ГЛАВА VII

Вторая экспедиция моего отца на северный полюс. — Профессор Эпинус и его инструкция. — Действия экспедиции и возвращение в Архангельск. — Донесение и письмо моего отца к гр. Чернышеву. — Ответ гр. Чернышева и вызов В. Я. Чичагова в Петербург. — Оправдательная записка моего отца. — Расформирование экспедиционной эскадры. — Адмиралтейств-коллегия. — Заключительный указ Императрицы.

Следствием предыдущего была вторая экспедиция к северному полюсу, результат которой был неудовлетворительнее первой. Еще в конце 1765 года приступили к поправке корветов и постройке новых ботов. 8 ноября капитан Бабаев вошел с ними в Екатерин-гавань, но два бота с провиантом отбросило шквалом к острову Кюльдину и один из них разбило. Провиант почти весь утонул, а оставшийся помок и сделался негодным.

По рассмотрении вице-адмиралом Нагаевым рапортов, журналов и карт, представленных моим отцом, Адмиралтейств-коллегия собралась на совещание ¹³³, в предположении, что ей придется обвинять начальника экспедиции в нерадении и нежелании подвергаться опасности для прославления царствования Императрицы. Результатом этого совещания было определение вторичной экспедиции, и в журнале заседания говорилось, что Коллегия пришла к заключению: “Хотя по известным господина Чичагова и других бывших с ним господ капитанов ревности и усердию к достижению желаемого намерения ничего не оставлено, поколику состояние времени и встретившиеся препятствия дозволили”, однако коллегия не согласна с мнением начальника экспедиции о невозможности открытий у полюса новых земель, так как, во-первых, из похода Немтинова в 1764 г. на Шпицберген выяснилось, что в то лето не видно было столько льда, и он свободно входил в Клокбай, вследствие ли других ветров, разности течений, а может быть, и менее сильной стужи. Следовательно, можно предположить, что не каждое лето бывает там одинаковое количество льда. Во-вторых, успех столь чрезвычайных предприятий большею частью зависит от удачи, что требует неоднократных опытов. Далее [112] коллегия редактировала свой журнал с намерением несколько загладить собственное несправедливое отношение к капитану Чичагову и говорит: инструкция прошлого года остается в прежней силе “и как положенные в оной предписания учинены больше для сведения и примечания, нежели для определительного наставления, каковое в всех подобных сему делах инако как наугад дать нельзя, а, впрочем, дается там совершенная во всем свобода, то и ныне то же самое не токмо подтвердить, но власть сию распространить и более, полагаясь во всем на известные и уже опытами доказанные, — ревностное усердие, благоразумие, искусство и патриотический дух господина Чичагова, чтобы он в предприятии сем поступал и в желаемый путь располагал свое плавание, как время и обстоятельства потребуют и дозволят, а искусство и неустрашимость духа его наставят”. Затем еще раз в конце определения сказано, что все поручается благорассуждению капитана Чичагова и не только опыт, но одно намерение и плавание экспедиции близ полюса доставляет уже славу России и целой Европе и бессмертит его имя, так как до сих пор попытки всех иностранных мореплавателей были тщетны и неудачны. Второй экспедицией он, наконец, по меньшей мере уверит свет, что достигнуть желаемой цели положительно и совершенно невозможно. По просьбе моего отца, лейтенант Немтинов был определен в его команду.

Неизвестно, какое бы влияние имел на это решение коллегии Ломоносов, умерший вскоре по отправлении первой экспедиции, но надо предполагать, что присутствие его в совещании облегчило бы отцу моему получить полное оправдание. Ломоносов был единственным ученым человеком в то время ¹³⁴. Его старался заменить в этом деле профессор Эпинус ¹³⁵, который составил для эскадры довольно интересную и ученую записку. Он писал, что, по его мнению, только тремя путями можно проехать из Ледовитого океана в так называемое “Тихое море”. Из этих трех двумя проходами (между Сибирью и Новой землею и между Новой землею и Шпицбергеном) покушались неоднократно проехать, но без успеха; третий проход, между Шпицбергеном и Гренландией, никогда не был старательно осмотрен, кроме прошлого года экспедицией Чичагова. Но последний не имел успеха более первых, так как беспрерывный лед, который начинается немного выше 80 градуса, близ Шпицбергенского северного мыса, и простирается линией N W до 76 или 77 градуса, лишает надежды сыскать путь иными местами. Эпинус был уверен в невозможности прохода этим путем на [113] следующих основаниях: 1) по здравому рассуждению нельзя надеяться, чтобы лед этот растаял летом, хотя бы жара долго длилась, так как Чичагов рапортует о присутствии там беспрерывных льдов, состоящих из громадных глыб и гор, столь неизмеримых, что разве в течение нескольких веков они растаяли бы в умеренном климате; 2) беспрерывный лед доказывает неоспоримо, что гренландский восточный берег, который мы знаем только до 75 и 76 градуса северной широты, простирается линией N O за 80 градус, параллельно с новообретенным ледяным берегом, и следовательно при условии даже, что лед растает летом, экспедиция придет лишь к берегам Гренландии. Кроме того, присутствие кораблей ежегодно между Шпицбергеном и ледяным берегом, что подтверждается людьми, ездящими ловить китов, имеет основанием неизменность этого берега на несколько градусов ближе к нам, тогда как в Ледовитом море каждое лето лед тает, и его ломает еще выше 80 градуса. Причина этому может быть одна: вблизи берега находится земля и весьма обширная. То же объясняется физическими причинами, т. е. поверхность земли скорее и больше расхолаживается, нежели поверхность моря, а тем более в гористой стране. Поэтому нечего удивляться, что обширные земли около полюса окружены вечными ледяными закраинами, и что море на некотором расстоянии от них никогда не замерзает или каждое лето открывается. Все это еще можно доказать примерами, и есть положительные данные к тому, что восточный берег Гренландии далеко распространяется в море. Та сторона, которую мы лучше знаем на ближних к нам широтах, обведена везде с восточной стороны ледяной закраиной, подобно найденной у ледяного берега от 62 или 63 до 75 или 76 градуса. Это убеждает в предположении, что найденный нашими кораблями берег есть не что иное, как продолжение гренландской закраины.

Затем Эпинус переходит к следующему заключению: хотя, говорит он, обсудив эти причины, надобно оставить надежду сыскать проход в западной стороне Шпицбергена, между 80 и 76 градусами, однако, нельзя приходить совсем в отчаяние, так как за подлинное известно, что в северной стороне Шпицбергена море на довольно большое расстояние либо никогда не замерзает или каждый год открывается, и что там бывали люди на 2 градуса ближе к полюсу, чем прошлогодняя экспедиция. Например, с полтора века назад промышленники, занимающиеся ловлею китов, посещали чаще, чем теперь, этот остров, около которого во множестве водились [114] тогда “морские чудовища”. В нынешние времена киты боятся приближаться к тому месту, где за ними стремительно гоняются, и рыбные промышленники ловят их теперь далеко от берегов. Писания свидетельствуют, что рыболовы ездили около северных берегов Шпицбергена без всякого препятствия. Некто де-Лиль ¹³⁶ описывает в мемориалах королевской академии наук в 1720 г. один остров, лежащий в северной стороне Шпицбергена, следующими словами: “Обретение в северной стороне Шпицбергена состоит в Пуршаском мысе, лежащем под 82 градусом, и в новом острове Ферро — под 82 градусом и 25 минутами за 150 миль до полюса”. Разумный ученый Зордрагер ¹³⁷ “заподлинно обнадеживает”, что корабли, отправлявшиеся неоднократно на китовую ловлю, доходили несколько раз в северной стороне Шпицбергена до 82 градуса. Из всего этого следует заключить, что гренландский берег меняет свое положение около 80 или 81 градуса в северной стороне Шпицбергена, и что этот берег идет от сего места прямее к северу; потому может статься — там найдется проход в Тихое море, который нельзя нигде более искать с лучшею правдоподобностью. Эти доказательства дают счастливую надежду на успех, и в инструкции следует написать: “должно стараться идти в северную сторону Шпицбергена, следовать, сколько можно, подле гренландского ледяного берега, который будет по правой стороне; стараться усмотреть мыс Пуршаский, остров Ферро и следовать оным путем так далеко, сколь обстоятельства к тому дозволят“. “Многие будут опасаться этой, экспедиции, — говорит далее Эпинус в своей записке, — и я согласен, что человек, не имеющий астрономического и физического знания, касающегося до сего предмета, почти неминуемо погибнет”. Поэтому Эпинус предлагает выписать из Лондона часы для измерения долготы, работы Гаррисона ¹³⁸, вследствие которых мореплаватель избегает необходимости писать журнал, сбивающий с толка всех в пути.

Таким образом, наставленный чинами Коллегии и различными учеными, но в тех же условиях и без астрономических инструментов, отправился мой отец во вторую экспедицию в надежде попытать снова счастье.

19 мая 1766 года три судна его эскадры вышли из Екатерин-гавани в море и 27 числа прибыли к Берен-Эйланду, где увидели перед собой лед, и потому стали держаться на Шпицберген. Дойдя до широты 77 градусов 23 минуты и долготы 26 градусов 31 минута, к 30 мая после всевозможных попыток приблизиться к земле, начальник экспедиции приказал продолжать плавание, склоняясь [115] более к западу и всегда на виду льдов, имея их в правой руке на север.

11 июня они встретили трехмачтовый галиот “Корнелиус”, и мой отец попросил к себе на судно его шкипера, голландца Шикианса, для допроса. Последний показал, что он 13 апреля вышел из Амстердама на этом галиоте, принадлежавшем купцу Корнелиусу Готтентоту, для китоловного промысла, и приходит в эти места уже в третий раз; Гренландии никогда не видал за льдами и выше 77 градусов широты не бывал. Далее он рассказал, что ему говорили, будто здесь каждый год бывает до 100 и более судов; лет 12 назад много пропало голландских судов на северном конце Шпицбергена, которые затерло льдом, и только два спаслись. Почти всякий год пропадает по одному и по два корабля; это всегда те удалые, идущие на север Шпицбергена.

Отправившись в дальнейший путь, и когда по счислению было 21 миля пройденного расстояния на W N по правому компасу, они увидели лед неизмеримой обширности, который по громадной толщине [116] надо было признать за прилегающий к Гренландии. Будучи 16 июня по счислению в широте 78 градусов 18 минут и долготе 17 градусов 53 минуты, начальник экспедиции собрал совет и предложил решить вопрос, куда и как направиться им? Капитаны единогласно решили идти к Шпицбергену, дабы чрез то проверить, в каком они расстоянии от берега, так как с 30 мая по 17 июня обращаясь постоянно во льдах, они могли ошибиться в счислениях.

На основании этого, двинувшись к О, они 18 числа увидели Форланд, где штилевали по 20 число. Здесь была взята обсервация, и оказалось, что они находятся в широте 78 градусов 03 минут. 20 июня начался сильный северный ветер, воспользовавшись которым они направились в Клокбайский залив. После больших усилий они, окруженные льдом, остановились в пятиверстном расстоянии от изб, где помещалась команда.

На другой день начальник экспедиции сошел с корабля и направился по льду к строениям; лейтенант Рындин ¹³⁹ выбежал к нему навстречу со слезами на глазах и в потрясающих картинах описал свою жизнь в этой местности и страдания людей. Из всей команды остались в живых только Рындин, комиссар и 5 рядовых, прочие все померли.

Ежеминутно вспоминался моему отцу в этой обстановке вице-президент Адмиралтейской коллегии, граф Чернышев, и все члены, рассуждавшие с таким возмутительным спокойствием о возможности или невозможности зимовать в Клокбае и делавшие предположения, основываясь на фантазии сытого желудка и мягкого кресла. Эта школа была пройдена капитаном Чичаговым с пользой и потому-то впоследствии, когда ему пришлось командовать в шведскую кампанию всем русским флотом, он ограничивался сообщением Чернышеву результатов своих распоряжений, никогда не испрашивал приказаний его и не признавал всей Адмиралтейской коллегии.

Во время пребывания эскадры в Клокбае, где запаслись пресной водой и провиантом, прибыл корабль “Санта-Анна” амстердамского купца Иоганнеса фон Виенбурга. Капитан Чичагов опросил шкипера Якова Юнге, который показал, что он вышел из Амстердама 13 апреля для ловли китов, но ни одного еще не поймал. Гренландию он видел через лед в широте 75 градусов десять лет тому назад, и они предполагают, что в широте 78 градусов должен быть проход в Стардавис, потому что там был убит один кит, в котором найден гарпун ¹⁴⁰ под клеймом такого шкипера, который промышлял [117] в здешних местах; думают, что киты проходят под лед. Юнге плавал в Северном море 22 года, а шкипером служил девятый год; отец его промышлял уже 30 лет и был невдалеке от Клокбая на другом судне. Ему случалось быть в прежние времена на 81 градусе, но не выше; слыхал, что суда находились когда-то на 83 градусе и видели землю через лед. Далее он показал, что много судов гибнут здесь ежегодно, но людей успевают спасти другие корабли. Во все время 22-летнего промысла он поймал 250 китов; склонение компаса употребляет западное на 2 румба, а когда капитан Чичагов ему сказал, что им сыскано здесь склонение 1½ румба, то он на то согласился.

