ПИСЬМА ОБЕР-ГОФМЕЙСТЕРА X. B. МИНИХА ИОГАННЕ-ЕЛИЗАВЕТЕ ПРИНЦЕССЕ АНГАЛЬТ-ЦЕРБСТСКОЙ (1745-1746)

Сразу же по восшествии на престол императрице Елизавете Петровне пришлось решать проблему собственного преемника. Она могла бы повременить с провозглашением кого-либо кронпринцем или кронпринцессой, если бы не завещание 1727 г. Екатерины I, ссылаясь на которое цесаревна 28 ноября 1741 г. и объявила себя единственной законной российской самодержицей. Дочь Петра нисколько не лукавила при этом. Однако в документе имелся один подвох, своего рода мина замедленного действия. Елизавета Петровна обладала правом на отцовский скипетр до тех пор, пока внук царя-реформатора, ее же племянник, герцог Голштейн-Готторпский Карл-Петер-Ульрих не исповедовал православие или правил какой-либо державой в ранге короля. В ноябре 1741 г. юный немецкий князь королевского титула не носил и православным не был, чем Елизавета и не преминула воспользоваться.

Впрочем, гарантии того, что близкий родственник никогда не примет греческой веры, отсутствовали, и, в итоге, его тетушка оказывалась в подвешенном состоянии. Молодой герцог, совершив простой религиозный обряд, грозил лишить молодую императрицу легитимной власти и поставить перед жестким выбором — либо отречение, либо превращение в узурпаторшу. Елизавета подобное развитие событий поспешила заблокировать, оперевшись на нормативный акт отца — брачный договор 1724 г., позволявший российскому монарху любого сына цесаревны Анны Петровны Романовой и герцога Голштейн-Готторпского Карла-Фридриха назначить наследником русского трона. Ясно, что вступление в силу международного трактата мгновенно сводило на нет потенциальную опасность завещания Екатерины I. Так что нет ничего удивительного в том, что в конце ноября 1741 г. премьер-майор H. A. Корф помчался с высочайшим вызовом в Киль.

В Голштинии условия трактата исполнили без возражений. В далекую Россию повезли единственного ребенка выше названной княжеской четы, с 1739 г. владетельного герцога Голштейн-Готторпского, опекаемого регентом, епископом Любекским Адольфом-Фридрихом. 5 февраля 1742 г. тринадцатилетний Карл-Петер-Ульрих в сопровождении воспитателей обер-гофмейстера Брюммера и обер-камергера Берхгольца прибыл в Санкт-Петербург. Таким образом, брачный контракт, заработав, избавил Елизавету Петровну от сюрпризов в вопросе о преемнике. Вот только, судя по всему, личное знакомство с подростком разочаровало государыню, ибо племянник мало соответствовал званию [52] будущего императора всероссийского. Но брачный договор 1724 г. выручил вновь. Ведь в нем срок, когда государь должен провозгласить наследником выписанного из Германии внука Петра I, не конкретизировался. Благодаря чему Елизавета могла постоянно оттягивать торжественный момент и, дождавшись удобного случая, уклониться от, в принципе, никому не нужной церемонии. Тем более, что с поиском иных претендентов на роль преемника затруднений больших не было. Родственников у царицы имелось много — от младенцев брауншвейгского семейства до своих же двоюродных братьев и сестер...

К сожалению, пауза затянулась всего на полгода. Ее внезапно прервал курьер из Стокгольма. 26 октября (6 ноября) 1742 г. четырехсословный шведский сейм избрал герцога Голштейн-Готторпского кронпринцем Швеции. Глава королевства — канцлер К. Гилленборг — надеялся, что в России оценят инициативу и согласятся вернуть Финляндию, оккупированную русскими солдатами в ходе бескровной летней кампании 1742 г. Однако шведский лидер ошибся. Елизавета Петровна отпустила бы в Стокгольм племянника, если б того избрали королем, а не кронпринцом. Кронпринцам по завещанию Екатерины I не запрещалось претендовать на русский венец, то есть отъезд Карла-Петера-Ульриха в Швецию сулил Елизавете Петровне огромный риск, учитывая то обстоятельство, что в Стокгольме тогда доминировало французское влияние, априори антироссийское. Французы, воевавшие в ту пору с австрийцами и стремившиеся изолировать Австрию от России, разумеется, постарались бы завладеть умом и сердцем юного и капризного кронпринца, а затем при необходимости убедили бы его сменить веру и померяться силами с родной теткой.

