ГЛАВА XIII

Шведская кампания 1789 года. — Выход ревельской эскадры на рейд. — Осмотр Гангута. — Письма Императрицы Екатерины II. — Вице-адмирал П. И. Пущин. — Запросы гр. Чернышева. — Шифрованное письмо Козлянинова. — Соединение с кронштадтской эскадрой и состояние всего флота. — Положение адмирала В. Я. Чичагова. — Письмо его к гр. Безбородко

В начале мая 1789 г. все работы по вооружению и снаряжению эскадры были окончены и, выведя ее на рейд, освободившийся от льда в этом году весьма поздно, адмирал Чичагов писал графу Безбородко: “теперь ожидаю назначенных ко мне людей для письменных дел, также и на чрезвычайные расходы денег. Еще нужно мне иметь переводчика, знающего английский и другие языки, для опрашивания иностранных судов, чрез что иногда получить можно сведения о неприятеле” ²⁹⁷.

2 мая прибыло в Ревель английское судно, шкипер которого был тотчас допрошен и объявил, что он вышел из Зунда 25 апреля и, проходя Борнгольм, видел против Карлскроны столько льда, что принужден был уклониться к стороне Померанских берегов, шведских же судов в море никаких не видал. Идя мимо Категата, усмотрел вышедшие из Копенгагена три русских военных корабля, которые расположились по близости места, именуемого Трекронен. Эти показания были весьма важны. Из них следовало, что мы, благодаря лютой зиме и необыкновенному количеству льда, неожиданно поставлены в равные условия с неприятелем, которому нельзя выйти в море раньше нас. Соединение кронштадтской эскадры с ревельской делалось как бы обеспеченным, без всяких затруднений со стороны шведов.

4 мая ревельская эскадра, выведенная на рейд, состояла:

из 10 кораблей — “Ростислав” (100 пуш.), “Св. Елена” (74 пуш.), “Кир-Иоанн” (74 пуш.), “Св. Петр” (74 пуш.), “Мстислав” (74 пуш.), ”Ярослав” (74 пуш.), “Родислав” (66 пуш.), “Изяслав” (66 пуш.), “Болеслав” (66 пуш.), “Память Евстафия” (66 пуш.) [238]

из 4 фрегатов — “Слава”, “Премислав”, “Надежда Благополучия”, “Подражислав”

из 2 бомбардирских судов — “Победитель” и “Страшимый”

из 5 катеров — “Нептун”, “Нева”, “Счастливый”, “Летучий”, “Поспешный”

из одного госпитального — “Холмогоры” и одного транспортного — “Хват”.

Всего сухопутных и морских чинов всякого звания на них находилось 9.333 человека

Кронштадтская эскадра, находясь в порте, долее запертом льдом, могла, вследствие этого, выйти позже, также, как и галерный флот, стоявший в Петербурге. Первая состояла:

из 10 кораблей — “Князь Владимир” (100 пуш.), “Двенадцать Апостолов” (100 пушечн.), “Всеслав” (74 пуш.), “Победослав” (74 пуш.), “Принц Густав” (74 пуш.), “Святослав” (66 пуш.), “Дерись” (66 пуш.), ”Вышеслав” (66 пуш.), “Виктор” (66 пуш.);

из 2 фрегатов — “Брячеслав” и “Мстиславец”;

из 2 брандеров — “Касатка” и “Лебедка”;

из одного госпитального судна — “Турухман”.

На них было людей 7.295.

В ожидании, пока все его суда, охваченные льдом, освободятся, адмирал Чичагов расположил вдоль шведских берегов крейсеры, чтобы воспрепятствовать сообщениям, и для наблюдения за движениями неприятеля по всему русскому берегу он установил сигналы для предупреждения о появлении неприятельских кораблей, но эти средства были совершенно недостаточны. О телеграфе тогда не имели понятия, и должны были ограничиваться зажиганием костров на различных пунктах. Подобная передача известий могла быть лишь сомнительна и неопределенна.

Читатели встретят в последующем рассказе, конечно, более подробностей о состоянии флота и его действиях, чем многие из них желали бы, но так как наше намерение состоит явственно показать, что ни от какого государства, а тем более от желания одного человека, не зависит создание флота в стране, где природные склонности не соединены в достаточной степени, дабы способствовать этому и добывать средства к его поддержанию, мы нашли полезным представить последовательно факты, чтобы привести к этому убеждению тех, которые заблуждаются, благодаря софизмам продажной прессы, эксплуатирующей умы партий и их национальное самолюбие. Я укажу эти затруднения и невозможность [239] их преодолеть иногда. Если Франция, не смотря на протяжение ее морских берегов и счастливое положение, не могла никогда иметь громадный флот, который лишь создавала иногда, благодаря чрезвычайным усилиям, то это потому, что она встречала непреоборимые препятствия в наклонностях народа и также в духе правительства. Испания и Португалия более или менее в том же положении. Не все эти препятствия не непобедимы и допускают до известной степени существование флота; но существование не будет продолжительно. Англия и Америка — единственные страны, где стечение всех обстоятельств благоприятствует этому, начиная с гениальности этих двух наций одного происхождения; за то они и обладают первейшими флотами в мире. Россия находится в положении совершенно противоположном, в особенности на севере. Факты, которые мы представим, послужат, я надеюсь, к убеждению в этой истине самых недоверчивых лиц. [240]

Уверясь по донесениям иностранных судов, прибывавших в Ревель, что шведский флот не в состоянии будет в скором времени появиться в Финском заливе, а потому воспрепятствовать соединению с кронштадтской эскадрой, адмирал Чичагов решил немедленно занять гангутский пост, как самый важный, и 4 же мая назначил отряд, состоявший из 1 корабля, 1 фрегата и 2 катеров под начальством капитана Тревенена, занимавшего в прошлую осень тот самый пост. Адмирал предписал ему осведомиться о состоянии Гангута и не построено ли там укреплений. Если встретятся на пути неприятельские суда, соразмерные его силам, то стараться овладеть ими или отрезать их от убежища, дав немедленно знать о том в Ревель с легким судном. По обозрении гангутского поста, возвратиться к Ревелю, для доклада о всем найденном и решения вопроса о мерах, необходимых для занятия поста.

Далее, адмирал писал в своем дневнике: “...5 числа северо-западный тихий ветер при облачном сиянии переменился в северо-восточный. В сей день писал я письмо к назначенному начальствовать отряжаемой из Кронштадта эскадрой контр-адмиралу Свиридову о способах, ежели и приблизился бы в Финский залив неприятельский флот и вздумал бы воспрепятствовать соединению обеих эскадр, как безопаснее и вернее соединиться, назначив ему всевозможные предосторожности.

6 числа. В сей день получен рапорт от штурмана, находящегося в Балтийском порте для наблюдения, что он 5 числа после полудня видел до пятнадцати больших судов, лавирующих к северо-западу, которые сего числа при рассвете и от нас были также видны, почему тогда же послан от меня для осмотра оных один фрегат и при оном легкий катер с предписанием, дабы тот час, как скоро приметит, что оные суда военные, неприятельские, дал знать поднятием сигнала, нарочно для того назначенного, а сам между тем поспешал бы к соединению с эскадрой. Буде же увидит, что оные суда купеческие, то дать знать другим назначенным также сигналом. По отправлении сего фрегата, на всех кораблях и фрегатах ревельской эскадры чищены были стрельбой холостых зарядов пушки.

7 числа возвратился на рейд посланный, для осмотра помянутых виденных судов, фрегат и командир оного рапортовал, что по точному осмотру его, видимые суда суть купеческие и идут в Санкт-Петербург. Сего же дня получен от штурмана в Балтийском порте рапорт, что он узнал от пришедшего в тот порт датского судна шкипера [241] о виденном подле Борнгольма крейсирующем российском катере. С отошедшим в сей день с ревельского рейда в Лондон английского судна шкипером Робертсоном писал я к находившемуся в Копенгагене с эскадрой вице-адмиралу Козлянинову о выходе моем с эскадрой на ревельскую рейду и что ожидаю скорого соединения с кронштадтской эскадрой, требуя при том и от него уведомления о предпринимаемых им мерах к соединению со мной, и не имеет ли каких в том непреодолимых препон, дабы по тому можно было мне располагаться...”.

8 мая прибыл в Ревель курьер от Императрицы и передал адмиралу ее собственноручное письмо. Она писала (5 мая):

“Василий Яковлевич! Вслед за известием третьего дня, присланным от генерала Каменского из Молдавии о весьма удачном поиске 16 апреля, произведенном генералом-поручиком Дерфельденом ²⁹⁸ над неприятелем при Максименах на реке Серете, где турки потеряли более четырех сот убитых, мы же получили в плен двухбунчужного Якуб-пашу, двух Бунбашей и более ста других, да в добычу пушку и четыре знамя; получила я вчера новое уведомление, что 20 того же месяца помянутый генерал-поручик Дерфельден на Дунае при Галаце одержал знатную победу, атаковав неприятеля, в двух укреплениях державшегося, и выбив его из оных по жестокой, более 3 часов продолжавшейся, обороне. Неприятель потерял тут убитыми до тысячи пяти сот человек. Главнокомандующий сим корпусом Ибрагим-паша со множеством чиновных и более тысячи других турок взяты в плен. Весь лагерь, обоз, артиллерия и знамена нам в добычу достались. Потеря с нашей стороны состоит до шестидесяти убитых и до ста раненых. В следующее воскресение принесено будет здесь, при пушечной пальбе, благодарение Богу, поборнику по справедливости дела нашего. Я желаю, чтобы вы то же и у себя сделали, а при том, чтоб и ревельскому губернатору об оном знать дали. Вам доброжелательная Екатерина”.

Сообщив об этом ревельскому губернатору и отдав немедленно приказ по флоту, было отслужено торжественное молебствие на адмиральском корабле, с пушечной стрельбой с судов и Ревельской крепости. Картина была весьма эффектна, но стрельба эта могла наделать переполох в окрестных местностях и сбить с толку наблюдательные пункты, которые, не видя дыму, думали, что происходит сражение или приближается неприятельский флот.

На следующий день повеял тихий восточный ветер, способный для выхода отряда, назначенного для осмотра Гангута, и капитан [242] Тревенен ушел в море ²⁹⁹. До 15 числа производились моим отцом депутатские смотры, и никаких известий не приходило о появлении где-либо шведского флота.

“15 числа, — говорит мой отец в своем дневнике, — получен от штурмана, в Балтийском порте находящегося, рапорт, что он видел с возвышенности маяка, с 3 по 11 число сего мая, лавирующих к стороне Гангута 16 судов, которые как днем, так и ночью делали иногда пушечные выстрелы. Почему тогда же отправил я отряд, состоящий из 1 корабля, 1 фрегата и 1 катера под начальством флота капитана 2 ранга Шешукова, как для обозрения, не приблизились ли какие военные, неприятельские суда, так и для захвату могущих быть транспортов в Свеаборг, и для уведомления контр-адмирала Спиридова, когда выйдет с эскадрой в море, где я нахожусь”.

Снабжение флота всем необходимым взяло столько времени, что к 15 мая далеко еще не была эскадра готова в полном смысле этого слова. Так этого же числа адмирал писал графу Чернышеву: “из назначенных коллегией судов, для превращения в брандеры, по множеству других нужных работ, а особливо в отделке и приготовлении новых шлюпок и барказов, также и в ночнике старых, в коих настояла крайняя необходимость, никак не могли успеть приготовить не токмо трех, но и одного брандера; однако ж, один из меньших велел я приготовлять хотя бы по времени иметь на случай один готовый”. Карты Балтийского моря и Финского залива были присланы в Ревель лишь 15 мая, так что суда и двинуться не могли без них, а ушедшие плавали на память.

“16 числа, — пишет мой отец — было совершенное безветрие. Пришедшего накануне сего дня датского купеческого судна шкипер по опросу объявил, что он, проходя Одесгольм, видел два военные корабля, а штурман из Балтийского порта рапортом меня уведомил, что он слышал к северо-западу пушечную, продолжавшуюся несколько времени, стрельбу. Виденные шкипером два военные корабля были корабль и фрегат, посланные для осмотра Гангута, и слышанная пальба произведена от оных для обучения служителей.

17 числа пришедший на ревельский рейд датского судна шкипер объявил, что он, проходя Борнгольм, видел крейсирующий российский катер, также, что слышал он о выходе из Копенгагена русской и датской эскадр.

