).
Гр. Чернышев, по обыкновению, стал
рассылать чуть не ежедневно курьеров в Ревель
осведомляться спешит ли мой отец с отправкой
эскадры. Прибыв в порт около 20-го апреля, отец
принялся энергично за работу и, наконец, в
последних числах донес гр. Чернышеву, что по его
расчету эскадра будет готова к отплытию к 5-му
мая. Гр. Чернышев поспешил это доложить
императрице и успокоился. Но вот приходит 6-ое
мая, — и он не получает донесения об отправлении
В. Я. Чичагова из Ревеля; делая различные
предположения, граф переживает 7 и 8 числа;
наконец, 9-го, когда уже моего отца, действительно,
не было в Ревеле, он ему пишет письмо, на подобие
тех мягких и любезных, которые его подчиненными
читались всегда между строк. “Последним вашим
рапортом ко мне, писал гр. Чернышев, сообщали вы,
что несомненно надеетесь 5-го числа сего месяца
отправиться в назначенный вам путь, в чем я и
уверен, что вы, конечно, того сделать не упустите
без самых сильных в том вам противоборствующих
препятствий, и меня с нарочным о том уведомить не
преминули бы, при самом вашем отъезде; но как
курьеру неотменно должно было сюда приехать в
прошедший понедельник, то есть в тот день, в
который я был в Царском селе, если бы он из Ревеля
поехал 5-го числа, а он еще не токмо вчера, но и
ныне сюда не бывал; то посему оставаясь в
недоумении, не приключилось ли вам каких
препятствий, прошу с сим же курьером, ни мало не
мешкав, обстоятельно меня уведомить, для чего вы
по сих пор еще не отправились, описав подробно [49] удержавшие вас от того
причины и если возможно означив день, в который
вы наверно выступить надеетесь.
Между тем, 8-го мая, мой отец, пред
отправлением, послал ему письмо с нарочным
курьером. Оно было следующего содержания: “Пред
сим имел я честь донести вашему сиятельству, что
вверенная в команду мою эскадра к 5 числу сего
месяца имеет отправиться в море, и действительно
к тому числу она обстояла во всякой готовности,
но за случившимися жестокими ветрами, с
пасмурностью и снегом, принужден был остаться на
якоре до 8-го числа. Почитал еще за Божью милость,
что последний штурм застал нас не в море, где бы
необходимо нам надлежало разлучиться; впрочем,
не оставлю приложения крайнего старания о лучшем
успехе нашего плавания”.
18-го мая эскадра прибыла в Копенгаген,
и 25-го мой отец написал гр. Чернышеву: “плавание
наше продолжалось с тихими и переменными
ветрами, а как прошли Готланд, то настали туманы,
что и попрепятствовало в нашем пути.... Английские
пилоты в Гельсенере, за которыми я чрез г.
Местмахера посылал, чтобы они прибыли, однако, не
поехали на корабли, почему я принужден был
остаться там еще день, по снятии с якоря... На все
расходы издержано около 100 червонных”.
16-го июня эскадра прибыла в порт Магон.
В тот же день он донес гр. Чернышеву: “плавание
наше в Атлантическом море было с успехом, ибо я
против Гибралтара 5-го июня по утру был и чрез
сутки оставил гибралтарскую крепость позади,
более чем на 300 верст, почему надеялся чрез два
дня быть и в Магоне, но как настали противные
ветры, то тем и удержан был по 16-ое число. При
вступлении в Магон, получил от графа Алексея
Григорьевича (Орлова) повеление, чтобы следовать
в Ливорно, но недостаток пресной воды, некоторые
поправления, а особливо большое число больных (367
чел.) принудили меня остаться на некоторое время
в Магоне”.
20 августа эскадра пришла в Ливорно;
долгая непогода, противные ветры, совершенно
измучили людей. Мой отец имел с собою письмо
императрицы к гр. А. Орлову, которое он [50] тотчас же ему и передал (Письмо это было от 22 апреля 1772 года (см.
Сбор. Русск. Истор. Общ. т. I, стр. 80). Императрица
писала: “Вручителю сего, контр-адмиралу
Чичагову, от меня сказано, что более не может мне
сделать угодность и службе нашей оказать услугу,
доведя, как возможно, без остановок, ему
порученную эскадру, в самом коротком времени, до
вас; когда и во сколько времени он сие исполнит, о
том вы имеете ко мне рапортовать”. В рескрипте
императрицы, данном на имя гр. А. Орлова от 26 мая
1772 г. (Сборн. Рус. Истор. Общ, т. I, стр. 82)., сказано:
“Известно уже было вам намерение наше
подкрепить ополчающиеся в Архипелаге, под
предводительством вашим, морские наши силы,
новою эскадрою линейных кораблей. Теперь оные, с 8
числа сего мая месяца, действительно уже
пустились в предназначенное ей плавание, под
командой контр-адмирала Чичагова состоя из трех
кораблей, а именно: “Чесмы” о семидесяти
четырех, да “Победы” и “Графа Орлова” о
шестидесяти шести пушках”... “Поручая вам, по
недостатку здесь при адмиралтействе в флагманах,
возвратить сюда без потеряния времени и
кратчайшим путем контр-адмирала Чичагова, ежели
только, по соединении его с флотом, вы сами не
будете иметь нужды в персоне его”. – прим. Л. Ч.).
