ПИСЬМА К И. И. ШУВАЛОВУ.

Списаны с подлинников, хранившихся у покойного князя Александра Федоровича Голицына (который приходился внучатным племянником Шувалову) и обязательно сообщены в Г. Архив академиком Я. К. Гротом. Во Французских письмах соблюдено тогдашнее правописание. Оно до того не правильно, что затрудняешься иногда понять самый смысл выражений, от чего Русский перевод в некоторых случаях сделан на угад. Наших понятий в этом отношении не следует переносить на прошлое столетие, когда первые люди общества, и не у нас только, но например и во Франции, не редко писали, как ныне пишут только простолюдины.

В силу преобладающего значения, которое имел И. И. Шувалов в последние годы царствования Елисаветы Петровны, письма эти важны для внутренней истории того времени, не говоря уже о том, что они наглядно изображают нам лиц, которые их писали и которые, в свою очередь, пользовались большим влиянием в тогдашней государственной и общественной жизни. П. Б.

А. Фельдмаршала графа Александра Борисовича Бутурлина.

1.

Милостивой государь мой.

Старая дружба и справедливые требования А. П. Ганибала заставили меня с прилежною моею просьбою трудить В. П., дабы великодушно вступились и милость свою к нему оказали. за что он и я останусь с вечным благодарением. Вашего превосходительства покорной слуга А. Бутурлин.

——

На этом письме не означено времени, что лишает возможности догадываться, в чем состояли требования знаменитого «Арапа Петра Великого». Письмо раньше 1760 года, потому что подписано просто А. Бутурлин; а 17 Февр. 1760 он уже был графом. Старик-Ганибал, близко знавший Елисавету Петровну с ее детства, вероятно, рассчитывал на больший милости в ее царствование; но, обманувшись в надеждах, удалялся от Двора и проводил время в [1768] Псковской деревне. Так надо думать по стихам его правнука, который имел подробные сведения о его жизни:

Позабыв Елисаветы
И Двор и пышные обеты,
Под сенью липовых аллей,
Он думал в охлежденны леты
О дальней Африке своей...

В 1752 году Абрам Петрович произведен и инженер-генералы, а в 1756 в генерал-аншефы (См. статью о нем М. Н. Лонгинона в Р. Архиве 1864). Ганнибал и Бутурлин некогда были оба денщиками Петра Великого.

2.

Милостивой государь мой

Иван Иванович.

Будучи несколько времени лишен Вашего Превосходительства милостивых писем, весьма обрадован был, получа последнее Ваше письмо от 27 июля, за которое должное приношу благодарение. За скоростию сего отправления ссылаюсь на отправленную ко Двору обстоятельную реляцию, из которой Ваше Превосходительство милостиво усмотреть изволите о здешных происшествиях: как все, сколько ни прилагаю усердное старание, обращается в противное, наипаче как уже соединение с бароном Лаудоном столь близко было, что он сам три раза у меня был. Но по отдалению его паки от меня, не остается мне надежды от Австрийцов получить пропитания ниже артиллерии; но единое попечение что для удовольствования армии искать в другую сторону операции ¹. [1769]

Я не могу Вашему Превосходительству довольно выхвалить г. лейтенанта барона Бека, который, бывший пред сим под командою графа Дауна, сам собою с легким войском ко мне явился и по моему оставлению занял город Лигниц, где я весь тяжелой обоз при бригадире Бахмане в его команду оставил.

Препоруча себя в продолжение милости Вашей, не престану с истинною преданностию пребыть Вашего Превосходительства покорной слуга граф А. Бутурлин.

3.

Милостивой государь мой

Иван Иванович.

Вчера ввечеру получил я от графа Чернышева короткой рапорт о взятии крепости Швейдница, обнадеживая меня впредь присылкой подробнейших известий. Радуюсь я, что барону Лаудону удалось то в действие произвесть, о чем он в бытность нашу вместе в самой тайности мне открыл, что он чрез некоторой канал к тому надежду имеет. Какое я из Варшавы о сем происшествии получил известие, с оного вашему превосходительству перевод при сем сообщить оставить не хотел. Препоручая себя впротчем в неотменную вашу милость, с истинною преданностию пребываю вашего превосходительства покорной слуга граф А. Бутурлин.

Краткая из Варшавы сообщенная реляция о взятии крепости Швейдница.

Как генерал-фельдцейхмейстер барон Лаудон некоторое движение генералу Фельдмаршалу-лейтенанту Драсковичу к Цугмантелю сделать приказал и король вид подал верить, что Лаудонова армия противу крепости Нейса что либо предпринять намерена, и для того за нужно рассудил Швейдниц оставить и в Гросс-Носсель в околичности Минстерберга маршировать, где он как ту так и другую крепость прикрывать думал; прочие ж дезертиры все единогласно обнадеживали, что Швейдницкий магазин состоит токмо из четырех баталионов, которыми генерал-порутчик Цастров командует: то помянутой генерал-фельдцейхмейстер уже 19 сентября резолюцию принял сию крепость штурмом взять. И для того. По учинении к тому распоряжений, генералу-маиору Ахнацею главная команда над всеми четырьмя атаками поручена-и надлежащие наставления даны, по которым между прочим люди во всевозможной тишине даже до рвов маршировать и помощию штурмовых лестниц без всякого выстрела с саблею в руках на вал зайти имели. Сие на каждой стороне одним баталионом гренадеров и четырьмя баталионами пехоты всего с 20 баталионами и двумя ротами Российской пехоты 1-го октября в половине 3-го часа по утру на всех номерах в действо произведено с таким успехом, что весь штурм в половине 6-го часа без всякого от атакующих выстрела щастливо окончился и весь гарнизон по жестоком супротивлении на дискрецию сдаться принужден был. [1771]

Под бастионом № 4 весь пороховой магазин находился; оный вдруг нечаянно подорвало, и неможно было проведать, каким образом сие нещастие сделалось, которое как домам, так людям великой вред причинило.

Пушек разных, по большой части больших калибров, в добычу получено от 140 до 170, также и магазейн, в котором на 5 недель для армии из 70 т. состоящей провианта находилось.

Убитых и раненых с нашей стороны от 400 до 450 человек; что с неприятельской стороны побито при отправлении курьера еще известно не было. Ныне комендантом генерал-порутчик Фон-Бутлер; гарнизон состоит из восьми баталионов.

Король Пруской с своею армиею за недостатком провианта подвинулся к Бреславлю, и барон Лаудон имеет еще квартиру свою в Френбурге и армию расположил в сей околичности.

Один только порутчик просил капитуляцию и получил оную.

4.

Милостивой государь мой

Иван Иванович.

Я в моей горести единое утешение имею, когда от Вашего Превосходительства милостивое письмо удостоюсь получить, как и севодня от 17 сентября принял с моим вечным благодарением, а наипаче к сердешному моему обрадованию, что я еще в числе верных рабов у Ее Императорского Величества нахожусь; и что по милости Конференции давно бы меня на свете не было: спервоначально величали меня и [1772] ублажали паче мер меля, а ныне во гроб живого вселяют и поют Святый Боже. Моего промедления, милостивой государь, нигде никогда промедление не было напрасное; а что и за неимением хлеба принужден был иногда без желания моего простоять, и то самый нетокмо военный резон, но и простого мужика требовал; и теперь без хлеба иду и приготовляю в марше к Кольбергу, не смотря на неприятельские укреплении, жертвуя собою и со всеми буду трежаментами атаковать, дабы свидетельствовать, что не от бонзни не атаковали короля, но от случая тогдашнего. На Глац мое покушение было не без резону, но имел к тому верно изготовленной (план) и более нехотел продолжить со взятием как одного дня, но и это, милостивой государь, не удалось за ускорением Платенова корпуса, кой мои подвозные магазейны все сжег и разорил и принуждает снова стараться и заводить.

Вступитесь за верного раба Ее Величества; ныне еще получил в обиде моей, чтоб я и Акчуринова отдал графу Румянцову, но у меня один и есть и все секретные дела на него положили, а я остался один писарем и копеистом; я не чаял бы такой жестокой обиде от его высокородия Волкова ².

К тому ж включено, чтоб дать Панину столько войска, сколько он потребует, а у меня всего осталось 15 полков пехотных, то и все те хотел ему поручить, когда бы [1773] только дозволяло время на Берлин предприятия сделать, а там бы и к провиантским делам поехал на Вислу с моими генералами. Поверите Богу, В. П., столько прискорбно, что едва жив хожу, токмо Вашему Превосходительству покорной и верной слуга граф А. Бутурлин.

5.

Милостивой государь мой

Иван Иванович.

С великим прискорбием усмотрел я из полученного рескрипта за подписанием Ее Императорского Величества собственной руки, яко бы я пропустил лутчие случаи атаковать короля. Ссылаюсь я на восподданнейшие мои к Ее Величеству реляции, что сам барон Лаудон со всем генералитетом невозможность того признал и в том подписался; и как он после того в доставании обещанного провианта, которого только на 16 дней я получил, отказался, к томуж великой недостаток в фураже и воде явился, то нашел и за лутчее спасти армию и верных Ее Величества рабов. Когдаб мое разделение с Лаудоном по помянутым причинам не воспоследовало, то бы я не ускорил послать за деташированным 12 т. из конницы и пехоты состоящим корпусом под командою генерала Платена, для разорения наших магазейнов, и завоеванная Пруссия подвержена бы была крайной опасности; от чего однако же и от всех дальных предприятий посланной от меня генерал-маиор Берг с довольным числом войск благовременно его отвратил, как я уже вашему [1774] превосходительству пред сим донес. Я теперь без растагов следую в Померанию; дай Боже токмо, чтоб я в той разореной земле довольное пропитание достать мог и подкрепить осаду Колберга.

Я у вашего превосходительства ивой милости не прошу кроме, чтоб изволили терпеливо все мои отправленные в Конференцию реляции прочесть, то увидите из оных, что Венской двор ничто иное желает как токмо по простой пословице чужими руками жар загребать. Такожде покорно ваше превосходительство прошу отправленного от меня генерала-адъютанта, которой честь иметь будет вашему превосходительству обо всех моих поведениях подробнее донести, милостиво выслушать и уверенным быть, что с истинною преданностию всегда пребуду вашего превосходительства покорной и верной слуга граф Бутурлин.

