ГЛАВА XXII

Шведская война 1790 г.
Фридрихсгамское сражение Слизова и
Кронштадтская эскадра до соединения с Ревельской

Петербург при первом известии о Ревельском сражении. — Кронштадтская эскадра вице-адмирала Круза. — Гребной флот. — Вопрос о соединении эскадры Кронштадтской с Ревельской и инструкция адмирала Чичагова. — Сражение бригадира Слизова у Фридрихсгама. — Наблюдения главнокомандующего за
Кронштадтской эскадрой и переписка с Петербургом. — Соединение эскадр. — Могли адмирал Чичагов атаковать неприятели? В чем заключается вина Круза. — О суждении истории

Из предыдущих глав мы видели, до какой степени Императрица Екатерина напрягала все усилия довести борьбу со Швецией до конца, и в каком беспокойстве она проводила дни, стараясь чем-либо улучшить политическое положение России, выдерживавшей две войны и интриги Пруссии и Англии. В Казначействе было мало денег, затраты требовались большие, и флот наш терпел необычайные недостатки. Вера и молитва поддерживали Императрицу, а окружающие ее падали духом и смущали лишь великую Монархиню.

Весть о появлении у Ревеля шведского корабельного флота в числе 26-ти судов окончательно перепугала Императрицу ⁴³⁶. Она сделала немедленно распоряжение о посылке войск для защиты Кронштадта и повелела поспешить Кронштадтской эскадре с выступлением ⁴³⁷. 5 мая адмирал получил от графа Безбородко следующее письмо:

“Самые точнейшие и строжайшие даны предписания, чтобы не только 10 кораблей, во флот назначенные, но и сколько можно в прибавку, из определенных для резервной эскадры, как наискорее отправлены были к вашему превосходительству и чтобы г-н Круз наставлен был преодолеть все затруднения в соединении, исполняя Ваши приказания. От искреннего сердца желаю, чтоб сие пособие впору поспело и чтоб ваше превосходительство в случае наступления неприятельского имели добрый успех к вашей славе и пользе. Мая 3 дня. Царское Село”. [436]

Но взглянем несколько на то, что делалось в Кронштадте. Все суда, поврежденные и испорченные в кампанию 1789 года, были препровождены в Кронштадт в конце октября месяца. Несмотря на распорядительность и энергию командира порта Пущина, мало что могли успеть исправить к открытию вод. Для адмирала Чичагова готовилось 11 кораблей и 2 фрегата, которыми должен был командовать вице-адмирал Круз, и в резервную эскадру последнего были намерены отделить 8 кораблей, 6 фрегатов и до 30 малых судов. Все верфи Кронштадта были заняты постройками, так как готовились еще гребной флот, плавучие батареи, шебеки, канонерские лодки, многие другие суда, а также новые корабли и фрегаты. Позднее пребывание флота осенью в море отразилось на здоровье флагманов и офицеров, так что один вице-адмирал Круз должен был работать вместе с командиром порта Пущиным. Но, как упоминалось мной в предыдущих записках, вздорный характер вице-адмирала Круза мешал всегда успеху в делах, раз только он прикасался к ним, и это не замедлило подтвердиться и в данном случае. Пущин, как старший, не хотел подчиняться ему, а последний не исполнял приказаний командира порта. Граф Чернышев неоднократно в разговорах жаловался моему отцу на обоих, но примирить их не было возможности. Между тем каждый день был дорог, столько предстояло еще забот и хлопот. До 7000 рекрут пришлось принять на флот, распределить и обучить. Вся артиллерия требовала починки, сортировки, а имущество полной замены новым. Младших офицеров, т. е. мичманов, почти наполовину недоставало во флоте, потому последовал ускоренный выпуск гардемаринов, которые, в сущности, по малолетству и не могли быть произведены в офицерский чин. За недостатком матросов отняли от офицеров даже их вестовых. Два корабля из резервной эскадры, несмотря на все принятые и крайние меры и также вооружение их, должны были остаться в Кронштадте, так как нельзя было уделить на них ни одного солдата. Наконец весь порт, с уходом эскадры в море, оставался беззащитен и без присмотра; во всем Кронштадте нельзя было бы отыскать роты солдат ⁴³⁸. Между тем в Петербурге весьма побаивались, чтобы шведы не появились перед Кронштадтом, или адмирал Чичагов будет обойден или оттеснен ранее соединения эскадр.

Наш гребной флот также был разделен на две части: передовой отряд под командой бригадира Слизова зимовал в Фридрихсгамской гавани, а главные силы в Выборге. В обеих гаванях с поспешностью строили канонерские лодки и другие суда, но и здесь во всем [437] встречался недостаток, не только в снаряжении, обмундировании, провианте, но и в людях, и в лесе. Тревожные слухи, шедшие от шведов, заставляли спешить нетерпеливого и вообще сумасбродного командующего всем гребным флотом принца Нассау-Зигена, который не был способен на серьезный труд и нисколько не помогал своим подчиненным. Он только умел жаловаться Императрице и претендовать на администрацию. К открытию кампании в галерный флот были определены еще вице-адмирал Козлянинов, контрадмирал граф Литта и капитан Дениссон ⁴³⁹.

В начале апреля месяца стояла теплая погода, так что Кронштадтская гавань начала очищаться от льда. На кораблях закипела работа, и стали поспешать с вооружением. 11 апреля вдруг переменился ветер, и наступила небывалая в это время года стужа. Вода упала, гавань и канал покрылись льдом, и настолько толстым, что люди могли свободно по нем ходить. Стопушечные корабли, стоявшие [438] у ворот Купеческой гавани, сели на мель, и пришлось их разгружать, дабы они могли выйти на рейд. Лед окончательно вскрылся только 30 апреля. На другой же день распространился слух о приближении шведского флота к Ревелю ⁴⁴⁰.

Вот в каком положении была Кронштадтская эскадра, когда разыгрывался бой у Ревеля. С этой минуты она стала вытягиваться из гавани ⁴⁴¹. Последствием поражения неприятеля 2 мая был приказ, чтобы резервную эскадру готовили к выступлению вместе с действующею. 7 мая последние суда Кронштадтской эскадры были выведены на рейд, так что всего имелось наготове 17 кораблей, 4 фрегата и 2 катера.

8 мая к адмиралу Чичагову прибыл курьер от вице-адмирала Круза. Последний сообщил, что он ранее 13 числа не может вступить под паруса ⁴⁴² и получил указ такого содержания:

“... что, ввиду разных происшествий, рановременного появления неприятельских сил в Финском заливе стало необходимым переменить план морских действий, по крайней мере до той поры, когда все будет приведено в надлежащее положение. Флот неприятельский, по достоверным известиям, состоял из 28 трехмачтовых судов, между которыми, кроме фрегатов, полагают, что было 18 или 19 кораблей. При одержанной 2 мая над ним победы нам достался в плен один 64-пушечн. корабль, 2 корабля, ставшие на мель и другие три, потерпевшие сильные повреждения: неизвестно, в состоянии ли будут выйти в море. Один, оказавшийся на мели, сожжен и взорван.

Все это заставляет думать, что наше вооружение, отправленное из Кронштадта, весьма достаточно для действия против неприятеля, потому еще более, что в настоящее время соединятся как часть, адмиралу Чичагову принадлежащая, так и те суда, которые для резервной эскадры положены, и что между первыми немалое число 100-пушечных кораблей, дающих большое преимущество пред неприятелем. Поэтому, как только эскадра будет готова, то, нимало не медля, вице-адмирал Круз имеет с помощью Божией отправиться в море искать неприятеля, атаковать его и стараться одержать успех. При соединении с адмиралом Чичаговым — должен быть у него в полном подчинении...”

В ответ адмирал Чичагов написал ему следующее наставление:

“1. Как скоро Кронштадтская эскадра выступит в море, то в то же время имеете вы отправить ко мне нарочного о том с уведомлением, при каком ветре, в котором часу и в каком числе кораблей [439] отправитесь; а подходя к Гогланду, имеете послать судно к устью реки Наровы для зажжения огней, которые, следуя по учрежденным ради того маякам, по уверению береговых начальников, находятся во всякой исправности, так что посредством оного узнаю я о прибытии вашем с эскадрой к означенному месту.

2. Как скоро примечено мной будет, что движения неприятельского флота клонятся, чтоб идти навстречу Кронштадтской эскадре для воспрепятствования к соединению нашему, в сем случае с Ревельской эскадрой буду я его преследовать в таком расстоянии, в каком можно будет мне быть, не теряя из виду его флота и не подвергая себя опасности, если же неприятель, приметя за ним мое плавание, захочет обратиться и напасть на мою эскадру, тогда я, смотря на обстоятельства и соразмерность сил его с своими, если решусь при помощи Божией выдержать с ним сражение, или буду уклоняться от оного до тех пор, пока не увижу приближения Кронштадтской эскадры. Сойдясь на такое расстояние, что надежно будет, соображая по ветру, друг другу помочь, можно будет решиться и нам сделать нападение. Такое же расположение рекомендую и вам. Если же неприятельский флот, усмотря движение обоих наших эскадр, по выдержании уже со мной минувшего сражения, не осмелится напасть ни на одну из оных, то в таком случае без всяких препятствий обе эскадры надежно соединены будут.

В предосторожность к примечанию вашему извещаю, что при входе в Ревельскую бухту на мелях Наргенской и Восточной-новой вех не поставлено.

3. Нужно также, чтоб вы употребляли те самые сигналы, кои от меня даны были на прошлогоднюю кампанию и которые имеются как у г-на вице-адмирала и кавалера Сухотина, так и на других кораблях, каковые на первый случай нашего соединения употреблять буду.

4. Если обстоятельства дозволят по соединении нашем сделать нам генеральную боевую линию, то, следуя порядку, имею я с моею эскадрой занять место в кордебаталии, ради чего нужно вам разделить свою эскадру на 2 дивизии, долженствующие составлять авангардию и ариергардию; приказать им иметь флюгеры — первой синие, а второй простые, по которым можно будет различать корабли авангардии и ариергардии.

5. Вещи зажигательные, как то: бомбы и брандскугели, надлежит иметь в готовности, ибо и неприятель в прошедшем мае 2 числа имел намерение употребить оные против нас, что можно было заключить по найденным в пленном корабле на шканцах приготовленным [440] брандскугелям, а потому и мы при удобном случае действовать ими не упустим ⁴⁴³...”

9 мая произошла фальшивая тревога. Штурман Суропского маяка дал знать адмиралу, что великое число гребных неприятельских судов направляют свой путь к Ревелю. Мой отец, заключая из этого, что шведы намерены сделать высадку, выслал вперед два катера и дал о том знать находившемуся в Ревеле с казаками генералу Волкову. Сухопутные войска, помещенные на корабли, были приготовлены к свозу на берег, но вскоре с того же маяка пришло известие, что усмотренные на море суда оказались рыбачьими лодками. 10 числа по донесению крейсеров неприятельский флот был виден к стороне Свеаборга. Пленный корабль “Принц-Карл” под командой капитана Гревенса сегодня введен в линию. С прибывшим из Петербурга курьером адмирал получил следующий Высочайший рескрипт и приложенное письмо графа Безбородко:

“Василий Яковлевич! Какое дано от Нас предписание генерал-майору и Ревельскому губернатору Врангелю, усмотрите из приложения. Учреждение маяков, в оном упоминаемых, признали Мы нужным на тот конец, что если вице-адмирал Круз приближится к неприятелю и готов будет вступить с ним в сражение, могли оные служить сигналами, между вами условленными, о чем вы с ним заблаговременно снестись и, посредством береговой связи, всякие нужные ему наставления подавать можете. Пребываем впрочем вам благосклонны.

Екатерина в Царском Селе мая 8 1790 года.”

Помета В. Я. Чичагова: Получено 10 ч. около полудня.

Приложение. Копия.

“Господин генерал-майор Врангель. Вице-адмирал Круз с эскадрой Кронштадтской отправляется в море на действия против неприятеля. До соединения его с частью флота, находящеюся в Ревеле под командой адмирала Чичагова, нужно, чтоб между обоими сими начальниками сохранено было берегом безопасное сообщение; и для того повелеваем вам по сношению с ними, во-первых, учредить по берегу в границах губернии, вам вверенной, и на островах, где прилично, маяки; а затем поручить капитанам исправникам и нижним земским судам, чтобы они, шествуя, так сказать, глазами за плаванием помянутой эскадры, давали знать от одного уезда до другого для уведомления чрез посредство ваше адмирала Чичагова, где эскадра видима, и в случае надобности по требованиям его и начальника той эскадры делали надлежащее из означенных маяков употребление, [441] да и вообще приказания сих начальников в точности исполняли, наблюдая притом, дабы учреждаемые маяки, служа нужной осторожностью и знаками морскому Нашему вооружению, не наносили жителям напрасной тревоги”.

В своем письме граф Безбородко сообщал важные известия.

“...Посылаемый с сим указ о репортовании, что с флотом шведским делается, подписан и запечатан уже был до прибытия г. капитана Саблина ⁴⁴⁴. Нетерпеливости сей причиной было известие от г. бригадира Слизова, полученное вчера, что король в 150 гребных судах его атаковал в ночь на субботу. У Слизова было 70 канонерских лодок, на которых ни одного солдата, кроме роты бомбардир, не было, а весь экипаж состоял из 100 матросов и 700 вольнонаемных мужиков; он вздумал драться против войска и тем себя довел до того, что, выстрелив пушечные заряды, принужден был уйти в гавань Фридрихсгамскую, сжегши некоторые суда, а несколько и неприятельских. Король не мог ничего Фридрихсгаму сделать, для того что там начали оберегаться, да и войска наши пришли; от сего-то и вышла перемена временная в плане, как изволите увидеть из указа к г. Крузу.

Ежели ваше превосходительство найдете нужным что-либо для господ капитанов сделать, особливо же отличившимся золотые шпаги, то дайте мне знать письмом, которое мог бы я представить Ее Величеству

Так показалось в Петербурге первое известие о сражении бригадира Слизова 4 мая у Фридрихсгама, но в действительности оно заслуживало большого удивления и громадной похвалы. Шведы со своим многочисленным гребным флотом были давно готовы и ждали лишь открытия нашего рейда, чтобы напасть всей массой на отряд бригадира Слизова. План короля состоял именно в том, чтобы по частям разбить наши силы, и как только рейд в шхерах открылся 2 мая, на другой день к вечеру Слизов получил уже известие от передового судна о неожиданном появлении неприятеля. С необычайной быстротой он привел все свои суда в полную готовность к сражению и в тот же вечер разместил их на позиции, где и собрал подчиненных на совещание. Если бы он остался защищать Фридрихсгамскую гавань, то ему бы пришлось отдать неприятелю три самые большие судна, которые по глупости принца Нассау-Зигена были оставлены на зимовку в Фридрихсгаме и по мелководью не могли иначе стать, как значительно впереди, между островами. Оставить эти суда без защиты, подарить их неприятелю, было бы преступлением, вопреки [442] закону и чести, а потому долг требовал сражаться на позиции. Наконец, прятаться у стен крепости не имело смысла, так как гарнизон состоял лишь из больных и старых солдат. На основании этих доводов бригадир Слизов и его подчиненные решились защищаться до последней крайности и умереть на своих постах.

В ночь на 4 мая шел дождь, и никаких наблюдений за неприятелем невозможно было делать. В 3 часа утра Слизов сам отправился осмотреть неприятельский флот и насчитал до 154 судов, стоявших по обе стороны острова Вехемуста. С проблеском света неприятель стал подвигаться вперед, а в 4 часа утра открыл сильную канонаду по всей линии. Почти вчетверо сильнейшая шведская артиллерия закидывала снарядами, но бригадир Слизов не спешил ответами, чтобы сохранить запас ядер. Наконец, когда неприятель приблизился на картечный выстрел, наши дали дружный залп и завязали жестокую стрельбу с самой ближней дистанции. Три часа продолжался этот упорный бой, и левый фланг неприятеля стал отступать, но это случилось, к несчастью, в то время, когда запасы наших снарядов пришли к концу. Лишь только шведы заметили, что выстрелы наши смолкают, они снова пошли в атаку. Настал решительный момент и, боясь обхода фланга, бригадир Слизов дал сигнал отступления под прикрытием дыма от холостых выстрелов, которые производились по его же приказанию. С больших судов и тонувших малых от повреждения сняли команды, и таким образом весь отряд отступил. Ночь прекратила всякое преследование неприятеля. Уезжая с больших судов, их зажгли, но шведы успели потушить пожар и овладели тремя полупрамами, значительно поврежденными их же выстрелами. Мы потеряли всего до 26 судов, из которых целых насчитывалось до семи малых. В плену осталось 150 человек, в том числе 8 офицеров, а убитых 65. Эти 8 офицеров все были командирами судов и попали в плен только потому, что исполнили свой долг и, отправляя команду на шлюпках, остались последними без средств к передвижению. Раненых насчитали 27 человек. Шведский король послал своего адъютанта парламентером к коменданту Фридрихсгама фон Эку ⁴⁴⁵ с предложением сдаться, но пока мелкосидящие суда приблизились к гавани, вход которой успел загородить тот же Слизов, к нам пришел на подкрепление целый полк. Не желая заниматься осадой, шведский король, оставшийся хозяином в шкерах, предпринял высадки в нескольких местах, которые отражали постоянно наши сухопутные войска ⁴⁴⁶. [443]

Но вернемся снова к Ревельской эскадре. Адмирал, опасаясь, чтобы не произошло какой-либо ошибки или обмана со стороны неприятеля в извещении его о приходе Кронштадтской эскадры к Гогланду, послал 11 мая к Нарве исправного и знающего свое дело лейтенанта Быченского ⁴⁴⁷, приказав ему избрать такое возвышенное место, откуда бы он мог видеть Гогланд, и как скоро усмотрит прибытие к оному Кронштадтской эскадры, или какие неприятельские суда, то немедленно обстоятельно уведомлял бы адмирала чрез расставленных по маякам казаков.

14 числа наконец пришло донесение капитана Тимашева ⁴⁴⁸, следившего за неприятелем, что шведский флот скрылся. Адмирал, приготовляясь к походу, поручил, в случае своего отбытия, начальство над портом коменданту Ревеля генералу Воронову. На другое утро для вернейшего осведомления о неприятеле мой отец послал катер “Нептун” под начальством капитан-лейтенанта Скотта ⁴⁴⁹, которому приказал внимательно осмотреть, не откроется ли где неприятельский флот, и если ничего не усмотрит, то продолжать плавание до Свеаборга и затем вернуться назад. Катер этот по выходе за Нарген, увидя лавирующий шведский корабль и около него фрегаты, не мог продолжать своего пути и потому явился обратно к флоту.

