ГЛАВА XIX

Конец Шведской кампании 1789 года.

Влияние иностранной партии на кампанию 1789 года. — Борезундское сражение капитана Тревенена. — Письмо Императрицы о победах над турками. — Новая инструкция из Петербурга и ответ адмирала. — Отправление эскадры Козлянинова в Кронштадт и неожиданная тревога. — Потери корабля “Родислав”. — Депеша барона Криденера из Копенгагена. — Оправдания капитана Тревенена перед адмиралом и жалобы графу Воронцову. — Разоблачения интриги Тревенена, и кем был составлен план кампании 1789 года. — Мнение контр-адмирала Спиридова. — Шведский парламентер. — Высочайшее повеление о разоружении флота

Кампания 1789 года приходила к концу. Командуя столь искусственно созданным флотом, при условиях совершенно ненормальных, зависевших от близости театра войны к столице, адмирал Чичагов прошел чрез такую школу, которая дала ему возможность впоследствии сперва побороть придворные партии, а затем уже неприятеля. Адмиралом Грейгом никогда бы не дерзнули руководить члены совета или приближенные Императрицы, и только потому, что он был иностранец и свободный человек; пред иностранцем русские привыкли преклонять головы и добровольно унижать себя, но теперь во главе стоял соотечественник, далеко не придворный человек, который не мог, подобно иностранцу, угрожать своим отъездом из России; поэтому каждый вельможа считал себя и опытнее и предприимчивее его, если не способнее создавать планы сражений и побеждать. С тех пор, как русские существуют, или, вернее, с воцарения Петра I, они управляются иностранцами, и пагубная привычка эта довела нацию до полнейшего самоуничижения.

Как только умер адмирал Грейг, со всех сторон послышались крики и просьбы о приобретении ему заместителя за границею, но Императрица, как иностранка, отвергла подобные предложения и выбрала главнокомандующим русского. Многие приходили в отчаяние и считали свое отечество погибшим; эти люди не понимали, каким образом могла Россия существовать, когда ее флотом не будет [381] командовать какой-нибудь Фок, Хек, Нольс и Нульс. Поэтому все ринулись спасать родину, каждый считал своею обязанностью помогать этому русскому главнокомандующему тем или другим способом; спутав, связав по рукам и ногам нового начальника, они успокоились, но было уже поздно, время пропущено и год потерян ³⁹¹. Одной Императрицы не могло хватить на все, и главного ее помощника, князя Потемкина не было в Петербурге. Будь последний вблизи, ничего подобного не случилось бы; на него и возлагал надежды адмирал Чичагов для будущей кампании.

Результаты стараний графа Безбородко и англоманов, ничего не понимавших в морском деле и управлявших флотом из Петербурга, были налицо. На другой день возвращения нашего к Наргену, т. е. 1 октября, около 12-ти часов пополудни, на Ревельском рейде была произведена стрельба, по неизвестной для нас причине, хотя вблизи стоял главнокомандующий со всем флотом. Вскоре затем явился к адмиралу посланный от вице-адмирала Круза с объяснением, что последний получил известие об одержанных нами победах над турками и только что служил молебен. Этот же офицер в частном разговоре сообщил, что капитан Тревенен овладел Борезундом, потерял “Северного Орла”, сжег неприятельский корабль и нанес большой вред шведам. Как ни странно казалось главнокомандующему таким образом выслушать донесение о том, что делается во флоте, но пришлось смолчать. Пока адмирал стоял у Наргена, на ревельском рейде начальствовал Круз; он самостоятельно посылал рапорты Императрице, и ему подчинялся капитан Тревенен, который, если говорить правду, держался тоже независимо и состоял в особой переписке с гр. Безбородко. Таким образом в одном Финском заливе имелось три начальника: мой отец, как старший и рассудительный, вице-адмирал Круз, как человек решительного характера, и капитан Тревенен, как имеющий репутацию, благодаря рекомендациям С. Р. Воронцова, способного моряка. Спрашивается: что было бы с русским флотом, если бы шведы не бездействовали? Один Бог спас. И так эта кампания имела уже ту выгоду, что адмирал Чичагов ознакомился с порядками, условиями и твердо решил положить конец всеобщему старанию спасти отечество за отсутствием иностранца-руководителя; он ждал только возможности свидеться с князем Потемкиным, человеком гениальным, истинным русским вельможею ³⁹².

Письмо Императрицы о победах наших над турками было отправлено командиром Ревельского порта к адмиралу с легким судном, [382] но оно разошлось с нами в море и только явилось к Наргену через несколько дней. Содержание его было следующее:

“Всевышний благословил повсюду Оружие Наше, против врага Имени Христианского, знаменитыми успехами. Я сего дня получила от генерала-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина Таврического из главной его квартиры у Каушан известие, что 7 сентября бригадиром и войска Донского походным атаманом Орловым ³⁹³ разбит на реке Салче турецкий пятитысячный корпус, при котором сам Сераскер Гассан-паша, бывший капитан-пашею, находился; 8-го Сераскер-паша при сближении войск наших, оставя свой лагерь и пушки, бежал к Измаилу. 11-го генерал Суворов и римско-императорский генерал принц Саксен-Кобургский ³⁹⁴ с корпусами их у Фокшан разбили наголову турецкие силы, верховным везирем предводимые, взял 80 пушек, 50 знамен, весь лагерь и обоз, причем неприятель потерял убитыми до шести тысяч человек. 12-го Сераскер Гассан-паша загнан в крепость Измаил, где и заперся. 13-го в Каушанах трехбунчужный Зайналы-Гассан-паша Беллербей Анадольский и бывший в прошлом году Сераскером у Рябой Могилы взят казаками под командой полковника Платова ³⁹⁵ с подкреплением конных егерей. Сей отряд был под предводительством генерала-поручика принца Ангалт-Бернбургского ³⁹⁶, причем взято 3 пушки, 2 знамя и 160 пленных, убито же более семи сот человек. 14-го замок Аджибейский взят генералом-майором Рибасом ³⁹⁷ в виду всего флота неприятельского. Принося благодарение Богу помощнику нашему, поспешаю вам о том сообщить для обнародования во флоте, вам вверенном. 25 сентября. ...”

5 числа, когда мы стояли у Наргена в ожидании повеления Императрицы возвратиться в Ревель, прошло мимо нас голландское судно, которое адмирал и приказал тотчас опросить. На этот раз нам посчастливилось напасть на шкипера, который шел из Карлскроны, где находился с 7 июля в плену, и потому его показания были очень интересны. В бытность свою в Карлскроне он видел возвратившийся после сражения весь шведский флот; множество больных и раненых было сведено с кораблей, и между убитыми находился капитан, которого все очень жалели и хвалили. Шведы пали духом и с тех пор не высылали более ни одного судна в море, за исключением двух-трех фрегатов и стольких же катеров для крейсирования, которые и останавливались у самых ворот этого порта. По его словам, они и не могли выйти, потому что болезни уменьшили [383] команды на 800 человек. Жители претерпевали большой недостаток в съестных припасах и жаловались на дороговизну.

Наконец 8 октября в 11 часов ночи прибыл к адмиралу курьер Купреянов с ожидаемым рескриптом. В нем говорилось:

“...В рассуждении настоящего позднего и сурового времени трудно предполагать, чтобы флот шведский мог выйти в море, а еще меньше ожидать можно, чтоб он покусился направить плавание свое в Финский залив, почему и находим нужным повелеть вам:

Первое — корабли и прочие суда, требующие больших починок и в море держаться уже не могущие, отправить в Кронштадт.

Второе — с остальными кораблями, фрегатами и прочими судами держаться вам, сколько можно при Ревеле, дозволяя вам притом войти на рейд тамошний, когда вы за благо рассудите.

Третье — между тем назнача те корабли и другие суда, кои в Ревельском порте должны остаться на зиму, сколько их безопасно и [384] без утеснения по рассмотрению вашему поместиться может, вскоре за первоотсылаемыми в Кронштадт отправить и прочие, дабы они надежно и безбедственно туда дойти успели.

Четвертое — и как для продовольствия войск наших в Финляндии отправлено будет из Риги некоторое количество судов с хлебом, то дабы оные безопасно дошли к стороне Выборга и не достались в руки неприятелю, по примеру недавно попавшегося ему галиота с 1700 кулями муки, приказано означенным судам, дойдя против Ревеля, отнестись к вам, дабы вы могли при настоящей отсылке кораблей, фрегатов и катеров взять меры к обеспечению плавания их.

Пятое — посты Поркалаудский и Борезундский снять по лучшему вашему усмотрению один за другим, распорядясь, чтобы из сих постов суда, коим надлежит идти к Кронштадту, туда прямо и посланы были. 5 октября 1789 г.”

Здесь надо заметить, что несмотря на большое умение Императрицы во время кампании присоединять флот к общим операциям, советчики вводили Ее иногда в заблуждение относительно мелочей, в которые они хотели вмешиваться. Вместо того, чтобы предоставить адмиралу заботиться о приобретении выгоды с данными ему средствами, они желали его направлять. Если бы зависело от Главнокомандующего действовать по своему усмотрению, то уже, конечно, он не подвергал бы флот из-за простого бахвальства, так сказать, трудному, опасному, изнуряющему и бесполезному крейсерству, к которому он был принужден в самое худшее время года и в местности, неудобной для больших маневров. Затем он, конечно бы, сумел стеснять, насколько возможно, действия неприятеля, его маневрирования и торговлю, и быть всегда готовым противустать его предприятиям. Мешая адмиралу таким образом иметь в цельности главные силы, его подвергли несправедливым обвинениям членов совета, которые, совершенно не имея морских сведений, доставили, можно сказать, неприятелю легкую возможность воспользоваться преимуществами, которые адмирал мог приобрести себе; а именно, неприятель спокойно сидел в своих портах, сохраняя свои корабли и приобретая средства и силы для будущей кампании, которая, к счастью, не послужила ему к чести.

10 октября весь флот прибыл на Ревельский рейд. Для отправления в Кронштадт адмирал назначил 22 корабля, а остальным 10-ти предназначил стоянку в Ревеле. 15 числа он послал уже Императрице донесение: “... Эскадра под начальством вице-адмирала Круза [385] купно с кораблями и другими судами, требующими больших починок, по наступлении способствующего ветра отправилась в Кронштадт сего октября 12 числа. Капитан Тревенен со всеми кораблями и другими судами, легкую эскадру составляющими, оставя по предписанию моему занимаемый им Борезундский пост и имея дозволение, в случае, ежели у него на эскадре не достает провиантов и воды столько, чтоб безбедно дойти мог до Кронштадта, прийти к Ревелю для запасения себя тем; вчерашний день, входя между островов Наргена и Вульфа с кораблями, на котором он находится, и другим, “Александром Невским”, да фрегатом “Гавриилом”, коснулся к мели, для снятия с которой и для подания всякой помощи посланы от меня фрегаты и другие суда.

Поркалаудский пост, в рассуждении наступившего сурового времени и дабы не упустить ветров, несколько способствовавших к выходу оттуда кораблей, вслед за Борезундским снят и уже под начальством капитана первого ранга Глебова отправлен в Кронштадт.

За сим остальная часть флота Вашего Императорского Величества, следующая к отправлению в Кронштадт, готова и будет в силу высочайшего Вашего Величества указа, данного мне в 5 день сего октября, отправлена так, что надежно и безбедственно туда дойти успела. Для остановления идущих судов из Риги, дабы при настоящей отсылке в Кронштадт кораблей и других судов безопасно отправить вместе, куда следует, отряжены от меня крейсировать пред Наргеном несколько военных судов.

P. S. При подписании моего Вашему Императорскому Величеству донесения, сейчас получил я от капитана Тревенгена рапорт, коим донес, что из числа ставших вчерашний день на четырехфутовую по восточную сторону Наргена мель, корабль “Александр Невский”, фрегат “Гавриил” и один катер из легкой же эскадры, с пособием прибывших на помощь судов, успели снять, но как ветр ныне от запада довольно крепок, то причиняется немалое затруднение оттащить кормы их от той мели, корабль же “Родислав”, вверенный ему, крепостью ветра, ударяя об мель, проломило, отчего наполнился водой, и к снятию с мели надежда сомнительна.”

Таким образом, единственный из капитанов, потерявший свой корабль в эту кампанию, оказался Тревенен, на которого так надеялись в Петербурге. Адмирал Чичагов с громадным флотом лавировал столько времени близ Наргена и Вульфа, но не было ни одного несчастного случая; оценить это могли только те, кто знал морское искусство и плавал в Балтийском море. Если адмиралу удалось [386] выучить русских капитанов всем сноровкам, необходимым для маневрирования в Финском заливе, и он сохранил флот в целости, то вполне зависело от капитана Тревенена позаимствовать опыт у главнокомандующего, но самонадеянный иностранец, избалованный похвалами лиц, приближенных к Императрице, считал всех неучами в сравнении с собой и за то был наказан Провидением. Это несчастье подало ему повод жаловаться не только на судьбу, но и на адмирала Чичагова, а потому мы принуждены будем своевременно несколько подробнее разобрать его поступки и в опровержение обвинений — представить факты, подтвержденные документами.

16 числа мой отец имел счастье получить еще письменное извещение Императрицы об одержанных нашими войсками победах:

“Василий Яковлевич! Вчера с присланным от Российско-Императорского посла князя Голицына ³⁹⁸ из Вены курьером, получено известие, что по овладении армией Его Величества Императора Римского, предводимой генералом-фельдмаршалом бароном Лаудоном ³⁹⁹, в 21 сентября двумя главными предместиями города и крепости Белграда, сей город, утесняемый действием артиллерии осаждающей, 27 сентября сдался на капитуляцию и, вследствие того, войсками Римско-Императорскими королевскими занят.

Вслед затем сего утра получила я от генерала-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического уведомление, что город и крепость Белгород на устье реки Днестра 30 сентября сдался Нам на капитуляцию, причем получено в добычу пушек пятьдесят одна, знамен тридцать два и множество всяких запасов, о чем вас уведомляя, пребываю вам благосклонная Екатерина. 14 октября.”

В ответ адмирал Чичагов написал Императрице:

“Высочайшие Вашего Императорского Величества указы, данные мне в 8 день сего октября, получены мной. Во исполнение оных вице-адмирал Мусин-Пушкин и контр-адмирал Ханыков оставлены при ревельской эскадре, находящийся же при мне на месте положенного по регламенту советника контр-адмирал Одинцов будет отослан в Адмиралтейскую коллегию для употребления по ее усмотрению. Вице-адмиралы Круз и Козлянинов и контр-адмирал Повалишин отправлены в Кронштадт с эскадрами, как о том пред сим донесено от меня Вашему Императорскому Величеству.

С оставляемой же эскадрой для зимования в Ревеле нахожусь в готовности на всякий нужный случай, стоя на рейде и не оставляя всех мимоидущих купеческих судов без опрашивания о шведском [387] флоте или части оного в море, чрез отряженных от флота Вашего Величества крейсеров, назначенных для удержания и приводу ко мне галиотов, идущих из Риги с хлебом, но ничего такого, что бы могло достоверным почесться о выходе всего неприятельского флота в море, как показал шкипер пришедшего в Кронштадт датского судна, я не слыхал, а шкиперы пришедших 18 и 19 чисел сего октября на здешнюю рейду любских судов объявили, что они 12 числа октября, проходя между Эландом и Борнгольмом, никаких шведских судов не видали; токмо что приезжавшие у Готланда по южную сторону в двух немецких милях от Гауборха на шлюбке с катера шведского с офицером для осмотра на судно матросы говорили матросам же того судна, якобы ищут они с катером своего флота; возвратившийся же ко флоту Вашего Величества сего 18 числа военный наш катер рапортовал мне, что он, ища флота, удалялся от Дагерорта к западу до двадцати немецких миль, но никаких судов там не видал.