[1777] Перевод. Милостивый государь! Возвращаю вашему превосходительству книгу, которую вы любезно сообщили мне. В ней относятся к нам с чрезвычайною несправедливостью и ненавистию. Согласно с вами я думаю, милостивый государь, что ответ на нее г-на Вольтера был бы желателен ³; но не знаю, намерен ли он написать особое опровержение или только в история России, коею он занимается, дать такое понятие о нашем правительстве, о наших нравах, законах и установлениях наших государей, которое бы могло предотвратить и уничтожить лживые внушения философи Сансуси ⁴. Во всяком случае, каково бы ни было его намерение, в оружии у него недостатка не будет, так как ваше превосходительство беретесь оное ему доставить. Достаточно одного взора на различные события, служащие к вечному прославлению царствования Ее Величества, дабы показать, что в каждой части государства не только не произошло ни малейшего упущения, но напротив удвоены ревность и старание для достижения великой цели, предположенной Петром Первым, т. е. славы и выгод сей Империи. Столь мудрые мероприятия увенчиваются успехом, и этим мы обязаны постоянным и последовательным заботам Императрицы о благе ее подданных, заботам, которых не может отрицать король Прусский и действие которых становится для него столь [1778] стеснительным. Не хочет ли он вынудить нас к тому, чтобы мы ему напомнили о четырех выигранных сражениях и о завоевании его королевства. Подданные его, находящиеся под властию Ее Величества, засвидетельствуют первые о кротости ее правления, о правосудии, коим они пользуются, о порядке и подчиненности, соблюдаемой войсками в земле их, наконец о том, что во время столь долгой и упорной войны, прилагаются старания облегчить для них, сколько возможно, тяготу оной. Король сам должен удивляться, что так плохо знал наших солдат. Под Франкфуртом они явились ему порабощенные любовью к своей Государыне, повиновением своим начальникам и желанием победы. Он обвиняет их в жестокости, во с его стороны это лишь пустые страхи. Вся Европа узнала, как они обращались с пленными и ранеными, которые находились в их власти; они сами терпели нужду, чтоб только им оказать помощь, и явили человеколюбие, каковым может похвалиться любой народ ⁵. Где же основание для таких нареканий? Разве ненависть, которую король Прусский питал к министру ⁶, составляет преступление народа? Если Ее Императорское Величество медлила осудить и лишить должности того, кто недавно стоял во главе дел; то ведь, во все века, в числе лучших качеств монарха почитались милосердие и воздержность в наказании. Конечно не было недостатка в подданных, верных и достаточно просвещенных, которые постигали действия министра, его намерения и происки; но не кричать же им было, и почтительность возлагала на них долг [1770] ждать времени, когда Императрица начала обнаруживать свое неудовольствие. Я полагаю также, что стоит Вольтеру добросовестно приняться за дело, он легко опровергнет все выходки этой книги. Сочинение ему не безъизвестно; автор, который столь же, может быть, добивается прослыть человеком ученым и остроумным, как и завоевателем, по всему вероятию с ним советывался; по крайней мере в книге встречается довольно его морали и его метафизики. Но не опасно ли то, что, обрадовавшись случаю и возможности все высказать, Вольтер может распространиться в нареканиях против короля Прусского, и без всякой пощады и приличия наговорит множество жестоких (хотя весьма заслуженных укоризн его поступкам и его правлению? Не найдете ли ваше превосходительство, что можно прибегнуть к другой мере, запретив ввоз этой книги во все владения Ее Величества, так как она содержит в себе опаснейшие начала материализма и безбожия. Имею честь быть и пр. Граф Михаил Воронцов.

——

Очевидно, что в это время хотели несколько щадить Фридриха, и даже не прочь были кончить кровопролитную войну. Предполагался для того какой-то конгресс, и для участия в заседаниях оного отправлен в Вену граф И. Г. Чернышев.

В. графа Ивана Григорьевича Чернышева. ⁷

1.

[1781] Перевод. M. Г. Ваше превосходительство не подумайте, что я пишу это письмо для того только, чтоб иметь ответ. Божусь, что нет; но я пишу его с [1782] единственною целью засвидетельствовать вашему превосходительству, как мне чувствительно было получить письмо, которое вам угодно было написать ко мне и которого, уверяю вас, я не ожидал; ибо вы заняты с утра до вечера, вокруг вас по обыкновению толпится народ, и я не постигаю, как ваше пр-во улучили минуту, чтоб оказать мне эту милость, которая тем самым для меня еще чувствительнее. Что касается до известия, которое ваше пр-во милостиво сообщили мне о бедном профессоре Рихмане ⁸, то я поражен был оным, как нельзя более. Можете судить, ваше пр-во, что я представил себе, каким опасностям вы подвергались от этой проклятой машины и как мы все бегали к ней и забавлялись ею как игрушкою, что и продолжалось бы без этого случая с бедным Рихманом. Но теперь, конечно, ваше пр-во будете осторожнее и не станете рисковать своею жизнью из за такого бесполезного любопытства. Ежелиб я теперь был в Москве и ваше пр-во захотели бы меня выслушать, то и бы принял смелость вам посоветовать (и божусь, что этот совет проистекает от сердца, поистине обожающего ваши добродетели) чтобы вы совсем бросили эту машину, хоть бы только для того, чтобы успокоить души друзей ваших и слуг. Любопытен я знать теперь, что говорит об электрической машине Роман Ларионович ⁹: он и прежде, когда мы еще не знали, что она смертоносна, ненавидел ее. — Завтра я отправляюсь отсюда в другую деревню, за 360 верст (она неподалеку от Воронежа); отпуск мой скоро кончается и, в случае ежели я не возвращусь к сроку, я осмелился бы умолить ваше п-во выхлопотать мне отсрочку, на столько времени, как вы найдете удобным Ваше пр-во изволили приказать мне возвратиться к 30-му сего месяца; я боюсь не поспеть, и [1783] потому вынужден просить об отсрочке до 5 Сентября. Смею-ли умолять также ваше пр-во, чтоб вы верили, что никогда не кончаю я моих писем без того, чтобы не думать, придумывать, а иногда и до крови кусать пальцы для приискания выражений, которые бы могли вам засвидетельствовать мою истинную признательность за все ваши благодеяния, а равно и удостоверить вас, с каким почитанием, уважением и усердием есмь я и пребуду до гроба к вашим услугам. Но я никогда не нахожу довольно сильных выражений, и мне кажется, что либо языки французской и русский недовольно выразительны, либо я не очень их знаю. Оканчиваю, говоря вашему пр-ву, что есмь до гроба вашего пр-ва нижайший, послушнейший и вернейший слуга гр. Чернышев. 8 Августа 1753 года. Из моей Каширской деревни.

2.

——

[1784] Письмо это относится вероятно к поездке в Дрезден, куда Императрица Елисавета посылала гр. Чернышева с деньгами для королевы Саксонской, утесняемой Фридрихом ІІ-ы. Следующие за тем письма писаны в 1761 году, когда граф Чернышев отправлен был для присутствования на конгрессе, который должен был собраться в Аугсбурге, но который не состоялся.

——

Перевод. Милостивый государь. Его превосходительство, г. камергер Бутлер, наш министр в Митаве, просил мена препроводить в моем конверте письмо его к вашему превосходительству. Полагаю, что вы мне простите эту смелость и что ваше пр-во слишком милостивы во мне, чтобы не про гневаться на рекомендацию человека, столь вам преданного. И так осмеливаюсь рекомендовать вам этого господина, как самого честного человека и одного из самых ревностных слуг Ее В-ва, вашей монархини. Так вы сами таковы же и всегда цените таковых людей, то я понимаю удовольствие вашего превосходительства оказать покровительство этому господину, что и дало мне смелость так поступить. За [1785] тем, ничего не скажу вашему превосходительству ни о продолжении путешествии моего, ни о здешнем пребывании, так как о том подробно сообщил я Вицеканцлеру, а он конечно передаст в-му пр-ву.

Смею умолять вас, милостивый государь, благоволите не забывать о моем путешествии как в Вену, так и в Париж; иначе, клянусь, я сочту себя несчастнейшим изо всех тех, кто выехал из России. Равным образом верьте, что я остаюсь с ревностью и уважением, до конца жизни и пр. Граф Чернышев. Митава 3 янв. 1757. С 1-го января начинаю номеровать мои письма. Я приехал сюда в 7 часов вечера и уезжаю сегодня после полудня.

3.

[1786] Перевод. Вот я наконец в Риге, мой любезный господин. Ехал четыре дня, немножко устал, но чрезвычайно изнеможен непомерным жаром. Экипажи мои несколько испортились, и я должен остаться здесь дольше чем желал. Пишу вам это письмо 15-го, т. е. на другой день по приезде; но оно пойдет только 17-го, когда выеду, если экипажи будут готовы. Сию минуту узнал, что в Петербург отправляется эстафета и не хотел пропустить ее, чтоб не дать вам о себе вести. — Я нашел здесь только полотняный камзол. Не помня, есть ли у вас такой в Петербурге, принимаю смелость послать вам его; божусь, что нашелся только один, он стоит 5 рублей. Простите, любезный друг; простите, любезный господин; простите, любезный покровитель. Ах как бы я желал быть губернатором Риги. Прекрасный город! В нем можно бы было сделать добро и добрые вещи. Простите, любезный Орест. 16 июня. Рига. — Я нашел здесь бедного Думашева-старшего; ему хочется, чтоб ему позволили съездить на год в Петербург и в его деревни. Устройте, любезный господин. Впрочем и ему ничего не обещал.

4.

[1787] Перевод. С позавчерашнего т. е. с 23 сего месяца, я в Кенигсберге, мой любезный, обожаемый господин; [1788] след. я провел в дороге от Петербурга до сюда 13 дней, считая 3 дни остановки в Риге и еще то, что в течении дня я не ездил, а останавливался от 10 часов утра до 5 по полудни т. е. 7 часов в сутки: и так 7 часов на 9 раз составляют 63 часа т. е. почти трое суток. Стало быть езды всей было до Кенигсберга всего 6 суток и несколько часов. Судите, не славный ли я курьер! Особенно радуют меня бесстрашие и бодрость жены моей ¹⁰ во время этого тяжкого путешествия. Ей некогда умыть себе лицо, она забыла, что такое чашка кофея. Молодой граф Бутурлин ¹¹ здесь и завтра едет. Он ни о чем не говорит как только о войне, восхищен армиею, знает сильные и слабые стороны неприятеля и об том у него только и речи. — Удовольствуетесь, любезный господин, сею коротенькою записочкою и ждите получения более длинных писем, для которых содержание я уже начинаю приобретать. Эстафета едет. Простите, обожаемый Орест ¹², простите любезный друг. 24 Июня. Еду после завтра, в Варшаве буду 1 Июля. Здесь, говорят, что Понятовский и Адам Чарторижский одеваются по польски.

5.

[1791] Перевод. Вот я в Варшаве, мой любезный господин, уже два дня, чрезвычайно устал от дороги и еще более от гостей и от писания, которым сегодня занимался, и коим извещал, как меня приняли. Ничего вам не стану рассказывать, потому что все изложено с большими подробностями в моей нынешней реляции, которую великий канцлер без сомнения вам покажет. На другой день моего приезда, я получил письмо ваше, обожаемый друг мой: миллион благодарностей. Я еще не могу писать вам писем какие обыкновенно писывал, потому что занят до чрезвычайности, хотя у меня и есть много вздору передать вам, что я предоставляю себе сделать из Вены или из Аугсбурга. — В нынешней моей реляции я принял смелость просить на счет моего жалованья, чтобы благоволили мне выдать его, если не со дня моего назначения, то по крайней мере со дня моего отъезда. Вы будете ко мне справедливы и поверите, что я не жаден; но клянусь вам, что мне не хватает не смотря на то, что я взял на прожиток во время моего посольства 35000 своих денег. — Я заплатил 20000 флоринов за наем дома; правда, что это самое лучшее помещение, ибо я взял два дома Фуже. На проезд сюда я издержал 2000 рублей, и это только половина дороги. Плачу ежемесячно до 2000 рублей за содержание моих людей и моих лошадей. Чтоб доехать до Вены я истрачу еще 2000; у меня останется всего 8000 на экипаж; [1792] а я плачу 6000 рублей за Парижскую коляску (скажите пожалуйста, мой любезный господин, господину Бретёлю, что это коляска герцогини Лораге). Ржевуский очень постарел. Понятовский и Чарторижский не одеваются по-польски, как мне говорили; они все трое были у меня и спрашивали об вас; но не так как Сулковский: тому и должен был рассказывать о ваших, о великом канцлере и его супруге; он очень признателен за вашу доброту. Я не огорчаюсь делом Белау: он несчастен, потому что ко мне привержен, потому что соперник его богат; законы Божеские и человеческие за него. Сам его покровитель, граф Роман Ларионович, его осуждает; осмеливаюсь просить вас к нему обратиться: его не посадят в тюрьму за 7000, но за сказку, которую тот подал в Берг-Коллегию следовало бы посадить его в тюрьму; зачем он ее принял, когда он обращается с высоким Сенатом как будто с харчевною канцеляриею? Но если мои люди тут озарничали или шли против законов, смею умолять вас, как моего покровителя, не покровительствуйте им; но действуйте по справедливости, дабы наказан был тот, кто заслужил наказание. Ежели бы я сам поступил противузаконно, я не просил бы для себя пощады. Но коль скоро мошенники, как Мей, смеют срамить меня, это просто несчастие, к уже не в первый раз я испытываю оное в мое отсутствие. Но я выше этого и был бы счастлив, лишь бы мне когда его увидеть и дать ему 100 палочных ударов. Что касается до почтеннейшего господина Ратона, то я всегда знал, что он консул т. е. негодяй. А Мей — фабрикант, стало быть русский. Я не понимаю, какое право имеет Английский консул ходатайствовать за него. — Но я смеюсь надо всем, и жду и готов на все. Не даю своим никакого приказания, потому что не пишу и не хочу писать. — Вы правы, любезный господин, почитая [1793] меня неспособным принимать какое либо участие в этом деде. Нет, честь для меня дороже жизни. — Дело это дошло до вас в мое отсутствие, потому что иначе опасались, чтобы истина не обнаружила тех, кои довели оное до нас; ибо я их знаю и презираю. — Простите, любезный и обожаемый господин и друг. Сохраните мне это название. Это единственная милость, которой и прошу у вас навсегда. Я засуживаю ее, божусь, моею приверженностью к вам, моим усердием и образом моих мыслей. Будь я менее разборчив в этом отношении, у меня было бы более покровителей. Свидетельством служат тысячи плутов, которых вы сами знаете. Простите, любезный и обожаемый друг. Ваш до гроба верный Пилад. 7 (18) Июля. Варшава.