18 числа присланы ко мне два катера, один от посланного в Гангут капитана Тревенена, а другой от отправленного крейсировать [243] капитана Шешукова с рапортами, из которых первый уведомил меня, что он, отправясь с порученными ему судами для осмотра Гангута, на пути к оному приближался к шведским шхерам, где никаких судов не видел. Между тем, когда крепкий ветер, а после туманное время не позволили ему войти в Гангутский залив, занимался он осмотром мимо шедших купеческих английских, голландских и других судов, из которых одного английского шкипер объявил, что видел у Дагерорта 3 военные крейсирующие судна, которые казались ему фрегатами, но какой оные нации, за неподнятием флагов, узнать не мог. Прочих же проходивших купеческих судов шкиперы объявили, что они не токмо сих 3 фрегатов, но и никаких военных судов в море не видали, кроме на Копенгагенском рейде: 10 русских кораблей, да 12 датских; также, что около Карлскроны стоит множество льду. Идущего из Гельсингфорса бременского судна шкипер объявил, что видел он в гельсингфорсской гавани вооружаемые с поспешностью для выхода в море до 12 шебек, 24 галеры и 2 катера, из которых готовы три шебеки, галеры все и катеры хотя и вооружены, но, за неимением людей, в море выйти не могут, в море же он никаких судов и льду не видел. Из находящегося в Гельсингфорсе гарнизона, по словам сего шкипера, оставлена самая малая часть, а прочие все отправлены на границу. 11 числа ветер сделался тише и туман прояснился, почему, не упуская времени, и вошел капитан Тревенен в Гангутский залив, где увидел построенные вновь на островах и берегу четыре батареи и при одной дом, когда же приблизился он к сим батареям на 1¼ версту, то произведена была из оных пушечная ядрами стрельба, которую за дальностью вредить не могли, в то ж время прошли под батареями 4 шведские, как думает он, транспортные судна. Капитан Тревенен, не ответствуя на те выстрелы ни одной пушкой, поворотил и вышел из залива. На возвратном пути своем к Ревелю, для уведомления меня о виденном, опрашивал он также не малое число мимо шедших купеческих судов, которых шкипера все согласно, что касается до выхода из Копенгагена российской и датской эскадр, показали, что ни один из них никаких военных судов в море не видел. Капитан Шешуков в рапорте своем уведомил меня, что он подходил для обозрения к шведским шхерам и, продолжая путь свой к Свеаборгу, подошел на близкое расстояние к Свеаборгской крепости, где видел за островами под военными шведскими вымпелами 5 двухмачтовых и одно большой величины трехмачтовое, да не в дальнем расстоянии от [244] оных еще несколько мелких судов, также идущих шхерами от Свеаборга к Поркалауду 4 двухмачтовые судна, из коих 2 имели наклонные мачты с косыми большими парусами, каковые на галерах употребляются”.

Адмирал несколько встревожился донесением капитана Тревенена об укреплении Гангута, так как занятие поста этого требовало больших сил и возможной поспешности, а кронштадтская эскадра еще не присоединилась к нему. Донесения о шведском флоте были чрезвычайно сбивчивы, противоречивы и, за отбытием крейсеров, сделалось рискованно еще отделить суда для занятия Гангута и Поркалауда. Посоветовавшись с капитанами кораблей, он решился выждать прибытия кронштадтской эскадры и капитана Тревенена, идущего в Ревель ³⁰⁰.

18 мая был получен адмиралом рескрипт Императрицы от 15 числа:

“Уведомившись с удовольствием, что часть флота нашего, в Ревеле находившаяся, выведена уже на рейду, приказали мы выходящие и на кронштадтскую рейду корабли и фрегаты, как скоро они готовы будут, отправлять к вам. Между тем уверены мы, что, сообразно данному вам наставлению, воспримите меры к занятию Гангутского поста. Флот неприятельский по известиям, до сего полученным, еще не выходил. Эскадре нашей в Копенгагене какие вновь даны от нас повеления усмотрите из прилагаемой копии рескрипта нашего к вице-адмиралу Козлянинову. Гребной флот здесь вооружается и вскоре отправлен будет”.

В рескрипте Козлянинову говорилось:

“Уведомления, кои к нам доходили о старании неприятеля нашего короля шведского начать как можно ранее военные действия и, вследствие того, ранее вывести из Карлскроны флот его, к чему по разглашениям считали его в полной готовности, были причиной, что мы данные нам наставления основали на осторожности... Ныне оказывается, что с одной стороны физические препятствия, а может и другие разные недостатки, удержали флот шведский в порте;... по положению Дании трудно надеяться на дальнюю ее деятельность в продолжение времени; то посему и нужно пользоваться обстоятельствами настоящими на ускорение выхода вашего и соединение с флотом нашим. Вследствие сего соизволяем, чтобы, если по известиям достоверным, флот неприятельский не вышел еще в море, да и не так скоро выйдет, датский же двор согласится присовокупить к нам достаточную эскадру, которая [245] могла бы проводить вас до сближения с флотом нашим, и в продолжении путешествия, буде бы паче чаяния неприятель покусился напасть на вас, составить общее дело, вы отправились в путь, вам предлежащий, не откладывая ни мало”.

Этот проект, конечно, был неисполним, потому что неприятель к тому времени, избавившись от льда, появился бы в море.

На другой день, т. е. 19 мая, возвратился в Ревель капитан Тревенен со своим отрядом и адмирал задержал у себя петербургского курьера для пересылки с ним донесения Императрице.

По письмам графа Чернышева, адмирал знал, что кронштадтская эскадра была выведена на рейд 14 мая, но о дне ее выступления ничего не говорилось. Заботясь о скорейшем овладении Гангутом, отец мой писал неоднократно, прося поспешить выходом эскадры контр-адмирала Спиридова. Но море вскрылось у Кронштадта очень поздно и, при первой возможности, адмирал П. И. Пущин ³⁰¹ распорядился выводом кораблей на рейд. Последнему была вполне обязана эта эскадра своим существованием, и потому обойти молчанием такого деятеля было бы с нашей стороны несправедливо.

П. И. Пущин служил прежде, в царствование Императрицы Елизаветы, в галерном флоте и потому прослыл специалистом этого дела. Екатерина сделала его, вследствие просьб графа Чернышева, очень его любившего, командиром галерного порта, но Пущин обладал способностями, мало применимыми на подобном посту. Прежде всего это был неутомимый и безропотный труженик, знаток по хозяйственной части флота и, во-вторых, превосходный подчиненный, превращавший иногда строгую дисциплину в подобострастие. Чернышев, не имевший никаких познаний в хозяйстве, взвалил на него одного весь труд, за который вряд ли взялись бы пятнадцать человек, но Пущин не остановился пред этим и работал день и ночь. Вместо того, чтобы назначить Пущину помощников, гр. Чернышев даже отобрал из его канцелярии последних писарей, распределив их по судам, и ему приходилось писать собственноручно все бумаги. Чтобы оценить этот труд, надо знать, что гр. Чернышев один присылал к нему по десяти запросов и по пятнадцати предписаний в день, на которые следовало отвечать. Сколько, однако, терпения требовалось! Затем, из желания одному управлять флотом, без малейшего познания, граф Чернышев считал своим долгом противоречить Пущину, давая наставления, и иногда совершенно сбивал его с толку. Подобная жизнь [246] делала Пущина раздражительным, упрямым, суетливым и грубым с подчиненными, но бесспорно он был добросовестным, толковым и исполнительным до забвения самого себя.

Каждый курьер, приезжавший с письмами Императрицы к адмиралу Чичагову, привозил с собой большие пачки вопросов и наставлений гр. Чернышева. Мой отец отвечал последнему лишь когда время дозволяло, и, по-видимому, Императрица не всегда сообщала донесения адмирала вице-президенту, а потому он требовал, чтобы рапорты писались в двух экземплярах. Например, гр. Чернышев письмом от 18 мая за № 34 спрашивал: “о каких таких наших крейсерах показывают иностранные шкиперы, и зачем они ходят одни в море?” Поэтому адмирал отвечал ему письмом несколько несдержанным и насмешливым:

“Небезызвестно и вам, что здешняя эскадра уже на рейде и потому военно-морское правило требует иметь крейсирующие или разъезжающие суда, что от меня исполнено. О чем уведомляя ваше сиятельство”, и т. д.

“21 числа — говорит адмирал в дневнике — от капитана Шешукова прислано с конвоем при рапорте ко мне купеческое судно, прусское, именуемое “Анна-Юлиана”, взятое по причине, что, идя в Гельсингфорс с разными съестными припасами, уклонялось от Шешукова в шхеры, не имея флага, а, по наступлении вечера, сделало фальшивый огонь. Хотя и найдено мной из бумаг сего шкипера, что он и судно его точно прусской нации, но, не имея права сам решиться как поступить, задержал его. Сего же числа пришло на Ревельский рейд датское купеческое судно, которого шкипер по опросу объявил, что он, проходя Балтийское море и Финский залив, нигде никаких военных судов не видал, что российская и датская эскадры вышли на Копенгагенский рейд, и слышал, будто русский катер овладел шведским подле острова Борнгольма. Имея неослабное попечение о наблюдении, дабы нечаянно неприятельский флот не приблизился к Финскому заливу, пока не соединится кронштадтская часть флота с ревельской, послал я сего числа для крейсирования к западу отряд, состоящий из 1 корабля, 1 фрегата и 1 катера, под начальством флота капитана Сиверса, с достаточным наставлением, в рассуждении заблаговременного узнания о приближении неприятельского флота и скорого уведомления меня о том, и осматривания и опрашивания идущих под нейтральным флагом судов, пресечения и захвата неприятельских транспортов. [247]

23 числа, узнав, что отправляется с Ревельского рейда в Копенгаген датское судно, именуемое “Юпитер”, писал к вице-адмиралу Козлянинову, настоя о скорейшем уведомлении меня о предполагаемых им средствах к соединению со мной, тем паче, что уже кронштадтская эскадра скоро соединится с ревельской.

24 числа — прибыл фрегат из отряда капитана Шешукова с рапортом ко мне, что он 22 и 23 сего мая, приметя при восточном ветре идущих из Гельсингфорса к западу шхерами между Поркалаудских островов 12 неприятельских галер, да грузовых — 15 двух-и одномачтовых судов, преследовал оные, входя довольно далеко меж островов, беспрестанно измеряя при том неизвестную по нашим картам глубину, но, придя, где уже до десяти сажен оная уменьшилась, не отважился далее гнаться, тем более, что суда те удалились под самый берег. Капитан Шешуков донес при том, что он приметил в немалом числе неприятельские подобные суда, часто взад и вперед проходящие сим местом. Командир фрегата, пришедшего с сим рапортом, донес, что он видел идущую от Кронштадта российскую эскадру”.

Действительно, контр-адмирал Спиридов выступил из Кронштадта 21 мая, но не успел он дать сигнал движения вперед, как выказались недостатки эскадры и начались несчастья. Прежде всего 100-пушечный корабль “Двенадцать Апостолов” наехал на английское купеческое судно, а два другие — “Иезекиил” и “Вышеслав” — сели на мель. Поднялась суматоха, командир порта, Пущин, поехал сам спасать суда, которые могли погибнуть, если бы поднялся более сильный ветер, но сдвинуть их с мели решительно не могли. Тогда начали их разгружать, и эскадра была задержана в Кронштадте.