К вечеру были доставлены адмиралу письма графа Чернышева и вице-адмирала Круза от 13 мая. Последний уведомлял, что эскадра его снимается постепенно с якоря, уходит с рейда, и им получено повеление о выступлении в указанный путь ⁴⁵⁰. Вот что ответил адмирал графу Чернышеву:

“... Неприятель при мрачной погоде с 14 числа нами не виден, а командующий посланным от меня катером, два часа назад возвратившийся, уведомил, что неприятельского флота нигде не видал, а усмотрено им к Кокшеру одно большое и другое малое судно без флагов, вероятно, их крейсеры. По сему судить должно, что неприятель плавание свое направляет навстречу нашей эскадре, а потому г-н Круз должен был осторожен, ибо, хотя я и готов отправиться вслед за неприятелем, но теперь у нас маловетрие, а иногда и совершенный бывает штиль, и так пасмурно, что крейсеров наших у Наргена не видно. Почему опасность состоит, чтобы таковая штилевая и мрачная погода не воспрепятствовала заранее прийти на вид к неприятелю и чтобы при сумраке слишком с ним не сблизиться, пока обе наши эскадры не будут между собой в недальнем расстоянии. Не окончив еще сего письма, получил с берега через губернатора уведомление, что неприятель виден был в числе 26 больших [444] трехмачтовых судов между Колбодегрунта и Енгольта, направляющим плавание свое к Гогланду, и уже скрывается из виду...” ⁴⁵¹.

На основании таких важных сведений адмирал на следующее утро, 16 мая, со всею эскадрой снялся с якоря и, несмотря на неудобный, весьма тихий ветер, перешел к острову Наргену, чтобы, в случае скорой надобности, идти в море. Перед отправлением он послал Императрице донесение: “Ожидая дальнейших известий о местопребывании Кронштадтской эскадры и неприятельского флота, за нужное почел я до выступления моего в море сделать распоряжения”. Далее он перечисляет, какие распоряжения, а именно, что в случае желания неприятеля вновь отдельно напасть на него, он вернется в Ревель, а если потребуется идти в море, то держаться в таком строе, чтобы можно было привести себя в боевой порядок, с которой бы стороны нечаянно появившийся неприятель не вздумал напасть. “По неудобности иметь в сих обстоятельствах, — писал адмирал, — тяжелые суда при эскадре, подвергающиеся опасности отстать от оной и попасть в руки неприятеля, рассудил я за нужное два бомбардирских корабля, три катера, госпитальное и транспортное судно отослать в Ревель, сняв с них некоторое число людей, в коих за укомплектованием пленного корабля “Принца Карла” имеется по эскадре недостаток, простирающийся до 1600 человек. На случай же в помянутых судах надобности предписал я главному над Ревельским портом начальнику содержать их в исправности для присылки во флот по первому требованию. В сей день я получил от графа Чернышева известие, отправленное ко мне от 14 числа сего месяца, что из Кронштадтской части флота Вашего Величества 7 кораблей, за переменой ветра, повеявшего с противной стороны, не могли вступить под паруса и остались на рейде. Посему полагаю, что и вице-адмирал Круз по выступлении с передними кораблями не мог, поджидая их, уйти далеко от Кронштадта. Не зная, однако ж, о том достоверно, просил я помянутого графа Чернышева уведомить меня по крайней мере о сих последних семи кораблях, когда они снимутся с якоря”.

В уверенности, что Кронштадтская эскадра раньше соберется, чем пойдет в море, адмирал успокоился, имея понятие о положении вице-адмирала Круза и зная, что ему нельзя еще подвигаться вперед не только по случаю маловетрия, но и по несвоевременности. Поэтому он писал гр. Чернышеву: “Желательно бы, однако же, было, чтобы г-н Круз со всею частью флота находился неразлучен, ибо неприятель, пользуясь способным ветром, может решиться пройти Гогланд, [445] а я теперь, снявшись с якоря, хотя и не при весьма способном ветре, но лавируя, приблизился к Наргену, и если что не воспрепятствует к выходу из узких мест, то пойду вслед за неприятелем” ⁴⁵².

16 же мая адмирал получил следующее письмо от Императрицы: “Поспешаю уведомить Вас, что часть флота нашего в 17 кораблях, в том числе пяти стопушечных, четырех фрегатах и двух катерах под начальством вице-адмирала Круза при вице-адмирале Сухотине ⁴⁵³ и контр-адмиралах Повалишине и Спиридове, сего утра благополучно из Кронштадта отправилася при ветре зюйд-остовом. Мы просим Бога, чтобы Он поспешествовал Вам в предприятиях против врага нашего”.

17 числа с одного из маяков, расположенных в окрестностях Ревеля, приметили три военных корабля, из которых один трехмачтовый. Тотчас послали катер для обозрения их, и таковые были признаны за неприятельские крейсеры. Адмирал принимал все возможные меры, чтобы иметь сведения о флоте: способнейших офицеров разослали по берегу для наблюдения и скорейшего сообщения их.

Вообще вопрос о своевременном получении сведений, где находится эскадра вице-адмирала Круза, был более чем важен, и при средствах, какие имелись тогда, всякая передача встречала большие затруднения и требовала много времени. Неприятель занимал центральное положение, разделяя собой два отряда, которые в отдельности рисковали быть разбиты, но вместе, действуя с противоположных сторон, должны были и могли совершенно уничтожить неприятеля. Кронштадтская эскадра наступавшая ограничивалась в деле соединения, так сказать, одной посылкой адмиралу Чичагову уведомления о выходе из порта, исполнение трудной задачи всецело ложилось на Ревельскую эскадру. Ей нужно было уловить момент, когда броситься в тыл неприятелю, и это момент по времени чрезвычайно непродолжительный. Явись она часом раньше, и шведы могли атаковать втрое сильнейшею силой. Если бы ветер не был попутным, эскадра досталась бы целиком неприятелю, при попутном ветре для отступления шведы с более совершенными своими кораблями и более ходкими могли нагнать, заставить принять бой, и Кронштадтская эскадра не в состоянии была бы догнать неприятеля и подать помощь своим. Оценивая вполне еще по множеству причин трудность своего положения, адмирал Чичагов, естественно, употреблял все усилия, чтобы знать, где находится Кронштадтская эскадра, и, согласно с получаемыми показаниями, рассчитать время, когда ему покинуть Нарген. Ввиду того, что 17 мая не получилось [446] никаких сведений, он написал в Ревель генералу Волкову, спрашивая, не имеет ли он от своих казачьих объездов донесений, где шведский флот теперь находится. Крейсерам было невозможно вступать в бой со шведскими крейсерами, гнать их и отдаляться от своей небольшой эскадры.

18 мая адмирал получил уведомления с разных сторон. Генерал Волков донес, что неприятельского флота нигде не видно. Фон дер Пален ⁴⁵⁴, посланный для наблюдений от губернатора, сообщил, что шведский флот 16 числа был виден лавирующим между малыми островками Стеншера и Экгольма, лежащих неподалеку от Гогланда. Адмирал, удивленный, что лейтенант Быченский ничего о том не доносит, послал спросить его, подлинно ли неприятель в тот день был виден у островков. Курьер от графа Чернышева привез письмо, которым сообщалось, что задержанные на рейде 7 кораблей Кронштадтской эскадры выступили в море 15 числа. Так как все это время продолжались западные ветры, противоположные вице-адмиралу Крузу, явилось предположение, что Кронштадтская эскадра не могла далеко уйти, между тем как неприятель, которому ветер был попутным, в состоянии был значительно приблизиться; но неприятель все-таки держался вдали и, так сказать, на половине дороги между Кронштадтской и Ревельской эскадрами. Было ясно, что его намерения состояли в том, чтобы дождаться выхода Ревельской эскадры и атаковать ее отдельно, надеясь одержать лучшие успехи, сражаясь в оборонительном положении и таким образом помешать ее соединению с Кронштадтской эскадрой. Адмирал нашел, что было бы неосторожно способствовать исполнению планов неприятеля и что следует выждать, пока он отдалится от нас на большее расстояние и приблизится к Кронштадтской эскадре, чтобы стать между ними. Кроме того, последняя эскадра, состоящая из 17 судов, из которых пять трехпалубные, была вдвое сильнее нашей и потому имела больше средств, чтобы выдержать отдельно атаку неприятеля до соединения обеих эскадр. На основании всех этих соображений адмирал и написал сего дня Императрице:

“Неприятель при способных ему ветрах, по дошедшим до меня известиям виден был лавирующим между островами Стеншером и Екхольмом, то из сего заключаю я, что он не имеет особливого желания идти навстречу Кронштадтской эскадре, а намерен держать себя в сих местах, зная, что обе части флота Вашего Величества должны для соединения своего проходить их, и потому, вероятно, находит оные удобными для нападения на первую из эскадр наших, [447] которая пред ним появится. Предполагая таковое ожидание его, почитаю необходимой надобностью воздержаться от преждевременного выхода моего в море; ибо неприятель, находясь не в далеком отселе расстоянии, может, узнав от своих крейсеров о моем выступлении, тотчас, и особливо при способном для него ветре, обратиться на меня: тогда, не имея способа от него уклониться, принужден я буду, невзирая на отдаленность Кронштадтской эскадры, вступить с ним в неравный бой, могущий нанесть мне вред и через то самое отнять и у вице-адмирала Круза надежду на мое подкрепление. Напротив того, хотя бы по получении известия о местопребывании Кронштадтской части флота и не мог я в точности уноровить моего к ней приближения в то самое время, когда неприятель нападет на нее, но как оная, будучи почти вдвое сильнее Ревельской эскадры, может надежнее устоять и дать отпор, имея ввиду и мое скорое прибытие. По сим обстоятельствам нахожу я пребывание мое здесь до тех пор нужным, покуда не узнаю, что вице-адмирал Круз пришел к Гогланду, или что неприятель пошел далее и чрез то обнаружил намерение свое напасть на него: тогда, не опасаясь более обращения его на меня, могу я беспрепятственно следовать за ним”.

В 9 часов вечера было получено донесение лейтенанта Быченского, писанное 14 числа, что в тот день видел он 25 больших судов без флагов, лавирующих между островами Родшером и Стеншером и слышал в той стороне несколько пушечных выстрелов. Адмирал, прочитав донесение, написал генералу Волкову, чтобы он взыскал с казаков за столь медленное доставление нужных известий. В полночь адмиралу подали письмо от графа Безбородко:

“Имею честь сообщить Вам, — писал граф 12 мая, — что г-ну вице-адмиралу Крузу сейчас дано повеление идти с эскадрой к делу своему, и он, может быть, сего вечера или завтра, по крайней мере, пустится. Дай Бог, чтобы мы скоро от Вас и него имели хорошие известия...”.

Следующие дни адмирал провел в особом беспокойстве. Неприятель по-прежнему оставался у островков, нисколько не подвигаясь в сторону Кронштадтской эскадры, а вице-адмирал Круз ничего ему не сообщал. В столь важный момент неизвестность была убийственна.

21 мая в 2 часа ночи адмирал получил следующее письмо графа Безбородко от 18 мая: “... Какие к подчиненным вашим оказаны милости, ваше превосходительство, усмотрите из указа ⁴⁵⁵ ее Императорского [448] Величества. О г-не Воронове не успел я еще повеление ваше исполнить, но заранее уверен, что Ее Величество уважит ваше ходатайство. Мы теперь ожидаем и от вас, и от г-на Круза известий. Дай Бог вам новые и добрые успехи к пользе и славе Отечества, и вашим собственным! Есмь с совершенным почтением и преданностью...”.

22 мая наконец было получено донесение лейтенанта Быченского, что к стороне Гогланда никаких более судов не видно, и в то же время бывшие на виду флота неприятельские крейсеры скрылись с глаз. Поэтому адмирал послал катер “Нептун” для проверки показаний и осмотра, нет ли в Поркалауде укреплений. Капитан Скотт, командир этого катера, донес, что крейсеры видны к стороне Свеаборга, а в Поркалауде за темнотой он ничего приметить не мог. Сегодня тоже не было известий от вице-адмирала Круза. Адмирал Чичагов начал уже предполагать, не намерен ли он также выждать обстоятельного уговора с Ревельской эскадрой, что и требовалось серьезностью обстоятельств, чтобы действовать согласно, с уверенностью, и потому никто не примечает его приближения к Гогланду с маяков, наблюдательных постов, форпостов и с особо устроенных мест на возвышенностях. Это заключение еще более доказывало адмиралу необходимость не удаляться от Ревеля в море и не замедлить подобным образом сношения с курьерами.

На следующий день в 3 ч. пополудни вместо уведомления от Кронштадтской эскадры, адмирал получил Высочайшее повеление, подписанное 21 мая, о поспешном выступлении в море для соединения с эскадрой вице-адмирала Круза, выступившего 20 числа от Красной Горки. При рескрипте было приложено письмо графа Безбородко:

“... С нынешнею экспедицией отправлен нарочно курьер ее Величества, офицер исправный, дабы скорее и надежнее мог вашему превосходительству доставить указ Монарший. Я приказал ему смотреть по берегу и, ежели увидит флот ваш, учинить то доставление и не ездя в Ревель. Г-н. Круз вчера только снялся от Красной Горки, а получа теперь повеление, будет соображать плавание свое и действие с тем, как может от вас ожидать сближения. Часть его усилена осемью фрегатами гребными команды принца Нассау, которым после дела или по соединении с вами велено в Кронштадт возвратиться. Есмь с совершенным высокопочитанием...”.

Не теряя ни одного часа, мы вступили под паруса, направляя свой путь к Гогланду. 24 мая лейтенант Фабрициус, командовавший [449] датским катером, дал знать адмиралу, что накануне, от 4 до 8 часов утра он слышал сильную стрельбу между Биорком и Сескарем, что к полудню она возобновилась еще с большею силой и продолжалась до 5½ часов вечера. Это доказывало, что неприятель уже атаковал Кронштадтскую эскадру. Так как мы шли на всех парусах, то в 9 часов утра уже увидели фрегат, убегающий к западу и подающий сигналы. Он был признан за шведский фрегат, так как неприятель расставил фрегаты и катера до самого Наргена, которые ему сообщали о наших движениях. Фрегат “Венус”, находящийся под командой капитана Крауна, был послан для преследований его. В 2 часа пополудни мы прошли остров Гогланд, и в 5 часов один датский офицер, командовавший шебекой, приехал на корабль адмирала сообщить самые новые сведения, будучи воочию свидетелем сражения, последствием которого наша эскадра отступила от Биорка-Зунда к Красной Горке. Несколько кораблей эскадры вице-адмирала Круза были испорчены собственными разорвавшимися орудиями. (Пушечный завод, управляемый Гаскойном, не мог еще снабдить новыми пушками ⁴⁵⁶ и заменить старые, которые никуда не годились).

Неполучение каких-либо сведений от вице-адмирала Круза еще более подтверждало предположение, что датский офицер говорит правду. Из этого всего невольно пришлось заключить, что Кронштадтская эскадра потерпела поражение. Являлся лишь вопрос, насколько сражение было неудачно? Может ли вице-адмирал Круз помочь Ревельской эскадре, если она вступит в бой, и расстроен ли хоть несколько многочисленный шведский флот, дабы атака адмирала Чичагова не сделалась безумной. Все это были вопросы, но для разрешения их не имелось никаких данных. Мой отец продолжал наступать.

В 9 часов вечера капитан Краун дал знать сигналом, что видит 30 неприятельских кораблей и послал одновременно офицера, чтобы передать адмиралу, что он гнался за фрегатом, но в момент начатия боя четыре катера, бывшие до того времени под датскими флагами, вдруг подняли шведский флаг и бросились на помощь фрегату, преследование которого он и был принужден оставить.

25 мая на рассвете мы увидели неприятельский флот в числе 40 судов, что невольно снова подтвердило слух о поражении эскадры вице-адмирала Круза, не подающего о себе никаких вестей. Адмирал тотчас приказал сигналом построить боевую линию и приготовиться к бою, но почему-то он решился остановить свое наступление. [450] Эта ошибка произошла по разным причинам, которые я выясню ниже. Около полудня неприятель казался приближающимся к нам. Тогда адмирал созвал к себе флагманов и капитанов кораблей, с которыми и решил держаться к ветру, чтобы затруднить неприятельское нападение и притом избрать такое место, чтобы шведы не могли бы окружить Ревельскую эскадру своим большим флотом. Острова Пении и Сескарь чрезвычайно способствовали такому плану, и адмирал положил стать между ними, держа эскадру под парусами, пока не получится сведений о вице-адмирале Крузе ⁴⁵⁷.

Вскоре было усмотрено вдали, позади шведских кораблей, несколько больших судов, которые нельзя было рассмотреть вследствие громадной дистанции, но между тем они не могли быть иными, как русскими. Чтобы подать им знак о себе, мы произвели несколько выстрелов ядрами, в надежде, что они нам ответят; но из этого ничего не вышло. В 6 часов, поднявшийся густой туман помешал что-либо рассмотреть.

На другое утро, как только разошелся туман, мы увидели 24 корабля, выстроенных в одну линию и шедших на всех парусах. Адмирал, предполагая, что это неприятель, приказал бросить якоря и лечь на шпринг на выгодной позиции, которую он сохранил между островками Пенни и Сескарем. Два катера были посланы для рассмотрения примеченных кораблей, и от них мы узнали, что эти суда идут под русским флагом. Вступив под паруса, мы двинулись навстречу и для преследования неприятеля; но шведы, теснимые с двух сторон, для избежания атаки не имели другого выхода, как скрыться в Выборгской бухте.

