Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЧИЧАГОВ П. В.

ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ЧИЧАГОВА,

первого, по времени, морского министра.

(См. “Русскую Старину” изд. 1886 г., т. L, июнь, стр. 463-488; т. LI, август, стр. 247-270; сентябрь, стр. 487-518. Эта и последующие главы Записок Чичагова не были напечатаны. – прим. Л. Ч.)

VI.

Характеристика моего отца. — Намерение Екатерины II отправить экспедицию к северному полюсу. — Сведения из Сибири, полученные при императрице Елисавете. — Реляция губернатора Чичерина в 1764 г. — Указ Екатерины II 4-го мая 1764 г. о сформировании секретной экспедиции к северному полюсу, без определения цели. — Участие Ломоносова и инструкции адмиралтейств-коллегии. — Постройка судов Ямесом. — Указы императрицы, подготовка экспедиции. — Граф И. Г. Чернышев. — Письма к нему Ломоносова. — Инструкция Ломоносова. — Состав экспедиции и действия ее. — Возвращение экспедиции в Архангельск. — Рапорт моего отца и заключения коллегии. — Письмо гр. Чернышева к моему отцу. — Неоцененный подвиг экспедиции. — Поездка Б. Я. Чичагова в Петербург и оправдание.

Прежде нежели начать рассказ о второй половине моего детства, я, по требованию порядка моих идей и расположения духа, присообщу к моей жизни — жизнь моего отца, за все время, в течении которого я имел счастье видеть его в живых. Независимо от его памяти, столь для меня драгоценной, это придаст, надеюсь, интерес моему рассказу.

Жизнь отца моего была, так сказать, неразлучна с моей в течение сорока лет: я не только почти постоянно жил с ним, но имел счастье и служить под его начальством, до [26] 30-ти лет. Таким образом я имел перед глазами прекраснейший образец добродетелей гражданских, чувств благороднейших, твердости и независимости характера, столь редких в некоторых странах, и могу сказать вместе с поэтом:

Наставник с юных лет от зла меня хранил

И делать низости вовеки не учил!

(Le maitre qui prit soin d'instruire ma jeunesse, Ne m'a jamais appris a faire une bassesse.)

Императрица Екатерина, первая из русских государей, возымела намерение отправить экспедицию к северному полюсу. Еще в царствование императрицы Елисаветы получались сведения из Сибири об открытии купцами неизвестных земель, а в 1764 году сибирский губернатор Чичерин даже прислал в Петербург драгунского полка прапорщика фон-Фирстенберха с реляцией (от 11 февраля 1764 г.) о приобретении неведомых мест. В ней говорилось, что русское купечество, сочиня компанию, отправило поверенных и работников в Камчатку, где построили бот на свой счет (своим коштом) и назвали его св. Улианом, в честь святого, празднование которого пришлось в день спуска бота на воду. При 42-х человеках, этот бот отправился к востоку, по направлению к Командорским островам, известным по описанию капитана Беринга, и находился в плавании до прошедшего 1763 года, до августа месяца, так что его уже считали пропавшим. По воз-вращении, экспедиция объяснила, что после четырехлетнего плавания она открыла неизвестные острова, названные ей Уналакша и Умнак (вольный перевод местных имен), и еще ближайшие к ним; на некоторых она была для забрания воды, а прочим составила реестр и сочинила карту, основываясь на показаниях жителей. Команда св. Улиана была вооружена пятью ружьями, с которыми она атаковала жителей острова, враждебно ее встретивших, причем 28 человек взяли в плен и вытребовали дань (ясак). А чтобы и впредь приведенные в подданство островитяне не отложились, они взяли заложником (аманатом) сына одного из лучших жителей, которого и привезли с собою. Будучи на тех двух островах [27] они получили в добычу не малое число разных зверей, которым представили реестр. Десятая часть их была вычтена в казну по закону. Сверх того, экспедиция добыла 1,063 черных и черно-бурых лисиц, 10 лоскутов разных доброт, но не смотря на приказание иркутского генерал-майора и кавалера Вульфа, торгующее купечество оценить не отважилось их приобретение, так как в том числе нашлись шкуры зверей, не бывалых в Сибири.

Из тех компанейщиков купцы: тобольский — Илья Снигирев, волошский — Иван Буренин, томский — Семен Шергин, отправлены в С.-Петербург. Из бывших в поисках 42-х человек, не возвратились три, из которых один при атаке острова убит, другой умер, а третий утонул. Из чего примечено, что там место и воздух очень здоровые.

Сочиненная, по примечаниям правителя ботом, работника Петра Шишкина, карта всеподданнейше поднесена вместе с реляцией.

“Благословением Божием”, далее пишет Денис Чичерин, “сей до ныне скрытый талант подданных в. и. в. выходит на театр, чрез самых простых и неученых людей”. Поэтому Чичерин доносит, что им велено в будущее лето к отправляющейся для промыслов компании придать морских служителей, чтобы они были пассажирами, ни в чем промышленникам не препятствовали, вели верный и основательный журнал, и просит учредить особую комиссию, для отправки этой экспедиции. Вся компания выражает просьбу пожаловать в комиссию шкипера Андрея Юрлова, находящегося в Охотске. Губернатор Чичерин оканчивает донесение словами: “Я, последний раб в. и. в., приемлю дерзновение приобретением неизвестных мест и новым промыслом, упадая к стопам в. и. в., принести всеподданнейшее и рабское поздравление, и подвергнуть меня и подателя сей (реляции) прапорщика фон-Фирстенберга высокоматерному в. и. в. милосердию”.