Сейчас прибыло на здешний рейд аглинское судно, которого шкипер Джон Каппе по опросу объявил, что он 16 числа сего октября между островов Готланда и Эланда видел шведский катер, ночью же того числа видел до девяти и более огней и ракеты по южную сторону Готланда. Почему и принята с моей стороны возможная осторожность, дабы заранее узнать об ожидаемом неприятельского флота приближении в здешние Финского залива воды, и число крейсеров умножил я с надлежащими на все возможные случаи наставлениями.

Хотя сия легкая эскадра под начальством капитана Тревенена и не пошла еще в Кронштадт, но как оба корабля, составляющие оную, и прежде были не очень благонадежны к морю, а особливо для осеннего времени, а после еще были на мели и имеют немалую течь, так как и фрегаты, принадлежащие к той эскадре, то почитаю за лучшее послать всю оную в Кронштадт, не упуская времени, дабы безбедственно туда дойти могла.”

18 октября адмирал отправил в Кронштадт эскадру вице-адмирала Козлянинова, так как он опасался долее удерживать ее в Ревеле, вследствие ухудшавшейся с каждым днем погоды. Об отряде капитана Тревенена он писал Императрице 19 октября.

“Ставшие на мель у Наргена корабль и фрегат, да один катер, о коих донесено от меня Вашему Императорскому Величеству, быв стащены с мели, отошли на безопасное место, но остаются с прочими, посланными от флота для подания помощи стоящему все еще [388] на мели кораблю капитана Тревенена, с которого для облегчения начали ныне снимать артиллерию и все прочие тягости, хотя, впрочем, судя по тому, что оный весь наполнился водой, и весьма сомнительна надежда к спасению его, как сие пишет ко мне и сам командующий оным капитан Тревенен.”

Не успели мы успокоиться и начать приходить в себя, как неожиданно 20 числа были присланы рескрипт и письмо Императрицы, доказывавшие, как легко производили тревогу, между лицами окружающими Государыню, рассказы любого шкипера или судовщика. Источником ложных слухов был всегда вице-адмирал Пущин ⁴⁰⁰, командир Кронштадтского порта, переписывавшийся очень усердно с графом Чернышевым; он опрашивал там каждого барочника, приходящего в порт, и все без разбору доносил вице-президенту Коллегии.

Прочтя рескрипт, нельзя было никак ожидать, что письмо тревожного содержания. Представляем читателю эти документы в той же очереди.

“А пробуя распоряжения ваши об отсылке по окончании нынешней кампании из флота, вами предводимого, кораблей и фрегатов в Кронштадт, а других об оставлении в Ревеле, соизволяем, чтоб и в рассуждении флагманов сделали вы такое распределение, дабы за отправлением из них вице-адмиралов Круза и Козлянинова и контр-адмирала Повалишина ⁴⁰¹ в Кронштадте, при Ревельской эскадре осталися вице-адмирал Мусин-Пушкин ⁴⁰² и контр-адмирал Ханыков ⁴⁰³; находящегося же при вас на месте положенного по Регламенту советника контр-адмирала Одинцова препроводить в Адмиралтейскую Коллегию для употребления по ее усмотрению при здешних командах”.

“Василий Яковлевич. В приложении у сего найдете известия о шведском флоте. Хотя по поздному времени и по наставшим уже непогодам нельзя предполагать, чтоб король шведский отважился флот свой подвергнуть гибели, простирая его плавание и действия в толь суровую пору даже до Финского залива, и скорее ожидать надобно, что он, учиня токмо оказательство, в Карлскрону оный возвратит; тем не меньше, однако ж, нужно, чтоб вы были в осторожности, и именно удержав, буде еще не отправлены, назначенные к Кронштадту под командой вице-адмирала Козлянинова корабли и фрегаты, на несколько дней, покуда получено будет известие достоверное о неприятельском флоте, а притом, доколе возможно, осталися сами, с назначенными на зиму в Ревеле кораблями [389] на тамошней рейде. Есть ли же эскадра под начальством вице-адмирала Козлянинова уже пошла в путь свой, то здесь прикажем с разоружением ее удержаться до получения верных уведомлений.”

Приложение: ПОДЛИННОЕ ПИСЬМО ПЕТРА ПУЩИНА К
ГРАФУ ЧЕРНЫШЕВУ ОТ 17 ОКТЯБРЯ ЗА № 5507

“Сейчас прибыл в Кронштадт датской галиот, имянуемый “ди едульт”, шкипер на нем Юрьген Андерсон, который объявил, что шел он из Фленбурга и видел 10 числа между Эланда и Борнгольма шведских кораблей до 30-ти, при ветре зюйдовом лавирующие...”.

Дальнейшие подробности о положении корабля “Родислав” адмирал сообщил Императрице 24 октября:

“Не упуская способствовавшего ветра к безбедственному достижению в Кронштадт кораблей и других судов, составлявших легкую эскадру, сего 22 числа отправил я оные туда под начальством старшего по капитане Тревенене флота капитана Жохова. Сам же капитан Тревенен оставался, прилагая возможные меры к снятию с мели вверенного ему корабля “Родислава” употребив к тому посланные от флота фрегаты и прочие суда. По снятии артиллерии и других тягостей, намерение было сделать последний опыт к спасению корабля, отливанием воды многими вдруг помпами. Но наставший крепкий с порывом ветр лишил способов произвесть в действо сие намерение, и капитан Тревенен, возвратясь сего дня со всеми посланными к нему от флота и порта судами, поданным ко мне рапортом донес, что 23 числа сильным ветром помянутый корабль, будучи крепко бит об мель, чрез четыре часа разломан весь, и члены унесены в море. Люди все спасены.”

25 октября снова тревога! “Шведы думают провезти транспорты, под прикрытием флота”, — писал гр. Безбородко, но это было всегда возможно в такое время года. На этот раз известие пришло от барона Криденера из Копенгагена.

“В приложенной при сем копии письма министра барона Криденера, — говорилось в рескрипте Императрицы, — из Копенгагена по нарочной эстафете полученного, усмотрите, что эскадра шведская следует в конвое множества транспортных судов, по видимому, для снабжения Финляндии, и, конечно, далее Свеаборга не пойдет. По сим обстоятельствам нужно вам, во-первых, принять меры осторожности, удерживаясь входить в гавань, покуда можно будет достоверно узнать прямую цель сего конвоя. Второе, от благорассмотрения вашего и соображения удобности времени и количества сил, у вас оставшихся, зависеть будет, нельзя ли произвесть на сии [390] транспорты поиск, в чем Мы на ваше распоряжение полагаемся. Впрочем, что касается до осторожности, то и здесь приказано из прибывших к Кронштадту эскадр под командой вице-адмиралов Круза и Козлянинова вводить в гавань и разоружать не спеша, но начиная с тех кораблей, кои в море держаться не могут. 22 октября.”

Приложение:

ДЕПЕША БАРОНА КРИДЕНЕРА ИЗ КОПЕНГАГЕНА ОТ 7/18 ОКТЯБРЯ.

“Посланник шведский получил эстафет за 2 часа перед сим, с известием, что шведский флот 14 числа вышел из Карлскроны, имея с собой много транспортных судов с провизиями; известие сие также сообщено в тайне и г. Эллиоту. Ваше сиятельство можете представить, что я не мог об оном узнать иначе, как стороной, но средство, чрез которое я известие сие получил, заслуживает всякую доверенность, и потому и почел долгом моим не умедлить сообщить о сем вашему сиятельству. Нет сомнения, что не весь оный флот, но часть или просто отряд оного вышел. Последние известия из Борнгольма по 14 число сего месяца ничего о сем случае не упоминают, но посторонним образом говорят, что 13 числа прибыл в Карлскрону курьер с повелением немедленно выйти флоту в море. Я принял меры также уведомить морем г. адмирала Чичагова на случай события сего; но как сие уведомление и путь флота зависят от ветров, то и почел за нужное не упустить, как наискорее, с эстафетой послать уведомить о сем вашему сиятельству как о таком известии, которое кажется мне важным по последствиям, могущим из того выйти.”

Не могло быть сомнения, что на другой же день ухода наших отрядов из Гангута и Поркалауда шведы поспешат на легких судах доставить провиант в Свеаборг, но о выступлении флота из Карлскроны, который бы не мог скрыться, ничего не доносилось нашими крейсерами. Между тем, в тот же день пришло в Ревель купеческое судно из Копенгагена, шкипер показал, что заходил в Борнгольм и слышал там от русских матросов разбитого катера “Дельфин”, будто 14 числа к этому острову подходило 26 шведских судов. Как не казались адмиралу невероятным подобные действия неприятеля в середине октября месяца, но он тотчас послал к Наргену еще несколько кораблей для усиления крейсирующего отряда и составил особую эскадру под командой капитана Тета, которому и предписал осмотреть Финский залив, начиная от Свеаборга до Гангута, и осведомляться от мимо идущих судов о том, не видели ли они транспорты. 27 октября возвратился из крейсерства фрегат, посланный [391] пред тем, и командир его донес, что во все свое девятидневное плавание он не встречал шведских судов, а купеческие корабли показывали еще, что вовсе не видели их в море. Вечером на рейд прибыло английское купеческое судно, и судовщик Айланд объявил, что лавируя между Борнгольмом и Карлскроной 18 октября, он весьма близко подходил к порту и видел в нем весь шведский флот, который почти уже разоружился и стоит в гавани. Тогда адмирал отменил посылку отряда капитана Тета в море.

Капитан Тревенен, потерявший доверие Императрицы вследствие гибели “Родислава” ⁴⁰⁴, но вполне сохранивший расположение адмирала Чичагова, который лишь встретил его сухо и счел долгом сделать ему замечания; вообразил себе, что мой отец его преследует и подал рапорт с объяснениями.

По словам Тревенена, он шел от Борнгольма к Ревелю при тихом попутном ветре, но затем погода стала портиться, ветер крепчать, и, желая в виду наступающей ночи, ожидаемого шторма и незавидного состояния его кораблей, сократить путь, он избрал проход между Наргеном и Вульфом, которым он хотя и никогда не ходил, но штурман уверил, что пройти вполне возможно.

“Для того, — писал он, — лежали мы прямо на остров Нарген и хотели держаться между Наргеном и новой мелею. На последней мы видели только один флаг, таким образом считали себя в середине. Оттуда мы хотели иметь курс на остров Вульф и идти до тех пор, покуда будет видна вульфовская белая веха.”

Они шли около шести узлов в час и спутали вехи. “Надобно справедливо сказать, — говорит далее Тревенен в своей записке, — что поутру в тот день был густой туман, и в рассуждении мрачности вид берегов нас обманул; острова Вульф и Нарген показались в равном расстоянии. Также находившийся на вахте лейтенант Густав Шелтинг ⁴⁰⁵, который неоднократно проходил между Наргеном и Вульфом, считал Наргенскую веху за Вульфскую и, как я часто примечал, что карта неверна, а штурман очень исправен в своей должности, следственно я более полагался на него, нежели на карту”.

Перед “Родиславом” шел фрегат “Патрик”. Когда последний был уже в проходе, то штурман Тревенена, считая, что тот находится между наргенской белой вехой и красной, хотел идти за фрегатом в большой пролив, но вдруг белая веха, казавшаяся еще далеко, сделалась заметной вблизи. Бросили лот, и глубина оказалась 25-ти саженной; наконец сознав ошибку, они хотели отворотить корабль, но было поздно, мель уже виднелась впереди. Врезавшись в нее, [392] капитан Тревенен дал знать о своем несчастье пушечными выстрелами, но остальная эскадра шла сзади и целиком стала также на мель, недалеко от своего командира.

“Я нахожусь принужденным повторить вашему высокопревосходительству, — писал Тревенен, — что настоящая причина сего бедствия — это неверность карт, как я много примечал, во-вторых, что никогда два из наших компасов вместе не сходствуют, и бывает между ними большая разность.” ⁴⁰⁶

В те времена командиры и должны были обладать большими способностями, чем теперь, когда наука дошла до совершенства.

Одновременно Тревенен писал жалобу на адмирала Чичагова своему покровителю графу С. Р. Воронцову, и впоследствии мне удалось снять копию с этого письма, которое теперь весьма кстати будет привести здесь, для характеристики г-на Тревенена и того времени, когда пришлось моему отцу командовать всем русским флотом.

“Так как ваше сиятельство, — писал капитан Тревенен, — были всегда ко мне добры и желали даже, чтобы я адресовался к Вам, когда очутюсь в затруднительных или неприятных обстоятельствах, то теперь пользуюсь этим позволением, в то время как, мне кажется, судьба подшутила надо мной, дабы представить вашему сиятельству истину этого дела, и тогда, согласно моему желанию, быть судимым беспристрастно. Не знаю, прав ли я или нет, предполагая, что мной теперь пренебрегают; но во всяком случае, потеря моего судна, которая мне могла бы повредить вообще у всех, заставляет меня говорить за себя, и несмотря на то, я рассчитываю на снисхождение вашего сиятельства.

По возвращении из нашего крейсерства перед Карлскроной, мы уже провели 7 дней, стоя на якоре, между островами Нарген и Вольф, ничего не делая, хотя нуждались в воде, когда 16 августа адмирал Чичагов мне приказал от имени Ее Величества принять командование над значительной эскадрой, с подробнейшими инструкциями, для исполнения половины которых не оставалось и половины потребного времени, так как август месяц шел к концу, и именно в самое худшее время года я должен был начать свои действия в шхерах.”

Читатель, вероятно, помнит, что адмирал не имел права без указа Императрицы войти в Ревельский порт и посылал за водой транспорты. Что касается инструкций, то они не могут быть приписаны адмиралу, сообщившему лишь капитану Тревенену Высочайшие повеления. [393]

“Наконец мы вошли и Ревельский порт, и я занялся скорейшим приготовлением моей эскадры, но вскоре получились известия, что Поркалаудский пост был атакован, и адмирал не нашел другого корабля, кроме моего, чтобы послать на помощь, несмотря на то, что у меня было дела вдоволь. Мои друзья возмущались при этой мысли, говоря мне, что я должен остаться при моей эскадре, чтобы все заготовить, что необходимо для того важного предприятия, которым я начал заниматься, но решившись всегда безропотно делать все зависящее от меня для службы и чтобы удовлетворить моих начальников, в два дня я был готов и отправился.”

Мы видим, насколько факты в этом письме преднамеренно извращены. Для поддержки Поркалауда были отправлены крейсеры ранее Тревенена, и если адмирал командировал его туда, взяв на себя приготовление к отплытию его отряда, то, во-первых, чтобы исполнить желание и приказание Императрицы, которую уверили, что он будет полезен, когда ему предоставят самостоятельно действовать, а во-вторых, дабы он скорее ознакомился с местностью и принял начальство над всею эскадрой. Из указа Императрицы следовало, что Тревенену поручалось руководить действиями как у Гангута, так и у Поркалауда, а гр. Безбородко в письмах постоянно торопил моего отца с скорейшим отправлением его к месту назначения. Подобные обвинения доказывают, что они изобретались лишь потому, что желание Тревенена было себя оправдать и замаскировать собственную вину.

“Прибыв в Поркалауд, я тотчас увидел появляющуюся шведскую эскадру, более сильную моей, которая, наверное, имела целью атаковать наши два корабля, находившиеся там до моего прихода, и затем пройти шхерами в Гельсингфорс. Пока я делал распоряжения для встречи, они, видя их, и что пост был подкреплен моим кораблем и одним фрегатом, удовольствовались тем, что некоторое время лавировали на виду нас, а затем удалились на запад, не смея нас атаковать. Неоспоримо то, что моя эскадра выступила из Ревеля и спасла эти два корабля, и я беру их на свой счет. Это никому неизвестно, и вот несчастье служить под начальством человека, желающего мне зла, и который должен был не говорить об этом, чтобы скрыть собственные глупости.”