6.

[1795] Перевод. Сию минуту узнал, что французский курьер сейчас отправляется, и не хочу пропустить удобного случая, мой любезный господин, чтобы вновь не выразить вам чувств живейшей, искреннейшей дружбы и неизменной преданности. — Посылаю вам, мой любезный господин, стклянку с свежими трюфелями, но в масле, потому что иначе иметь их нельзя. Надо мною все даже смеются, что я их вам посылаю, потому что не верят, чтоб они могли дойдти. Делаю опыт, дай Бог, чтоб хорошо дошло, а также и портрет Императора на фарфоре, очень похожий. Я бы вам послал, любезный господин, портреты всей фамилии, но их нет, и самый этот один из первых сделанных. Для любопытства посылаю вам роспись моего дома, полюбопытствуйте сделать оценку. — Сегодня пишу к канцлеру просьбу, чтоб он дозволил мне дождаться конгресса, где я хочу, а не сидеть для этого непременно в Вене; потому что дожидаться по моему все равно, где бы то ни было. Я рассчитываю непременно получить это позволение как по вашему ходатайству, мои любезные господа, так и по причинам, которые я подробно изложил в письме моем к канцлеру. Надеюсь, позволение придет, когда я возвращусь из деревни графа Кауница, к которому я еду с женою моею на недельку; мы отправляемся отсюда 17-го и возвратимся 25-го; во все это время Двора здесь не будет. Деревня эта в 14 милях отсюда, в Моравии. Он мне оказывает знаки большой дружбы; со всем тем мне скучно ничего не делать. Пожалуйста, любезный господин, не только [1796] достаньте мне это позволение у канцлера, но устройте так, чтоб мне его выслали с нарочным на мой счет; потому что, божусь вам, у меня не перестанет лихорадка, пока я буду ждать этого позволения. Простите, любезный, обожаемый друг. — Дождавшись позволения и возвратившись из поместья графа Кауница, я думаю, любезный покровитель, съездить в Венецию. Поездка моя продлится не более 15 дней или трех недель, потому что отсюда в Венецию ездят 4 дни. Этим позволением и поспешным ответом вы мне окажете такую же милость, какую оказали, когда я посылал к вам курьера из Москвы за дозволением жениться. Я даже считаю часы. Курьер будет у вас 13-го этого месяца, вы его пошлете 15-го, и 28-го он будет здесь. Я буду доволен или в хандре, а может быть стану браниться. — Простите, любезный, обожаемый покровитель; простите, милый любовник. Ваш вернейший и усерднейший Пилад. 1/12 Августа 1761 года. Вена.

7.

Милостивой мой государь. Подполковник и назначенной при Аугзбургском посольстве для исправления должности советника посольства господин Симолин, знав милость вашего превосходительства ко мне, убедил меня просьбою своею о даче ему рекомендательного письма к вам моему милостивому государю. Я как на оное ни скуп, однако от него отговориться не мог, тем более, что по самому короткому моему с ним знакомству, он достойным оной быть кажется. И так его в протекцию вашего превосходительства препоручаю, себе же продолжения всегдашней вашего превосходительства милости испрашивая, с почтением пребываю вашего [1797] превосходительства милостивого моего государя всепокорный слуга

И. Гр. Чернышов.

Ноябрь 8/19 дня 1761 Вена.

8.

Перевод. Уже два месяца, любезный господин, как и жду своего жалования, и однакоже до сих пор не получил его, что ставит меня в [1798] жесточайшее затруднение. Поэтому умоляю вас, благоволите сказать слово его сиятельству г. Канцлеру. Мне приходится закладывать мои бриллианты, что конечно не сделает чести Двору. Мне почти нечего есть, нечем заплатить заимодавцам, которые начинают осаждать меня, и я бы желал знать, когда же наверное получу я деньги, или не получу их вовсе: тогда я приму меры предосторожности. Неточность по делам такого рода, в чужих краях, омерзительна. И так умоляю вас, мой любезный господин, поговорите и попросите г. Канцлера: представьте ему мое положение. — Буду ждать ответа на это письмо; и если не получу его в тот день, когда оно должно прийти, то на другой же день непременно закладываю бриллианты. Простите, любезный покровитель и проч. Пилад. Вена 2 Декабря (21 Ноября) 1761.

9.

Вена. Генваря 2/13 дня 1762.

Понимаю, Милостивый Гдрь, в каком бедном состоянии было вес любезное наше отечество, по распространившемся горестном слухе болезни Нашей всемилостивейшей Гдрни Матери; в какомъже вы были, то мне по милости и дружбе вашей ко мне более других известно. Подумайтеже, мой любезной друг, ^12асостояние, в котором мы находились, получив это известии из чужеземных рук. Упаси Боже, чтобы я упрекал вас за это; нет, божусь вам; и постигаю, как и сказал вам выше, любезный друг, плаченное состояние, в котором вы все находились, и чувствую, что никто не был в силах извещать нас. Вот несчастье тех, которые уезжают из своей земли. [1799]

Посудите о радостных слезах, причиненных нам циркуляром г. Канцлера от 19 числа, в коем он возвещает нам великую надежду, что с помощью божественного Промысла, Она скоро будет опять совершенно здорова ^12а. Помилуй ее Бог, Помилуй Бог народ ее, или лутче сказать помилуй нее християнство: истинно без слез. Никто про оное горестное состояние и вспомнить не может.

Помилование всех виновных по корчемству вина и соли, возвращение им праведно отнятое от них имение, неужели не избавит нас от таких печальных вперед приключений; буде мы милости ее недостойны, так она, как действительной Son image sur terre ^12б, достойна век свой царствовать.

Получа оное известие сегодни перед обеднею, велел благодарной молебен петь, и сказать оною радость множеству Грекам и Кроатам, которые ко оной прихожане; с каким удовольствием приметили, что их радость и усердное моление почти нашему не уступало. Ах, милостивой Государь, бедное состояние бедствующих! Мы четыре дни как про оною болезнь сведали; после тово все [1800] оное время рассудите, в каком состоянии были.

Бога ради упросите ее, чтоб она береглася, утешая бедной народ, которой в животе ее свой почитает.

12в Тот же ангел Гавриил привез молодому графу Воронцову известие, что ему дозволено приехать в Петербург. Он счастливее меня: он подал прошение всего месяц, и уже имеет ответ, тогда как я уже два месяца прошусь съездить на карнавал в Венецию и не получаю ни позволения, ни даже ответа. Я почитаю это несчастием и не смею жаловаться; но вы понимаете, мой любезный господин, как мне это тяжело. — Я имел случай послать Гурьева в Париж, вместо эстафеты, курьером, так что он может там остаться недели с две. Конечно, отец его не станет на меня за это гневаться; в самом деле было бы странно, раз выехавши с места, не повидать страну, которую видеть представляется случай. Я поручаю его моему отцу ¹³, и надеюсь, ему будет хорошо. Как скоро г. Канцлер не одобрит того, что я так посылаю его из места и место (это предположение), извините меня, любезный господин, как умеете: я слишком много имею знаков милости и смею потому надеяться и на эту.

Простите, любезный друг; простите, любезный господин. Верьте, что одна смерть может отлучить меня от вас. Желал бы только случая убедить вас в этом, и пр. Пилад ^12в. [1801]

10.

[1802] Перевод. Пишу к вам, любезный господин, только потому, что уже, две почты сряду не писал. Почта из России до сих пор еще не пришла: судите о нашем беспокойстве. После 19-го прошедшего месяца мы не имеем известия о здоровье милосерднейшей нашей Государыни; правда, что тогда известие были благоприятное, слава Богу; но оно дошло до нас 1 Января, и с тех пор ежедневно мы ожидаем уведомлении о совершенном ее выздоровлении, и не получаем оного. Боже мой, [1803] как горестно отсутствие в таких обстоятельствах! — Я начинаю приходить в отчаяние, как от того, что не получаю дозволения съездить в Венецию, так и ото всего. По крайней мере, любезный мой господин, дали бы мне хоть какой нибудь ответ, ибо эта неизвестность меня убивает. Пожалуста, умоляю вас, обратите внимание на положение мое, странное и унизительное для моего сана. Военные конференции начнутся здесь с прибытием генералов Бека и Лассия. — Поверите ли, что со времени взятия города, мы не имеем здесь никакого известия из Померании. Не странно ли это? Все решительно министры, не обинуясь, смеются над этим. — Не подумайте, мой любезный господин, что я желаю иметь эти известия из одного любопытства; нет, по истине, но для пользы службы: зная, что делают наши, я могу знать, чего мне можно требовать от союзников, как говорить с ними, что им сказывать, и чего иметь право у них спрашивать. Но видно так бывает на свете. Простите, любезный покровитель; простите, любезный друг, простите, любезный господин. — Как я удивлю вас, когда одно из моих ближайших писем начнется словами: «изведи из темницы душу мою». Простите, обожаемый покровитель; на всю жизнь остаюсь усерднейшим и вернейшим из ваших слуг и друзей. Пилад. Вена 9 (20) Янв. 1762.

11.

[1804] Перевод. Одною болезнию могу себе объяснить, мой любезный господин, то, что вы так давно ко мне не пишете; в дружбе вашей я нисколько не сомневаюсь. Мне чрезвычайно тяжело это. Вы знаете, любезный и обожаемый друг, что дружба моя к вам доходит до обожания, и что в отдалении моем письма ваши составляли единственное мое удовольствие. Они мне заменяли все; получая их, я воображал себе, что беседую с вами у камелька. И так, заклинаю вас, любезный и обожаемый друг, не причинять мне более этой тревоги и писать ко мне елико возможно чаще. — Желал бы что нибудь сообщить нам отсюда, но что сказать лам, любезный и обожаемый господин? Недостаток новостей заставляет меня кончить это письмо раньше, нежели бы я желал. Оно короче всех писем, какие я когда либо писал и след. какие вы от меня получали. Впротчем и т. д. — Пилад. Вена 10 (21) Янв. 1762. [1805]

12.