Таким образом, 26 мая произошло соединение обеих эскадр, и мой отец поднял на своем корабле адмиральский флаг. Неприятель избежал на этот раз поражения, которое замышлялось ему нанести одновременной атакой с двух противоположных сторон, и виной этому, думалось, была остановка адмирала Чичагова у Пенни и Сескаря. История военного искусства вообще нигде еще не указывает нам, чтобы когда-либо удавался такой план не только в море, но и на суше, наоборот; тактика запрещает атаковать противника с двух сторон, когда нет между отрядами или колоннами самых верных, точных и тесных сообщений. Мы видели, что с минуты появления Ревельской эскадры в море она получала лишь такие сведения, которые ее заставляли двигаться вперед с крайнею осторожностью и сбивали с толку. Мы постараемся расследовать вопрос: могли вице-адмирал Круз не спешить с атакой и выждать приближения Ревельской [451] эскадры для соглашения в главном, моменте предпринятого плана сражения. Адмирал Чичагов остался виновным только потому, что Кронштадтская эскадра выдержала бой, но если бы последняя должна была отступить, и неприятель действительно шел, как доносил датский офицер, навстречу Ревельской эскадре, то он остался бы виновным, если бы не занял оборонительную позицию у Пенни и Сескаря. Зная свои силы и характер людей, которых он вел, адмирал счел за необходимость предпринять такой маневр, дабы задержать эскадру в сборе; ему было известно, что могло выйти, если бы он представил им самим свободу действий, согласно ходу обстоятельств. Они бы рассеялись и подверглись поражению по частям. Отвергая какую-либо возможность в те времена исполнить столь трудный и сложный план, я говорю об этом, лишь дабы ответить на некоторые вопросы обвинителей. Ни техника морского искусства, ни обстоятельства времени, ни имевшиеся под рукой средства к передаче депеш, — ничто не дозволяло привести в исполнение задуманную диспозицию. Вице-адмирал Круз не очень-то желал действовать под чужим руководством и не ожидал приказаний; он был уверен в своих силах и личном таланте и потому повел дело самостоятельно. Это уже условие прямо противится плану. Посылая депеши в Кронштадт и адмиралу, хотя последний их не получал, он не хотел даже дождаться известия, доставлены ли таковые в Ревельскую эскадру. С другой стороны я после кампании собрал все донесения вице-адмирала Пущина и других лиц из Ревеля, чтобы исследовать, каким способом ничего не было известно адмиралу Чичагову о двухдневном сражении Кронштадтской эскадры, и пришел к заключению, что в этом виноват не один вице-адмирал Круз, но несовершенные способы передачи наблюдений с маяков, наблюдательных пунктов и т. д. Так, например, я позволю себе представить читателю целый последовательный журнал о переписке г. Пущина с графом Чернышевым:

“17 мая. Сейчас прибыли сюда разные с моря шкиперы и объявили, что, проходя вчерашнего числа остров Гогланд, видели шведский флот; иные сказывают, что он был в 35-ти, а другие — в 40 судах. Из них одного спрашивал вице-адмирал Круз, которому все пересказано. Оный сегодня в ½ 11 часа снялся с якоря и отправился в путь”.

Таким образом г. Круз знал о силе неприятеля, месте пребывания и не позаботился где-нибудь выждать известия о Ревельской эскадре. [452]

“21 мая. Сегодня прибыли с моря два английский и датский шкиперы... Оба флота теперь, неприятельский и наш, на виду”.

“23 мая. Сего утра доносил я в 5 часу, что пальба слышна во флоте. Она услышана в 4 часа, пятый, шестой и седьмой продолжалась жестокая и беспрерывная... (получено в Петерб. 2½ ч. пополудни)... По начатию от 4 часов и продолжению до 5-ти — сражение было 5 часов. Теперь я остаюсь в ожидании из флота донесений (получено в 3¾ пополудни.)... В час пополудни опять слышна жестокая пальба... Как не перестает оная, то теперь о сем извещаю. Для отражения неприятеля на случай нападения его на Кронштадт, все люди у пушек и я сам со всеми начальниками будем ночевать в крепостях (получено 10 ч. вечера)... Сейчас прибыл с моря английский бриг; шкипер объявил, что он видел у Наргена на якоре Ревельскую эскадру. Вчера в 4 ч. пополудни был у вице-адмирала Круза, который лежал в дрейфе в линии баталии между Сескарем и Биорком, а шведский флот тогда находился в виду его к весту”.

Следовательно, г. Круз, знал, что Ревельская эскадра еще на якоре, но начал сражение в день получения такого известия.

“24 мая. Сейчас прибыл с моря шкипер, который объявил, что он все время вчерашний день между обоими флотами был, когда они сражались...”

“25 мая. Только что прибыл с моря на купеческом судне английский шкипер, который объявил, что вчера в 11 часов видел пред полуднем проходившую из Ревеля российскую эскадру Гогланд, а к вечеру, в 9 часов, проходил оба флота, шведский и ближний Российский. С Российского был опрошен и сказывал, что видел российскую эскадру, проходящую Гогланд. Со шведского же опрошен не был”.

Из этого следует, что вице-адмирал Круз знал о положении Ревельской эскадры и 25, но тогда также не принял меры к отправке депеши. Обе эскадры могли и 25 заставить неприятеля принять бой или преследовать шведов и захватить несколько кораблей.

Наконец, вот что писал Круз графу Чернышеву 23 мая: “Теперь имею донести, что 23 сего мая я имел сражение с 3½ ч. пополуночи до 7½ ч., и что неприятель принужден ретироваться. Потом, при случившейся перемене ветра, построившись в линию, вел на меня в весьма дальнем расстоянии атаку, которая продолжалась с 12 часу до самого вечера. В бывшем сражении г. вице-адмирал Сухотин лишился ноги, но слава Богу после операции жив остался. Неприятель еще у меня в виду, и при перемене ветра уповаю опять его атаковать...”. [453]

В этом письме ни слова о Ревельской эскадре, о заботе, что она не появляется; он сам атакует и снова желает самостоятельно действовать. Характер сказался и на этот раз; г. Круз во всех обстоятельствах действовал одинаково. Слава Богу, что ему так благополучно сошел этот бой и потому оставим его победителем... Я только одно хочу доказать, что он мог несколько раз уведомить адмирала Чичагова, послав катеры к берегу, передав депешу казаку, приказав зажечь вехи и т. д., но его заботило другое.

Не менее странно, что из Ревеля не успели прислать сведения или выдумать там какой-нибудь способ передачи депеши с берега, когда лейтенант Быченский писал рапорт за рапортом адмиралу. Генерал Воронов ограничивался пересылкой их в Петербург графу Чернышеву при собственноручных письмах, в которых, например, говорится: “этот рапорт следовало бы отправить во флот Василию Яковлевичу, но он в то же время снялся с якоря и ушел, а катеры я приказал иметь в готовности для получаемых из Петербурга с нужными делами курьеров (точно это известие было маловажно?!)... Один только пришел катер “Счастливый” теперь, а другой еще идет на рейд, но как адмирал весьма поспешно пошел с флотом, то я и не рассудил к нему этот рапорт послать, ибо уже адмирал известен чрез курьера, что неприятельский флот прошел остров Гогланд (есть маленькая разница между боем и проходом острова!). Когда неприятельский флот за островом Вульфом случалось слышать, от него поутру рано много стрельбы происходило, а для чего это было, неизвестно. Однако крейсеры наши догадывались, что генерал-адмирал их ездил по кораблям и то нарочно делал, будто сражается с Кронштадтским флотом и выманивает наш флот Ревельский”.

Последние слова подтверждают, что адмиралу Чичагову требовалось большая осторожность, и не мог он действовать, не получая положительных сведений от вице-адмирала Круза. Следующие рапорты генерал Воронов не послал во флот, говоря, что “не зная, где со флотом адмирал, затем к нему доставить и не мог”.

Вице-адмирал Круз писал в своем донесении Императрице: “... 21 мая, отправляясь атаковать с порученной мне эскадрой неприятеля, я известил г-на адмирала Чичагова об эскадре моей, помощью датского судна “Кристиния”, шкипер Джемс Берсенгольм, которому за такое доставление моего письма заплатил большие деньги...”. Но это письмо, если и было, то пропало, не дойдя до Ревельской эскадры. Обращаю внимание читателя, что и в этом донесении г. Круз ясно высказывает свое намерение идти атаковать, не дожидаясь Ревельской [454] эскадры и ограничиваясь лишь уведомлением, т. е. слишком поздним сообщением, так как он, конечно, успеет раньше дойти до неприятеля, чем письмо до адмирала Чичагова.

Историк не должен судить, что бы вышло, если вице-адмирал Круз дожидался Ревельской эскадры; сражение и тогда могло быть неудачно. Важен лишь факт, что Кронштадтская эскадра устояла и одержала победу. В данном случае я возражаю только на обвинение адмирала Чичагова в запоздании и привожу доказательства, что сам вице-адмирал Круз не хотел действовать вместе, что и было согласно с его характером. Если шведы были разбиты в кампанию 1790 года не у Гогланда, а у Выборга, на то воля Всевышнего.

Не касаясь более неудачного плана и диспозиции, перейдем к разбору действий Кронштадтской эскадры.

ГЛАВА XXIII

Шведская война 1790 года.
Красногорское сражение и блокада неприятеля в Выборгской бухте

Красногорское сражение вице-адмирала Круза. — Недовольство его результатами боя и нежелание подчиниться адмиралу Чичагову. — Вред, приносимый флоту иностранными офицерами. — План шведского короля. — Меры, принятые адмиралом для блокады, и положение его. — Перемена во взглядах графа Безбородко. — Первое письмо и план атаки англичанина капитана Тревенена. — Генерал Турчанинов, сообщение его о сухопутной армии, гребной флотилии и рескрипт Императрицы. — Выдержки из писем графа Салтыкова к гр. Безбородко и переписка с ним адмирала. — План кампании, выработанный в Петербурге. — Атака или блокада? — Второе письмо капитана Тревенена и кто виновник плана, составленного военным советом? — Рескрипты Императрицы и письма гр. Безбородко

Из Высочайшего указа, данного вице-адмиралу Крузу после 2 мая, т. е. Ревельского сражения, мы видели, что он должен был, “не медля нимало, отправиться в море искать неприятеля, атаковать его и стараться одержать всемерно успех.” Этим указом предписывалось соединить эскадры — действующую и резервную — под его начальством, но не уничтожался план, по которому Кронштадтская и Ревельская эскадры обязаны были поставить неприятеля меж двух огней.

Вице-адмирал Круз, благодаря своему характеру, в кампанию 1788 года получил в командование только небольшую резервную эскадру из двух кораблей, стоявших на Кронштадтском рейде, а в 1789 году он опять остался без серьезного назначения. Теперь, в 1790 году счастье ему улыбнулось, и как боевой, горячий и энергичный моряк, он горел нетерпением выказать свои таланты и заслужить снова свою прежнюю репутацию.

Мы видели, какие затруднения встретились для вывода на рейд Кронштадтской эскадры. Еще до выступления в море вице-адмирал Круз знал подробно о шведском флоте, сколько у них судов, и что он находится по эту сторону Гогланда и т. д. 21 мая передовые суда сами увидели шведский флот, который состоял из 22 линейных кораблей, [458] 12 больших фрегатов и нескольких малых судов. Тогда Круз построил линию баталии, причем авангардией командовал вице-адмирал Сухотин, находившийся на корабле “Двенадцать Апостолов”, ариергардией — контр-адмирал Повалишин, и центром сам вице-адмирал Круз, имевший свой флаг на корабле “Трех Иерархов”. Маловетрие удерживало начальника эскадры на месте, и таким образом невольно он должен был отказаться от атаки на 22 число ⁴⁵⁸.

С рассветом 23 мая Кронштадтская эскадра стала надвигаться на неприятеля ⁴⁵⁹. В 4 часа утра наш правый фланг первый завязал бой, и не более как через час вся линия была в дыму, и велась уже оживленная перестрелка. На корабле “Эмерика”, которым командовал капитан Сукин, с первых выстрелов разорвало орудие, и так удар был силен, что значительно разбило палубу и убило и поранило людей. То же самое повторилось на корабле “Сысой Великий”. Вице-адмирал Круз был все время впереди других и в самом жестоком огне. В начале этого боя неприятельским ядром оторвало ногу у вице-адмирала Сухотина. Лишь только шведы стали собираться более на нашем правом фланге, линия наших фрегатов двинулась в интервалы и открыла огонь. Но принуждены были остановить их стрельбу, так как ядра пробивали паруса своих кораблей. Около 6 часов у вице-адмирала Круза свалилась крюйс-стеньга ⁴⁶⁰, и у “Иоанна Богослова” кроме того и другие снасти. В это время и неприятель стал отступать понемногу в сторону Сескаря. Наши пустили им вдогонку ядра, но ветер совершенно стих, и к 8 часам бой кончился. Шведы, конечно, немало имели порванных парусов и сломанных снастей, но за нами осталось поле сражения — это главная и единственная выгода. На корабле “Царь Константин” разорвалось одиннадцать пушек, на “Всеславе” четыре пушки, на “Св. Николае” — семь пушек и на “Не тронь меня” — одна пушка.

В одиннадцатом часу стали приближаться к нашему правому флангу до 20 неприятельских шхерных судов, вышедших из-за островов Биорке. Они начали стрельбу с таких дистанций, что ядра не долетали до кораблей. Вице-адмирал Круз выслал им навстречу несколько фрегатов, и после краткой перестрелки неприятель скрылся за своими кораблями. “Иоанн Богослов”, находившийся под командой капитана Одинцова, имел поврежденный такелаж и испросил дозволения выйти за линию, но как не энергично распоряжался и не был строг вице-адмирал Круз, однако и его ослушались капитаны. В дозволение стать за линию для поправления снастей, он приказал Одинцову немедленно по окончании работ занять свое место, чтобы неприятель не мог предполагать о неспособности его более сражаться, [459] и не подействовало бы это на него ободрительно, но этот капитан, вопреки приказания, направился к Кронштадту.

В первом часу шведский флот снова начал спускаться на нашу линию и сосредоточил свои выстрелы против нашего центра, где находился адмиральский корабль “Иоанн Креститель”. Вице-адмирал Круз, как и в Чесменском бою, заставил у себя играть музыку. На этот раз стрельба длилась также недолго, после чего неприятель удалился. Еще во время боя корабль “Сысой Великий” отошел от линии и поднял сигнал, что он не может более держаться. К вечеру шведы решились предпринять тот странный маневр, который им уже не удался у Ревеля, и начали по одному кораблю спускать вдоль нашей линии, а дойдя до центра, поворачивали назад, таким образом около 1½ часа продолжалась перестрелка, и затем густой туман совершенно скрыл неприятеля от нас. Так кончился первый день боя вице-адмирала Круза со шведами; обе стороны остались на своих местах, и энергичный адмирал имел полное право жаловаться на некоторых своих капитанов, как Одинцов, Жохов, Пекин ⁴⁶¹ и Борисов, которые его слабо поддерживали ⁴⁶².

24 мая в нашей эскадре было одним кораблем меньше. Одинцов, как я говорил, ушел в Кронштадт. На место вице-адмирала Сухотина стал капитан Федоров, не спустивший на корабле флаг своего предшественника, дабы не мог неприятель знать о потере. В пятом часу пополудни неприятель попытался вновь спуститься на Кронштадтскую эскадру. Ариергардия наша, потерпевшая более других, вскоре перемешалась, образовала кучу, и шведы начали было обходить эскадру с этой стороны, но подоспевшие во время фрегаты их поддержали и восстановили порядок, заставив шведов отойти. Бой длился опять не более часа и несколько дольше только в ариергардии.

На другой день неприятель, ввиду приближения Ревельской эскадры, стал удаляться к Выборгу и таким образом, как говорилось выше, произошло соединение ⁴⁶³.

О потерях в Кронштадтской эскадре можно всего лучше судить по ведомости, представленной вице-адмиралом Крузом моему отцу.

На 100-пушечном корабле “Двенадцать Апостолов” были повреждены мачты посередине, пробиты насквозь, в палубе много пробоин и убито служителей 5, от ран умерших 5 и раненых 22 человека.

На корабле “Трех Иерархов” повреждены снасти, сбито орудие, расколоты станки, 36 колес, убито 12, умерло от ран 3, раненых 14.

На корабле “Владимир” пробит такелаж, правая сторона судна — в 7 местах, взорвало 2 пушки, убито от разрыва пушек 5, ранено 29, неприятельскими ядрами убито 2, ранено 5. [460]

На корабле “Св. Николай” сделаны пробоины в разных местах корпуса, такелаже, пушки дали трещины, повреждены, колеса и станки разбиты, убит 1, ранено 2.

На “Иоанне Крестителе” сделаны повреждения в такелаже и парусах, прострелен корабль, убито 5, ранено 16 человек.

На “Всеславе” корпус поврежден в нескольких местах, такелаж перебит, у 4 пушек раскололась дульная часть, убито 1, ранено 3.

На “Пантелеймоне” разорвало пушку, две получили трещины, третья сбита, убито при разрыве 2, ранено 10, неприятелем убито 7, ранено 9.

На “Не тронь меня” — разорвало пушку, проломило палубу, испортилось 2 пушки, сбита пушка, станки повреждены, пробило корпус корабля, течь сильная, убито 1, ранено 2.

На “Иоанне Богослове” сбиты стеньги, такелаж сломан, корпус пробит в 8 местах, убито 6, ранено 17.

На “Яннуарии” поврежден такелаж, в корпусе 27 ядер, убито 6, ранено 20.

На “Сысое Великом” пробоин 2, такелаж и паруса повреждены, разовало пушку и палубу, разбило станок, ранено 41 человек.

На “Победославе” сбито орудие, убито 4, ранено 7.

На “Иезекииле” 6 пробоин в корпусе, станок разбило, такелаж разломан, убит 1, умерло от ран 3, ранено 5.

На “Эмерике” разорвало 2 пушки, испортило палубу, несколько пробоин, убито 10, ранено 26.

На “Св. Петре” поврежден корпус, разбило 2 станка, убито 12, ранено 13.

На “Константине” 6 пробоин, пробита палуба, 10 пушек треснули, разбило станок, убитых 2, ранено 16.

На “Принце Густаве” мачта пробита, пробоины, убито 1, ранено 2. На фрегатах убито 11, ранено 20.

В сущности вице-адмирал Круз мечтал о лучших результатах боя, но, увы, ни одного шведского корабля не было выведено из строя, ни одного не взято в плен, и наоборот, корабль Одинцова исчез с позиции, корабль Жохова ушел за линию, а Повалишин многократно подавал сигналы, что более не может держаться, на которые вице-адмирал Круз, сердясь, даже не ответил. Видимо, он был недоволен результатами и потому на всех претендовал. В донесении Императрице ⁴⁶⁴ он даже позволил себе сложить вину на бездействие адмирала Чичагова, что конечно его выказало еще раз с дурной стороны ⁴⁶⁵. Вообще он себя держал странно и как бы не хотел остаться теперь в [461] подчинении. Как только адмирал распределил по кораблям капитанов, за убылью некоторых, вице-адмирал Круз заявил претензию, что от него отняли Лежнева, и написал дерзкое письмо моему отцу — Главнокомандующему. Может быть, на него влияли интриганы-иностранцы, желавшие всегда возбудить ссору и искавшие только придирок. Чтобы их планы и интриги не удались, а также дабы поберечь вспыльчивого товарища и ввиду того, что время было серьезное, не до вражды, адмирал ответил ему вежливо, стараясь смягчить в некоторых выражениях его гнев, но оставил в той же силе свое прежнее приказание: “Сожалею, — писал мой отец, — что ваше превосходительство прежде не уведомили меня о желании Вашем иметь в авангардии господина Лежнева, чего самому мне отгадать было невозможно, ибо я при распределении двух генерал-майоров: Лежнева и Скуратова ⁴⁶⁶, должен был смотреть единственно на пользы ее Императорского Величества, с соблюдением которых нимало [462] не думал сделать Вам неугодное. Приказав быть первому из оных в ариергардии, а другого, для уравнения на теперешний случай флагманов, перевел в авангард к вашему превосходительству, которым до будущих перемен нужных сделать во флоте и остаться должно по отданному приказу. Но я надеюсь, что Вы при будущем распределении не будете иметь причины негодовать на того, который пребывает с почтением и т. д. ⁴⁶⁷”.