Читатель помнит, во-первых, что Поркалаудский пост был до того дважды атакован, и он защищался батареей и гораздо большим числом судов; крейсеры находились вблизи, и капитан Глебов ручался, что неприятелю не может удаться выбить его оттуда. Во время прежних [394] нападений шведы атаковали одновременно с нескольких сторон и все-таки потерпели поражение. Тревенен не задается вопросом, могли ли бы неприятельские фрегаты разбить отряд Глебова, и прямо выставляет себе в хвалу, что они испугались его появления. Ничего подобного он не писал адмиралу в донесении, которое мы читали в подлиннике; лишь страх, ужас и боязнь выйти из шхер выказал Тревенен в своем рапорте. Браня адмирала за данное ему приказание отправиться к Поркалауду, он восхваляет свое появление и приписывает себе спасение двух кораблей, считая их какими-то призами. В конечной фразе чувствуется даже претензия на награду. Конечно, ему было невыгодно рассказать гр. Воронцову, что целый отряд вице-адмирала Козлянинова был в то время вблизи Поркалауда.

“Когда ко мне присоединились все мои корабли, то я получил приказание адмирала атаковать Борезунд, что противоречило моим первым инструкциям. Я только упоминаю об этом, так как мне говорят, что теперь он удивляется нашему движению и делает вид, что не ведает своих приказаний. Благодаря Богу, я их имею написанными, так же, как мои просьбы, чтобы он меня оставил исполнить мои первые инструкции, которые казались мне тогда более важными.”

Напоминаем, что Тревенен вышел из Ревеля 21 августа, а 23-го адмирал получил рескрипт Императрицы, в котором говорилось: “предпишите капитану Тревенену произвесть поиск на неприятеля, в Борезунде держащегося...”. Главное назначение легкой эскадры состояло в том, чтобы истребить шведские суда, плавающие в Финском заливе, а не овладеть только одним Гангутом; этого видно не понял начальник ее, Тревенен, как слишком молодой, неопытный и не привыкший к самостоятельным действиям капитан корабля. В Англии он даже не командовал судном, а у нас считали его способным быть главнокомандующим.

“В Борезунде нас ожидало много затруднений; достаточно, чтобы испугаться, но не взирая на них, мой успех был полон, за исключением потери “Северного Орла”, что составляло иное дело, не исходящее от меня. Мои офицеры меня усиленно поздравляли. Тем временем наш курьер вернулся и привез благодарность Ее Величества; но награды остались лишь обещанными и могли еще зависеть от случайностей войны, от ветров и воли. Плохое поощрение, которое вселяло моим офицерам мысль, что что бы они не делали, несчастье их быть под командой начальника, не имеющего достаточно [395] влияния, чтобы добыть им ту честь и те преимущества, составляющие самолюбие похвальное, которые они напрасно заслужили, но которые сыпятся на других, увеличивших собой лишь свиту высокопоставленного лица и состоявших на более блестящей, но только менее кровопролитной службе.

Я познал тогда свою ошибку. Если бы я пожертвовал несколькими маленькими судами, которые бы вызвали весь огонь неприятеля на себя, если бы я двинул мои войска, не прикрыв их военным кораблем; если бы я не составил план атаки таким образом, чтобы вся моя сила действовала вместе, озадачила и поставила неприятеля в затруднительное положение, угрожала с различных сторон и, в случае решения защищать свои батареи, могла захватить неприятеля, то я мог надеяться, что несколько сотен моих людей будут убиты, и моя слава была бы больше. Но я так мало знал жизнь, что я свой долг предпочел интересу и думал более об общественной пользе, чем о своей. Я не желаю, чтобы мне верили на слово, пусть дело будет рассмотрено, положение и сила неприятеля и план моей атаки, и если тогда придут к убеждению, что оно было пустяшное, то хотел бы только в отплату, чтобы предприняли вновь эти пустяки, и я буду доволен без вознаграждения.

Видя, что мной пренебрегают, я подозреваю, что писал так же скверно, как действовал, и в обоих случаях должен быть метить на больший эффект.

Между тем вполне достоверно, что я командовал значительной эскадрой, был употреблен в трудноисполнимом деле, и что я его совершил, с каждой стороны было около 4 или 5000 человек; я взял две батареи, уничтожил одну галеру и одну канонерскую шлюпку, разбил неприятельскую флотилию, хотя она имела все преимущество в расположении. Все это признает сам неприятель, и что остаток флотилии их был в плохом состоянии. Еще, благодаря этому делу, я овладел постом, который прекращал совершенно торговлю Финляндии, и я его занимал в продолжении 5 недель, несмотря на то, что неприятель имел гораздо более нас сухопутного войска, с которым делал различные усилия, чтобы нас выгнать. Если бы я имел суда, подходящие к этой местности, думаю, что воспользовавшись первым моментом, я мог бы уничтожить все неприятельские галеры; но, не имея гребных судов (?) лоцманов (?) и лиц, знакомых с местностью, их надо было хватать ранее, чем иметь возможность преследовать парусными судами. Вот уже один потерянный день. Затем недоставало попутных ветров, и неприятель имел время укрепиться [396] таким образом, что было сумасшествием его атаковать. Что я не имел лоцманов, не имел галер, это не моя вина: с тем, что у меня было, я сделал все возможное. Фальшивыми атаками и беспрерывными движениями я держал флот в тревоге и я привлек на эту сторону значительное число войск и дельных офицеров. Будь этот пост захвачен в начале весны, то имело бы пагубные последствия для неприятельской армии.”

В этих строках заключается главным образом обида капитана Тревенена на неполучение награды. Но был ли в этом виноват адмирал Чичагов, на которого он так недостойно клеветал? Со дня прибытия в Ревель вице-адмирала Круза и отправления эскадры адмирала к острову Даго Тревенен номинально поступил под начальство первого. Донесения свои он посылал Крузу, и о Борезундском сражении сообщил Императрице не адмирал Чичагов, который, вернувшись к Наргену, узнал о произошедшем частным образом из рассказа офицера, значительно позже самой битвы. Даже курьер, привезший всем, участвовавшим в сражении, благодарность Императрицы, опередил своим прибытием в Ревель эскадру моего отца. Раз не он был ближайшим начальником Тревенена, не он писал донесение Императрице, а вице-адмирал Круз, кроме того капитан Тревенен, назначенный на эту должность Императрицей, или, вернее, Безбородкой, считался отчасти самостоятельным, то главнокомандующий и не имел возможности делать представление к наградам с своей стороны. Во время шведской кампании не было примера, чтобы адмирал Чичагов обошел кого-нибудь наградой и не выхлопотал ее отличившемуся офицеру. Затем Тревенен не мог жаловаться на неимение лоцмана, так как пленный швед-штурман, оставленный при флоте в виду его знания проходов в Поркалаудских и других шхерах, был дан ему, и вообще эскадру снабдили всеми имевшимися в распоряжении адмирала средствами, могущими облегчить ее действия. Если русские капитаны могли ходить в шхерах и не терять там своих кораблей, то в чем же заключались большие познания Тревенена в морском искусстве, которыми он так хвалился?! Неужели в Англии оправдывают капитанов, подвергающих гибели суда, если они имеют отговорки подобного рода, как г-н Тревенен; неверная карта и плохой лоцман не могут уменьшить вины капитана. И этот господин должен был заменить адмирала Грейга! Невольно вспомнишь последнего, когда он после Гогландского сражения не хотел надеть полученную награду, Андреевскую ленту, только потому, что вследствие потери корабля считал милость Императрицы [397] незаслуженной. Грейг не оправдывал себя, не отговаривался неспособностью своих подчиненных. Вот вам и разница между ними; между тем никто не отказывал Тревенену в справедливости и вознаграждении ⁴⁰⁷.

“... Еще известно вашему сиятельству, что я сообщил свои мысли об общих действиях этой кампании. Ее Императорское Величество их милостиво одобрила, и еще одногодний опыт не мог ничего к тому прибавить. Основания все те же, и этот план не столько же подходит к действиям наступающего года, как прошедшего. Появление шведского флота перед Поркалаудом доказывает, что надо блокировать их флот в Карлскроне. Кажется (?) тотчас, как мы ушли оттуда, они также вышли, и, рассчитывая на наше ослепление, осмелились приблизиться к нашему флоту на расстояние нескольких миль.

Смелый и превосходный удар не удался, и почти, можно сказать, вследствие несчастья. Что не послали военных кораблей в крейсерство перед шведскими портами за Копенгаген, независимо от меня, и нет ни одного пункта в этом плане (кампании), против которого можно найти что-нибудь сказать. Ее Императорское Величество одобрила его в то время; затем она похвалила мои действия в Борезунде, и я смею уверить ваше сиятельство, что после этого я ожидал быть награжденным. ...”

Этот план Тревенена еще более доказывает, что он был не настолько смел в замыслах, насколько нескромен в действиях. Отсутствие опытности, познаний в плавании по Балтийскому морю и сведения о состоянии русского флота не остановили его решимости составить план кампании и смелости подать таковой на воззрение Императрицы. Не будем здесь повторять всех опровержений, высказанных нами в предыдущих главах, так как теперь читатель видит, что советчики Императрицы руководились планом капитана Тревенена, и все предписания, данные адмиралу Чичагову, одного содержания с мыслями этого молодого иностранца. Столь печальный факт, подтвержденный подлинными документами, еще более дополнит картину современного направления, поставившего судьбу столицы и зарождающегося флота в зависимости от субалтерн-офицера иностранного государства. Он не был даже настолько серьезен, чтобы не извращать истину и не писать о появлении у Борезунда шведского флота, будто бы вышедшего из Карлскроны, когда против него действовали катеры и гребные суда, находившиеся в Свеаборге и шхерах все лето. Борезундское сражение он выдал за [398] битву, которую он приравнивает в своем воображении к Гангутской. Мы, разумеется, не остановились бы на капитане Тревенене и не посвятили ему столько страниц, если бы нам не удалось раскрыть столь возмутительную истину, что он был тайным руководителем советчиков Императрицы, и благодаря ему адмирал Чичагов не имел возможности служить отечеству в кампанию 1789 года с пользой и применить свои таланты и опытность, приобретенные столь многолетними трудами, к делу.

Далее капитан Тревенен еще на шести страницах жалуется на свою судьбу, на несовершенство русского флота, скудную обстановку, недостаточное жалование, потерю здоровья, на приносимые им жертвы, недоброжелательство адмирала Чичагова и настоятельно просит графа Воронцова выхлопотать ему награду.

Это письмо, без сомнения, было принято графом как за личное оскорбление, нанесенное ему моим отцом, будто бы преследующим иностранцев, состоящих под его покровительством и много наделало неприятностей адмиралу, которого хотела затем эта партия непременно отстранить от командования флотом.

Не лишним будет привести здесь мнение контр-адмирала Спиридова, сторонника капитана Тревенена. Спиридов писал гр. И. Г. Чернышеву:

“Хотя бы г. Тревенен не имел несчастья потерять корабль, то в то время я всегда отдал бы должную справедливость его достоинствам, что же до теперешнего случая принадлежит, то он должен быть нами оправдан, и я первый, когда бы имел малейший голос, то донес бы, что тем фарватером, где он имел несчастье стать на мель, прошедшего года наш флот проходил, следовательно, и идти можно было, и впереди идущий у него фрегат прошел благополучно. Ошибка штурмана в нераспознании, какая веха, и притом его упрямство, и что уверил г. Тревенена, что идут безопасно, причиной всего бедствия; и хотя по строгости законов начальствующий за все отвечает, но кто есть таков морской искусный офицер, который бы мог быть уверен, что в подобном случае корабля своего никогда не потеряет? Г. Тревенен вчера уехал в Петербург и, конечно, не пожалуется, чтобы от его несчастья переменили о нем доброе мнение. Вы изволите знать, что я говорю чистосердечно.”

24 октября пришло известие, что один из кораблей вице-адмирала Козлянинова на пути в Кронштадт сел на мель. Адмирал тотчас послал ему на помощь несколько транспортов с легким военным [399] судном, и вскоре его сдвинули с мели; но из этого следует, что при малейшем движении всегда делались ошибки.

1 ноября крейсеры, остановившиеся около острова Наргена, получили приказание сделать объезд Финского залива и вечером вернуться на их стоянку.

2 числа явилось к нам парламентером маленькое шведское судно, которое и было остановлено русскими крейсерами близ Наргена. Оно доставило семь крестьян, взятых из имения г. Штакельберга. Командир парламентерского судна был шведский капитан, украшенный двумя крестами. Он просил позволения лично передать этих пленных Ревельскому губернатору. Адмирал подозревал, что они хотели проникнуть в порт, чтобы рассмотреть, в каком он состоянии и сколько судов он вмещает, потому приказал задержать этого офицера впереди стоящими крейсерами и переслать письмо и пленных губернатору. Это предположение вполне оправдалось впоследствии, когда мы проведали план неприятеля, состоявший в том, чтобы явиться атаковать в отдельности наши эскадры, при открытии будущей кампании. Из этого следует, до какой степени ему было важно знать, из чего состояла Ревельская эскадра, и каковы были укрепления порта. Как только получили ответ губернатора, его вручили приехавшему офицеру с пожеланием счастливого пути и, чтобы он не мог долее оставаться в этих местах, дабы производить наблюдения, делать промеры или что-либо другое, послали его сопровождать крейсером, пока не достигнет совершенно открытого моря.

Тем временем Императрица рескриптом от 3 ноября повелела разоружиться.

“По содержанию известий, у вас имеющихся о шведском флоте, и по настоящему позднему времени, повелеваем корабли, фрегаты и прочие суда, назначенные на зимнее пребывание в порте Ревельском, ввесть в оный и разоружить. Уверены Мы впрочем, что относительно нужной осторожности от неприятеля, призрения больных, сбережения вообще людей и выгод их, также нужных исправлений и благовременных приуготовлений к будущей кампании, ничто с вашей стороны упущено не будет.”

Адмирал тотчас по получении этого рескрипта (6 ноября) принял необходимые меры к исполнению повеления и 15-го все корабли и другие суда находились уже в порте. Можно судить о беспокойствах начальника, осторожных мерах, которые приходилось употреблять, чтобы держаться в столь стесненном море с таким числом судов и в суровом климате. [400]

В заключение адмирал получил 18 ноября перед отъездом из Ревеля следующее письмо Императрицы от 15 числа:

“Вчера в 10-м часу пополудни получила Я от генерала-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического известие, что по начатии действий от армии, им предводимой, против города и крепости Бендер, командующий там Сераскер и два еще трехбунчужные Паши 3 ноября пополуночи, в первом часу, прислали к генералу-фельдмаршалу, отдаяся в его волю; вследствие чего 4 ноября наши войска введены в помянутые города и крепость, снабденные изобильно орудиями, снарядами и магазейнами. Сие знаменитое происшествие соизволяю, чтоб во флоте, вам вверенном, было празднуемо принесением благодарения Всевышнему, благословящему толь великими успехами оружие Наше против врага имени Христианского.”

ГЛАВА XX

Разбор шведской кампании 1789 года и приготовления
к последующей.

Характер короля шведского Густава III и его план войны. — Исполнение плана. — Вред, произошедший от командования русским флотом иностранцем. — Влияние придворных интриг. — Первое свидание Императрицы с адмиралом Чичаговым. — Аудиенция князя Потемкина. — Члены военного совета и их соображения. — Задача кампании 1789 года. — Второе свидание Императрицы с адмиралом. — Политические отношения России к европейским державам в 1790 году. — Наши приготовления к следующей кампании. — Нападение шведов на Балтийский порт

Будучи назначен в начале кампании 1789 г. флаг-капитаном при адмирале Чичагове, моем отце, и не покидая его ни на минуту, я был очевидцем всех произошедших событий и, как в качестве флаг-капитана, так и сына, пользовался полным его довернем. Имея, кроме того, в своих руках большую часть его подлинной переписки с Императрицей, а также копии исходивших от него приказов, я мог представить события в том виде, как они были в действительности. Рассмотрим же теперь основания и тайные причины этой кампании, а также способы ведения ее и интриги двора, имевшие вредное влияние на исход войны.