29 июня 1 766 г. эскадра вышла в море при крепком северном ветре, который продолжался по 6 июля и сдрейфовал их к зюйдкапу, а по перемене ветра они стали держать к западу. Пройдя открытым морем 36 миль, не видав ни в какой стороне льда и достигнув широты 77 градусов 48 минут и долготы 18 градусов 53 минуты, 8 июля они встретили густой и громадной величины лед, который простирался от N O к Z W. Повернув так, чтобы продолжать движение в направлении параллельном этим льдам и иметь постоянно их в виду, эскадра пришла 16 июля к северному концу Шпицбергена, в широту 79 градусов 45 минут и долготу 27 градусов 29 минут, где увидели до 20 промышленных голландских судов, из которых некоторые были опрошены и объявили, что они идут в Амстердам.

17 и 18 числа капитан Чичагов лавировал выше северного конца Шпицбергена между редким льдом, ходил до 80 градусов 30 минут и всегда был на виду густого льда, который в конце концов сошелся с землею Шпицбергена.

19 июля у северного конца, во время маловетрия, эскадра сошлась с голландскими флейтами ¹⁴¹. Капитан Чичагов послал на одну из них шлюпку для допроса; шкипер Ян Фос объявил, что он здесь два месяца ходил около льдов в 80 градусе широты и был в трех губах на якоре; сделал в Северном море 23 кампании, из которых две — шкипером; идя из Амстердама, увидал лед на 72 градусе широты; Гренландии не видел, а родственники его говорили, будто видели в 74 градусе. На его глаз льды здесь ежегодно умножаются и доказательством того служат рассказы, как 60 лет назад хаживали почти кругом Шпицбергена, а ныне ни от кого не слыхать, чтобы видали Норд-Остен-Ланд за льдами.

В прошлом году промышленники видели русскую экспедицию капитана Чичагова у северного берега Шпицбергена, когда стояли [118] на якоре в числе 8 судов в губе. Они были уверены, что экспедиция погибнет, так как северный ветер относил ее ко льдам, и опасались русских, приняв их за разбойников, впервые появившихся в этих странах. В 1758 г. во льдах пропало 15 голландских судов у северного конца Шпицбергена, в нынешнем году раздавило одно английское судно; в 1746 году около 78 градуса широты пропало 20 судов разных наций вследствие увлечения охотников за китами, которых неожиданно появилось большое количество. Хотя они видели, что кругом их много льда, однако, никто не хотел оставить своей добычи; между тем поднялся сильный северный ветер, надвинувший на них льды, и несчастных совершенно раздавило.

Другой шкипер, Андреас Класбей, показал, что отец его 30 лет промышляет, ходил на восточную сторону Шпицбергена до 77 градуса широты, причем составил описания на разных языках, которые тут же были даны капитану Чичагову, однако, кругом Шпицбергена обойти не мог за льдами. Третий шкипер Мооу рассказал, что он бывал для промысла в проливе между Норд-Остер-Ланд и Шпицбергеном много лет тому назад, приблизительно более 20-ти, а ныне к тем местам не мог дойти за льдами. О положении гренландского льда все показали, что он простирается от N O к Z W и напоследок сходится с землею Шпицбергена.

Проверив еще раз свои собственные наблюдения и показания иностранных промышленников, начальник экспедиции собрал совет капитанов для решения вопроса, есть ли еще надежда к дальнейшему розыску северного прохода. Совет определил вернуться эскадре в Архангельск и прекратить бесплодное плавание. 30 июля они пришли к Клокбаю, где увидели пинк капитана-лейтенанта Немтинова, и вместе с ним вошли в залив. Здесь стояли на якоре до тех пор, пока не погрузили годный провиант на суда. 7 августа, захватив с собой лейтенанта Рындина и оставшихся в живых людей команды, эскадра вышла в море и 10 сентября благополучно прибыла в Архангельск.

Первой заботой моего отца было составить донесение в Адмиралтейств-коллегию, и 15-го числа он таковое отправил с приложением следующего письма к графу Чернышеву:

“Сим моим покорнейшим письмом имею честь вашему сиятельству донести об обстоятельствах моего плавания, а из приложенных при сем примерных карт усмотреть соизволите, каким опасностям мы были подвержены, особенно при туманах, будучи всегда [119] во льдах. Однако, благодаря Божеской милости, мы пользовались по большей части тихими и благополучными ветрами, и не только прошли на виду льда до самой невозможности, но не оставляя ни одной бухты или залива, которые бы не были нами осмотрены. Напоследок убедились, что положение льда простирается с севера на восток, и обойдя северо-западный конец Шпицбергена, соединяется с землею. Во все время нашего плавания как Гренландии, так и Пуршаского мыса видеть не могли, хотя и ясные погоды случались; сверх же оного и по известиям от голландских шкиперов, как мне случалось некоторых опрашивать, с вероятностью заключить можно, что северный проход невозможен, ибо они сказывают о положении льда во всем сходственно с нашим осмотром; его начинают видеть еще от 72 градуса широты. Некоторые видели Гренландию, но лишь в малых широтах; о том же, что люди бывали в 82 градусе и выше, они знают понаслышке. Мне же случалось таких шкиперов спрашивать, которые по 20 и более кампаний сделали. Китовые промыслы против прежних времен ныне очень малы, а льды, по их примечаниям, каждый год умножаются. Сколько судов каждое лето для промыслу бывает, кроме английских, при сем предлагаю вашему сиятельству печатный реестр, который я выпросил у шкипера, он прошлогодний. А что мы их мало видели, а особливо прошедшую кампанию, это оттого, что они промышляют более между Шпицбергеном и лежащим к Гренландии льдом на открытом море, а наше плавание было в самых льдах, так что мы видели тех, которые к нам приближались. Теперь по краткости времени не могу вашему сиятельству более изъяснить о всех подробностях”.

Граф Иван Григорьевич Чернышев ответил моему отцу 30 сентября 1766 г.:

“Ваше, государь мой, письмо от 15 сего месяца я получил, за которое приношу мою благодарность, а притом поздравляю вас с благополучным приездом, — желая оное вам персонально сделать. Из указа, посланного при сем к вам из коллегии, вы увидеть можете высочайшую ее Императорского Величества милость и удовольствие, которое при чтении вашего рапорта оказывать всемилостивейше изволила, и хотя в том указе к приезду вам сюда время и не назначено, но как оный ваш сюда приезд весьма нужен, для чего пожалуйста постарайтесь как можно оное сделать поскорее, а притом дайте знать: нет ли из бывших у вас в команде офицеров таких, которые намерены проситься в отпуск, и ежели есть, [120] то, отобрав от них челобитные, сюда пришлите, по которым в коллегии и резолюция учинена быть имеет. При сем послать честь имею копию с указа о всемилостивейшем вам и всем бывшим нынешнее лето в команде вашей пожалований годового жалованья, с получением которой высочайшей милости от всего моего сердца приношу мое поздравление, так как и господам Панову и Бабаеву, коим прошу объявить мое к ним почтение” ¹⁴².

Мой отец слишком хорошо знал графа Чернышева, чтобы поверить, в данном случае, любезностям его письма, и призыв свой в Петербург на допрос счел за немилость. Иначе для чего мог понадобиться столь торопливый его приезд в Петербург?

Императрица, согласно своему величию, наградила экспедицию за понесенные труды и испытания, но, слишком уверенная графом Чернышевым в возможность прославления ее царствования новыми открытиями, была неприятно поражена безрезультатностью плавания эскадры. Самолюбие вице-президента коллегии было оскорблено, и он во что бы то ни стало хотел доискаться причины столь неудачных, по его понятиям, поисков капитана Чичагова. Так понял мой отец указ Императрицы и письмо Чернышева. Сдав командование капитану Бабаеву и приказав ему идти с судами в Колу, он отправился в столицу.

Здесь с первого же свидания с начальствующими лицами он убедился в справедливости своих предположений: Коллегия и даже Императрица остались весьма недовольны им. Прошлогодние неприятности вновь возобновились и в свое оправдание он принужден был составить следующую записку. Огорченный и убитый исходом столь трудной и опасной экспедиции, он писал:

“Сверх журнальной записки, что примечено и какие употребляемы были предосторожности в рассуждении предприятия, которое, по намерению, клонилось к общей пользе Отечества и к немалой опасности мореплавателей, бывших в оной экспедиции, я осмелюсь отдаться на рассуждение всех морских офицеров, которым больше мореплавание известно, что плыть по неописанному морю и совсем в отменном и необитаемом климате, имев краткое и необстоятельное известие и только наводящее ужас и угрожаемое бедствие, то должно признаться, что какого бы кто духу ни был, не может иметь такой непоколебимой твердости, чтобы не беспокоился мыслями, хотя и надобно дать честь такому человеку, который для пользы Отечества презирает собственную жизнь; да к тому когда он воображает все могущие случиться опасные [121] приключения, которые в таком предприятии предвидеть всегда можно, и что он жертвует своею жизнью, не знав достоверно, получит ли хотя честь своему имени или (что чаще случиться может) заслужит вечное нарекание, и припишется вся неудача его безрассудству и неосторожности, хотя он в самом деле в том бы виноват и не был. Справедливость последнего я опытом дознал, когда мы прошлого 765 (1765) года, будучи по счислению против Клокбайского залива на виду обширных льдов и не знав, что оные со временем дадут свободный путь к заливу, где было зимовье, а будучи побуждены желанием видеть землю, отважась, пошли редким льдом (с тем намерением, что ежели не допустит к заливу, то тем же путем возвратиться), а через короткое время дошли к густому и непроходимому льду. Поворотя назад и после 19-ти часов ходу разными курсами пробираясь между льдин (и то с благополучным ветром), так были окружены льдами, что вышли в море с великой опасностью и ежели бы на один час противный ветер, а особливо штурм, то бы все неминуемо погибли. Когда же после долгого плавания удалось войти в Клокбай открытым морем, ибо лед на то время отнесло, и я простоял 8 суток на якоре, вдруг оказался идущий с моря лед и покрыл весь залив; лед был так густ, что люди на берег по оному ходили, и всегда мы ожидали, что суда от тесноты льда раздавятся. Что касается до людей, то, без сомнения, оставалась надежда всем сойти по льду на берег. И когда бы такое несчастье постигло, а чрез то и порученная мне комиссия в самом бы своем начале пресеклась, в таком случае (хотя употреблены были все предосторожности в сходстве с морским искусством), однако, нельзя ласкать себя, чтобы по такой неудаче заслужить мог хорошее мнение, а особливо от тех, которые мне эту экспедицию представляли в другом виде, как господин Ломоносов (меня обнадеживал). Мысли, такими рассуждениями обремененные, служат причиной всегдашнего беспокойства; однако, ревность и усердие к службе, некоторым образом, представляют надежду к преодолению трудностей!

Итак, главное мое попечение состояло в том, чтобы сыскать способы быть всем трем судам неразлучно, дабы во всякое время не лишиться взаимного вспомоществования, а для того назначены были сигналы, чрез которые я с другими командирами (кажется мне) говорить мог. А что они расположены были с надлежащею осторожностью, и какую мы от того имели пользу, опыты доказывают, что в двухлетнее плавание, по большей части в туманах, [122] снегах и мрачности, никогда не разлучались; а это делало немалое ободрение для всех, и особливо в такое время, когда, казалось, опасность близка, как то нередко случалось, будучи во льдах; в таком случае один другому подавал надежду в помощи, а будучи тем подкрепляемы, с лучшим успехом продолжали плавание к надлежащему предмету.

В сходстве с нашим учреждением и промышленные в тамошних местах суда поступают так же, и никогда почти не видно было, чтоб который шкипер один плавал, а всегда не в дальнем расстоянии имеет товарища; и хотя суда их для опасности от льдов имеют излишние укрепления, а особливо в передней части (все обшито досками вчетверо), со всем тем нередко пропадают, и почти всякий год. Они еще и в том имеют пред нами преимущество, что суда их без всякого груза, а только один провиант и несколько бочек с пресной водой; следственно, в случившемся несчастье не так скоро потонуть могут. И есть способ к спасению людей на шлюпках или ялах, коих на каждом судне по 6 и по 8, на которых как людей, так и довольно провианта уместить можно.