Здесь начальство над эскадрой В. Чичагов передал
капитану Коняеву, а сам отправился в Петербург,
где ожидала его усиленная деятельность по
приведению флота в боевой вид, и по приезде он был
назначен главным командиром Кронштадтского
порта, который есть, так сказать, ключ столицы.
Когда пришло лето 1773 года и
понадобилось вооружить значительную эскадру для
обучения большого числа рекрут, императрица, не
смотря на назначение моего отца, избрала его
командиром. Гр. Чернышев находил необходимым
подготовить подкрепление для флота,
находящегося в Средиземном и Азовском морях. В
числе представленных к командованию флагманов
были иностранцы, как: Чарлс Кновльс и граф Мазини;
их набирали наши послы при иностранных дворах во
время войн в Турции, по поручению императрицы,
которая желала иметь силы непреодолимые и
искуснейших руководителей. Впоследствии я на
примерах докажу, что Екатерина II ошиблась в своем
расчете, не хуже Петра Великого, и иностранцы
принесли нам только вред. Можно купить за деньги
вернопреданного, который соразмеряет личный
интерес с трудолюбием, энергией и чувством
самосохранения, но купить верноподданного
патриота, одушевленного идеей и [51] воодушевляющего
своих соотечественников, жертвующего собою из
любви к родине, — невозможно; первых найдешь у
соседа сколько угодно, а вторых только у себя
дома. Наконец, француз может быть англичанином,
американцем, а англичанин — итальянцем,
испанцем, даже русский способен превратиться в
человека любой национальности, но русским
никогда не сделается ни француз, ни англичанин,
ни немец.
С возобновлением военных действий на
Черном море, Сенявин оказался далеко не в полной
готовности: многие суда попортились, болезни
уносили массу людей и тогда императрица решила
дать ему хорошего, способного помощника, который
бы соответствовал столь важному назначению.
Сколько она ни думала и ни выбирала, но, однако,
предпочла всем моего отца. Перед отправлением на
юг (Указ адмиралтейств-коллегии
(Морск. архив): “Всемилостивейше повелеваем
отправить контр-адмирала Чичагова в донскую
флотилию, которому и приказать явиться и быть в
команде нашего вице-адмирала Сенявина.
Екатерина. 4-го ноября 1773 года”. – прим. Л. Ч),
В. Я. Чичагов получил, по статуту, георгиевский
крест и в присланном рескрипте, за подписью
императрицы, было сказано: “Ревность и усердие
ваше, к службе оказанное, когда вы, будучи
офицером, сделали на море 20 кампаний, учиняет вас
достойным к получению отличной чести и нашей
монаршей милости, по узаконенному от нас статуту
военного ордена св. Великомученика и Победоносца
Георгия; а потому мы вас в четвертый класс сего
ордена всемилостивейше пожаловали. Сия ваша
заслуга уверяет нас, что вы сим монаршим
поощрением наипаче почтитесь и впредь, равным
образом, усугублять ваши военные достоинства.
26-го ноября 1773 г.” (Указ ее
императорского величества из адмиралтейской
коллегии г-ну контр-адмиралу и кавалеру орденов
св. Анны и св. Георгия, Чичагову. (Из бумаг В. Я.
Чичагова).
“Как высочайше угодно было ее имп.