25 мая адмирал целый день провел в ожидании кронштадтской эскадры, но она не показывалась. К вечеру прибыл курьер от Императрицы с следующим письмом от 22 мая:

“Василий Яковлевич! Две реляции ваши о посылке флота капитанов Тревенена и Шешукова к Гангуту и к Свеаборгу мы получили. Эскадра кронштадтская с вами соединиться не умедлит, ибо передовые корабли и фрегаты вчера в 3-м часу пополудни в путь их отправились. С завтрашнего дня начнут сажать войска на гребной флот, под начальством вице-адмирала принца Нассау-Зигена вооруженный. Ожидая частых уведомлений от вас о всем, что к знанию вашему примечания достойное дойдет, пребываю вам благосклонная Екатерина”. [248]

В ночь на 26-е мая, наконец, прибыла кронштадтская эскадра. Рано утром явился к моему отцу контр-адмирал Спиридов и, передавая рапорт, объяснил, что 24-го числа с ним повстречалось английское судно “Лука”, шкипер которого Давид Эллио подал знаки, прося прислать к нему шлюпку. Когда это было исполнено, то они увидели, что в шлюпку спустили каких-то четырех человек и офицеру вручили письмо. Последнее оказалось вице-адмирала Козлянинова на имя адмирала Чичагова, которое теперь передал Спиридов моему отцу, а люди были русские матросы, бежавшие из Стокгольма. Один вид их привел уже всех в ужас. Затем шкипер Эллио уведомил офицера, бывшего на шлюпке, что четыре дня назад, проходя в расстоянии одной немецкой мили от Карлскроны, он видел на рейде 14 линейных шведских кораблей, стоящих на якоре, а около Борнгольма пять шведских же фрегатов. О передаваемых Эллио людях он показал, что, находясь около Готше-Санда, увидел их, плывущих в маленькой лодке, и взял к себе на судно. Они же сами говорили контр-адмиралу Спиридову, что были взяты в прошлом году в плен; один находился матросом на “Владиславе”, другой на фрегате “Ярославце”, третий канониром на корабле “Владислав”, а четвертый — крестьянин, служивший матросом на купеческом русском судне, называемом “Анна-Катерина” ³⁰². Все они накануне дня св. Николая ушли из Стокгольма и, побродив несколько времени по берегам моря, нашли лодку, на которой и отправились, с намерением пробраться на остров Эзель, но вместо того попали на Готше-Санд. Уехав и отсюда, они встретили английское судно, на которое и были приняты. Контр-адмирал Спиридов привез их с собой. Оба матроса были так исхудавши и слабы, что мой отец приказал их поместить в больнице, а крестьянина и канонира — велел отправить в Петербург. Вице-адмирал Козлянинов в рапорте доносил, что отправленный из его эскадры катере “Меркурий” капитан Краун 29 апреля сразился с неприятельским военным катером между о. Борнгольмом и Карлскроной и овладел им. Тот же Краун прислал в эскадру известие, отобранное от пленных, что неприятельский флот совсем готов к выходу из Карлскроны и состоит из 20 линейных кораблей. По мнению Крауна, надо считать флот уже вышедшим, потому что слышится с той стороны пальба, а вице-адмирал Козлянинов, по достоверным сведениям датского министерства, считает неприятельский флот не более как в 17 линейных кораблей и 5 больших фрегатов. Что заключалось в шифрованном письме Козлянинова, [249] за неимением еще во флоте лица, умеющего читать с ключом, адмирал Чичагов не разобрал и в подлиннике переслал его в Петербург, прося поспешить с присылкой назначенного для этой цели надворного советника Картвелина.

“Сегодня, — пишет адмирал 26 числа в дневнике — отправлен обратно пришедший из отряда капитана Шешукова фрегат, с предписанием употреблять для посылок ко мне малые приданные ему катеры, а с фрегатом стараться теснить и, буде можно, перехватывать неприятельские, шатающиеся в шхерах, суда”.

Казалось бы, что желание адмирала Чичагова сбылось и настал момент действовать, но, по принятии доклада контр-адмирала Спиридова и по осмотре эскадры, мой отец был неожиданно поражен ее состоянием, тем беспорядком, который нашел на кораблях, и неготовностью их к выступлению. Вместо отправки отряда к Гангуту, пришлось энергично взяться за работу мирного времени. Силы ревельской эскадры потребовались для приведения в должный вид прибывших судов из Кронштадта. Вот что писал адмирал в своем дневнике:

“27 и 28 мая. Ветер крепкий. Оба дня я занимался по поданным ко мне рапортам от пришедших в кронштадтской эскадре командиров кораблей, уравниванием на обеих эскадрах старослужащих матросов, тем паче, что большая часть из оных кораблей наполнены были одними почти рекрутами, непривычными еще к морю, а следовательно и менее надежными для дела с неприятелем, поспешая при том как наискорее разделить по кораблям и те провизии, которые взяты были из Кронштадта на транспортных судах, не успев за скоропостижным отправлением взять оные на корабли, которые, по тому же торопливому отбытию, не успели взять не токмо вещей некоторых, нужных в запас к корабельным снастям, но и настоящего комплекту оных, а потому и сделал я предписание ревельской конторе немедленно снабдить всем погребным и необходимым, дабы в самой скорости быть в исправной готовности к выступлению в путь”.

Таким образом, неожиданно 28 числа ревельская эскадра, совершенно готовая к бою, превратилась в снова снаряжаемую. Офицеры, командиры и люди одних кораблей перебирались со своим имуществом на другие, транспортные суда разгружались; из ревельских складов везли снасти, паруса, и явись в эти дни неприятельский флот — мы бы не могли выйти ему навстречу. Водворить всех на новом месте жительства было недостаточно; рекрута, [250] сделавшие первый переезд по морю из Кронштадта в Ревель и заболевшие большей частью от качки, не имели понятия о службе на судах. Следовательно, ранее нескольких недель обучения трудно было надеяться на возможность выступить со всем флотом из Ревеля. Можно себе представить в каком состоянии находился мой отец, боясь за каждую минуту дня, что появится шведский флот и что, наконец, Императрица, не ведущая об истинном состоянии ее флота, потребует от него скорейшего выхода в море для соединения с копенгагенской эскадрой. Вся ответственность лежала на нем, а ввиду боязни двора и жителей Петербурга за участь столицы, нельзя было открыть правды. Надо было жертвовать своей репутацией, именем и всем, что есть дорогого, для пользы родины, возложить надежды на Бога и молчать. Мог ли это вытерпеть какой-нибудь наемный иностранец, не правы ли мы были, говоря, что во главе нашего флота должен был стоять русский?

Читатель, вероятно, помнит, что адмиралом было задержано прусское купеческое судно, захваченное капитаном Шешуковым, до получения инструкций из Петербурга. 28 мая, наконец, моему отцу вручили рескрипт Императрицы по этому поводу.

“Предписав, — говорилось в нем — в данном вам наставлении, по пункту употребления арматеров, держаться правил нейтральных, от нас изданных, и торжественными договорами, с разными державами утвержденных, находим за нужное, чтобы вы при посылке для крейсирования и поисков начальникам отрядов подтверждали о наблюдении во всей точности тех правил. Сообразно сему, соизволяем, чтобы вы задержанное судно прусское отпустили со всем его грузом, куда оно ни пожелает отправиться, хотя бы и в неприятельский порт, тем более, что на нем нет никакой воинской контрабанды, заплатя за простой безобидно, по усмотрению вашему; но при том хозяину или шкиперу оного приказали изъяснить, что взятию и приводу его к флоту нашему он сам причиной, не имев на судне своем флага нейтрального и употребив фальшивый огонь. Командиру Ревельского порта прикажите, если бы и впредь, за дальним вашим отсутствием, случилось, что крейсеры или арматеры наши привели какое-либо судно в тот порт, поступать с нейтральными по точности правил, о свободе их торговли и мореплавания изданных” ³⁰³.

В один из последних дней прибыл ко флоту назначенный от Иностранной коллегии для разбора шифрованных писем Е. Картвелин. [251] Адмирал тотчас поручил ему заняться письмом вице-адмирала Козлянинова, но открытие его было настолько неожиданно, что мой отец написал о том графу Безбородко. В чем оно заключалось, мы узнаем из этого письма:

“Я имел честь препроводить к вашему сиятельству в оригинале письмо, писанное ко мне в шифрах от г. вице-адмирала Козлянинова, коего не мог разобрать по причине неприбытия ко мне назначенных от Иностранной коллегии для шифрования чинов; ныне же приехавший сюда г. Картвелин нашел, что доставленные ко мне шифры французский и русский суть оба составленные из четверных цифирей, а письмо написано из смешанных двойных, тройных и четверных, из чего и заключил, что оное письмо шифровано было по какому-нибудь особливому ключу. А как случиться может получать мне таковые письма и впредь, то я покорно ваше сиятельство прошу привести меня в такое состояние, чтобы не нашелся я более в затруднении их разбирать”.

Вдобавок ко всем затруднениям присоединилось еще это. Целый май месяц прошел без получения каких-либо сведений от вице-адмирала Козлянинова, за исключением приведенного выше рапорта, и адмирал Чичагов находился в неведении о состоянии неприятельского флота, зимовавшего в Карлскроне. Теперь насущнейшим вопросом было — соединиться с копенгагенской эскадрой. Если верить сведениям, добытым капитаном Крауном, шведский флот состоял из 20 кораблей, а, следовательно, требовалось столько же и с нашей стороны, для противодействия ему и для благополучного соединения двух эскадр. Разъяснения были крайне необходимы ³⁰⁴ и потому адмирал написал, 29 мая, письмо к гр. Безбородко, следующего содержания:

“В данном мне высочайшем рескрипте, между прочим, повелено, чтобы по соединении кронштадтских кораблей с ревельскими, оставя три корабля с несколькими судами для охранения Гангута, следовать далее. Но как ваше сиятельство сделали мне честь, сообщив об уведомлении вице-адмирала Козлянинова и в рассуждении сил неприятеля, то и нужно, кажется, потому взять предосторожность в соразмере и наших сил против него. А потому, буде флот, предводительствуемый мной, должен будет отправиться в море в числе 20 кораблей, то останутся здешние места открытыми для свободного не только шхерами, но и самым морем подвоза всяких для неприятеля надобностей, чему воспрепятствовать нет другого способу, как оставить крейсеров пред Гангутом и Свеаборгом, [252] хотя на первый случай два корабля и два фрегата, придав к тому 2 или 3 из мелких судов, и тогда соразмерность наша на случай особенного действия с неприятелем чувствительно уменьшится. Будучи почти (?) совсем в готовности пуститься в повеленный мне путь и не зная, поспеют ли сюда скоро к усилению нашему те корабли, о которых ваше сиятельство писать изволите, крайне нужно мне получить вскоре решительное повеление, оставлять ли здесь помянутое число крейсеров, или со всеми кораблями, кои ныне в соединении, следовать куда повелено? Да и нет ли чего такого в посланном от меня к вашему сиятельству цифирном вице-адмирала Козлянинова письме, что бы требовало поспешения моего к тамошним местам? Почему покорнейше прошу пожаловать доложить о сем ее Императорскому Величеству и меня снабдить высочайшим указом”.

Того же числа записано в дневнике адмирала: “прислан от начальствующего крейсирующим к западу отрядом капитана Сиверса рапорт ко мне, в котором уведомил меня, что узнал он от мимошедших купеческих судов о крейсирующем у Борнгольма одном шведском корабле и 3 фрегатов, да 1 катере, а прочие видели оные у Эланда.

30 числа отправил я крейсировать на месте, назначенном пред сим отряду, под начальством капитана Шешукова, на смену оному другой отряд того же состава, под командой капитана Хомутова. 31 числа возвратился из крейсерства Шешуков. Все дни производил учение рекрутам; многие офицеры не лучше их. Пора выступать, а не все работы кончены”.

ГЛАВА XIV

Шведская кампания 1789 года. — Занятие Поркалаудского поста. — Положение воюющих сторон. — План кампании. — Действия главнокомандующего. — Известия о неприятеле. — Резервная эскадра. — Депеша барона Криденера. — Мысли В. Я. Чичагова. — Переписка адмирала с Императрицею и графом Безбородко. — Донесение из Англии гр. С. Р. Воронцова. — Англичане Тезигер и Марчал. — Принц Нассау-Зиген. — Письмо Козлянинова из Копенгагена. — Победы кн. Потемкина.

Наступил июнь месяц. Со дня прибытия в Ревель кронштадтской эскадры прошла всего одна неделя, так что естественно нельзя было требовать полной готовности флота к отплытию. Если работы и приемки из складов снастей и парусов приходили к концу, то обучение рекрутов было лишь в начале. Между тем возвратившийся из крейсерства капитан Шешуков на другой же день (1 июня) доложил адмиралу, что он видел в шхерах большое число грузовых неприятельских судов, а также галер, постоянно плавающих от Тверминда к Свеаборгу, между Поркалаудскими островами. Так, 26 мая он насчитал там двадцать пять двух-и одномачтовых судов. Затем 29 числа, заметя одно, шедшее из Поркалауда, он пустился его преследовать при тихом ветре, делая, согласно наставлению, промеры глубины. Приблизясь с западной стороны к Поркалаудским островам, он лег на якорь со своим кораблем и двинул далее гребные суда, нанося тем временем на карту острова и измеряя входы. Когда он направился с той же целью к мысу, то вдруг выскочили из-за каменьев две шведские дубель-шлюпки, вооруженные пушками, и отогнали его, не причинив, к счастью, стрельбой ни малейшего вреда. Вслед затем в Борезундских островах он видел еще скрывающееся двухмачтовое военное судно и, по его приближении, оно открыло также пальбу ядрами. Капитан Шешуков не отвечал и благополучно скрылся. На обратном пути 30 мая он встретил английское судно, которого шкипер показал, что во время своего плавания по Балтийскому морю он видел 1 шведский корабль и 2 фрегата, крейсирующие у а, а весь неприятельский флот, стоящий на якоре в Карлскроне. [255]

Рассмотрев планы с намеченными Шешуковым промерами между островами, адмиралу пришла счастливая мысль — воспользоваться Поркалаудским постом для пресечения сообщения грузовым судам, которые могли подвозить войска и продовольствие из Стокгольма в Свеаборг, и тем значительно усложнить кампанию для нас.

