С. П. КРАШЕНИННИКОВ

ОПИСАНИЕ ЗЕМЛИ КАМЧАТКИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 6

О ЗВЕРЯХ ЗЕМНЫХ ⁵⁸¹

Зверей на Камчатке влеикое изобилие, в которых состоит и вящшее ее богатство: в том числе есть лисицы, соболи, песцы, зайцы, еврашки, горностаи, ласточки, тарбаганы, россомахи, медведи, волки, олени дикие и ежжалые ⁵⁸² и каменные бараны.

Камчатские лисицы ⁵⁸³ столь пышны, осисты и красны, что других сибирских лисий и сравнить с ними не можно, выключая анадырских, которые то объявлению бывалых в тех местах еще лучше камчатских, что однакож сумнительно: ибо ежели Стеллерово примечание справедливо, что тамошние лисицы как кочевые татары не живут на одном месте, что на Камчатке бывает их много токмо временем, что около Анадырска худой их промысел случается, когда на Камчатке [242] довольной, то можно думать, то те же лисицы и из Анадырска на Камчатку и переходят с Камчатки в Анадырск. Сие правда, что на Камчатке лисиц редко в норах находят.

Что касается до родов их, то почти все, сколько их ни есть, на Камчатке примечены, а имянно: красные, огненки, сиводушки, крестовки, бурые, чернсбурые и другие тем подобные. Случаются ж там иногда и белые, токмо весьма редко. Сие достойно примечания, что лисицы чем лучше, как например чернобурые, сиводушки и огненки, тем хитрее и осторожнее, что не токмо камчадалы но и русские промышленники утверждают из истинну. При мне тому пример был, что славной промышленик из тамошних казаков по две зимы сряду ходил за одною черною лисицею, которая недалеко от Большерецкого острога жила на тундре, и употребя все возможные способы, не мог ее промыслить.

Промышляют их наибольше отравою, клепцами и луками. Отрава делается из мяса или рыбы с цылибухой квашеных, которые колобками на свежие лисьи следы бросаются; а клепцы ставят в снежные бугорки с наживою, за которую принимающаяся лисица бывает убиваема. Но чтоб сей способ ловления яснее был представлен, то опишем мы строение оной машины, и как и в каких местах она ставится.

Клепцы делаются следующим образом: из обрубка не весьма толстого длиною в поларшина выверчивается буравом сердце. На средине обрубка делается окно до самого полого места, шириной пальца на три на четыре. К окну прикрепляется концом дощечка плашмя, у которой на другом конце зделана петля, а близ петли два кляпа на особливых петлях. Кляп, которой к концу дощечки ближе, на конце обвострон, а другой зарублен и на конце и на средине. Сквозь обрубок, которой по тамошнему называется колодою, продеваются гужи, то есть веревка толстая из китовых жил плетеная, а чтоб она из колоды не выходила, то по концам укрепляется она деревянными кляпами. В средине гужей посредством помянутого окна утверждается толстая палка или мотырь по тамошнему названию, с тремя железными зубцами, вколоченными на другом конце, а лежит оной мотырь в противную от дощечки сторону. С одну сторону зубцов вкладывается в мотырь деревянной гвоздь, на которой накладывается имеющаяся на вышеписанной дощечке петля, когда мотырь на дощечку отворачивается, с которою и одной величины бывает.

Для постановления сей машинки делаются из снегу бугры наподобие кочек, и огораживаются мелкими прутьями. С одну сторону бугра вынимается некоторая часть его до самой средины для входу туда лисице: ибо клепца зарывается в бугор таким образом, чтоб мотырь зубцами бил по самой средине полого места, куда лисице входить надобно.

Когда таким образом бугры бывают изготовлены, то зарывают в них клепцы и настораживают. Сперва пригибают мотырь к [243] лежащей плашмя дощечке и задевают за имеющуюся на оной петлю, потом вострой кляп накладывают на деревянной гвоздь в мотыре вколоченой, а наверх его другой кляп зарубкою. После того петля с мотыря снимается, и все напряжение загнутого мотыря держится токмо объявленными кляпами. За другую зарубку помянутого кляпа привязывается долгая нитка с наживою, которая кладется в полое на бугре место. Вкруг бугра разбрасывается по сторонам мелко изкрошенная юкола для приманы к бугру лисицы, которая собирая оную заходит и в полое место. Когда она тронет привязанную на нитке наживу, то здергивается кляп с зарубкою сверху вострою, потом вострой кляп соскакивает с деревянного гвоздика, а напоследок напряженной мотырь отскакивает на свое место, и зубцами бьет лисицу по самой спине.

Для осторожных лисиц ставят в одном бугре клепцы по две и по три, чтоб с которую сторону она ни подошла, отвсюду б удара не избежала: ибо примечено, что лисицы, а особливо которые повреждены бывали клепцами, не заходят в полое место, но разрывая бугры и спуская клепцы без всякого повреждения наживу съедают. Когда много клепец в одном бугре бывает, то не все оные так настораживаются, чтоб били лисицу по спине, но иная бы в лоб, иная в лапу; чего ради и называются клепцы таким образом поставленные налобными и поддавными.

Что касается до лучного промыслу, то промышленики знают меру, в какой вышине ставить натянутой лук и настороженой, а насторожка их от клепцовой не разнствует. Натянутые луки привязывают они к колу, которой вколачивается от лисьей тропы в некотором расстоянии, а чрез тропу перетягивается нитка, которою лук спускается. Ежели лисица передними лапами оную тронет, то бывает убита в самое сердце.

Все сии способы казаками введены в употребление, а камчадалам прежде сего в ловле их не было нужды; для того что они кож их не предпочитали собачьим; а когда желали бить их, то могли то зделать и палками; ибо сказывают, что до покорения Камчатки бывало лисиц такое иногда множество, что надлежало их отбивать от корыта, когда собаки были кормлены; и сие не весьма невероятно, потому что и ныне случается их весьма довольно, и нередко видают их близко острогов, а ночью они иногда и в остроги заходят. От тамошних собак нет им опасности, ибо оные брать их или не могут или не обыкли. При мне случилось, что в Большерецке некоторой человек несколько лисиц поймал у своей избы в яме ⁵⁸⁴, где лежала кислая рыба.

Лучшей и богатой промысел лисиц бывает, когда снег падаег на мерзлую землю, ибо тогда не можно им питаться мышами, которых норы разрывают они, когда земля талая.