Густав III был честолюбив, предприимчив, ветрен и легкомыслен. Укротив дворянство и изменив образ правления, он пожелал увеличить свою власть. Он хорошо знал, насколько Россия, имея вдесятеро сильнейшую армию и флот, состоящий из многочисленных кораблей высшего ранга, превосходила Швецию военными силами на суше и на море. Ободренный, однако, уклончивыми обещаниями Франции и Испании и более положительными доводами Турции и Англии, он обязался сделать диверсию в их пользу, надеясь приобрести даром много славы и, может быть, завоевать обратно некоторые из своих прежних провинций. В этих видах он хотел прежде всего помешать отплытию русской эскадры, назначенной для действия против турок в Архипелаге. Однако, он не мог обманчиво соразмерить свои средства со средствами России; он знал, что в случае потери [405] людей и судов ему будет трудно, даже невозможно возместить их, тогда как Россия была всегда в состоянии быстро пополнить свои потери. Поэтому Густав решил ограничиться, при известной осторожности, внезапными нападениями. Подобный план, как казалось Густаву III, был единственный, обещавший ему некоторый успех; он хотел сделать много, но ничем не рискуя. Применяя эту систему на суше и на море, Густав начал одновременно нападать врасплох на наши северные границы и атаковать наш флот. План этот, будто бы хорошо составленный, был плохо приведен в исполнение. Густав вообразил, что Императрица Екатерина имела настолько мало средств для защиты своей северной границы, что он легко может проникнуть в столицу и, хотя бы не в состоянии был удержать ее за собой, то мог, по крайней мере похвастать временным обладанием ее. Но он не произвел эти дерзкие нападения с достаточной отвагой.

Едва начатое исполнение плана Густава III было разрушено энергичными мерами Императрицы. Он предполагал, что в русских портах находится наготове только эскадра, предназначенная к отправлению в Средиземное море, и что, пропустив три трехпалубных корабля, которыми он не сумел или не осмелился завладеть, ему легко будет справиться с остальными. Воображая, что наше вооружение ослаблено отсутствием этих трех кораблей, и что он может рассчитывать на бездействие русского флота, Густав решился во всяком случае помериться силами с нашей эскадрой, в убеждении, что мы в меньшем числе. Это именно он попытался исполнить в своей первой кампании 1788 г., но Императрица предвидела подобный случай; весь флот был вооружен в более, чем достаточном количестве, чтобы ему противодействовать, уравновесить силы и тем обусловить неудачу первой попытки.

Адмирал Грейг, очень опытный моряк, человек мужественный и с большими достоинствами, будучи чуждым России, не мог хорошо знать характер русских. Он действовал так, как бы поступил английский адмирал, стоящий во главе английского флота, все офицеры которого, хорошие практики, воодушевленные мужеством людей свободных и поддерживаемые чувством истинного патриотизма, нуждаются лишь в разрешении каждому исполнять свой долг и извлекать всевозможную пользу из своего поведения. Таким образом, в Трафальгарской битве ⁴⁰⁸ одной фразы адмирала Нельсона, сообщенной по телеграфу: “Англия ожидает, чтобы каждый исполнил свой долг”, было достаточно, чтобы взять и уничтожить весь неприятельский флот. Но не повсюду одинаково. [406]

Каждый народ обладает различным родом мужества. Мужество, являющееся следствием энтузиазма, т. е. по причинам временным держится на воображении и уменьшается или исчезает вместе с поводом. Более угрожающим и более продолжительным является мужество фанатизма, суеверия, но так как оно необдуманно и часто основывается на абсурде, то один луч света может заставить его исчезнуть. Мужество, имеющее источником тщеславие, очень пылко, но потухает также быстро, как и воспламеняется. Даже мужество, происходящее от патриотизма, хотя оно более прочно, может быть ослаблено или поколеблено духом партии или неудовольствием, потому что оно побуждает воина обдумывать, что он должен или не должен делать, и чрез это уничтожает дисциплину и нравственную силу. Но безотчетное мужество, не рассуждающее и руководствующееся только слепым подчинением, не подвергается ни одной из этих опасностей; оно всегда наготове, ожидая лишь слова, приказания, раздраженное сопротивлением, оно может дойти до крайности. Вот этим-то неоцененным качеством в высшей степени одарены во время войны русские.

Главнокомандующий русской армией должен прежде всего уметь извлекать пользу из этого рода мужества, и если бы в битве при Гогланде адмирал Грейг вместо того, чтобы пуститься на всех парусах вперед, выстроил флот в одну линию ⁴⁰⁹ и поместил каждый из своих кораблей напротив корабля неприятельского, они, вероятно, все хорошо сражались бы, и отпор, или даже успех были бы обеспечены. Поняв свою ошибку, он был в отчаянии. Впрочем, лишь только допускают вредный принцип назначения иностранцев главнокомандующим или же им доверяют самые важные должности, от которых зависят наибольшие интересы Империи, то исходящие отсюда гибельные результаты всегда непоправимы и настолько же унизительны для нации, насколько многочисленны и не могут быть предвидены. Из всех русских государей Императрица Екатерина осторожнее других прибегала к этому вредному средству. Она думала, однако, что во флоте скорее, нежели в другом месте, простительно было пользоваться этой крайней мерой, так трудно ей было создать собственных моряков в стране, где ничто этому не благоприятствует.

Адмирал Грейг, кроме своих способностей, обладал еще тонким умом, он сошелся с придворными и образовал себе между ними партию. Впрочем, они воздавали ему только должное.

С его смертью командование перешло в руки человека, известного за одного из искуснейших моряков, который всегда был назначаем [407] лично Императрицей и служил ей с усердием. Но человек этот, редко появляющийся в столице, шедший прямо своей дорогой, не обращая внимания ни на что остальное, пришелся не по вкусу придворной партии.

Императрица, рассерженная тем, что ей воспрепятствовали уничтожить на Архипелаге турецкий флот, очень желала отомстить на шведском флоте. Она была окружена людьми, которые, идя далее ее в этом направлении, доказывали, насколько было легко выполнение ее плана, и старались в то же самое время внушить Ей предубеждение против нового начальника, они представляли его Ей человеком противоположных с Нею взглядов или же неспособным их осуществить. Ей самой была известна неподатливость его характера и полное его отвращение ко двору. Чтобы о нем лучше судить, Она пожелала, чтобы он завязал сношения с тем из ее доверенных лиц, кто более других был способен оценивать людей. Однажды, во время дарованной [408] адмиралу продолжительной аудиенции, Она обязала его навестить князя Потемкина, ее первого министра, сказав, что полезно было бы, чтобы он вступил в сношения с главнокомандующим сухопутными и морскими силами, назначенными против Турции, и чтобы они извещали друг друга обо всем, что происходило бы с одной и с другой стороны.

На другой день адмирал отправился к князю, который его дружески принял. Между ними был долгий разговор, в котором, как мне передавал потом отец мой, царствовала с обоих сторон полная искренность. Князь изложил ему политику дня и самые патриотические намерения, с которыми он способствовал великим целям Императрицы, относящимся к обеспечению мира, благоденствия и славы Империи. Во время этой длинной беседы адмирал не заметил в этом гениальном государственном человеке никаких видов личного или безрассудного честолюбия. После различных вопросов, относящихся к кампании на Балтийском море, Потемкин в немногих словах изложил свой план против Турции, сделав несколько замечаний об ударах, которые следовало постараться нанести Швеции, вошел в большие подробности относительно этой войны и кончил тем, что высказал полную надежду на успех, что он находится накануне отправления к своему посту, чтобы принять начальство над армией в Молдавии и над флотом на Черном море, и что он будет извещать адмирала обо всем, там происходящем. Он просил также последнего сообщать ему краткие сведения о ходе событий на Балтийском море.

Вероятно, князь Потемкин дал Императрице благоприятный отзыв об адмирале, и она оставила последнего главнокомандующим.

Адмирал, принужденный время от времени являться ко двору, имел случай встречаться с другими членами Государственного Совета, игравшими при Государыне значительную роль. Они вздумали ему давать советы, почти подобные советам министра, желавшего, чтобы по мановению его пальца армии переходили реки. Чтобы помешать неприятельскому флоту войти в Финский залив, адмиралу, например, советовали построить батареи на оконечности острова Даго, который на карте, казалось, находился в небольшом расстоянии от шведского берега, но который неприятель в нескольких милях мог обойти на расстоянии 10 или 20 пушечных выстрелов. Они были обижены ответами адмирала и припомнили их себе при первом же случае: когда пришло его донесение о встрече между двумя флотами на высоте Эланда, они не нашли ее достаточно решительной. [409]

Императрица, осаждаемая этими интригами и замечаниями, которые позволяли себе ее приближенные, долго защищала адмирала против его обвинителей. Она говорила: “Уверены ли вы в том, что он мог поступать иначе?” Но, злопамятствуя против шведского короля и раздраженная тем, что нельзя было причинить ему столько зла, сколько бы Ей было желательно, чтобы добиться блестящей мести за его поведение, Она наконец снисходительно стала выслушивать наговоры своих советников. Не желая, впрочем, принимать на себя всей ответственности за новые инструкции, которые Она намеревалась дать для дальнейших действий, Она поручила Совету составить их. Совет широко воспользовался поручением, как мы это видели в рескрипте. Когда инструкции эти были представлены Императрице, Она, еще колеблясь их подписать, переспрашивала: “Прежде, нежели делать эти замечания, твердо ли вы уверены в том, что адмирал мог поступить иначе?” Ей ответили: “Когда два флота стоят один против другого, то несомненно, что во власти одного атаковать другой, если на это существует твердая решимость”. Императрица сдалась на этот довод и подписала рескрипт от 12 августа. Она старалась впоследствии смягчить эту резкость, высказывая адмиралу при каждом случае свое полное доверие, то в письмах своих, то в письмах своего интимного секретаря, графа Безбородко.

Посмотрим теперь, на чем были основаны соображения некоторых господ членов Совета.

Король шведский, верный принятой им системе, желал атаковать нас только частями, ничем не рискуя. Ввиду этого, он приказал своему флоту выйти из Карлскроны гораздо ранее, нежели мог явиться наш флот, задержанный льдами. Его целью было напасть на нашу эскадру, проведшую зиму в Дании, если она попытается возвратиться в Балтийское море, или же ждать эскадру, которая должна была прийти ее освободить, и атаковать ту или другую порознь. Этот план очень мало или даже совсем не подвергал его опасности, так как флот его очутился таким образом в превосходных условиях. Если бы ветер подул с суши, т. е. с запада или северо-запада, он мог держаться ветра противника, и в его власти было производить атаку лишь настолько, насколько это входило в его планы, и когда какие-нибудь несчастье или ошибка со стороны русских обеспечивали бы ему победу. Если бы, вследствие перемены ветра, мы получили бы возможность его атаковать, он тотчас же мог вернуться в Карлскрону. Это был расчет верный, составленный заранее, выполнение которого адмирал не мог уничтожить, точно так же как советники Императрицы не сумели [410] этого ни предвидеть, ни понять. Если бы неприятельский флот находился в океане, вдали от своих портов, следовательно на открытом пространстве и в одинаковом положении, если бы сверх того наш флот состоял из таких же искусных моряков и из столь же легких на ходу кораблей, то мы, маневрируя таким образом, могли бы добиться если не заметного превосходства, то по крайней мере совершенного полного равенства. В таком случае флот наш, пользуясь переменами ветра и всеми случайностями, мог бы, посредством искусных и удачных эволюций, которым благоприятствовали бы время и имеющиеся впереди открытое пространство, принудить, наконец, неприятеля к битве; но даже при подобных условиях нельзя было бы требовать, чтобы это наверно было достигнуто, потому что очень часто это не удавалось флотам, управляемым храбрейшими и опытнейшими моряками. Лорд Гау ⁴¹⁰ Бог знает, сколько времени гнался и маневрировал, пока мог настигнуть французский флот, и то еще потому, что последний решился вступить в бой, в противном случае он бы, вероятно, ускользнул.

В данном случае ничего этого не было: ни пространства, ни времени, ни заметного превосходства. Что же мог сделать русский адмирал, чтобы обратить в ничто расчет неприятеля? Ничего другого, кроме того, что он сделал, т. е. маневрировать со всей точностью, необходимой, чтобы противопоставить возможно более плотную и правильную боевую линию; а когда он увидел, что ему угрожает атака, то позаботился лишь об удержании своей боевой линии до тех пор, пока была бы надежда схватиться с неприятелем; после того маневрировать, чтобы выйти под ветер, держать флот собранным и всегда готовым защищаться, и выдерживать неприятеля до такой степени, чтобы последний, имея возможность атаковать, не смел на это решиться, и этой стойкостью принудить его возвратиться в свои гавани.

Позже адмиралу удалось его столь желательное соединение с вице-адмиралом Козляниновым, что было главной целью кампании. Таким образом, Балтийское море очутилось в его руках.

Что касается вице-адмирала Козлянинова, то он доказал, что ничего не выиграли отозванием контр-адмирала фон Эссена и назначением его командующим этой эскадрой. Если бы он пунктуально исполнил даваемые ему несколько раз приказания адмирала и если бы он покинул Данию в надлежащий момент, то мог бы заставить неприятеля очутиться между двумя эскадрами; что так пугало последнего, и против чего были направлены его наибольшие усилия. Этот [412] случай прежде всего входил в осторожную расчетливость неприятеля и имел для него такое значение, что и был, вероятно, причиной его раздумья относительно атаки и нерешительности в данном им отдельном сражении, так как он боялся, чтобы десять совершенно свежих кораблей не напали бы на него во время боя или вскоре после него.

Встреча, произошедшая между двумя флотами, дает возможность судить о разрушительности русских кораблей, сравнительно с кораблями других стран, и, в особенности, английских, подвиги которых особенно известны, и которые в последнее время испытали необыкновенные удачи. Англичане обыкновенно начинают сражение, зарядив свои пушки тремя ядрами и мешком пуль для первого залпа; остальное время они стреляют двойными ядрами; на русских кораблях разорвало три пушки от заряда одним лишь ядром, что навряд ли могло побудить к отважным, а в особенности, к безрассудным предприятиям.

Можно было заметить, что все пункты этой строгой инструкции были неприменимы на деле, и что единственная часть ее, которую адмирал принужден был впоследствии выполнить, заключалась в опасной борьбе со стихиями, не повредившей неприятелю, а для нас имевшей несчастные последствия; борьба эта подвергла русский флот величайшим опасностям, была причиной аварий и экстраординарных издержек, утомила людей и истощила средства, и все это в такой степени, что самые ожесточенные битвы не могли бы причинить столько зла. Будь неприятель предприимчивее, мы рисковали бы даже подвергнуться атаке в то время, когда флот наш был рассеян бурями; это было тем удобоисполнимее для шведов, что, в случае неудачи, у них в Финском заливе был под рукой порт Свеаборг. К счастью, они предпочли сохранить свои войска для последующей кампании, которую они повели с большей силой, но все по той же самой системе. Если бы, вместо этих бесполезных и утомительных маневров, предоставили бы адмиралу свободу действия, он укрыл бы большую часть флота, готового всегда сняться с якоря, от бурь и свирепой погоды, поместив в безопасном месте; откуда он мог выйти в море при любом ветре. Эту выгоду представляло якорное стояние между Наргеном и Суропом; оттуда, при помощи фрегатов и легких крейсерных судов, адмирал мог наблюдать не только за всеми действиями большого флота Карлскроны, но и за целым шведским берегом, он мог бы прервать все сообщения, посылать в море поочередно свои отряды, как с целью наблюдения за неприятелем, так и для упражнения своих моряков. Из этого центрального пункта он в состоянии был предпринимать [413] экспедиции на неприятельские берега; предприятия, которые могли совершаться лишь в хорошую погоду или в виде внезапных нападений, столь же быстрых, сколько и энергических, ввиду опасностей и шхер, защищающих эти берега. Вместо этого неприятель, пользуясь нашим роковым бездействием и будучи всегда готовым нас атаковать, все выгоды этого положения сохранил для себя, и этот разумный план дал ему возможность в следующем году выступить в кампанию ранее, с гораздо большим порядком и средствами, нежели у него их было до того времени.