Из донесений Шешукова видно было, что деятельность шведов начинала возрождаться, и мы указываем на мысль адмирала как на особенно счастливую потому, что занятием Поркалауда неожиданно разрешался вопрос первейшей важности без большого труда и потери с нашей стороны, который мог быть приведен в исполнение лишь занятием Гангута и взятием четырех батарей, построенных шведами и вооруженных 50-ю орудиями. Этим способом достигалась та же цель, и неприятель оказывался обманутым. Ввиду неожиданного появления Шешукова в Поркалаудских островах, неприятель мог столь же быстро оценить важность этой позиции и принять меры к укреплению ее, наподобие Гангута, потому адмирал нашел необходимым, не теряя времени, отправить туда вновь капитана Шешукова с отрядом. Воздав ему должное за труды и обещая щедрую награду Императрицы, если он прекратит сообщения транспортов и не пропустит гребной неприятельский флот, ожидаемый в Свеаборг из Стокгольма, адмирал вручил ему подробную инструкцию и приказал тотчас собираться к выступлению.

Вот что писал мой отец о Шешукове Императрице: “...я избрал как усердного к службе Вашего Величества трудолюбивого, искусного в своем деле и благоразумного офицера, флота капитана Шешукова, который первый и прошедшего года сделал занятие Гангутского поста и тем показал, что он весьма способен для подобных занятий. Я снабдил его достаточным наставлением, для отыскания там удобного места к якорному стоянию для двух или трех кораблей и притом, чтобы не могло прорваться мимо ни одно неприятельское судно, идущее от Гангута или Свеаборга шхерами. Также, чтобы сие место было закрыто от ветров, могущих беспокоить постоянно суда наши; пометить на карте все тамошние острова и берега; отыскать на оных пресную воду; при тихих ветрах подвигаться вперед не иначе, как имея пред собой гребные суда, промеривающие, и за оными следующие для прикрытия их легкие катеры, хорошо вооруженные артиллерией. На случай, если бы неприятель, скопясь во многом числе военных судов, отважился напасть на него, сделал я предписание крейсирующему к стороне Свеаборга Сиверсу иметь всегдашнее наблюдение, дабы тотчас в [256] таковом случае подать помощь и совокупными силами отражать и поражать неприятеля, а для сего и учреждены были между ними сигналы...”.

2 июня подул способный ветер и капитан Шешуков выступил по назначению со своим отрядом, состоявшим из I корабля, 2 фрегатов и 2 катеров.

Взглянем теперь на общее положение воюющих сторон, составленный план кампании и на действия главнокомандующего, так как, по нашему мнению, весьма важно именно в настоящее время отдать себе отчет во всем этом. Из показаний иностранных корабельщиков адмирал Чичагов мог заключить, что шведский флот, скрывавшийся в Карлскроне, еще не выступал; из донесений вице-адмирала Козлянинова и других лиц следовало, что неприятель обладает не менее 17 — 20 кораблями, за исключением тех, которые зимовали в Свеаборге и других портах. Хотя политические затруднения, отчасти устраненные на сейме, удерживали короля от решительных действий, но нельзя было надеяться, что это помешает ему явиться снова в Финском заливе. Из писем Императрицы мой отец видел, что главным образом шведы ждали только окончания своих собственных споров, чтобы начать кампанию, и, следовательно, суровая зима и долгий ледоход как нельзя более кстати затянули приготовления к войне. Таким образом, к нашему благополучию, шведского короля постигли такие несчастья, которые дали возможность нам справиться с собственными затруднениями. Разойдясь по своим местам глубокой осенью, обе стороны занялись починкой поврежденных судов; вряд ли шведам пришлось исправлять большее число, чем нам, так как бесспорно их флот был лучше и крепче. Если у короля явились заботы, вследствие возникшей революции, то Императрице тем временем пришлось употребить необычайные усилия для создания флота, равносильного неприятельскому. Успеть оправиться или, так сказать, стать на ноги могли обе стороны лишь одновременно. Россия вела две войны ³⁰⁵, создавала две армии, столько же флотов, и эти усилия усложняли ее положение настолько, что необходимость мира сознавалась русским народом не менее того, как и партией, взбунтовавшейся против короля в Стокгольме. Если взять в расчет копенгагенскую эскадру, то мы, разумеется, обладали большим числом кораблей, но, до соединения с нею адмирала Чичагова, она только затрудняла наши действия, ставила шведов в возможность воспользоваться разъединением наших сил и потому в данном случае, [257] и в разбираемый момент кампании, нельзя было ее брать в расчет. Чтобы несколько обеспечить за собой успех, мой отец должен был, во что бы то ни стало, идти на неприятеля с равным числом кораблей. Шведы, имея преимущество в цельности их флота, являлись с кораблями, построенными Чапманом, более легкими на ходу, поворотливыми, лучше вооруженными, и число старых было, конечно, не так велико, как в нашей кронштадтской эскадре, в которой и новые, сколоченные из сырого дерева на скорую руку, во время морозов, трескались сами собой и ломались даже от разрыва собственных орудий. После всего сказанного в предыдущих главах, излишнее доказывать, что мы уступали шведам, в отношении опытных офицеров и обучения наших рекрут, не имеющих ни привычки, ни любви к морю. Все наше преимущество заключалось в нравственной стороне!

Переходя к разбору плана кампании, сочиненного в военном совете в Петербурге, который касался лишь общих данных, предоставляющих главнокомандующему изобретать самому способ победить неприятеля и обязывающий одновременно его двигаться по путям, ему начертанным, и с волей, совершенно зависимой от наставлений и указов, мы видим, что первый пункт его, а именно соединение эскадры ревельской с кронштадтской, произошло само собой. Второй задачей было занять Гангутский пост. Насколько она разрешилась блистательно, мы только что говорили. Между тем, нашлись такие люди, которые упрекали адмирала в том, что он допустил пройти грузовые суда в Свеаборг и медлил занятием Гангута, когда осторожное благоразумие моего отца еще раз доказало, что главнокомандующему, прежде чем решаться добиваться чего-либо кровью, надо испробовать все способы достигнуть того же собственными талантами и способностями.

Занятие Гангута обошлось бы гораздо дороже тех транспортов, которые проникали в Свеаборг, и разбивать свои силы по частям, когда впереди предстояло иметь дело со всем шведским флотом, — было безумием.

Итак, для исполнения данных инструкций, оставалось еще выручить копенгагенскую эскадру. Существовало мнение, что простейшим способом было воспользоваться стоянкой неприятельского флота в Карлскроне, пока он не в состоянии действовать, и идти адмиралу Чичагову прямо навстречу Козлянинову. Но такое предположение было исполнимо лишь на словах. Если бы ревельская эскадра оказалась в действительности готовой ранее неприятельской, [258] что, впрочем, не могло случиться, то и тогда бесцельно было ей выступать против неприятеля, о котором не имелось верных сведений, какими силами он обладает, насколько подготовлено его вооружение, принужден ли он стоять на якоре в порте по причинам серьезным или ожидает времени, когда выяснятся намерения, план действий противника, чтобы появиться в море и т. д. Ни запереть шведов в Карлскроне, ни уничтожить их флот, стоявший в защищенном месте, мы не могли бы; отделив отряды для занятия гангутского или поркалаудского постов и для крейсерства, мы, выказав свои силы, подвергли бы их порче во время майских бурь и в заключение могло случиться, что вице-адмирал Козлянинов сообщил бы, что он не в состоянии покинуть копенгагенский рейд, так как корабли его чинятся и не собраны или переговоры с датским двором еще не окончены. Ранее, чем выйти из Ревеля, было необходимо знать, в каком положении находится наша копенгагенская эскадра.

Мы видели, что адмирал Чичагов не получал еще никаких сведений и единственное письмо вице-адмирала Козлянинова, переданное ему шкипером английского судна, не было еще разобрано. Кроме того, необдуманность и неопределенность действий с нашей стороны повлекли бы к неминуемой гибели эскадру Козлянинова и вот по какой причине: наши корабли забирали с собой пресную воду, не более как на пять недель, и если бы Козлянинов, узнав о пребывании ревельской эскадры против Карлскроны, стал спешить с работами и дипломатическими переговорами, то соединение могло произойти лишь в то время, когда флоту приходилось бы спешить обратно в Ревель за водой. Шведы, конечно, выждав этот момент, напали бы на копенгагенскую эскадру и разбили ее. Идти с столь несовершенным флотом на более искусного и привычного неприятеля, при сомнительных данных и с гадательными предположениями, — было бы, по меньшей мере, легкомысленно. Наконец, шведы имели свою особенную тактику; они покидали порты лишь на короткое время, так сказать, для вылазок, чтобы воспользоваться каким-либо обстоятельством, не благоприятствующим противнику, и затем скрывались в шхерах за островами и укреплениями или в своих превосходный крепостях, защищающих рейды.

Чтобы уничтожить их флот — был один только способ: выманить его в открытое море; появлением же нашим у Карлскроны мы могли только запугать их, убедить в намерении действовать [259] наступательно и тем еще более приковать к гранитным скалам этой крепости, тогда как сидением в таком близком порте, как Ревель, откуда возможно поспеть к месту соединения с Козляниновым во всякое время, мы позволяли неприятелю надеяться на успех, вселяли в него уверенность в собственное превосходство, придавали ему энергии и решимости и вместе с тем, не обнаружив своих сил, могли воспользоваться разъединенностью эскадр для одновременного, правильного и согласного действия и приобретения преимущества над неприятелем. Привлекая его к Финскому заливу и отрезывая путь отступления эскадрой, наступающей из Копенгагена, мы ставили шведский флот между двух огней и обеспечивали исполнение задачи всей кампании.

Подобные взгляды, основанные на познании своего противника и собственных недостатков, на современном состоянии науки, на глубоком размышлении, могли сформироваться пред кампанией только у лица, на ответственности которого лежала судьба столицы и честь русского оружия. Эти взгляды должны были расходиться с мнениями лиц, ни за что не отвечающих, оберегающих свое имущество и спокойствие и потому требующих скорейшего окончания кампании и всеобщего успокоения. Это столь же естественно, сколь и прискорбно. Счастлив тот главнокомандующий, который обладает достаточной силой духа и разума, чтобы побороть в себе излишек самолюбия, оскорбляемого общественным голосом, и сумеет любить отечество более самого себя. Что выпало испытать на долю адмирала Чичагова, узнает читатель из последующего рассказа.

Из донесений, прибывавших от наших крейсеров 3, 4 и 5 июня, можно было заключить, что шведский флот готов к выступлению, стоит в Карлскроне и у Борнгольма, занимается обучением рекрутов, стрельбой и состоит из 20-24 судов. Продолжая также учить экипажи кораблей, адмирал Чичагов 5 числа послал на смену капитану Сиверсу другой отряд, под начальством капитана Брейера.

6 июня пришло на катере первое известие от капитана Шешукова. Он рапортовал, что 3 июня видел 17 неприятельских двух-и одномачтовых судов, шедших шхерами из Тверминда к Свеаборгу, и тотчас поэтому двинулся к Поркалаудским островам. Ему удилось даже приблизиться к берегу большого острова, несмотря на то, что неприятель два дня сряду препятствовал занятию этого поста атаками двух полугалер, которые каждый раз были отражаемы. [260] Шедшие же из Тверминда суда принуждены были остановиться в Борезунде и, по уходе полугалер, капитан Шешуков промерил фарватер. Он обнадеживал, что вскоре совершенно пресечет сообщение Свеаборга с Стокгольмом. Командир катера представил адмиралу трех мужиков и женщину с ребенком, взятых с лодкой, когда они плыли в Свеаборг, но показания их не заслуживали внимания.

Вслед затем прислал донесение капитан Хомутов, опрашивавший 3 числа голландское судно, шедшее в Кронштадт. Шкипер объявил, что он 4 дня тому назад видел на высоте острова Готланда крейсирующие два шведские корабля и 4 фрегата; к нему приезжали два капитана и говорили, что идут для занятия Гангута, но опасаются попасть в руки русской эскадры, которая, как они слышали, крейсирует около Гангута.

Этот день был ознаменован еще прибытием курьера из Петербурга с письмами Императрицы, графа Безбородко и графа Чернышева. Адмирал получил, наконец, разъяснение о тех трех кораблях, которые были обещаны ему для занятия Гангута, в случае его отбытия с эскадрой, — вопрос важный, ввиду необходимости явиться пред неприятелем с равным количеством судов. Императрица писала (2 июня):

“Два корабля, назначенные для крейсирования между Ревелем, Свеаборгом и Гангутом, по отшествии флота, вами предводимого, уже изготовлены и в начале будущей недели отправятся к вам, а если, по числу людей здоровых налицо, можно будет, то и два фрегата или большие шебеки. Между тем вы примите меры, чтобы, по прибытии кораблей помянутых, оставя при них два гребных фрегата, “Марка” и “Проворного”, буде они теперь еще у вас имеются и сюда не отправлены, да одно из легких судов, могли вы пуститься тотчас в дальнее плавание искать неприятеля и достигать соединения с эскадрой, в Копенгагене находящеюся. По известиям, флот неприятельский хотя и полагается в 21 корабле, но в числе оных находятся четыре весьма ветхие, кои далеко от берегов отойти не в состоянии, и так остается только 17, да еще 14 меньших судов, в том числе 6-8 фрегатов. Гребной флот под начальством принца Нассау-Зигена, уже весь в Кронштадте и 5 сего месяца пойдет к острову Рогелю для соединения с частью того флота, в Выборге бывшего”.