Курилы, которые живут на Лопатке, промышляют лисиц [244] особливым образом: они делают обмет из китовых усов, которой состоит из многих колечков. Сей обмет расстилают они по земле, и средину его прикрепляют к колышку, к которому привязывают и живую чайку. В внешние колечки продета тетива, которой концы держит промышленик схоронясь в яму. Когда лисица к чайке бросится, то промышленик за тетиву дернет, и соберет все внешние колечки вместе, а лисица как рыба в верше остается.

Соболи камчатские ⁵⁸⁵ величиною, пышностью и осью превосходят всех соболей сибирских. Один в них недостаток, что не так черны как олекминские и витимские, которой однакож столь важен, что оные с помянутыми не могут иметь и сравнения; чего ради и в Россию мало их идет, но все почти в Китайское государство отвозятся, где их подчеркивают весьма искусно. За лучших соболей почитаются на Камчатке тигильские ⁵⁸⁶ и укинские, однако в 30 рублей пара редко попадается. Напротив того, по Стеллерову примечанию нет нигде по Камчатке так плохих соболей, как около Лопатки и Курильского озера. Хвосты у тамошних соболей и у самых худых весьма черны и пышны, так что иногда хвост можно оценить дороже всего соболя. В прежние времена бывало там соболей невероятное множество: один промышленик мог изловить их без дальнего труда до семидесят и осмидесят в год, и то не для употребления кож их, ибо оные почитались хуже собачьих, но более для мяса, которое употребляли в пищу, и сказывают, что камчадалы при покорении своем за ясак соболиной не токмо не спорили, но напротив того весьма казакам смеялись, что они променивали ножик на 8, а топор на 18 соболей. Сия самая истинна, что с начала покорения Камчатки тамошние прикащики в один год получали богатства мяхкою рухлядью до тритцати тысяч рублей и больше. Однако нельзя сказать, чтоб их в рассуждении других стран и ныне там не весьма довольно было ⁵⁸⁷, ибо всем, которые на Камчатке бывали, известно, что в местах от жилья несколько отдаленных попадает собольих следов так много, что по Лене и бельих едва столько примечается. И естьли бы камчадалы столь радетельны были к промыслу, как промышленники ленские, то бы соболей выходило с Камчатки несравненно больше: но они по природной своей лености кроме того, что им на ясак и на оплату долгу потребно, ловить не стараются. За славного промышленика почитается, которой пять или шесть соболей в зиму изловит, а многие и ясаку достать не могут, но во время ясачного збору принуждены бывают занимать оной у своих тойонов или у казаков и работать за то целое лето. Знатные промышленики не ходят на промысел по недели и по две, ежели целой день проходя не изловят зверя. [245]

Обыкновенной снаряд, с которым камчадалы на соболиной промысел ходят, обмет, лук со стрелами и огниво. Обметом окидывают они те места, где соболей найдут схоронившихся, чтоб им из нор или из под колод уйти невозможно было. Из луков стреляют их, когда на дереве увидят; огниво употребляют, когда надобно соболей из нор дымом выкуривать ⁵⁸⁸.

Корму берут с собою, чем бы день только пробавиться, а к вечеру домой возвращаются. Лучшие промышленики для меньшего труда, чтоб ближе ходить на промыслища, отъежжают к становому хребту на несколько верст от своих острожков, и зделав небольшие юрточки, живут там во всю зиму со всеми домашними, для того что в тех местах соболей больше.

При промысле соболей нет у них никаких суеверных обрядов, кроме того, что они изловленных соболей сами не вносят в юрту, но прямо сверху бросают. Напротив того у промышлеников, которые по Витиму и Олекме их ловят, тем более забобон, чем труднее промысел, как о том в следующей главе о якутском соболином промысле объявлено будет.

Песцов ^{589 590} и зайцов ⁵⁹¹, хотя на Камчатке и много, однако ловить их нарочно никто не старается. Может быть, что кожи их недороги; а когда попадаются на лисьи клепцы, то кожи их на одеяла употребляют.

Камчатские песцы немного лучше туруханских зайцов; зайцы же весьма плохи, мехи из них не крепки и скоро вытираются. О туруханских зайцах у Слеллера написано: что обманщики, пришивая к ним песцовые хвосты, часто продают их за прямых песцов, которой обман по пышности зверя и толщине мездры и от самых знатоков не скоро примечается.

Еврашек ⁵⁹² или пищух ⁵⁹³ везде по Камчатке довольно. Коряки [246] кожи их употребляют на платье, которое не за подлое почитается; для того что оно и тепло и легко и красиво. Еврашечей хребтовой мех уподобляет Стеллер пестрому птичьему перью, особливо когда кто на оной смотрит издали. Притом пишет он, что сей зверок примечен им на матерой земле и на островах американских. Когда оной что ест, то стоит как кречет или белка на задних лапках, а пищу в передних держит. А питается объявленной зверок кореньями, ягодами и кедровыми орехами. Вид их весьма веселой, и свист громкой в рассуждении малости.

Горностаев ^{594 595}, ластиц ^{596 597} и тарбаганов ^{598 599} никто не ловит, разве кому невзначай убить случится; чего ради горностаи не могут считаться в числе камчатской мяхкой рухляди. Ласточки или ластицы живут по анбарам, и переводят мышей как кошки.

Россамак ^{600 601} на Камчатке весьма довольно, и от камчадалов за лучших зверей почитаются, так что кого они богато убранным описывают, то всегда представляют его в россамачьем платье. Камчадалки белые россамачьи пежины как рога на волосах носят и почитают за великую прикрасу. За всем тем столь мало их ловят, что не токмо оного зверя с Камчатки не выходит, но еще и из Якутска на Камчатку привозят, как любимой товар тамошнего народа.

Белые россамачьи мехи с прожелтью, которые по описанию господина Стеллера, за самые плохие от европейцов почитаются, камчадалам кажутся самыми хорошими, так что, по их мнению, и самой небесной бог носит куклянки только из таких мехов. Камчадалы женам своим и наложницам ничем больше угодить не могут, как покупкою россамаки, за которую прежде сего можно было взять 30 или 60 рублей: ибо за два белые лоскута, которые бабы на голове носят, давали по морскому бобру, а иногда и по два. Разумные камчадалки умыслили подражать тем натуре, которая черных морских птиц, мычагатка называемых, двумя белыми хохлами одарила.