[1809] Перевод. 15 (26) Января 1762. Вена. Надеясь, что письмо это вернейшим образом дойдет до вас, не могу удержаться, любезный и обожаемый друг, чтобы не передать вам всего, что я думаю о моем положении, и отчасти о вашем. — Божусь вам, что все здесь обрадованы милостию и ласками, которые вам оказывают Их Императорские Величества. Нет человека, который бы, после этого события, не спрашивал меня о вас, как ваше здоровье, что с вами сталось. Здесь разнесся слух, что вы сделаны вице-канцлером. Об этом писали из Варшавы и из Мариенбурга. Но министерские сообщения из Петербурга опровергли этот слух; из них узнано, что место это было вам предложено, но вы не захотели его: прекрасная скромность и достойная вас, любезный друг. Но (простите несчастному другу) оказав эту скромность, вы уклонились от обыкновенного вашего благоразумия: вы были бы [1810] равно полезны и вашему Государю и вашему отечеству и друзьям вашим. Впрочем, у вас конечно были свои поводы, более убедительные, нежели какие я могу представить. — Все вообще восхваляют Е. В. Императора и Императрицу. Все отдают чрезвычайную похвалу милостивому, ласковому и достойному обращению его со всеми, и в особенности с лицами старого Двора. Отличия, показанные вам, всего более заслуживают похвал. Здесь рассказывают, как Е. В. Император, на коне, сопровождаемый всем своим Двором, делал смотр гвардейским полкам, как все, и в том числе вы, ехали за ним, разумеется без шляп, и как он приказал вам непременно надеть шляпу. Большое для вас отличие! Оно показывает доброту его и почтительность к покойнице и в ваш. Говорят, что он также внимателен к графу Разумовскому и очень снисходителен к нашему достойнейшему канцлеру. Все это предвещает нам счастливое царствование. Великий Боже! Сохрани его в этих чувствованиях, буди милосерд к целой части света и продли дни его. — Разные сделанные им производства свидетельствуют о милости его царствования. Не зная, известно ли вам мое положение, я скажу вам о нем, любезный и обожаемый друг; посудите сами, есть ли кто нибудь несчастливее меня в глазах моих. — Курьер, объезжающий весь мир и отправленный в Вену, Париж, Гагу и Лондон, не привоз мне указа с своеручною подписью Императора, коим бы подтверждалось мое камергерство; даже не сказано в указе: «нашему действительному камергеру», ни слова о камергерском ключе, которого я до сих пор и не ношу, также как и князь Голицын, Не назван я также министром на конгрессе; следовательно министр я, или нет, не знаю. Все другие министры подтверждены таковыми при тех государях, при которых они находятся; но я ни при [1811] ком не нахожусь, и мне ничего не сказано, или потому что поручение мое кончено, или по забвению. Все здесь вообще, и даже Император и Императрица, спрашивали меня, справедливо ли уверяют их, что я получил приказание ехать отсюда. Я велел отвечать, что не знаю, и это правда. Судя по назначению мне преемника, и по тому, что я не имею никакого отзыва, все полагают, что я имел несчастие дурно исполнить мое поручение; а, как вы знаете, я вовсе не желал здесь долее оставаться, и не ожидал, что так со мною поступит. Назначение г. Глебова, которого, как известно, я заступил, еще более обличает несчастное мое положение. Меня считают погибшим, и до некоторой степени справедливо. Я сам себя считаю таковым, обнадеживаясь только милостью, а также честностью и верностью моею в исполнении моей должности. Каково положение, великий Боже! Общее и мое мнение справедливы, так как товарищи мои предпочтены мне, что конечно не было бы к моему ущербу, если бы я оказался достоин милости. Какое жалкое состояние! Подкрепи меня, великий Боже! Жена моя и бедные мои дети, что с вами будет? Не оставьте их! Вы любите отца: сжальтесь над вдовою и сиротами. Я в отчаянии. Разум, силы меня покидают. Бешенство и отчаяние меня снедают. От меня осталась тень против того что я был. Утратить честь, несчастнее этого ничего быть не может. Какой громовой удар»! — Я просил канцлера об увольнении на шесть недель. Я желаю получить оное. Я велел просить о том графиню Елизавету Романовну, которая всегда оказывала мне столько дружбы. Боюсь, чтобы не вышло дурного толкования. Я бы покинул дом и жену. — Одним словом, любезный друг, не обращая внимания на моя прошения, сделайте, сообща с великим канцлером, что вы найдете нужным. Предаю жребий мой в ваши руки. Ваша [1812] мудрость и ваш разум устроят лучше нежели и могу себе вообразить. Только пожалуста уведомьте меня эстафетою, каких мыслей обо мне Император и Императрица; но скажите мне на чистоту, не щадя меня. Какое мое преступление? Чего могу и должен я ожидать? Но заклинаю вас сею самою милою и драгоценною дружбою, которою усладится останок дней моих, сказать мне все, не стесняясь словами. Не бойтесь огорчить меня. Отчаяние мое таково, что сильнее ему быть нельзя. Я помышляю только о бедном моем семействе. Скажите мне судьбу мою и что мне делать; но не замешкайте прислать мне эстафету. Пожалейте меня л извлеките из пропасти, в которой я нахожусь. Никогда несчастие более не удручало. — В письме к великому канцлеру, посланном через молодого камергера графа Воронцова, я ему вкратце представил мое положение. Я даже предложил ему, как устроить дело, в случае если меня хотят куда нибудь определить. По склонности моей, и перечислил ему все места, для меня пригодные, и хоть я не сомневаюсь, что он прочтет вам это письмо, однако мне кажется, что теперешнее дойдет до вас скорее. Потому я повторяю здесь: в Сенат и в Канцелярию строений, в Иностранную Коллегию; ежели Корф от полиции прочь захочет, в Полицию; совсем в отставку, только чтоб оные места с повышением чина против моей братии были; наконец хотя в армию, хотя во флот ¹⁴. Бога ради, любезный друг и господин, устройте это. Рассудите, где по вашему мнению и могу быть способнее и полезнее для блага моего Государя и моего отечества; и скажите мне без запинки, как вы думаете, что можно и чего нельзя сделать. Если и слишком многого хочу, не щадите [1813] меня, не смягчайте слов, откройте мне глаза на мои глупый притязания; скажите прямо, к чему вы меня считаете способным, куда по вашему мнению определят меня т. е. чего я должен ожидать. Но так как служба моя сделалась бесполезною, то я желаю лишь отставки. В конце концев полагаюсь на милую вашу дружбу. Вы меня не оставите, вы мне скажете все, что вы думаете на мой счет. Жду этого от милой и дорогой дружбы вашей, которая составляет и вечно будет составлять счастие моей жизни. Продлите мне ее, любезный друг, и верьте, что везде, в какой бы стране мира я ни был, я никогда не забуду, чем я вам обязан, и пребуду вечно ревностным и верным слугою и другом. Пилад. Вена 15 (26) Января 1762.

13.

[1818] Перевод. Вена 13 (24). Мы узнали здесь, что графиня Анна Ивановна Шувалова ¹⁵ скончалась. Посылаю вам по сему случаю соболезновательное приветствие мое, от сердца, по истине растроганного. Вы не можете себе представить, любезный господин, как я этим огорчен. Я расчувствовался до слез, клянусь вам. Это была добрая женщина, характера столь кроткого! Понимаю вашу печаль и огорчение, что умножает сожаление мое. Боже мой, как ваше положение странно и жестоко: вы так чувствительны к удовольствиям и ваших родных и друзей, и принимаете участие равно и в их огорчениях; а тут в добавок огорчение — собственное. Любезный и обожаемый друг, я разделяю все ваши горести, клянусь вам, и очень сожалею, что в эту минуту я не в России: я был бы с вами, быть может я нашел бы средство развеселить вас. Пожалуста, не предавайтесь горести. Знаете, что первый мой курьер, возвратясь ко мне, сказал мне, что вы очень постарели, и что глядя на вас, можно подумать, что вы пятью годами старше меня ¹⁶, это мало меня радует. Я не ожидал, что курьер отправится отсюда так скоро, и в такое [1819] короткое время не мог сыскать что либо достойное, чтобы вам послать. Посылаю пат любезный друг, четыре разных Венских альманаха; перелистывая их, вы приятно проведете с четверть часа, — На следующей недели в середу, жду от вас извещения, позволено ли мне будет сделать путешествие в Италию. Ей ей, коль скоро нет, мое первое письмо к вам начнется словами: «Изведи из темницы душу мою». В самом деле меня убивает бездействие, в нотором я нахожусь и которое вовсе не соответствует представительности моего звания. По истине кроме почета, нет никакой приятности быть нашим министром: ничего не знаешь, и не получай известий министры Саксонский и Варшавский, мы оставались бы в неведении о том, что существует корпус Румянцева, что он под Кольбергом и что принц Виртембергский соединился с Платером. Надо надеяться, что после того, как об этом будет напечатано во всех газетах, мы получим подтверждение тому в письме нашей фельдмаршальши ¹⁷, обыкновенно подтверждающей то, о чем месяцем ранее известили нас газеты всех стран.

Если не получу позволения проехаться по Италии (в чем не сомневаюсь, так как министр Английский уехал в Лондон и вы не даете мне никаких поручений по части покупок), то рассержусь на вас. Это будет непростительно, ибо Италия — страна картин и статуй. Кстати, и покупаю прелестную редкость и очень дешево. Это тканые обои, совершенно новые, ни разу еще не натянутые, по рисунку знаменитого Ванорлея, и фабрики Девозу. Так как я беру их и те и другие, то мне они приходятся очень дешево. Покупаю их однако в том предположении, что вы возмете одни для себя. Они одной величины, одного [1820] достоинства и одной цены. Одни представляют празднества богов, а другие историю Армиды. Скажите, какие вы желаете иметь. В каждых от 6 до 7 кусков. Я не видал ни тех ни других, но мне покупает их граф Кобенцель, и он меня не обманет. Цена тем и другим 1800 дукатов. От нас, любезный господин, зависит взять какие вам понравятся; но не забудьте отвечать мне поскорее, а также, не хотите ли, чтобы на всяком куске был ваш герб: это будет вам стоить за каждый кусок по 25 флоринов, что с 7 кусков составит 175 флоринов. Поэтому необходимо известить меня с первым курьером, какие обои выберете и прислать мне ваш герб. Но не теряйте времени, хотя от вас, мой любезный господин, зависит брать или нет; вы ничем не связаны; прошу только об одном, чтобы они не достались никому кроне вас или канцлера: иначе я возьму их себе, хотя бы пришлось и задолжать. Я их продам с большим барышом, потому что их уступают почти даром. Это оттого так дешево, что в Германии очень нуждаются деньгами, а я покупаю те и другие за раз. Если вам чего нибудь нужно для меблирования вашего дома, приказывайте мне; исполню лучше всякого другого. По пожалуста, любезный господин, не замедлите отвечать мне. Вы еще очень удивитесь, когда я скажу вам, что у меня есть целое собрание картин для одной комнаты, да каких картин! Все животные, и несравненно прекраснее нежели в Царском Селе; не таких больших размеров, но несравненно лучше писаны, словом, Гамильтона. Дамма, Графенштейна, и я могу убрать уже целую большую комнату: словом, могу похвалиться, это будет почти единственное собрание. — Еще продается знаменитое собрание эстампов, в числе 52000 отборных эстампов; но оно выше моих средств: просят 4000 дукатов, что очень дешево, но денег [1821] слишком много. Переплет книг, в которых она находится, стоит 500 дукатов. Как вы об этом думаете? — Если вы захотите назначить тысячки две дукатов, и напишете мне, каких именно вещей вам угодно, домик ваш можно будет убрать божественно. Но вы никогда этого не сделаете по недоверию к моему вкусу и к моей бережливости. He прощаю, Милостивый Государь, что такое худое мнение о мне имеете; я истинно глупее Селиверста Даниловича Гурьева, и также как он в светлое воскресенье: калачик куплю до с толакном и ем. Сожалею крайне, что я не был Intendant des batiment первого моего выезду из Петербурга. Много бы дешевого для нового дворца купить и заказать было можно. По этому рассудите: самые лутчие и большие картины в Massa Carra только десять или двенатцать червонных стоят. Так рассудите каково, а в Питербурге сто червонных! Пожалуй, батюшка, ведь в Питербурге зачнут мой дом строить, неоставьте господина Белова, о чем и ему прикажите сказать и в случае нужды в разные числа обяжите его на мой щет деньгами рублев тысечи до двух. Я льщусь, что выдет хороший дом, хотя очень простой архитектуры, но хорошо убранный, великолепно, благородно, со вкусом, но без золота и серебра. — Здравствуй, Милостивой Г-дрь, с праздником рождества Христова и Нового года, дай Бог тебе все то что я желаю; истинно более да может быть и лутче нежели вы сами себе желаете. А прежде и себя и вас с оным же поздравляю и желаю всегда ту вашу милость, любовь и дружбу иметь, с которою наиблагополучнейшим себя состою. Adieu, chere et adorable Seigneur. — Граф Галанта д’Естергази просил меня уверить ваше превосходительство в его почтении, и что он вечно будет помнить вашу доброту. — Большая разница в наших отношениях здесь и в Петербурге; он величает меня на каждом шагу превосходительством, а я называю его так, самое большое, раз или два раза в день; тогда как в Петербурге было на оборот: тогда и то так называл, а он меня никогда. Несть пророка в отечествии его. Помолчим об этом. Прощайте, любезный и обожаемый друг, будьте здоровы, будьте веселы, покойны, довольны: каковы искренние желания человека, который предан вам на веки. Прощайте, прощайте, прощайте, любопытно знать, хорошо ли дошли мои трюфели и не испортились ли. Меня беспокоит, что осмелился препроводить мой сумбур. Жду письма с нетерпением. Оно дойдет до меня не раньше 3 или … января. Пещерский просил, чтобы я его нам рекомендовал. По истине, мой любезный господин, это хороший малый; из него можно что нибудь сделать.