На основании этой реляции императрица Екатерина послала, 4 мая 1764 г., секретный указ адмиралтейств-коллегии, которым повелевалось все исполнить по представлению губернатора Чичерина, немедленно отправить туда, сколько надобно, офицеров, штурманов, “поруча над оными команду старшему, [28] которого знание в морской науке и прилежание к оной известно было”. Далее в указе говорилось: “Мы не токмо оного отправляющегося офицера, но и всю его команду императорскою нашею милостью обнадеживаем, повелевая вам их при отправлении к получению чина представить, каковой же они, по счастливом возвращении в отечество, паки получить имеют; с приобщением притом вечного пенсиона, против получаемого по чину в оном пути жалованья, не зависящего от впредь положенная по чину оклада. А как не могут они, в таком отдалении будучи, смотрение иметь за своею собственной экономией, то сверх того повелеваем им производить во все время пребывания в оной, считая со дня отправления, по возвращение, двойное по окладу жалованье, которое, по рассуждению коллегии, и вперед года на два дать можно. Всю сию экспедицию адмиралтейской коллегии в особливое попечение поручая, повелеваем с оными частую переписку иметь; и не только по временам наставлениями, но и снабжением всем для такого пути надобным, то есть инструментами и картами, удовольствовать. И производить оное предприятие секретным образом, не объявляя до времени сей наш указ и сенату, вверяя для производства токмо обер-секретарю и одному из людей, который бы переписывать мог”.

Чтобы скрыть истинную цель экспедиции, императрица повелела в официальных бумагах именовать предпринимаемые поиски: “возобновлением на Шпиц-Бергене прежде бывшая китоловного промысла”. Затем особым указом государыня ассигновала двадцать тысяч рублей на расходы и препоручила Ломоносову, славному ученому, в то же время единственному великому поэту, когда-либо в России бывшему, а также и лучшему физику, составить инструкцию для этой экспедиции. Императрице непременно хотелось, чтобы экспедиция началась тем же летом и потому адмиралтейств-коллегия горячо принялась за работу. В заседании 14-го мая коллегия решила по возможности скорее завести на Шпицбергене избы для зимовья, выбрать удобные суда и, если нет там казенных, то купить их у промышленников и, наконец, единогласно выбрала флота капитан-лейтенанта Бабаева для командования одним из [29] ботов, как способного моряка (В этом заседании был Ломоносов и ему, по секрету, сообщили все указы императрицы и что ему поручено руководить отправкой экспедиции и снабжением ее научными сведениями (см. копию коллежского определения 14 мая 1764 г. в морском архиве). – прим. Л. Ч.). Бабаева не было в то время в Петербурге и потому за ним послали нарочного курьера. Остальных командиров, и в том числе одного главная, коллегия решила избрать в следующем заседании. 17-го мая коллегия выработала подробнейшую инструкцию для командира архангелогородского порта, по которой должны были приступить к исправлению имеющихся судов, постройке на Шпицбергене изб и перевозке провианта. Точность инструкции была доведена до смешного; коллегия даже рассчитала, сидя в теплой адмиралтейской зале, сколько пудов и четвертей понадобится — перцу, соли, меду, уксусу, светилен и лампад, для отправляющейся команды на Шпицбергене (Подлинное определение хранится в Москве в архиве мин. иностранных дел. – прим. Л. Ч.).

Когда все распоряжения были сделаны, то коллегия начала бояться, чтобы экспедиция не запоздала и не встретились бы затруднения, а вследствие того первый же поиск не окончился бы полной неудачей, которая казалась им совершенным позором.

Вице-президент, граф И. Г. Чернышев, с такою боязнью говорил об экспедиции, что императрица стала также сомневаться в возможности удачных поисков этим летом, и 28-го мая написала секретный указ коллегии: “Буде коллегия рассудит что способнее, и более успеху ожидать можно, от начатия северной кампании предбудущая яду, то на оное и Я согласна”.

В конце мая месяца коллегия опомнилась; имеющиеся суда в Архангельске были построены для перевоза припасов и потому, сколько бы их ни исправляли, они не могли оказаться способными для экспедиции. Тогда было поручено мастеру Ямесу составить чертежи; в заседании 2-го июня их одобрили и коллегия решила отправить в Архангельск самого Ямеса для постройки этих судов (См. коллежское определение 2-го июня 1764 г. в москов. архиве мин. иностр. дел. – прим. Л. Ч.). Чертежи послали вперед с [30] курьером, повелев в кратчайший срок приготовить леса для закладки.

Не смотря на всеобщую суету и поспешность, графу Чернышеву не сиделось спокойно; он жаждал поскорее ознаменовать свое пребывание каким либо открытием и, как ребенок, с нетерпением ожидал результата поисков; гонцы еженедельно скакали в Архангельск и он выпрашивал у императрицы указы (Из числа упомянутых указов, мы нашли, в московском архиве мин. иностр. дел, один — Указ губернатору Головцыну: “Всемилостивейше повелели мы нашей адмиралтейской коллегии возобновить китоловой промысел на Шпиц-Берген А как по многим к тому приготовлениям надобно может быть будет от Архангельской губернии вспоможение, того для оное вам по ее требованию чинить со всякою возможною скоростью повелеваем. Екатерина. С.-Петербург, июня 10 дня 1764 г.”. – прим. Л. Ч.), которые бы заставили архангельского губернатора спешить с исполнением требований коллегии. 23-го июня архангельский губернатор Головцын вручил инструкции командирам судов, которые отправлялись на Шпицберген с избами и провиантом. Главными из них были лейтенанты Немтинов и Еропкин.