Присутствие иностранцев по-прежнему мешало успеху кампании, и мы увидим, сколько неприятностей пришлось претерпеть адмиралу Чичагову до уничтожения неприятеля в Выборгской бухте. Капитан Тревенен в нынешнем году находился в Кронштадтской эскадре и, несмотря на неудачу в прошлой кампании, мечтал еще стать во главе флота и руководить его действиями; к этому способствовали те похвалы, которые ему расточали наши сановники-англоманы. Тревенен, как молодой человек, естественно забылся, возгордился и, чувствуя силу своих приверженцев, думал, что безопасно может бороться против русской партии. Вице-адмирала Круза он считал за своего собрата и потому, так сказать, сносил хладнокровно и восхвалял, зная также, что он ему не соперник, ибо постоянные ссоры его со всеми послужат без его интриг к удалению из флота. Возбуждая других капитанов и, что возмутительно, имея право сноситься прямо с высшими лицами, как граф Безбородко, эти иностранцы смущали правительство осуждением вперед планов и действий главнокомандующего, так что только гений Императрицы умел оставаться непреклонным и непоколебимым в решениях.

Мы видели выше, что шведы 26 мая скрылись в Выборгской бухте, куда они, к великому удивлению всех, вошли узким проходом между островами и подводными камнями, посещаемыми только прибрежными судами. Добравшись до конца бухты, неприятель расположился за подводными камнями, которыми она усыпана. Окружный берег принадлежал России, но проход в бухту и способ ввести в нее линейные корабли были совершенно неизвестны русским. Неприятель, вероятно, заранее себе приготовил это отступление на случай, если ему не удастся план атаки порознь на наши эскадры, и он будет поставлен ими между двух огней. Это убеждение подтверждается еще тем обстоятельством, что они запаслись лоцманами, которые были знакомы с проходом. Для Ревельского сражения они имели Свеаборгский порт, чтобы отступить туда, в случае неудачи или появления Кронштадтской эскадры. Теперь они имели единственным [463] убежищем Выборгскую бухту. Между тем, чтобы быть защищенным от неожиданной атаки, они стали в более опасное положение от окружающих берегов, чем когда находились в наших руках. Однако и шведы имели свои цели и причины к этому образу действий. Хотя они могли попробовать, особенно во время тумана, пробраться в Свеаборг и там запереться, но в таком случае их гребной флот, бывший в то время в Биорко-Зунде и Выборгском заливе, на котором имелось много сухопутных войск и находился сам король, подвергся бы совершенной гибели. Стесненный с одной стороны нашими линейными кораблями, и с другой гребными судами, он целиком достался бы русским. Во-вторых, с уходом шведского флота в Свеаборг нарушалась взаимная связь с сухопутными войсками на берегу, а таким образом сохранялась взаимная поддержка. Наконец, король думал этим способом и постоянными вылазками принудить наш флот бросаться в атаку, разбиваться о неведомые камин и действовать по узкости прохода малым числом судов, которые шведы могли бы по одиночке расстреливать и т. д. С другой стороны весь русский гребной флот, более многочисленный, был в сборе, так что мог атаковать неприятеля и стеснить его со всех сторон.

Ввиду всех этих обстоятельств казалось вероятным, что неприятель не скоро попробует выйти из бухты. Но и нам в свою очередь было невозможно тотчас его атаковать, так как Выборгский залив, переполненный подводными камнями и опасный во всех отношениях, был нам неизвестен. Мы увидим ниже, какие средства были употреблены для достижения цели.

По соединении эскадр 26 мая, мы вскоре увидели самого короля со всем его гребным флотом, идущим на помощь своему брату. Пробравшись позади подводных камней вдоль берега, они все соединились в этой бухте, и флотилия стала за большим флотом, отделив предварительно отряды для защиты подходящих мест. Не имея никакого выхода из этой ловушки, неприятель оказался блокированным с моря и с суши более превосходящими силами. Это был один из тех случаев, которые не представляются дважды, самый блестящий и редкий для славы русского флота, и чтобы добыть более выгодные последствия, чем те, которые он мог ожидать, если бы атаковал неприятеля двумя эскадрами. Теперь представлялась возможность даже не только взять в плен или уничтожить все морские силы шведов, но захватить короля, его брата и большую часть двора, которая ему сопутствовала. Стоило только составить план для взаимных действий сухопутной нашей армии с флотом, чтобы мы одержали небывалую еще [464] победу. Требовалось согласие в движениях, но в те времена стратегия как наука никому еще не была известна. Мы увидим впоследствии, до какой степени воспользовались этими обстоятельствами, единственными в летописях морских войн.

Позиция, которую занял неприятель в глубине Выборгской бухты, была прикрыта на обоих флангах банками островов Мюлансар и Пукова, имея на одном конце своей линии мыс Крузер-Орт и на другом — оконечность острова Пейсара.

27 мая адмирал, осмотрев расположение шведов и увидя, какие препятствия представляли банки и подводные камни, не намеченные даже на карте, и которыми был усеян Выборгский залив, счел необходимым принять все подобающие предосторожности для приближения к неприятелю, и с целью прекратить ему всякое сообщение и стеснить его, елико возможно, с моря и с суши, тем более, что весь берег нам принадлежал. Наш флот, подвигаясь вперед, так сказать, на каждом шагу должен был встретить подводные камин, которые следовало миновать. Для лучшего исполнения сего намерения адмирал приказал составлять чертежи и отмечал, где, в каких местах флот при медленном движении будет останавливаться на якоре. Каждый корабль имел впереди себя шлюпки, которые беспрестанно промеривали глубину и отмечали мели и камни. Все пространство, занятое нашим флотом, было покрыто лодками и лоцманами, работающими над поисками промеренного и отметкой подводных камней. Неприятель хотел сперва помешать нашим работам и выслал против шлюпок легкие суда, но так как ему противопоставили столько же с нашей стороны, то он отошел и оставил нас покойно докончить дело.

28 мая было приказано всем фрегатам сняться с якоря и составить линию, параллельную с шведским флотом, пройдя банки Пассалоды и Русматалы. Ко флоту прибыли из Кронштадта три катера и два корабля: “Храбрый” и “Святослав” ⁴⁶⁸.

Мы видели из описания сражения вице-адмирала Круза, в каком виде оказались суда его эскадры после соединения. Оставить их в таком состоянии, с сломанным такелажем, разорванными парусами, орудиями, и предпринять атаку или блокаду было опасно и, во всяком случае, легкомысленно. Адмирал, как человек старый и опытный, понимал хорошо, что неприятель, запершийся в Выборгской бухте, накануне своей гибели, что кампания дошла до решительного и серьезнейшего момента, потому само дело требовало серьезного отношения, полной обдуманности и много работы. Если капитаны [465] кораблей и начальники отрядов были столь неопытны в сражениях, что еле могли держаться и управлять судами в открытом море, то настоящее положение флота среди банок и каменьев подвергалось еще большей опасности от их неопытности. Возлагать особые поручения на своих помощников адмирал не мог, так как они делали бы непременно упущения в прямых обязанностях. Таким образом он держался правила ничем их не отвлекать и лишь требовать исполнения собственного дела, ограниченного известными распоряжениями и наблюдениями на корабле. Из адмиралов один Круз мог бы помогать главнокомандующему в многочисленных заботах, но он разыгрывал роль соперника, не желающего быть под командой и требующего в жалобах себе независимой деятельности.

Таким образом, благодаря присутствию во флоте иностранцев и некоторых их сторонников, мой отец должен был держаться особой тактики и, делая вид, что никакого внимания не обращает на подпольные интриги, входить во все мелочи, лично говорить с каждым капитаном, никому не сообщать своих планов и мыслей, ни с кем не советоваться и лишь строго требовать исполнения приказаний и долга службы. Чтобы не возбуждать неудовольствия со стороны иностранцев, он был ровен со всеми, но русские его подчиненные знали хорошо, насколько такой образ действий не соответствовал его открытой душе, доброму сердцу, как ему было тяжело молча терпеть столько неприятностей. Этой сухостью и строгостью главнокомандующий только и сдерживал несколько иностранцев, которые, испытав благосклонность Императорского Двора и зазнавшись, по своей невоспитанности, так и порывались давать советы и делать указания адмиралу. Требовать удаления столь назойливых подчиненных было невозможно, так как в Петербурге объяснили бы это совершенно иначе. Наконец, адмирал думал также воспользоваться их знаниями для пользы дела, поставя их в известные рамки, так как у нас на флоте недоставало командиров. Чувствуя однако же, что они не в силах побороть в море “упрямого адмирала”, как они его называли, иностранцы изобретали всевозможные доносы, которые и посылали в Петербург графу Безбородко. Последний, всегда уважавший моего отца, особенно стал откровенен с ним после Ревельского сражения. В прошлую кампанию, огорченный смертью Грейга, граф Безбородко как-то поддался влиянию Воронцова и других англоманов, которые его уверили, что все спасение в столь критическую минуту для отечества в предоставлении власти более опытным иностранцам, а наши ничего не смыслят и не сумеют защитить родину и честь Великой Императрицы. [466] Когда опыт показал противное, и что иностранцы только заводят раскол в нашем флоте и теряют лишь корабли, граф Безбородко переменил свой взгляд. Убежденный в благородстве души моего отца, и что на него не повлияют получаемые им письма, граф Безбородко даже стал их пересылать секретно адмиралу, дабы он мог лучше знать, что делается во флоте, и воспользоваться теми мыслями, которые покажутся ему полезными и не передаются ему лично. Из всей кипы писем я выбрал только несколько и по необходимости, для представления всей картины Шведской войны познакомлю с ними читателя. Чрезвычайно забавны и интересны также письма сухопутного главнокомандующего Салтыкова ⁴⁶⁹, относящиеся к блокаде флота в Выборгской бухте.

Первой заботой адмирала Чичагова, естественно, было исправить все повреждения на кораблях, поэтому он посылал десятки писем в день графу Чернышеву, прося о скорейшей высылке орудий, взамен разорвавшихся, и всего необходимого. Ему даже пришлось распорядиться учреждением почты, чтобы иметь беспрерывное сообщение с Петербургом и главнокомандующим графом Салтыковым. Он просил письмом гр. Безбородко поставить почтовый пост на мысе Стирс-Уден, находящемся в виду крейсирующего перед Биорком фрегата, дабы пересылка писем через море в случае неблагоприятства ветров не могла быть подвержена замедлениям. В каком состоянии сухопутные войска, где они расположены, чем заняты, адмирал, разумеется, ничего не знал, плавая в море и приступить к чему-либо ранее получения сведений, взаимного соглашения с графом Салтыковым, было немыслимо. Наконец, исключительное положение неприятеля, поставившее флот и сухопутную армию в зависимость друг от друга, требовало особых Высочайших повелений, а по тогдашнему обычаю — и изобретения плана военным советом. Оба главнокомандующих не могли действовать независимо друг от друга, и самими обстоятельствами требовалось подчинение одного другому. Решения на все это приходилось ждать из Петербурга и ограничиться пока адмиралу принятием мер, которые бы воспрепятствовали неприятелю прорваться чрез нашу линию к Свеаборгу. Блокада шведского флота, кроме того, была немыслима без шхерных судов, а во флоте адмирала Чичагова их не существовало. Он даже не имел понятия, где стоит гребной флот принца Нассау-Зигена, и каким способом с ним войти в сношения. Прежде всего он просил графа Безбородко о присылке к нему из Ревеля оставленных там катеров и других гребных судов, для заграждения проходов мелким неприятельским судам. [467]

И в это-то время капитан Тревенен, писавший через день письма графу Безбородко, старался доказать, что адмирал Чичагов преступно бездействует. Он жаловался, будто предоставив неприятелю уйти в Выборгский залив, адмирал отнял у него возможность заполонить весь шведский флот, что этот случай был пробным камнем его талантам и вдруг бесповоротно исчез! Стараясь доказать, что неприятель отступил в залив с отчаяния, когда это, как я говорил раньше, было наоборот чрезвычайно сознательно сделано и обдумано заранее, капитан Тревенен уверяет, что если бы шведов преследовать в тот момент, то они должны были бы еще более смешаться, торопились бы ретироваться и, проходя по мелям, рисковали гораздо более, нежели мы. Если бы мы даже и потеряли несколько судов, то эта потеря окупалась сполна уничтожением неприятельского флота. Спрашивается, каким это образом могло бы случиться, когда неприятель знал проходы и имел лоцманов, знакомых с местностью, а мы с поврежденным такелажем, парусами и пробоинами в кораблях, которые не все слушались руля и могли быть управляемы, преследовали бы шведов корабельным флотом в шхерах, среди многочисленных подводных каменьев и без малейшего представления о местности. Давно ли капитан Тревенен сам жаловался, действуя в шхерах в 1789 году, на отсутствие верных карт, и все это в оправдание потери им корабля и посадки других на мель? Для большей важности он представлял графу Безбородко пример из истории. Точно в таких же обстоятельствах, объяснял он, но при гораздо более опасной обстановке, в бурное время, наш адмирал Гаук преследовал по пятам адмирала Конфлана ⁴⁷⁰ между неизвестными ему мелями и каменьями у берегов Франции. Он потерял на каменьях два свои корабля, но истребил неприятельский флот. Далее капитан Тревенен счел за свой долг нарисовать план последующей кампании и объяснить графу Безбородко, что требуется делать. Возмутительно, что ему давалось право высказывать свое мнение, которое сделалось известно Императрице, восхвалялось в Петербурге и даже имело значение; только потому я и касаюсь этих писем капитана Тревенена. “Шведский флот — наш сполна, — писал он по-французски, — но взяться за дело необходимо с полной энергией и употребить в дело все средства, которые для этого потребуются. Нам следует иметь здесь корпус сухопутных войск со стороны столицы, потому что неприятель может решиться на отчаянные средства. Мы должны иметь немедленно же батареи на всяком мысу, который выдается к шхерным проходам и на островах, где только можно, везде должны быть заготовлены каленые ядра, и сюда необходимо собрать [468] как можно больше людей”. Эту же нехитрую мысль можно выразить короче: мы должны иметь людей, пушек, денег больше, чем следует, и тогда заполоним шведов. При таких обстоятельствах нетрудно было иностранцу ручаться за успех, но весь вопрос состоял, откуда взять корпус войск, чтобы загородить на сухопутье дорогу в Петербург, как устроить батареи на мысах, чтобы не разоружать корабли, и откуда взять людей, могущих защищать батареи? Мы увидим ниже, что главная недостача и состояла в тех необходимостях, на которые он указывает.

Затем капитан Тревенен продолжает доказывать, что здесь должны быть все суда нашего гребного флота и все старые корабли, которые могут заменить собой батареи, для того, чтобы загородить возможные проходы. Здесь должны быть все орудия, которые могут стеснить неприятеля и вызывать его на невыгодное для него сражение. По его мнению, можно было оголить все берега наши, снять вооружение отовсюду, точно неприятель весь сосредоточивался в одной бухте! Эти слова доказывали полнейшее незнание обстоятельств и самого дела. Неужели попорченные орудия необходимо было везти в Выборг, когда других и не существовало!? Интереснее всего, что он в конце своего наставления восклицает: “поспешать и действовать — необходимо!” Чтобы исполнить требование Тревенена, надо было не менее четырех месяцев времени. В какой же иной срок, при тогдашних путях и средствах, можно было образовать еще корпус войск, построить батареи на каждом мысу, вооружить их, составить отряды, собрать сюда весь гребной флот, разбросанный в пяти портах, притащить старые корабли на буксирах, сосредоточить массу орудий и т. д. “Я ни на минуту не сомневаюсь в том, — писал он далее, — чтобы нельзя было немедленно атаковать шведский флот”. Трудно сообразовать все вышесказанное со словом немедленно, но главное, капитан Тревенен потому уже не заслуживал одобрения, что предполагал возможным атаку неприятеля, когда последний сосредоточенно стоял в небольшой бухте, за банками и каменьями ⁴⁷¹. Атаки искренно желал и добивался король шведский по причинам, мной выясненным, но требовать этого же не должен был г-н Тревенен, если бы он был мало-мальски здравомыслящим моряком. Вопрос об атаке и блокаде будет еще разбираться ниже. В этом письме был лишь набор блестящих слов, вполне понятных сановникам, малосведущим в морском деле, и оно достигло цели: письмо это читали многие и стали говорить, что надо поручить капитану Тревенену закончить кампанию славной победой. [469]

Как было не досадовать нам на иностранцев! К несчастью, число их не только не уменьшалось, но увеличивалось. Так, 28 числа был доставлен адмиралу указ Императрицы о принятии во флот англичанина капитана Марчала. В письме графа Безбородко к моему отцу говорилось: “Он имел отличные рекомендации от адмирала Роднея, как человек, который, несмотря на молодость его, употреблен был в прошедшую войну с французами для разных поисков” ⁴⁷².

29 мая после производства промеров глубины шлюпками и фрегатами и отыскания многих мелей, адмирал приказал вступить флоту под паруса и, построясь в линию, параллельную неприятельскому флоту, подвигаться со всеми предосторожностями, имея лодки впереди кораблей. Но несмотря на эти меры, 100-пушечный корабль “Двенадцать Апостолов” и 74-х пушечный “Константин” приткнулись, первый к мели, а второй к подводному камню. Можно себе представить, чему подвергся бы русский флот во время атаки и преследования [470] под руководством капитана Тревенена, когда и при полнейшем спокойствии корабли натыкались на камни. Наш флот наверное погиб бы, не дойдя до неприятеля, который захватил бы его в плен своею гребной флотилией. Адмирал выслал на помощь этим двум кораблям все шлюпки и мелко сидящие суда, так что с помощью их они были сняты без повреждения. Таким образом, пройдя две мили, флот остановился.

30 мая, с утра, был такой туман, что не только шведский флот, но и ближайшие наши корабли скрылись от глаз. Опасаясь, что неприятель в это время не сделал каких-либо вылазок, адмирал выслал вперед гребные суда для наблюдения. Через 2 часа туман несколько прочистился, и шведский флот оказался в прежнем положении. Между тем стали прибывать сведения о многих, кроющихся в Биорко-Зунде, гребных неприятельских судах. Адмирал поэтому отрядил туда два корабля: “Эмерика” и “Сысой Великий”, чтобы их приблизить к Кронштадту, и они могли скорей получить все необходимое для исправления, и два катера. Капитан Марчал принял в командование фрегат “Св. Николай”.