Что же касается до наших кораблей, которые построены по способности к плаванию на открытых морях и для удобного помещения нагружены были железом и песчаным балластом, а всего грузу на каждом было около 7000 пудов, кроме мачт и такелажа, и когда такая тягость, будучи в скором движении, ударится о какую твердость, например, о льдину, то может ли (столь сильный удар) выдержать слабая обшивка, которая состоит из двух нетолстых досок? Конечно, всю ту часть, которой прикоснется, выломит и тотчас, вследствие груза, потонет; а в такой крайности не остается способу к избавлению (хотя бы к тому и время было) за неимением при корабле малых судов, ибо на каждом у нас было по одной шестивесельной шлюпке и небольшому боту, на которых надобно было уместить команду, в 70 человек состоявшую, и несколько провианта. Может быть, кто-нибудь скажет, что тот самый лед, который был причиной несчастья, послужит к спасению, однако, это безнадежно, да и в самую такую погоду редко удастся выбраться на лед, потому что всякая льдина водой кругом подмыта и имеет немалую покатость в глубину, так что нельзя пристать с шлюпкой к той части, которая над поверхностью воды, а приходится сперва удержаться на той отлогости, которая скатом пошла вниз на несколько сажен. Вот препятствие, которое лишает надежды иметь спасение посредством льда. [123]

А в рассуждении вышеописанных обстоятельств принужден был с крайним и неусыпным прилежанием иметь всегдашнюю осторожность, и старались заранее узнать приближение наше ко льдам, и особливо в пасмурную погоду. Случающиеся почасту туманы подвергали крайней опасности и бывали так густы, что в самые полдни на 20 сажен от судна видеть было нельзя; для того нередко лежали в дрейфе, слушали и примечали по шуму, который делается от воды по льду, а особливо когда уже в ближнем расстоянии, и чем более лед обширностью, тем далее слышно. Когда случалось лавировать при таком ветре, который дует через лед, а потому вода у оного стоит тихо и шуму не слышно, то уже нельзя было руководиться ничем подобным. Для такого случая мы нашли способ к осторожности, по собственному примечанию, который и употребляли с пользой, а именно, он состоял в весьма небольшой догадке — стрелять из пушки. Если корабль находится на обширной воде, то от оного выстрела никакого звуку не слышно будет, когда в близости берег или лед и при тихом ветре, то по выстреле воздух потрясается и ударится о находящуюся вблизи твердость, от чего произойдет звук, по которому можно узнать, в которой стороне и на какой обширности есть лед или берег. Судя по этому, мы брали предосторожность. Однако, оные примечания не всегда надежны, а особливо когда дует крепкий ветер с превеликим визгом, трепещут паруса, скрепления в корпусе и мачтах, а паче шум от ударов кипящих волн, в которых корабль ныряет. В таком случае не токмо в отдалении, но и на собственном корабле даваемое по команде громогласное повеление слышать почти невозможно; тогда остается только подкреплять себя надеждой на Бога, иметь неустрашимость, веселый и отважный вид, дабы подчиненные не пришли в отчаяние. Одновременно надобно быть в исправной готовности к удержанию или прибавлению хода корабля, к повороту на ту или другую сторону, и сделанию учрежденного на всякое приключение сигнала в осторожность другим судам. А все оное зависит от попечений командира, к чему требуется неусыпное прилежание, искусство с осторожностью, дабы в таком внезапном случае не сделать какой ошибки и не придти в конфузию, отчего неминуемо бедствие постигнет. Точно такое приключение с нами последовало в нынешнюю кампанию: июля 18-го, будучи в широте 80 градусов выше северного конца Шпицбергена при крепком ветре и тумане так приблизились ко льду, что уже попали между льдин и только успели отворотиться и сделать сигнал другим судам, [124] а сами еле обошли по ветру превеликую льдину и с опасностью вышли на свободную воду.

Все бедствия, которые угрожают плавателям в рассуждении тамошних обстоятельств не столь ужасны для промышленных судов, хотя они ходят в тех же местах, да по неоднократным их плаваниям, довольно им известным, и всегда наблюдая удобное время к их промыслу, не имея за предмет какого-нибудь назначенного места. Они промышляют там, где это им удается, не находят себя принужденными подвергаться опасностям, а особливо в туман или случившийся штурм, а всего чаще уходят в заливы на якорь или держатся на обширной воде.

Мы, напротив того, старались, согласно данным нам повелениям, плыть по назначенному пути и преодолевать встречающиеся препятствия, дабы получить успех в намеренном предприятии. Нами почиталось за нужное не отдаляться от настоящего пункта, где мы находились, а в противном случае упущено бы было время, которое надлежало употребить в пользу. Для того часто мы излишне отваживались в приближении ко льдам, заходили в бухты, лежали в дрейфе между редко носящимися льдинами и, по большей части, в тумане. Все это преодолено с великим трудом, терпением и беспокойством! Напоследок, хотя за непреодолимыми препятствиями не могли достигнуть желаемого по намерению места, однако, после многократного осмотра, кажется, открылась невозможность, в чем не остается сомнения.

Известия, полученные от шкиперов, которые плавание имели в тех местах лет по 20-ти и более, подкрепляют в вероятности, и что лед от гренландского берега имеет положение, во всем сходное с найденным нами в двухлетнее плавание. А что видали прежде (как сказывают) землю к северу и к западу (однако, никто на них не бывал), чему без сомнения поверить нельзя, ибо в оном легко сделаться может ошибка плавателя, который ищет не землю, а китов, и принимает облака за видимую землю, которые точно оной покажутся, ежели не сделать притом довольных примечаний. А в этом часто мореплаватели обманываются, так как и мне в нынешнюю кампанию случилось, будучи в широте 78 градусов 15 минут и долготе 18 градусов 09 минут 16 июня, когда примеченные мной к западу облака показались землей, и до тех пор находился в сомнении, пока оные стали расходиться и отделились от горизонта.

Невероятнее кажется и то, что бывали люди выше 81 градуса к северу. Но то разве не в нынешнем веке; а нынче, как шкипера [125] сказывали, что льды против времен умножились, и никто уже на восточную сторону Шпицбергена не ходит, а прежде, лет 60 назад, имели там промыслы. Однако, один шкипер сказывал, что он в нынешнее лето был в 81 градусе в то самое время, когда и мы поблизости его находились, да еще севернее, а потому и видна его погрешность, которая произошла от нерачительного наблюдения или за неимением удобных к обсервации инструментов, в чем мы имели пред ним преимущество.

Последний пункт нашего места к северу июля 18-го по исправной обсервации был в 80 градусах 30 минутах, а потому и заключить можно, что не все известия вероятны.

Что же касается до рассуждения о находящихся там льдах, то надобно, как кажется, ежегодно оным иметь приращение, а не уменьшаться; причина тому та, что каждую зиму во всех губах и проливах Шпицбергена вода замерзает, и как оный лед не весьма толст, то при наступлении летней теплоты от сырых и влажных погод, а больше от дождей, слабеет и волнением ломается, а течением оный выносит в море. Его бывает великое множество, а особливо в мае и июне месяцах, по всему проливу между Шпицбергеном и лежащим от гренландского берега льдом; чем позже, тем менее его становится, а в исходе июля в тех местах, где прежде плавали во льдах, совсем не было видно; может быть, что от крепких ветров и волнения оный истребляется. Зато плавают льдины, которые отламываются от ледяных гор (а их великое множество)! Мне случалось видеть в Клокбае от двух ледяных гор почасту отваливались превеликие глыбы, которые на 8 и 9 сажен глубины стояли на земле. И можно ли думать, чтобы такие толстые льдины от небольшой летней теплоты не только в одно лето, но и во многие годы уничтожились? Следовательно, оных каждый год знатное количество прибывает. Прибывающий этот лед относит течением к лежащему от Гренландии льду и там удерживается, а потому к стоячему льду прийти невозможно, а всегда оный окружен наносными и громадными льдинами. Чрез то весь залив делается теснее и, может быть, со временем голландцы лишатся своего промысла.

Сверх оного примечено, что тамошний воздух для обыкновенных людей вреден, а особливо в туман; а которые люди к оному привыкли, так как голландцы о себе сказывали, что они никакими припадками от воздуха не подвержены. Это мы и на себе испытали; в первую кампанию многие чувствовали боль в голове, в груди тесноту и всякое колотье, а ныне не столь много больных было, [126] и может быть, что несколько к тому привыкли. Особливо мы старались быть в непрестанном движении, для чего в то время, когда не было корабельных работ, то выдумывали такие игры, которые делают большое движение, и матросы, узнав в оном пользу, всегда резвились до поту. Почасту накуривали в палубах и в каютах порохом и можжевельником, так что больные хотя и бывали, по понемногу и то временно. Холодность воздуха в тамошних местах в отдалении от берегов и льдов умеренна, а во льдах холоднее, так что среди лета веревки обмерзали.

Надобно помянуть и о выгодах в тамошних местах, которые плавателям приносят облегчение. Во-первых, что день плавания продолжается 4 месяца, и никогда солнце не заходит, хотя оно очень редко видимо. Однако, во время тумана все-таки остается надежда, что по прочистке оного всегда осмотреться можно, и когда туман пронесет на короткое время, то является для всех не малая отрада, чего невозможно в ночное время. Холодность воздуха, в особенности во льдах, хотя для людей несколько и в тягость, но на корабле никакая провизия, тако ж и пресная вода не портится. Нами испытано, что свежее мясо более месяца употребляется в пищу, ничем невредимо. Ежели же крайняя нужда будет в воде, то из льда можно наварить, а в недостатке дров и льдом утолить жажду”.

Эта записка нисколько не оправдала моего отца в глазах графа Чернышева. Последующие экспедиции, о которых много говорилось и писалось, вполне доказали в настоящее время, что мой отец был во всем прав.

Затем эскадра моего отца была расформирована ¹⁴³ указом Императрицы, в котором не упоминалось о цели бывшей экспедиции. Результаты его плавания и наблюдения остались скрытыми, так как Коллегия стыдилась своей неудачи и считала срамом признаться в сделанной попытке. Вся переписка считалась затерянной ¹⁴⁴.

Вообще должны были бы, по-видимому, отчаиваться в успехе в виду столь великого множества бесплодных попыток, предпринятых славнейшими мореплавателями разных стран в водах столь неприступных и открытиями скудных.

Достаточно было времени, чтобы убедиться, что там льды непрерывные; и если бы даже один раз подвинулись далее, нежели в другой, или проплыли чрез желаемый проход, все же неуверенность и опасность этого плавания никогда не могли бы сделать его столь правильным, чтобы оно принесло пользу торговле. Впрочем, [127] разве нельзя делать на земном шаре открытий гораздо более выгодных, любопытных, обещающих более вероятную удачу, могущих удовлетворить любопытство, дать оборот капиталам и возможность применения к делу дарований предприимчивых умов.

Чтобы дать еще понятие об обширности познаний Адмиралтейств-коллегии, скажу, что, когда знаменитый математик Эйлер издал бессмертный свой труд о построении кораблей и управлении ими ¹⁴⁵, Императрица приказала этой коллегии рассмотреть его, желая знать ее мнение. Это сочинение, хотя и элементарное, оказалось, однако же, настолько выше понятий судей, которые должны были его рассмотреть, что они, не будучи в состоянии его понять, нашли более удобным объявить его бесполезным для флота. Этого мнения придерживались в России до той минуты, покуда иностранные ученые не заставили свои правительства оценить по достоинству сочинения Эйлера. Французский король первый послал награду автору. Императрица Екатерина II, узнав об этом, также вознаградила его с своей стороны, и, хотя драгоценный труд, послуживший впоследствии основанием для всех писателей, занимавшихся этим предметом, не мог просветить петербургских судей Эйлера, зато показал Императрице в настоящем свете познания и компетентность этих судей.

Если мой отец не успел разубедить графа Чернышева в его понятиях о Северном море, то, помимо вице-президента коллегии, ему удалось несколько смягчить и недовольство Императрицы. Она выслушала доводы бригадира Чичагова и приказала составить следующий заключительный указ Адмиралтейств-коллегии:

“Желая оказать нашу милость и удовольствие за приложенное старание к достижению до повеленного предмета, бывших в некоторой экспедиции наших флотских офицеров, а именно: капитана бригадирского ранга Чичагова, капитана первого ранга Панова, капитана второго ранга Бабаева, капитан-лейтенантов Борноволокова, Пояркова, лейтенанта Рындина, всемилостивейше повелеваем нашей Адмиралтейской коллегии производить им вечный пансион, половину оклада того чина, в котором они во время сей экспедиции находились, не заменяя то в получаемое ими ныне или впредь окладное по чинам их жалованье, ниже воспрепятствовать им то должно к получению обыкновенного, по силе адмиралтейского регламента, пенсиона, которым по числу сделанных кампаний, при увольнении от службы, пожалованы бывают; оставляя на попечение Адмиралтейской коллегии награждение сделать [128] и прочим бывшим с ними нижним служителям, которые то заслужили, дабы все, видя столь отличные наши милости, усердным и тщательным исполнением в таковых им порученных делах, такового же жребия достойными оказать себя старались. 21 декабря 1766 г. Екатерина” ¹⁴⁶.