Неразобранное письмо вице-адмирала Козлянинова ³⁰⁶ было одного содержания с донесением нашего копенгагенского посла, барона [261] Криденера, и Императрица, по поводу его, прислала еще второе письмо:

“Из приложенной при сем выписки депеши министра в Копенгагене, барона Криденера, усмотрите в каком состоянии флот шведский при Карлскроне находится. Два корабля 66-пушечные и 2 фрегата при Кронштадте на рейду выведены и под командой старшего капитана немедленно отправятся к Ревелю. При прибытии их вы не оставьте преподать наставление начальнику сей эскадры крейсировать таким образом, чтобы, имея наблюдение на Свеаборг, охранять наши берега и мореплавание, покуда гребной флот, сегодня из Кронштадта в путь свой отправляющийся, успеет, по соединении с выборгской эскадрой, обратиться далее, для озабочения неприятеля. Оставя, таким образом, помянутые два корабля и 2 фрегата при Наргене, с Божьею помощью поспешите отправиться в Балтийское море навстречу неприятелю и для соединения с эскадрой под командой вице-адмирала Козлянинова, простирая шествие ваше, на основании данного вам наставления, даже до Карлскроны. Эскадра при Ревеле умножена будет, по возможности, большими шебеками и несколько легкими судами и, по назначении к ней начальника, употреблена будет к тому, чтобы озаботить неприятеля по вестовой стороне Свеаборга и к Ботническому заливу, а как к ней прибавятся и корабли, кои количество людей дозволит вооружить, и в сем числе 1 стопушечный, то в случае надобности вам в подкрепление флота кораблями вы оное от сей эскадры заимствовать можете. О вступлении части сухопутных войск наших в неприятельскую землю и об одержанной знатной победе усмотрите из копии реляции генерал-майора графа Мусина-Пушкина”.

Нельзя было не удивиться решению графа Чернышева образовать еще резервную эскадру: ни судов, способных держаться в море, ни людей не было; наконец, назначение этой эскадры совершенно непонятно. В Петербурге точно предполагали, что раз эскадра адмирала Чичагова выйдет из Ревеля, то освободит место и более назад не вернется. Коллегия даже не догадалась надоумить кого следовало, что без воды эскадра не пробудет в море ни одного дня и расстояние между Ревелем и Карлскроной не настолько велико, чтобы необходимость была флоту искать другое убежище. Из предыдущего письма Императрицы видно, что, вместо трех кораблей, обещанных для занятия Гангута, высылалось два, вследствие недостатка людей, а во втором письме говорится уже о целой резервной эскадре ³⁰⁷. [262]

В приложенной к письму выписке из депеши барона Криденера от 13 (24) мая, не имеющей отношения к данному моменту, так как в ней уведомлялось о том, что проведали месяц тому назад, говорилось (Крюденер писал графу Безбородко):

“Из прилагаемой у сего росписи ваше сиятельство усмотрите число, имена, силу и лета кораблей и фрегатов, составляющих действительно мореходство шведское. Хотя и доносил я прежде, что 6 кораблей появились в море, в чем я основался на донесении коменданта Христианзенского, который будто их сам видел; новейший, однако ж, рапорт капитана-лейтенанта Крауна, прошедшего через все расстояние, мнимыми сими кораблями окруженное, утверждает, что тут за линейные корабли приняты были большие, на голландский образец вооруженные флюты ³⁰⁸, и что по сие время ни один линейный корабль шведский не отошел от рейды Карлскронской. Два только фрегата гнались за бригом нашим “Меркурием”. Аглинской капитан Куртис возвратился из Карлскроны; по его объявлению, флот шведский, хотя на рейде и в готовности к походу, отнюдь не в состоянии держать море: во всем недостаток, люди в унынии, магазейны совершенно пустые. Точные слова сего капитана суть, что “надобно быть сумасшедшим, чтоб сей флот послать или повести в море”. Кратко сказать, он утверждает, что ничто хуже быть не может. Речи его заслуживают вероятия потому, что сей флот в прошедшую осень весьма поздно возвратился в самом бедственном состоянии, а при том суровость необычайная зимы надолго прервала всякое сообщение морское с портом Карлскроной. Денег вовсе нет, и я имею известие из Скании, что несколько офицеров в Мальмое принуждены были занимать деньги под заклад вещей своих, чтоб прокормить своих рейтар, которые начинали сильно роптать, не получая ни жалованья, ни провианта. Король, занявшись предприятиями против вольности своей нации, как будто бы забыл военные распоряжения. Неизвестен отъезд ни его, ни принца Карла; не знают, кто будет начальствовать флотом и армией, и по сию пору король сделал только одно военное распоряжение, то есть принудил насильно наших пленных к службе военной, причислив их в полки померанские”.

То, что касалось вице-адмирала Козлянинова и более всего было важно для адмирала, сообщил в письме граф Безбородко (4 июня):

“Положение г-на Козлянинова потому весьма трудным быть долженствует, наипаче же, если он не успел вооружить разоруженные 100-пушечные корабли и получить посланные с генералом-майором [263] Лежневым ³⁰⁹. Много надежды на Данию класть нельзя, а придется нашему вице-адмиралу более опираться на свои силы. Впрочем, вероятно, что неприятель имеет 22 корабля, для того, что в такую ближнюю экспедицию способны и ветхие, починенные. Мы знали, что он набрал водоходцев и мужиков до 3000 для наполнения недостатка в матросах. Ваше превосходительство сами признать изволите, коль важно и необходимо скорейшее ваше отплытие. Г-н Круз будет иметь довольные силы для здешнего залива, ибо у него назначены 4 корабля, 2 фрегата, 2 большие шебеки и 6 новых полушебек, да 3 катера с довольным числом войска. Не угодно ли вам будет ему сделать примечание, где самому стать, которые посты хранить, к каким местам рейсы производить и прочие, и те ваши примечания сюда для ведома сообщить”.

Все-таки это письмо не разъясняло: может ли Козлянинов двинуться с места и приблизиться к Карлскроне для соединения с ревельской эскадрой. Иначе, без положительных сведений о том и не сговорившись, адмирал Чичагов находил бесполезным начать кампанию, когда шведы не выходили из Карлскроны. Граф Безбородко утверждал, что у шведов 22 корабля и достаточно людей, так как набрано до 3000 человек рекрут из привычных к морю и опытных водоходцев; сообщения Императрицы противоречили.

В следующие дни, 7 и 8 июня, опрошенные суда показали, что у Гангута собирается небольшая шведская эскадра. Тогда адмирал сейчас решил действовать соответствующими ей силами. В дневнике его говорится по этому поводу:

“Побуждаем будучи объявлениями некоторых купеческих судов шкиперов, что приближается шведская эскадра к Гангуту, послать подкрепления для предупреждения ей туда входа и для поражения и овладения оной, буде бы в самом деле приблизилась в Финский залив, назначил я еще отряд к усилению посланного туда же к западу, состоящий из двух кораблей и 1 фрегата, дабы по соединении составилась эскадра в превосходном числе пред неприятельской, состоящею, по словам шкиперов, из 2 кораблей и 4 фрегатов, определив в начальствование над оной искусного в своем звании, храброго и благоразумного капитана бригадирского чина Макарова и снабдив его надлежащим наставлением к произведению искуснейшим образом сего поиска, при том неослабно наблюдая, дабы ни одно мимо идущее судно, под каким бы флагом оное ни было, не осталось без опросу. Буде окажется оная неприятельская эскадра, особливо при западном ветре, стараться всемерно, [264] отрезав от своих убежищ, храбро атаковать оную. На такой случай даны надлежащие наставления и сигналы также отряду, крейсирующему к стороне Свеаборга, дабы в случае надобности тотчас и оный мог подоспеть на помощь. Стараться захватить неприятельские транспорты”.

Следовательно, при первом известии о появлении шведских кораблей в море был выдвинут нами передовой отряд и вслед затем адмирал послал катер к капитану Шешукову с подтверждением приказания скорей занять Поркалауд и утвердиться в этой местности, предполагая, что в скором времени выступит из Карлскроны весь шведский флот, и намереваясь по первому сигналу со всею эскадрой идти ему навстречу. Мой отец счел долгом выяснить некоторые свои мысли гр. Безбородко, так как вице-адмирал Козлянинов не присылал никаких положительных сведений о себе. Он писал 12 июня:

“За нужное нахожу до отплытия флота предварительно объяснить вашему сиятельству мои мысли в рассуждении того времени, как соединиться с копенгагенской эскадрой. В силу предписания, в данном мне высочайшем рескрипте, надобно будет всем флотом держаться пред Карлскроной и ожидать неприятельского выхода, а дождавшись, искать случая с ним разделаться.

Но ежели неприятельский флот останется до глубокой осени в таком неприступном месте, откуда вытеснить оного не можно, нашему же непременно должно будет в виду его крейсировать, придерживаясь всегда такого берега, который наполнен подводными каменьями и от которого, не потеряв из виду неприятельских движений, иначе удаляться не можно.

К сему присоединить должно обыкновенно встречающиеся в мореплавании, а особенно в осеннее время, приключения, как то: насильственные обкревания, и от того часто неизбежное повреждение в мачтах и на парусах, недостаток пресной воды, изнурения людей и от того умножение больных, то я думаю, что неприятель, буде сколько-нибудь уравняет силы свои против нас, с намерением, да и не без важного для себя выигрыша, постарается удержать нас долее в таких положениях к изнеможению нашему, сам будучи в безопасном месте и примечая рачительно состояние наше, в котором ничего не может быть для него выгоднее, а для нас опаснее, буде (от чего, Боже, нас сохрани) случится от бурей повреждение или рассеяние нашего флота, тогда то опасно, чтобы он не отважился нечаянно поспешить к нанесению нам чувствительного [265] вреда; да хотя бы он и никогда не отважился сего сделать, будучи заперт от нас, то где мы станем получать пресную воду? Ибо флот не более налиться водой может, как на пять недель. Куда свозить больных, особливо в осеннее время, не оскудевая себя отделением конвоя для частого препровождения их до Ревеля?

Все сии и многие другие, попадающиеся мне, подобные оным мысли понудили меня отнестись к вашему сиятельству с покорнейшею просьбой пожаловать для таковых случаев снабдить меня достаточным наставлением, до какого времени держаться мне в виду Карлскроны и ожидать выхода неприятельского флота? О чем буде рассудить изволите и сочтете надобным, избрав удобный случай, доложить ее Императорскому Величеству. Будучи вполне уверен о благорасположении вашего сиятельства ко мне, ласкаюсь, что не оставите благосклонным своим советом, что по сему сделать рассудите за благо...”.

Намекая самым вежливым образом на несостоятельность выработанного в совете плана кампании, адмирал продолжает:

“...После донесения моего ее Императорскому Величеству об открываемых видах к занятию весьма важного для пресечения сообщения неприятельских гребных и других мелких судов между Гангутом и Свеаборгом Поркалаудского поста, еще послан от меня катер к капитану Шешукову, с подтверждением о совершенном занятии того места и о присылке ко мне обстоятельного и подробного описания, с назначением на карте промера и неизвестных мелей и камней, тако ж грунта, проходов, где можно получать там пресную воду, и о прочем, нужном для пребывания там довольного числа кораблей и фрегатов. Я уповал таковое подробное донесение скоро послать к Ее Величеству и не сомневаюсь, что оное капитан Шешуков все и по желанию изготовил; но противные для ходу от него ко мне ветры и после тотчас наступающие штили, продолжаясь попеременно почти со времени отправления донесения моего о сем Ее Величеству, без сомнения, тому воспрепятствовали, а потому и лишаюсь я до сих пор иметь счастье всеподданнейше донести. Почему покорнейше прошу ваше сиятельство пожаловать, при случае любопытства о сем Ее Величества, доложить, чем чувствительнейше одолжить изволите...”.

