября 1773 г.: «Заботливость Екатерины получить копию «Революции в России», написанной Рюльером, очень велика и, быть может, ее увеличивает то обстоятельство, что Дидро признал невозможным удовлетворить ее любопытство. Она просила его хоть сказать ей свое мнение об этом сочинении, и он отвечал: «оно прекрасно написано и через двести лет будет очень пикантной страницей истории; я думаю, что автор прибавил в ней басни к правде, но то и другое так ловко составлены и соединены, что представляют одно целое, и если это не история, то по крайней мере самый вероятный и прекрасный из романов; что же касается до вас, то если вы обращаете большее внимание на приличие и добродетели, изношенные лохмотья вашего пола, то это сочинение сатира на вас, но если широкие взгляды, мужественные идеи и патриотические стремления вас более интересуют, то автор выставляет вас великой государыней и вообще делает вам своим рассказом более чести, чем вреда». На это императрица отвечала: «Вы еще более увеличиваете мое желание прочитать это произведение». Я довольствуюсь тем, что довожу до вашего сведения об этом желании, которое, как известно от многих лиц, более велико, чем бы следовало» 21. На это министр отвечал от 3 декабря того же года: «Вы знаете, что история революции в России принадлежит его автору, а не королю, который не имеет никаких прав на автора; меня уверяют, что несколько лиц торговались с ним по поручению русской императрицы с целью покупки рукописи, и я полагаю, [520] что это единственный путь, который она может получить рукопись; поэтому вы будете уклоняться от ответа на всякий намек, могущий вмешать как бы то ни было короля в это дело» 22. Брикнер также уверяет, что цель принятых мер чрез русское посольство для предотвращении публикации книги Рюльера покупкой была достигнута; но и это удостоверение столь же бездоказательно, а в записках Дашковой, которая, по словам Брикнера, хорошо знала содержание этого сочинения 23, мы находим совершенно иной рассказ о результате переговоров с Рюльером. «Однажды вечером, — рассказывает она, описывая свое пребывание в Париже в 1770 году, — Дидро сидел у меня, когда мне доложили о г. Рюльере. Он находился в Петербурге, состоя при миссии барона Бретёля, французского посланника, и я часто видела его тогда в моем доме, а еще чаще в Москве, у г-жи Каменской. Я не знала, что он написал по своем возвращении в Париж мемуары о русской революции 1762 года и что читал их в великосветских кружках, а потому приказала лакею принять его, но Дидро мне помешал и, взяв меня за руку, крепко пожал ее и сказал: «Одну минуту, княгиня. Вы возвратитесь после ваших путешествий в Россию?» — «Какой вопрос, — отвечала я, — разве я имею право лишать отечества моих детей?» — «Ну, так, — произнес он: — велите сказать Рюльеру, что вы не можете его принять, а я вам объясню, почему это необходимо». Я видела по его лицу, что он питал ко мне искренний интерес и дружбу, а потому не приняла старого знакомого, общество которого было мне очень приятно, благодаря его уму и образованию, так я была уверена в душевной честности Дидро. — «Вы знаете, — сказал он, — что Рюльер автор мемуаров о восшествии на престол императрицы?» — «Нет, — отвечала я, — но по этой причине мне бы хотелось еще более его видеть». — «Я вам скажу их содержание так подробно, что вы узнаете их, как бы сами прочли, — произнес он. — О вас в них говорится самым лучшим образом; автор придал вам все таланты и добродетели не только вашего, но и нашего пола. Относительно ее величества он поступил иначе, и она чрез Бецкого и вашего поверенного в делах, князя Голицына, предложила ему купить его сочинение, но эти переговоры велись так неловко, что Рюльер успел сделать три копии своих мемуаров и отдал их в министерство иностранных дел, г-же Грамон и парижскому архиепископу. После этой неудачи, ее величество удостоила меня чести поручить мне войти в соглашение с Рюльером, но все, чего я мог добиться, заключалось в том, что он обязался не [521] печатать своего сочинения до ее