31 числа приехал из Кронштадта на катере “Меркурий” генерал Турчанинов, секретарь Императрицы, находившийся в этом году главным образом на гребном флоте, и привез рескрипт Императрицы:

“Василий Яковлевич.

Реляцию вашу от 27 мая о соединении морских наших сил, под вашим предводительством состоящих, и о положении неприятельских между островом Рондо и мелью Пассалада мы получили. Когда уже случилося препятствие поставить неприятеля между двух огней и до соединения обеих эскадр наших довершить разбитие его, то остается желать, чтобы оное могло хотя после произведено быть в действо. Мы о сем предваряли вас в указе, третьего дня к вам посланном, и не сомневаемся, что вы все, от нас к вам сказанное, потщитеся наилучше исполнить. В дополнение того здесь предпосылаем, чтобы вы не упустили всяким образом теснить неприятеля, наносить ему вред и отнюдь не допустить, чтобы он мог взять убежище в Свеаборге или открыть себе к тому путь. Если наступление на него сопряжено с крайнею опасностью и неудобствами в рассуждении настоящего его положения и пособия, заимствуемого им от гребной его флотилии, в таком случае, по крайней мере, старайтесь держать его запертым так, чтобы ни один корабль или фрегат его не ушел и пресекать по возможности сообщение гребных судов, покуда вооружаемая здесь галерная эскадра приуготовится [471] для соединения с таковой же Выборгской, и начатие операций своих в помощь вашим.

Между тем вице-адмирал принц Нассау-Зиген отправился в Выборг, имея от Нас повеление рассмотреть, не можно ли дать пособие к истреблению шведского флота со стороны галерной эскадры или сухого пути. Буде откроется удобность употребить против шведского флота брандеры, то и сим не оставьте воспользоваться, а мы приказали вице-адмиралу Пущину вооружить и послать к вам оные. Из бывших кораблей в сражении под начальством вице-адмирала Круза, те, которые могут исправлены на море, там старайтеся исправить. От флота же не отлучать оные, разве только те, кои инако починены быть не могут, как в порте. Пребываем вам благосклонны.

Екатерина. Мая 29 1790 года, в Кронштадте

Помета: получено 31 числа в 9 ч. пополуночи”.

От генерала Турчанинова адмирал впервые узнал о местонахождении флота принца Нассау-Зигена и о состоянии этой флотилии; а также о положении нашей сухопутной армии. Новый главнокомандующий граф Салтыков прибыл к армии только в конце апреля месяца, и без него бароном Игельстромом ⁴⁷³ было предпринято наступление на Пардакоски 19 числа. Атака, веденная беспорядочно, совершенно не удалась, наши войска были отбиты, причем принц Ангальт, командовавший отрядом, смертельно ранен. Генерал Нумсен ⁴⁷⁴, со своей стороны, перешел Кюмень у Мемеля 24 числа, выбил шведов и захватил 12 орудий. Этим воспользовался Денисов и того же числа атаковал шведов и преследовал их за Кюмень. Как только в Финляндии вскрылись реки, в конце апреля месяца граф Салтыков выслал свои полки для посадки на наш гребной флот, что было чрезвычайно ему тяжело; весь правый фланг оставался без подкрепления. Выборгское отделение гребного флота ожидало еще все людей для посадки, которых недоставало большое число, а шведская шхерная флотилия безнаказанно в течение всего мая месяца делала поиски по нашим берегам. Граф Салтыков постоянно ожидал нападения на Выборг. Между тем, в средних числах мая произошел и такой эпизод: орудия, посланные Слизову еще зимой на санях из Петербурга, должны были вследствие уничтожения зимнего пути остановиться в деревне Пютфлоксе, откуда их предполагали перевезти в Фридрихсгам уже на судах. Но с момента занятия шхер шведами это предприятие было уже невозможно, и граф Салтыков приказал выслать в эту деревню маленький отряд, сто с небольшим человек, для прикрытия орудий. Конечно, неприятель воспользовался удобным случаем завладеть орудиями [472] и, отправив к этому месту десант на канонерских лодках, который оттеснил наш десант и попортил все 19 орудий. Шведы сожгли казарму и захватили провиант.

Отделив войска на галеры, мы совершенно ослабили армию, и неприятель по всей линии стал нас теснить. Как только появилась шведская флотилия у Выборга и Биорка; шведский же корпус Армфельда перешел в наступление из Пардакоска ⁴⁷⁵.

23 мая последний атаковал генерала Хрущова ⁴⁷⁶ защищавшего Савитайполе, и так как граф Салтыков ожидал этого нападения и успел вовремя подкрепить отряд, шведы потерпели поражение, причем был ранен сам Армфельд, и выведено из строя более 700 человек.

Наш гребной флот также находился в мае месяце в незавидном положении; в Ревеле только 10 канонерских лодок были в полной готовности к бою, в Фридрихсгаме, несмотря на 58 шхерных судов, ни одно не могло действовать, так как 19 не имели орудий, а остальные не получили еще снарядов. Здесь же из необходимого числа людей состояла налицо лишь четвертая часть, и оставалось лишь одно средство: взять их из действующей армии графа Салтыкова. Выборгская флотилия была всем снабжена, но недоставало команд, и граф Салтыков более всего озабочивался посадкой войск на него, таким образом армия ежедневно уменьшалась. Кронштадтская флотилия не выступила для соединения с Фридрихсгамской также за недостатком людей. Если включить еще Петербургскую эскадру, то оказывалось, что шхерный флот был разбросан в пяти портах, причем Фридрихсгамский отряд не мог двинуться с места, дабы не открыть наши берега от Аборфорса до Питкопаса, для свободной блокады неприятеля, имевшего еще достаточное количество гребных судов для этого предприятия. Шведы везде, где могли, в Биорко-Зунде сжигали наши казенные дома и захватывали казенное имущество.

В дополнение к сведениям, привезенным генералом Турчаниновым, я хочу еще прибавить выдержки из письма графа Салтыкова к графу Безбородко, именно от 31 мая, которое мой отец получил от последнего в копии через несколько дней. Граф Салтыков, видя свои войска уплывающими на гребных судах, приходил в полнейшее отчаяние. Не понимая, разумеется, ничего в морском деле и воображая, что атака кораблями отличается от атаки полками лишь в уставных правилах, негодовал на флот, который, по его мнению, ставил его в критическое положение медленностью действий. Боясь наступления шведов и невозможности дать им сильный отпор, он писал: [473] “...Неприятель на земле утверждается, в чем ему никак мы с земли помешать не можем, а надобно все сие с воды делать. Моя теперь вся забота, как с земли бы его удержать от стороны столицы, ищу способов... Тяжелы, ваше сиятельство, обстоятельства, истинно изыскивайте способы оные облегчить. Ей-Богу силы у всех истощаются...”.

К вечеру пришло еще известие, что 27 мая шведы произвели десант трехтысячным отрядом у кирки Койвисто и, разделив войска на две колонны, двинулись по дорогам к Выборгу и Петербургу. К счастью, граф Салтыков получил недавно рекрутов и успел составить отряд из 500 человек под командой генерала Ферзена, который защищал пути от Выборга к Петербургу.

Обдумав все услышанное сегодня, адмирал Чичагов пришел к убеждению, что вряд ли возможно будет рассчитывать на помощь сухопутной армии для стеснения неприятеля с суши, и что флоту придется самостоятельно действовать.

1 июня адмирал отдал приказание пяти фрегатам идти под начальством контр-адмирала Ханыкова к островам Фискар и Фисар, для пресечения сообщения неприятеля с мелкими судами, плывущими к нему от запада. Этой меры было не совсем достаточно, так как под самым берегом лодки могли еще прокрадываться, и потому адмирал решил построить батарею на мысе Крюсерорте. Она могла нам служить еще и как пост для открытия сношений между флотом и сухопутными войсками. Чтобы и с другой стороны заградить шведам выход из Березовского пролива, адмирал послал туда два корабля и один фрегат, и для усиления отряда писал в Кронштадт о высылке корабля “Богослова” ⁴⁷⁷ с несколькими мелкими судами. В 4 часа пополудни наделал немало тревоги фрегат из отряда контр-адмирала Ханыкова, который приткнулся к мели, но к счастью вскоре с помощью буксира его стащили без повреждений ⁴⁷⁸.

Из Петербурга никто не приезжал, ни с орудиями, ни с ответами на вопросы, требующие Высочайшего разрешения, а также военного совета и коллегии. На кораблях шла усиленная работа по исправлению поврежденного такелажа, парусов и других повреждений. Тем временем нетерпение графа Салтыкова и наших иностранных офицеров, не ответственных за состояние материальной части флота и не знающих даже того, что делалось на их корабле, разгоралось большим пламенем. Так, из имеющейся копии с письма гр. Салтыкова к гр. Безбородко от 1 июня видно, что он послал несколько пленных шведов в Петербург, дабы там их допросили и убедились, что неприятельский [474] флот терпит нужду. “И чего наш почтенный старый адмирал ждет?” — спрашивает гр. Салтыков. Минута для атаки была, по его мнению, самая удобная, тем более, что до него дошли слухи о намерении короля на этих днях атаковать Выборг с 6 тысячами войск. “Это мог придумать король, — говорит граф, — только потому, что его русские не занимают, и со стороны флота все спокойно. Между тем их флот при благоприятном ветре или тумане уйдет, так и вся история кончится!”

Читая такие письма, конечно, мой отец еще с большей осторожностью относился к решению вопроса — что предпринять ему? Можно было надеяться только на свои силы, а потому первым делом следовало их привести в полный порядок. Адмирал Чичагов целыми днями разъезжал по окрестным островам, осматривал позиции, исчислял выгоды их и обдумывал план будущих своих действий. Вопрос об атаке был им вскоре решен в отрицательном смысле, и он занялся разработкой вопроса о блокаде.

Прямых сведений от графа Салтыкова еще не получалось, и адмирал Чичагов для скорейшего сношения с ним приказал контр-адмиралу Ханыкову найти способ передать на сушу письмо ему, в котором уведомлялось о положении флота, и мой отец просил, чтобы он с своей стороны сообщал ему нужные для него сведения, что происходит в армии, в каком состоянии, по слухам от пленных и дезертиров, находится шведский флот, не претерпевает ли в чем недостатка, не кроются ли в шхерах их суда, не делают ли они высадки, и нельзя ли воспрепятствовать им в получении дров и воды. Адмирал убедительно просил еще графа Салтыкова прислать во флот лоцманов, знакомых с шхерными проходами, и уведомить о числе судов и состоянии Выборгской флотилии вице-адмирала Козлянинова, а также передать последнему приглашение побывать у адмирала, дабы решить вопрос: может ли он помочь ему своими шхерными судами во время сражения.

Предлагая читателям экстракты из писем главнокомандующего Финляндской армией, в числа, соответствующие их написанию, особенно кажется странным, как мог граф Салтыков так необдуманно говорить и страстно относиться к делу, еще совершенно неподготовленному. Спрашивается, решился ли бы он брать приступом крепость, не осведомившись, какая она, не ознакомившись с ее расположением, силой, местностью, прилегающей к крепости, и с собственными средствами. Наконец, корабли нельзя сравнивать с пехотой, скорее всего я сравню их с кавалерией, а подводные камни, банки и острова — [475] с неприступной стеной. Каким образом атаковать кавалерией хотя бы и кавалерию, спрятанную за неприступной крепостной стеной? Для лучшей характеристики лиц, стоявших во главе управления, я и помещаю переписку их в соответственных местах, по числам. Если не руководствоваться последними, то можно жестоко ошибаться и верить тем нападкам, которые они делают на других; таким же образом рельефно выделяется их плохая способность мышления.

3 июня контр-адмирал Ханыков доставил на корабль моего отца двух казаков, взятых с поста, которые и были первыми, явившимися к нему с донесением со времени приближения к Выборгской бухте. Они объявили, что на берегу нет никаких неприятельских войск, и хотя мелкие суда иногда пристают к берегам для добывания воды, но, однако, их казаки всегда отгоняют. Подобное показание, конечно, не могло что-либо выяснить. Вскоре мы уже сами приметили движение в неприятельском флоте: четыре фрегата отошли в глубину залива и около 60 гребных судов, в том числе несколько галер, выйдя из Биорк-Зунда и обогнув мыс Киперорт, остановились за островами Рогель. Это же наблюдение поспешил сообщить письменно адмиралу на другой день граф Салтыков через поручика Семеновского полка Безобразова ⁴⁷⁹. Граф предполагал, что неприятель сделал это движение для высадки войск или для нападения на Выборгскую флотилию, и потому просил дать ей пособие. Ничего не ответя графу Салтыкову по этому поводу, так как он все равно бы не согласился с мнением адмирала, до того оно было противоположно, мой отец написал ему лишь свои просьбы, упомянутые уже выше. Что мнение адмирала было правильно, доказали последствия. Неприятелю не было смысла делать здесь высадку, а тем более атаковать нашу флотилию, защищенную узкостями Тронзунда, цель шведов состояла в недозволении нашим шхерным судам идти на соединение с адмиралом, который не мог предпринять никакой блокады или атаки без этой флотилии. Поэтому адмирал озаботился не защитой Выборгской флотилии, а вопросом — что предпринять, дабы это соединение совершилось.

5 числа во втором часу пополуночи слышна была в Выборгском заливе стрельба против построенных там наших батарей. Сегодня целый день адмирал ездил по позициям и, размышляя о том, как помочь Выборгской флотилии, решил найти способ для прохода гребных судов к нему из Фридрихсгама, для чего написал второе письмо графу Салтыкову, прося его немедленно приказать осмотреть, не кроются ли где в шхерах неприятельские суда. Положение адмирала было [476] чрезвычайно затруднительно, пока он не имел гребных судов; действия его парализовались этим недостатком.

Разъезжая повсюду, адмирал заметил также, что уже дня два виднеется огонек на острове Рондо, обладание которым для нас было важно. Заключая по нем, что неприятель намеревается построить там батарею, адмирал послал туда один корабль и фрегат, приказав начальствующему над ними капитану Шешукову осторожно подойти к острову и, если он увидит батарею, овладеть ею, а затем расположиться на якоре. Только вступил капитан Шешуков под паруса и стал приближаться к острову, как стоявший около него неприятельский фрегат и катер, отрубя якори, поспешно удалились к своему флоту.

Вечером мой отец получил письмо от принца Нассау-Зигена с уведомлением, что он дал приказание Фридрихсгамской флотилии идти на соединение с корабельным флотом. Подобное известно было для адмирала чрезвычайно радостное и доказывало, что в Петербурге уже делаются необходимые распоряжения.

Действительно, на другое утро 6 июня прибыл во флот курьер Императрицы. Он привез несколько Высочайших указов и писем графа Безбородко. Главным образом был важен указ, изображающий план дальнейшей кампании, выработанный в военном совете. Признав шведский флот блокированным вследствие расположения адмирала и отделения отряда контр-адмирала Ханыкова, совет нашел нужным заградить путь неприятельской шхерной флотилии и с восточной стороны, т. е. запереть Березовый-Зунд от Кронштадта, что, впрочем, уже и было сделано адмиралом Чичаговым, и оставалось лишь усилить отряд. “Сей отряд поручен в команду контр-адмирала Одинцова, — писалось в указе, — и поелику к оному должна присоединиться галерная Кронштадтская флотилия, то и означенные корабли с фрегатами будут состоять под начальством принца Нассау-Зигена, тем более, что действия галерной флотилии сопряжены неразрывно с действиями сей эскадры...”. Затем говорилось, что принц Нассау ныне же отправится с Кронштадтской флотилией к Березовому-Зунду. Адмиралу Чичагову предписывалось теперь же послать три гребные фрегата к острову Асно, дабы они, став на виду Фридрихсгама, открыли неприятеля и по условным сигналам дали возможность бригадиру Слизову выйти из гавани со всеми готовыми у него канонерскими лодками. Дойдя под конвоем фрегатов до Питкопаса, они должны, если там не застанут неприятеля, или будут в силах его выгнать, занять залив и укрепиться в нем, по крайней мере, с той целью, чтобы обеспечить [477] доставку транспортами провианта и фуража для армии. Адмирал обязывался условиться с принцем Нассау, чтобы сверх 2 или 3 гребных фрегатов при корабельном флоте имелись еще канонерские лодки. Далее сообщалось, что из Кронштадта отправляются 2 брандера и 2 новых фрегата, и кроме того, послано повеление в Ревель о скорейшем присоединении к корабельному флоту оставшейся там шхерной флотилии.

“... Необходимо нужна между морскими и сухопутными нашими силами связь, — говорилось в указе, — посредством которой могли бы вы и граф Салтыков ежедневно извещать друг друга и обо всем советовать...”. Для этого графу Салтыкову предписывалось послать инженерного генерала Сухтелена ⁴⁸⁰ осмотреть мыс Крюсерорт и там учредить крепкий пост и построить батарею. Равным образом на нем лежала обязанность обозреть и прочие береговые места для решения вопроса, где возвести укрепления.

Общий план будущего сражения представлялся военному совету гак: “предприятия должны быть наступательные и генеральные, назначая к тому день, дабы вдруг от различных частей начать их и на разных местах одновременно атаковать неприятеля”. После ближайшей и точнейшей рекогносцировки адмирал Чичагов и принц Нассау-Зиген должны были во всем согласиться, составить подробные распоряжения для атаки и заблаговременно сообщить все графу Салтыкову, чтобы он мог содействовать им устроенными береговыми батареями и поисками. По мнению совета, следовало начать бой корабельному флоту, так как действия его зависят от ветра, а гребному флоту гораздо легче соображаться. Из этого же указа следовало, что армия должна отступать с передовых постов в Финляндии и содействовать лишь флотам. Наши все действующие силы под Выборгом подчинялись главнокомандующему парусным флотом адмиралу Чичагову ⁴⁸¹.

Таким образом, военный совет, распределив суда и флотилии на карте и соображая их движения по бумаге, предписывал нам произвести атаку, и как можно скорее, дабы решительным ударом покончить все расчеты с шведским флотом. Не только петербургские судьи и сухопутные начальники, но даже некоторые наши моряки, в особенности иностранцы, были того же мнения. Все они по своему положению и происхождению считались лицами компетентными, но ни один из них не догадался спросить мнения более опытного и старого моряка, да к тому и главнокомандущего флотом адмирала Чичагова. В те времена был странный обычай только предписывать главнокомандующим, [478] но их не спрашивать. Мой отец стоял скорее за блокаду, но и не отказывался от атаки, если:

1) все необходимое ему будет доставлено,

2) соединение флотов совершится, как изображалось в указе и

3) главным образом сухопутные войска сосредоточатся у Выборга, стеснят неприятеля и будут действовать согласно и одновременно с флотом.