27-го июня адмиралтейств-коллегия сделала окончательные распоряжения: главным командиром экспедиции назначила капитана 1-го ранга Василия Чичагова, а на другие два судна — второго ранга Никифора Панова и капитан-лейтенанта Василия Бабаева. Всех их, на основании высочайшего указа, повысили одним чином, но с тем условием, чтобы уехали они еще в прежнем чине, а будущей весною, когда сядут в Коле на суда, Василий Чичагов себя и других объявили произведенными. Это распоряжение было сделано в виду того, чтобы никто не знал о их производстве и тайна экспедиции не нарушилась. В коллежском определении 27 июня 1764 года говорилось:

“ее имп. величество жалует, для ободрения, при самом отправлении, повышением чина; потом, когда их тщанием достигнут благополучно до назначенная места, то могут сами себя объявить высочайшим именем — повышенными другим рангом, а после возвращения из оного похода, по рассмотрению их [31] усердия, и третьим рангом награждены быть имеют. Во время сего пути всем офицерам, унтер-офицерам и рядовым ее имп. величество определяет, по их чинам, двойное жалованье, а наемным людям двойную плату против обыкновенной, которое и года на два вперед выдать можно”.

Кроме этих трех командиров, при экспедиции были офицеры: лейтенанты Петр Борноволоков, Федор Озеров и Петр Поярков. Последних при отправлении произвели в капитан-лейтенанты. Далее в определении значилось: “Однако к городу Архангельску послать их ныне теми чинами, которые из них Чичагову, как себе, так и прочим, объявить будущей весною, как сядут в Коле для походу на суда, о чем ему дать особый указ и на пакете надписать, чтоб оный тогда и распечатать”.

Посмотрим теперь как была подготовлена экспедиция моего отца. Лейтенанта Немтинов на пинке “Слон” с пятью наемными судами отправился, 6-го июля, на Шпицберген. 5-го августа он прибыл в Клокбайскую губу, пробираясь между льдов; при этом пинк проломило с левой стороны. Гавани были полны льда и лишь в одну южную им удалось войти 7-го августа, где и стали на якорь. 8-го числа начали выгружать избы и строить их; работа продолжалась день и ночь; жили они среди белых медведей. 21-го августа Немтинов отправился в обратный путь, но бури и ветры отбили от него остальные суда и он один вернулся домой. Как Немтинов, так и вся его команда ослабли до такой степени, что их пришлось всех сменить для поправления здоровья. О четырех судах, сопровождавших Немтинова, не было и слуху; предполагали, что они погибли во льдах (См. рапорт архангельской городской конторы над портом 2 октября 1764 г.-в коллегию (москов. арх. м. иностр. дел). – прим. Л. Ч.). Ломоносов заботился о морских инструментах, необходимых для столь трудной экспедиции, и составлял инструкцию, что видно из писем его к гр. Чернышеву (В бытность мою морским министром я нашел эти письма Ломоносова в морском архиве. – прим. Л. Ч.). Так, 22 октября 1764 г., он писал: “Известные в. с. штурманы, от команды вашей посланные в академию, не могут начать прямо своего учения, пока не будут [32] иметь Гадлеевых квадрантов, которые мы от вашей команды ожидаем. И ради того всепокорно прошу достать их как можно скорее, и чтобы не утратить времени. Сего предприятия надобность требует всевозможного изыскания новейших известий, которые прежде отправления далее из Колы получить и в пользу употребить можно, при последней в север посылаемой инструкции. 1) Возвратившиеся со Шпицбергена офицеры или другие смышленые люди могут здесь показать какие-нибудь тамошние новые обстоятельства, к нашему лучшему наставлению. 2) Команда подполковника Плениснера, или купеческие промышленные люди, обращавшиеся около Чукотского носу, много объяснить в состоянии дело наше. В 1763 г. открыл он близь северных берегов Чукотскаго носу пять островов новых, Медвежьими названные, и сверх того матерую землю, с лесом стоячим, и послать хотел вторично изыскивать далее. Уповательно, что конечно есть много новостей, кои еще до весны получить, кажется, можно. 3) Купец Снигирев с товарищем хотя и сказывали, яко они о незахождении солнца на Умнаке не слыхали от своих промышленников, с чего и положения оного острова на карту внесено; однако оное может до четырех сот верст к Чукотскому носу быть ближе, ежели незахождение солнца бывает действительно. Итак, весьма бы полезно было достать, из промышленников, бывших на Умнаке, хотя одного человека, для лучшего сведения, как о сем, так и о прочем, кои, может быть, найдутся в Иркутске, в Якутске и Охотске. О двух последних статьях отдаю и препоручаю рассуждать в. с. стоит ли труда посылать в Сибирь курьеров. А для первой надобности рассуждаю, чтобы послать для того указ к Архангельскому городу. Во всем сем полагаясь на ваше попечение, между тем доношу, что мне за болезнью не можно засвидетельствовать самоличного вам почитания, с которым непременно пребываю”, и т. д.