и своей смерти. Вы понимаете, что, принимая у себя Рюльера, вы как бы санкционируете сочинение, которое беспокоит императрицу и очень известно, так как автор читал его даже на вечерах г-жи Жофрен, не смотря на ее дружбу к польскому королю, о котором он говорит очень резко», — «Но как же все это согласить между собою?» — спросила я. — Это происходит от того, что мы легкомысленны, — отвечал Дидро, — и что мы не изменяемся в этом отношении, прожив даже шестьдесят, или восемьдесят лет». Я выразила Дидро, как была тронута этим доказательством его дружбы и желания избавить меня от неприятностей, которые я могла бы навлечь на себя без всякой с своей стороны вины. Рюльер еще два раза являлся ко мне, но я его также не приняла, а, вернувшись в Петербург, убедилась, как основательно ценила услугу Дидро. После моего от езда из Парижа он написал ее величеству, что, отказавшись видеть Рюльера, я гораздо более лишила его сочинение авторитетности, чем критика десяти Вольтеров и пятнадцати несчастных Дидро» 24. Письмо Дидро к Екатерине, о котором говорит Дашкова, до нас не дошло, и о нем даже не упоминается в переписке императрицы с Фальконетом, но сообщаемый ею результат переговоров с Рюльером вполне подтверждается тем фактом, что действительно его сочинение напечатано только в 1797 году, когда уже не было на свете ни его, ни Екатерины. Спустя десять лет, во время своего второго посещения Парижа, Дашкова видела Рюльера, но отказалась от прочтении его рукописи. Вот что она говорит по этому предмету в своих записках: «У г-жи Некер я видела г. Рюльера, которого я знала в России. Я заметила, что ему было неловко смотреть на меня, вспоминая, вероятно, о том, что я не хотела его принять в первое мое пребывание в Париже, и, подойдя к нему, я сказала, что, имея о нем слишком хорошее мнение и слишком уважая себя, я не могла предположить, чтоб старые друзья перестали быть ими, что я была очень рада его видеть и попрежнему ценила его общество, что если г-жа Михалкова (под этим именем я путешествовала в первый раз), не желая никого видеть, пожертвовала удовольствием возобновить с ним знакомство, то княгиня Дашкова не имела тех же причин, и что я с удовольствием приму его, когда ему вздумается меня посетить, но только под условием, что я не буду ни читать, ни слушать чтения его сочинения, которое, однако, должно было меня интересовать. Рюльеру очень понравилось мое обращение с ним, и он бывал у меня несколько раз» 25. Но если [522] Дашкова обнаруживала такое равнодушие или такую осторожность относительно знакомства с сочинением Рюльера, то Екатерина еще от времени до времени возобновляла свои старания частным и даже официальным путем добиться его покупки или уничтожения. Так, Вольтер безуспешно хлопотал о получении копии рукописи Рюльера, находившейся у герцога Шуазеля; г-жа Жофрен, находившаяся в дружеской переписке с Екатериной, уговаривала Рюльера сжечь эту рукопись, предлагая ему за это большое вознаграждение 26, и когда он согласно желанию графа Прованского читал свое сочинение в его дворце, то герцог Эгильон, забыв свои наставления Дюрану, пригласил Рюльера к себе и требовал лично, а потом через начальника парижской полиции Сартина, выдачи злополучной рукописи, грозя ему в противном случае заточением в Бастилии. По словам биографов Рюльера, он отвечал на это, что с ним могли делать что угодно и силой отнять рукопись, но она была запечатлена в его памяти, а что касается до ее печатания, то, отказавшись продать ее Екатерине, он обязался не выпускать своего сочинения до ее смерти и сдержит свое слово. В виду ли подобного заявления, или покровительства королевского брата, но Рюльера после этого оставили в покое, и мало-по-малу даже Екатерина перестала интересоваться его сочинением и им самим. Когда же он умер в 1791 г., то это известие не произвело на нее никакого впечатления; на сообщение об этом со стороны Гримма от 1 мая 1791 г. в следующих словах: «с января месяца смерть унесла постепенно Рюльера, Фальконета и Жилэ» 27, она отвечала лишь 7 декабря следующего 1792 года: «вы можете подумать, что при моем теперешнем настроении я почти не обратила внимания на смерть Рюльеров, Фальконетов и Жилэ» 28. Не зная, вероятно, об этой перемене в настроении русской императрицы, тогдашний французский министр иностранных дел, граф Монморен, советовал брату Рюльера войти в сношения с Гриммом, говоря, что он может извлечь для себя большую выгоду из продажи рукописи покойного писателя, но брат заявил желание свято исполнить волю Рюльера, и его книга вышла в свет только в 1797 году, т.