В плане адмирала не было хвастовства, которое требовалось господами членами Совета, желавшими идти в уровень с самохвальством Густава. Недовольные мнимой нерешительностью моего отца, они уже подумывали о замещении его капитаном Тревененом, которому они, как можно было понять из вышеприведенной инструкции, предназначали звание адмирала. Если бы капитан Тревенен имел успех в порученных ему неисполненных задачах на шведских берегах при входе в Ревельский порт, не сел бы почти со всей своей эскадрой на мель, а главное, если бы Императрица не решилась упорно оставить командование за моим отцом (упорство, так хорошо оправданное последующей кампанией), — они скоро возвысили бы этого капитана, чтобы вознаградить потерю капитана Грейга.

В глазах этих господ сильно говорило в пользу капитана Тревенена то обстоятельство, что он участвовал в путешествии капитана Кука, в качестве юнги ⁴¹¹, вероятно, судя по его возрасту при вступлении в нашу службу. Это казалось большим титулом в глазах невежества, не умеющего оценить истинные заслуги, в чем, впрочем, Тревенен, как моряк, не имел недостатка.

Главное требование инструкции, данной адмиралу при его отъезде, было, впрочем выполнено вполне. Превосходящий нас неприятель был отбит, соединение с эскадрой из Копенгагена произошло, и владычество над Балтийским морем было для нас приобретено. Мы укажем теперь, каковы были в начале второй кампании последовательные действия обоих флотов ⁴¹².

27 января 1790 года, в 6-м часу пополудни адмирал Чичагов получил следующее письмо от Императрицы:

“Василий Яковлевич! Для разных распоряжений на предстоящую кампанию нужно, чтобы вы сюда приехали на короткое время; во время же отсутствия вашего команду поручите старшему после вас”.

9 февраля адмирал прибыл в Петербург и явился Императрице 12-го. Она приняла его чрезвычайно благосклонно. Императрица искала, [414] так сказать, всякого случая, чтобы сгладить тяжелое впечатление, которое могли произвести на него рескрипты. Она еще более старалась польстить самолюбию адмирала, так как она узнала, что даже неприятель выразил восторженную похвалу таланту и точности, с которыми русский флот маневрировал в предыдущей кампании. Она наслаждалась, даже повторяя этот слух в присутствии хулителей моего отца.

Между тем, в течение зимы начали уже подозревать проекты шведского короля, который еще с большею вероятностью, чем в прошлом году, мог атаковать порознь наши эскадры. Было ясно, что он в состоянии прибыть к Ревелю ранее, чем тамошний флот, состоящий лишь из 10 кораблей, 5 фрегатов и 8 других судов различных величин будет подкреплен Кронштадтской эскадрой, где флот задерживается долее льдом. Эти известия все более и более подтверждались в продолжении зимы, и Императрица стала очень беспокоиться. Наконец она позвала к себе адмирала Чичагова и долго рассуждала с ним о проекте неприятеля, тем более угрожающем, что его флот был втрое сильнее нашего, и не имелось никаких средств предупредить это предприятие. Адмирал, высказав свое мнение на этот счет и стараясь Ее ободрить, однако не скрыл, какой опасности могла подвергнуться эскадра. В заключение он произнес: “Ну что ж? Они нас не проглотят. Бог защитник мой!” Императрица нашла эти слова столь успокоительными, что их никогда не забывала с той минуты ⁴¹³.

Политические отношения России к некоторым европейским державам в начале 1790 года были чрезвычайно натянуты. Несмотря на интриги Англии и Пруссии, Россия продолжала громить Турцию; так что последняя склонялась уже к открытию переговоров с князем Потемкиным. Пруссия в особенности напрягала свои усилия к продолжению недружелюбных отношений Порты, обещая ей помощь деньгами и даже войсками. Австрия, — единственная наша союзница, — мало помогала, так как она находилась под косвенным давлением Пруссии, и ее полководцы ссорились с князем Потемкиным, по примеру принца Кобургского. Наконец, 9 февраля неожиданно скончался император Иосиф II ⁴¹⁴, который питал личную дружбу к Императрице Екатерине. Охлаждение Австрии не замедлило выказаться, и Леопольд II, не разделявший тех же чувств к России, занялся погашением возмущения в Брабанте ⁴¹⁵.

С Польшей можно было ожидать ежеминутно разрыва, благодаря интригам Пруссии, предлагавшей польскому королю свой союз для объявления войны России. Прусский король даже мобилизовал армию. [415]

Дания примирилась со Швецией. Король Густав III, умиротворив свою страну, был совершенно покоен в 1790 году за себя, и что никто не помешает ему разорить Петербург. Норвегия тоже сохраняла нейтралитет. Получив субсидии от Англии и Пруссии, он сделался гораздо энергичнее и смелее.

Как мы видели, в Петербурге еще зимой предчувствовали, что шведы с большей настойчивостью поведут борьбу с начала весны. Императрица и все ее приближенные со страхом ожидали результатов войны. Адмирал Чичагов ежедневно переписывался с своим заместителем в Ревеле Мусиным-Пушкиным, делал предварительные распоряжения и торопил его с вооружением судов и поправкой повреждений. Много чего недоставало по-прежнему в нашем флоте, и отпуски денег были чересчур ограничены. Зима 1790 года была весьма переменчива и мешала успешным работам. Для большего наглядного представления о состоянии нашего флота сделаем некоторые выписки из писем адмирала Мусину-Пушкину:

26 февраля. “... Хорошо Вы сделали, что приказали на всякий нечаянный случай вооружить легкие суда. Но как неприятель, пользуясь открытием у него уже рейда, может нас обеспокоить, то нужно подтвердить, дабы с маяков смотрели получше... Необходимо на первый случай иметь в готовности все фрегаты, почему и прикажите как можно скорее оные исправить... О посылке конопатчиков я говорил графу (Чернышеву), который отозвался, что в сих людях и здесь превеликий недостаток... Пушки на военной гавани по разности своей в калибрах, хотя и делают некоторую неспособность, но когда по их калибрам и заряды сходны, то еще терпеть их можно; буде же по долговременности и ржавчине к делу ненадежны, таковые переменить прикажите, если есть. Я бы желал, чтобы Вы сделали пробу из нескольких с гавани пушек выстрелами с ядром, замечая по льду, на какую дистанцию берут

1 марта. “... Препровождаю указ о присылке к нам 2000 рекрут, которые ежели будут присланы (не поздно ли?), не оставьте приложить попечения о обучении их пушечной и ружейной экзерциции, дабы они к тому хотя мало привычки сделали...”

5 марта. “... Из письма Вашего усматриваю, что мачты отделываются, для чего и прошу подтвердить, кому следует, наистрожайше, дабы приложено было всевозможное рачение к скорому изготовлению всего...”

12 марта. (Коменданту Воронову). “...Рекомендую Вам приложить особливое старание в доставлении разных припасов, на дороге [416] остановившихся. А также постарайтесь, как можно скорее отстраивать и починивать гребные суда, в которых скоро будет надобность...”

15 марта. (г. Лонгену). “... Адмиралтейств-коллегия рапортовала Сенату, уверяя, что она не преминет заплатить за вино, как скоро оное поставлено будет. Хотя коллегия на бумаге говорит сие, но мне известно, что она не имеет денег, да и надежды нет, чтобы в скором времени получить могла, сверх того обязана еще платить многим подрядчикам...” и т. д.

20 февраля начались в третий раз морозы, и море между островами Наргеном и Вульфом замерзло, вследствие чего до середины марта наш флот был заарестован в порте. Между тем, шведские суда по одиночке выходили из Карлскроны и свободно плавали по всему морю и даже Финскому заливу. Таким образом, два шведских фрегата подошли к Рогервику, т. е. Балтийскому порту ⁴¹⁶, где их никак не ожидали. Гарнизон, застигнутый врасплох, не успел опомниться и собраться, а шведы тем временем высадили на шлюпках небольшой десант, достигли крепостных орудий, заклепали их, сожгли казенные магазины с амуницией, затем бросились на гарнизон и заставили коменданта, полковника де-Роберти, заключить капитуляцию, на основании которой несколько русских купеческих судов предали огню, так же, как и почти все остальные магазины. Жители заплатили 4 тысячи контрибуции. И это все случилось в то время, когда в порте имелось до 300 человек войска, а шведов высадилось не более 50-ти. Де-Роберти уверял впоследствии, что шведы его обманули, подняв голландские флаги, но трудно было ошибиться, когда они, подойдя, стали обстреливать нашу батарею, сильно вооруженную еще к тому 40 орудиями. В Ревеле, разумеется, подняли тревогу, немедленно выслали помощь, но все это оказалось слишком поздним ⁴¹⁷.

ГЛАВА XXI

Шведская кампания 1790 года. Ревельское сражение

Раннее появление неприятеля под Ревелем. — Военный совет и расположение Ревельской эскадры перед боем. — Ревельское сражение. — Пленный капитан Сальстед. — Иностранная партия, их обвинения и ответы на эти соображения. — Награды и рескрипты. — Ода капитана Ховрина

5-го апреля адмирал уехал в Ревель, где сделал все необходимые распоряжения, чтобы вывести корабли на рейд и привести батареи в оборонительное состояние, но суровость климата не позволила выйти из порта ранее 17 апреля. Между тем, ранее своего приезда в Ревель, он приказал отправить в море несколько фрегатов и катеров, которые крейсировали между входом в порт и льдами. Находясь на рейде, мы занялись приемкой пороха, припасов и стрельбой из орудий в цель.

26 апреля адмирал получил следующий рескрипт Императрицы Екатерины II:

“Василий Яковлевич. В дополнение рескрипта Нашего, сего числа вам данного ⁴¹⁸, повелеваем: первое, из назначенных для составления флота, вами предводимого, и резервной эскадры кораблей выбрать вам для главной части того флота такие, кои по вашему усмотрению признаны будут надежнейшими. Второе, в прибавок оставшейся у вас от прошедшей кампании суммы на чрезвычайные расходы отпущено ныне на оные двадцать тысяч рублей, и в том числе медной монетой пять тысяч рублей, а остальные мелкими двадцатипяти-, десяти-и пятирублевыми ассигнациями. Третье, на место бывшего при вас у исправления дел Адмиралтейской коллегии секретаря Антоновского принять вам в ту должность секунд-майора Петра Озерова, с содержанием, какое предместнику его положено было. Четвертое. Доктора Спедикати для лучшего присмотру за больными и пользования их определить во флот с жалованием по восьмисот рублей на год из определенной на чрезвычайные расходы суммы. Пятое, из той же суммы производить и находящемуся при вас по казначейским и другим делам советнику [419] Стурму, сверх настоящего его жалованья по шестидесяти рублей на месяц, покуда он при вас останется. Пребываем вам благосклонны.

22 апреля 1790 г. Екатерина.”

27 числа заметили с Суропского маяка два военные трехмачтовые корабля и один катер без флагов, которые удалились к северу. Одновременно в той стороне слышалась канонада. Между тем, одно датское судно, направлявшееся в Петербург и теснимое льдами, зашло для убежища в Ревель. Хозяин судна объявил, что, проходя мимо Карлскроны 18 числа сего месяца, он видел по южную сторону острова Эланда шведский флот в числе 24-х судов. Адмирал, заключая по этому известию о начале неприятельских действий, нашел таковое достаточно важным, чтобы тотчас отправить капитана Тета с его кораблем, двумя фрегатами и одним катером (корабль “Кир-Иоанн”, фрегаты “Прямослав” и “Надежда Благополучия” и катер “Нептун”), лучшими ходоками всего флота, чтобы высмотреть, действительно ли неприятель в море. Он ему предписал, в случае встретит соразмерные ему силы, овладеть ими, остерегаясь, однако, выступать против превосходящих его, и, в случае, если сам увидит или узнает иным верным способом о близости неприятельского флота, немедленно присоединиться к эскадре.

29 адмирал с таким же приказанием выслал в промежуток между Наргеном и Вульфом фрегат “Подражислав”, чтобы он обозревал северо-западную окрестность вод и сигналами уведомлял о неприятеле, стараясь держать себя на ветре, и дабы не быть им отрезанным. Вслед за ним был послан катер “Волхов” для повторения сигналов.

30 числа капитан Тет, приблизясь на такое расстояние, чтобы можно было рассмотреть сигналы, дал знать адмиралу, что он видит неприятельский флот.

Пока собирались эти сведения, мой отец созвал на совет всех адмиралов и капитанов, чтобы узнать их мнения о том, как лучше расположиться в случае атаки более сильного неприятеля. Все были согласны во мнении, что следует стать как можно ближе к берегу и под защиту батарей; но адмирал мыслил иначе и доказал выгоду его плана, который состоял в том, чтобы поставить эскадру настолько далеко от берега и батарей, насколько ширина рейда могла позволить, в направлении с N W к S O, чтобы в случае, если неприятель пройдет по сю сторону нашей линии с намерением поставить ее между двух огней, он подвергся бы сам огню с эскадры, батарей и фрегатов, которые будут находиться позади линии. Кроме того, в [420] этом положении суда, поставленные на шпринг ⁴¹⁹, были бы достаточно свободны, чтобы идти на помощь атакованным; чрезвычайно полезное предвидение, если неприятель хотел бы атаковать с фланга, как Нельсон ⁴²⁰ сделал при Абукире ⁴²¹. Соответственно этому были отданы приказания судам для занятия каждому своего места.

Как только сигналы капитана Тета были замечены, к нему послали катер (“Меркурий”) для отобрания подробнейших сведений о том, что он видел, и с приказанием держаться при входе в фарватер и продолжать следить за движениями неприятеля. Сигналами давали знать, что примечаются более тридцати линейных кораблей.

Адмирал ежедневно доносил о происходящем Императрице. Так, 30 апреля он писал: “... По отобранным от капитана Тета подробнейшим известиям неприятельский флот простирается до 30-ти разной величины судов и лавирует от запада к востоку, почему и полагаю я нападение от него на здешнюю Вашего Императорского Величества часть флота неизбежным, и как силы его несравненно превосходнее наших, то, не имея возможности выйти в море и вступить с ним в бой под парусами, решился я сию вверенную мне часть флота расположить на якоре в таком отдалении от гавани, чтоб в случае надобности действовать с оной пушками, выстрелы из них не могли нам вредить; а между тем, если бы неприятель покусился обойти западное наше крыло, дабы поставить нас между двух огней, то подвергся бы сам тому же жребию, находясь между выстрелами с кораблей и с гавани. В сем намерении составил я боевую линию по румбу N O и Z W из десяти кораблей и фрегата “Венуса”, поместя прочие фрегаты и суда против промежутков корабельных. Сим образом, намерению неприятеля обойти нас поставится преграда с одной стороны близким мелководием, а с другой — береговыми укреплениями. По причине же малого числа кораблей, составляющих сию эскадру, приказал я, в силу Морского устава, поднять на корабле моем вице-адмиральский, на корабле вице-адмирала Пушкина контр-адмиральский флаг, а на корабле контр-адмирала Ханыкова — брейд-вымпел...”.

1 мая все было готово, но неприятель, имея противоположный ветер, лавировал, чтобы стать на уровне с входом в Ревельский рейд. В 2 часа пополудни ветер переменился и сделался попутным для входа неприятеля. Мы видели, что он производит эволюции, маневры и сигналы, то приближаясь, то удаляясь от рейда, но он не был расположен выйти на этот раз. [421]

На другой день, в 5 часов утра, имея легкий и попутный ветерок, мы могли ясно разглядеть неприятельский флот, под одним адмиральским, одним вице-адмиральским, двумя контр-адмиральскими и двумя бригадирскими флагами, всего более тридцати линейных кораблей, направляющихся на нас. В 6 часов они начали строить линию, а адмирал тогда приказал сигналом лечь на шпринг и приготовиться к бою.