Больше россамак ⁶⁰² около Караги, Анадырека и Колымы примечается, где они славны своею хитростью в ловлении и убивании оленей. Они взбегают на деревья, берут с собою несколько моху, которым олени питаются, и бросают с дерева. Ежели олень под дерево придет, и мох есть начнет, то россамака кидается к нему на спину, дерет [247] ему глаза, пока олень о дерево убьется от нетерпеливости. Потом россамака закапывает мясо по разным местам весьма осторожно, чтобы другие россамаки не приметили, и по тех пор досыта не наедается, пока всего не ухоронит. Таким же образом губят они и лошадей по реке Лене. Ручными их зделать весьма не трудно: и в таком случае сей зверь может служить к великой забаве. Впрочем сие неправда, будто россамака так прожорлива, что для облегчения принуждена бывает выдавливать пожранное между развилинами деревьев; ибо примечено, что ручные столько едят, сколько потребно для их сытости. Разве есть прожорчивых зверей особливой род.

Особливо же много на Камчатке медведей и волков, из которых первые летом, а последние зимою, как скот по тундрам ходят.

Камчатские медведи ⁶⁰³ не велики и не сердиты, на людей никогда не нападают, разве кто найдет на сонного: ибо в таком случае дерут они людей, но до смерти не заедают. Никто из камчадалов не запомнит, чтоб медведь умертвил кого. Обыкновенно здирают они у камчадалов с затылка кожу, и, закрыв глаза, оставляют, а в великой ярости выдирают и мягкие места, однакож не едят их. Таких изувеченных от медведей по Камчатке довольно, а называют их обыкновенно дранками.

Сие достойно примечания, что тамошние медведи не делают вреда женскому полу, так что в летнее время берут с ними вместе ягоды, и ходят около их как дворовой скот, одна им от медведей, но и то не всегдашняя обида, что отнимают они у баб набранные ими ягоды.

Когда на устьях рек появится рыба, то медведи с гор стадами к морю устремляются, и в пристойных местах сами промышляют рыбу; при которой чрезвычайном множестве бывают они столь приморчивы, что один токмо мозг из голов сосут, а тело бросают за негодное. Напротив того, когда рыба в реках перемежится ⁶⁰⁴, и на тундрах корму не станет, то не брезгуют они и валяющимися по берегам костьми их; а часто случается, что и к казакам в приморские балаганы воровать приходят, несмотря на то, что в каждом балагане бывает оставлена для караулу старуха. Но воровство их тем особливо сносно ⁶⁰⁵, что они насытившись рыбою отходят без вреда караульщице.

Промышляют их камчадалы двояким образом: 1) стреляют из луков; 2) бьют их в берлогах. Последней способ промыслу замысловатее первого: ибо камчадалы, обыскав берлогу, сперва натаскивают туда множество дров, а потом бревно за бревном, и отрубок за отрубком кладут в устье берлоги, что все медведь убирает, чтоб [248] выход закладен не был; и сие делает он по тех пор, пока нельзя ему будет поворотиться: тогда камчадалы докапываются к нему сверху и убивают его копьями ⁶⁰⁶.

Коряки и олюторы для промыслу медведей сыскивают такие деревья, у которых верхушки кривы: на излучине привешивают они крепкую петлю, а за петлею какую-нибудь упадь, которую медведь доставая попадает в петлю или головою или передними лапами.

По Сибири промышляют медведей следующими образы: 1) стреляют из винтовок; 2) давят их бревнами, которые одно на другое так легко кладут, что оные скатываются на медведя от самого легкого его движения; 3) ямами, в которые вколачивают вострую обожженную и гладко выскобленную сваю, так чтоб верх ее на фут был выше земной поверхности. Покрышка к яме делается из хвороста и травы и подъимаегся как крышка у западни веревочкою, которой другой конец относится на медвежью тропу, и кладется поперег оной в некотором от ямы расстоянии. Когда медведю по тропе итти случится, и зацепится за веревочку, то покрышка на яму опускается, а сие самое приводит медведя в такую робость, что он принужден бывает бежать скорее, и набежав на яму провалиться, и брюхом упасть на сваю. 4) Досками, в которые наколотя зубцов железных кладут их на медвежей след. Перед доскою ставят такую ж западню, как уже выше показано. Когда медведь испужавшись западни скорее в бег устремится, то необходимо на доске будет, в котором случае бывает и смешное и жалостное позорище: ибо медведь увязя на зубец одну лапу, другою бьет по доске, чтоб свободить первую; но как и другая увязнет, то становится он на дыбы держа доску перед собою, которая сверх болезни передним лапам тропу от него закрывает; чего ради принужден он бывает стоять и думать. Напоследок начинает сердиться и задними лапами отбивать доску: но как и те увязнут, то падает он на спину, и с жалостным ревом ожидает своей кончины. 5) Ленские и илимские крестьяне ловят их смешнее еще прежнего: они привязывают превеликой чурбан на веревку, которой другой конец с петлею на тропу ставят близ высокого дерева. Как медведь попадет в петлю, и несколько подавшись приметит, что чурбан итти ему мешает, то он с ярости ухватя его взносит на гору, и на низ бросает с превеликою силою, а им и сам сдергивается и пад стремглав убивается. Ежели же в один раз не убьется до смерти, то по тех пор продолжает сию работу, пока издохнет ⁶⁰⁷.

На объявленной последней сибирской способ много походит и тот, которой в России, а особливо при пчельниках, употребляется. На деревах, где борти, привязывается к оцепу превеликой чурбан, чтоб оной медведю на дерево лесть препятствовал; медведь хотя от того избавиться, отводит его в сторону сперва помалу, но как чурбан [249] ударит его по боку, то он с ярости дале его бросает, но оттого большей удар почувствовав, отбрасывает его всею силою к большему вреду своему, сие продолжать не престает он, пока или убивается или утомившись стремглав на землю падает.

Что медведей опаивают вином сыченым, или промышляют собаками, о том всякому известно; чего ради и писать о том нет нужды. Об одном еще способе упомянуть надобно, которой несколько достоин примечания: сказывали мне достоверные люди, будто некоторой промышленик без всякой помощи убивал таких медведей, на которых страшно было напускать многолюдством и с собаками. Снаряд его, с которым он ходил на промысел, состоял в ноже и железной спице к долгому ремню привязанной. Ремнем увивал он правую руку по локоть и, взяв в оную спицу, а в левую нож, делал на медведя нападение. Медведь сошедшись с промышлеником обыкновенно на дыбы становится, и с ревом на него устремляется. Между тем объявленной человек столько имел проворства и смелости, что мог в пасть ему засунуть руку, и спицу поперег поставить, что зверю и пасти затворить не давало, и причиняло такую болезнь, что он не имел силы к сопротивлению, хотя и видел настоящую погибель: ибо промышленик водя его куда надобно, мог колоть ножем из другой руки по своей воле.