26 октября 1764 г. — “Хотя и потеряется несколько времени на делание здесь Гадлеевых квадрантов, однако, уповаю, что мои прибавления или направления много к лучшему служить будут. Между тем, отысканной вашим сиятельством квадранта пожалуйте ко мне пришлите; а я между тем имею честь прислать одну трубу, сделанную для экспедиции, коих [33] следует еще две; да в деле еще три особливые, для сумрачного времени, кои через месяц поспеют. Что же до нашего выезду надлежит, то я еще весьма слаб и до прямого закрытия речной влажности на воздух выйти не смею”.

В кратких словах инструкция заключала в себе следующие указания (Любопытная, в отношении историческом, эта инструкция замечательна еще и тем, что она была последним ученым трудом Ломоносова, написанным ровно за месяц до его кончины. Он умер 4 апреля 1765 г. и составлял свою инструкцию уже больной предсмертным недугом. Она была отпечатана Соколовым в его небольшой брошюре: “Ломоносов и экспедиция Чичагова”, 12°, Спб., 1854 г., которая ныне уже большая библиографическая редкость. – прим. Л. Ч.): из Колы предписывалось отправиться в море, держа курс на Шпицберген, где остановиться на западном берегу в Клокбайской губе; затем, призовя в помощь Господа Бога, выйти в открытое море к западу, румб или два склонясь к северу, и так плавать далее, пока достигнут Гренландского берега. Если же прежде земли покажутся льды, то идти от них в отдалении, держась назначенного пути. Ежедневно вести журналы и советоваться между собою; держаться вместе. Каждые два часа, и чем чаще, тем лучше, выходить наверх мачты с подзорной трубою и осматривать кругом. Ночью давать друг другу сигналы. Для признания близости земель, взять с собою на каждое судно по нескольку воронов и других птиц, ибо когда животное увидит землю, полетит в ту сторону, а не видя земли и уставши — возвратятся на корабль. Другая примета — чайки; если они летят с рыбою во рту, — значит несут корм — птенцам, живущим на земле. Далее Ломоносов перечисляет еще приметы, могущие служить признаком близости земли, как-то: быстрота течения, сходство приливов с луною, разная солоность воды, приращение стужи или теплоты, мелкота моря, ветер, если он не производит волн, плавающие по воде леса. Достигнув северного берега Америки или Гренландии, предписывалось выехать на малых судах для осмотра гаваней и земли, брать высоту полюса и долготу, по исчисление курса, оставлять знаки своего пребывания, т. е. столбы с надписями имен и времени, на всех островах и берегах, не выходить без оружия там, где есть люди; [34] наконец, если встретятся великие льды, то не оставлять надежды и “дожидать пока льды отделятся или уничтожатся и дадут дорогу”. Когда приметят, что кряж Северной Америки простирается близко к полюсу, то далее 85° не идти, в особенности осенью. Если берег станет заворачивать влево, удаляясь от полюса, то не идти к полудню далее 78°, т. е. 12° от полюса, пока не пройдут Баффинского моря, которое простирается по долгой к западу около 285°, считая от острова Ферро. Минув означенную долготу, можно смело отдаляться от полюса. Если встретятся остров или земля, выйти на берег, отслужить молебен с водосвятием о здравии императрицы и при пальбе и радостных восклицаниях объявить обещанную высочайшую милость и наименовать по приличности остров; затем сложить из камней высокий маяк, на нем утвердить деревянный крест, учинить обсервацию и снять виды и планы. На кресте вырезать надписи судов и командиров. В случае, если положение берегов не допустит в полдень до 66°, но будут они севернее, то простираться далее к западу до 230°, и стараться идти к зюнду, к полярному кругу и далее искать отправленных им на встречу капитана 2 ранга Креницына или камчатских промышленников. Если льды не пропустят идти на зимовку, то суда должны заменить дома; если судно будет повреждено, то другим от него не отдаляться; людям стараться двигаться телесно, промышляя птиц и зверей; обороняясь от цынги — употреблять сосновые шишки, звериную и птичью кровь в виде питья. А главное — терпеть, не падать духом и утешать друг друга! В случае бунта солдата — судить их военным судом и казнить виновных; ропщущих держать в железах. Во время стоянок записывать состояние воздуха, время помрачения солнца и луны, глубину и течение моря, склонение и наклонение компаса, вид берегов и островов; с примечательных мест брать воду в бутылки; записывать какие будут видны птицы, звери, рыбы, раковины и привезти их с собою; минералы и камни не забыть тоже; где найдутся жители, описывать вид, нравы, поступки, платье, жилище и пищу. Если будет много больных, так что тремя судами не управиться, то перейти на два или один, а лишние сжечь или утопить. [35]

Картина, нарисованная Ломоносовым в инструкции, могла ужаснуть всякого, менее сведущего его в то время, но это были намеки на слабые сведения, добытая им из фантастических рассказов жителей Архангельска. Он писал наставление и сам мечтал, рисуя в воображении и льды, и стужи, и камни, и земли и многое еще, чего вовсе не существует и не могло быть вблизи полюса. Научные сведения до того были отрывочны и не ясны, что инструкция сделалась бесполезным документом в руках мореплавателя у берегов Гренландии. В самом деле, выясняла ли она сколько-нибудь — где можно добиться проходу в Северное море? Морские советы Ломоносова были неприменимы на практике, что более, чем естественно; например, мог ли деревянный бот или пинк, застигнутый великой стужен, зимовать среди льдов, а команда жить в нем, как в доме. Раньше, чем терпеть, не падать духом и утишать друг друга, людям пришлось бы погибнуть; Ледовитое море — не озеро, которое затягивает ледяною корою, не причиняющею большого вреда предметам, плавающим на поверхности. От всех наших экспедиционных судов остались бы щепки! Отбросив более двух третей из всего, что говорилось в инструкции Ломоносова, все-таки остается несколько полезных сведений, не касающихся общего плана, а это уже много и знаменательно для того времени.