В то время как адмирал писал это письмо графу Безбородко, получилось донесение от капитана Шешукова об окончательном занятии им Поркалауда и о взятии двух небольших шведских купеческих яхт с семью человеками, в числе которых было два судовщика [266] и один лоцман для Поркалаудских шхер. Поэтому вечером адмирал продолжал письмо гр. Безбородко:

“...Ныне занятием Поркалаудского поста уже совершенно пресечено сообщение с Гельсингфорсом, то и нужно знать, должно ли почесть сей город, как и Люизу ³¹⁰, блокированными или запертыми, а потому и поступать с нейтральными судами, идущими в сии порты с товарами, на основании высочайших о сем постановлений? Ваше сиятельство, пожаловав на сей случай разрешение, крайне одолжить меня изволите. Ибо нужно, основываясь на том, снабдить наставлением оставляемых при сем посте командиров, стоящих и крейсирующих на виду оного. Взятые капитаном Шешуковым суда возвращались из Гельсингфорса с балластом и разной принадлежащей единственно к одеянию их и прокормлению мелочью. Суда сии и с людьми на оных присланы ко мне во флот. Людей я расспрашивал, и из них шкипер, уроженец Нордкенинга, между прочим, показал, что он, ведая о безопасности прохода шхерами до Гельсингфорса, мая 7 (18) отправился в оный из Нордкепинга с небольшим количеством муки, табаку, вина и кож, где и продали все оное. А другой житель Абова, бывший также в Гельсингфорсе для продажи ржи. На пути своем туда, подле Поркалауда, видели они четыре галеры шведские, да подходя к Гельсингфорсу столько же. Будучи в Гельсингфорсе, слышали они, что шедший из Стокгольма в Люизу на двадцати шести галерах десант, уведомясь о занятии поста при Поркалауде нашими судами, остановился у Борезунда и принужден был около Екенеса выйти на берег, а оттуда уже сухим путем отправиться к Люизе, где ожидает их король, а галеры оставлены. По словам их, вооружаются в Гельсингфорсе с поспешностью два 66-пушечные корабля, один 34-пушечный фрегат, именуемый “Тролле”, и пять галер; фрегат и галеры уже совсем готовы и снабжены людьми, но корабли еще многого не имеют, да и людей нет на оные. Сии корабли оставлены за ветхостью в прошедшую осень, но ныне де несколько вычинены. Им велено, как они слышали, идти к Люизе, по отбытии флота нашего. В Гельсингфорсе есть пехотный полк, именуемый вдовствующей королевы. Магазины хлебом и всем запасены, ибо когда Гангут был заперт, тогда, по словам их, оставалось очень невеликое расстояние перевозить сухим путем, а там паки нагружали на суда и уже удобно до самого Гельсингфорса доставляли в немалом количестве всех провизий и припасов, чем де они с прочими судовщиками во всю прошедшую осень и были заняты, и [267] подвоз так многочисленен был, что не успевали выгружать в магазины, и корона должна была платить им за простой. Но ныне де не осталось уже никаких способов иметь сообщение судами между Гангута и Гельсингфорса. Пуд хлеба в сем городе покупается около 1 р. 20 к., приводя на наши деньги, что дешевле вдвое против прошлогоднего. Судов разных наций купеческих там очень довольно, а привезли большею частью съестные припасы. Проходя из Гельсингфорса шхерами, видели они около Поркалауда в густом лесу лагерь и пушки, но не более, как один полк.

Судовщика из Нордкепинга я беру с собой на корабле на случай надобности в нем, проходя Готланд и крейсируя с флотом пред Карлскроной; ибо из ответов его видно, что хорошо знает тамошние места, а взятого лоцмана, знающего поркалаудские шхеры от Гельсингфорса даже до Гангута, оставляю при посте там нашем для употребления в случае надобности в нем. Прочих же пятерых с их багажом и пашпортами отослать хочу я к г. губернатору ревельскому. Взятые яхточки я пробовал в ходу и, находя оные довольно легкими, приказал, вооружа фалконетами, отослать к прочим, находящимся у Поркалауда для скорых посылок”.

Теперь уже было ясно, что значение Гангутского поста уничтожилось и отряду Макарова придется помогать Шешукову, в случае неприятель будет пытаться выбить его из Поркалауда. План адмирала был приведен в исполнение вовремя и задача разрешилась блистательно, без жертв с нашей стороны. Уже адмирал собирался отправить курьера в Петербург с донесением и письмом, когда подали ему конверт с собственноручной подписью Императрицы. В нем заключался рескрипт на его имя от 9 июня:

“Василий Яковлевич! По повелению нашему, полномочным нашим министром в Лондоне генералом-поручиком графом Воронцовым 19 апреля сего года приняты в службу нашу капитанами второго ранга из королевских великобританских морских офицеров Тизигер и Марчал ³¹¹, о которых способностях и достоинстве усмотрите из донесения помянутого генерала-поручика, с приложениями в копии у сего доставляемого. Из них капитан Тизигер к вам сам препровождается, с тем, чтобы вы во флоте, вами предводимом, употребили его, дав ему один из линейных кораблей. Оное удобно вам будет сделать, поелику для составляемой при Ревеле резервной эскадры, сверх назначаемого к ней флагмана, погребен капитан бригадирского или полковничья ранга, которому надежным образом можно было бы вверить отряд, на случай предприятия [268] поисков со стороны сея эскадры, о чем мы вас уведомить не упустим. Капитану бригадирского или полковничья ранга, вами избираемому, прикажите дождаться в Ревеле до прибытия начальника эскадры и дальнейшего от нас приказания”.

Приложение:

1. КОПИЯ ДОНЕСЕНИЯ ГОСПОДИНА ГЕНЕРАЛА-ПОРУЧИКА
ПОЛНОМОЧНОГО МИНИСТРА В ЛОНДОНЕ ГРАФА ВОРОНЦОВА
ОТ 27 АПРЕЛЯ (8 МАЯ) 1789 ГОДА.

Адмирал Лорд Родней ³¹² писал ко мне два письма, рекомендуя в службу вашего Императорского Величества поручиков Тизигера и Марчала, потом изустно он паки мне их рекомендовал и против своего обыкновенно малоречивого разговора превозносил их хвалами, говоря, что Марчал есть отменный офицер своею беспримерной храбростью, оказанной во многих случаях, как, например, когда, командуя одним брюлотом ³¹³ в прошедшую войну, он сжег 60 американских судов в Чезапиской бухте ³¹⁴ и что кроме сего он толь много оказал в разных случаях отличной храбрости и причинил толь много вреда американцам, что они его называли, взирая на тогдашнюю его молодость: maudit enfant sans barbe gue l’enfer a vomi (проклятый ребенок, изрыгнутый адом).

Про Тизигера он мне сказал следующее: “он весьма храбр, весьма проворен, весьма прилежен к должности и толь искусен в практике и теории, что я его предпочел всем прочим офицерам английского флота и взял к себе на корабль адъютантом, в коем качестве он был при мне неотлучно во всю кампанию, в продолжение которой я имел счастье разбить адмирала Граса ³¹⁵. Но как после сей победы меня отозвали и, шиканируя ³¹⁶ меня, отняли у него старшинство, то он и не стоит в списке поручиков, когда если бы я не отозван был от команды, то, конечно, произвел в капитаны, да и вперед если мне случится командовать флотом и сии два офицера будут в Англии, то, конечно, доставлю им сии чины и они будут по кораблю иметь в моей эскадре”.

Сие, Всемилостивейшая Государыня, побудило меня принять их обоих капитанами второго ранга с старшинством с 19 (30) апреля.

Марчала я достал позже, труднее и единственно по неусыпному старанию усердного к России Эчеса; ибо сей офицер имеет здесь знатную родню и имеет отца тоже знаменитого в морской службе [269] старого капитана, который любим министерством и, будучи членом Адмиралтейства, оставил сыну своему выгодную комиссию, а именно команду транспорта, который имеет быть отправлен в Ботанибей и где ему дают на проезд 400 фунтов стерлингов жалованья. Но Эчес, будучи с ним дружен, уговорил его пойти в российскую службу и взять у адмирала Роднея ко мне письмо. Сей Эчес имел уже план, для исполнения которого нужна была необходимо отменная предприимчивость и храбрость Марчала, на что и подговорил его оставить все здешние выгоды и жертвовать славе, которой он может приобрести в исполнении сего плана, о коем чрез курьера подробнее донесу вашему Императорскому Величеству; между тем, отправляя теперь морем Тизигера, я ему обещать осмелился, что по прибытии его в Петербург он получит команду корабля, ибо надеюсь, по уверениям адмирала Роднея, что он отличится храбростью и искусством против неприятелей России.

2. ПЕРЕВОД ПИСЬМА ОТ АДМИРАЛА ЛОРДА РОДНЕЯ
К ГРАФУ ВОРОНЦОВУ В ЛОНДОН. 30 АПРЕЛЯ 1789 ГОДА

Извините меня, ваше сиятельство, что я осмеливаюсь доставить вам, удовлетворяя исканию, весьма храброго офицера капитана Тезигера, служившего совершенно хорошо своему государю и отечеству ³¹⁷.

Он был мой адъютант во время славное в день 12 апреля 1782 г. После того командовал он ост-индейским судном. Ныне желает усердно посвятить себя в службу ее Императорского Величества Государыни Всероссийской. Почему и приемлю смелость рекомендовать его в покровительство вашего сиятельства и уверить вас, что я г. капитана Тезигера признаю за весьма храброго офицера и уверен, что он с честью исполнить всякое начальство, ему препорученное.

Приемлю смелость уверить ваше сиятельство, что я имею честь быть и проч.

Подписал: Родней.

3. ПЕРЕВОД ПИСЬМА ЛОРДА РОДНЕЯ К ГРАФУ ВОРОНЦОВУ
О Г-НЕ МАРЧАЛЕ В ЛОНДОН. 7 МАЯ 1789 ГОДА

Милостивый государь! Я не мог отказать в требовании лейтенанта Марчала, сына капитана Марчала, служившего многие годы под моим начальством и бывшего моим капитаном во время главного командования моего британскими силами в Ямайке.

Сей молодой человек очень хороший мореходец, в рассуждении лет своих много служивший, весьма желает вступить в российсскую [270] службу. Я не могу не рекомендовать его отменно, как молодого офицера, способного принести существенную пользу службе. Имею честь быть с совершенным почтением и проч.

Подписал: Родней.

Адмирал принял Тизигера очень любезно, и, прочтя подобную аттестацию, определил его командиром корабля “Вышеслава”, на место заболевшего капитана Вебе ³¹⁸. Но граф Чернышев счел своим долгом, а может быть и по поручению гр. Безбородко, написать особое рекомендательное письмо Тизигеру, прося адмирала быть с ним ласковым, не отстранять его от дела, — до такой степени при дворе были убеждены в ненависти моего отца к иностранцам, принимаемым на русскую службу. В ответ адмирал написал графу Чернышеву: “Не премину в рассуждении таковой вашего сиятельства о нем рекомендации показать ему мое обыкновенное расположение к таковым людям и тем показать то отличное и всегдашнее мое к вашему сиятельству почтение, с которым пребываю...” ³¹⁹

В это время во главе иностранцев во флоте был принц Нассау-Зиген. В России менее чем где-либо понимали, почему его именуют принцем; по крайней мере, в Австрии отказывали ему в чести там называться принцем и, упоминая в разговоре о нем, говорили: “тот господин, который желает быть принцем Нассау-Зигеном, не имея на то права по происхождению”. Отец мой совершенно справедливо прозвал его “темной личностью”. Это был тип проходимца неизвестной национальности, так как ни одного языка не знал хорошо и ни на одном не писал правильно. Родиной его был весь мир и он любил на словах ту страну, где ему больше платили. В последнее время он пристрастился к России, так как нигде ему не удавалось столь удачно обманывать людей, как русских, и получать незаслуженные награды.

Целью своей жизни Нассау-Зиген поставил добиться власти, могущества и сделаться правителем народа или королем. Он и походил на сказочного короля-авантюриста, летающего из одного конца мира в другой и управляющего духами. Сев в один прекрасный день на корабль, он пустился в кругосветное плавание с намерением нападать на диких, овладевать их землями и сделаться их королем. Но даже краснокожие отказались быть в его подчинении и, после всевозможных неудач, ему пришлось, ввиду долгов и требований его разбойничьей шайки, бежать и скрыться. Тогда он [271] стал ездить по Европе и предлагать всем дворам свои услуги и смелые проекты, не имевшие здравого смысла. Добравшись до Польши, где его приняли довольно радушно, он водворился на жительство. Здесь поверили ему, как и всем ловким мазурикам, приезжающим в эту страну. Возмечтав играть в Польше первую роль и занять впоследствии королевский престол, он женился на богатейшей Сангушко, но его оттуда прогнали. Не падая духом, он нанялся в испанскую службу, обещая завладеть Гибралтаром. Ни перед чем не задумываясь, Нассау-Зиген кинулся на неприступную крепость и потерпел неудачу; в награду ему пожаловали титул испанского гранда.