14.

[1824] Перевод. Вена 7/18 февраля 1762. Никогда не устану писать к вам, любезный, обожаемый друг, хотя вот уже дне недели как от вас нет известия. Следую движению моего сердца и в тоже время мщу вам: этим оружием я хочу против вас действовать, когда вы меня забываете. Другой счел бы себя в нраве упрекать вас; любя и обожая вас так как я, имеешь право требовать взаимности; но я не таков. Люблю вас и буду любить всю жизнь; вы сделали мне добро и хотели сделать его еще более, и ежели бы вы меня менее любили, и бесконечно бы более получил от вас добра. Я всегда был чувствителен и благодарен, и останусь таковым во всю жизнь; да, любезный, обожаемый друг, во всю жизнь, божусь вам. — Милости нашего Августейшего Государя приводят всех в восторг: как он начинает осыпать нас благодеяниями прежде, чем имел он случай видеть все наше усердие к нему — к драгоценной крови Петра Великого! Я восхищен этим милосердием; никогда Государь так ярко и так широко не обнаружил оного. Любезные дворяне, не злоупотребите этим милосердием и [1825] покажите вселенной, что если милостивый Монарх ваш снял с вас узы, тем не менее вы сами на век связуете себя другими, гораздо сильнейшими, узами верноподданического долга и признательности. Нет, повторяю, никогда Государь даже не оканчивал царствования так славно, как начал оное неподражаемый наш Петр.

Вы знаете, любезный друг, мою восторженность; судите же, как на меня подействовала эта новость, как я плакал, получив ее, и притом скорее слезами удивления нежели радости. Осчастливить сто тысяч, и сто тысяч дворян! День этот должен быть благословляем во веки. Великий Боже, какое величие! Подумайте, чтоб и один так смотрел на это благодеяние; вся Вена ни о чем более не говорит, и скоро вся Европа огласится великолепнейшими похвалами нашему Монарху, вызванными милостью, столь же удивительною, как и неожиданною. Сохрани нам его Всемогущий! Простите, любезный друг; кончаю письмо, не могу больше писать. — Сергей Васильевич Салтыков ¹⁸ 3 дня как здесь, останется еще 4 дня и поедет прямо в Петербург; супругу свою он оставил в Париже. Простите, любезный друг; простите, любезный господин; вечно вам вернейший и усердный Пилад. — При сем прилагаю к вам, Милостивый Гдрь, верющее писмо, по которому покорно прошу о присылке денег: мне занять приказали и буде можно что сколько нибудь скорее дали, дабы я мог Питербургской дом нынешним летом строить начать, для сево бы хотя 15, скорее пожаловали, о чем нижайше прошу постараться; сколькоже во оных моих деревнях душ, о том в доме моем знают.

В случае ежели в доме у меня не достанет нескольких тысяч рублей на эту постройку, и не сомневаюсь, любезный друг, что вы благоволите ссудить ими на мое имя господина Белова, которому я пишу, что он может к вам обратиться. Простите, любезный друг; простите, любезный господин. — Пишу это, для того только, чтоб сказать вам, любезный и обожаемый друг, что я не хочу пропустить никакого случая, не уверив вас в моей любви и в моем почтении, которые будут продолжаться во всю мою жизнь. Впрочем потерпите: еще 8 дней, и вы получите большое письмо; его привезет вам Строганов, отправляющийся завтра; он никак не [1826] хочет жениться. — Сергей Салтыков едет также завтра и чрез 18 дней думает быть в Петербурге. Простите, любезный, обожаемый друг; простите, любезный господин. Наш верный и ревностный Пилад. Вена 13 (24) февр. 1762. Отец мой сегодня отправляется в свое помещение.

15.

[1827] Перевод. Вена 14 (25) февр. 1762. Здравствуйте, любезный и обожаемый, но несколько жестокий друг. Как вы [1828] поживаете? Уже месяц как не имею от вас известия. Утешаюсь, слыша от других, что вы здоровы, с чем вас и поздравляю. Отъезд г. Строганова даст мне возможность послать вам, любезный господин, две маленькие миниатюры, достоинство коих в том, что они большего размера нежели обыкновенно. Прошу вас, любезный и обожаемый друг, принять их как слабый знак моей вечной привязанности. Если бы я нашел что нибудь лучше, уверяю вас прислал бы; но если в дополнение могут пойти моя дружба, моя привязанность, мое усердие, верьте, обожаемый друг, что вы их имеете на веки. — Я теперь в крайнем беспокойстве: жду ответа на мою просьбу съездить на несколько дней в Петербург. Не знаю, получу ли. Но в случае, если мне позволят, у кого я помещусь, кто будет меня кормить и даст мне карету? У меня ничего нет, и я ничего не привезу с собою, разбросав по целому свету жену, детей, прислугу и хозяйство. — Но если я не получу позволения, какая будет судьба моя, любезный и обожаемый друг? Останусь ли я здесь? Позволят ли мне ехать на воды или нет? Но что всего для меня важнее, это быть уверену, что мое усердное желание представиться и поклониться моему Государю и Повелителю не будет истолковано во вред мне. Пожалуста, любезный друг, прервите молчание и скажите мне смело, не думая, что усилите мое горе, все, что об этом будет говорено. Думаю, что уже несчастнее теперешнего и не могу быть. И слишком люблю моих Государей и мое отечество, чтобы не иметь людей, которые становятся мне поперек дороги, и которые завидуют мне, воображая. что я очень богат. Божусь, что они ошибаются. Я ничего не желаю для моей чести, как умереть в каком нибудь удалении, лишь бы мне не отказали в том, чего я всегда добивался, т. е. слыть усердным подданным и верным гражданином. Вот мое [1829] честолобие! Испытанные мною огорчения причинили мне меланхолию и страшную тоску. Я чувствую, что для меня больше нет удовольствий; и вижу, как всюду, где ни появлюсь я, скука. — Усердный подданный, верный гражданин и ваш друг — вот титла, который одни могут сделать жизнь мою менее несносною. Его Величество может найти или, лучше сказать, имеет подданных более моего даровитых, но ни одного, по истине, кто бы был приверженнее к нему и к отечеству. Простите, любезный и обожаемый друг; обнимаю нас от всего моего сердца. Будьте здоровы, любите меня: этой милости просит у вас человек, вечно и вернейшим образом вам преданный. Пилад.

16.

Vienne со 2 de Mars 1762.

Репнипа камердинер, приедучи вчера, сюда и привез мне ваши письма от 28 и 29 прошедшего Генваря; сколь оные меня обрадовали и с каким нетерпением я их ожидаю, излишнее будет кажется пас уверять. Только при том позвольте и то донести, сколь они в нынешнем моем состоянии мне нужны и сколь бы они худой крови меньше сделали, то опять, буде вы о горячности и преданности моей к вам не сумневаетеся, поверить легко можите. Неизвестность состояния вашего меня более всего морила. Да, знать, мне определено любить друзей своих, помнить благодеяний таким странным образом, что оное истинно невероятно, но и в тягость тем, к которым я оные сентименты имею. Вы, которого я более всех в свете люблю и кому благодарностию на веки обязанным себя щитаю, не ужели столько жестокосерден, чтоб мне не сказать прямо, что в моей к вам горячности столь вам [1830] скушнова или неприятнова? Частыми ли своими письмами вам надоедаю, просьбы ли мои так трудны, злодеи ли мои так великие, что уже и никто мне дружбы оказать не смеет? Не могу понять ни состоянии своего, ни великость вины моей; не сыщется великодушной человек, которой бы меня о оном наставил.

Описание ваше болезни и смерти покойной императрицы возобновило во мне все то, что я чувствовал и что уже позабывать стал. Чувствие же, с которым вы оное сделали, довольно показывает мне, в каком вы сами состоянии. Боже укрепи вас!

Милосердиям Государя Императора нет конца; продли Господи столь славное и народу благополучное государствование. Какие несказанные и неожиданные милости: вольность дворянству, рушение тайной канцелярии, сложение 25 к. с пуда с соли! Cela me passe; а все это в шесть недель. Великую честь делает А. И. Глебову, что он к вам так дружен, знак благодарности его; что же он уверил вас, что он и мне при всяком случае свою дружбу окажет, тому я очень чувствителен. Только опять и то сказать могу, что я того и ожидал; услуг моих больших не было, маленькие же чрез вас я ему оказывал и буде я тем перед ним прослужился, что в обер-прокуроры попал; так я более наказан, нежели уже кто наказать может. Вы все то, мой любезной друг, уже сами знаете, как я попал и как из оново вытить хотел и сколько, имев его, страдал. Что же до персоны и дел его касается, то теперь он может сам видеть и чрез канцелярию сведать, имел ли я какое нибудь намерение ему какую [1831] нибудь прискорбность или хотя малую досаду сделать; и буде он проведает или сыщит, то дружбы вашей хочу не достоин быть.

Сверх того вы мой нрав знаите; знайте, что нетокмо никому зла делать не в состоянии был, да и не хотел. Впрочем мне его за оное ни благодарить, ни о дружбе уверять не кстати и против моего карактеру: за трусость почесть можно будет. Состояние его столь от меня отменно, что ему никакой пользы от моей дружбы не будет; дружбу когда кому дам, то на век, разбирая при том, чтобы и ко мне таковую имели. Так буде бы я то знал, что оная ему надобна, то бы конечно не упустил нее возможное употребить, чтоб быть достойным. Однако, буде случится, что он еще мне что хорошо говорить будет, прошу, любезной друг, ежели можно, сказать ему, что вы о оном ко мне писали и сколь за то много благодарствую.

Прошу Алексею Петровичу ¹⁹ от меня поклониться и с получением чина генерал- порутчика поздравствовать. Тимофей Грязнов мне сказывал, что он всякой час у вас; утроиваю мое почтение к нему. Первая добродетель признания.

Портреты покойной императрицы получил, за которые нижайше благодарствую и по росписи вашей роздал; все очень благодарят. Куда как дурно большой напечатан, а маленькой очень сходно.

Я столь нещастлив, что в Россию побывать (как то всех просил) надежды никакой не имею. И так не знаю, что со мною будет. Желал я онова перво всего, дабы тем более состояние свое узнать и [1832] меры к спокойному окончанию жизни принять. Впротчем ^19авы, милый друг, знаете, что я никогда не хотел быть употребленным при иностранных дворах с тем, чтобы долго там оставаться. Все места заняты, одно есть, но я не желал бы иметь его ^19а.