У камчадалов медведя убить так важно, что промышленик должен звать для того гостей и подчивать медвежьим мясом, а головную кость и лядвеи вешают они для чести под своими балаганами.

Из медвежьей кожи делают они постели, одеяла, шапки, рукавицы и собакам ошейники. Жир его и мясо почитается за лучшую пищу. Топленой жир по Стеллерову опыту жидок, и так приятен, что можно его употреблять в салат вместо деревянного масла. Кишками в вешнее время закрывают камчадалки лице свое, чтоб не загорало, а казаки делают, из них окончины. Которые камчадалы промышляют зимою тюленей, те медвежью кожу на подошвы употребляют, чтоб на льду не поскользнуться. Из лопаток их обыкновенно делают косы, которыми косят траву на покрытие юрт, балаганов, на делание тоншича и на другие потребности.

Медведи с июня месяца до осени весьма жирны, а весною сухи бывают. В желудках битых весною примечена одна пенистая влажность; чего ради и камчатские жители утверждают, что медведи зимою одним сосанием лапы без всякой пищи пробавляются. Сверх того, пишет господин Стеллер, что в берлоге редко находится больше одного медведя, и что камчадалы вместо брани кереном, то есть медведем, называют ленивых собак своих.

Волков ⁶⁰⁸ на Камчатке хотя и много, как уже выше объявлено, и хотя кожи их в немалой чести, для того что платье из них шитое почитается не токмо за теплое и прочное, но и за богатое, однако [250] камчадалы промышляют их мало. Они ни в чем от европейских не разнствуют и по хищности своей больше причиняют Камчатке вреда, нежели пользы: ибо не токмо диких оленей губят, но и табунных, невзирая на караулы. Лучшее их кушанье оленей язык, которой отъедают они и у китов выбрасывающихся из моря. Также и сие правда, что они крадут лисиц и зайцов, которые на клелцы попадают, к великому убытку и огорчению камчадалов. Белые волки ⁶⁰⁹ бывают гостем, чего ради и в тех местах выше серых почитаются. Камчадалы хотя всеядцами и называются, однако не едят волчьего и лисьего мяса.

Оленей ⁶¹⁰ и диких каменных баранов можно почесть за нужных зверей на Камчатке: ибо кожи их наибольше на платье употребляют. Сих зверей, хотя там и великое множество, однако тамошние жители мало их промышляют от неискусства и нерадения.

Олени живут по моховым местам, а дикие бараны по высоким горам; чего ради те, кои за промыслом их ходят, с начала осени оставляют свои жилища, и забрав с собою всю фамилию, живут на горах по декабрь месяц, упражняясь в ловле их.

Дикие бараны ⁶¹¹ видом и походкою козе подобны, а шерстью оленю. Рогов имеют по два, которые извиты так же, как и у ордынских баранов, токмо величиною больше: ибо у взрослых баранов каждой рог бывает от 25 и до 30 фунтов. Бегают они так скоро как серны, закинув рога на спину. Скачут по страшным утесам с камня на камень весьма далеко, и на самых вострых кекурах могут стоять всеми ногами.

Платье из их кож за самое теплое почитается, а жир их, которой у них на спинах так же толсто нарастает, как у оленей, и мясо за лучшее кушанье. Из рогов их делают ковши, лошки и другие мелочи, а наибольше целые рога носят на поясах, вместо дорожной посуды. [251]

Еще осталось описать мышей и собак, из которых мышей за камчатских крестьян, а собак за дворовой их скот почитать можно ⁶¹².

Мышей примечено там три рода, первой называется на Большей реке наусчичь, а на Камчатке тегульчичь ⁶¹³; другой челагачичь ⁶¹⁴; третей четанаусчу, то есть красные мыши ⁶¹⁵. Первой род шерстью красноват, и имеет хвост весьма короткой: величиною почти таков, каковы большие европейские дворовые мыши, но писком совсем отменен: ибо оной больше на визг поросячий походит, впрочем от наших хомяков почти не имеет разности. Другой род весьма мал, и водится в домах обывательских, бегает без всякого страха, и кормится кражею. Третей род такое имеет сродство, как трутень между пчелами: ибо оной больше на визг поросячей походит, впрочем от наших хомяков есть тегулчичей, которые живут по тундрам, лесам и высоким горам в превеликом множестве. Норы у тегулчичей весьма пространны, чисты, травою высланы, и разделены на разные камеры, из которых в иной чистая сарана, в иной нечищеная, а в иных иные коренья находятся, кои собирают они летом для зимнего употребления с отменным трудолюбием, и в ясные дни, вытаскивая вон, просушивают на солнце. Летом питаются ягодами и всем, что на полях получить могут не касаясь до зимнего запасу. Нор их другим образом сыскать не можно как токмо по земле, которая над норами их обыкновенно трясется.

Из коренья и других вещей примечены в норах ⁶¹⁶ их сарана, [252] корень скрыпуна ⁶¹⁷ травы, завязной ⁶¹⁸, шеламайной, сангвисорбин, лютиков и кедровые орехи, которые камчадалки вынимают у них осенью с радостию и великими обрядами.

Помянутые мыши сие имеют свойство достойное (буде правда) примечания, что с места на место как татары кочуют ⁶¹⁹, и в известные времена из всей Камчатки на несколько лет в другие места без остатку отлучаются, выключая дворовых, которые там неизходно бывают. Выход их с Камчатки тамошним жителям весьма чувствителен: ибо оным, по мнению камчадалов, предвозвещаются влажные летние погоды и худой звериной промысел. Напротив того, когда мыши на Камчатку возвращаются, то жители хорошего году и промыслу не сумненно надеются, и для того рассылают всюду известия мышьем приходе, как о деле великой важности.