Последнее условие было неисполнимо, как мы видели, вследствие малого числа наших войск и задания им совершенно иной цели, но, кроме того, согласие главнокомандующих было мыслимо только в теории. Принц Нассау по своему характеру желал всеми командовать и требовал исполнения своих неудачных планов, как это мы видели ясно в прошлой кампании, адмирал не имел надежды даже с ним свидеться, а граф Салтыков судил все по-сухопутному. Мы можем подтвердить наши слова имеющимся в копии письмом, которое он послал графу Безбородко перед получением Высочайшего указа о плане кампании.

“Судите сами, — писал он, — Чичагов и Нассау ни за что не ответствуют, как единственно за то тело или вещь, которая у них, можно сказать, в одной горсти лежит, не заботясь ни о каком земном неприятеле, потому что он ему вреда сделать никакого не может, и только им и предмету, что пытаться: если удача — вся честь и слава, ежели уж нет — то, собравши все вместе, отошел в порт и аминь... Но я имею двух неприятелей: морского и сухопутного — не достает только воздушного. Но и то бы ничего не значило, ежели войска были. А при том недостатке один должен изворачиваться. Неприятельские затеи сам уничтожать, столицу обеспечить и коммуникацию к оной, а также Выборг, землю и флотилию гребную. То судите справедливо: могут ли быть теснее сего обстоятельства, а при том и не иметь полной власти сократить бездействие одних и устроить недоразумение других? Я откровенно говорю, как честный человек, что ежели б все здесь без изъятия было в моем точном и главном управлении, вам отвечаю, что бы этих дурачеств не было, и конечно бы неприятель в Березовых островах не праздновал...”

Довольно и этих строк, чтобы заключить, желал ли граф Салтыков подчиняться, понимал ли он, что говорил, и можно ли было адмиралу войти с ним в соглашение.

С другой стороны: какой результат мог быть атаки флота, когда с суши неприятелю был свободный путь? Если бы мы даже уничтожили его корабли бомбардировкой, король не задумался бы высадить [479] многочисленные свои войска на берег и идти с ними на Петербург. Выгонять шведскую пехоту с судов — значило помочь королю в одержании победы; наоборот, их следовало манить к себе. Спрятавшись в такое тесное место, несомненно, неприятель желал обеспечить себя от нашего нападения и умножить свои силы гребным флотом; это была его цель и настолько же понятная, как и разумная. Он представил нам опаснейший путь по банкам, мелям и камням, уверенный, что и половина флота нашего не дойдет в целости, так что без его усилий мы потерпим полное поражение. Далее, для встречи он нам готовил сплошную батарею из кораблей, более чем в 700 орудий, имеющую поддержку гребной флотилии со всех сторон. Тот фарватер, которым проходят в Выборг купеческие суда, но никак не линейные корабли, не бывавшие здесь никогда, шведы загородили четырьмя судами. Предполагая даже, что мы спустимся на них благополучно, не расстроив линии посадкой кораблей на мель или камни, флот наш должен двигаться носом вперед, подвергаясь все время продольным выстрелам шведских кораблей, а также становиться на якорь, убирать паруса и ложиться на шпринг под выстрелами громадного числа орудий. Между тем гребная флотилия его, занимающая Березовый пролив, легко может удержать стремление нашей флотилии и не выпустить генерала Козлянинова из его заключения. Все вышеизложенные соображения давали лишь перевес неприятельским силам. Далее, представляя себе, что так или иначе мы успеем выстроиться всею линией и вступим в бой, спрашивается, к чему может привести это сражение, если несколько дней не поднимется попутного ветра, без которого ни мы, ни неприятель не можем двинуться с места? Оба флота должны будут стрелять, пока не истощатся все запасы, т. е. это положение угрожает совершенным истреблением и шведам, и нам. Но неприятель лишится одного флота и воспользуется сухопутными войсками, чтобы беспрепятственно идти на Петербург, а мы окажемся уничтоженными.

Рассмотрим теперь, в чем состояла выгода не атаковать шведов, не исполнять их желания, и насколько нам было важнее держать неприятеля блокированным. Судя по кораблю “Принцу Густаву”, захваченному в Ревельском сражении, шведы имели провианта на четыре месяца. Стесняя их с суши настолько, чтобы мы сами могли дать отпор в случае решимости неприятеля сделать высадку, и постепенно подвигаясь с моря, замыкалось кольцо обложения. Уже с первого дня пребывания шведов в Выборгской бухте пленные и беглые показывали, что они терпят от недостатка воды и припасов. Если неприятель [480] оставался недвижим вначале, то потому, что он надеялся, что мы решимся на атаку, и не было ему попутного ветра. Когда же он убедится, что русские не идут в устроенную им ловушку, то должен будет решиться сдаться на некоторых условиях или стараться пробиться, прорваться. Безусловная сдача послужила бы к величайшему посрамлению короля, а намерение к прорыву кончилось бы уничтожением большей части его флота и обратило бы остатки кораблей в постыдное бегство. Все выгоды, несомненные и безусловные, оказывались на стороне блокады, но атака могла и не быть удачной и представлялась вообще неверным и гадательным средством к одержанию победы. Я уже не говорю о тех средствах, как бомбардирование, которое при свободном допуске транспортов к нашему флоту давало громадный перевес, а у неприятеля запасы вскоре должны были иссякнуть. Наконец, с помощью каленых ядер и брандеров мы в состоянии были постепенно сжигать неприятельские корабли. При блокаде шведы никак не могли расчитывать на удачную битву или малейшую победу.

Ошибочно думали те, которые уверяли, что промеры всюду сделаны, отмечены на карте, и нет опасности двигаться теперь с линейными кораблями. Действительность показывала нам ежедневно противное: стоило только послать корабль или фрегат, чтобы он задел за камень или наткнулся на мель. Чтобы управлять судном в такой местности, требовались не только верные карты, но и навык в плавании, чего уже вовсе не было у наших капитанов. Никакие правила осторожности и придуманные меры к тому не годились в минуту самого боя, вдвигаясь чрез узкий проход, под сосредоточенными выстрелами неприятеля. На словах, может быть, это выходило гладко, но в практике пока не удавалось. Шведы не могли нам служить примером, если они прошли Выборгскую губу, то отнюдь это не значило, что и мы можем решиться на атаку. Во-первых, быстрое отступление их делалось по одному кораблю, прикрывалось всеми остальными и преследовалось нами вяло, так как мы стремились прежде всего соединить наши эскадры и боялись вдаваться в шхеры. Адмирал Чичагов своим появлением заставил их заблаговременно скрыться, нельзя сказать, чтобы шведы не имели времени принять все осторожности. Во-вторых, шведы, входя в бухту, не были встречаемы бомбардировкой, а лишь получали вдогонку редкие и недействительные выстрелы. В-третьих, они имели лоцманов, знакомых с местностью и опытных вообще в плавании в шхерах. Таким образом, нельзя их сравнивать вообще с нами, так как [481] они действовали в стране и знакомой, и совершенно подобной своей родине. Затем, с момента приближения их к Выборгу все народонаселение было к их услугам, каждый финн или рыбак с радостью делался верным проводником.

Говорили, что нет надобности приближаться к неприятелю в том строе, как я упомянул, т. е. носом вперед, будто можно было подходить к нему в линии, в шахматном порядке, под малыми парусами и, ложась на шпринг, проводить вдоль неприятельской линии. Так поступили Круз и Балле в прошлом году в Роченсальмском сражении, то же сделали шведы на Ревельском рейде. Мне кажется, во-первых, ни те, ни другие не должны были проходить такие узкости, а во-вторых, не были встречены стрельбой до тысячи орудий, но, между прочим, оба потерпели поражения. Балле и Круз уничтожили свой отряд, а герцог Карл тройными силами ничего не сделал. Неужели и адмирал Чичагов должен был в столь критический момент подвергать флот гибели? Не только атакой, но и блокадой можно было заставить неприятельский флот скучиться в бухте со своею гребной флотилией.

Бесспорно, адмирал Чичагов обязан был решиться на верное дело, а никак не на такое, которое подвергалось сомнению. Он выжидал обстоятельств, выясняющих положение обеих сторон, чтобы по ним уже решиться на атаку или блокаду. Мы видели, что адмирал просил у графа Салтыкова лоцманов, он же помышлял сбить четыре шведские фрегата, заграждавшие фарватер и, наконец, многие другие распоряжения свидетельствовали, что он готовится к атаке, но, конечно, разум его клонил к вернейшему способу овладеть неприятелем, т. е. к блокаде. Так, когда капитан Шишков подал ему частную записку, в которой доказывал, что блокада приведет к лучшим результатам, адмирал ему сказал: “Читал не один раз и совершенно согласен с тобой, но думаю, что мы не то будем делать...”

Этими словами адмирал дал понять Шишкову, что ему препятствуют действовать, как он хочет и находит нужным. Главное препятствие, разумеется, несмотря на опыт прошлого года, состояло в плане, изготовленном в Петербурге. К сожалению, и в данном моменте кампании я должен, ради истины, раскрыть действия злостных иностранцев, повлиявших на решение петербургских советчиков. Капитан Тревенен заблаговременно распорядился посылкой инструкций нашим англоманам. Сам граф Безбородко, полагая принести пользу адмиралу и вселить ему некоторые мысли, прислал это письмо ⁴⁸² в копии и таким образом выдал виновника интриги. [482]

Капитан Тревенен свидетельствовал, что он ежечасно все более и более убеждается в необходимости атаки. Далее он перечислял, какие меры следует предпринять с этой целью; между прочим он указывал на занятие острова Рондо, когда адмиралом было сделано, конечно, помимо Тревенена, это распоряжение. Но это ему не помешало воскликнуть в письме: “И даже понять никак не могу, чтобы предводителю флота не бросилась прямо в глаза необходимость занять этот островок!”

“Ваше сиятельство, может быть, найдете, — продолжает капитан Тревенен, — что мне лучше было бы сказать это прямо моему начальнику. Но ему это было уже говорено. (Только не Тревененом! П. Ч.) К тому же я опасаюсь показаться назойливым”. Наивная отговорка! Он не боялся приставать к высшим лицам, стоящим во главе управления страны. Чрезвычайно картинно и заманчиво описал капитан Тревенен свой план атаки. Сухопутные войска при помощи малых судов должны овладеть северной оконечностью острова Пейсар и еще многими другими мысами, выдающимися в залив, чтобы построить на них батареи и вынудить шведов удалиться на 2½ версты от берега. Это составляло первое наше предприятие.

Далее мы должны были собственными корабельными средствами, с чрезвычайной легкостью устроить несколько больших плотов, переполнить их всевозможными зажигательными и разрывными вещами, как то: гранатами, бомбами, ружейными стволами, старыми пистолетами, набитыми порохом, и, воспользовавшись способным ветром, спустить их на неприятеля. Все гребные суда обязаны их провожать, чтобы не дозволить шведским шлюпкам отводить их, или привязывать к якорям. Это составляло второе предприятие.

Затем уже двигался наш корабельный флот в атаку, ведя впереди себя вторую линию брандеров, чтобы еще более увеличить тревогу неприятеля. Он должен был атаковать слабейшие пункты. “Тогда уже наша собственная вина будет, если мы при помощи батарей, плотов и брандеров не найдем такой слабой части у неприятеля, с которой мы могли бы атаковать его с большим преимуществом на нашей стороне!” — восклицает капитан Тревенен. Он уверял графа Безбородко, что когда у флота, стоящего на якоре, бывает атаковано одно крыло, то другое ставится в такое положение, при котором оно не в состоянии будет прийти на помощь, или потому, что оно находится под ветром, или будет занято фальшивой атакой, или не может оставить без прикрытия своей позиции. Таким образом Тревенен наносил поражение одной части неприятельского флота и заставлял ее сдаться или отступить. [483]

Другая часть должна была погибнуть сама или от тревоги, если, добавляет этот юный стратег, командиры наших кораблей и всех прочих наших судов сумеют и захотят воспользоваться обстоятельствами.

Ввиду того влияния, которое имело это письмо на решение военного совета и, следовательно, Императрицы, я сделаю свои замечания на каждое предприятие капитана Тревенена. Начну с вопроса: какие такие сухопутные войска должны были овладеть всеми оконечностями и мысами, выдающимися в залив? Граф Салтыков неоднократно доносил, что у него нет совершенно войск, главная дорога на Петербург защищалась менее, чем 500 человек. Ежеминутно он ожидал высадки шведов и в тревоге то тащил баталионы с судов, то, при известии о приближении неприятельской шхерной флотилии, гнал их обратно на галеры. Какими орудиями мы вооружили бы батареи? Граф Салтыков не имел их, на гребной флотилии также недоставало в большом числе, а с корабельного флота за недоставкой тех, которые требовались для замены разорвавшихся, адмирал не мог уделить на неверное предприятие. Как мы увидим ниже, когда потребовалось построить одну батарею, граф Салтыков приехал просить орудия у адмирала и получил отказ.

Наконец, нельзя же считать шведов за мертвых при составлении плана атаки! Неужели бы они стояли смирно в то время, когда мы с ничтожными силами копаемся на всех мысах и свозим орудия? Все эти оконечности берега были в сфере их выстрелов, они имели громадный десант и, конечно, не только не открыли бы нам свой фланг на 2½ версты, но воспользовались бы этой мыслью в свою пользу. В зависимости от первого предприятия, разумеется, были остальные у капитана Тревенена, если не удалось бы занять мыс орудиями, то и весь план атаки от острова Рондо не имел смысла.

Тем не менее следует ответить на последущие предприятия. Как известно, с прибытием Фридрихсгамского шхерного отряда и Ревельского мы обладали гораздо слабейшей флотилией, чем шведы в Выборгском заливе. Между тем, препровождая брандеры и почему-то еще с пистолетами, набитыми порохом, мы оказывались настолько сильны, что можем не дозволить шведским шлюпкам отводить их и привязывать к якорям. Капитан Тревенен позабыл на это время о существовании 1000 орудий на линейных кораблях и гребных судах. Вслед этим брандерам шел еще второй ряд их, опасный для нашей флотилии, на которую можно было легко нагнать; наш гребной флот невольно бы очутился между двух огней. Но брандеры были не менее [484] опасны и для своих линейных кораблей при малейшей неловкости, остановке на мели и т. д.

Каким образом у неприятеля, скученного в небольшом заливе, прикрытого на флангах, хотели отыскать слабейшие пункты? Если капитан Тревенен находил место для отступления неприятельских кораблей, поставленных почти вплотную, то уже шведы, разумеется, догадались бы поставить и поддержки сзади. В конце плана атаки он всю ответственность уничтожения неприятеля возлагает на командиров кораблей, их умение и желание. Адмирал Чичагов именно этого не мог сделать, как русский и затем, зная состояние флота и армии, недостатки их, неспособность некоторых командиров и неопытность, в особенности несогласие главнокомандующих и нежелание их подчиниться друг другу, словом, взвешивая все данные, склонялся к вернейшему способу одержать победу — к блокаде.

Совершенно наоборот, капитан Тревенен, хуля материальную часть русского флота и обвиняя в странности и крайней нелепости главнокомандующего, (но что еще нахальнее, поручая адмиралу всю подготовку его плана атаки), говорит затем в письме к графу Безбородко: “... Как только будет сделан промер и укреплен остров Рондо, я беру на себя составить план атаки и почту за честь, если мне достанется находиться передовым...”

Не останавливаясь на этом, капитан Тревенен переходит к рассмотрению вопроса о блокаде неприятельского флота. Он предлагает завалить проход между Крюсерортом и банкой Салпор старыми судами из Кронштадта, которые только и употребляются, как на дрова, и кроме того, построить батареи во многих местах. В заключение он и здесь говорит: “Для выполнения плана я берусь быть передовым — с великой радостью”. Как увидим далее, его неуместное рвение окончилось очень печально.

Выяснив взгляды адмирала Чичагова по этому вопросу, перехожу к событиям. Кроме главного указа мой отец получил с курьером еще секретный рескрипт Императрицы следующего содержания:

“Василий Яковлевич.

Обычаем принято за правило, что в открытом море между флотами сражающимися не употребляются брандскугели и другие огненосные заряды, но при берегах и портах сие дозволенным почиталося. Покойный адмирал Грейг, командовав Балтийским флотом, по поводу стрельбы зажигательной, употребленной с некоторых шведских кораблей в баталии 6 июля 1788 года, имел переписку взаимную с великим адмиралом шведским, герцогом Сюдерманландским. Невзирая [485] на их особенные условия, неприятель наш употреблял, хотя и тщетно, сии истребительные средства, как и в последних сражениях с вице-адмиралом Крузом против гребных фрегатов, то оказалось всем известно, какое злоумышление готовился он произвесть в действо против эскадры нашей, бывшей в порте Копенгагенском, который по тогдашнему положению Дании не инако, как нейтральным почесть должно. Настоящее пребывание его флотов корабельного в бухте Выборгской и галерного между берегами островов Березовых и твердой земли, следственно в водах при земле Нашего владения, не следует отнюдь почитать наравне, как бы он находился в открытом море, следовательно, по всей справедливости и кроме взаимства, за ненаблюдение им правил, обычаем принятых и с покойным адмиралом Грейгом условленных, и за злодейственное намерение против эскадры Нашей вышеозначенное, вы можете приказать употреблять против вооружения шведского короля всякие огненосные заряды и средства. Пребываю вам доброжелательная

Екатерина. В Царском Селе Июня 4. 1790 года ⁴⁸³.

В письмах графа Безбородко говорилось:

1) “... Из указа, при сем посылаемого, ваше превосходительство, изволите увидеть, что на последние представления Ваши вскоре последует Монаршее решение, а что о доставлении ко флоту, вами предводимому, оставшихся в Ревеле судов, повеления туда посланы будут. Я же с моей стороны имею честь вам, милостивый государь мой, сообщить, что таковые повеления действительно уже отправлены, и что для укомплектования тех судов потребными людьми предположено взять оных из находящегося в Ревеле егерского баталиона, а в случае недостатка — из тамошнего гарнизона или же вольнонаемных, почему и нет сомнения, что вы их вскоре получите. Пребываю всегда с совершенным почтением.