ГЛАВА VIII

Назначение моего отца начальником Архангельского порта и его борьба с хищением казны и взяточничеством. — Лишение его благосклонности Императрицы. — Турецкая война 1769 г. и определение отца в Черноморский флот. — Жизнь в Крыму. — Адмирал Сенявин и создание им флота. — Резолюция Императрицы на рапорте Сенявина. — Война 1770 г.; болезнь отца и возвращение в Россию. — Рескрипт Императрицы 12 апреля 1772 года на имя В. Я. Чичагова. — Отправление эскадры отца в Средиземное море и переписка с гр. Чернышевым. — Возвращение В. Я. Чичагова в Кронштадт. — Иностранные адмиралы на русской службе. — Награждение отца георгиевским крестом за 20 кампаний. — Война 1774 г. в Крыму и действия моего отца. — Вызов его в Москву и производство в вице-адмиралы.

После второй экспедиции отец мой возвратился в Петербург ¹⁴⁷ и через несколько времени (1768 г.) был назначен начальником Архангельского порта ¹⁴⁸. Тогда ему пришлось бороться с врагами более страшными, нежели льды, и тем сильнее против него ожесточенными, что он решился пресечь хищение казны и взяточничество. Противодействовать злоупотреблениям столь заматерелым и, так сказать, почти неизбежным, значило вступить в борьбу со всеми властями, начиная с губернатора, которому жалобами и происками удалось добиться отозвания начальника порта и лишить его на короткое время благосклонности Императрицы.

Так как тогда была война с турками, она вскоре послала моего отца служить на юг: ему дано было начальствование над небольшой флотилией в Черном море ¹⁴⁹. Крым, только что завоеванный ¹⁵⁰, был тогда совершенно оставлен жителями, ибо почти все татары покинули его, лишь только русские им завладели. Недостаток во всякого рода средствах был так велик, что первые русские, туда прибывшие, были принуждены поместиться в землянках, вырытых под землею, и, так сказать, вперемежку с пресмыкающимися, наводнявшими эту страну. Часто случалось, что во время еды, состоявшей большею частью из молока, змеи (ужи) смело приползали к блюдам за своей долей, и их можно было отогнать только ударами ложек по голове. [130]

Императрица хотела создать сильный флот на Азовском и Черном морях и поручила это адмиралу Сенявину ¹⁵¹. К 1770 году он состоял из порядочного числа судов, которым Сенявин дал имена Гектор, Парис, Лефеб, Елень, Троил ¹⁵² и т. д. По докладе рапорта Сенявина Императрице, она написала: “Троянской истории имена, кои дал Сенявин кораблям, им построенным, показывают, что у него в голове твердо есть повидаться с теми местами, где оная производилась”. Но все эти суда были плоскодонные и могли только действовать в Азовском море. Черноморский флот образовался позднее, так что мой отец, приняв в 1770 году начальствование над малой флотилией и назначенный тогда к охранению границ Империи от турок, нашел, что она состояла из нескольких корветов, шебек ¹⁵³ и других небольших судов, довольно плохо вооруженных и в достаточно дурном состоянии ¹⁵⁴. Однако же, при открытии кампании турецкий флот, состоявший из многих линейных кораблей и фрегатов, явился в виду Крыма. Русская флотилия, хотя и без всякой вероятной возможности противиться силам, столь превосходным, заняла самую выгодную позицию, какую только могла, и, стоя твердой ногой, ожидала неприятеля. Но он был таков, что когда отец мой думал, что все потеряно, — все было спасено. Паша, высокомерно относясь к подобному противнику, счел ниже своего достоинства сражаться с ним всеми своими силами и отделил от своего авангарда число кораблей, равное тому, из которого состояла наша флотилия, то есть из семи или восьми судов, которых во всяких других, но не в турецких руках было бы более, нежели достаточно, чтобы истребить нас. Но, по счастью, адмиральскому кораблю, назначенному для этой атаки, по его отделении от флота и шедшему на нашу флотилию на всех парусах, пришлось поворотить оверштаг. В эту минуту ветер посвежел. Передовой корабль лишился марселя, что произвело такое смятение во всей эскадре, что все турецкие суда одно за другим поворотили оверштаг и поплыли на присоединение к их флоту. При наступлении ночи они удалились совершенно, не отваживаясь ни на какую дальнейшую попытку. По своей слабости русский флот, который Императрица Екатерина еще не успела увеличить, был не в состоянии что-либо предпринять со своей стороны против турецкого, сравнительно громадного; но благодаря невежеству и бездействию его начальников, во время этой кампании не произошло ни одного замечательного события. Однако же главные силы русского флота покинули Балтийское море, чтобы плыть в Средиземное ¹⁵⁵, и временно были отданы под начальство [131] графа Орлова, в действительности же ими командовал адмирал Спиридов: на них были даже посажены войска под командой графа Федора Орлова, брата главнокомандующего.

Быстрые переходы из климата, который моему отцу пришлось перенести, проходя 80-й градус северной широты, в климат Крыма ¹⁵⁶, — страны тогда весьма нездоровой, расстроили его здоровье до такой степени, что он был принужден просить дозволение о возвращении своем на родину и, по получении такового, оставил флот, возвратясь в Россию сухим путем. Одного этого путешествия было достаточно для восстановления его здоровья, и по возвращении своем в Петербург он был назначен временным членом Адмиралтейств-коллегии. Летом 1770 года он командовал практической эскадрой на Балтийском море ¹⁵⁷. В числе адмиралов были представлены к выбору: Семен Мордвинов ¹⁵⁸, Алексей Нагаев, Петр Андерсон ¹⁵⁹, Василий Чичагов и Николай Сенявин ¹⁶⁰.

Против моего отца Императрица написала: “Сему”.

По истреблении турецкого флота в 1770 года в Чесменской бухте Императрица Екатерина для продолжения войны с той же энергией решилась подкрепить свой флот, находившийся тогда в Архипелаге. Между тем адмирал Сенявин имел уже сильную флотилию и на Азовском море. Вот что писала Императрица гр. Чернышеву ¹⁶¹ 1 июня 1771 г.: “с большим удовольствием усмотрела я, что 17 числа мая российский флаг веял на Азовском море после 70-ти летней перемешки; дай Бог вице-адмиралу Сенявину счастливый путь и добрый успех”.

Так как мой отец, адмирал Чичагов, снова заслужил доверие Императрицы, то она обратила свой взор на него ¹⁶².

12 апреля 1772 года он получил рескрипт, который в настоящее время весьма драгоценный документ, так как он обнимает всю политику Императрицы и рисует до мельчайших подробностей ее отношения ко всей Европе. Привожу его в подлиннике:

“Рассудили мы, приумножа несколькими кораблями флот наш, находящийся в Средиземном море под главной командой от нас тамо уполномоченного генерала графа Алексея Орлова, привести его еще больше в состояние к продолжению тех счастливых успехов, которыми Всевышнему угодно было нас наградить в прошедшие две кампании, и чрез то понудить вероломного нашего неприятеля к скорому заключению с нами надежного и постоянного мира.

Повелели мы еще в прошлую осень адмиралтейству нашему иметь в Ревельском порте ко вскрытию тамошнего рейда, готовыми четыре [132] линейные корабля, снабженные по примеру прежних, в Средиземное море отправленных, которые действительно тамо и готовы, из коих ныне три в оное отправление и назначаем, а именно: “Чесма”, “Победа” и “Граф Орлов”, первый о семидесяти четырех, а другие два о шестидесяти шести пушках.

Командиром над сей эскадрой до благополучного ее соединения со флотом, находящимся в Архипелаге, вас, яко искусного мореплавателя, избираем, уверены будучи, что найдем мы, конечно, в вас то ж ревностное усердие в исполнении вам порученного, которое мы приобвыкли видеть во всех наших верноподданных.

Вы имеете, по получении сей инструкции, отправиться в вышеупомянутый Ревельский порт и, приняв оную эскадру в свою команду, немедленно и с самым первым способным ветром оттуда в путь для соединения с упомянутым флотом идти, стараясь, сколько возможно, оное скорее сделать и тем способствовать к достижению до вышеупомянутого предмета, для которого сия эскадра посылается, и от чего мы столь великого плода ожидаем.

Нет, кажется, вам нужды заходить или останавливаться в каком-нибудь порте до самого Гибралтара, или лучше сказать до Магона ¹⁶³, когда всем надобным, а особливо водой в Копенгагене или Гельсинере запасетесь, чем не токмо успешно гораздо будет плавание ваше, но и менее издержки. В сих же двух местах, а особливо в последнем, то есть в Магоне, получите вы уже, конечно, повеление от упомянутого нашего генерала гр. А. Орлова или адмирала Спиридова, которым предписано вам будет о дальнейшем вашем плавании и о месте, где ваша эскадра с флотом соединиться должна. В проходе чрез Зунд найдете в самом Копенгагене или в Гельсинере выписанных адмиралтейской нашею коллегией английских пилотов, которые вас своим каналом проведут. А получите о них известие от пребывающего двора нашего при его Величестве короле датском поверенного в делах Местмахера.

Сие сделано не токмо в том разуме, чтоб доставить вам способ успешнее произвести плавание ваше, но чтоб и лишить могущей встретиться нужды заходить для того в английские порты и иметь о том заботу. А как с ними вам обходиться и какую и как им за то сделать плату, сведаете вы от упомянутого Местмахера, к которому пребывающий наш в Лондоне полномочный министр Мусин-Пушкин ¹⁶⁴ о том отписать не преминет вследствие писанного к нему от вице-президента Адмиралтейской коллегии графа Ивана Чернышева письма, с коего здесь приложена копия. [133]

Однако ж на случай, буде бы еще они туда не приехали, чего, кажется, быть не может, то не должны вы их дожидаться, но сыскать тут или на английских берегах способных, с которыми то плавание и предпринять.

За излишнее находим входить нам и предписывать каким образом учреждать вам плавание ваше, ибо в том совершенно полагаемся на искусство ваше и в точную вашу волю оставляем; но находим за нужное объяснить о политических наших сопряжениях с теми державами, подле которых областей плавание ваше быть должно, дабы вы, то знав, могли взять свои меры, как в случае, буде бы крайняя и необходимая нужда понудила вас зайти в их порты, так и равномерно, ежели бы встретились с их военными или купеческими кораблями; имея о последних в незабвенной памяти, ибо то точная наша воля, чтоб их, которой бы христианской державе они ни принадлежали, не только не осматривать и не останавливать ни под каким видом, но [134] напротив того, всякую возможную помощь подавать, а особливо датским, прусским и английским; ибо повторяем вам, что нет нашего намерения препятствовать ничьей из христианских держав коммерции, каким бы то образом ни было.

Сии суть те уверения, которые мы чрез наших министров при всех дворах сделать рассудили при посылке флота нашего в Средиземное море, как вы то из приложенного экстракта увидите, по которым в точности исполняя, не сделаете, конечно, никакого неудовольствия и не встретите препятствия в продолжении пути вашего.

На походе представится первой Дания. Относительно к сей короне, можете вы на нее совершенно надежны быть, и свободно входить в ее гавани, ибо вследствие тесной у нас дружбы с его датским Величеством уверены мы, что там эскадре вашей всякая помощь с охотой и поспешностью дана, конечно, будет.

За Данией, рядом почти, следует республика голландская, Англия и Франция. С первой находимся мы в добром согласии и дружбе, следовательно же и надобно вам будет почитать встречающиеся ее эскадры — дружественными и обходиться с ними по общим морским обрядам, ибо и голландцы с своей стороны в рассуждении салютации и других морских почестей не прихотливы. Гавани же их, конечно, для вас отверсты будут, если бы необходимость к ним повлекла.

Об Англии справедливо можем мы сказать, что она нам прямо доброжелательна, и одна из дружественных наших держав, потому что политические наши виды и интересы весьма тесно между собой связаны и одним путем к одинаковой цели идут. Кроме того, имеем мы с великобританской короной трактат дружбы и коммерции, которым взаимная наша навигация в землях и владениях обеих сторон поставлена в совершенной свободе. Довольно, кажется, было бы сих двух оснований к удостоверению нашему, что порты его британского величества будут отверсты эскадре нашей; но и затем еще, начиная экспедиции наши в Средиземное море, изъяснились мы откровенно чрез посла нашего с королем великобританским и получили уверение, что военные корабли наши приняты будут в пристанях его владений за дружественные, и как таковые снабжаемы всякой, по востребованию обстоятельств, нужной помощью. Сие и самым делом исполнено в рассуждении нашего адмирала Спиридова и других наших в Средиземное море отправленных эскадр, и, конечно, в рассуждении вас самих своего действия не иметь не может. При сем случае вам знать надобно, что в самое то время соглашено между нами было дружеским и скромным образом, чтоб с обеих сторон заблаговременно приняты [135] были надлежащие меры к упреждению всяких о салютации требований и споров между взаимными эскадрами и кораблями. Вследствие того долг звания вашего будет в проходе чрез канал не подавать с своей стороны поводу к таковому требованию, обращаясь в сторону или инако, удаляясь от встречи с английскими военными судами, подобно как и они с другой чаятельно оной миновать стараться будут. Может быть, неизлишне еще и то, чтобы вы прежде вступления в канал сияли совсем прочь заранее вымпел и флаг адмиральский и проходили тут без оных, дабы с тем большею удобностью избежать требования о спущении оных. Мы надежно ожидаем от благоразумия и осмотрительности вашей, что вы в сем случае будете уметь согласоваться пристойным образом взаимному нашему и его британского величества желанию.