С Камчатки отлучаются мыши всегда весною, собравшись чрезвычайно великими стадами, путь продолжают прямо к западу, не обходя ни рек, ни озер, ни морских заливов, но переплывают их хотя с великим трудом и гибелью, ибо многие утомившись тонут. Переплыв за реку или озеро лежат на берегу как мертвые, пока отдохнут и обсохнут, а потом продолжают путь свой далее. Вящшая им опасность на воде случается, для того что глотают их крохали и мыкыз ⁶²⁰ рыба ⁶²¹; а на сухом пути никто их вредить не будет: ибо камчадалы, хотя их и находят в помянутом утомлении, однако не бьют, но наипаче стараются всеми мерами о их сохранении. От реки Пенжины ходят они в южную сторону, и в половине июля бывают около Охоты и Юдомы. Иногда стада их так многочисленны примечаются, что целые два часа дожидаться надобно, пока оные пройдут. На Камчатку возвращаются они обыкновенно в октябре месяце, так что довольно надивиться нельзя прохождению малых оных животных в одно лето чрез толь дальнее расстояние, так же согласию их в пути и предведеиию погод, которыми к странствованию побуждаются.

Камчадалы рассуждают, что когда мышей на Камчатке не видно, тогда они за море для ловли зверей отъежжают, а за суда их почитаются раковины, которые видом походят на ухо, и по берегам в великом множестве находятся; чего ради и называют их байдарами мышьими. [253]

Еще и сие о мышах сказано было мне от камчадалов, будто они, отлучаясь из нор своих, собранной корм покрывают ядовитым кореньем, для окармливания других мышей корм их похищающих. И будто мыши по вынятии из нор их зимнего запасу без остатку от сожаления и горести давятся, ущемя шею в развилину какого нибудь кустика; чего ради камчадалы и никогда всего запасу у них не вынимают, но оставляют по нескольку, а сверх того кладут им в норы сухую икру в знак попечения о их целости. Но хотя все означенные обстоятельства самовидцы утверждали за истинну, однако оно оставляется в сумнении до достовернейшего свидетельства: ибо на камчатских скасках утверждаться опасно.

Собаки ⁶²² у камчадалов за такой же нужной скот почитаются, как у коряк оленьи табуны, а в других местах бараны, лошади и рогатой скот: ибо они не токмо ездят на них как на лошадях, но и платье по большей части из их кож носят.

Камчатские собаки от крестьянских собак ни чем не разнствуют ⁶²³. Шерстью бывают они наибольше белые, черные, чернопестрые и как волк серые, а красных и других шерстей примечено меньше. Впрочем почитают их за самых резвых и долговечных в рассуждении собак других мест, для того что они питаются легким кормом, то есть рыбою.

С весны, когда на них ездить больше не можно, всяк своих собак отпускает на волю, и никто за ними смотреть не старается; чего ради ходят они, куда угодно, и кормятся тем, что попадется. По тундрам копают мышей, а по рекам, так же как медведи, промышляют рыбу.

В октябре месяце каждой збирает собак своих, привязывает у балаганов, и выдерживает до тех пор, пока лишней жир оронят, чтоб легче были в дороге. Труд их с первым снегом начинается, и тогда вой их слышать должно денно и нощно. [254]

Зимою кормят их опаною ⁶²⁴ и рыбьими костями, которые нарочно для того летом запасаются. Опана варится для них следующим образом: в большее деревянное корыто наливается вода смотря по числу собак, подбалтывается вместо муки кислою рыбою, которая в ямах квасится, и черпается как ил ковшами. Потом кладется несколько костей или юколы и варится каленым каменьем, пока кости или рыба упреют. Сия опана лучшая и собакам самая приятная пища. Иногда делается опана и без кислой рыбы, которая однакож не столько сытна, сколько прежняя. Но опаною кормят собак токмо к ночи, чтоб спали крепче и покойнее, а днем, когда на них едут, отнюдь не дают ее: ибо в противном случае собаки бывают весьма, тяжелы и слабы. Хлеба они не едят, каковы б голодны ни были. Охотнее в таком случае жрут они ремни, узды свои и всякой санной прибор и запас хозяйской, ежели им можно похитить.

Камчатские собаки, каковы бы ласковы к хозяевам своим ни были, во время езды весьма опасны: 1) Ежели хозяин с саней упадет, и санки из рук опустит, то ни словами, ни криком их не остановить, но принужден бывает итти пеш, пока санки его или опрокинутся или за что нибудь зацепятся, так что собакам стянуть их не можно будет, чего ради в таком случае должно за санки ухватясь тащиться на брюхе, пока собаки обессилеют: 2) На крутых и опасных спусках с гор, особливо же на реки, по большей части половина собак выпрягается, а в противном случае никак с ними совладеть нельзя: ибо и у самых присталых появляется тогда удивительная сила, и чем место опаснее, тем они более на низ стремятся. То ж делается, когда собаки ощущают оленей дух, или слышат собачей вой будучи от жилья не в дальнем расстоянии.

За всем тем собаки на Камчатке необходимо потребны будут и тогда, когда лошадей там довольно будет: ибо на лошадях в рассуждении глубоких снегов, частых рек и гористых мест нельзя ездить в зимнее время, да и в летнее не везде их употреблять можно, потому что есть много мест, где ради частых озер и болот нет проходу и пешему.

Собаки в рассуждении лошадей сие имеют преимущество, что они в самую жестокую бурю, когда не токмо дороги видеть, но и глаз открыть не можно, с пути редко збиваются, в противном же случае бросаясь во все стороны по духу оной находят. Когда ехать никак бывает нельзя, как то часто случается, то собаки греют и хранят своего хозяина лежа подле его весьма спокойно ⁶²⁵. Сверх того подают они о наступающей буре и надежное известие: ибо когда собаки, отдыхая на пути, в снег загребаются, то должно стараться, чтоб до жилья скорее доехать или сыскать стан безопасной, ежели нет жилья в близости. [255]

Служат же там собаки и вместо овец: ибо кожи их на всякое платье употребляются, как уже выше показано. Кожи белых собак, на которых шерсть долгая, в превеликой чести доныне ибо ими куклянки и парки пушатся, из чего бы шиты ни были.

Поскольку собак запрягают в сани, и как их учат, и миого ли клади на них обыкновенно возят, о том при описании езды на собаках объявлено будет.

Собак, которых учат за зверем ходить, как например за оленьми, каменными баранами, соболями, лисицами и прочая, кормят почасту галками, отчего оные по камчатскому примечанию получают большее обоняние, и бывают способнее к ловле не токмо зверя, но и ленных птиц.

Кроме собак, заводятся на Камчатке коровы и лошади, а более никакого там скота и птиц ⁶²⁶ дворовых не находится. По Стеллерову мнению, можно бы там было свиней развесть без всякой трудности: потому что оные и скоро плодятся и корму для них на Камчатке больше, нежели в других местах Сибири. Равным образом и для коз там корму довольно; чего ради нельзя сумневаться, чтоб и они там не развелися.