Эскадра наша находилась в линии в шахматном порядке. Левофланговым ее кораблем был “Кир-Иоанн”, затем “Мстислав” (74-пушечн.), рядом с ним “Венус” (44-пушечн.) под командой Крауна, потом “Св. Елена” под брейд-вымпелом Ханыкова, “Изяслав”, “Ярослав” и “Ростислав” (100-пушечн.), на котором находился адмирал Чичагов, “Победоносец”, “Болеслав”, “Саратов” (100-пушечн.) под контр-адмиральским флагом Мусина-Пушкина и “Прохор”. За линией кораблей стояла линия фрегатов: “Страшный”, “Подражислав”, “Слава”, “Победитель” и еще два. Третья линия судов состояла из 7 катеров.

В 7 часов неприятельский авангард вышел на рейд, но, проходя между островами Вульф и Нарген, один из кораблей сел на мель.

Тем временем адмирал дал приказание и наставление флагманам и капитанам, напоминая им о долге, а также, чтобы они берегли порох и стреляли, лишь когда будут уверены, что снаряды долетят; это было особенно важно, так как неприятель, имея силу, втрое превосходящую, мог повторять атаки, заменяя корабли, и заставить нас таким образом истратить все запасы. Он им советовал, в особенности, направлять меткие выстрелы в снасти, чтобы привести корабли, принужденные драться маневрируя, в расстройство и замешательство. Командиру Ревельского порта было приказано держать наготове транспорты с припасами, чтобы снабжать эскадру согласно нужде. Несколько канонерских шлюпок, предназначенных для защиты берегов, и брандеры были расставлены сзади линий, в удобных местах.

Между тем, с приближением неприятеля ветер усилился. Его авангард, шествуя впереди и проходя вдоль нашей линии, завязывал бой постепенно со всеми нашими кораблями, начиная с первого, и получал в той же постепенности их залпы. Кроме того наши корабли, занятые исключительно стрельбой, имели полное преимущество в быстроте и меткости перед стрельбой неприятеля, управление орудиями которой было затрудняемо маневрами и нарушаемо усиливающимися порывами ветра, доводившими стрельбу до [422] полной невозможности, ветер накренял маневрирующие корабли то на одну, то на другую сторону, вследствие чего большинство выстрелов направлялись или в воду, или в воздух, смотря по их положению.

После часового боя, таким образом поддерживаемого против этих кораблей, шедших вдоль нашей линии, шведский вице-адмиральский корабль, стоявший против адмирала Чичагова, был настолько поврежден в такелаже, что тотчас удалился, следующий за ним сделал то же. Корабль герцога Зюдерманландского, хотя и не близко подступил к нашей линии, но, несмотря на это, потерпел настолько сильные повреждения в парусах, что вскоре удалился. За ним последовали другие два корабля, на одном из которых был контр-адмиральский флаг.

Более половины этого флота, будучи, так сказать, прогнана сквозь строй, затем вдруг подошла с величайшей неустрашимостью на картечный выстрел и произвела жестокую пальбу, но она была принята с такой силой и меткостью, что один из ее кораблей, поравнявшись с адмиральским, потерял стенги ⁴²² и видя, что его тащит в нашу линию, не имел другого способа приостановить огонь, направленный против него, как спустив свой флаг, поднять наш и бросить якорь совершенно вблизи нас. Следующий за ним контр-адмиральский корабль подвергся бы той же участи, если бы он не оказался заслоненным тем, который только что сдался; он воспользовался этим обстоятельством, чтобы уйти, прибавя парусов.

В этот момент герцог Зюдерманландский, видя, что более половины его флота в расстройстве, и что ветер все усиливается, ничего не нашел лучшего сделать, чтобы спасти остатки, как дать сигнал поворота и отступления. Тогда весь флот, как та часть, которая участвовала в бою, так и свободная, повернули назад, стараясь выйти тем же фарватером, которым пришли. Два корабля, поврежденные более других в снастях, не будучи в состоянии обойти мысок острова Вульфа, сели на мель. Ветер до того усилился, что их товарищи не могли прийти к ним на помощь, думая каждый лишь о собственном спасении и как достигнуть моря, чтобы удалиться от опасностей и подводных камней, окружающих их. Действительно, вскоре они удалились, оставив за нами знаменитую победу, от ожидания которой мы были далеки.

Я был послан для принятия сдавшегося корабля, с приказанием привести капитана на адмиральский корабль. Взятый у неприятеля корабль именовался “Принц Карл”, он имел 64 пушки, с 520-ю [423] человеками экипажа, 100 кирасиров и 12 пехотинцев. На нем находилось 6000 сухопутных войск с запасом провианта на 4 месяца. На сдавшемся корабле было 65 убитых и 11 раненых ⁴²³. Один из наших капитанов фрегата Гревенс получил командование этим призом, с приказанием его привести по возможности скорее в такое состояние, чтобы он мог следовать за эскадрой. Фамилия капитана пленного корабля была кавалер Сальстед.

Когда его привели к адмиралу, то он хотел отдать шпагу, но последний ему вернул ее, восхваляя его храбрость и блестящее поведение.

В своем рапорте Императрице адмиралу Чичагову пришлось лишь восхвалять действия адмиралов, капитанов и экипажей. С нашей стороны, благодаря порывистому ветру, мы потеряли весьма мало людей; оказалось всего 20 убитых и 16 раненых на всей эскадре ⁴²⁴. [424]

В тот же день капитан Тет был послан для наблюдения за движениями неприятеля. В 8 часов вечера ему дали приказание приблизиться к кораблям, севшим на мель у оконечности острова Вульфа, постараться их снять, а в случае невозможности, взять к себе экипаж и что мыслимо, спасти из материальной части, но если неприятель, по близости стоянки, может ему помешать в этом деле, то стараться только привести экипаж и сжечь корабли. Неприятель его предупредил, и в 2 часа ночи зажег один из них и взорвал на воздух. На рассвете (3 мая) мы увидели неприятельский флот в числе 27-ми судов, из которых два корабля и два катера лавировали близ корабля, сидящего на другой мели, они достигли того, что сняли его с мели и увели.

Мы отслужили молебствие в честь только что одержанной победы. Два фрегата и один катер были посланы к капитану Тету, для усиления его эскадры и облегчения наблюдения за движениями неприятельского флота, который расставил корабли и фрегаты поэшелонно по всему морю, имея и нас в виду.

Итак мы остались победителями настолько же неожиданно для себя, как и для Петербурга. Все обстоятельства, сложившиеся тем временем и способствовавшие к возвеличению этого боя, еще не выяснены мной здесь, и о них будет говориться в следующей главе, но я не могу удержаться, чтобы не сказать несколько слов о тех воззрениях, которые стали высказываться при постепенном переходе этого факта в историю. Иностранная партия, несколько пристыженная после выяснения обстоятельств боя, недовольная, что ее предсказания о поражении нашем не сбылись, стала искать придирок, чтобы умалить славу русского адмирала. Сверх того нашлось немалое количество глупцов из соотечественников, которые вторили им и еще с особым злорадством, т. е., как всегда бывает, они увлеклись более своих подстрекателей. Это бесспорный недостаток русских. Иностранцы из патриотизма стараются малейший храбрый поступок соотечественника возвести в подвиг, и гордость их в этом случае похвальна. То ли мы видим у нас? Совершенно наоборот: каждую победу, подтверждающуюся результатами, фактами, русские всеми усилиями, историческими исследованиями, разоблачениями интриг и частной переписки стараются низвести в случай или поражение, и чем событие более отходит от своего времени, тем яростнее становятся хулители, которые, между тем, при всей своей учености и начитанности не в состоянии поставить себя в то положение или мыслить и говорить, как жилось в те времена, думалось [425] и рассуждалось. Критика всегда легка, а особенно, когда касается действий и мыслей умерших. Поставьте этих господ в те же обстоятельства в настоящем, и они, наверное, наделают только глупости.

Пока адмирал Чичагов укреплялся впереди Ревеля и выжидал приближавшийся к нему втрое сильнейший шведский флот, чтобы лечь костьми, но выдержать отчаянный бой, хулители и недоброжелатели доказывали уже, что пребывание его в Ревеле преступно, что ему следует воспользоваться открытым с 16 марта путем в Кронштадт и идти туда на соединение с эскадрой вице-адмирала Круза. Этим способом он мог избегнуть встречи с сильнейшим неприятелем, а теперь он подвергает судьбу столицы к стопам шведов и наносит по своей неспособности оскорбление России и Великой Государыне.

В минуту, когда до некоторой степени в городе распространилась паника, подобные речи слушаются с охотой. Какую бессмыслицу не крикнули бы в толпе, она способна волновать. Но трудно найти и долю смысла в подобном обвинении. Кампания 1790 года началась чрезвычайно рано, переменчивая зима способствовала шведам более, чем нам, так что они могли выступить из Карлскроны в море ранее нас, набег их на Балтийский порт 6 марта доказал, что кампания открыта уже ими. Суровость климата, политические условия, истощенная казна и несовершенность нашего флота в материальном отношении задерживали эскадру в Ревельском порте. Быстрота, с которой флот был вооружен и приведен в порядок, заслуживала удивления и благодарности, работы производились даже зимой, и только потому эскадра поспела для встречи неприятеля ⁴²⁵. Порт был покрыт льдом, когда шведские крейсеры уже лавировали впереди Ревеля и следили за каждым нашим движением, и присутствие их свидетельствовало о полной готовности шведов. Непрошенные стратеги упирались на сведениях, полученных от лазутчиков, что весь флот стоит еще в Карлскроне, и на этом основывали свое предположение, говоря, что адмирал Чичагов свободно успеет соединиться с Кронштадтской эскадрой. И это заключение доказывало полное непонимание дела; какой смысл был держать флот незащищенным от весенних бурь, когда при малейшем нашем намерении выйти в море, их уведомили бы крейсеры об этом, и требовалось самое малое время, чтобы явиться флоту навстречу такой слабой эскадре. Их цель и заключалась в том, чтобы вызвать адмирала в открытое море, окружить его и уничтожить. Мы видели, что ни ко времени Ревельского сражения, ни вскоре после него о Кронштадтской [426] эскадре не прибывало никаких сведений, следовательно, она не могла еще действовать, только еще вооружалась, и в марте месяце тем более не в состоянии была бы присоединиться к адмиралу. К чему бы привело отступление нашей эскадры в Кронштадт, где бы она и заперлась? Если шведы сделали набег на ничтожный Балтийский порт, не имевший никакого стратегического значения, то неужели они не разорили бы Ревеля, не уничтожили бы наши эллинги, на которых строили суда, не завладели бы всем запасом нашего провианта, без которого бы флот погиб с голода, не разрушили бы водопровод, не отобрали бы орудия, стоявшие на батареях, не сделались бы совершенными хозяевами в Финском заливе и не исполнили бы заветную мечту своего короля — высадились бы на берег, не доходя Кронштадта, чтобы завладеть Петербургом с такой стороны, где не могли бы выслать им навстречу более роты солдат. Наконец, сделать такое безрассудство, вопреки всех приказаний и планов кампании, был бы в силах изменник Отечеству, а не высокопочитаемый, убеленный сединами и мужественный адмирал, опытнейший флагман и образованнейший русский сановник.

Но довольно о стратегии милых наших иностранцев и их подражателей, готовых на словах, в гостиных, спасать Россию и перекраивать ее на свой лад, я упомянул об этом потому, что даже и впоследствии, через много лет, подобные упреки делались покойному моему отцу. Когда Ревельское сражение опровергло все умозаключения врагов адмирала, тогда они стали докапываться других придирок и на основании шведских источников доказывали, будто главнокомандующий солгал в донесении Императрице, говоря, что шведский флот был втрое сильнее нашего. Они сравнили число орудий на нашем и шведском флотах, и у них вышло, что у последних было таковых в два с половиной раза больше, а не в три. Число людей на шведских судах оказалось меньше, чем на наших. При этом они забыли, что орудия неприятеля били в десять раз лучше русских, а войска, предназначенные для стрельбы из ружей, не имели никакого значения в Ревельском сражении, где перестрелка велась на орудийных дистанциях.

Еще зимой были получаемы сведения, что неприятельский флот, стоящий в Карлскроне, втрое сильнее нашей Ревельской эскадры. И мы видели, насколько Императрица беспокоилась за последнюю. Показания наших наблюдательных пунктов с маяков и крейсеров сходились вполне и именно, что шведский флот, вышедший в море, состоит из более 30-ти судов. Во-первых, весьма трудно безошибочно [427] сосчитать такой большой флот по мачтам, и, во-вторых, эти показания могли быть сделаны до того времени, когда неприятель выслал крейсеры в сторону к Гангуту и Поркалауду. Адмирал имел, конечно, возможность во время боя и по собранным сведениям пересчитать неприятельские суда, и потому в первой реляции Императрице, посланной 2 же мая, он точно обозначил число судов неприятеля, действовавшего против него и не только не увеличил цифру, но еще убавил почему-то на один корабль. В виду столь злонамеренного обвинения и ходивших через много лет подобных слухов, считаю за долг привести эту реляцию в подлиннике ⁴²⁶. Вот она:

“Неприятель в числе 26-ти кораблей и фрегатов, вошед в залив северным фарватером, в одиннадцатом часу атаковал нас, будучи сам под парусами. По приближении его эскадра Ревельская, имея в линии 10 кораблей и фрегат, открыла канонаду с таким успехом, что он принужден был отступить с немалым вредом, а один корабль о 64-х пушках, именуемый “Принц Карл”, спустя свой, поднял флаг Вашего Императорского Величества и отдался в плен. Сверх того, примечено, что два корабля не в дальном от острова Вульфа расстоянии стали на мель. Прочие же шведского флота корабли, удаляясь от нас, держатся еще в виду близ Наргена. О чем имею счастье Вашему Императорскому Величеству донести и всеподданнейше поздравить” ⁴²⁷.

В последующем более подробном донесении о действиях флота, убитых, раненых и пленных, адмирал только в конце употребил общее выражение, что офицеры и нижние чины все отличились, сражаясь против “втрое превосходящего в силах неприятеля”. Неужели было бы честнее в отношении Императрицы, которая имела от него же точные сведения, — выразиться и во втором донесении с помощью математических вычислений, т. е. обозначить вместо 3-х — 2½. Это натяжка, не имевшая ни цели, ни смысла ⁴²⁸.

В награду за свои заслуги адмирал Чичагов получил от Императрицы орден Св. Андрея и землю в Белоруссии. Адмиралы и капитаны эскадры получили в свою очередь награды: мне дали Георгиевский крест 4-ой степени ⁴²⁹, как способствовавшему верной стрельбой с адмиральского корабля перебить рангоуты у корабля, взятого затем у неприятеля. Вот рескрипт Императрицы адмиралу и указ Сенату:

“... Учиненный вами с частью Нашего флота, вами предводимого, на Ревельской рейде во 2-й день сего месяца отпор превосходнейшему в числе неприятелю и победа, над ним одержанная, служит пред Нами доводом вашего усердия к Нам, ваших добрых и [428] искусных распоряжений и вашего мужества, благодаря Богу, таковым успехом увенчавшему дело ваше, изъявляем Наше Признание пожалованием вас кавалером первого Ордена Нашего Святого Апостола Андрея Первозванного, которого знаки посылаем для возложения на вас с сыном вашим ⁴³⁰, подполковником Чичаговым ⁴³¹. Пребываем впрочем вам Императорской Нашею милостию благосклонны. В Царском Селе мая 4 дня 1790 года.”

“Указ Нашему Сенату

В награждение долговременной и усердной службы Главнокомандующего флотом Нашим в Балтийском море адмирала Чичагова, трудов его и мужества, оказанного во 2-ой день сего месяца в отражении неприятельских морских сил, в числе превосходных на Ревельской рейде на него наступивших, над которыми одержал он победу, Всемилостивейше пожаловали Мы помянутому адмиралу в вечное и потомственное владение из деревень казенного ведомства Могилевской губернии Економии Могилевской Ключ Мошковский, в котором счисляется 1388 душ мужеска полу, с принадлежащими к ним землями и угодьями. Сенату Нашему повелеваем заготовить ему жалованную грамоту и поднести к нашему подписанию ⁴³².