е. шесть лет после смерти автора и несколько месяцев после кончины императрицы. Сопоставляя все имеющиеся данные о переговорах по поручению Екатерины с Рюльером, можно прийти только к трем достоверным выводам, что эти переговоры действительно [523] производились официальным и частным образом, что покупка рукописи французского автора не состоялась, по причине ли благородства Рюльера, как доказывают его биографы, или по неловкости уполномоченных Екатерины, как полагает Дидро, и что наконец единственным их результатом было обязательство, данное и сдержанное Рюльером, не печатать своего сочинения до смерти его и Екатерины, хотя остается неизвестным, заплачены ли деньги за подобную отсрочку, или она внушена автору опасением неприятных последствий, или объясняется какой либо другой причиной. Во всяком случае эти переговоры составляют любопытный эпизод в истории сношений России с Францией при Екатерине II, и в виду того, что, наделавшее столько шума в рукописи, сочинение Рюльера не произвело никакого впечатления по его напечатании, можно смело назвать этот эпизод словами Шекспира: много шума из пустяков. Конечно, успеху «Анекдотов» Рюльера во многом помешало то обстоятельство, что они появились в свет, когда интерес к Екатерине и к тому, что происходило в Петербурге тридцать пять лет перед тем, совершенно стушевался событиями французской революции, но нельзя не сказать, что и содержание этого памфлета нисколько не соответствует чрезмерным похвалам, расточаемым его автору современниками, в том числе академиком Шастлю, который, принимая Рюльера в число бессмертных, поздравлял его с тем, что он «нашел перо Тацита за пределами той местности, где перо Овидия омертвело в его оледеневших пальцах». Это во всех отношениях только памфлет, усеянный скандальными анекдотами, а не серьезный исторический труд, и хотя Морис Турне уверяет, что сочинение Рюльера отличается всею прелестью тех рассказов, которыми изобилует французская проза и образцом которых служит «История Карла XII» Вольтера, но этому, едва ли известному многим даже на его родине, памфлетисту XVIII века далеко до великого мыслителя даже в скромной роли рассказчика. Однако, чтоб быть вполне беспристрастным, надо признать, что памфлет Рюльера написан легко и живо, хотя Дидро был вполне прав, говоря, что бывший дипломат переполнил свое сочинение баснями, и эти басни в роде того, что в брачном контракте Петра III было условлено вступление на престол Екатерины в случае его смерти без детей, или что вся русская нация сверху до низу, от великосветских барынь до нищих женщин, употребляет румяна и белила, банки с которыми крестьяне обязаны подносить ежегодно своим помещицам, — подрывают всякий интерес к его рассказу. Впрочем и самые анекдоты, сообщаемые им о событиях в Петербурге, Петергофе, Ораниенбауме и Ропше, а также о князе Салтыкове, князе Понятовском, английском посланнике Вильямсе, Орловых, Теплове [524] и т. д., отличаются теми ошибками, преувеличениями и смешениями всякого рода, которые, по справедливому замечанию Соловьева, встречаются во всех иностранных описаниях восшествия на престол Екатерины II 29 Потому неудивительно, что его памфлет вызвал критики даже во Франции со стороны Рише Серизи и Фортиа-де-Ниль, а княгиня Дашкова нашла нужным не только признать в своих записках апокрифом сочинение Рюльера в виду его нелепых ошибок и клевет 30, но и составить краткий список опровержений против него. В этих опровержениях она, конечно, главным