Для овечьих заводов нет удобного места ни у Пенжинского, ни у Восточного моря: ибо они от сырой погоды и от сочной травы скоро зачахнуть и перепропасть могут. Около Верхнего острога и по реке Козыревской для заводу их места не неудобны: ибо и погода там суше, и трава не так водяна, только на зиму запасать (надобно сена довольно; потому что зимою ради глубоких снегов скоту по полям ходить и кормиться не можно. Сие ж самое есть причиною, что от усть-Илги до Якутска овец инде мало, а инде совсем нет, как пишет господин Стеллер.

ГЛАВА 7

О ВИТИМСКОМ СОБОЛИНОМ ПРОМЫСЛЕ ⁶²⁷

Хотя витимской соболиной промысел до описания Камчатки не касается, однако по пристойности может иметь здесь место: для того, чтоб в ловлении соболей по разным местам, как разность способов, так и разность трудностей, которые промышленые претерпевают, были видимы. Камчадалы, как выше объявлено, недели по две и боле не ходят на промысел от одного негодования, когда им день втуне проходить случится, напротив того витимские промышленики препроводя почти целой год в несносных трудах и нуждах, почитают за щастие, ежели им по 10 соболей или и меньше на человека достанется. Правда, что десять витимских соболей из посредственных [256] больше стоят камчатского сорока; однако и то правда, что витимские промышленики не белее соболей с промыслов возвращаются: напротив того, камчадалы достают соболей почти без всякого труда и нужды, так что ежели бы кто из них хотя в сотую долю против витимских промышлеников потрудиться не обленился, то б без сумнения получил несравненно большую прибыль: ибо на Камчатке соболей не меньше, как по Лене белок. Впрочем витимской соболиной промысел тем достойнее примечания, чем большему подвержен затруднению, особливо же что оное подало и промышленым причину к вымышлению разных обрядов и суеверий, которые хранят они строже всякого закона для одного мнимого себе облегчения и большего в ловле соболей щастия, как ниже объявлено ⁶²⁸.

Когда Сибирское государство под Российскую державу приведено еще не было, но состояло под владением неверных народов, тогда по всей Сибири соболей было множество, особливо по Лене реке в бору, которой начинается от устья реки Олекмы, и продолжается вниз по реке Лене до речки Агари верст на 30, с начала покорения Сибири соболиная ловля была толь богатая, что оное место богатым наволоком прозвано. Но ныне не токмо там, но и в других местах, где есть российские поселения, нет никакого соболиного промыслу: для того, что соболи близ жилья не водятся, но по пустым лесам и по высоким горам в отдалении. Чего ради и обстоятельно описать сего промысла никак невозможно: ибо надлежит в том полагаться на промышленых, которые и не охотно сказывают про свои суеверные обряды, и всего достопамятного объявить для грубости своей не в состоянии: потому что важность им безделицею кажется, а безделица важностью. По одной токмо Лене случилось нам найти людей повидимому верных, которые объявили о всем без утайки и чего не могли изъяснить словами, оное показывали на деле, по которым известиям сочинено и следующее описание. Известия собраны по большей части моими трудами, а окончаны покойным переводчиком Яхонтовым под смотрением господина доктора Гмелина после моего на Камчатку отъезда.

Промышленые люди ходят для соболиного промыслу вверх по Витиму и по впадающим во оную с левой стороны двум Мамам рекам до озера Орона, которое по правую сторону реки Витима находится, и до большого порогу и выше, где кто лучшего промыслу надеется. Самые лучшие соболи бывают на Кутомале речке, впадающей в Витим с правой стороны выше большого порогу, да по впадающей в нижную Ману с правой стороны Пегровой речке, а ниже помянутых мест по Витиму и по Мане рекам соболей ловят гораздо хуже, и промышленые в том согласны, что ближе к вершинам живут лучшие соболи, а худшие к устьям: самые же худые по Койкодере речке, которая течет в нижную Ману с левой стороны. [257]

Еще и сие от промышленых утверждается, что во всех тех местах худые соболи, в которых ростет кедровник, пихтовник и ельник, а хорошие соболи бывают, где листвяк ростет. Однакож бывают хорошие соболи и в таких местах, в которых между листвяком ельник и березник находится, ежели правда что объявляют промышленые, которые на соболином промысле по впадающей в Удь Мане речке неоднократно бывали.

Соболи живут в норах так же как и иные сего роду звери, как например куницы, хорьки, горностаи и прочие. Норы их бывают или в дуплах, или под кореньями дерев, или под колодами, которые уже обросли мохом, или в аранцах. Аранцы называются голые рассыпные каменные горы, которых на всех впадающих в Лену реках множество: а оное звание от того произошло, что промышленые сии горы к избранным полям применяют. Впрочем оные горы кажутся, как бы нарочно каменьем обсыпаны. Вышеписанные удские промышленые еще и то сказывали, что соболи гнезда себе делают и на деревьях из моху, прутьев и из травы, в которых они временем так как в норах лежат.

Как в летнее, так и в зимнее время лежат они в норах или в гнездах по половине суток, а в другую половину выходят для промыслу пищи.

Летом, пока ягоды не поспеют, питаются они хорьками, пищухами, горностаями и белками, наипаче же зайцами: а как ягоды созреют, то едят они голубицу, брусницу, а больше всего рябину, которые великой род промышленым весьма печален: ибо соболям от ней чесотка случается, от которой они принуждены бывают о деревья тереться, и збивать шерсть с боков. В таком случае промышленые часто живут втуне по половине зимы, ожидая пока у соболей шерсть отростет и исправится.

Зимою соболи хватают птиц, рябчиков и тетерь, когда они в снег садятся, и может соболь самого большого глухаря осилить без трудности. Сверх того и вышепомянутых зверьков, когда попадут, ловят же.

Когда зимою все места снегом покрываются, тогда соболи лежат в норах недели по две или и по три безвыходно, а по выходе из нор ходятся, и сие бывает в генваре месяце обыкновенно, а ходятся они недели по три и по четыре. Когда случится притти двум самцам к одной самке, тогда бывает между ими ревность, и происходят великие сражения до тех пор, пока один другого не осилеет, и прочь не отгонит. По окончании того лежат они в норах еще по одной или по две недели.

Родят соболи в последних числах марта месяца и в начале апреля в норах, или в гнездах на деревах зделанных; приносят от 3 до 5 щенков, а вскармливают в четыре и в шесть недель.