Екатерина.”

Эти документы были препровождены моему отцу при следующем письме графа Безбородко:

“Милостивый Государь мой Василий Яковлевич,

важность дела, которое Всевышний помог вам совершить к чести флота, предводительству вашему вверенного, ощущается здесь во всем пространстве. Ее Императорское Величество приняла сына вашего как самого радостного вестника, пожаловав ему чин подполковничий, табакерку с бриллиантами и пятьсот червонных, в ту же самую минуту наименовала ваше превосходительство кавалером первого Российского ордена св. Апостола Андрея; за столом, к которому сын ваш приглашен был, Ее Величество и их Высочества пили здоровье Предводителя Российского флота в Балтийском море и всего подчиненного ему вооружения. Все сии отличности увенчаны были щедростью Ее Величества, вам оказанного пожалованием в вечное и потомственное владение ваше деревень в Могилевской губернии, какие только могли выгодные найтись, как то усмотрите из копии указа, Сенату данного, при сем включаемой, чем от искреннего сердца вас поздравляю. Завтра как здесь, так и в городе принесено будет Богу благодарение при выстреле из ста одной пушки. [429] Ваша победа отвращает от нас многие заботы, и мы станем ожидать дальнейших донесений, куда неприятель и в каком состоянии склонится. Между тем, Кронштадтская часть через семь дней пойдет к вам сколь можно сильнее.

Пребуду навсегда с отличным почтением вашего превосходительства всепокорным слугой

Граф А. Безбородко. В Царском Селе. Мая 4 1790 г.

P. S. О сыне вашем от вас зависеть будет, во флот ли его перевесть или инако поместить.

Пометка: получено 6 числа ввечеру.”

В заключение помещаю в мои записки современное стихотворение:

“ПОСРАМЛЕННЫЙ ГЕРЦОГ ЗЮДЕРМАНЛАНДСКИЙ ИЛИ
ПРЕСЛАВНОЕ ОТРАЖЕНИЕ ШВЕДСКОГО ФЛОТА, УЧИНЕННОЕ АДМИРАЛОМ
ЧИЧАГОВЫМ 1790 ГОДА МАЯ 2 ЧИСЛА.”

Сочин.: флота капитаном Ховриным ⁴³³ в Кронштадте. Командиром судна “Емануил”.

ОДА.

Боязнь, стеснившу Росский дух,
Какая радость прогоняет:
Правдив ли сей разнесся слух,
Что всяк с восторгом здесь внимает?
Российская ликуй держава!
Твоя растет повсюду слава.
И там, где Рок в твоих очах
Тебе бедою угрожает!
Защитник Бог, рассыпан страх
Победы лавр тебе вручает.

Успел заранее твой враг,
Не возпящен, как ты, зимою,
По ветрам распустить свой флаг
Помчался к Ревелю стрелою. —

Наш флот в две части разделен:
О коль сим гордый Швед надмен!
Здесь воды льдом еще покрыты,
Мы заперты сидим! — Он там!
Наш флот оставлен без защиты!
Коль тяжко нашим то сердцам! [430]

Мы в ревности своей природу
Стремились одолеть с трудом,
И путь себе отверсть чрез воду,
Отягощенну твердым льдом!
Уже презрев жестоки хлады,
Выводим тяжкие громады.
И крепкий мост морский крушим ⁴³⁴
Но трудно с Естеством тягаться!
Меж тем Швед начал приближаться!
Зима защитой служит им!

Гордятся, идут безопасно,
Собравши тридцать кораблей;
Мечтают в мыслях повсечасно,
Как флот сожгут среди зыбей,
Как силы наши уничтожат,
Свои победы там размножат,
Преклонят Ревеля главу;
По сем достигнут до Кронштадта,
В Петровом граде много злата
Возьмут и пойдут под Москву.

Постойте, дерзновенны Шведы!
Мечтой не ослепляйте зрак!
Не так над Россами победы
Легки, как мните вы, не так!
Далеко до руна златова!
Сперва сломите Чичагова!
Сей муж во северных странах
Боролся некогда со льдами,
Возросший на морских волнах,
Умеет побороться с вами.

Его вы зрели прошлый год!
Почто в сраженье не вступали?
Имея превосходный флот,
Почто тогда вы не напали?
Вам ветр не делал в том препон!
Зачем вы скрылися в Карлскрон?
Вам Россов храбрость не по нраву?
Их стройность флота не люба! [431]

Вы там снискать хотите славу,
Где сила против вас слаба,

Где с вашим мужеством неравно,
Где мало жертвы просит бой,
Вы побеждаете там славно!
Вас случай ныне ослепляет,
Пути к победам вам являет.
Российский разделен весь флот,
Зима претит соединенью,
Сей в Ревеле, в Кронштадте тот,
Сей случай добр ко побежденью!

Гордяся превосходство сил,
Смелее став, чем прежде были,
О храбром вы вожде забыли!
Маш малый флот ваш ум прельстил.
Ступайте Готфы, ликовствуйте!
Сражайтесь храбро, торжествуйте!
На вашей счастие стране!
Вошед рукой победоносной
Поставьте флот весь во огне!
Берите всех во плен поносный!

И, о, что я слышу? — Внемлю что..
Вступили Шведы в брань кроваву!..
Кто цел, кто жив из наших, кто?
Все разделяют общу славу.
Разбит и прогнан враг!
Тот на мель сел, тот сбросил флаг!
С своею силой троекратной,
За посещение сие,
Принц Карл, путь предприяв обратный,
Оставил имя ⁴³⁵ нам свое!

С неверным, Готф, ты шел расчетом!
На лишек сил не уповай!
Хотя и с превосходным флотом,
Но впредь, подумав, нападай!
Муж, украшенный сединою,
Искусной водит флот рукою: [432]

Какой ты славы ищешь там?
Россией правит Божество!
Тебе тут худо торжество!
Не лучше ль пасть к ее стопам?..

Нептун, грозя ко всем, вещает,
Кто из смертных то богов,
Рушить мой покой дерзает?
Но зря, то был Чичагов!
Теперь вижу то ясно,
Что стараюсь напрасно
Власть прежнюю на море удержать,
Когда Российский флаг веет
И повелителем имеет
Того, кто умеет побеждать!

Комментарии

391. Гр. Безбородко писал С. Р. Воронцову (Архив Князя Воронцова кн. 13, стр. 173): “о войне шведской и говорить скучно. Из всех морских Круз еще решительнее и храбрее, хотя ленив до крайности, спесив и заносчив. С Тревененом и прочими англичанами он дружен; но что касается до Чичагова, то он ненавидит чужестранцев”.

392. Вот в каких выражениях описывал гр. Безбородко С. Р. Воронцову результаты войны 1789 года (Архив Князя Воронцову кн. 13 стр. 168) “...Сего летняя против шведов кампания, несмотря на победу, галерным флотом одержанную, не принесла никакой пользы по крайней неспособности графа Пушкина, человека нерешимого, непроворного и водимого всяким, кто хочет, а особливо, кто умеет говорить, ничего не делая. Правда, что решено его сменить, и с ним несколько генералов малоспособных; но кем и заменять? Особливо я боюся, чтоб вопреки кандидатам к тому предложенных (графа Салтыкова, который также не Евгений и не Виллар, и барона Меллера), не предпочтен был храбрый ваш бывший за Дунаем предводитель, кн. Юрий Долгоруков. На флоте много есть хороших капитанов, но ни одного флагмана. Чичагов думает, что поступать по регламенту довольно. От кампании до кампании Круз был бы лучше, но для отряда, а не целого флота; ибо горяч слишком, тяжел и непроворен. Выписывают теперь или, лучше сказать, берут по собственной просьбе Бугенвиля*, чтоб служить под начальством Чичагова, но и тут, кажется, небольшое приобретение. Круз будет командовать резервной эскадрой, и я в нем то похвальное нахожу, что он любит Тревенена и других хороших офицеров вместо того, что адмирал (Чичагов) всех иностранцев рад с рук сжить.”

* Бугенвиль Луи Антуан, де (1729-1811), французский мореплаватель. В 1753 г. поступил в полк мушкетеров, в 1755 г. послан в Англию секретарем французского посольства. В Канаде участвовал в войне с Англией, получил чин полковника, награжден крестом Св. Людовика. В 1763 г. поступил в военно-морские силы Франции, командовал фрегатом. Исследовал Фолклендские (Мальвинские) о-ва. (1763-1765) В 1766 г. возглавил кругосветное плавание на кораблях “Будез” и “Этуаль”. Экспедиция открыла несколько островов в архипелаге Туамоту и Луизиада, посетила Таити, ранее открытый С. Уоллисом, вторично открыла Соломоновы о-ва, совершила другие открытия. 16 марта 1769 г. возвратился на родину. Результаты плавания Бугенвиль изложил в книге “Кругосветное путешествие на фрегате “Будез” и транспорте “Этуаль” в 1766-1769 гг.” (1771). Во время войны за независимость в Северной Америке (1775-1783) командовал отрядом кораблей и одержал победу над английским флотом в сражении у о. Мартиника, был назначен командующим французской эскадрой, а в 1780 г. — главнокомандующим французскими сухопутными войсками в Северной Америке. Избран членом Парижской академии наук (1796). Наполеон возвел его в графское достоинство и наградил орденом Почетного Легиона. Именем Бугенвиля назван остров в группе Соломоновых о-вов, глубоководная впадина там же и пролив в архипелаге Новые Гебриды (Магидович И. П., Магидович В. И. Очерки по истории географических открытий. Т. 1. М. 1984. С. 264-266; Морской энциклопедический словарь. Т. 1. Л. 1991. С. 182-183).

393. Орлов Василий Петрович (?-1801) Из дворян Войска Донского, службу начал в 1764 г. Через 10 лет уже был войсковым старшиной и командовал одним из донских казачьих полков. Участвовал в русско-турецких войнах (1768-1774 и 1787-1791), был награжден орденами Св. Георгия 3-го и 4-го классов, орденом Св. Владимира 3-й степени, бриллиантовым пером на кивер с изображением Екатерины II. Бригадир (1789), генерал-майор (1792). Генерал от кавалерии, войсковой атаман Войска Донского (1797-1801). Скоропостижно скончался в Черкасске в 1801 г.

394. Кобург, принц Фридрих (27 декабря 1737 — 26 февраля 1815 гг.). В 1756 г. поступил в австрийскую службу, выказал военные дарования в Семилетнюю войну. Командуя союзным корпусом в 1788 г. во время турецкой войны, взял крепость Хотин. В 1789 г. разбил Сераскира при Фокшанах и визиря при Мартинешти. За последнее дело награжден чином фельдмаршала. В 1793 г. разбил французов при Люттихе и Нервиндене, освободил Нидерланды и овладел крепостями Конде, Валенсиен и Ле Кенуа.

395. Платов, граф Матвей Иванович (6 августа 1751 — 3 января 1818 гг.) за сражение при Каушанах был произведен в бригадиры.

396. Ангальт-Бернбург-Шаумбургский, принц Виктор Амадей, р. 9 мая 1744 г., вступил на русскую службу в 1772 году.

397. Рибас Осип Михайлович находился сперва в неаполитанской службе, а затем вступил в русскую в 1772 г. и содействовал поимке известной самозванки Таракановой. Затем, сблизившись с Бецким, женился на его воспитаннице Н. И. Соколовой. Ему поручили надзор за гр. А. Г. Бобринским, с которым он и путешествовал в чужих краях. Представив Потемкину проект преобразования флота, приобрел его покровительство. В 1789 г. взятием замка Гаджибея, положил основание Одессе, которой и был строителем. Имел Георгиевский крест 2-й степени, участвовал во всей турецкой кампании, в 1793 г. получил назначение командира Черноморского гребного флота и умер в 1800 г. Отличался хитростью, и Суворов ввел этот его недостаток в пословицу, говоря про Кутузова: “Его и Рибас не проведет!”.

398. Голицын, кн. Дмитрий Михайлович, (1721-1793 гг.) До капитанского чина служил в Измайловском полку, в 1754 г. определен ко двору Елизаветы, затем в 1760 г. заведовал министерскими делами в Париже, откуда был переведен в Вену. В Москве он основал Голицынскую больницу, в церкви которой и похоронен.

399. Лаудон, барон Гедеон-Эрнст (1716-1790 гг.) австрийский фельдмаршал, тайный советник, происходил из поселившейся в Лифлянии и шотландской фамилии. 15-ти лет отроду поступил юнкером в русскую службу. Приобрел известность в походах Миниха (1736-1739 гг.) против турок, затем вышел в отставку и перешел на австрийскую службу.

400. Пущин Петр Иванович (?-1812 гг.). Характеристика его имеется в предыдущих записках П. В. Чичагова.

401. Повалишин Иларион Афанасьевич. Умер 4 апреля 1799 г. в своей белорусской деревне. Произведен в мичмана в 1758 г., ежегодно совершал плавания в Северном или Балтийском, или Средиземном морях, произведен в контр-адмиралы в 1784 г., награжден орденом св. Георгия 4-й степени в 1788 г. за 18 кампаний, сменил Козлянинова в Копенгагене в 1789 г., а дальнейшие его заслуги будут указаны в записках адмирала Чичагова.

402. Мусин-Пушкин Алексей Васильевич произведен в гардемарины в 1748 г. и в контр-адмиралы в 1782 г. с назначением главным командиром Архангельского порта. В 1797 г. получил чин адмирала, и в 1800 г. уволен от службы.

403. Ханыков Петр Иванович (?-1813 гг.). Поступил кадетом в морской корпус в 1759 г. и в чине гардемарина участвовал в Кольбергской экспедиции. По производству в мичмана в 1762 г. был послан волонтером в Англию для изучения морской практики. Из Англии ходил на военных судах в Северную Америку, а оттуда в Испанию. В 1765 г. возвратился в Россию и за эти плавания произведен на другой год в поручики. В 1770 г. на корабле “Трех святителей” участвовал в морской экспедиции, затем на корабле “Святослав” находился в Чесменском бою, плавал до Дарданельских укреплений и прибыл в Мессину. В 1783 г. был назначен командующим Каспийской флотилией, в 1789 г. произведен в контр-адмиралы. В 1790 г., как увидим дальше, участвовал во всех сражениях и был награжден Св. Георгием 3-ей степени и золотой шпагой. В 1795 г. командовал эскадрой, плавая у берегов Англии. В 1801 г. назначен главным командиром Кронштадтского порта. В 1808 г. командовал флотом, действующим против англо-шведской эскадры в Финском заливе. За неисполнение предписаний был подвергнут суду коллегии и приговорен к разжалованию в рядовые на месяц. Приговор конфирмован не был.

404. Храповицкий свидетельствует в своем дневнике, что Императрица рассердилась на Тревенена (стр. 314). “По рапортам выходит, что Тревенен потерял “Северного Орла” и “Родислава”, а Тезигер “Вышеслава”, итого в нынешнюю кампанию 3 корабля. Велено их заменить. Вот и англичане теряют корабли, а буде бы русские были капитаны, то сказали бы — от неумения”.

405. Шельтинг Густав Петрович. Поступил в Морской корпус (1777), мичман (1782), плавал в Балтийском море (1783-1787). В чине лейтенанта на корабле “Родислав” участвовал в Гогландском (1788), Эландском сражениях и действиях флота у Барезунда (1789), на корабле “Всеслав” — в Красногорском и Выборгском сражениях (1790). Плавал в Балтийском море (1791-1800). Капитан-лейтенант (1792). Откомандирован в Архангельский порт для наблюдения за заготовкой леса (1800). В 1803 г. выбыл из флота.

406. Полный текст донесения капитана Тревенена Чичагову см. Материалы... Т. XIII. С. 621-622.