5-го марта 1765 года адмиралтейств-коллегия послала моему отцу указ с особым конвертом, в котором лежали всевозможные инструкции. В указе от 4-го марта предписывалось, как только суда будут готовы к походу, при первом способном времени выйти с ними из реки, против острова Килдюина, и, собрав всех командиров и офицеров, распечатать прилагаемый пакета, в котором найдут они три инструкции. Одну из них прочесть вслух и из сего не должно заключить, что, раздав две остальные Панову и Бабаеву, они не считали себя в точной команде капитана Чичагова, “ибо те инструкции порознь даются, для сего во-первых, в случае разлучения могли поступать и знать что кому повелевается, во вторых, если бы была только одна, надобно бы было с нее снять копии, но на то время иногда не будет”. Кроме инструкции Ломоносова и коллежских определений в конверте [36] оказались еще записки: прибавление о северном мореплавании на восток по Сибирскому океану и наставление мореплавателям. Последнее было даже комично; так, в нем говорилось: “прежде вступления в поход на море, плаватель должен размыслить, откуда он поплывет, куда, по какому морю плавание продолжать будет и на каком корабле и о прочем всем подобном; ежели велят ему то море описать или по последней мере поверить карту, которая на море прежними плавателями описана и сочинена, во всех ли оная обстоятельствах сочинена справедливо”. Далее говорилось о том, что должен думать плаватель в самом море, и т. д. (Это наставление принадлежит перу Алексея Ивановича Кагаева; наполнено примечаниями и очень велико. – прим. Л. Ч.). Все эти инструкции могли только спутать лиц, едущих с экспедицией, и доказывали, что фантазия заседающих в коллегии чересчур обширна и далека от действительности. Науки и искусства были тогда еще настолько отсталыми против нынешних, что эскадру не могли снабдить ни хронометром, ни другими инструментами, вошедшими в употребление, для подобных случаев, впоследствии. Квадрант Галлея и несколько карманных часов, из лучших, какие только могли найти, составляли собрание инструментов. Ни естествоиспытателя, ни художника не было прикомандировано к экспедиции, которой цель заключалась, впрочем, в возможном приближении к северному полюсу, с направлением, после того, к востоку для открытия прохода в Камчатское море и с возвращением в Архангельск.

Все три корвета были построены с двойной обшивкой. Первое, названное “Чичагов”, имело длины 90 фут, а два другие “Панов” и “Бабаев” — 72 фута. Провианту было взято на 6 месяцев. Экипажи состояли на первом — из 74 человека, на остальных по 48. Орудий имелось на “Чичагове” — 16, а на “Панове” и “Бабаеве” — по 10-ти.

Столь небольшая эскадра, по изготовлении, отплыла из гавани Колы 9-го мая 1765 года. Капитан Чичагов твердо помнил слова высочайшего указа: “начать оный путь от города Архангельского до западных берегов острова Большого [37] Шпицбергена, откуда идти в открытое море, в вест, склоняясь к норду, до ближних берегов Гренландских, которых достигнув простираться, подле оного на правую руку, к западно-северному мысу Северной Америки, пока удобность времени и обстоятельства допустят”.

Эти путешествия, как и все ему подобные, подвергали экипажи чрезмерным трудностям, лишениям и опасностям. Они первоначально направились к северу. По мере удаления, холод становился резче, но, по счастью, в то же время ветры и бури сделались реже и слабее; воздух, сгущенный морозом, не так-то легко уступал колебаниям атмосферического равновесия. Взамен того туманы, изморозь, гололедица попеременно одолевали пловцов. Действия влажности, отвердевшей на парусах от мороза, бывали иногда таковы, что матросы, забирая рифы или подбирая паруса, обламывали себе ногти, и кровь текла у них из пальцев. Затем являлась опасность от столкновений с плавучими ледяными горами, часто их окружавшими и грозившими их раздавить.

Существует много предположений о формации и свойствах этих льдов, покрывающих (полярные) моря. Они попадаются двух родов. Одни, как полагают, были оторваны от материка и унесены в океан, подобно лавинам, падающим с Альпийских гор. Этот лед, по своему составу, похож на альпийские ледники. Так как их удельный вес на одну пятнадцатую ниже льда пресноводного, а последний лишь на одну десятую легче льда соляной воды, то из этого следует, что лишь десятая доля этих ледяных масс появляется над морской поверхностью. Другой род льда, равным образом, встречаемый в полярных водах, заключает в себе некоторое количество соли и замерзание его происходит при пяти градусах Реомюра ниже нуля; толщиной своего редко превосходит пять или шесть футов. Иногда встречаются эти плавучие глыбы, нагроможденные одна на другую напором ветров; но приближаясь к полюсу, достигают до необозримого поля этого льда, по-видимому, твердого и образующего неодолимую преграду мореплавателям, пытающимся приблизиться к полюсу. Можно было, однако же, заметить, что этот лед, по-видимому [38] постоянный, из году в год переменяет положение и очертание и дозволяет более или менее приближаться к полюсу. Когда наши путешественники встречали эти горы изо льда первого рода, они пользовались промежутками, которые образовались между горами; но когда последние сближались друг с другом, их оттаскивали на буксире шлюпками, чтобы отдалить от кораблей и расчистить проход. Для этой работы спускали человека на край льдины, он вонзал багор, держа его за верхний конец, к которому привязывал завозной канат, а последний протягивали на шлюпку, которая силой весел отводила льдину с пути плавания корабля. Но эта работа в возвышенных широтах была почти непрерывная и жестоко утомляла экипажи. К довершению беспокойства, им угрожало приближение плавучих льдов, всякого рода и всяких величин, гонимых ветром между льдами сплошными, так что сквозь эти льды нельзя было рассмотреть никакого выхода, чтобы избежать смерти.