величеству за оказанную вами ревность и усердие
к службе, когда вы, будучи офицером, сделали на
море 20 кампаний, всемилостивейше пожаловать вас
кавалером военного ордена св. Великомученика л
Победоносца Георгия в 4-й класс, то коллегия, по
предписанию 20-й статьи учреждения сего военного
ордена, и прилагает вам при сем к сведению о
данных кавалером преимуществах, печатный
экземпляр статутов оного, твердо надеясь, что вы,
приемля с наичувствительнейшей благодарностью
толикий опыт монаршей щедроты и великодушия,
конечно, потщитеся все свои силы и старания
употребить к оказанию и впредь усердия своего и
ревности к службе. Декабря 10-го дня 1773 года. Иван
Г. Кутузов”. – прим. Л. Ч.). [52]
В конце января 1774 года мой отец явился
адмиралу Сенявину, который отправил его в Крым,
для принятия находящейся там морской команды и
приготовления судов к открытию кампании. 18-го
апреля он с двумя фрегатами “Первый” и
“Четвертый” и кораблем “Азов” пошел к
оконечности пролива в Черное море, чтобы
соединиться с кораблями “Журжа” и “Корон” и
малым бомбардирским судном, которые занимались
крейсерством. Ему было предписано крейсировать
пред проливом между мысом Таклы и Казылташской
пристанью, держась всегда на таковой дистанции,
чтобы пролив и крымские берега никогда из виду и
обеспечения его удалены не были и чрез то он мог
отражать покушения неприятеля. До 8-го июня
включительно нигде не было видно неприятельских
судов. 9-го числа в половине второго часа дня
вдали заметили турок, идущих к проливу, в числе 21
судов. Чтобы обстоятельнее осмотреть их, адмирал
спустился и шел к востоку. В четыре часа наши
настолько приблизились к неприятелю, что можно
было его ясно рассмотреть; он шел в числе 5
больших кораблей, 9 фрегатов, 26 галер и шебек и
несколько малых судов и при том на двух кораблях
развевались адмиральский и вице-адмиральский
флаги. Одно судно приняли за наш бот. Отец мой с
эскадрою, состоящей из трех фрегатов и двух
кораблей, старался, сколько возможно, забраться к
ветру, придерживаясь ближе крымского
полуострова, потом неприятель, поровнясь против
пролива, стал сжидаться, а когда прочие с ним
соединились, выделил вперед 7 фрегатов, 6 шебек и 11
галер. В 7 часов наши поворотили на правый галс и
легли в линию, кроме корабля “Корона”, который
не мог войти в свое место. Стали сближаться, но
неприятель, прошед несколько наших линий,
поворотил на другую сторону в параллель нашей
эскадре. В 8 часов с неприятельского
адмиральского корабля раздался пушечный
выстрел, почему тотчас же началась пальба по
“Четвертому” нашему фрегату, который был [53] тогда впереди. Отец мой был на
фрегате “Первый” и по данному сигналу начал
обстреливать турок. В то время стали замечать,
что неприятельский адмирал, с бывшими при нем
кораблями, поворотил и пошел по направлению к
проливу, с намерением, чтобы отрезать нашу
эскадру или иметь ее между двух огней. Ночная
темнота и наносимый ветром дым со стороны
неприятеля препятствовали видеть движение
противника. Тогда адмирал Чичагов поворотил и
стал держать к проливу, но вскоре сами турки
отдалились друг от друга, и куда они шли, нельзя
было рассмотреть за темнотою. Не смотря на
сильный огонь неприятеля, наши понесли малые
потери и лишь на фрегате “Четвертом” пробило
несколько парусов и порвало веревок. Тяжело
раненым оказался один солдат. Наши стали на якорь
в проливе у мыса Таклы и в двенадцатом часу ночи
увидели неприятельский флот, идущий в пролив в
числе 5-ти кораблей и 9-ти фрегатов, под командой
адмирала. Положение адмирала Чичагова
усложнялось; фрегат “Четвертый” был неспособен
к военному действию, так как не мог в поворотах
против ветра и в линии держаться с настоящими
фрегатами, то он принужден был войти далее в
пролив и стать на якорь против керченских садов.
Расположась для охранения прохода, мой отец взял
из Еникаля корабль “Журжа” и малое
бомбардирское, которыми, так сказать, увеличил
свою флотилию. Неприятельский флот остановился
на якоре у мыса Таклы и стал собираться. К утру
насчитывалось уже 24 корабля и фрегатов и 14 галер
с шебеками.
11-го числа неприятель вошел в пролив и
лег на якорь. 12-го числа некоторые его корабли
переменялись местами, а шебеки и другие гребные
суда ходили в Тамань и Казылташ и возвращались
обратно. 13-го числа неприятель, весь снявшись с
якорей, последовал к нашей эскадре и с фрегатов и
всех галер стрелял, но снаряды большею частью не
долетали до наших кораблей. До 28-го июня турки
продолжали действовать столь же нерешительно и
после сильной перестрелки, наконец, отошли назад.
Вся эта кампания на Черном море не
имела никакого результата, и мы играли пассивную
роль, за неимением судов. [54]
10-го июля 1774 г. был заключен мир с
Портой, по которому крепости Еникале, Керчь и
Кинбурн остались за Россией. Суда наши все
вернулись в керченскую бухту.
В ноябре месяце императрица вызвала в
Москву адмирала Сенявина и моего отца для
участвования в совещании о положении основания
полезного плавания на Азовском и Черном морях.
5-го декабря отец выехал в Петербург. В день
заключения мира императрица пожаловала
контр-адмирала Чичагова в вице-адмиралы (Указ цесаревича Павла Петровича в
адмиралтейскую коллегию от 10-го июля 1775 г. (Морск.
архив). – прим. Л. Ч.).
До дальнейшего рассказа, мне следует
вернуться к прерванной собственной моей истории
и продолжению моего воспитания (Согласно
найденным нами документам в Морском архиве В. Я.
Чичагов, в марте 1776 года, уехал в годовой отпуск.
Летом 1777 года В. Я. Чичагов командовал
практической эскадрой на Балтийском море. –
прим. Л. Ч.).
П. В. Чичагов
(Продолжение следует)
Текст воспроизведен по
изданию: Записки Адмирала Павла Васильевича
Чичагова // Русская старина, № 7. 1887