Что же до внутренних мест касается, о том и в прежних моих письмах к вам писал, которые бы я желал.... Да о чем мне об этом к вам писать; вы меня знаете, малые достоинства мои также, а сверх того меня любите, так которое из оных мест или и другое какой выберете, то и испросите: я тем доволен и буду, желание же и склонности вы довольно знаете. Но как притом я очень уверен, что никакое мне благополучие скоро сбыть не может, а здесь жить мне крайне прискорбию и дорого, да сверх того и в болезни моей здесь никакой помочи получить не могу, прошу, мой любезной друг, постараться у канцлера и исходатайствовать мне дозволение ехать к водам; буде же того будет неможно, так чтоб отсюдова выехать и жить где заблагорассужду, лишь бы не далее 100 миль от Аузбурга; а в случае и близко онова. Истинно кроме других несносностей, которые здесь для меня бить могут, дороговизна такая, что я совсем прожился. Уже из дому моего слишком 35,000 получил. Только прошу оное все канцлеру от себя поговорить, ибо я уже к нему; о том и сам писал и чтоб не надокучить ему прозьбами; и что по оному происходить будет, пожалуй. [1833] Бога ради, уведомьте меня как можно скорее.

Боле бы всего желал я скорее в Россию хотя на нас приехать; моют бы быть столь щастлив был, чтоб и в деревни мои меня отпустили поправить домашние мои дела, которые столь в худом состоянии. Два сына у меня, да может быть будет и десять: все по миру пойдут; одним словом, мой любезной друг, сделай что можешь. Только скорее Христа ради. Желал бы я видеть Италию, как ее господин Marignis видел, да не мне онова благополучия ожидать, а оно бы и годилось. Неужели про меня никогда никто с вами ничего не говорили? Вы ничего ко мне не пишете. Рассудите, скольбы оное мне звать хотелось. Не входишь, мой любезной друг, в мое состояние, а жжалился бы копечно, буде бы увидел. Горесть изнурила меня совсем, да и сказать онова никому не имею, да и не смею: причтут в нетерпение ²⁰. [1836]

И так я возобновлю» мою просьбу сделать со иною все, что вы сочтете лучшим. Но ежели вы непременно хотите, чтобы я объяснился, то вот мои намерения. Я не хотел бы служить в чужих краях, не побывал наперед дома, дабы меня несколько узнали; потом вам известно, чти не только Двор Двору розь, но есть [1837] и такие, где мне вовсе неприятно быть; а места при тех Дворах, куда бы я желал, заняты. Еще раз говорю вам, что я не желал бы занять место, не побывав дома. Пребывание на родине приобретает особенную цену с тех пор, как император оказал нам отменную милость, даровав свободу жить где нам угодно. Это не значит впрочем, чтобы и не желал несколько познакомиться со светом, и особенно с Италиею. Но считайте, что я как будто и не говорил вам об этом. Вы у меня спрашиваете, любезный друг, хочу ли и остаться в чужих краях или возвратиться на службу в Россию; но вы не говорите, какая же может быть эта служба, каких мест могу я домогаться, и какое могу получить. Вы не только не говорите мне об этом, но даже ничего не советуете; а вам известно, что ваши советы для меня законы и что пройдет шесть недель прежде чем получишь ответ. Судите же, каким терпением мне приходится вооружаться всякий раз, как сажусь к вам писать; а вы, любезный друг, имеете похвальную привычку никогда не отвечать по пунктам на письма, которые я вам пишу. — Я не мог говорить об вас с Тимофеем, не пролив ручья слез. Какова неблагодарность на этом свете! Приверженность генерала Мельгунова по-истине делает ему честь. — Повторяю мою просьбу, но чтобы Великий Канцлер не проведал, что вы за меня хлопочете. В случае ежели мне не позволят ехать в Россию, я желаю получить отпуск на воды, а ежели и того мне не дадут, то пусть дозволят жить, где я хочу, так чтобы местопребывание мое было не далее 100 миль от Аугсбурга. Путешествие всегда будет для меня дешевле, нежели здешняя жизнь; да кроме того, я избегну неприятности жить здесь при теперешних обстоятельствах. Мое здешнее пребывание очень похоже на Вильямсово, и вы знаете, что мы очень [1838] схожи между собою живостью наших характеров.

И так, вот мои чувства, вот мои просьбы; действуйте, любезный господин, сообразно этому, разве не устроите чего лучшего и при том так, чтобы я мог быть на что нибудь вам полезен. — Письмо графини Воронцовой доставило мне большое удовольствие. Прошу вас, любезный друг, выразить ей мою признательность, за доброту и дружбу, которые она мне обещает; но в то же время извините меня пред нею; она желает, чтоб я писал к пей письма без церемонии; но я этого не могу; во первых это мой долг, а во вторых я не смею; вы можете сказать ей в шутку, что она хорошо знает причину того. К. Н. И. Трубецкой в двух письмах, которые я от него получил, выражает мне много дружбы и говорит мне о вас, как о своем искреннем друге, которому он много обязан. Не покидайте его, любезный друг: я чрезвычайно рад, что узнал его и был вполне прав, называя его вам очень честным человеком. Его поступки с вами и со мною это доказывают. Вы сказываете, что Е. В. Император милостиво предлагал вам некоторые места, и что вы, выразив ему признательность, просил уволить вас от того, но вы не сказываете, какие это места. Помните, любезный друг, что первый долг человека приносить пользу своему государю и своей стране. Как скоро вы могли приносить эту пользу на тех постах, от которых вы отказались, то вы, любезный друг, поступили дурно: но если эти места были такого рода, что на них можно только отдыхать, тогда другое дело. Взвесьте хорошенько, любезный друг, что и вам говорю. Очень лестно служить своему Государю и своей стране. — Поклонитесь, прошу вас, Гурьеву и скажите ему, что не от меня зависит послать назад его брага, как я ему писал. Пусть скажет слово канцлеру и мне [1839] даст знать. Я уже не тот Чернышев. Я уже не смею ничего брать на себя. — Вот письмо, которое не кончается, но которое по крайней мере должно показать вам, как мне приятно с нами беседовать. Боже мой, как и люблю вас! Не могу об вас вспомнить без слез... — В Париже все говорят о назначении моего брата графа Петра к вице-канцлеры. Дай то Бог, чтоб из нашей фамилии что нибудь вышло. Меня также назначают ему преемником. Я бы не прочь. Что вы об этом скажете? Простите, любезный друг.

17.

[1840] Перевод. Вена 6 (17) Марта (1762). Я получил из Парижа от Бажанова письмо, которое имею честь препроводить к вам в подлиннике. Об этом человеке мне говорят до невероятности много хорошего; думают даже, что в ближайшем собрании архитекторов он получит первую награду за сочиненный им проэкт Дома Инвалидов, необыкновенно прекрасный. В то же время говорят, что поведение и нравственность его отвечают его таланту; но бедняк лишен нужных средств к жизни. Если бы вы прибавили к его жалованью сотенку-другую рублей, его положение сделалось бы лучше. Он будет еще прилежнее, и такое вознаграждение заслуг послужит к чести нашей страны. Он много говорит о своем отце; я полагаю, любезный друг, что вы хорошо сделаете, ежели соблаговолите его [1841] к нему послать. Это есть средство делать людей, полезными стране и дать им возможность на веки вас прославить. — Вот уже 6 дней, как я не выхожу из дому: у меня боль в груди и кровохарканье так сильны, как никогда еще у меня не было. Не знаю, чему припасать это. В Вене все говорят, что гр. Андрей Шувалов куда-то назначен в чужие края; но не называют, куда именно. Я был бы рад, ежели-бы его куда нибудь назначили. — Про вас говорят здесь, что Император купил у вас ваш дом за 150 тысяч руб. ²¹; поздравляю вас с этим. Но скажите, любезный господин, где вы теперь живете? Отделан-ли ваш маленький дом? Правда-ли, что хотите купить, в моем соседстве, дом Круза? Место — прекрасное, и вы будете моим соседом. Боги, какой сосед! Но я никогда не буду счастлив иначе как быть вместе с вами, — Простите, любезный, но жестокий друг; эти два титла пристали к вам больше, чем кому нибудь другому: с 25-го Декабря у меня всего три ваших письма. Простите, весьма жестокий друг; простите, любезный господин; не забывайте же вашего вернейшего и усердного Пилада.

18.

[1844] Перевод. Вчерашняя почта привезла мне одно из ваших писем, любезный и обожаемый друг, от 15 прошлого месяца; чувствительно благодарю вас за него. Милый друг мой, напрасно вы благодарите мена за изъявление дружбы, находимое вами в моих письмах. Я так несчастлив, что не умею вам выразить чувство, коим я к вам проникнут, и которое, клянусь, продолжиться и после моей смерти. Поздравляю вас, любезный и обожаемый друг, с милостью, которую оказал нам Император, назначив вас начальников Кадетского Корпуса. Милость эта тем значительнее, что он уступает вам место, самими им занимаемое с таким удовольствием. Не сомневаюсь, любезный друг, что и вы в свой черед станете еще более заслуживать его милости и удостоверите его в том, что вы достойный ему преемник и управлении этим Корпусом, насколько подданный может быть преемником своего государя. — Но простите, любезный друг, я все смеюсь, лишь только представлю себе вас и штиблетах, как вы ходите командовать всем Корпусом и громче всех кричите «на караул». Шутки в сторону, и сказать без лести вам, Е. В. конечно не мог бы найдти подданного более нас пригодного к этому директорству. Клянусь вам, что я так думаю. Надо бы непременно соединить все Кадетские Корпуса и улучшить, елико [1845] возможно, Корпус Морской. — Поговорим немного о моем положении. В письме, которое вы еще пишете, любезный друг, есть одно обстоятельство, которое для меня тяжелее всего на свете. Вот что значит не объясняться прямо. Вы меня уговариваете, любезный друг, чтобы я потерпел, и говорите, что Бог меня не оставит. Неужели таки и низошел на степень бедных грешников, коим единое прибежище в милосердии Божием? Я не думаю, чтоб и что нибудь сделал. Бога ради, скажите мне яснее, что прослужился-ли я перед кем и не прогневал ли кого. Ласкаюсь, любезный ц обожаемый мой господин, что имею на столько в вас друга, чтобы ни минуту не сомневаться, что вы мне это разъясните и даже назовете тех, против кого я что либо сделал. Это долг нежной и живой дружбы, и я не сомневаюсь ни минуту, что вы тут от меня ничего не скроете. И так решено, что я не скоро еще попаду в Россию, как ни просил я того. Нужно быть по моему несчастливцем, чтобы, имея стольких покровителей и друзей, не получить этого позволения; а я и просился-то всего на 6 недель. Но всего тяжеле для меня не иметь о том никакого положительного ответа, след. оставаться в постоянной неизвестности, впрочем, любезный друг, и не сомневаюсь, что вы будете отвечать мне на письмо, которое и написал вам под №№ 9, 10, 11. Я в тот-же день отправил письмо к Салтыкову ²² в Женеву и разослал присланные вами эстампы, за которые нижайше благодарю вас. Шмитов хорошо награвирован, но отвратительно отпечатан; не сомневаюсь, что вслед за тем вы пришлете гораздо лучшее; по крайней мере я так обещал по вашему желанию. — Вы бы меня очень обязали, любезный господин, благоволив заказать для меня копии портретов в больших размерах Их Величеств равно как и Великого Князя. Полагаю, что из портретов Императора лучший тот, который писал Ротари, и из [1846] портретов императрицы — писанный Шведским живописцем; но одним словом, чтобы было всего более сходства. Ежели-же у вас уже есть их портреты малого размера, то закажите мне копии, и я вам буду очень обязан. Простите, любезный друг; простите, любезный господин; помните о человеке, который всего более вас любит, который к вам привязан и будет привязан до гроба. Простите. Есмь вернейший из ваших друзей, равно как покорнейший и послушнейший Пилад. Вена 9 (20) Марта 1762. Если указ о свободе Российского дворянства уже напечатан. пожалуйста пришлите мне его.

19.