2) “... Сколь ни полезно и нужно было бы соединение наших галерных сил, по разным местам весьма невыгодно разбросанным, но ее Императорское Величество на посылку части гребных фрегатов для препровождения фридрихсгамских канонерных лодок от Аспе не инако согласилася, как кондиционально, буде ваше превосходительство можете, не расстраивая себя в дальнейших ваших предприятиях, наипаче же вследствие посланного вчера указа, отделите, и так посылка их единственно от вашего рассмотрения зависеть будет. Здесь подлинно немного канонерских лодок, а именно, 17, а без оных в шхерах трудно управиться, когда неприятель их около ста имеет. Чрез 10 дней будет еще у нас готовых 70. [486]

Если удастся вашему превосходительству приобресть решительный успех над неприятельским корабельным флотом, в таком случае под вашим покровом довольно будет и тех, что в Петербурге готовые есть, послать на действие при прочих судах, коих также немало. С совершенным почтением есмь вашего превосходительства всепокорный слуга

Граф А. Безбородко, в Царском Селе” июня 1, 1790 г.

P. S. Ежели г. генерал-майор Турчанинов у вас еще, то я смею рекомендовать его вашу милость и доверенность, как человека усердного, и кроме пользы службы ни о каких посторонних вещах не заботящегося, чем он и приобрел, что Ее Величество с особливым благоволением употребляет его в дела и посылки...”.

На основании последнего письма графа Безбородко адмирал и написал Императрице:

“Сего числа получил я Высочайшего Вашего Императорского Величества указ, в котором между прочим предписано отправить 3 гребных фрегата в Аспе для открытия неприятеля и для препровождения сюда находящихся в Фридрихсгаме канонерских лодок, но как ветры большею частью стоят противные для них западные, не обещающие никакой успешности в сей посылке, да и лоцманов при флоте для провода сих фрегатов шхерами в помянутое место не находится, то и не счел я надобным послать их туда, и тем, по неизвестности шхерного водоходства, подвергать опасности. Особливо же решился на удержание оных потому, что письмом ко мне вице-адмирала принца Нассау-Зигена был я предуведомлен о данном от него капитану Слизову предписании со всеми его судами немедленно выступить и поспешить соединиться с предводимым мной флотом, из чего уверяю, что путь от Фридрихсгама сюда безопасен, и рассудил я за полезнейшее сии три гребные фрегата для всяких случаев оставить при флоте, остальные же пять, в силу прописаного в том же указе Высочайшего повеления, отправил к принцу Нассау ⁴⁸⁴.”

6 же июня с 9 часов утра до полудня вдали, чрез мыс Киперорт был виден дым, происходивший от пальбы из пушек.

Комментарии

436. Храповицкий писал в своем дневнике 3 мая (стр. 331): “Шведский корабельный флот в 26 парусах подходит к Чичагову, на Ревельской рейде стоящему с 10-ю кораблями. Великое беспокойство. Почти ночь не спали. Граф Безбородко плакал”.

437. После Ревельской победы Храповицкий пишет в дневнике 5 мая (стр. 332): “поздравил с победой, сказывали о хлопотах, посылали войска в Кронштадт и повеление о скорейшем отправлении флота корабельного. От алтерации осталось красное пятно на щеке”.

438. Об этом вице-адмирал Пущин неоднократно писал гр. Чернышеву (Морской Архив): “Известно вам, что без людей никакая крепость, ни с какими укреплениями противостоять не может; флот наш отравится в море, и мы останемся токмо при одних часовых: гарнизонных нет, только что содержать караулы”.

439. Денисон Франц Иванович (?-1790). 25 июня 1771 г. принят в русский флот из английской службы в чине мичмана и вскоре произведен в лейтенанты. Служил в Азовской флотилии, крейсировал в Черном море, участвовал в боевых действиях против турецкого флота (1772-1774), плавал в Финском заливе (1775-1777). После годичного отпуска в Англию плавал в Северном Ледовитом океане, Белом, Балтийском, Средиземном морях, до Италии. В чине капитана I ранга командовал кораблем “Св. Петр”, участвовал в Гогландском сражении (1788). Произведен в капитаны бригадирского ранга (1789), за действия в Красногорском сражении награжден орденом Св. Владимира 3-й степени (1790). 22 июня 1790 г. скончался от ран, полученных в Выборгском сражении.

440. В Московском Архиве Министерства Иностранных Дел мы нашли письмо Императрицы к гр. Чернышеву от 3 мая, в котором она писала: “Подтверждаю, чтобы неукоснительно, как скоро только возможно будет, адмиралу Чичагову в помощь высланы были из Кронштадта корабли, что более то лучше, — понеже и все купеческие корабли единогласно сказывают, что 24 паруса шведские идут, из которых передовые уже из Ревеля видны; и так мешкать не для чего”*.

* Записка Екатерины II Чернышеву от 3-го мая 1790 г. (Материалы... Т. XIV. С. 40).

441. В течение 3 и 4 мая вице-адмирал Пущин написал множество писем гр. Чернышеву (Морской Архив). Приводим выдержки из них: “Изволите уведомить о донесении ее Императорскому Величеству, что эскадра, отправляемая на соединение с Ревельской, через 8 дней действительно пойдет, имею честь ответствовать: сие, конечно, последовать бы могло, если бы в выходе на рейд кораблям не препятствовало необычайное понижение воды сверх ординарной на 2 фута. Сие делает нам величайшее затруднение... Многие зимовавшие здесь купеческие суда совсем готовы уже к выходу. Неприятелю нашему очень скоро подадут вести, в каком мы положении... Мне кажется, можно их не выпускать.... Паче всего прикажите скорее выслать недостающее число канонир 350 человек... О, если бы дал Бог, чтобы прибылая вода помогла нам в скорейшем выводе кораблей, которые теперь разгружаются. Не приняв всех провиантов, корабли отправиться могут, но без настоящих вещей, недостающих на оных, как-то: парусов и прочего, нельзя выйти... Резервная отправится в числе 6-ти кораблей, 2-х фрегатов и 2-х лучших катеров, но более при такой поспешности послать не достает наших возможностей. Корабли “Святослав” и “Храбрый”, которые хотя и вооружены, но по недостатку людей команды раскомандированы. А о 20-ти и думать нельзя... Из Кронштадта отправится кораблей 17, фрегатов 4, катера 2. Курьеры наши тихо ездят, потому что поставленные подрядчиком в Ораниенбауме 4 лошади очень дурны, равно как и те, которые есть в Петербурге. Сие происходило и прошедшее лето и когда курьеры принуждены были за дурностью их ходить пешком... Мы так вооружены, что неприятель всегда отражен быть может. Дайте людей, и мы непобедимы. Желаю покойной ночи, а я от сего отрекся”.

442. Храповицкий писал в своем дневнике 8 мая (стр. 332): “Кронштадтский флот в 17-ти кораблях вышел на рейду. Круз с ними пойдет дней через шесть для подкрепления Чичагова и по пути может подраться со шведами, там еще стоящими”.

443. “Расположение к надлежащему соединению Кронштадтской эскадры с Ревельскою, данное вице-адмиралу фон Крузу от адмирала Чичагова, 1790 г. мая 11”. (Материалы... Т. XIV. С. 58-59).

444. Саблин Алексей Николаевич. Поступил в Морской корпус (1766), гардемарин (1772), мичман (1775). Крейсировал в Черном и Азовском морях (1777-1780), дважды плавал до Италии (1780-1784), на Балтийском море (1785-1787). На корабле — “Всеслав” участвовал в Гогландском (1788), на корабле “Иезекиль” в Эландском сражениях (1789). 7 мая 1790 г. произведен в капитаны II ранга и назначен флаг-капитаном адмирала Чичагова. На флагманском корабле “Ростислав” участвовал в Ревельском и Выборгском сражениях (1790), награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. Ежегодно плавал в Финском заливе и Балтийском море (1791-1796). Награжден орденом Св. Анны 3-й степени, назначен капитаном над Рижским портом (1797). Получил орден Св. Анны 2-й степени (1799), орден Св. Георгия 4-го класса за 18 морских кампаний (1802). Контр-адмирал (1805), вице-адмирал, командир Свеаборгского порта (1809), сенатор (1817).

445. Экк, фон, полковник, комендант Фридрихсгама в 1788-1790 гг.

446. 6 мая Храповицкий записал в своем дневнике: “Мая 3 сам король, разбив Слизова, требует сдачи Фридрихсгама. Неспокойно. Суматоха. Гр. Безбородко не спал с 4 часа ночи. После обеда известие, что король снял десант, но суда его стоят на рейде, далее пушечного с крепости выстрела. Салтыков в Выборге. Нассау не едет без канонерских лодок”.

447. Быченский Филипп Тимофеевич (1760-1829). Поступил в Морской корпус (1777), мичман (1782). В эскадре Чичагова плавал в Италию (1782-1784). Произведен в лейтенанты, плавал в Балтийском море (1785). Назначен в состав кругосветной экспедиции Муловского (1787). На бомбардирском корабле “Победитель” участвовал в Гогландском сражении (1788), затем командовал транспортным судном “Смелый”, перевозил раненых в Кронштадт. На бомбардирском корабле “Победитель” был в Эландском сражении (1789), после чего находился в отряде капитана Тревенена у Поркалауда и при овладении Барезун-дским проходом. На том же корабле участвовал в Ревельском сражении (1790). Произведен в капитан-лейтенанты. Плавал в Балтийском море, участвовал в Голландской экспедиции. Награжден орденом Св. Анны 3-й степени (1791-1800). Находился при Кронштадтском порте (1801-1807). За 18 морских кампаний награжден орденом Св. Георгия 4-го класса (1803), Св. Анны 2-й степени (1805), Св. Анны с бриллиантами (1807). Командовал финской гребной флотилией (1809), при Кронштадтском порте (1810-1811). Награжден орденом Св. Владимира 3-й степени, переведен в Черноморский флот, назначен капитаном над Херсонским портом. Контрадмирал (1816), флотский начальник в Севастополе. Получил орден Св. Анны 1-й степени (1818). Вице-адмирал (1826).

448. Тимашев Алексей Иванович (?-1794). Поступил в Морской корпус (1765), мичман (1768). Плавал в Азовском море (1768-1778), участвовал в кампаниях на Балтийском и Средиземном морях (1778-1788). Произведен в капитаны I ранга (1789), плавал до Копенгагена. Командуя кораблем “Победоносец”, участвовал в Ревельском и Выборгском сражениях, награжден золотой шпагой с надписью “за храбрость”, произведен в капитаны бригадирского ранга, награжден орденом Георгия 4-го класса (1790). Служил на Балтийском флоте (1791-1794). Контр-адмирал (1794).

449. Скотт Степан Григорьевич (?-1813). 13 сентября 1783 г. принят в русский флот из английской службы с чином лейтенанта. Плавал в Балтийском море (1784-1786), командовал фрегатом “Гавриил” в Архангельске (1786-1787), катером “Летучий” на Балтийском море (1788). На том же катере участвовал в боевых действиях со шведскими судами у Поркалауда (1789), в Ревельском и Выборгском сражениях (1790). В 1791 г. переведен на Черное море (1791), прибыл обратно и служил на Балтийском море, командовал разными кораблями (1792-1813). Капитан-командор (1807), командир 24 корабельного экипажа в Кронштадте.

450. Письмо это, видимо, было переслано через вице-адмирала Пущина, который 13 мая писал гр. Чернышеву (Морской Архив): “... Флот под предводительством вице-адмирала Круза снимается с якоря, все корабли один за другим. Он уже пришел к Лондонской вехе. Когда последний пойдет с рейда, известить не премину. Он же, г-н вице-адмирал, уведомляет меня, что ежели через два дня или три дня слышна будет пушечная пальба, то не должно иметь никакого сомнения, ибо то будет пушечная экзерциция. Его рапорт, в коем и письмо для пересылки в Ревель к Василию Яковлевичу прилагаю...”.

451. Письмо Чичагова Чернышеву от 15 мая 1790 г. (Материалы... Т. XIV. С. 62-63).

452. Письмо Чичагова Чернышеву от 16 мая. (Материалы... Т. XIV. С. 65).

453. Сухотин Яков Филиппович, произведен в мичманы в 1751 году; командуя в 1773 году эскадрой из 4 кораблей, крейсировал на Черном море близ Еникальского пролива. 29 мая одержал при реке Кубани победу над 6 турецкими судами. В 1779 году произведен в контр-адмиралы. В 1783 году был назначен главным командиром Черноморского флота в чине вице-адмирала. В 1790 году за Красногорское сражение получил золотую шпагу и 6 тыс. рублей, но вскоре умер от раны.

454. Пален, фон дер, барон, статский советник, послан ревельским губернатором для наблюдения за шведским флотом.

455. П. В. Чичагов получил орден св. Георгия 4 степени. Капитаны прочих кораблей Денисов, Тимашев, Скорбеев*, Телепнев**, Брейер, Шешуков, Краун, Сиверс и Барш*** и цейхмейстер майор Ламсдорф — золотые шпаги. Адмиралам Мусину-Пушкину была пожалована золотая с бриллиантами шпага, Ханыкову — орден св. Владимира 2 степени и бригадиру Тету — св. Владимира 3 степени.

* Скорбеев Федор Григорьевич (?-1796). Поступил в Морской корпус (1762), гардемарин (1765), мичман (1768). Ежегодно плавал в Балтийском море, дважды перешел из Архангельска в Кронштадт (1765-1777). В чине лейтенанта переведен в Донскую флотилию, плавал в Азовском море (1778-1780), участвовал в кампаниях на Балтийском море (1780-1788). Произведен в капитаны I ранга, командовал кораблем “Прохор” в эскадре вице-адмирала Козлянинова (1789). На том же корабле участвовал в Ревельском и Выборгском сражениях (1790). Награжден золотой шпагой с надписью “за храбрость” и орденом Св. Георгия 4-го класса. Плавал в Финском заливе и Балтийском море (1791-1796). Умер в 1796 г. в чине капитана бригадирского ранга.

** Телепнев Стахий Никитич (?-1806). Поступил в Морской корпус (1763), гардемарин (1766), мичман (1769). Был в кампаниях на Балтийском море (1766-1769), в Донской флотилии (1769-1774), плавал в Азовском и Черном морях, участвовал в сражениях с турецким флотом. Вернулся на Балтику, в Кронштадт (1775), перешел из Кронштадта в Константинополь, неоднократно плавал в Средиземное море до Италии (1776-1784). Награжден орденом Св. Георгия 4-го класса. Затем служил на Балтийском море, в Ревеле (1785-1789), в Кронштадте (1791-1802) В чине капитана I ранга командовал кораблем “Ярослав” в Ревельском и Выборгском сражениях (1790). Награжден золотой шпагой с надписью “за храбрость”. Генерал-майор (1798), генерал-лейтенант (1802).

*** Барш Николай Иванович. Поступил на службу в морской солдатский батальон с чином подпрапорщика (1767), служил на Балтийском море (1767-1769). В эскадре контр-адмирала Эльфинстона плавал в Греческом архипелаге, участвовал в сражениях с турецким флотом при Наполи-ди-Романи и Чесме (1770-1771). В 1771 г. произведен в мичманы (1771), плавал в Балтийском и Средиземном морях (1772-1788). В эскадре вице-адмирала Козлянинова был в Копенгагене, крейсировал в Балтийском море (1788-1789). В чине капитан-лейтенанта командовал кораблем “Саратов” в Ревельском и Выборгском сражениях, награжден золотой шпагой с надписью “за храбрость” (1790). Плавал в Финском заливе и Балтийском море, находился при Кронштадтском и Ревельском портах, командовал разными кораблями (1791-1798). Уволен в отставку с чином капитан-командора и пенсией, вновь принят на службу на должность генерал-интенданта (1798). Капитан над Ревельским портом (1809). Назначен вологодским гражданским губернатором с переименованием в действительные статские советники (1810).

456. Имеется в виду налаживание в России выпуска карронад. Они были изобретены в 1779 г. в Англии президентом Карронской компании Ч. Гаскойном и названы сначала гасконадами, а затем карронадами (г. Каррон в Шотландии). Орудие отличалось небольшими размерами и весом при большом калибре, что позволяло устанавливать их на верхних палубах фрегатов и малых судов, обладало значительно большей разрушительной силой в ближнем бою, чем старые русские пушки. Инициатором вооружения карронадами русского флота был адмирал Грейг. Карронская компания поставляла русскому флоту пушки в течение 10 лет до переезда Гаскойна в Россию в 1786 г. и организации им производства новых пушек в России (Крючков Ю. С. Самуил Карлович Грейг. М. 1988. С. 47-49, 53).

457. Ложное известие о поражении Круза было получено 25 числа и в Петербурге; Храповицкий говорит в дневнике: “В ночь разбудили — худой курьер от Нассау, будто Круза разбили: много писанья, беготни; успокоились, получа уведомление, что 24-го Круз, быв атакован, с утра до вечера отстреливался. По расчету и известиям, Чичагов скоро придет. Ввечеру сказали: Я теперь спокойна”.

458. Храповицкий записал в своем дневнике 22 мая (стр. 333): “Получено известие, что в 80 верстах от Кронштадта Круз увидел уже шведский флот”.

459. У Храповицкого сказано (стр. 333) 23 мая: “ужасная канонада слышна с зари почти во весь день в Петербурге и в Царском Селе. Беспокойство. Турчанинов под вечер привез известие, что король шведский с гребным флотом в Березовых островах”.

460. Крюйс-стеньга помещается на третьей, задней бизань-мачте.

461. Пекин Авраам Афанасьевич (?-1796). Поступил в Морской корпус (1761), гардемарин (1765), мичман (1768). Плавал в Балтийском море (1765-1768, 1776-1786, 1791-1796). В эскадре Спиридова перешел в Средиземное море, на разных кораблях крейсировал в Греческом архипелаге (1769-1775). В 1786 г. командирован в Архангельск, откуда в следующем году перешел в Кронштадт (1786-1787). В чине капитана I ранга командовал кораблем “Св. Николай”, участвовал в Красногорском и Выборгском сражениях (1790). За 18 морских кампании награжден орденом Св. Георгия 4-го класса (1791).