407. Весьма часто во флот брались не заслуживающие доверия иностранцы. В вышеприведенном письме гр. Безбородко к гр. Воронцову упоминается о Бугенвиле, которого пригласили в надежде этим помочь адмиралу Чичагову, но вот что С. Р. Воронцов ответил гр. Безбородко 2 октября (Архив Князя Воронцова кн. 16, стр. 227): “С сокрушением моего сердца сведал я, что Бугенвиль берется в нашу службу. У нас его не знают, а здесь он всем известен. Будучи молод и хорош и под покровительством маркизы Помпадур, послан он был в 1757 году служить в сухопутном войске в Канаде с сильными от своей покровительницы рекомендациями, вследствие коих командующий там французский генерал Монкальм при нервом малом выигрыше, что ему случилось иметь против англичан, послал его ко двору с известием, за что старанием Помпадур произведен подполковником; потом чрез других женщин рекомендован был герцогу Шуазелю, который во время своего начальства над морским департаментом перевел его во флот и дал ему малый фрегат, посланный объехать свет, вслед за тремя аглинскими, кои были под начальством Байрона, Валлиса* и Кука в первом его вояже. Возвратясь из сей поездки, Бугенвиль просил и получил дозволение побывать в Англии, где, ознакомясь с помянутыми навигаторами и видевши их журналы и карты, из оных сочинил свое описание и, возвратясь во Францию, напечатал свой вояж, где было много ученого касательно до навигации и астрономии, все почерпнутое из журналов аглицких, поелику он ничего из сих наук не знает. Потом, получа в своей земле от сей книги незаслуженную репутацию, дошел он до чина шефа эскадры, в коем командовал одной дивизией во флоте адмирала Де-Граса, где был показанию всеобщему аглицкого и французского флотов виной, что сей был разбит: ибо с самого начала сражения, не потеряв ни одного человека, не получа ни одного ядра в свои корабли, ушел со всею своею дивизией, оставя бедного Де-Граса на жертву англичанам <...>.

Ради Бога, старайтесь не допустить совершение сего вредного дела. Вы чрез то знаменитую услугу сделаете отечеству.

* Байрон Джон (1723-1786), английский мореплаватель. Участвовал в кругосветной каперской экспедиции, потерпел крушение у берегов Чили (1740-1744). Был послан на поиски земель, “на которые до сих нор не ступала нога европейца”, высадился на Фолклендских о-вах и объявил их английскими владениями, затем перешел к Огненной Земле где наблюдал быт аборигенов. Прошел вокруг мыса Горн в Тихий океан, через архипелаг Туамоту, посетил о-ва Кука, Маршалловы, Марианские, Филиппинские, о. Яву (1764-1766). Наблюдения и открытия, сделанные во время этого плавания, были опубликованы в 1768 г. С 1769 г. Байрон был губернатором о. Ньюфаундленд, обследовал его, описал, уточнил лоцию и морские карты. Во главе эскадры плавал у берегов Франции и Испании, разгромил испанский флот у берегов Гренады (1775-1779). Именем Байрона назван пролив между о-вами Новая Ирландия и Лавонгай в Тихом океане около одного из о-вов Гилберта, мыс на юге Австралии. (Магидович И. П., Магидович В. И. Указ. соч. С. 261.; Морской энциклопедический словарь. Т. III. С. 1. С. 109).

Уоллис (Валлис) Самуэль (1728-1795), английский мореплаватель. В 1766 г. из Англии был послан в Тихий океан на поиски южных земель. Обследовал центральную часть архипелага Туамоту, впервые нанес на карту и дал название пяти атоллам, открыл о “Таити, несколько меньших островов и назвал их архипелагом Общества, в честь Лондонского королевского общества. Следуя дальше, открыл несколько атоллов в Экваториальной Полинезии и в группе Маршалловых о-вов. Обогнув мыс Доброй Надежды, вернулся в Лондон. В мае 1768 г. впервые применил новый способ определения долготы, что стало возможным благодаря работам Эйлера. Это позволило мореплавателю довольно верно определить положение о-вов Океании. Именем Уоллиса назван остров в Коралловом море (Магидович И. П., Магидович В. И. Указ. соч. С. 262-263; Морской энциклопедический словарь. Т. III. СПб. 1994 г. С. 306).

408. Трафальгарское сражение между английским и франко-испанским флотами произошло 21 октября 1805 г. у мыса Трафальгар (Атлантическое побережье Испании) и окончилось полным поражением союзного франко-испанского флота. Англичане захватили 8 французских и 9 испанских кораблей, один французский корабль был уничтожен, потери союзников составили около 7 тысяч убитыми, ранеными и пленными. Англичане потеряли 1700 человек, 7 кораблей получили повреждения. В сражении был смертельно ранен командующий эскадрой вице-адмирал Нельсон. После Трафальгарского сражения Наполеон отказался от высадки на побережье Англии и в дальнейшем использовал только сухопутные методы боевых действий.

409. Для ведения боя корабли выстраивались в линию баталии, обычно кильватерной колонной. Линия — боевое построение судов парусного флота.

410. Гау, Ричард, граф, английский адмирал (? — 1799 гг.), участвовал в войне с Америкой, в 1794 г. разбил французский флот при Кессане.

411. Юнга — т. е. отрок, молодой матрос, служащий на корабле для разных потребностей и обучающийся морской службе. Слово это голландское и немецкое, перешедшее к нам без перемены значения, вместе с заимствованными чужеземными терминами морского искусства, во времена Петра Великого. Основав в 1703 году город Кронштадт*, Император учредил в нем училище морских юнг т. е. малолетних матросов и сам начал службу на море, возвратясь из путешествия, с кают юнги. Ныне на нашем флоте не имеется юнгов, но они находятся на всех иностранных.

* Строительство города-порта на острове Котлин в Финском заливе было начато Петром I в 1704 г. для защиты Петербурга от неприятеля с моря. Название Кронштадт он получил 7 октября 1723 г., до этого именовался по названию острова.

412. А. С. Шишков и описании “Действий против шведского флота” говорит (стр. 115) о войне 1789 года: “Кампания сия по многим обстоятельствам достопримечательна. Она делает великую честь адмиралу, исполнившему в точности все намерения и предписания правительства, выключая тех, которых по морским сведениям и соображениям предпринять и исполнить без крайнего вреда и опасности было невозможно. Но он помышлял больше о пользе Отечества, нежели о своей собственной. Балтийское море не видало на себе никогда толь многочисленного флота, дерзнувшего плавать по нем до толь позднего времени... счастье и искусное управление движениями флота, что ни один из кораблей не был занесен и брошен на каменья и мели, какими Балтийское море изобильно...”

413. Об этом эпизоде Императрица писала Гримму в апреле 1791 года.

414. Гарновский говорит в записках (Русская Старина т. XVI стр. 425): “Смерть императора Иосифа II навлекла нам немалые печали, которые, присовокупясь к работам, отягощающим нас по делам шведским, умножили сильно припадки колики, коими весьма часто подвержена несравненная Императрица наша”.

415. Брабант — одна из наиболее экономически развитых провинций в Бельгии, здесь в 1789 г. началась буржуазная революция в этой стране. Это была попытка бельгийских провинций, входивших с 1714 г. в состав Австрийской империи, освободиться из-под власти Габсбургов. В ночь с 23 на 24 октября 1789 г. волонтерская армия начала военные действия против австрийских войск в Брабанте, к началу декабря почти вся территория Бельгии была освобождена. 7 января 1790 г. в Брюсселе был создан Национальный конгресс освобожденных провинций Бельгии, объявивший о низложении Иосифа II и провозгласивший независимость Соединенных Штатов Бельгии. Однако в декабре 1790 г. австрийское правительство направило в Бельгию армию, которая, не встречая серьезного сопротивления, восстановила власть Габсбургов над бельгийскими провинциями (Веселовская М. Бельгийская республика 1790 г. М. Митрофанов П. Политическая деятельность Иосифа II, ее сторонники и ее враги. СПб. 1907. и др.).

416. Балтийский порт — небольшой город на южном берегу Финского залива, недалеко от Ревеля. До 20 августа 1762 г. назывался Рогервик по названию бухты. Бухта могла вместить большой флот, замерзала редко, поэтому навигацию из нее можно было начинать гораздо раньше, чем из Ревеля и Кронштадта, гавань глубокая и безопасная. В 1723 г. Петр I лично заложил здесь крепость и гавань, построена была только крепость. 30 июня 1764 г. Балтийский порт посетила Екатерина II, повелевшая продолжить строительство. Через 5 лет оно было остановлено. В 1808 г. в Рогервикской бухте англо-шведским флотом были блокированы корабли русского флота под командой адмирала Ханыкова, однако военных действий не происходило.

417. Храповицкий пишет в дневнике (стр. 327): “9 марта. Курьер из Ревеля: явились шведские военные корабли пред Балтийским портом и делают десант. Во все утро суматоха. 10 марта. Гнев. Досада. Сказывали мне: будут хвастать шведы: негодяй полковник Роберти, комендант Балтийского порта, сделал постыдную капитуляцию: магазейны выжжены, пушки заклепаны и от города 4 т. заплочено, а шведы тотчас уехали. Что же он спас, хочу знать? Себя только. Русский этого бы не сделал.”

418. Рескрипт Екатерины II Чичагову от 22 апреля 1790 г. (Материалы... Т. XIV. С. 26-29).

419. Лечь на шпринг — значит, стол на якоре, так поворотить корабль с помощью каната, чтоб он лежал неподвижно боком к той стороне, откуда ожидается нападение от неприятеля.

420. Нельсон Горацио, лорд, герцог Бронтский, знаменитый английский адмирал (1759 — 1801 гг.), убитый при Трафальгаре.

421. Абукир, древний Конон, местечко и Нижнем Египте, лежащее на мысе в 20-ти верстах от Александрии. Здесь происходило знаменитое морское сражение между французским и английским флотами 1 августа (нов. стиль) 1798 г., окончившееся совершенным поражением первого.

422. Стеньга — средняя часть мачты.

423. Адмирал препроводил пленных к Ревельскому губернатору при следующих письмах (Морской Архив): 1) “при сем препровождаю к вашему превосходительству пленных офицеров, взятых на шведском корабле “Принц Карл”. Я прошу Вас покорно дать им пристанище до дальнейшего об них распоряжения и не оставить их во всем нужном в настоящем состоянии. Реестр: командующий кораблем майор и кавалер Иван Салстед, капитан Алексей Шведер, лейтенанты Арковито и барон Лилиенкранц, прапорщики Трюс и Нормен; сухопутные офицеры: капитан Сягерман, лейтенант Морман” 2) “Препровождаю вашему превосходительству с пленного корабля шведского кадетов Мейера, Вильгельмсона, Теллерстеда и Нордмана, которых, дабы они напрасно себя на корабле не изнуряли, прошу принять и содержать вместе с офицерами”.

424. Гарновский пишет в своих записках (“Русская Старина”, т. XVI, стр. 430), что когда через некоторое время один английский капитан, плывший к Петербургскому порту и допрошенный герцогом Зюдерманландским, спросил его высочество, каким успехом увенчалось нападение на Ревельскую эскадру, последний ответил: “Дорого старый Чичагов заплатит мне за два корабля, мной там потерянные”.

425. О недостатке людей в эскадре можно судить по письму адмирала к И. Г. Чернышеву, написанному 4 мая т. с. через день после Ревельского сражения (Морской Архив): “Пишу я с сим же (посланным) в коллегию, чтобы прислала к нам людей, прося и ваше сиятельство постараться о том, ибо ежели исключить госпитальных, которых теперь в Ревеле 1621 человек, то на эскадре сей будет чувствительный недостаток. Сверх того, при порте Ревельском немного артиллерийских припасов, как-то пороху, ядер, зарядного полотна”.

Граф Чернышев сделал следующую надпись на донесении: “Желательно, чтоб можно было и людей послать, но надежда велика в том, что с наступлением хорошей погоды больные будут выздоравливать и оправляться”.

426. Подлинную я видел в Морском Архиве.

427. Донесение Чичагова Екатерине II от 2 мая 1790 г. (Там же. Т. XIV. С. 39).

428. А. С. Шишков, издавший в 1826 году брошюру “Военные действия российского флота против шведского в 1788 — 90 годах” говорит о Ревельской победе следующее (стр. 137): “Знаменитая поистине победа сия, одержанная 10-ю кораблями над флотом, троекратно их сильнейшим, есть паче особое Божеское благоволение... Адмирал с своей стороны сделал все то, что мог, и чего требовали от него опытность и благоразумие... В самом деле, сия победа была нечто нечаянное, неожиданное, поразившее всех удивлением. Восшедшая внезапно черная туча при первом ожидании от ней грозных ударов, развевается дуновением противного ей ветра и возвращает прежнюю светлость дня. Так после сей победы исчезли сомнения и страхи и возвратились бодрость и надежда”.

429. Рескрипт Императрицы Екатерины II П. В. Чичагову:

“Нашего флота капитану второго ранга Чичагову.

Усердная ваша служба и искусство командования кораблем “Ростиславом” во время бывшего между Нашим и неприятельским флотом и на Ревельской рейде сражения, где вы сверх других неустрашимых действий порядочным своим распоряжением и меткостью стрельбы первый со взятого в плен шведского корабля сбили стеньгу и, приведя его тем в расстройство, принудили по влечению ветра уклониться к линии Наших кораблей и отдаться в плен, учиняют вас достойным ордена Нашего военного Святого великомученика и Победоносца Георгия. На основании установления его Мы вас кавалером того ордена четвертого класса Всемилостивейше пожаловали и, знаки его при сем доставляя, повелеваем вам возложить на себя и носить узаконенным порядком. Удостоверены мы впрочем, что вы, получа сие ободрение, потщитеся продолжением ревностной службы вашей вяще удостоиться монаршего нашего благоволения.

В Царском Селе. Мая 18 дня 1790 года. Екатерина.”

(Семейный архив).

430. Мой отец послал донесение Императрице с моим братом Василием.

431. Чичагов Василий Васильевич (1772-1826). 1 января 1789 г. произведен из сержантов гвардии в капитаны армии, в апреле переименован в поручики сухопутного корпуса. 11 марта 1790 г. назначен генеральс-адъютантом к адмиралу В. Я. Чичагову. На корабле “Ростислав” участвовал в Ревельском сражении и был послан к Екатерине II с известном о победе. 4 мая произведен в подполковники. На том же корабле участвовал в Выборгском сражении. 11 июля переименован в капитаны II ранга. Командовал кораблем “Ростислав”, плавал в Финском заливе (1791-1796). Был командирован в Англию “для довершения практических морских примечаний” (1792-1793). В чине капитана I ранга уволен от службы 22 сентября 1797 г. После войны 1812-1814 гг. переехал в Париж, где и умер 18 мая 1826 г. Похоронен в пригороде Со под Парижем.

432. Некоторые современники В. Я. Чичагова свидетельствуют в своих записках, будто Императрица пожаловала адмиралу землю по просьбе графа Безбородко. Последний, поднося к подписи рескрипт, сказал Ее Величеству, что адмиралу Чичагову не на что будет купить и андреевскую ленту, когда пожалованная состарится. Кроме жалованья, он не имеет никаких средств к существованию.

433. Ховрин Никанор Григорьевич (?-1819). Поступил в Морской корпус (1779), гардемарин (1783), мичман (1785). Плавал в балтийском море (1783-1789), в чине лейтенанта участвовал в Красногорском и Выборгском сражениях (1790). Служил на разных кораблях (1791-1796, на фрегате “Эммануил” плавал в Финском заливе и Балтийском море (1797-1801). Награжден орденом Св. Анны 3й степени (1799). Командовал разными кораблями (1802-1807). В Портсмуте взят англичанами в плен вместе с фрегатом “Спешный” (1807). Произведен в капитаны I ранга (1810). После освобождения из плена переведен на Черноморский флот (1811).

434. Выкалывали лед.

435. “Корабль, “Принц Карл” называемый, о 64 пушках, который с бою отдался в плен.”