В первый раз, когда наши были в таком затруднительном положении, несомненно, что без присутствия духа начальника экспедиции, малая эскадра, притиснутая к сплошному льду, могла конечно быть разбита льдами плавучими. В этой крайности было лишь одно средство к спасению, по счастью явившееся как нельзя более кстати. Лишь только опасность была замечена, как начальник приказал и в то же время подал пример приблизиться, сколь возможно, к неподвижному льду и употребить часть экипажа с каждого корабля со всеми орудиями, какие только было возможно собрать, на то, чтобы прорубить во льду род бассейнов, могущих вместить каждый из трех кораблей. Едва эта работа была окончена, как плавучие льды стремительно ринулись на сплошной лед, но корабли остались неприкосновенны, каждый в своей проруби, и тем избегли возможного крушения. Они оставались в этом положении до тех пор, покуда не переменился ветер, нагнавший плавучие льдины, и не увлек их обратно, чем дал возможность кораблям выйти из гаваней, ими устроенных (гаваней, можно сказать, превосходных), и продолжать свой путь. Затем, не взирая на все их усилия, чтобы расчистить себе дорогу к полюсу, они могли достигнуть лишь до 80° 22' северной широты, и после тщетных попыток проникнуть по [39] направлению к северо-востоку и к востоку, как то было предписано в данных им инструкциях, они были принуждены, к конце августа, отказаться от своего предприятия и возвратиться в Архангельск.

Начальник экспедиции подал рапорт в адмиралтейств-коллегию о неудовлетворительном результате своих попыток (Этот рапорт, от 22 августа 1765 г., с надписью “по секрету”, найдешь нами в московск. арх. м. иностр. дел и заключает в себе полное путешествие экспедиции на северный полюс.). Отец мой навлек на себя упреки, по влиянию некоторых членов, недоброжелательных ему, в особенности вследствие уязвленного тщеславия вице-президента коллегии графа Чернышева, которому непомерно желательно было, чтобы его управление ознаменовалось каким либо великим открытием.

Рассмотрев рапорт моего отца, адмиралтейств-коллегия написала определение (1765 г. сентября 12-го дня), в котором говорилось, что ее императорское величество всемилостивейше аппробует путешествие его и труды, приписывая неисполнение ее намерения великим трудностям, но адмиралтейская коллегия, что до нее касается, войдя в подробнейшее раз-смотрение всех обстоятельств и их последствий, находит: 1) что было сделано недостаточное количество попыток к достижению цели; 2) попытки были слишком кратковременны; 3) на основании их нельзя категорично и решительно заявлять, что цель недостижима; 4) что первым пунктом инструкции предписывалось: начав плавание от Клокбайской губы, простираться в открытое море к западу, румб или два склоняясь к северу, пока достигнут гренландских берегов, a подле их уже вправо плыть к северу; но что их плавание в малом отдалении от Шпицбергена предпринято было прямо к северу до 80°; 5) что поэтому коллегия полагает, если идти прямо к западу (в случае льды мешают, склоняясь несколько к югу), то можно достигнуть Гренландии и тогда уже, в виду берегов, подниматься к северу “до самой невозможности”; 6) что подавшись к югу, встретили бы как льдов, так и других препятствий меньше, и если нельзя было совершенно достигнуть желанного успеха, то, по крайней мере, [40] не без вероятия открыли бы новые и неведомые берега Гренландии; 7) что к берегам Гренландии даже не старались приблизиться и это нельзя не счесть за весьма важную вину. Предписание о посылке малых судов для осмотра берегов и торосовщиков по льдам осталось без действия; 8) что самое их плавание было весьма короткое, из чего заключают, что для столь важного намерения у него не было довольно терпения, ни нужной в таких чрезвычайных предприятиях бодрости духа; 9) что он мог бы остаться в море подольше; 10) опасного повреждения судов не видно; 11) иностранные промышленники там встречаются и даже остаются жить в тех местах; 12) изнеможения людей и больных не видно, да и быть не могло при кратком плавании; 13) что в прошлом году унтер-лейтенант Ярыгин держался на своем изкоре в 78° до 14-го сентября, при чем в рапортах его не упоминается о великом количестве льда; 14) не принято было во внимание, что иногда несколько позже может быть меньше льдов, как это оказалось при путешествии Ярыгина; 15) судя по кратковременному плаванию, можно заключить, что чрезмерное опасение нечаянного бедствия побудило их к скорому возвращению, между тем имелось вблизи убежище с одной стороны в Шпицбергене, с другой — в Норвегии, Лапландии, и, наконец, если крайность пришла, и в Гренландии; 16) что тамошнее море не только в сентябре, но в октябре и вообще никогда совсем не замерзает, а потому, дождавшись и сентября месяца, времени было достаточно для возвращения. В заключение коллегия предписывала моему отцу немедленно приехать в Петербурга, захватить с собою все журналы, карты и примечания, но оговорилась: “буде же и способнее, к лучшему успеху в продолжении сего намерения, от них самих признано будет и обстоятельства дозволят, чтоб зимовать на Пипицбергене, какового от них предприятия коллегия, по известному их усердию, и ожидает, в таковом случае отдается на их благоизобретение. Тогда же Чичагову сюда не ехать”.