Затем, неизвестно каким образом, он очутился в 1787 г. в Крыму, во время путешествия Императрицы Екатерины; вероятно, он прибыл туда из Константинополя, где тоже, как и во всей Европе, отказались его принять на службу. Здесь он успел понравиться Потемкину; эти люди обладают даром обворожать и обманывать других. В 1788 г. его вдруг приняли на русскую службу и признали [272] принцем Нассау-Зигеном. На этот раз столь негодный повсюду авантюрист пригодился в России. Во время турецкой кампании он командовал гребной флотилией и сам прокричал в своих реляциях, писанных безграмотно на французском языке, непонятном для большинства русских, о каких-то небывалых победах. Теперь он готовился прославиться и на Балтийском море, надеясь, что не вечно же будет его преследовать несчастье. Ошибочно было бы судить по нем об остальных иностранцах, в особенности об англичанах, принятых в наш флот...

Вернемся к рассказу. Второй рескрипт от 10 июня, присланный адмиралу, был благодарственный. В нем говорилось:

“Василий Яковлевич. С удовольствием уведомляемся мы из донесения вашего о занятии поста при Поркалауде. Мы слагаем на ваше рассмотрение оставить ли тут капитана Шешукова с его кораблем, а на его место взять один из кораблей, третьего дня к вам отправленных, или же сим последним сменить первый, а на его место взять один из кораблей, третьего дня к вам отправленных, или же сим последним сменить первый, а, впрочем, мы надеемся, что вы тут приняли все меры осторожности, дабы за отплытием флота, вами предводимого, в Балтийское море, пост сей сохранен был и отряд, к обережению его посланный, не потерпел вреда от неприятеля”.

Вечером прибыло в Ревель английское судно “Маргрет”. Тотчас шкипер Джон Салюсбори сам явился на адмиральский корабль и передал шифрованное письмо от вице-адмирала Козлянинова, которое мой отец с нетерпением стал разбирать с чиновником-переводчиком. От содержания донесения зависело вполне разрешение вопроса: идти ли сейчас на соединение с эскадрой или еще ждать следующего письма. Теперь представлялась выгода поспешить соединением, пока неприятель еще не вполне готов к действию.

Вице-адмирал Козлянинов сообщал (2 июня), что им получено высочайшее повеление от 11 мая об оставлении копенгагенского рейда и немедленном соединении с ревельской эскадрой, но что этого он исполнить не может, так как датское правительство, согласившись проводить его своею эскадрой за Карлскрону, не дало еще о том повеления вице-адмиралу Шиндалю и видимо медлит. Дабы задержки не было с его стороны, он намерен с копенгагенского рейда перейти и стать на якорь в Кегельбухте, где будет ожидать, покуда 100-пушечные корабли, облегченные от груза, пройдут [273] через мели. Здесь он думает ждать датскую эскадру, без которой считает небезопасным пуститься в море. Эти пункты составляли основание донесения. Они снова ставили адмирала Чичагова в безвыходное положение. С него будут требовать безрассудного движения к Карлскроне, стоянки в виду неприятельского порта и бесполезного ожидания копенгагенской эскадры, а когда двинется Козлянинов, даже приблизительно нельзя было определить. Далее Козлянинов сообщал, что его эскадра состоит из 8 кораблей и 1 фрегата, а два корабля и два фрегата отправил он под начальством капитана Лежнева для привода зимовавшего в Норвегии корабля. Естественно, это вновь было причиной для отсрочивания соединения с ревельской эскадрой; нельзя было бросить там столь маленький отряд на произвол судьбы, чтобы затем идти вновь его выручать, и следовало уже вполне собрать эскадру, ранее чем пуститься в море. Первого числа сего месяца он получил от капитана Лежнева рапорт, что его корабли овладели Шведским фрегатом “Венусом”. Из Карлскроны Козлянинов имел известие от 27 мая (что было уже давно прошедшее), будто шведский флот стоит на рейде и у 14 кораблей привязаны паруса, но у пяти их нет и стеньги не подняты. Кораблей с фрегатами считают до 27; притом все единогласно говорят, что неприятельский флот во всем претерпевает великий недостаток; людей умирает множество.

На другой день, 13 июня, адмирал обо всем этом донес Императрице. Впоследствии оказалось, что фрегат “Венус” был взят капитаном Крауном, командовавшим катером “Меркурий”. Он замаскировал свой катер на купеческий лад и следил за неприятельским фрегатом, принявшим его за торговое судно, до тех пор пока не показались вдали корабли Лежнева, а затем бросился мастерски на фрегат и выстрелами сбил его мачты и паруса ³²⁰. От Шешукова прибыли вполне утешительные известия, и адмирал на основании их, донес Императрице:

“Всемилостивейшая Государыня! После донесения моего вашему Императорскому Величеству, от 6 числа сего июня, о занятии Поркалаудского поста, в то же время к усилению небольших судов, находящихся там для промеру и ближайшего разведывания о проходах и местоположении, отослан туда из гребных фрегатов “Марк”, а другой — “Проворный”, за неблагонадежностью, отправлен в Кронштадт.

Корабли, отправленные седьмого числа из Кронштадта для составления отряда при Поркалаудском мысе, еще не прибыли, а потому [274] к исполнению Высочайшего Вашего Величества указа, данного мне в 10 день сего июня в рассуждении оставления там капитана Шешукова или же смены его одним из отправленных, я еще не мог приступить. Но что касается принятия мер осторожности, дабы пост сей, по отплытии предводимого мной флота в Балтийское море, сохранен был и отряд, к обережению оного посланный, не потерпел вреда от неприятеля, то имею сие всегда в виду. В пополнение донесения моего вашему Величеству от 6 числа сего июня доношу, что по предписанию моему капитан Шешуков, дабы в самой скорости сделал тамошнему фарватеру промер глубины и обстоятельное описание с положением на карту мест, он, сделав промер, нашел притом для якорного стояния весьма хороший иловатый грунт, как по западную, так и восточную сторону ближайшего к мысу острова, где в том и другом месте могут стоять по три корабля и два фрегата. На сем острову есть пресная вода в озере окружностью на триста саженей; лесу также довольно. Он ныне стоит с порученными ему судами по западную сторону, где западные и полуденно-западные ветры хотя и не мешают кораблям оставаться, но при волнении малым судам стоять неудобно. Впрочем, хотя корабельная артиллерия с того места, где ныне стоят, и не может доставать к берегу, но малые суда наши подходят и могут совершенно пресекать неприятельский переход, да и оставались бы там всегда на якоре, буде бы каменистый грунт и многие подводные каменные островки дозволяли. Со времени занятия сего поста ни одно ни с которой стороны неприятельское судно не проходило и не примечено нигде на берегу какого-либо движения или укрепления, кроме что показывался вдали временно на возвышенном месте мыса небольшой пост из вооруженных неприятельских человек до тридцати. Да в отдаленности показывались тогда за каменьями прячущиеся две полугалеры и три канонирские лодки, куда за мелководьем наши малые суда подходить не могут. Неприятельские же сии суда не токмо вредить, но ниже показываться не смеют. Почему для обеспечения своего и надежнейшего к спокойному от ветров кораблей и малых судов стояния, так как и лучшего пресечения всего сообщения и переходу неприятельских судов, и отражения в случае покушения напасть на него почитает выгоднейшею восточную сторону того ближнего острова, куда перейти требуют от меня повеления. Но как на сем месте некоторым судам надобно будет стоять подле матерого берега в таком расстоянии, что может неприятель, буде успеет сделать батареи, воспрепятствовать [275] корабельному ходу с северной стороны; обстоятельной же всему тому месту карты еще капитан Шешуков не успел сделать; то я, не зная точного расположения тамошних островов с берегом, оставляю его на том же месте; ибо по летнему нынешнему времени редко крепкие ветры случаются, да и уверен, что скоро могу получить от него карту с подробным объяснением, и тогда уже назначу место, где он расположиться должен. Теперь же посылаю туда для лучшего осмотра места к заграждению фарватера, выгодного на построение батареи, инженерного офицера, искусного в своей должности”.

О том, что делалось на суше, в армии графа Мусина-Пушкина, адмирал Чичагов знал лишь из сообщений самой Императрицы. На отсутствие сношений с армией мой отец неоднократно указывал, так как при согласных действиях могли получиться более верные результаты. 14 июня к эскадре прибыл курьер со следующим письмом Ее Величества (от 12 июня):

“Успехи действий армии нашей финляндской по вступлении ее в шведскую границу и по занятии Христины усмотрите из приложения. Мы ожидаем подробнейших донесений о всем полученном при Сант-Михеле; а между тем войска наши поиски их простирают далее” ³²¹.

Приложение: “После вступления войск наших в границы шведской Финляндии, поражения неприятеля, в укреплениях его при Кири державшегося, и по занятии генералом-поручиком Михельсоном ³²² Христины, сделано было помянутым генералом поручиком предприятие на Сант-Михель, место, снабженное немалым числом неприятельского войска, защищаемое батареями и имеющее в себе большие запасы и магазейны. И хотя сие предприятие при первом покушении не имело желаемого успеха, но вскоре потом по наведении неприятелю нового страха, с другой стороны Карелии, войсками нашими под командой генерал-майора барона Шульца ³²³, разбитием его пред Сулковым и по принятии надежнейших мер к благоуспешному совершению поиска его на неприятеля, помянутый генерал-поручик Михельсон 8 сего месяца, в 12 часов пред полуднем, приступя к укреплению неприятельскому пред Сант-Михелем при Парасальме находящемуся, сбил сперва батареи, а потом, поведя атаку с разных сторон, опрокинул неприятеля, в нем державшегося, и преследуя до самого Сант-Михеля без всякого почти с нашей стороны урона, завладел сим местом и имеющимися в оном магазейнами, наполненными съестными, [276] оружейными и прочими припасами, кроме порохового погреба, который успел неприятель подорвать для облегчения своего бегства и для затруднения легких наших войск, в погоню за ним отправившихся. Подробные донесения о сем происшествии вскоре ожидаются”.

15 числа пришло, наконец, донесение от капитана Макарова, ушедшего к Гангуту; все ожидания и тревоги наши были напрасны. Положение батарей оставалось прежнее и никакой шведской эскадры вблизи не существовало. На следующий день прибыли и ожидаемый из Кронштадта два корабля “Януарий” и “Европа” с фрегатами “Симеоном” и “Патрикием” и пять транспортных судов с провиантом, под начальством капитана I-го ранга Глебова ³²⁴. Осмотрев их 17 июня, адмирал распределил отряд таким образом: 1 корабль и 1 фрегат назначил для занятия поркалаудского поста, а остальные — для крейсирования в виду Поркалауда и Свеаборга.

Итак, с этой минуты оставалось призвать ко флоту крейсирующие суда и затем ждать известий из Копенгагена, когда будет в состоянии тамошняя эскадра выступить на соединение с ревельской.

Комментарии

297. В ответ В. Я. Чичагов получил 3-4 мая 1789 г. указ и два письма Императрицы (Семейный Архив): 1) “Для надобности по флоту нашему, в предводительство ваше вверенному, назначили мы сумму, полагая с первого апреля, на 6 месяцев, по 5 тысяч рублей на каждый, всего 30 тыс. рублей, да на внешние по тому флоту издержки 10 тысяч червонных и 5 тысяч ефимков, и повелели нашему действительному тайному советнику и генералу-прокурору князю Вяземскому доставить оную сумму в распоряжение ваше. 3 мая.”. 2) “Для исправления при вас письменных дел и для шифров назначены Адмиралтейской коллегии секретарь Антоновский, да от Коллегии иностранных дел надворный советник Картвелин и еще один переводчик, который производит жалованье по чинам их, как первый по Адмиралтейской, а прочие по иностранных дел коллегиям получают; и сверх того, с первого сего мал двум первым на содержание их по 50 рублей, а переводчику по 30 рублей на месяц, покуда они при вас останутся, из суммы, на чрезвычайные расходы назначенной. 4 мая.”. 3) “По представлениям вашим указали мы для исправления казенных и других дел, от вас поручаемых, отправить к вам Адмиралтейской комиссариатской экспедиции советника Стурма*, да для канцелярии Адмиралтейской коллегии секретаря Михаила Антоновского. Флота капитана 2 ранга Симанского** позволяем вам принять в флотскую службу нашу, с старшинством по сему чину со дня пожалования его в оный, и употребить по его способности”.