Положение наше с Францией может столько же присвоено быть и Гишпании и королевству обеих Сицилий. Во Франции имеем мы поверенного в делах советника посольства Хотинского. В Мадриде поверенного же в делах переводчика Рикмана, а в Неаполе никого. Со всеми сими Бурбонскими дворами имеем мы только наружное согласие и можем, конечно, без ошибки полагать, что они нам и оружию нашему добра не желают, но с другой стороны, нельзя же ожидать, чтобы они шествию вашему явно и вооруженной рукой сопротивляться стали, не имея к тому не только законной причины, ниже казистого предлога, который бы предосудительное покушение сколько ни есть покрыть мог. Сие описание образа мыслей Бурбонских дворов долженствует решить ваше к ним поведение и показать, что вам со встречающимися их кораблями хотя дружелюбно, но осторожно, однако ж, обходиться, а гавани их, кроме самой крайней нужды, обегать надобно, разве когда к спасению другого пути оставаться не будет. Таковые диспозиции Бурбонских дворов в рассуждении нас по причине настоящей войны нашей открываются от дня в день более, и нам, по известиям, от всех сторон получаемым, надлежит ожидать, что не возмогши ни по какому резону явно нас атаковать, постараются они коварством и хитростью искать самого малейшего к привязке предлога для нанесения нам вреда и воспрепятствования на востоке нашим операциям. Вследствие чего должны вы завсегда остерегаться от хитростей. А как натуральнейший способ для произведения оных в действо может найден быть по поводу коммерции их в Средиземном море, то и должны вы наистрожайше наблюдать предписанные вам ниже сего правила относительно коммерции вообще всех нейтральных наций. [136]

Португальский двор совсем вне всяких с нами сопряжений, но как при всем том существо естественного положения и интересов его требуют от него непременно быть в противных Гишпанскому политических правилах, то и не оказал он ни малейшего затруднения в принятии наших кораблей, что он и с вами учинит, ежели вы принуждены будете приставать к его гаваням, в таком случае можете вы адресоваться к Борхерсу, учрежденному ныне от нас консулу в Лиссабоне.

Что здесь о Португалии говорено, может справедливо относиться к владениям короля Сардинского, ибо он по настоящей заботливой его позиции между венским и версальским дворами, которых соперничество дому его толь надобно, а прежде и толь полезно было, со многой вероятностью не рад будет видеть флаг наш в Средиземном море, яко нового Бурбонскому Пакту соперника, тем более, что он по коммерции не имеет нужды менажировать турков.

Порт, могущий вам быть полезным в Средиземном море, есть остров Мальта. Несмотря на политические коннекции ордена ¹⁶⁵ с державами Бурбонского двора, коих подданные составляют знатную часть языков, права гостеприимства и государей, удостоверяют уже вас о пристанище в Мальте, если б завела вас туда необходимость, и тогда имеете вы адресоваться к маркизу Кавалкабо, который, не имея хотя характера, пребывает там от нас яко уполномоченный и доставит вам за деньги всю помощь, которая будет в его силе и которую натурально вы требовать можете.

Кроме вышеоглавленных итальянских владений, представляются еще там великое герцогство Тосканское с вольным портом Ливорно, республики: Генуэзская, Венецианская и Рагузская, которая состоит под протекцией турков и им дань платит.

Ливорно, будучи вольным для всех портом, не может натурально и для всех затворено быть, поколику военные эскадры могут участвовать в неограниченной свободе и преимуществах вольного порта. Уже некоторые корабли нашей первой эскадры туда приставали, и примеров тому множество в последних войнах между Англией и Францией. Они могут и вам служить за правило. С республикой Генуэзской не имеем мы беспрепятственного сношения; но хотя она в политике своей и привязана к Бурбонским домам, а особливо к Франции, которой недавно и подвластный ей остров Корсику совсем уступила, но тем не меньше, однако же можно надеяться, что она по образу вольного своего правления не откажет эскадре нашей в нужном пристанище, ибо такой отказ был бы противен самой конституции ее, и [137] в самом деле не сделала она никакого затруднения принять приставший туда один из наших военных кораблей.

В рассуждении республики Венецианской настоят другие уважения. Она издавна желает ближайшего с нами соединения. Но по робости, от соседства с турками происходящей, не смеет еще податься на явные к тому способы. Без сомнения, венецианцы желают нам внутренне добра, разве дезерция их подданных нашей православной веры, кои вышли из земель их владения для принятия участия в морейских происшествиях ¹⁶⁶, сделает замешательство в образе их рассуждения о настоящей войне нашей. Во всяком случае вероятнее то, что если успехи наши будут важны и поспешны, то единственная их неразрешимость приведена будет к единому существительному и неподвижному пункту их политики — желать упадка Оттоманской Порты. Вам надобно будет на сем основании распоряжать поступки ваши в рассуждении республики, сносясь и [138] требуя совета, когда время допустит от нашего в Венеции пребывающего поверенного в делах действительного статского советника маркиза Маруция ¹⁶⁷, который между тем не оставит с своей стороны подавать вам все нужные сведения.

О республике Рагузской, которая сама по себе гораздо неважна, примечено выше, что она состоит под протекцией турков и платит им дань. Правда, отрекается она от качества подданной и стороной забегала уже ко двору нашему с просьбой, чтоб ее навигация от неприятельской отличена была, вы имеете потому, если б паче чаяния нужда заставила вас искать прибежища в портах сей республики, сначала отозваться и обходиться с нею дружелюбно, полагая, что она, с своей стороны, не отречется от допущения кораблей наших и от учинения им за деньги всякой потребной помощи; в противном же случае можете бы оное себе по необходимости и силой доставить, трактуя тогда Рагузские земли и кораблеплавание неприятельскими; по обыкновенным, однако ж, порядком между просвещенными нациями, токмо чтоб сие сделано было с согласия графа Орлова.

Что ж касается до африканских в Средиземном море корсаров, выходящих из Туниса, Алжира и других мест, то хотя и считаются они в турецком подданстве, однако же, тем не меньше оставляйте их на пути в покое, и если только они сами вам пакостей делать не станут, и если опять не случится вам застать их в нападении на какое-либо христианское судно, ибо тут, не разбирая нации, которой бы оно ни было, имеете вы их бить и христиан от плена освобождать, дозволяя и в прочем всем христианским судам протекцию нашу, поколику они ею от вас на проходе пользоваться могут.

По благополучном прибытии эскадры вашей в Магон, найдете вы уже тут, конечно, у консула двора нашего Алексиано повеление от уполномоченного нашего генерала и кавалера графа Алексея Орлова или, в небытность его, от адмирала и кавалера Спиридова, но которым вы в точности и исполнять имеете. Но ежели бы, паче чаяния, за каким-нибудь непредвидимым случаем оных еще не было, то наведавшись от оного Алексиано о месте пребывания флота, туда и отправиться должны, и по приходе, явясь со всею своей эскадрой к ним в команду, по их повелениям и поступать.

Нужда, может быть, потребует иметь вам секретную переписку как во время плавания вашего с некоторыми из наших министров, находящихся при чужестранных дворах, так и с самим графом Орловым или адмиралом Спиридовым до соединения вашего со флотом, для чего и прилагаем здесь шифры, которыми вы к ним писать и [139] должны, имея их всегда за своею печатью, и не инако оными заставлять писать, как в своем присутствии. А для таковой вашей корреспонденции определяется к вам канцелярский служитель, который все то исправлять может.

Во все время пребывания его при вас имеете ему производить в жалованье и на пищу по сто рублев на месяц из данных вам сорока пяти тысяч ефимков на чрезвычайные расходы от нашего генерал-прокурора князя Вяземского, считая каждый по рублю тридцати шести копеек, итого шестьдесят одна тысяча двести рублев, из коих мы и вам на стол тысячу двести рублев всемилостивейше взять повелеваем, уверены будучи, что вы достальные сии деньги с узаконенным порядком, по надобности и по вашему усмотрению в расход употреблять будете, о которых по соединении вашем со флотом, как счеты так и остальные, главнокомандующему отдать не преминете, не менее как и журнал плавания вашего.

Наконец, призывая Бога в помощь предприемлемому вами мореплаванию для блага нашего Отечества, пребываем вам Императорской нашею милостью благосклонны. Дана в Санкт-Петербурге, 12 апреля 1772 года. Екатерина” ¹⁶⁸.

Гр. Чернышев, по обыкновению, стал рассылать чуть не ежедневно курьеров в Ревель осведомляться, спешит ли мой отец с отправкой эскадры. Прибыв в порт около 20 апреля, отец принялся энергично за работу и, наконец, в последних числах донес гр. Чернышеву, что по его расчету эскадра будет готова к отплытию к 5-му мая. Гр. Чернышев поспешил это доложить Императрице и успокоился. Но вот приходит 6 мая — и он не получает донесения об отправлении В. Я. Чичагова из Ревеля; делая различные предположения, граф пережидает 7 и 8 числа; наконец, 9-го, когда уже моего отца, действительно, не было в Ревеле, он ему пишет письмо, наподобие тех мягких и любезных, которые его подчиненными читались всегда между строк. “Последним вашим рапортом ко мне, — писал гр. Чернышев, — сообщали вы, что несомненно надеетесь 5-го числа сего месяца отправиться в назначенный вам путь, в чем я и уверен, что вы, конечно, того сделать не упустите без самых сильных в том вам противоборствующих препятствий, и меня с нарочным о том уведомить не преминули бы при самом вашем отъезде; но как курьеру неотменно должно было сюда приехать в прошедший понедельник, то есть в тот день, в который я был в Царском Селе, если бы он из Ревеля поехал 5-го числа, а он еще не токмо вчера, но и ныне сюда не бывал; то посему оставаясь в недоумении, не приключилось ли вам каких [140] препятствий, прошу с сим же курьером, ни мало не мешкав, обстоятельно меня уведомить, для чего вы по сих пор еще не отправились, описав подробно удержавшие вас от того причины и, если возможно, означив день, в который вы наверно выступить надеетесь”.

Между тем, 8 мая мой отец пред отправлением послал ему письмо с нарочным курьером. Оно было следующего содержания: “Пред сим имел я честь донести вашему сиятельству, что вверенная в команду мою эскадра к 5-му числу сего месяца имеет отправиться в море, и действительно, к тому числу она обстояла во всякой готовности, но за случившимися жестокими ветрами с пасмурностью и снегом принужден был остаться на якоре до 8-го числа. Почитал еще за Божию милость, что последний штурм застал нас не в море, где бы необходимо нам надлежало разлучиться; впрочем, не оставлю приложения крайнего старания о лучшем успехе нашего плавания”.

18 мая эскадра прибыла в Копенгаген, и 25-го мой отец написал гр. Чернышеву: “Плавание наше продолжалось с тихими и переменными ветрами, а как прошли Готланд, то настали туманы, что и попрепятствовало в нашем пути... Английские пилоты в Гельсинере, за которыми я чрез г. Местмахера посылал, чтобы они прибыли, однако, не поехали на корабли, почему я принужден был остаться там еще день, по снятии с якоря... На все расходы издержано около 100 червонных”.

16 июня эскадра прибыла в порт Магон. В тот же день он донес гр. Чернышеву: “Плавание наше в Атлантическом море было с успехом, ибо я против Гибралтара 5 июня по утру был и чрез сутки оставил гибралтарскую крепость позади, более чем на 300 верст, почему надеялся чрез два дня быть и в Магоне, но как настали противные ветры, то тем и удержан был по 16-ое число. При вступлении в Магон получил от графа Алексея Григорьевича (Орлова) повеление, чтобы следовать в Ливорно, но недостаток пресной воды, некоторые поправления, а особливо большое число больных (367 чел.) принудили меня остаться на некоторое время в Магоне”.

20 августа эскадра пришла в Ливорно; долгая непогода, противные ветры совершенно измучили людей. Мой отец имел с собой письмо Императрицы к гр. А. Орлову, которое он тотчас же ему и передал ¹⁶⁹. Здесь начальство над эскадрой В. Чичагов передал капитану Коняеву ¹⁷⁰, а сам отправился в Петербург, где ожидала его усиленная деятельность по приведению флота в боевой вид, и по приезде он был назначен главным командиром Кронштадтского порта, который есть, так сказать, ключ столицы. [141]

Когда пришло лето 1773 года, и понадобилось вооружить значительную эскадру для обучения большего числа рекрут, Императрица, несмотря на назначение моего отца, избрала его командиром. Гр. Чернышев находил необходимым подготовить подкрепление для флота, находящегося в Средиземном и Азовском морях. В числе представленных к командованию флагманов были иностранцы, как Чарлс Кновльс и граф Мазини ¹⁷¹; их набирали наши послы при иностранных дворах во время войн в Турции по поручению Императрицы, которая желала иметь силы непреодолимые и искуснейших руководителей. Впоследствии я на примерах докажу, что Екатерина II ошиблась в своем расчете не хуже Петра Великого, и иностранцы принесли нам только вред. Можно купить за деньги верноподданного, который соразмеряет личный интерес с трудолюбием, энергией и чувством самосохранения, но купить верноподданного патриота, одушевленного идеей и воодушевляющего своих соотечественников, жертвующего собой из любви к родине, — невозможно; первых найдешь у соседа сколько угодно, а вторых — только у себя дома. Наконец, француз может быть англичанином, американцем, а англичанин — итальянцем, испанцем, даже русский способен превратиться в человека любой национальности, но русским никогда не сделается ни француз, ни англичанин, ни немец.