Таким образом граф Чернышев с уязвленным самолюбием дошел до того, что требовал, чтобы мой отец снова покинул Архангельск и зимовал с эскадрой на Шпицбергене. [41]

При совершенном непонимании дела, коллегия, желавшая управлять экспедицией и быть разумнее и опытнее, даже притом условии, когда почти все члены ее далее Ревеля по морю не ездили, обвинила моего отца в трусости, боязливости, в нетерпении, а потому предлагала ему опровергнуть подозрения зимовкой на ледяных скалах, вместе с белыми медведями. По мнению коллегии не было препятствующих обстоятельств для зимовки экспедиции на Шпицбергене; вот до чего она дошла со своим необразованием и недоверчивостью!

Вице-президент адмиралтейств-коллегии, граф Чернышев, тогда же написал моему отцу:

“Государь мой Василий Яковлевич! С какою прискорбностью читал я присланной от вас, мой государь, рапорт в коллегию, о неожидаемом вашем возвращении к городу, того описать, конечно, не в состоянии. Что узнать вы, однако ж, можете, ежели вспомните участие, которое я имел в вашем отправлении, и сожаление мое о вашем отсутствии, чему вы сами, быв свидетели, засвидетельствовать можете. Оставалось одно мне то в утешение, что таковой жребий пал по собственному желанию на людей, которые не токмо благоразумием и знанием своим, но и беспредельной ревностью соответствуют важности поручаемой экспедиции, предпринятой к славе государствования нашей всемилостивейшей императрицы и российского флота, сопряженной с славой и пользой отечества. И хотя, по любви моей к вам, обрадован я много был получением от вас известия, но, правду сказать, не из того места я его ожидал; а думал, что буде и действительно вам невозможно путь сей продолжить до желаемого места, то хотя, по последней мере, приобретет Россия сколько-нибудь чести и славы открытием по сие число неизвестных каких берегов или островов. Но все оное было как во сне; ибо не токмо и того мы не получили, но ниже было целью приуготовленной и великих денег стоящей экспедиции, так далеко, иди по последней мере, столь долгое время в Северном море, чтоб о непреодолимости сего прохода не токмо Европу, отворенными глазами смотрящую, но ниже самих себя уверить можно было.

Не причтите, мой государь, сию откровенность моего мнения к оказанию неудовольствия; но припишите к искренности моего к вам почтения и любви, которое нудит меня открыть свои мысли. Возможно ли удержаться и вам не сказать, что прискорбность моя много более умножилась, увидя вас самих уверенных о невозможности сего прохода, как-то вы, кажется, в конце вашего рапорта знать дать хотите. Сего, однако ж, мы не токмо не ожидали, но из обстоятельств усмотреть не можем.

Сверх того вы знали, мой государь, какое распоряжение здесь сделано было, еще в ваше пребывание, для случая принужденного вашего возвращения в первую кампанию, чтобы то было не токмо не к городу, ни ниже в Колу, а на Шпицберген, то есть в Клокбайскую пристань, где хотя и [42] не очень хорошее, однако ж, нарочитое зимовье построено и провиантом пренаполнено (Мы видели из рапорта В. Я. Чичагова, что он даже не мог войти в эту губу и в каком виде он нашел там постройки и провиант. – прим. Л. Ч.). Пускай половинное число оного от худой подкладки и пропало, но нынешним летом перевезенной такому повреждению не мог быть подвержен, о чем вы при отправлении отсюда уверены были. И буде бы оттуда, сюда хотя не нынешней осенью, но будущею весною, чрез нарочно присланное к нам судно дали знать о чаемой вами невозможности, тогда б мы может быть изыскали какой-нибудь способ прикрыть падающий на российских мореплавателей неизбежный стыд, о малотерпеливости их бытия в неизвестных водах, и приказали вам — или в здешние порты возвратиться, или какой-нибудь другой вояж сделать, дабы тем неудачливое предприятие прикрыть, и тем избавиться от насмешки, которая неминуемо последовать должна. В утверждение чего позвольте сказать, что редко случай найтись может, где бы известную всем пословицу употребить было можно, как ныне: синица море зажигала, море не зажгла, а славы много наделала.