[1847] Перевод. Любезный и обожаемый друг. Я пропустил почту и не отвечал вам; но это потому, что в этот самый день отправлялся курьер, который повез к вам два мои письма. Не сомневайтесь, любезный господин: удовольствие беседовать с вами, — для меня лучшее на свете; и вас вижу, говорю с вами, цалую вас, любезный друг, достойный друг. Ложусь, мне кажется, что я вас люблю больше прежнего. Простите, любезный господин, что письма мои так коротки, но право не знаю ничего достойного, что бы вам сообщать. — Скажите мне, любезный и обожаемый друг, где вы поместились? ²³ Готов ли ваш домик? Все ли у вас мебели? Не нуждаетесь ли вы в чем? Я готов доставить вам, как из Италии, так и из Парижа; скажите мне [1848] только. — Коронация ²⁴ отпразднуется конечно со всевозможным великолепием; поэтому скажите мне, не нужно ли вам чего отсюда из платьев или чего другого. Не теряйте времени. Есть ли у вас рослые лошади для въезда? Я вам тотчас их вышлю. Перевоз отсюда в Петербург семи лошадей обойдется, со всеми издержками, не свыше ста червонцев. И так подумайте и скажите мне, любезный друг. — Поклонитесь от меня Гурьеву. Умоляю вас, любезный господин, скажите ему, что если он хочет видеть своего брата в Петербурге, пусть обратится к г. Канцлеру и доставит мне от него приказание. — Сию минуту получил письмо от г. Салтыкова из Женевы, имею честь послать оное к вам. Вена 19/30 Марта. Прощайте, любезный и обожаемый друг: прощайте, любезный господам. Помните самого верного, самого ревностного из ваших слуг и друзей. Пилад.

20.

[1851] Перевод. Едущий отсюда курьер французского посланника подает мне случай побеседовать с вами, любезный и обожаемый друг, а вы знаете, с каким удовольствием пользуюсь я этими случаями. Предъидущие мои письма должны были показать вам всю тревогу моего духа и моего сердца; но она начинает у меня проходить, и я в то же время вижу всю необходимость такого положении, из коего ни друзья мои, ни даже мои покровители не могут меня вывести. Поэтому и стал равнодушнее, веря предопределению. Таким образом, любезный и обожаемый друг, я начинаю свыкаться я терпеть с покорностью. Смею просить вас о двух вещах, которые в настоящую минуту очень меня занимают; а третья моя [1852] просьба, которую сообщу в конце письма, всего для меня важнее, и она не только относится к настоящей минуте, но простирается и далее. Начинаю.

Мои письма с 11 Января только и содержали в себе, что различные мои просьбы и жалобы, которые должны были очень надоедать вам, и от которых для меня не вышло никакого проку. Я узнал только одно, именно, что у меня много неприятелей; но та особа, от которой получил и это милое известие, не сказывает мне, кто эти неприятели и за что они против меня враждуют; поэтому я обращаюсь к вам, любезный и обожаемый друг: благоволите назвать мне их, если можете, а равно и сообщите мне, чем я заслужил эту вражду. Подвергнете меня своему суду и скажите, я ли виноват, или они. Коль скоро я, то, по человечеству, винюсь в моих ошибках; но если у меня есть враги, потому что я поступал как человек честный и верный подданный, то в таком случае вовсе не желаю их дружбы и доволен даже тем, что они меня ненавидит, лишь бы не лишен я был уважении таких людей, как вы, а на оное полагаю себя в праве рассчитывать. Но это уважение от них независимо. Что же касается до просьб моих, то в нынешний раз я обращаю их к вам в последний раз. Я прошу вас, любезный друг, нечего для меня не делать и предоставить действие Судьбе. Постарайтесь только, чтобы не лишили меня своего уважения те лица, от которых, по вашему мнению, честный человек может получить свое счастие. Я уверен, что участь моя уже решена или решится в скором времени. Сообразно с этим я и прошу вас, любезный и обожаемый друг, располагать ваши действия. В случае, если я получу назначение вне ли отечества, или с тем, чтобы возвратиться домой, я прошу его сиятельство г. Канцлера, чтоб вместе с указом, который решит мою судьбу, доставлено мне было мое [1853 жалованье за 4 месяца, равно как издержки моего путешествия. Дом мой в Аугсбурге и моя прислуга наняты до 1-го Июня, а необходимый перевоз моих вещей стоит страшных денег. Я писал об этом сегодня письмо к Канцлеру: но так как и не осмеливаюсь входить с ним об этом в подробности, то умоляю вас, любезный друг, благоволите объясниться с ним и попросите, если в тоже время узнаете о моем определении, чтоб я был о том извещен елико возможно скорее; если мне назначено возвратиться в отечество, то уведомьте сестру ²⁵ мою Голицыну чтобы она мне сыскала дом; а если мне оставаться в чужих краях, то чтобы прислала мне денег: не получив их, я решительно не могу отсюда выехать. В случае, если у нее нет их, и она не рассчитывает на скорое получение, а из Коллегии мне не дадут, мне придется заложить одну из деревень моих: но вы сделаете, обожаемый друг, что найдете удобнейшим в моем положении. — При назначении в чужие края, я почел бы себя очень счастливым, получив дозволение съездить, хотя всего на два месяца, в Россию, для устройства моих домашних дел по случаю столь продолжительного отсутствия. Иначе я совсем разорюсь. Буди я таковской, что бедные мои дети сделали? — Последняя ноя просьба, которую прошу считать самою существенною для счастия моей жизни, состоит в том, чтобы вы благоволили сохранить мне вашу дружбу и милость, великие знаки коей изволите вы мне оказывать уже 13 лет. Не перестаньте верить, что я по прежнему достоин оной и считать меня человеком, который ищет лишь случая, дабы пожертвовать своею жизнию для вашего блага. Я расчувствовался. Простите, любезный друг; может быть, [1854] я не увижу вас более на свете. Как тяжело это сказать! Но такова моя судьба. — Александру Григорьевичу ²⁶ приложу мой поклон и продолжение дружбы ево испрашиваю; брат бы ево конечно поехал как бы скоро от Канцлера повеление получил. — Вы никогда ничего мне не скажете о Суфольке. Видно, он не вспоминает обо мне. Боги, что за человек! Простите, любезный друг; простите, мой любовник. Есмь и буду вечно ваш истинный, верный и усердный друг и слуга Пилад. Вена 19 (30) Марта 1762.

21.

[1856] Перевод. Вена 25 Марта 1762. Уверенный, что с приходом этого письма участь мои уже будет решена, умоляю, любезный и обожаемый друг, благоволите известить о том сестру мою Голицыну, дабы, если продолжится моя бродячая жизнь, она поспешила устроить с Евреиновым скорейшую присылку денег. Он пишет ко мне, что деньги будут еще нынешнею зимою. Если же напротив я должен возвратиться в Россию, то пусть она поторопится наймом дома, где мне поместиться. Скажу вам, мой любезный друг, что я сделался совершенным стоиком, и равнодушен ко всему, лишь бы участь моя [1857] была как нибудь решена. Так как жить совершенно близко с вами нельзя, то я бы предпочел иметь дом на Морской: по моей грудной болезни мне надобен дом светлый, где бы вдоволь было воздуху. Впрочем занятия мои не будут вероятно очень значительны, и мне представится возможность проводить лето в деревне; след. в доме этом придется жить осенью и зимою, и по моим немощам желательно, чтобы он был тепел. Простите, обожаемый друг, что и занимаю вас такими пустяками; но доброта ваша и дружба меня обнадеживают, и я не сомневаюсь, что коль скоро мое назначение будет обнародовано или ничто не воспрепятствует сообщить его, то вы это сделаете, победив вашу флегму, о чем покорнейше прошу. — Я ничего об этом не нишу к сестре моей. — Мне только одно будет неприятно, если, оставивши меня в чужих краях, не дозволят мне проехаться в Россию, всего на два или на три месяца, в течении которых я мог бы устроить мои домашние дела: вы знаете, мой любезный господин, что, уезжая, я не рассчитывал пробыть за границею более года, след. все мои деда остались в полном неустройстве; а у нас посылка к чужим Дворам никогда не имеет определенного срока, так что можно считать ее нескончаемою. Да будет воля Божия! — И так никогда ничего не узнаю о Суфольке! Что он делает? Что говорит? — С последнею почтою я отправил к вам, любезный господин, письмо от Вольтера с извлечением из его письма ко мне. — Господин директор ІІІляхетного Кадетского Корпуса конечно не всегда же занят и, может быть, иногда желает подышать воздухом; поэтому не позволите ли предложить вам, мой любезный господин, деревенский дом мой? Не желаете ли поместиться в нем на время хорошей погоды? Домик довольно мил. Знаете ли, но мы с Гурьевым воображаем себе, что нам всем можно бы расположиться в нем, т. е. вы бы вместе [1858] заняли большой аппартамент, сестра ваша княг. Голицына во флигеле, и за тем я с женою и еще трое или четверо друзей. Боже мой, если бы это время настало! Удовольствие быть с вами, мой обожаемый друг, заменило бы мне все, и заставило бы забыть многие огорчения. Если у вас есть свободное время, съездите, любезный друг, посмотреть этот дом. Вы знаете, что он к вашим услугам, как и все, чем я владею. Сердце мое отдано вам на веки. Что у меня осталось, что бы не было вашим? Здесь ходит слух, что вы едите в Москву осмотреть университет? Что вам там делать, любезный друг? Говорят даже, что вы может быть женитесь. На ком, отгадайте! На Лепеидушке! Все сделается мне дорого, как скоро будет принадлежать вам; впрочем я не думаю, чтобы вы это сделали. Из десяти надо смотреть одну. Я бы охотно женил вас на своих; у меня есть свояченица, и очень хорошенькая, одаренная талантами. Оставьте мне только мою жену; я вам отдам всех наиболее для меня дорогих на свете; да, божусь вам. Простите, обожаемый друг. Отсюда скоро едет Бецкой; он получил указ о возращении. Простите, любезный друг, будьте здоровы, любите меня по прежнему и верьте, что во мне имеете вернейшего друга и усерднейшего слугу, одним словом на веки Пилада.

22.

[1860] Перевод. Вена 6 (17) апреля 1762. Вчерашняя почта привезла мне письмо наше от 15-го прошлого месяца, любезный господин мой, и я нам чувствительно за него обязан. И так вы господином директором благороднейшего кадетского корпуса. Нисколько не сомневаюсь, и полагаю никто не усомнится, чтоб вы не исполнили этой должности столь же хорошо, как и будучи у кормила государственного правления; но я подозреваю, любезный и обожаемый друг, что вы предпочли эту должность отчасти из лености, или лучше сказать, из желания покоя. Но эту или какую иную должность, во всяком случае, исполните вы с ревностью и неуклонностью, кои нам свойственны и коим самые враги ваши (если вы их имеете) должны воздать справедливость. Жду приказания [1861] отъехать и начинаю уже брать предосторожности л делать приготовления. Вы себе не можете представить, любезный и обожаемый друг, во что обошлось мне несчастное мое посланничество и чего стоят мои приготовления. Это разорило бы всякого. Но горше всего мне, что никто не войдет в мое положение. Кто бы подумал, мой любезный и обожаемый друг, что это посланничество составит несчастие моей жизни? Ожидал ли я этого? Таково положение смертных: они никогда не могут предвидеть ни блага ни зла, которые им предстоят. Перестанем говорить об этом предмете. Я обещался вам никогда с вами не говорить о нем. Поговорим о вещах не важных. Однако еще одно слово. Помните наше правило, что «честность затмить ничем не можно»; а я к тому приметил, что враги, которых производит вам ваша честность, неумолимы. В этом смысле я оставлю наставление детям моим. Быть может, их благосостояние будет прочнее. — Около 25 дней я не выхожу из дому. Я схватил страшную простуду, которые пала мне на грудь и причинила ужасные боли, также и в боках, что принудило меня отворить себе кровь, и я получил от того некоторое облегчение, однако не оправился вполне. Впрочем, если бы не бедные мои дети, смерть не была бы для меня тягчайшим из зол. — Как только получу приказание отъехать, не замедлю отпустить моих господ; пожалуста скажите о том г. Гурьеву: тут будет и брат его. Это прекрасный молодой человек, я им очень доволен и очень люблю его. Сию минуту получил письмо от Вольтера и имею честь послать его к вам, любезный господин. Оно довольно скоро к вам придет, потому что отправляется с французским курьером. — Впрочем, не имея ничего сказать нам, кроме того, что положение мое тягостно и что я нахожусь в совершенном унынии, лучше мне кончить, нежели надоедать вам этою [1862] жалобною элегиею. Тем не менее уверяю вас, что есмь и буду во всю мою жизнь вернейшим и самым ревностным вашим слугою, равно как и самым признательным за ваши милости. Пилад.