образом заступается за себя и доказывает, что князь Дашков никогда не делал ей особой чести, женившись на ней, что она не была любовницей старого дяди ее, графа Панина, как уверяет Рюльер, что Одар не был ее наперсником, а пользовался только ее покровительством, что она не ссорилась с сестрой и могла, еслиб хотела, через нее руководить Петром III, что ей не передавали драгоценностей ее сестры, и что она не находилась в долговременной опале, а только в продолжение нескольких лет не пользовалась милостями императрицы, благодаря интригам фаворитов, высказанному ею мнению во время государственного переворота, что Екатерина должна быть только регентшей до совершеннолетия ее сына, и враждебным отношением к Орловым, особенно к Алексею, с которым она не говорила после его возвращения из Ропши в продолжение двадцати лет. «А если, — оканчивает она свои возражения, написанные на французском языке: — такое маленькое сочинение (в нем всего двести страниц малого формата) возбудило столько замечаний (числом семнадцать) с моей стороны и, может быть, столько же со стороны других, то я полагаю, что оно заслужит очень мало доверия У благоразумных людей» 31. Предположение Дашковой вполне оправдалось, и если через сто лет «Анекдоты» и их автор обращают еще на себя внимание, то лишь потому, что они послужили предметом любопытных франко-русских переговоров, в которых приняли участие и дипломаты, и философы. В. Тимирязев. Комментарии 1. Les indiscretions de Rulhiere, par Maurice Tourneux. La Revue de Paris, 1894, 7. 2. Grand Dictionnairc universel du XIX siecle, par Pierre Larousse, Paris, 1875, tome XIII, p. 1515. 3. Oeuvres posthumes de Rulhiere de l'Academie Frangaise, Paris, 1819, 4 volumes. Notice but la vie et les ecrits de Rulhiere, par P. Auguis. 4. История Екатерины II, сочинение А. Брикнера, часть I, стр. 117. 5. Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs et ministres de France depuis le traits de Westphalie jusq'a la Revolution francaise avec introduction et notes, par A. Rambaud, tome II, p. 196. Paris, 1890. 6. Там же. 7. Memoires pour servir a l'histoire de Pierre III, empereur de Russie, avec un detail historique des differents de la maison de Holstein avec la cour de Danemarc, publie par D. G***, Francfort, 1763. 8. Архив князя Воронцова, книга 7, стр. 605, Москва, 1875. 9. Les Anecdotes russes, on lettres d'un officier allemand a un gentilhomme livonien (Londres, 1764). 10. Correspondance litteraire, philosophique et critique de Grimm et de Diderot, Paris, 1812. 11. Lettres inedites de Diderot an statuaire Falconet. Revne Moderne, 1 decembre 1866, p. 387... 12. Сборник Имп. Русского Ист. общества, том XVII, стр. 43-44. 13. Там же, стр. 61. 14. Там же, стр. 62. 15. Les Indiscretions de Relhiere, par M. Toumenx. Revne de Paris, 1894, 7, pages 99-100. 16. Les Indiscretions de Rulhiere. Revue de Paris, 1894, № 7, pages 101-103. 17. Lettres inedites de Diderot. Revue Moderne, 1867, 1 janvier, pages 99-71. 18. Lettres inedites de Diderot. Revue Moderne, 1867, 1 fevrier, page 804. 19. Сборник Имп. Русского Ист. общества, том XVII, стр. 69. 20. Сборник Имп. Русского Ист. общества, том XVII, прим. 43, стр. 260. 21. Там же, стр. 288. 22. Там же, стр. 89. 23. «История Екатерины II», соч. А. Брикнера, часть I, стр. 132. 24. Архив князя Воронцова. Книга 21. Бумаги кн. Е. Р. Дашковой. Memoires de la princesse Dachkow (на французском языке), стр. 140-142. 25. Там же, стр. 187-188. 26.Сборник Имп. Русского Ист. общества, том I. Письма Екатерины II к г-же Жоффен, стр. 254, прим. 27. Там же. Письма барона М. Гримма к Екатерине II, том XXXIII, стр. 414. 28. Там же. Письма Екатерины II к Гримму, том XXIII, стр. 679. 29. История России, Соловьева, том XXV, стр. 103. 30. Архив князя Воронцова, книга 21, стр. 189. 31. Архив князя Воронцова, книга 7. Замечания княгини Дашковой на книгу Рюльера о восшествии на престол Екатерины II, стр. 663-655. Текст воспроизведен по изданию: Рюльер и Екатерина II // Исторический вестник, № 8. 1894 |
|