Паки повторяю истинность уверения моего, что все сие к вам пишу не от уменьшения моей к вам любви и почтения, которое всегда к вам иметь буду. Заслуживаете вы то, конечно, от всех, кто вас знать удовольствие имеет, и не так бы чувствительна мне была вся оная первая неудача, буде бы не показалось мне, как то я выше сказал, что вы сами об успехе отчаиваться уже начинаете, какого заключения, кажется, из столь малого опыта, сделать еще невозможно, а особливо вам, которого мне столь благородная твердость известна, и которое-то с таким непоколебимым и геройским духом предпринимали, и не имев еще время сделать то, что мы от терпеливости вашей ожидали и бессумнительно ожидаем; а такое заключение делать починаем, уверены будучи, что вы хотя и возвратились, но от невозможности предпринятого окончить в нынешнюю кампанию, а что все исправя и приуготовясь, в будущую, конечно, сделать не преминете, и как время еще тому довольное, того для таковая последовала коллежская и резолюция. Ваше же здесь бытие, не токмо много к тому способствовать может, но и уверить вас о нелицемерном моем почтении и любви, с которой навсегда пребуду”, и т. д.

13 сентября 1765 года.

Вот как оценили подвиг моего отца, всей экспедиции и по истине можно сказать: сытый — голодного и замерзшего не понял. Благоразумной распорядительностью он спас суда от явной гибели, примерною заботливостью сохранил жизни людей, при этом проник к северному полюсу по неведомому пути и не так, как сказочные казаки или заблудившиеся в [43] фантазии промышленники, которые, останавливаясь на Шпицбергене или Медвежьих островах, доносили о небывалых открытиях и добычах, и что же было наградой ему за все страдания, лишения и жертвы? — заключение коллегии и оскорбительное, хотя подслащенное, письмо графа Чернышева, желавшего затронуть самолюбие человека, сотворившего геройский подвиг. Его упрекнули даже за то, что он осмелился явиться в Архангельске; не только подобный город, но и Кола — признавалась слишком роскошным местопребыванием. Одна Клокбайская пристать и сгнившая губа среди снежной степи — считалась достойною обогреть начальника экспедиции и застывших, окровавленных его сподвижников. У солдат из-под ногтей сочилась кровь. Этими славными мореплавателями стыдилась российская коллегия, боявшаяся Европы, которая, по их понятиям, смотрела на них “с отворенными глазами”. Это верно: Европа, узнавшая впоследствии об экспедиции моего отца и недовольстве коллегии, смотрела на последнюю большими глазами (Доказательством, что экспедиция В. Я. Чичагова совершила подвиг, неоцененный тотчас, вследствие недостаточной образованности его современников, служит то, что путь его означен на картах всего света и также на русской, изданной гидрографическим департаментом в 1841 году. – прим. Л. Ч.). Нелегко было перенести эти упреки моему отцу, и он обиделся не так за себя, как за своих товарищей и подчиненных. Получив приказание ехать в Петербург, он со свойственною ему благородною твердостью, непоколебимым и геройским духом (в чем согласен и граф Чернышев) полетел в столицу, чтобы защитить правоту свою и разбить нападки членов коллегии на поведение всей эскадры. Он отдал во всем подробный отчет и разубедил их в понятии о Северном море. Между прочим, присутствовавшие в заседании позволили себе делать ему замечания, заимствованные из показаний этого собрания. “Так как вы встретили”, говорили ему — “непреодолимые препятствия, по направлению к северо-востоку и к востоку, то должны были переменить путь и направиться к северо-западу, к Гренландии, где могли надеяться сделать открытия”. На это отец мой отвечал, что ему и в голову не могло придти взять направление столь [44] противоположное тому, которому следовать было ему приказано, так как в инструкциях ему было предписано простирать свои поиски к стороне полюса и на восток, к Берингову проливу, а вовсе не к западу. Тогда коллегия поручила одному из своих членов, адмиралу Нагаеву (Алексей Иванович (род. 1704, ум. 1780 г.), знаменитый гидрограф. – прим. Л. Ч.), рассмотреть журнал экспедиции, и были принуждены, по рапорту этого адмирала, отдать справедливость начальнику, капитанам и признать дарования. мужество и усердие, с которыми они исполнили свои обязанности.

Однако же, под предлогом, что одной, подобного рода, попытки недостаточно для удостоверения, что ни в какое другое время и ни в каком ином случае невозможно было бы получить больших результатов, на него возложили совершить в следующем 1766 году второе путешествие, с той же целью и снабдив теми же инструкциями (Не смотря на все доводы В. Я. Чичагова оставить эскадру зимовать в Архангельске, где люди могли быть лучше помещены, суда снабжены провиантом и т. д., граф Чернышев настоял на своем прежнем распоряжении, т. е. приказал зимовать всем в пустынной и дикой Коле. Эскадра, тотчас по отбытии начальника в Петербург, оставила Архангельск, о чем и рапортовал командир над портом в коллегию 9-го октября 1765 года (московск. архив): “три судна, именуемые Чичагов, Панов и Бабаев, да 2 адмиралтейские большой препорции палубные бота, по удовольствию морской провизией и сухопутным на зимнее время провиантом, под командой капитана Бабаева, сего октября 5-го числа в путь свой отправились, а 8 числа по полученным в контору над портом от оного капитана Бабаева и с обстоящей при здешнем порте дальней брантвахты рапортам показано: объявленные три судна и два бота, 6 числа пополуночи в 10-м часу, мимо брантвахты прошли, которые, дошед за прямой запротивностью ветра, легли на якори; а 7 числа пополуночи в 7-м часу, снявшись с якорей, при ветре ZO прошли чрез бар, а в 10-м часу и в повеленной путь отправились благополучно. А флота господин капитан Чичагов отбыл в Санкт-Петербург. – прим. Л. Ч.).

П. В. Чичагов

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Записки Адмирала Павла Васильевича Чичагова // Русская старина, № 10. 1886

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.