Дочь Петра Великого, понимая всю степень опасности, выдвинула в сентябре 1742 г. для аналогичного размена другого кандидата — родного дядю герцога Голштинского, епископа Любекского Адольфа-Фридриха, о чем, правда, Стокгольм уведомили с существенным опозданием. В результате, инициатива шведского риксдага вынудила русскую императрицу играть на опережение. Ситуация в столице Швеции русскими агентами отслеживалась внимательно. Стоило депутатам от дворян, духовенства, мещан и крестьян окончательно настроиться на одобрение сенсационного вердикта, шведский капитан Дрентель тут же поскакал к русской границе и 4 ноября 1742 г. достиг московских окраин. Важное сообщение, прочитанное государыней, не оставляло ей выбора. Герцог Голштейн-Готторпский, конечно же, принял бы предложение шведов. Посему Елизавета Петровна поторопилась завершить начатое год назад. 7 ноября 1742 г. в церкви Зимнего дворца на Яузе немецкого гостя объявили русским великим князем, после чего окрестили по православному обряду и нарекли Петром Федоровичем. А ровно через неделю, 14 ноября 1742 г., французский капитан де Меллиер добрался до Москвы с первым известием об избрании кронпринца.

Осень 1742 г. предопределила воцарение Петра III в 1761 г., бездарного политика, неплохого инженера, человека мягкого, хотя и капризно-упрямого нрава. Царица, сознававшая, чем подобное сочетание чревато для России, попробовала исправить положение. Академику Я. Я. Штеллину она доверила привить молодому князю увлечение историей, пробудить с ее помощью интерес к обучению политике. Обуздать отрицательные черты характера рассчитывала посредством крепкой дружбы юноши с кем-нибудь или его влюбленностью в какую-либо из женщин. В течение 1743 г. и Штеллин, и императрица при косвенном содействии Брюмера и Берхгольца пытались добиться успеха на обоих «фронтах», но, увы. Уроками истории Петр Федорович тяготился, как и прежде. [53] Ни дружбы с кем-то, ни серьезной сердечной привязаности у внука Петра Великого так и не возникло. Поневоле Елизавете Петровне пришлось прибегнуть к крайней мере — женитьбе племянника.

Критерий отбора невесты в сложившейся ситуации являлся одним: девушка должна нравиться жениху; от этого зависели и гармоничность семейной жизни, и, как следствие, сглаживание человеческих недостатков великого князя. Ни о каких политических браках в данных обстоятельствах речь вестись не могла, как бы канцлер А. П. Бестужев-Рюмин не расхваливал перед императрицей достоинства саксонской принцессы, а обер-гофмейстер О. Ф. Брюмер и лейб-медик И. Г. Лесток — прелести ангальт-цербстской. Прежде всего, императрицу интересовало мнение самого великого князя, и тот, очевидно, на прямой воспрос тетушки о собственных предпочтениях назвал имя Софии-Августы-Фредерики Ангальт-Цербстской, с которой познакомился летом 1739 или 1740 г. Бойкая и непоседливая Фике, как обращались к девочке домашние, по-видимому, произвела большое впечатление на юного принца. Он не только запомнил кузину, но и пожелал встретиться с ней вновь под предлогом выбора невесты. Елизавета Петровна отнеслась к желанию племянника с пониманием. Оттого и велела Брюмеру послать в Цербст жене и дочери принца Ангальт-Цербстского Христиана-Августа приглашение приехать в Россию.

В середине декабря 1743 г. курьер покинул Санкт-Петербург, а уже вечером 9 февраля 1744 г. в Головинском дворце Москвы состоялись смотрины принцессы. Если до того сомнения и посещали Петра Федоровича, то повторное знакомство быстро их рассеяло. [54] Пятнадцатилетняя Фике его совсем очаровала. А он в свою очередь покорил сердце девушки. Императрице тоже приглянулись внешность, живость натуры, целеустремленность немецкой гостьи. Единственное, что смутило государыню — слишком узкий круг интересов юной особы, ограничивавшийся любовными пересудами, драгоценными побрякушками, танцами до упаду да разными потешными забавами. Набор — нормальный для обычной барышни, но не для будущей великой княгини, особенно для той, от которой ждали благотворного влияния на жениха — великого князя.