462. Гарновский в своих записках описывает состояние столицы во время этого боя (Русская Старина, т. XVI, стр. 431): “...Как сражение было ближе сорока верст от Кронштадта, то пальба, хотя и томно, слышна была и здесь; город, около лежащие места и двор, быв преисполнены страха, находились в жалком положении. Двор, зная превосходство морского ополчения шведского, был не без причины озабочен участью нашей эскадры; и город считал оную совсем уже пропащею, судя по происшествиям и движениям, которые в то время в городе случились. Скоропостижное отправление в финляндскую армию и в Кронштадт на галеры остававшегося за разными уже неоднократными выборами в столице, в Новгороде и в уездных здешней и Новгородской губерний городах, воинства, составленного из солдат гвардейских, сенатских, полицейских, губернских, гарнизонных и водяной коммуникации, в том числе многих, весьма престарелых людей, и устроение новых баталионов, в которые берут не только бродяг, но и многих под разными претекстами с чистыми паспортами, что заставило большую часть народа, для работ сюда пришедшего, удалиться отсель; теперя еще толпами удаляются, — все сие тревожило публику до крайности. К умножению беспокойства в городе присоветовали спустить все караулы от полков гвардии, за уменьшением против прежнего не в большом числе теперь содержимые, и уже послано было повеление занять оные кадетами из корпусов сухопутного и артиллерийского, но потом приказание сие отменено. К сему присовокупилось еще два весьма неприятные обстоятельства: 1-ое, в лаборатории артиллерийской, что была на Выборгской стороне, позади Партикулярной верфи*, взорвало от неосторожности, происшедшей в сушиле, 500 начиненных бомб. Гром, оными произведенный, публика, почитая за приход в столицу шведов, находилась в чрезвычайном смятении. Вреда было только, что сгорела лаборатория, бывшие тамо припасы погибли и бомбой один солдат убит, да пропали во многих домах оконичные стекла, в том числе и в домах князя Потемкина (Таврич. дворец) разбито оных до двухсот...”. Вторым происшествием Гарновский назвал отступление Одинцова с кораблем в Кронштадт.

* Партикулярная верфь в Петербурге была открыта в 1718 г. по указу Петра I на Фонтанке недалеко от Невы. На ней строились “новоманерные” (иностранных типов) и сугубо русские суда: яхты, буера, баржи, шлюпки, верейки, торншхоуты для знатных особ. В 1782 г., когда для постройки гранитных набережных русло реки было осушено, функции Партикулярной верфи выполняла Городская верфь, но в 1786 г. она была закрыта. Окончательно Партикулярную верфь ликвидировали в конце XVIII в. в связи с развитием частного судостроения.

463. В письме вице-адмирала Круза от 29 мая к гр. Чернышеву (Морской Архив) имеются еще некоторые подробности о сражении у Красной Горки: “В первых двух сражениях, — пишет адмирал, — а особливо в случившемся до полудни, заблагорассудил на меня его высочество (герцог Зюдерманландский) сам устремить свое внимание, но сделанная ему из 36-ти фунт. пушек с музыкой салютация принудила отдалиться, и из гнева трем кораблям повелеть изволил меня атаковать. В последнем же сражении, которое выше сего я имел честь нашему сиятельству описывать, его высочество, чувствуя наконец неучтивость ядер, сошел с корабля своего и, пересев на яхту, при нем бывшую, и с оной сигналы свои давал. Странные бывают в жизни случаи. Кто бы подумал тому 10 лет назад, что я принужден буду по долгу к моему Отечеству, лично сражаться против весьма хорошего мне приятеля г. контр-адмирала Модея. Сие, однако же, случилось в последнем бою 24 мая. Познакомились мы с ним в Ельзенере в 1785 г., когда я шел с эскадрой в Английский канал, а он в Северное море, и за противностью ветра прожили вместе весьма весело три недели. Признаюсь, что для меня весьма прискорбно было бы, что сей храбрый и честный сын своего отечества моими пушками ранен был”*.

Храповицкий записал в дневнике 26 мая (стр. 334): “Приехал сын Крузов с обстоятельным донесением: вчера в 10 ч. утра оставил он флот, преследующий шведов, и думает, что наткнутся на Чичагова. Назван кормленым теленком. Довольно, что и прогнали”.

* Письмо вице-адмирала Круза Чернышеву от 29 мая 1790 г. (Материалы... Т. XIV. С. 86-87).

464. Донесение Круза Императрице о Красногорском сражении см. Материалы... Т. XIV. С. 68-69, 73-75.

465. А. С. Шишков участвовал в этом сражении, находясь на одном из фрегатов и вот как отзывается в своей брошюре (стр. 160): “Ничего особенного в сей день 23 мая не произошло, кроме обыкновенных следствий битвы, ничем еще не решенной. На другой день поутру шведский флот снова напал на нас: бой продолжался несколько часов. Расстояние между воюющими флотами сделалось далее пушечного выстрела. По исправлении линий, как нашей, так и неприятельской стороны, шведский флот начал снова на нас спускаться, но появившийся вдали крейсер его возвестил ему о приближении Ревельской эскадры. Тогда оставя помышление о нападении, привел он корабли свои к ветру и т. д.”.

466. Скуратов Николай Сергеевич. Поступил в Морской корпус (1756), гардемарин (1759), мичман (1760). По собственному желанию отправился на Мальту, чтобы служить там на галерах “для лучшего в практике познания” (1762-1769). Возвратился в Россию (1769). На разных судах неоднократно плавал в Средиземное море и крейсировал в Греческом архипелаге (1770-1782). В чине капитана I ранга назначен командиром корабля “Европа” (1786). В чине капитана бригадирского, затем генерал-майорского ранга командовал кораблем “Три Иерарха” (1787-1789). В Выборгском сражении командовал кораблем “Царь Константин”, произведен в контр-адмиралы (1790). Вице-адмирал (1797). 29 января 1799 г. уволен от службы.

467. Чрезвычайно характерны следующие строки адмирала Круза из письма его к гр. Чернышеву от 29 мая (Морской Архив): “Что касается до г. Одинцова, о котором против желания моего ваше сиятельство заблагорассудили ее Императорскому Величеству донести, я право сожалею, ибо, донеся об нем с тем намерением, чтобы ваше сиятельство приватно с оного ответ потребовали”. Относясь даже к высшему лицу таким образом, пишет далее: “Теперь держим мы неприятеля, запертого в бухте, а что производить намеревается г-н адмирал, я уповаю, что вашему сятельству известно. С моей стороны совершенное неведение”. В этих словах чувствуется жалоба, недовольство на подчинение и в конце письма он говорит о самом себе высокопарно: “Возблагодарив Вас, милостивого государя, и всех о моем слабом искусстве благомыслящих особ, знаю, что путеводимый истинной ревностью верноподданный Великия Екатерины, не может без успеха против врагов любезного отечества сражаться...”.

468. 27 мая адмирал получил два рескрипта Императрицы, которые ввиду его отплытия из Ревеля там пролежали почти целый месяц.

“Василий Яковлевич. По необходимости исправить Ревельскую гавань и привести в такое состояние, чтоб корабли и прочие суда флота Нашего могли иметь в ней во всякое время выгодное и в случае какового либо со стороны неприятеля покушения, безопасное пребывание, поручаем вам о таковом ее исправлении и укреплении приложить всевозможное попечение, употребя к тому под собственным вашим ведением инженер-генерала-майора Либгарда* и других нужных чинов по вашему усмотрению. На производство сего дела назначено из Казначейств Наших пятьдесят тысяч рублей, из коих и помянутый генерал-майор надлежащее содержание получать должен. Об успехе в том ожидая во свое время от вас донесения, пребываем вам благосклонны.

Екатерина

Апреля 29 1790 года.”

“Василий Яковлевич! Возложив на вас главное начальство над портом Ревельским и с ним исправление тамошней гавани, предоставляем вам на случай отсутствия вашего поручить команду капитану над портом или другому из подчиненных вам чинов по вашему усмотрению. Пребываем вам благосклонны.

Екатерина

в Царском Селе. Апреля 29 1790 года.”** (Семейн. Архив).

* Либгард Иван Федорович, инженер генерал-майор, возглавлял строительство Ревельской гавани.

** Указ Екатерины II о назначении Чичагова командиром Ревельского порта. (Материалы... Т. XIV. С. 30).

469. Салтыков, граф Иван Петрович (1730 — 1805 гг.), сын фельдмаршала, начал службу в звании камер-юнкера. В 1760 г. был переведен в армию бригадиром. За оказанную храбрость в войне с Пруссией на другой год произведен в генерал-майоры. В 1769 г. в чине генерал-поручика участвовал во взятии Хотина. В <...> сражении, командуя кавалерией, нанес значительный урон неприятелю. В 1773 г. он первый перешел Дунай. Произведенный в следующем году генерал-аншефом, обложил Рущук. Императрица наградила его орденом Св. Георгия 2-й степени и золотой шпагой. В 1782 г. удостоился ордена Св. Андрея Первозванного и в 1784 г. сделан Владимирским и Костромским генерал-губернатором. В 1789 г. он занял Хотин, и затем ему вверили Финляндскую армию. За блистательное окончание последней войны Императрица наградила его званием подполковника конной гвардии, шпагой с алмазами и алмазными знаками Св. Андрея Первозванного. С 1797 по 1804 гг. он был генерал-губернатором Москвы, а затем вышел в отставку.

470. Бриенн, де, Конфлан Юбер, граф, (1690-1777), французский мореплаватель, вице-адмирал (1756), маршал Франции (1758). Во главе французской эскадры сражался против английского флота в 40-50-х гг. XVIII в.

471. Письмо капитана Тревенена, о котором идет речь, см. Материалы... Т. XIV. С. 81-84.

472. Храповицкий говорит в дневнике (стр. 335), что 28 мая Императрица с малой свитой поехала к обеду в Петергоф, 29 числа провела в Кронштадте, а 30-го возвратилась к обеду в Царское Село. “При входе в комнаты изволила мне сказать, что была в Петергофе и Кронштадте и хотела ехать во флот”. Гарновский пишет в записках (Русская Старина, т. XVI, стр. 433): “По получении известия о соединении наших флотов, Государыня в препровождении Протасова, Зубова* и графов Ангальта** и Безбородко изволила быть в Петергофе и Кронштадте, где, осмотрев все приуготовлеиия, угодно было начальству тамошнему изъявить Высочайшее благоволение свое”.

* Протасов Александр Яковлевич (1742-1799). Зачислен в лейб-гвардии Преображенский полк (1753). В чине поручика того же полка избран депутатом в комиссию о сочинении нового Уложения (1767). Во время русско-турецкой войны (1768-1774) в чине капитана сражался в корпусе генерал-майора Каменского. В 1774 г. По болезни ушел в отставку с чином полковника (1774). Определен в Комиссию экономии, оттуда переведен в Вотчинную коллегию (1777). Вице-губернатор Смоленского наместничества, затем правитель Новгородского наместничества (1781-1783). В конце 1783 г. назначен помощником Н. И. Салтыкова, воспитателя великих князей, и в звании придворного кавалера-воспитателя состоял при вел. кн. Александре Павловиче. Генерал-майор (1785), генерал-поручик (1793). Вел дневниковые записи о жизни и здоровье своего воспитанника. Пользовался расположением Екатерины II, Павла I и Александра I. Произведен в действительные тайные советники (1798). 15 сентября 1801 г. в день коронования Александра I вдова Протасова была возведена с детьми в графское достоинство.

Зубов Платон Александрович (1767-1822). Последний фаворит Екатерины II. С 8 лет внесен в списки лейб-гвардии Семеновского полка сержантом. Переведен вахмистром в Конную гвардию (1779). Участвовал в войне со Швецией (1788). I Произведен в секунд-ротмистры 1 января 1789 г. Весной того же года командовал конногвардейским отрядом, сопровождавшим Императрицу в Царское Село. С 4 июля — полковник и флигель-адъютант.

После смерти Екатерины II уволен от занимаемых должностей, отправлен в отпуск за границу на два года. Участвовал в заговоре против Павла I. Скончался в своем замке Руенталь в Курляндии.

** Ангальт Бернбург Шаумбургский Виктор Амадей, принц (1744-1790). В русскую службу вступил в 1772 г., участвовал в русско-турецкой войне (1768-1774)., в 1775 г. уже имел чин генерал-майора, в том же году награжден орденом Св. Георгия IV кл., с 1782 г. генерал-поручик. Во время русско-турецкой войны (1787-1791) отличился в сражении под Очаковым, за что получил орден Св. Георгия II кл., за действия при взятии Каушан, Аккермана и Бендер награжден орденами Св. Александра Невского и Св. Андрея Первозванного. В составе армии графа Салтыкова перешел на театр военных действий со Швецией (1790). Возглавляя отряд, посланный для вытеснения неприятеля из Пардакоски и Керникоски, 18 апреля 1790 г. был смертельно ранен. Умирая, передал свою шпагу Барклаю де Толли, который начал свою службу под руководством принца.

473. Игельстром Иосиф (Осип) Андреевич (1737-1817). Из лифляндских дворян. На русской службе с 1756 г. Командовал Кабардинским пехотным полком (1767-1770). За отличия во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. награжден орденом Св. Георгия 3-го класса. Командир Сибирской дивизии, член Военной коллегии, командовал русскими войсками, занявшими Крым, взял в плен последнего крымского хана Шагин-Гирея (1776-1784). Наместник симбирский и уфимский (1784-1792). В чине генерал-поручика командовал Финляндским корпусом в войне со Швецией. Принимал деятельное участие в мирных переговорах, окончившихся подписанием Верельского мира, награжден орденом Св. Андрея Первозванного, произведен в генерал-аншефы (1790). Губернатор псковский и смоленский (1792), киевский, черниговский и новгород-северский (1793). Переведен в Варшаву на смену Сиверса (1794). Был застигнут врасплох восстанием в Варшаве в ночь на 6 апреля 1794 г. и понес большие потери. Уволен в отставку и поселился в Риге. 1 декабря 1796 г. Павел I вновь принял его на службу и с чином генерала от инфантерии назначил губернатором Оренбурга. В 1798 г. окончательно ушел в отставку.

474. Нумсен Фридрих (Федор Михайлович) (?-1800). На русскую службу поступил из датской, видимо, в первой половине 1789 г. с чином генерал-поручика. В августе того же года успешно взаимодействовал с гребной флотилией принца Нассау-Зигена. Зиму 1789/1790 гг. провел в Фрндрихсгаме, изучая расположение сил неприятеля. Войска, которыми он командовал, входили в Финляндскую армию графа Салтыкова и были назначены на галерный флот. Успешно действовал против шведских войск 21 апреля 1790 г. на р. Кюмень и 4 мая под Фридрихсгамом. В сентябре 1790 г. награжден знаками ордена Св. Александра Невского. Впоследствии имел чин генерала от кавалерии (Материалы... Т. XIII. С. 576, 577, 580, 587-589. Т. XIV. С. 24, 44. Ордин К. Указ. соч. Т. I. СПб., 1899 г. С. 264, 269, 272, 273, 331).

475. Армфельд Густав-Мориц (1757 — 1814 гг.), барон, впоследствии граф, приобрел расположение короля Густава III и по окончании этой войны с Россией был сделан губернатором Стокгольма. По смерти Густава его послали посланником в Неаполь, откуда он руководил заговором против Карла и был осужден на смерть, но спасся бегством. Густав IV его простил и возвратил ему прежнее звание. Не чувствуя себя однако безопасным в Швеции, он перешел в 1810 г. в русскую службу, где был назначен председателем комитета по управлению Финляндией и пользовался расположением Александра I.

476. Хрущов Алексей Иванович (?-1805). Генерал-майор, позднее генерал от инфантерии, сподвижник Суворова. Участвовал в войнах с Турцией, в 1790 г. в составе армии графа Салтыкова перешел на театр военных действий со Швецией. 24 мая при нападении шведов на Савитайнальский пост, имея значительно меньше сил, наголову разбил войска барона Армфельда (Материалы... Т. XIV. С. 24; Ордин К. Указ. соч. С. 264, 269).

477. Корабль “Св. Иоанн Богослов”.

478. В дневнике Храповицкого записано 1 июня (стр. 336): “Сказывал граф Безбородко, что вчера опять было Нассау накутил; приехав из Выборга, сказал, что шведский флот ушел, и Чичагов за ним погнался. Совсем не бывало, а конфузии наделал”.

Об этом же в записке графа Безбордко к гр. Чернышеву говорится (Морской Архив): “Вести Нассау о битве флотов столь же неосновательны, как и те, что он привез о ретираде Круза. Одна только разница, что новые его вести меня в покое оставили, а прежние целую ночь и утро сна и покоя лишили”.

479. Безобразов Николай Алексеевич (1770 — после 1831). Из российских дворян. Определен сержантом в лейб-гвардии Семеновский полк (1777). Участвовал в русско-шведской войне 1788-1790 гг. За отличие сражениях получил первый офицерский чин прапорщика и орден Св. Георгия 4-го класса (1789). Переведен из гвардии в армию с чином подполковника, участвовал в Персидском походе (1796). Полковник (1798), генерал-майор, командир Московского драгунского полка (1800). Вместе с полком был в кампании в Австрии (1805). Уволился в отставку по болезни (1807), но в 1812 г. вновь вступил в армию. Состоял в Резервной армии в Польше, затем командовал Пензенским казачьим (ополченским) полком, участвовал в Лейпцигской битве, был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени (1813). Командовал различными воинскими соединениями (1814-1824). Генерал-лейтенант (1824). Награжден также орденами Св. Анны 1-й степени, Св. Владимира 2-й степени и золотой шпагой с надписью “за храбрость” с алмазами (Российский архив. Т. VII. С. 313).

480. Сухтелен Петр Корнилиевич (1751-1836). Из голландских дворян. Учился в Гронингемском университете, служил в голландских инженерных войсках, участвовал в англо-голландских войнах (1773-1774, 1778-1779). Принят в русскую службу с чином подполковника, назначен в Экспедицию водных коммуникаций (1783). Полковник (1787). Во время войны со Швецией начальник штаба инженеров Финляндской армии. Отличился в сражениях под Фридрихсгамом и Выборгом, награжден орденом Св. Георгия 4-го класса и золотой саблей “за храбрость”, произведен в генерал-майоры (1790). Во время событий в Варшаве (1794) был ранен и взят в плен повстанцами, затем руководил работами по восстановлению крепостей в Виленской губернии. Полный инженер-генерал (1799), возглавил квартирмейстерскую службу русской армии (1802). Отличился в 1805 г. и во время русско-шведской войны (1808-1809) не только как инженер, но и как дипломат. После войны посол в Швеции. Получил баронский титул (1812). Участвовал в заграничном походе русской армии (1813). По окончании военных действий — посол в Швеции. Граф (1822). Имел все российские ордена высших степеней. Умер в 1836 г. (Российский архив. Т. VII. С. 565-566).

481. Высочайший рескрипт адмиралу Чичагову от 4 июня 1790 г. Аналогичный рескрипт был дан и принцу Нассау-Зигену (Материалы... Т. XIV. С. 91-95).

482. Письмо капитана Тревенена от 4 июня с изложением его планов, о которых сказано выше (Материалы... Т. XIV. С. 98-103).

483. Секретный рескрипт Екатерины II адмиралу Чичагову (Материалы... Т. XIV. С. 95).

484. Донесение Чичагова Екатерине II (Материалы... Т. XIV. С. 106-107).