С возобновлением военных действий на Черном море, Сенявин оказался далеко не в полной готовности: многие суда попортились, болезни уносили массу людей, и тогда Императрица решила дать ему хорошего, способного помощника, который бы соответствовал столь важному назначению. Сколько она ни думала и ни выбирала, но, однако, предпочла всем моего отца. Перед отправлением на юг ¹⁷², В. Я. Чичагов получил, по статуту, Георгиевский крест и в присланном рескрипте за подписью Императрицы было сказано: “Ревность и усердие ваше, к службе оказанное, когда вы, будучи офицером, сделали на море 20 кампаний, учиняет вас достойным к получению отличной чести и нашей монаршей милости по узаконенному от нас статуту военного ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия; а потому мы вас в четвертый класс сего ордена всемилостивейше пожаловали. Сия ваша заслуга уверяет нас, что вы сим монаршим поощрением наипаче почтитесь и впредь равным образом усугублять ваши военные достоинства. 26 ноября 1773 г.” ¹⁷³.

В конце января 1774 года мой отец явился к адмиралу Сенявину, который отправил его в Крым для принятия находящейся там морской команды и приготовления судов к открытию кампании. 18 апреля [142] он с двумя фрегатами “Первый” и “Четвертый” и кораблем “Азов” пошел к оконечности пролива в Черное море, чтобы соединиться с кораблями “Журжа” и “Корон” и малым бомбардирским судном, которые занимались крейсерством. Ему было предписано крейсировать пред проливом между мысом Таклы и Казылташской пристанью, держась всегда на таковой дистанции, чтобы пролив и крымские берега никогда из виду и обеспечения его удалены не были, и чрез то он мог отражать покушения неприятеля.

До 8 июня включительно нигде не было видно неприятельских судов. 9 числа в половине второго часа дня вдали заметили турок, идущих к проливу, в числе 21 судна. Чтобы обстоятельнее осмотреть их, адмирал спустился и шел к востоку. В четыре часа наши настолько приблизились к неприятелю, что можно было его ясно рассмотреть; он шел в числе 5 больших кораблей, 9 фрегатов, 26 галер и шебек и несколько малых судов, и при том на двух кораблях развевались адмиральский и вице-адмиральский флаги. Одно судно приняли за наш бот. Отец мой с эскадрой, состоящей из трех фрегатов и двух кораблей, старался, сколько возможно, забраться к ветру, придерживаясь ближе Крымского полуострова, потом неприятель, поровнясь против пролива, стал дожидаться, а когда прочие с ним соединились, выделил вперед 7 фрегатов, 6 шебек и 11 галер. В 7 часов наши поворотили на правый галс и легли в линию, кроме корабля “Корона”, который не мог войти в свое место. Стали сближаться, но неприятель, прошед несколько наших линий, поворотил на другую сторону в параллель нашей эскадре. В 8 часов с неприятельского адмиральского корабля раздался пушечный выстрел, почему тотчас же началась пальба но “Четвертому”, нашему фрегату, который был тогда впереди. Отец мой был на фрегате “Первый” и по данному сигналу начал обстреливать турок. В то время стали замечать, что неприятельский адмирал с бывшими при нем кораблями поворотил и пошел по направлению к проливу с намерением, чтобы отрезать нашу эскадру или иметь ее между двух огней. Ночная темнота и наносимый ветром дым со стороны неприятеля препятствовали видеть движение противника. Тогда адмирал Чичагов поворотил и стал держать к проливу, но вскоре сами турки отдалились друг от друга, и куда они шли, нельзя было рассмотреть за темнотой. Несмотря на сильный огонь неприятеля наши понесли малые потери и лишь на фрегате “Четвертом” пробило несколько парусов и порвало веревок. Тяжело раненым оказался один солдат. Наши стали на якорь в проливе у мыса Таклы и в двенадцатом часу ночи увидели неприятельский флот, идущий [143] в пролив в числе 5 кораблей и 9 фрегатов под командой адмирала. Положение адмирала Чичагова усложнялось; фрегат “Четвертый” был неспособен к военному действию, так как не мог в поворотах против ветра и в линии держаться с настоящими фрегатами, то он принужден был войти далее в пролив и стать на якорь против керченских садов. Расположась для охранения прохода, мой отец взял из Еникале корабль “Журжа” и малое бомбардирское, которыми, так сказать, увеличил свою флотилию. Неприятельский флот остановился на якоре у мыса Таклы и стал собираться. К утру насчитывалось уже 24 корабля и фрегатов и 14 галер с шебеками.

11 числа неприятель вошел в пролив и лег на якорь. 12 числа некоторые его корабли переменялись местами, а шебеки и другие гребные суда ходили в Тамань и Казылташ и возвращались обратно. 13 числа неприятель, весь снявшись с якорей, последовал к нашей эскадре и с фрегатов и всех галер стрелял, но снаряды большею частью не долетали до наших кораблей. До 28 июня турки продолжали действовать столь же нерешительно и после сильной перестрелки, наконец, отошли назад.

Вся эта кампания на Черном море не имела никакого результата, и мы играли пассивную роль за неимением судов. 10 июля 1774 г. был заключен мир с Портой, по которому крепости Еникале, Керчь и Кинбурн остались за Россией. Суда наши все вернулись в керченскую бухту. [144]

В ноябре месяце Императрица вызвала в Москву адмирала Сенявина и моего отца для участвования в совещании о положении основания полезного плавания на Азовском и Черном морях. 5 декабря отец выехал в Петербург. В день заключения мира Императрица пожаловала контр-адмирала Чичагова в вице-адмиралы ¹⁷⁴.

До дальнейшего рассказа мне следует вернуться к прерванной собственной моей истории и продолжению моего воспитания ¹⁷⁵.

Комментарии

133. 16 января 1766 года.

134. Ломоносов был в то время “единственным ученым человеком” столь высокого уровня и столь разносторонних научных интересов.

135. Эпинус Франц Ульрих Теодор (1724-1802). По происхождению немец, родился в Ростоке (Германия). Учился в Ростокском и Йенском университетах, приват-доцент университета в Ростоке, профессор астрономии Берлинской академии наук, астроном Берлинской обсерватории (1755-1757). Приглашен в Санкт-Петербургскую академию наук профессором физики (1757), занимал эту должность до 1798 г. Принял российское подданство.

В 1763 г. на Эпинуса обратила внимание Екатерина II и с этого времени почти прекратилась его научная деятельность. Императрица назначила воспитателем к великому князю Павлу Петровичу. В 1780 г. участвовал в разработке Декларации о вооруженном нейтралитете против Англии, с 1782 г. член Комиссии об учреждении народных училищ. Составил записку об организации в России среднего образования. В качестве образца он рекомендовал австрийскую систему обучения, проект Эпинуса лег в основу организации низшего и среднего образования. В 1783 г. Эпинус был одним из высокопоставленных сотрудников ведомства иностранных дел и 1 февраля 1783 г. послал Б. Франклину письмо в связи с признанием Англией независимости Америки, в котором приветствовал коллегу не только как ученого, но и как блестящего политика. Умер в Дерпте (Тарту).

136. Делиль Жозеф (Иосиф) Николя (1688-1768), французский астроном и географ. В 1721 г. приглашен в Россию Петром I. Прибыл в Петербург в 1726 г. для работы в только что открытой астрономической обсерватории, директором которой он был до 1747 г.

В России Делиль произвел много астрономических наблюдений, в 1740 г. совершил путешествие в Сибирь, принимал деятельное участие в составлении “Атласа Российского...”, изданного Академией наук в 1745 г.

В 1747 г. вернулся в Париж, но в 1747-1748 гг. оставался иностранным членом Петербургской академии наук. В 1752 г. в Париже опубликовал карту и статью, в которых давались искаженные сведения о результатах 2-й Камчатской экспедиции. Опровержение на эту статью написал известный немецкий ученый, участник экспедиции Г. Ф. Миллер, оно было опубликовано на французском языке отдельной брошюрой. Материалы Делиля хранятся в Национальном архиве Франции (Греков В. И. Очерки из истории русских географических исследований в 1725-1765 гг. М. 1960. С. 57-60.; Русские экспедиции... Т. I. М. 1984. и др.).

137. Зордрагер Корнелий Гиберт (ок. 1650 — I пол. XVIII в.), голландский мореплаватель. В 1690 г. командовал кораблем, посланным к берегам Гренландии для охоты на китов, затем неоднократно принимал участие в подобных экспедициях, посвятив им большую часть жизни. Отчет о результатах плаваний и заметки мореплавателя были опубликованы в книге “Беспрестанный рост улова китов в Гренландии и Трактат об охоте на китов” (Амстердам. 1720). В этом труде говорилось, как должен был быть снаряжен корабль, отправляющийся для охоты на китов у берегов Гренландии, давались сведения о климате, льдах, их образовании и передвижении, описание Гренландии, Исландии, Шпицбергена, Новой Земли, географические карты этого района и т. д. (Larousse, V. 15. P. 1507).

138. Гаррисон Джон (1693-1776), изобретатель часовых механизмов, конструктор первых хронометров. Сын плотника из Йоркшира (Англия). В 1714 г. в Англии была объявлена большая денежная премия за метод определения долготы места. Было создано специальное Бюро долгот. Для решения задачи необходимы были точные морские часы, и Гаррисон взялся за их изобретение. Свой первый хронометр он сделал через 6 лет и затем всю жизнь его совершенствовал. Только в 1772 г. Гаррисон получил заслуженную премию за изобретение первого в мире морского хронометра (Квятковский И. А. Океан и корабль. Л. 1972. С. 130-135).

139. Рындин Моисей Максимович (?-1771). В 1751 г. поступил в Морскую академию учеником, в 1753 г. был определен в Морской корпус кадетом, с 1757 г. гардемарин. Плавал на разных судах в Балтийском море (1755-1763). Мичман (1759), лейтенант (1762). Командовал гукором “Св. Михаил”, ходил из Архангельска на Шпицберген с материалами для экспедиции Чичагова, затем плавал на судне “Бабаев” (1764-1766). По указу от 22 декабря 1766 г. пожалован вечным пенсионом в половину жалования. В 1767 г. прибыл в Петербург и оставлен при корабельной команде, в 1769 г. командовал придворной яхтой “Алексей”, в следующем году командирован для описи Днепра, Днестра и Дуная. В марте 1771 г. произведен в капитан-лейтенанты, 18 октября того же года скончался.

140. Гарпун — орудие, употребляемое для ловли китов и тюленей, род остроги с широким острием, сверху суживающимся; к острию приделан крюк и трубки с древком.

141. Морское парусное транспортное судно Нидерландов XVI-XVIII вв. Длина 30-40 м. Особенностью флейта была узкая палуба, так как по ширине палубы определялся размер пошлины, взимавшейся Зундской таможней. На флейтах впервые был применен штурвал. В России флейт входил в состав Балтийского флота с XVII в.

142. Указа этого не оказалось в бумагах В. Я. Чичагова, и мы его нашли в Московск. архиве: “Всемилостивейше повелеваем бывших нынешнего года в кампании и на острове на зимовке под командой флота капитана бригадирского ранга Чичагова для оказания манией Императорской милости и удовольствия, за понесенные ими особливые труды и приложенного усердного старания к достижению до повеленного ему предмета, выдать ему, капитану Чичагову, и бывшим в оной флотилии штаб, обер и унтер-офицерам и рядовым годовое их окладное жалованье, не исключая из того и вдов умерших служителей и сирот (приписано собственноручно Екатериной II) во время оного плавания, которым также по окладам их мужей выдать Адмиралтейской коллегии повелеваем. Екатерина”.

143. Расформирование эскадры В. Я. Чичагова не обошлось без приключений. Так, из рапорта капитана Бабаева, от 22 ноября 1766 г., в коллегию (Московск. Архив), мы видим, что, приняв командование от В. Я. Чичагова, он 5 октября отправился с судами из Архангельска в Колу. 2 ноября бот мичмана Василия Пылаева*, при входе в Кильдин, вдруг бросило противным шквалом с снегом на О, оборвав паруса, и разбило вдребезги. Провиант погиб, а тяжести некоторые спасли. Другой бот, “Лебедь”, тоже отбросило к острову Торас, и сухопутный провиант свезли в него на лодках.