Принцесса нуждалась в наставнике, способном постепенно переключить ее внимание от пустых развлечений к предметам, формирующим мировоззрение: искусству, науке, литературе и т. д. Умудренного жизненным опытом собеседника, в меру начитанного и рассудительного, к тому же соотечественника подопечной, Елизавета Петровна отыскала легко. На роль неофициального воспитателя Фике она наметила пожилого обер-гофмейстера русского двора барона Христиана-Вильгельма Миниха (1686-1768), родного брата сосланного в Пелым фельдмаршала Бурхарда-Христофора Миниха. Барон приехал в Россию в 1731 г., служил в Коллегии Иностранных дел и Сухопутном Шляхтетском корпусе, в канун революции 1741 г. руководил Монетной канцелярией. После ареста и осуждения брата собирался с семьей вернуться на родину. Однако в первую годовщину восшествия на престол, 25 ноября 1742 г., государыня пожаловала полуопального министра в свои обер-гофмейстеры, главные командиры Дворцовой канцелярии и кавалеры ордена Андрея Первозванного, а спустя полгода, 20 апреля 1743 г., поручила курировать деятельность московской и санкт-петербургской гоф-интендантских контор, ведомств, отвечавших за состояние царских дворцов.

В общем-то, пост обер-гофмейстера, будучи номинальным, никак не мог помешать Миниху при исполнении новых педагогических обязанностей. А вот должности главного командира Дворцовой канцелярии и куратора гоф-интендантских контор требовали от сановника прямого участия в управлении огромным дворцовым хозяйством, и, естественно, препятствовали бы эффективности общения вельможи с принцессой Ангальт-Цербстской. Поэтому императрица решила снять с барона основную нагрузку — дела Дворцовой канцелярии. Указ о переподчинении структуры статскому советнику Якову Андреевичу Маслову она подписала 20 апреля 1744 г., за день до первого публичного выхода Софии-Августы-Фредерики, выздоровевшей от плеврита, которым заболела в первой декаде марта. Разумеется, никаких формальных назначений, обидных для матери девушки, не производилось. Миних стал воспитателем невесты великого князя де-факто, медленно, но верно ненавязчивым общением, советами, поступками пробуждая в немецкой княжне, ставшей 29 июня 1744 г. великой княжной, а 21 августа 1745 г. великой княгиней Екатериной Алексеевной, любопытство к философии, истории и культуре, как русской, так и мировой.

К несчастью, процесс преображения легкомысленной девицы в великосветскую даму с широкими познаниями затянулся. Затянулся по объективным причинам, почему и не успел завершиться к ноябрю 1745 г., когда в российской великокняжеской семье случилась большая ссора. Петр Федорович произвел в администраторы Голштейн-Готторпа принца Августа, брата кронпринца Швеции, неугодного жене, и, похоже, в нарушение негласного уговора с ней. Та не простила мужу предательства и, разочаровавшись в нем, пользовалась любым удобным поводом, чтобы упрекнуть или попилить супруга. Вспыльчивый Петр за словом в карман также не лез. В итоге, через полгода от прежней симпатии [55] и любви почти ничего не сохранилось. Воспетый одописцами брак превратился в фикцию, о чем мало кто знал. Ведь на публике оба продолжали разигрывать идеальную пару. Даже императрица слишком поздно обнаружила разлад между ними.

Елизавета попробовала взять ситуацию под контроль, во-первых, учредив посты двух обер-гофмейстеров, а, во-вторых, полностью разгрузив Х.-В. Миниха от каких-либо обязанностей, кроме педагогических (указом от 3 мая 1746 г. барона официально освободили от руководства гоф-интендантскими конторами, которыми с 10 марта 1746 г. де-факто управлял В. В. Фермор). Только опять вышла осечка. Услышав 23 мая 1746 г., что великий князь жалеет об утраченном титуле кронпринца Швеции, царица поняла, насколько призрачна отныне ее надежда на перевоспитание престолоналедника. Фиаско государыня связала с эгоистической амбициозностью и упрямством великой княгини, за что и отчитала строго Екатерину 26 мая того же года. В результате, девушка потеряла высочайшую благосклонность на долгие двенадцать лет, до примирения с царицей весной 1758 г.

Ниже публикуются переводы десяти перлюстрированных писем барона Х.-В. Миниха к матери Екатерины II, принцессе Иоганне-Елизавете Ангальт-Цербстской за декабрь 1745 — май 1746 гг., предназначенные для поднесения Елизавете Петровне. Они красноречиво свидетельствуют и о роли обер-гофмейстера, которую он исполнял при великой княгине, и о степени успеха его службы в необычном качестве по прошествии двух лет. Кроме того, письма являются интересным источником по истории [56] русского двора в царствование Елизаветы Петровны. Хранятся они сейчас в АВПРИ, в фонде № 6 («Секретнейшие дела», опись 6/1, д. 64 и д. 100). До марта 2008 г. дела имели другие координаты: оп. 6/1, 1745, д. 9; 1746, д. 7. При публикации выделены курсивом слова, подчеркнутые красным карандашем в беловом экземпляре, предназначенном для императрицы.

Публикация К. А. ПИСАРЕНКО