Никогда соболиного промыслу не бывает кроме зимнего времени, потому что весною соболи линяют, летом у них шерсть низка, [258] а зимою ⁶²⁹ еще недошлая, чего ради они тогда и недособольми называются, которых ныне не промышляют, для того что недособоли ценою низки.

Промышленые люди как русские так и язычники збираются на соболиной промысел августа в последних числах. Русские промышленые иные сами на промыслы ходят, а иные отправляют наемщиков. Наемщики иные у них называются покрученики, а иные полуженщики. Покрученикам дают хозяева на дорогу платье, запас и все к промыслу принадлежащие припасы. По возвращении с промыслу берут у них треть добычи, а остальные две трети им оставляются, причем покрученики должны возвратить хозяевам все к промыслу надлежащие припасы, кроме съестного.

Ужина называется у промышленых часть добычи, которая по окончании промыслу каждому на делу достается, а полуженщики делят добычу с хозяевами пополам. Они нанимаются по 5 и по 8 рублев, а провиант и все припасы сами заготовляют.

Прежде всего собираются промышленые артелью, которая числом бывает от шести и до сорока человек, а в прежние годы бывала по пятидесять и по шестидесять. А чтоб им без большого иждивения до тех мест дойти, от которых в близости соболей промышлять можно, то строят всякие три или четыре человека небольшой каючек или крытую лодку, и все собравшиеся на соболиной промысел приискивают себе таких людей, которые бы знали язык живущих в тех местах неверных народов, также и места, в которых соболи промышляются. Таких людей содержат они на своем коште, и из добычи дают им равную с собою ужину; а взять с собою человека на промысел для вышепоказанных причин называется у промышленых на суровой взять.

В вышеобъявленные каючки каждой промышленой грузит ржаного запасу по 30 пуд, пшеничного и соли по пуду, да крупы по четверти пуда. А из принадлежащих к промыслу припасов всякому надобен лузан, налокотники, накочегники, и вместо шапок суконные сермяжные малахаи; сверх того каждые два челозека берут обмет, собаку, да провианту на собаку 7 пуд, постелю с одеялом, квашню, в чем хлебы творить, и бурню с наквасою; а прочие припасы, то есть нарты, лыжи, уледи и прочая, о которых ниже сего упомянуто будет, живучи в зимовьях заготовляют.

Лузан называется суконной наплечник, по бокам не сшитой и без рукав, у которого зад длиною до пояса, а перед гораздо короче. Надевают его с головы воротом по рубашечному прорезанным. Перед у лузана оторочен кожею, а в оторочку продет ремень, которым промышленые подтягивают его под брюхо, а надевают их для того, чтоб снег за кафтан не засыпался.

Налокотники называются овчинные нарукавники, которые [259] надеваются во время промыслу под кафтан, ибо промышленые не беруг шубы на промыслы.

Накочетники называются овчинные опушки вверх шерстью, которые на рукава надеваются, чтоб за рукавицы снег не засыпался.

Обмет называется сеть, длиною сажен 13 и больше, а шириною в 2 аршина, которою соболей ловят.

Бурня называется берестяное судно, широкое, невысокое, двудонное; на верхнем дне близ уторов выдолблено у ней горлышко как у ендовки, которое затыкается деревянною втулкою: в бурню кладется гуща для печения хлебов, а на гущу наливается накваса.

Наквасу делают следующим образом: всыпавши муки в котел и разведши водою густо, греют на огне, пока мука рассолодеет, потом варят оную, чтоб ключем кипела; а как уварится, то вливают в бурню на гущу, как выше показано. Сию наквасу и гущу почитают промышленые выше всех съестных припасов; чего ради и паче всего берегут ее и стараются, чтоб не перевелась до возвращения с промыслу, потому что лучшей их харч состоит в хлебе и квасе. А когда накваса и гуща переводится, то многие впадают в болезнь и умирают, понеже пресные хлебы есть принуждены бывают: а квас из помянутой наквасы могут они всегда делать в скорости, ибо к тому одна вода потребна, чем бы наквасу развести жидко.

Сверх сего берут они и огненное ружье, однако немного, а употребляют его токмо осенью, когда в зимовьях живут, о чем ниже упомянется. А как на промыслы пойдут, то оное в зимовье оставляют за тягостью.

На вышеписанных каючках ходят они бечевою вверх по Витиму, и из Витима в Маны реки, или по Витиму до озера Орона, как выше показано. Пришедши гаа назначенное место, рубят они зимовье, ежели нет готового, и во оное со всем собираются, и живут в нем по тех пор, пока реки не станут.

Между тем выбирают они из всей артели одного в передовщики, которой больше бывал на промысле, и обещают ему во всем быть послушными. Передовщик разделяет артель на чуницы, то есть на части, и выбирает к каждой чунице по передовщику кроме своей собственной, которою он сам управляет, и назначивает им места, в которые по начатии зимы каждому с своею чуницею следовать. И сие разделение в чуницы бывает у них непременно, хотя бы вся артель не больше как из шести человек состояла, ибо они в одну сторону никогда все не ходят.

По принятии от передовщика приказа, всякая чуница копает по назначенной себе дороге ямы, в которые кладут провианту на всяких двух человек по 3 мешка, чтоб им ближе по него ходить с промыслу, когда запас их весь на дороге изойдет. А которой артеле можно в зимовье провиант оставить, та хоронит оной около зимовья в ямы ж, чтоб не украли его неверные народы, ежели им в небытность промышленых на зимовье найти случится. [260]

До начатия зимы главный передовщик рассылает всех промышленных для ловли зверей или рыбы на пищу. Больших зверей, каковы лоси, олени и маралы, ловят они ямами, которые нарочно для того копают, а от тех ям делают огороды по состоянию мест, чтоб пришедшей в те места зверь не имел другой дороги, кроме той, которая приводит к яме. Ежели например яма выкопана на горе, то делают от ямы вдоль по обе стороны огороды, иногда дале, а иногда ближе, а с боков ямы делают огороды ж поперешные, которые у промышленых костылями называются, и ведут их смотря по положению ж мест, иногда дале, а иногда ближе. Яму покрывают мелким еловым или иным прутьем и мохом. Но чтоб оное прутье и мох не провалились в яму, то кладут под испод жерди, и оную крышку так уравнивают, чтоб то место около лежащим местам было, сколько возможно, подобно, и зверь бы того места не испужался. Средних зверей, лисиц, рысей, волков и прочих ловят слопцами, а малых зверей и птиц плашками и петлями: также стреляют они всяких зверей из ружья и из луков, как прилучится. И ежели сперва убьют медведя или белку, то почитают за щастливое прознаменование в промысле; ежели же тетерю или горностая, то признавают за нещастие.