* Пылаев Василий Иванович (1740-?), из мелкопоместных дворян Галицкого уезда. В 1752 г. определен в Московскую академию, в 1754 г. переведен в Морской кадетский корпус. Гардемарин (1757), мичман (1761). Плавал в Балтийском море, ходил до Архангельска, в 1759 г. оставлен там по болезни, на следующий год перешел в Кронштадт. В 1761 г. плавал от Кронштадта до Кольберга, “где и был в действительной атаке города и крепости”. В 1763 г. совершил переход от Ревеля до Архангельска, остался там в береговой команде. В 1764 г. зачислен в состав экспедиции Чичагова, в 1765 г. на пинке “Лапоминка” под командой Немтинова плавал от Архангельска до Шпицбергена и обратно, во втором рейсе от Архангельска до Колы командовал ботом. У о. Кильдюина бот разбился, а “потом, — говорится в аттестации Бабаева, — будучи в береговой команде, как себя, так и порученную ему команду содержал в настоящем порядке, которого за порядочные поступки в команде моей иметь желаю”.

После окончания экспедиции выбыл со службы до 1769 г., но больше на флот не вернулся (Общий морской список. Т. II. С. 349; РГАВМФ. Ф. 212. Оп. 11. Д. 2136. Л. 139 об.-140).

144. Во второй половине XVIII в. при уровне техники того времени высокоширотные экспедиции не могли быть осуществлены. Парусные корабли даже с двойной обшивкой не могли бороться со льдами.

Проход в Тихий океан экспедиция В. Я. Чичагова не нашла, и в этом отношении она была неудачной, тем не менее результаты ее имели огромное значение. Ломоносов впервые выдвинул идею, а Чичагов впервые осуществил попытку проникнуть в центральную область Ледовитого океана. Экспедиция собрала большой материал о природе Гренландского моря и подтвердила открытый Ломоносовым закон движения льдов в Северном Ледовитом океане с востока на запад. Экспедиция впервые провела метеорологические наблюдения в Гренландском море и доставила ценные сведения о погоде высоких широт, движении льдов, глубинах, грунтах, собрала обширный материал о русском народном мореплавании в этом районе. Моряки обследовали удобные стоянки и бухты и нанесли их на карты, что проложило путь последующим экспедициям.

Экспедиция доказала невозможность плавания к северу от Шпицбергена и Гренландии через Центральный полярный район. Правительство России прекратило организацию экспедиций на север за казенный счет, но поощряло частные попытки поисков северо-восточного прохода. Документы об организации экспедиции Чичагова частично были опубликованы в Материалах для истории русского флота (Т. XI.). Материалы экспедиции не затерялись, они хранятся в РГА ВМФ в фонде Адмиралтейств-коллегии (Ф. 212. Оп. 11. Д. 1570, 2128-2136) и РГАДА.

145. Речь идет о труде Л. Эйлера “Корабельная наука или Трактат о постройке и управляемости судов”, в котором ученый вывел основные законы теории корабля, положил начало систематическому изучению мореходных качеств судна, дал основы учения о плавучести и остойчивости судна, исследовал качку судна и др.

146. Этот указ Екатерины II опубликован в Материалах для истории русского флота (Т. XI. С. 240-241). 2 января 1767 г. во исполнение указа Адмиралтейств-коллегия приказала: “капитана бригадирского ранга Чичагова и других, призвав в Коллегию, и высочайшую ея Императорского величества милость объявить” (Там же. С. 289).

147. Экспедиция В. Я. Чичагова к северному полюсу временно повлияла на его карьеру. Императрица Екатерина II очень скоро о нем забыла. Это видно из следующего обстоятельства: судно, названное в честь Чичагова и входившее в состав эскадры было переведено в Балтийское море; в указе Адмиралтейств-коллегии от 24 августа 1760 года Императрица говорит: “По требованию нашего контр-адмирала Элфинстона* повелеваем нашей Адмиралтейской коллегии находящееся в военной гавани судно, именуемое “Чичагов”, приведя в надлежащее состояние, вооружить и отпустить оное в эскадру помянутого нашего контр-адмирала без потеряния малейшего времени”. Вскоре оно погибло в шхерах у шведских берегов. Об этом мы находим указание в архиве Государственного совета (т. I, ч. I, стр. 7 362), где сказано: “9 ноября 1769 г. читаны были два доклада Адмиралтейств-коллегии, которыми она доносит, что корабль “Тверь”, потеряв мачты, пришел в Ревель, а судно, называемое “Чичагов”, совсем у шведских берегов разбилось. На которые доклады объявлено ее Императорского Величества повеление о произведении над командующими оных судов, над первым — следствия, над вторым же — военного суда”. Это высочайшее повеление выпросил Павел Петрович, и Императрица писала тогда гр. Н. И. Папину (Сбор. Русск. Истор. Общ., т. X, стр. 304): “Требуемый вами указ во Адмиралтейскую коллегию при сем посылаю; но признаюсь, что я сомневаюсь, чтобы у нас судно было именованное “Чичагов”; нечто сие необычайное звание. Разве не дала ли я сего имени в честь капитана Чичагова после Спицбергенской его экспедиции?” Судном “Чичагов” командовал лейтенант Пылаев**, и он был в 1770 г. прощен и помилован. В всеподданнейшем докладе Адмиралтейств-коллегии от 7 октября 1770 (Морск. Архив) говорится: “Устным указом всемилостивейше повелеть соизволили написанному коллегией из лейтенантов в матросы, по следственному, в потерянии в 769-м году судна, именуемого “Чичагов”, делу. Ивану Пылаеву вину отпустить и прежний чин возвратить”.

На докладе помечено рукой Екатерины II: “быть по сему”.

* Эльфинстон Джон (1720 — после 1783), 30 мая 1769 г. принят в русский флот из английского с чином капитана бригадирского ранга, через месяц произведен в контр-адмиралы “сверх комплекта”. Командуя эскадрой, в составе 1-й Архипелагской экспедиции перешел из Кронштадта в Средиземное море, в мае 1770 г. атаковал превосходящую силами турецкую эскадру у о. Специя и вынудил ее отступить к крепости Наполи-ди-Романи.

Принимал участие в Чесменском сражении, затем в блокаде Дарданелл. После потери корабля “Святослав” и ссоры с А. Г. Орловым в апреле 1771 г. отозван в Петербург и 19 июля уволен от службы. Императрица так отзывалась о нем: “Можно сказать одно, что Эльфинстон принадлежит к разряду людей сумасшедших, которые увлекаются первым движением и не соблюдают никакой последовательности”.

** Пылаев Иван Иванович. В 1752 г. поступил учеником, вероятно, в Московскую академию, определен в Морской кадетский корпус кадетом (1753), гардемарин (1758), мичман (1762). Плавал на разных судах в Балтийском и Белом морях до Архангельска (1758-1702), находился при Архангельском порте в комиссии военного суда асессором (1764). На пинке “Лапоминка” ходил к Шпицбергену с припасами для экспедиции Чичагова (1765-1766). 30 апреля 1768 г. произведен в лейтенанты. Плавал на судне “Чичагов”, которое разбилось у Поркалауда (1769). Как вахтенный начальник, признан виновным и разжалован в матросы “за неверное употребление дрейфа в счислении”. 7 октября 1770 г. по случаю известия о победе при Чесме помилован, ему возвращен чин лейтенанта. В декабре 1771 г. “за дурное поведение” отдан под военный суд и разжалован в подштурманы (Общий морской список. Т. II. СПб. 1885. С. 350).

148. Главным командиром Архангельского порта Чичагов был назначен 20 июня 1768 г. и занимал эту должность до 1 марта 1770 г.

149. В связи с войной с Турцией в конце 1773 г. Чичагов был командирован в Донскую флотилию. В июне 1774 г. крейсировал с эскадрой в Керченском проливе, вступил в перестрелку с турецким флотом и умелыми действиями не допустил турок в Азовское море. В начале 1775 г. отозван в Петербург.

150. Крымским полуостровом русские войска овладели в ходе русско-турецкой войны (1768-1774). 1 ноября 1772 г. Россия заключила договор с крымским ханом Сахиб-Гиреем, по которому Крым был объявлен независимым от Турции и под покровительством России. Кучук-Кайнарджийский мир (1774) подтвердил отделение Крымского ханства от Оттоманской империи. К России Крымский полуостров был присоединен в 1783 г. и с 1784 г. стал частью Таврической области (позднее губернией).

151. Сенявин Алексей Наумович (1722-1797). В 1734 г. принят на службу мичманом, в 1738 г. назначен в Днепровскую флотилию, созданную во время русско-турецкой войны (1735-1739) для содействия войскам, действовавшим против турецкой армии в районе Днепровского лимана. С 1740 г. на Балтийском море. Участвовал в блокаде Кольберга (1758, 1760, 1761). В 1762 г. уволен от службы по болезни, с 1766 г. вновь на флоте, назначен генерал-казначеем. Контр-адмирал (1768), командовал эскадрой в Балтийском море, участвовал в русско-турецкой войне (1768-1774), награжден орденом Св. Анны и произведен в вице-адмиралы (1769). Командовал Азовской флотилией (1771, 1773-1774), выходил в Черное море для преследования турецкой эскадры. С 1775 г. адмирал, в 1776 г. уволен в годовой отпуск. По возвращении служил на балтийском море. В 1788 г. уволен от службы по болезни. В 1794 г. вернулся на флот, назначен членом Адмиралтейств-коллегии.

Умер в Петербурге 10 августа 1797 г. Похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры, в 1870-е гг. прах и памятник перенесены в Некрополь мастеров искусств в той же лавре.

152. “Гектор” (I), “Парис” (II), “Лефеб” (III), “Елень” (IV), “Троил” (V) — прамы (плоскодонные парусные суда), построены в 1769 г., имели каждый по 44 орудия. Построены на Икорецкой верфи на Азовском море (Веселаго Ф. Ф. Список русских военных судов с 1668 по 1860 г. СПб. 1872. С. 586-587).

153. Шебека — парусно-гребное трехмачтовое судно с косыми парусами. В России появилось во второй половине XVIII в.

154. В средних числах марта месяца В. Я. Чичагов был произведен в контр-адмиралы.

“Указ нашей адмиралтейств-коллегии.

Всемилостивейше пожаловали мы флота капитанов бригадирского ранга, Василии Чичагова, Николая Сенявина и Самуила Грейга, нашими контр-адмиралами с положенным жалованьем по чину.

Екатерина”.

Марта 17, 1770 года.

155. Речь идет о первой Архипелагской экспедиции (1768-1774).

156. В 1772 г. Чичагов командовал эскадрой из трех кораблей, посланной в помощь 1-й Архипелагской экспедиции на Средиземном море, откуда и возвратился в Петербург “сухим путем”. В Крым он был командирован в 1773 г. защищать Керченский пролив от турок, за что награжден орденом св. Георгия 4-го класса, а в 1775 г. произведен в вице-адмиралы и назначен членом Адмиралтейств-коллегии.

157. В 1770 г. Чичагов, получив чин контр-адмирала, вернулся из Архангельска в Петербург и был назначен членом коллегии флагманов и презусом Генерального кригсрехта. В том же году командовал эскадрой в Балтийском море, затем получил должность главного командира Ревельского порта, но в 1771 г. снова ушел с эскадрой в море.

158. Мордвинов Семен Иванович (26 янв. 1701-1777). Гардемарином служил на корабле, на котором Петр I под вице-адмиральским флагом начальствовал у Борнгольма. Обучался затем морскому искусству во Франции. Был при осаде Кольберга и за неудачу пострадал. В 1769 г. снаряжал флот в Кронштадте для отправки в Средиземное море, награжден андреевской лентой. В 1777 г. уволен от службы по прошению, причем получил поместья в Полоцкой губернии. Имел сына, знаменитого адмирала Николая Семеновича.

Сенявин Николай Иванович, будучи вице-адмиралом и главным командиром Кронштадтского порта, оставил службу в 1775 году.

159. Андерсон Петр Петрович. По происхождению англичанин, 16 января 1736 г. принят в русскую службу с чином лейтенанта. Послан в Брянск, “к тамошнему управлению” (1737-1740). Плавал в Балтийском море (1742-1751). В 1752 г., командуя кораблем “Варахаил”, прибыл из Архангельска в Кронштадт. В июле 1757 г. в связи с войной с Англией отпущен в Мемель. В 1758 г. произведен в капитаны I ранга, командовал кораблем “Св. Апостол Андрей” (1759). Участвовал в осаде Кольберга, будучи командиром корабля “Св. Иоанн Златоуст Первый” (1761). Капитан-командор (1762), в ноябре 1763 г. назначен директором Адмиралтейской конторы, с 4 мая 1764 г. контр-адмирал, главный командир Кронштадтского порта. В 1765 г. перешел из Архангельска в Кронштадт, назначен главным командиром Ревельского порта. До 1769 г. во главе ревельской эскадры в кампаниях на Балтийском море. В 1769 г. произведен в вице-адмиралы. 13 сентября 1770 г. уволен от службы с выплатой пожизненно половинного жалования и половинного содержания на денщиков “за добропорядочную его 35-летнюю службу”.