23.

[1864] Перевод. Здравствуйте, любезный друг и господин. Курьер, едущий к графу Мерсье, дает мне случай переслать к вам мое письмо скорее нежели через почту. — Прежде всего бладарю вас за письмо, которое вы мне благоволили написать от 24 числа прошедшего месяца. Оно писано в жалобном тоне; вы мне говорите о терпении и о милосердии Божием. Знаете ли, что слова ваши заставляют меня почитать положение мое еще более плачевным, нежели оно в действительности. Я полагал, что моя верность, мое усердие к моему государю, а равно и моя пенни посте, дают мне смелость считать себя сколько нибудь достойным его милостей. — И так умоляю вас, мой милый и обожаемый друг, благоволите уведомить меня, что такое виною моего [1865] несчастия, по крайней мере, кто те люди, которые очернили меня перед Его Величеством, нашим августейшим Государем. Пожалуста, прервите молчание, столь меня треножащее. — Осмеливаюсь также просить вас, любезный и обожаемый друг, не побудьте моих просьб и умолите за меня г. Канцлера, чтобы, не теряя времени, он дал мне позволение съездить на воды. Я не пишу об этом к самому Канцлеру; боюсь, он подумает, что я испрашиваю этого дозволения из охоты к перемене мест. Божусь, что нет. Здоровье — первое мое побуждение. Второе состоит в истощении моего кошелька; а третье и самое значительное — есть желание избегнуть неприятностей, которые могу я иметь при здешнем Дворе.

В том состояний будучи, к котором здесь ожидают. Бога ради, постарайся оною мне милость исходатайствовать как наиекоряе и небудучи столь ицаелии, чтоб мне дозволено было на 6 недель быть ипитербурх, хотябы ту милость Мне сделали.

Позвольте себе попенять, простительное вам такова человека, как меня, оставить без ответа, на все писма которые я к вям в генваре писал и которые столь много для моево благополучия касаються. Истинно пишу: кому нескажитс, все вас обвинят кроме меня; я вам оное не вопреки говорю, и прощаю, что вы более о всем другом, нежели о том чтоб такова искренняво слугу и крайнево друга, в ево каприциях утешать да и сверх тово мои рок знать такой.

Прошу вас, любезный и обожаемый друг, поклониться от меня Гурьеву и сказать ему, что брат его готов к отъезду, и как скоро и получу приказание от Канцлера, он поедет не позже как на другой же день. — Все меня покидают. Я желаю им блага, коего они не имели, находясь при мне, и испытывая только горе и опалу. Не сумневаюсь что вы неуверены были, что пребывание мое впитербурхе вам бы много беспокоиства сделало. И каково бы вы конечно par vos amits, мне оною милость исходатайствовали, с которым рассуждением я столь согласен, что хотя бы и мог никому без вашей воли не адресовался. Ах, любезный и обожаемый друг, возможно-ли, чтобы вы оставляли меня в неведении моей участи при теперешних моих обстоятельствах! Тот господин, который приедет, будет мне вредить непременно, потому что и с ним спорил, не желая, чтоб он дурно отзывался о вас. Я заставил его молчать. Остерегайтесь. Он нас не любит. Простите и пр. Пилад. Вена 12 (23) 1762.

Могу ли исходатайствовать без прогневания отставку? Бога ради sonde Ие terrain et faites mot une reponse et que ce qu’il faut que je fasse.

Разузнайте и отвечайте мне что нужно делать.

24.

[1867] Перевод. ²⁷ Я получил три ваши письма, любезный Орест: одно через вашего племянника госп. Голицына, другое в его пакете и третье с почтою от сего месяца. Выражения, коими они наполнены, слишком взволновали меня. Прошу пощады, любезный друг; люблю, [1868] обожаю вас, но больше не буду говорить вам об этом. — Я запоздал несколько моим ответом, потому что все хотел назначить день или по крайней мере неделю, когда я рассчитываю отсюда уехать. Но прождав писем из Голландии, которых и до сих пор не получил, остаюсь сам в нерешительности. Не знаю также еще, куда и поеду, так как вы пишете, что не вернетесь в Италию и намерены провести зиму на юге Франции. Я бы даже попросил вас, любезный друг, рассказать мне, как вы мне советуете ехать, через горы-ль на Турин, или водою из Марселя или Антибы до Генуи, Примите пожалуйста в соображение мои простудные страдания, коим может повредить переезд водою, все однакоже не так, как снега и холод горы Сениса. И так взвесьте пожалуйста все это и скажите мне, что вы думаете, — Племянник ваш, которого я довольно часто видаю, прекрасный молодой человек: по правде и без лести, видно, что он ваш, и что вы, любезный друг, пеклись о его воспитании ²⁸. Так как я держу небольшой дом и хозяйство и завел порядок, то и просил его настоятельно, чтоб он предпочел меня трактиру. Он не злоупотребляет приглашением и обедал всего два раза; но это от того, что его каждый день куда нибудь зовут; у него есть друзья, и нас Русских здесь много; однако мне кажется, что он, следуя вашему примеру, дружески расположен ко мне. Он говорил о намерении вашем вернуться; не осуждаю, любезный друг, но я бы попросил вас не торопиться прежде чем мы повидаемся, чего и безмерно желаю и для себя лично и для того, чтобы дать вам понятие о состоянии страны, а это я могу сделать лучше всякого другого, как вы сами знаете ²⁹. Простите [1869] любезный и обожаемый Орест. Кстати, любезный друг, не знаете ли, кого бы мне взять к себе в секретари или в друзья. Первому я мог бы доставить чин офицера, пожалуй капитана и даже со временем мог бы сделать его своим адъютантом; а во вторые нужен человек, который бы уже служил, знал бы математику и, если можно, инженерное искусство; но всего нужнее, чтоб он имел сведения в словесности, хорошо бы писал, был бы сведущ в музыке, в архитектуре и тому подоб., так чтоб с ним было приятно проводить время. Всего бы [1870] лучше Швейцарца реформатского исповедания, преимущественно из Женевы или Невшателя. Если вы знаете, любезный друг, такого человека, рекомендуйте мне; но надобно его знать; и еслиб он мог еще, в качестве друга, не чуждаться мелочей моего хозяйства, это было бы сокровище, потому что у меня такие же, как и прежде, дырявые карманы. Не могу, подобно вам, похвастаться бережливостью; но вы всегда были выше меня во всем. Простите, обожаемый друг; целую вас от всего сердца и самым нежным на свете образом. 19 Декабря. Париж.

Комментарии

1. В Семилетнюю войну (когда командовал фельдмаршал Бутурлин Австрийцы поступали с нами точно также, как и прежде, в войну Турецкую при Минихе (который клял их, не взирая на свое немецкое происхождение), как и после при Суворове, под Аустерлицом, в походы 1813 и 1814 годов, в войну Венгерскую и в 1854 году.

2. Известный секретарь Конференции. О деятельности его имеются совершенно новые сведения в Архиве князя Воронцова. Назначение главнокомандующим графа Бутурлина (человека благочестивого, добродушного, но не далекого разумом) обличало вполне тогдашнюю слабость правительства.

3. На письме не означено времени; но оно должно быть писано после поражения Фридриха у Франкфурта на Одере, т. е. после Августа месяца 1759 года, когда Вольтер уже состоял на жалованьи нашего правительства и писал историю Петра Великого. Состоя в размолвке с Фридрихом ІІ-м, Вольтер отдал перо свое на служение врагам его; нашему же Двору было приятно, что во время семилетней войны первый Европейский писатель прославлял Петра Великого.

4. О каком именно сочинении Фридриха II-го против России здесь говорится, нам неизвестно.

5. Тоже самое свидетельствует другой очевидец (стороны противной), Прусский пастор Теге, в Записках своих, напечатанных в Русском Архиве 1864 г. По его словам, грубые с виду, Русские усачи и казаки оказывали особенную нежность к немецким детям.

6. Графу А. П. Бестужеву-Рюмину.

7. Граф Иван Григорьевич Чернышев, представитель роскоши, мод и веселой жизни XVIII столетия, был двойне близок к императрице Елисавете, во первых потому, что она знала его с детства, как сына денщика Петра Великого (находившегося в тесной свази с этим семейством), а во вторых потому, что гр. И. Г. Чернышев женат был (в первом браке) на Елисавете Осиповне Ефимовской, сироте, императрициной родственнице. Предупреждаем читателя, что в нижеследующих французских письмах мы расставили только знаки препинания, оставляя все подлинным.

8. Известный профессор, погибший во время опытов над электричеством.

9. Воронцов, отец княгини Дашковой.

10. Вторая супруга графа И. Г. Чернышева, Анна Александровна, ур. Исленьева. Первая его супруга скончалась в 1755 г., находившись с ним в браке с Октября месяца 1749 (См. Сп-пбургские Ведомости 1749 г. № 83).

11. Сын фельдмаршала граф Петр Александрович (1734-1787).

12. Шувалов звался Орест, а граф Чернышев — Пилад, как я подписаны некоторые его письма.

12а. В оригинале — по-французски.

12б. Его образ на земле.

12в. В оригинале — по-французски.

13. Отцом гр. Чернышев называет, вероятно, своего старшего брата, графа Петра Григорьевича, находившегося тогда послом в Париже.

14. Последнее и состоялось при Екатерине: гр. И. Г. Григорьевич сделан президентом адмиралтейств-коллегий.

15. Урожденная княжна Одоевская, вторая супруга графа Петра Ивановича, скончалась 6 Января 1762.

16. Граф Иван Григорьевич был одним годом моложе И. И. Шувалова.

17. Бутурлиной, ур. княжны Екатерины Борисовны Куракиной.

18. Кажется, что он теперь в первый раз возвращался в Петербург после 1754 года, когда его отправили в Швецию с известием о рождении В. Князя Павла Петровича.

19. Мельгунову.

19а. В оригинале — по-французски.

20. Любопытно сравнить, как писал граф Чернышев по русски и как по французки: это как будто два разных человека. Так точно княгини Дашкова в своих русских письмах рисуется совсем иною, чем в писанных по английски Записках.

21. Слух был неверный. Огромный дом этот, в котором впоследствии жил и умер И. И. Шувалов, принадлежит ныне г. Демидову (на углу Невского и Садовой).

22. Это был Борис Михайлович Салтыков, которого посылали к Вольтеру.

23. Т. е. по выезде из дворца, где покои И. И. ІІІувалова находились рядом с покоями Императрицы Елизаветы Петровны.

24. Гр. Чернышев разумел коронацию Петра III-го; но о ней, кажется, не было и подумано.

25. Княгиня Анна Григорьевна, мать известного князя Федора Сергеевича (что был женат на племяннице Потемкина В. В. Энгельгардт).

26. Гурьеву, отцу Александровского министра финансов.

27. Это письмо писано гораздо позднее, уже в царствование Екатерины.

28. Это — кн. Федор Николаевич Голицын (1751-1827), впоследствии попечитель Московского университета.

29. Говорится о возвращении И. И. Шувалова в Россию.

Текст воспроизведен по изданию: Письма И. И. Шувалову // Русский архив, № 11. 1869