* Стурм Александр. На службу поступил в 1760 г. В 1786 г. к чине надворного советника назначен смотрителем Петербургского морского госпиталя, пожалован в советники (1787), назначен помощником капитана над Ревельским портом (1788). Находился в штабе Чичагова на должности комиссара, произведен в ранг бригадира, назначен капитаном над Ревельским портом (1790). Генерал-майор (1796), генерал-лейтенант (1799). Назначен первоприсутствующим в Контрольной экспедиции Адмиралтейств-коллегии (1802). В 1804 г. уволен от службы.

** Симанский Александр Лукич. Поступил в Морской корпус (1765), гардемарин (1768), мичман (1771). Плавал в Балтийском море (1768-1775), крейсировал в Греческом архипелаге (1776-1779). Командовал придворной яхтой (1780-1781), командирован в Азовскую флотилию (1782-1784). Уволен от службы с чином капитана II ранга (1785). После возвращения на службу, состоял флаг-капитаном при Чичагове на корабле “Ростислав”, крейсировал с флотом, участвовал в Эландском сражении (1789). В чине капитана I ранга участвовал в Выборгском и Роченсальмском сражениях, флаг-капитан при вице-адмирале Нассау-Зигене (1790). Награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. Дежурный офицер при Суворове в Роченсальме (1791). После отъезда Нассау-Зигена за границу и. д. командующего гребным флотом. Вице-адмирал (1801). 20 ноября 1804 г. уволен от службы (Материалы... Т. XIII. С. 514).

298. Дерфельден, фон, Вильгельм Христофорович (1735-1819). Из дворян Эстляндской губернии. Поступил на военную службу рейтаром лейб-гвардии в Конный полк (1754), корнет (1761), ротмистр (1768). Переведен в армию с чином полковника (1770). Проявил себя способным офицером уже во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг., получив чин бригадира по окончании войны (1775). При новом разрыве с Турцией находился снова в армии Румянцева. 16 апреля 1789 г. разбил турок у Максимен, а 20 у Галаца, захватив 40 знамен, 15 пушек и 2000 пленных, содействовал Суворову в поражении неприятеля при Фокшанах и Рымнике. Во время восстания в Польше участвовал в штурме Варшавской Праги (1794), за что получил чин генерал-аншефа (1795). Павел I уволил его в отставку, но в 1799 г. вновь определил на службу и назначил сопровождать в итальянский поход великого князя Константина Павловича. Был ближайшим помощником Суворова, отличился в боях при Нови, перевале Сен-Готард, при переходе через Альпы (1799). После окончания войны ушел в отставку.

299. Его отряд состоял из: корабля “Родислав”, фрегата “Премыслав”, катера “Летучий” и пакетбота “Поспешный” (Морской архив).

300. Укрепления были на островах Эльдинере и Лерхольме, орудий на 50, между которыми виднелись мортиры. Укрепления были расположены так, чтобы прикрывать проход для шхерных судов от Або к Поркалауду, Свеаборгу и обратно. (Морск. арх.).

301. Пущин Петр Иванович (ум. 1812 г.) — произведен в мичманы в 1748 г., в адмиралы в 1790 г., присутствовал в сенате в 1798 г., уволен за болезнью от службы в 1802 г.

302. Фамилии их в том же порядке: Иван Меньшой, Карп Ермолин, Сильвестр Вахрушев, Насилий Оксов. (“Морской архив”, рапорт В. Я. Чичагова, от 26 мая, в коллегию).

303. Имеется в виду Декларация о вооруженном нейтралитете.

304. Храповицкий свидетельствует в своем дневнике 31 мая 1789 г. (стр. 286), что, по известию от корабельщика, бывшего в Карлскроне 14 дней тому назад, выведено на рейд 16 кораблей и 14 фрегатов.

305. Одновременно с русско-шведской войной продолжалась война России с Турцией (1787-1791).

306. Письмо Козлянинова было препровождено В. Я. Чичагову при следующем записке графа Безбородко (Семейный архив): “Разобранное письмо к вам г-на вице-адмирала Козлянинова при сем возвращаю. Оно шифровано теми цифрами, которые составлены были в прошлом году г. министром бароном Криденером для переписки его с г. адмиралом Грейгом и вице-адмиралом фон Дезиным. А как г. Козлянинов снабден отсюда такими точно цифрами, какие даны вашему превосходительству, то я и предуведомил его, чтобы он в переписке с вами употреблял сии последние; на всякий, однако ж, случай и первые по желанию вашему при сем к вам, милостивый государь мой, препровождаю, пребывал, впрочем, с совершенным почтением”.

При этом письме только найдено: “наставление о шифрах, кои особенно запечатаны”.

307. О резервной эскадре гр. Безбородко писал гр. С. Р. Воронцову (Архив князя Воронцова, кн. 13, стр. 165): “Я настоял, чтобы кроме главного флота и кроме датской нашей эскадры, составлена была резервная эскадра для охранения Финского залива. Ее составили в 5 линейных кораблях, 3 фрегатах, 4 больших шебеках, 10 полушебеках и 5 катерах. На нее взяли один мушкетерский и два егерские полные батальоны. План, от меня предложенный, был принят, чтобы ей главную станцию назначить при Гангуте, для пресечения гребным судам шведского сообщения от Стокгольма с Свеаборгом, производя предприятия легкие d’un coup de main к стороне Абова, где у неприятеля мало что есть, на острова Аландские и в Ботнический залив, а когда Бог даст гребному нашему флоту от остовой стороны наступать к Свеаборгу при сближении и сухопутного войска, сделать движение с вестовой стороны от сей эскадры шебеками и другими легкими судами. Боюсь, однако ж, что начальник на такие легкие предприятия тяжел. Вы знаете вице-адмирала Круза”*.

* Речь идет о вице-адмирале А. И. Крузе.

308. Флейт.

309. Лежнев Прохор Иванович (?-1802). Вопитывался в Морском кадетском корпусе (1756-1760). Гардемарин (1760). мичман (1763). Служил на Балтийском море, участвовал в осаде Кольберга (1760-1769). В чине лейтенанта участвовал в сражениях при Наполи-ди-Романо и Чесме, крейсировал в Греческом архипелаге (1770-1775). Затем плавал в Финском заливе и Балтийском море, находился в командировке на Днепре, был советником при Интендантской экспедиции Адмиралтейств-коллегии (1776-1788). Капитан II ранга (1780), капитан I ранга (1783). В чине капитана генерал-майорского ранга командовал эскадрой в Балтийском море, катером его эскадры “Меркурий” был взят в плен шведский фрегат “Венус” (1789). Участвовал в Выборгском сражении, произведен в контр-адмиралы и награжден орденом Св. Владимира 2-й степени. (1790). Переведен в Черноморский флот (1792). Вице-адмирал (1797). 5 декабря 1800 г. уволен от службы.

310. Город Ловиза.

311. Тезигер (Тизигер) Федор Иванович. 5 апреля 1789 г. принят в русский флот из английской службы с чином капитана II ранга. В Эландском сражении командовал кораблем “Вышеслав” (1789). В Красногорском и Выборгском сражениях (1790) — кораблем “Принц Густав”, награжден золотой шпагой с надписью “за храбрость” и орденом Св. Георгия 4-го класса. В 1791-1798 гг. командовал различными кораблями, плавал в Балтийском и Немецком морях, у берегов Англии. 5 октября 1798 г. с чином капитана I ранга (1795) уволен от службы.

Марчалл (имя не установлено). 19 апреля 1789 г. в Англии по рекомендации адмирала Д. Роднея принят на русскую службу с чином капитана II ранга. В Выборгском сражении 22 июня 1790 г. командовал фрегатом “Св. Николай” и погиб вместе с кораблем.

312. Родней (Родни) Джордж Бриджес (1717-1792). Флотскую службу начал в 1732 г. В чине лейтенанта участвовал в войне Англии с Францией (1744-1748), отличился в Семилетней войне. В 1762 г., командуя эскадрой, захватил большинство французских владений в Вест-Индии. Во время войны за независимость в Северной Америке (1775-1783) командовал эскадрой. С 1778 г. вице-адмирал. В 1780 г. нанес поражение испанскому флоту, захватив несколько кораблей; в 1782 г. разгромил французскую эскадру. Первым на Западе Родней применил тактику маневренного боя, не опасаясь нарушить строй своих кораблей. После заключения Версальского мира (1783) произведен королем в пэры и бароны с назначением пожизненной пенсии. Его имя носило несколько кораблей английского флота.

313. То же, что брандер: судно, начиненное горючими и легко воспламеняющимися веществами.

314. Залив в Атлантическом океане на восточном побережье Северной Америки. Сражение между английским и американским флотами произошло во время войны за независимость в Северной Америке (1775-1783).

315. Адмирал Дж. Родней разбил вице-адмирала Ф. Ш. де Грасса (1722-1788) в Доминикском морском сражении, произошедшем 9-12 апреля 1782 г. у о. Доминика (М. Антильские о-ва). Французский флот конвоировал транспорты с войсками, шедшие на соединение с испанским флотом для высадки десанта на о. Ямайка. В итоге боев весь флот де Грасса обратился в бегство, преследовавшие его англичане захватили 5 фрегатов, в том числе флагманский корабль французского адмирала, сдавшийся после отчаянного сопротивления.

316. Шиканирование — преследование кого-нибудь интригами. (Прим. ред.).

317. Оставляем в подлиннике перевод этого письма, несмотря на извращение нескольких выражений. Надо полагать, что граф С. Р. Воронцов, получив письма адмирала Роднея на английском языке, доставил их во французском переводе и уже в Петербурге составили такой плохой перевод на отечественный язык.

318. Вебе Эдуард. 3 ноября 1788 г. принят в русский флот из английской службы с чином капитана II ранга, в 1789 г. назначен командиром корабля “Вышеслав”. 8 июля 1790 г. уволен от службы по болезни.

319. Письмо от 14-го июня за № 34 (См. Морской архив).

320. Об этом писал гр. С. Р. Воронцов своему брату (Архив Князя Воронцова, кн. 9, стр. 114): “Мы получили из Копенгагена известие о взятии шведского 44-х пушечного фрегата. В этот раз, как и всегда и везде, мой маленький Краун отличился. Весьма желательно было бы, чтобы этот деятельный и храбрый человек был подвинут в чинах. Господин Криденер мне говорит о нем, что это человек, который один сделал более чем многие другие вместе. Вполне достоверно, что шведы его ненавидят стараются из всех сил взять в плен. Они только что здесь вооружили в Темзе два больших катера, исключительно предназначенных для поисков Крауна, с целью его атаковать и окончательно уничтожить. ...”

321. В конце мая 1789 г. корпус генерала Михельсона вступил в юго-восточную часть шведской территории Финляндии и двинулся к Санкт-Михелю, где были собраны шведские запасы продовольствия. После удачных действий русские заняли Христину, но затем разбиты неприятелем во время переправы при Парасальме. Тем не менее шведы отошли на север и Михельсон смог занять Санкт-Михель. С помощью войск генерала Шульца русские оттеснили шведов, но 8 и 9 июля Шульц был разбит противником при Наркумяки и вынужден отойти в свои границы (Ордин К. Указ. соч. Т. 1. С. 253).

322. Генерл-поручик И. И. Михельсон во время Шведской войны (1788-1789) получил корпус в армии Мусина-Пушкина и был послан в Финляндию, но по болезни должен был вернуться. По выздоровлении послан на турецкий фронт начальником Обсервационного корпуса прикрывать главную армию, за что получил орден св. Александра Невского с бриллиантами (1790).

323. Шульц фон Ашераден Вильгельм Васильевич (1740-1792), барон. По происхождению швед. На русскую службу поступил из австрийской армии. Премьер-майор (1768). Участвовал в боевых действиях в Польше, усмирении восставших кабардинцев на р. Малке, татар, выступивших против крымского хана Шагин-Гирея, черкесов и др. (1769-1787) За успешные действия в русско-шведской войне (1788-1790), ревностную службу и надежную охрану границ России от вторжения неприятеля награжден орденом Св. Владимира 2-й степени, произведен в генерал-поручики (1790). Назначен обер-комендантом Выборга (1791).

324. Глебов Василий Иванович. Поступил к Морской корпус (1762). Гардемарином плавал в Балтийском море, дважды перешел из Кронштадта и Архангельск и обратно. Мичман (1768). Перешел в Средиземное море, участвовал в сражении при Натрасе, крейсировал в Греческом архипелаге (1769). Находился при Кронштадтском порте (1776-1784), в Архангельске (1785-1787). В чине капитана II ранга командовал кораблем “Св. Пантелеймон”, из-за болезни находился в Кронштадте (1788). Произведен в капитаны I ранга, командовал отрядом кораблей, у Поркалауда дважды отразил нападение шведов (1789). Участвовал в Красногорском и Выборгском сражениях (1790). Назначен капитаном над Кронштадтским портом (1793). генерал-майор (1796). 22 сентября 1797 г. уволен от службы.