160. Сенявин Николай Иванович. В 1735 г. определен учеником в Морскую академию, гардемарин (1738), мичман (1743), лейтенант (1751). Во время Семилетней войны (1756-1760) привел 26 галиотов в Данциг. Во время этого перехода флагманский фрегат “Архангел Михаил” и один галиот потерпели крушение у о. Гогланд, в 1761 г. за гибель этих судов приговорен к штрафу, но в 1764 г. от штрафа освобожден и произведен в капитаны I ранга со старшинством, как и следовало по линии. 17 апреля 1766 г. произведен в бригадиры, назначен капитаном над Рижским портом. С 1768 г. начальник галерного флота и порта, с 1770 г. контр-адмирал. В 1772 г. во главе отряда перешел из Архангельска в Кронштадт. В 1773 г. исполнял должность главного командира в Кронштадте.

10 июня 1775 г. уволен от службы с чином вице-адмирала и пенсией.

161. Еще 23 мая 1771 г., живя в Петергофе, Императрица писала гр. И. Г. Чернышеву (Морск. архив): “Нужда, может быть, востребует отправить при начале будущей весны три линейные корабля в Средиземное море, чего ради примите но Адмиралтейской коллегии такие меры, чтобы оные во всякой готовности были, и имейте их для того в Ревеле”. Но почему-то это письмо не было отправлено гр. Чернышеву, вероятно, вследствие переменившихся обстоятельств, и оно лежало у Императрицы почти целый год. Рукой гр. Чернышева помечено на письме: “получено марта 27, 1772 г.”.

Из найденного нами в Морском архиве доклада Адмиралтейств-коллегии от 9 июня 1771 года видно, что В. Я. Чичагов в конце 1770 г. был назначен главным командиром Ревельского порта и затем летом 1771 г. опять начальствовал над практической эскадрой Балтийского моря по личному выбору Императрицы из числа семи представленных адмиралов.

В Чесменской битве участвовал неизвестный нам лейтенант Дмитрий Чичагов*, который ранее того за проступок был разжалован в матросы. О нем упоминается в письме Императрицы от 8 октября 1770 г. к гр. Чернышеву: “Для полученной флотом нашим над неприятелем в Архипелаге преславной победы для нас я разжалованным в матросы лейтенанту Дмитрию Чичагову и Архипу Зиновьеву прежние их грехи прощаю, чего ради объявите, чтобы им их чины возвращены были”.

* Чичагов Дмитрий (?-1773). В 1745 г. поступил в Морскую академию учеником, в 1753 г. зачислен в Морской корпус кадетом, с 1757 г. гардемарин, в 1757-1758 гг. при корпусе “для содержания ротного правления”. Был в кампаниях на Балтийском море, участвовал в осаде Кольберга, сделал переход из Архангельска в Кронштадт (1758-1761). Произведен в мичманы (1760). Плавал в Балтийском море (1764-1767). Командуя пинком “Соломбала”, посадил его на мель (1767). Находился под следствием в комиссии военного суда (1768-1770) “за ослушание главного командира и за постановку на мель пинка “Соломбала”. 28 января 1770 г. разжалован в матросы на 3 года, но 8 октября того же года по случаю Чесменской победы ему прощен “прежний грех” и возвращен чин лейтенанта.

162. В архиве Государственного Совета (ч. I, стр. 368, 376) говорится: а) 1771 г. 3 марта. Совет собран был для постановления с генералом Орловым мер о будущей морской кампании в Архипелаге. Между тем же рассуждено было, чтобы для заведения и постройки предлагаемой на водах завоеванных княжеств флотилии отправлен был туда контр-адмирал Чичагов”; б) “1771 года 13 октября. Вице-президент гр. Чернышев представлял Совету, чтобы решено было о посылке к генералу гр. Орлову в Архипелаг вместо обветшалых, но последним его реляциям, других кораблей. И по всему тому Совет положил приготовить теперь три корабля и отправить в Архипелаг. При сем же рассуждено было о поручении сих кораблей, в случае их отправления, контр-адмиралу Чичагову, который по приводе их туда немедленно возвращен быть должен”.

163. Магон, или Маон — порт на о. Менорка в Средиземном море, где была база судов 1-й Архипелагской экспедиции.

164. Мусин-Пушкин Алексей Семенович (1730-1817), с 1779 г. граф Священной Римской империи, российский посланник в Лондоне (1765-1768 и 1769-1779), в Стокгольме (1768-1769).

165. Имеется в виду военно-монашеский католический орден иоаннитов, созданный в Палестине крестоносцами в начале XII в. Назван по иерусалимскому госпиталю Св. Иоанна. На Мальте находился с 1530 г., с этого времени получил название Мальтийского. Остров являлся форпостом христианских держав против Оттоманской империи, достигшей тогда вершин своего могущества.

Отношения России с Мальтой возобновились при Екатерине II, когда остров стал основной базой русского флота. Особенно покровительствовал ордену Император Павел I. 4 января 1797 г. в России было учреждено великое приорство, 16 декабря 1798 г. после захвата Мальты французами Павел I был избран в великие магистры, резиденция ордена была перенесена в Петербург и помещалась в здании, которое позднее занял Пажеский корпус. После смерти Павла деятельность ордена в России была прекращена.

166. Имеется в виду борьба Венецианской республики с турецкой экспансией на Балканах и многочисленные венециано-турецкие войны (1464-1718), в результате которых Венеция утратила почти все свои владения — Кипр, Крит и др. острова, побережье Мореи (Пелопоннес). Россия поддержала Венецию и вступила в антитурецкую коалицию еще во время венециано-турецкой войны 1684-1699 гг. Окончательно Венецианская республика утратила право на Морею в 1718 г. по Пожаревацкому миру.

167. Маруцци Павел (1720-1790), маркиз. По происхождению грек, с 1769 г. русский поверенный в делах в Венеции.

168. 21 апреля 1772 г. Императрица подписала следующий указ Адмиралтейств-коллегии (Морск. архив): “Назначили мы контр-адмирала Чичагова командиром над приуготовленной в Ревельском порте эскадрой для отправления в Средиземное море, состоящею из трех кораблей: “Чесма”, “Победа” и “Граф Орлов”, которому и инструкцию за нашим подписанием отдать повелели. Адмиралтейская коллегия, поручив их ему, не преминет, конечно, с первоблагополучным ветром его, с помощью Божией, в путь отправит!»”.

169. Письмо это было от 22 апреля 1772 года (см. Сбор. Русск. Истор, Общ., т. I, стр. 80). Императрица писала: “Вручителю сего, контр-адмиралу Чичагову, от меня сказано, что более не может мне сделать угодность и службе нашей оказать услугу, доведя, как возможно, без остановок, ему порученную эскадру в самом коротком времени до вас; когда и во сколько времени он сие исполнит, о том вы имеете ко мне рапортовать”. В рескрипте Императрицы, данном на имя гр. А. Орлова от 26 мая 1772 г. (Сбор. Русск. Истор. Общ., т. 1, стр. 82), сказано: “Известно уже было вам намерение наше подкрепит!» ополчающиеся в Архипелаге под предводительством вашим морские наши силы новой эскадрой линейных кораблей. Теперь оные, с 8 числа сего мая месяца, действительно уже пустились в предназначенное ей плавание под командой контр-адмирала Чичагова, состоя из трех кораблей, а именно: “Чесмы” о семидесяти четырех, да “Победы” и “Графа Орлова” о шестидесяти шести пушках... Поручая вам, по недостатку здесь при адмиралтействе в флагманах, возвратить сюда без потеряния времени и кратчайшим путем контр-адмирала Чичагова, ежели только по соединении его с флотом вы сами не будете иметь нужды в персоне его”.

170. Коняев Михаил Тимофеевич. В 1743 г. поступил в Морскую академию учеником, произведен в гардемарины (1747), в мичманы (1751). Плавал на различных судах в Балтийском море, совершил переход из Архангельска в Кронштадт (1747-1762). В 1762 г. “за отличие, оказанное при восшествии Екатерины II на престол”, произведен в капитан-лейтенанты и награжден годовым окладом. В 1772 г. вышел в эскадре Чичагова в Средиземное море, в Ливорно принял от него командование эскадрой. 26-28 октября того же года во главе отряда из 7 судов напал в Патрасском заливе на турецкий отряд из 25 судов и сжег большую их часть. В 1773-1774 гг. крейсировал в Греческом архипелаге, в 1775 г. возвратился с флотом в Кронштадт, награжден орденом Св. Георгия 3-го класса. В последующие годы служил на Балтике, с 1777 г. командовал ревельской эскадрой. 1 января 1779 г. произведен в капитаны генерал-майорского ранга, 14 января уволен по болезни в отпуск на 2 года с сохранением жалования и дозволением “отлучаться, куда он рассудит за благо для восстановления своего здоровья”. 14 июля 1782 г. уволен от службы с “жалованием по смерть” (Общий морской список. Т. II. СПб. 1885. С. 194-195).

171. Ноульс (Кновлес) Чарльз. По происхождению англичанин, 1 октября 1770 г. принят на флот из английских адмиралов тем же чином и назначен на должность генерал-интенданта флота (1771-1774). В 1771 г. предложил свои чертежи 74-и 66-пушечных кораблей, делавших палубы более просторными, что давало возможность устанавливать более крупную артиллерию. За короткий срок под его руководством в Кронштадте и Петербурге были построены 18 кораблей, в портах он ввел более простую отчетность, усовершенствовал некоторые способы постройки и вооружения кораблей, пресек хищения. Для Азовской флотилии на р. Хонер он заложил два 58-пушечных фрегата.

31 мая 1774 г. уволен от службы с адмиральским жалованием пожизненно “в знак монаршего благоволения за оказанные им усердие и ревность в службе” (Общий морской список. Т. IV. СПб. 1890. С. 476; История отечественного судостроения. Т. I. СПб. 1994. С. 209-210, 219, 242).

Мазини (Мадзини), граф. 4 декабря 1772 г. принят на русский флот из мальтийской службы с чином контр-адмирала сверх комплекта. В 1773 г. по его чертежу на Адмиралтейской верфи в Петербурге построено судно, подобное бригантине. Для изготовления моделей кораблей получил от Адмиралтейств-коллегии необходимые материалы и инструменты, но 30 января 1774 г. уволен от службы по болезни (Описание дел Архива Морского министерства. Т. VIII. СПб. 1898. С. 290, 294).

172. Указ Адмиралтейств-коллегии (Морск. архив): “Всемилостивейше повелеваем отправить контр-адмирала Чичагова в Донскую флотилию, которому и приказать явиться и быть в команде нашего вице-адмирала Сенявина. Екатерина. 4 ноября 1773 года”.

173. Указ ее Императорского Величества из Адмиралтейской коллегии г-ну контр-адмиралу и кавалеру орденов св. Анны и св. Георгия Чичагову. (Из бумаг В. Я. Чичагова).

“Как высочайше угодно было ее Императорскому Величеству за оказанную вами ревность и усердие к службе, когда вы, будучи офицером, сделали на море 20 кампаний, всемилостивейше пожаловать вас кавалером военного ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия в 4-й класс, то коллегия, по предписанию 20-й статьи учреждения сего военного ордена, и прилагает вам при сем к сведению о данных кавалером преимуществах, печатный экземпляр статутов оного, твердо надеясь, что вы, приемля с наичувствительнейшею благодарностью толикий опыт монаршей щедроты и великодушия, конечно, потщитеся все свои силы и старания употребить к оказанию и впредь усердия своего и ревности к службе. Декабря 10 дня 1773 года. Иван Г. Кутузов”*.

* Голенищев-Кутузов Иван Лонгинович (1729-1802). Родился 31 августа в с. Шеино Торопецкого уезда Новгородской губернии. Окончил Морскую академию с производством в мичманы (1746). Служил на Балтийском море, ходил из Петербурга в Архангельск и обратно (1744-1759). В 1760 г. по состоянию здоровья уволен в годовой отпуск. 22 апреля 1761 г. назначен в Морской корпус, т. к. “в здоровье еще слаб и в кампании быть не может, а при корпусе быть ему можно, и Коллегия усматривает его к тому за способного”. 1 сентября 1762 г. назначен и. д. директора Морского корпуса, с 1764 г. директор, генерал-майор, генерал-интендант флота и член Адмиралтейств-коллегии. Определен наставником по морской части к наследнику престола. 31 декабря 1772 г. по болезни освобожден от должности генерал-интенданта и назначен генерал-казначеем. Награжден орденом Св. Анны, произведен в вице-адмиралы (1775). Адмирал (1782) с оставлением директором Морского корпуса. Награжден орденом Св. Владимира 1-й степени (1788). Назначен командовать гребным флотом (1792). И. д. вице-президента Адмиралтейств-коллегии (1797), президент (1798).

Умер в Петербурге 12 апреля 1802 г., похоронен в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.

174. Указ цесаревича Павла Петровича в Адмиралтейскую коллегию от 10 июля 1775 г. (Морск. архив).

175. Согласно найденным нами документам в Морском архиве, В. Я. Чичагов в марте 1776 года уехал в годовой отпуск. Летом 1777 года В. Я. Чичагов командовал практической эскадрой на Балтийском море.