Когда снег выпадет, а реки еще не станут, тогда все промышленые, кроме передовщиков, ходят в близости от зимовья для соболиного промыслу с собаками и с обметами; а сам передовщик с чунишными передовщиками в зимовье остается, и делает всякой на свою чуницу нарты, лыжи и уледи.

Нарта делается наподобие рыбачьих санок, длиною около двух сажен, шириною в шесть и в семь вершков; полозье у нее толщиною на полвершка, шириною напереди в 2 вершка, а назади поуже; на всякой стороне у нарты по 4 копыла вышиною в 7 вершков, которые для большей крепости привязываются к полозкам ремнями, а по названию промышленых кыпарами. В трех вершках выше полозков продалбливаются в копыльях дирочки, и вкладываются во оные вместо обыкновенных вязков палочки, которые по их вязками ж называются. На оных вязках кладется вдоль во всю нарту доска, а сверху ее копылье ремнями, а по названию промышленых поясками, связывается. К верхним концам копыльев привязываются вместо нащепок вардины, то есть тоненькие шестики, которые от переднего копыла приводятся к передним концам полозков, и привязываются ремнями, а от помянутой доски, которая лежит на вязках, переплетаются к оным шестикам кутоги, или тоненькие веревочки, чтоб нельзя было выпасть положенному на нарту скарбу. Напереди нарты привязывается обыкновенным вязком и ремнями баран, то есть вострая душка, которой концы прикрепляются ремнями к передним копыльям. За оную душку промышленой тянет нарту с собакою. По левую сторону нарты привязывается к передним копыльям и к душке тоненькая оглобля, длиною в полпята аршина, которую держит промышленой идучи в нарте левою рукою, и правит оною, а с горы спускаясь поддерживает, чтоб на него не накаталась. [261]

Лыжи делаются еловые наподобие обыкновенных лыж, длиною в 2 аршина, а шириною напереди в 5, а назади в 6 вершков; спереди они кругловатые с сухоносами, то есть вострыми и узкими кончиками, а назади востры: с исподи подклеивают их камасами или кожею с лосиных или оленьих ног, чтоб лыжы были катчее, а при всходе на гору назад не отдавались. На верхней стороне по средине лыж выделываются из того ж дерева падласы, то есть места, где ногам стоять, вышиною в полвершка, и покрываются берестою, чтоб к ним не приставал снег. Напереди оных падласов продеваются кухтоны, или деревянные путла, и привязываются к падласам ремнями, а по их названию оттугами, чтоб они крепко стояли. Да напереди ж у падласов продеваются иные ремни называемые юксы, которые на пяты надеваются. От сухоносов к падласам притягиваются ремни ж, а по их подъемы, которыми передние концы у лыж кверху подъимаются.

Уледи есть обувь, у которой носки с крючками, а переды и подошвы из одной кожи. В том месте, где пальцам быть, нашиваются сверх кожи много кожиц толщиною на полвершка, чтоб ног не гнело путлом, а крючки у них делаются для того, чтоб нега из путла не выходила.

Как реки станут, и наступит время к соболиному промыслу способное, то главной передовщик собирает всю артель в зимовье, и помолясь богу отряжает каждую чунину с чунишным передовщиком в назначенную ей прежде дорогу. А чунишные передовщики ходят за день наперед по тем дорогам, и приготовляют станы, где быть промыслу, чтоб по приходе чуннц станы им были в готовности, и чтоб передовщикам для приготовления новых станов вперед следовать. А станы приготовлять называется у промышленых станы рубить.

Когда главной передовщик чуницы из зимовья отпускает, то отдает он чунишным передовщикам разные приказы: в начале, чтоб самой первой стан рубили они во имя церкьвей, которые он сказывает всякому, а в следующие дни рубили бы станы на имя тех святых, которых образа с собою имеют ⁶³⁰. И первые бы соболи, которые попадут в церьковных станах, метили, чтоб отдать их по возвращении в церькви; а такие соболи называются у них божьими или приходскими. Которые соболи сперва попадут в станах рубленых на имя святых, те достаются тем промышленым, которые оных святых образа при себе имеют.

Потом приказывает он каждому чунишному передовщику смотреть за своею чуницею накрепко, чтоб промышляли правдою, ничего бы про себя не таили, и тайно бы ничего не ели, также чтоб по обычаю предков своих ворона, змею и кошку прямыми именами не называли, а называли б верховым, худою и запеченкой. Промышленые сказывают, что в прежние годы на промыслах гораздо больше вещей странными именами называли, например: церьковь островерхою ⁶³¹, бабу [262] шелухою или белоголовкою, девку простыною, коня долгохвостым, корову рыкушею, овцу тонконогою, свинью низкоглядою, петуха голоногим и прочая; но ныне все кроме вышеобъявленных слов оставили.

Они ж сказывают, что соболь зверь умной; и ежели кто против вышеписанных приказов что зделает, то соболь по их декуется, то есть вшедши в кулему, о которой ниже упомянуто будет, портит что можно, или наживу съедает, а тем они соболю не только ум, но и прозорливость причитают, будто бы соболь знал и в небытность свою, что промышленые против приказов погрешили, и будто б в отмщение их преступления так над ними ругался не попадая в кулемы. В сем суеверии так они тверды, что не токмо не принимают никаких здравых советов для отведения их от той глупости, но и великое оказывают неудовольствие, предлагая упорно в противность тому, что от сего так как и от воровства в промыслу бывает порча. А что промышленые сему подлинно верят, оное из того видно, что передовщик всякого, кто что назовет запрещенным от него именем, не меньше наказывает как и за другие преступления.

Наказания никому прежде не бывает, пока промышленые с промыслу в зимовье не возвратятся; и для того приказывает главной передовщик чунишным, чтоб возвратись с промыслу все ему объявляли ⁶³², что кто из их чуницы зделал противного его приказу. Напротив того, приказывает и промышленым, чтоб они и над самими передовщиками того ж смотрели.

По принятии приказа отходят все передовщики и промышленые из зимовья по назначенным дорогам на лыжах, и в вышеписанном платье. Всякой из них тянет за собою марту, иной один, а иной с собакою. На нарте обыкновенная кладь спереди котел, в котором есть варят, а в нем чашка с рукояткою, в которой на промыслу колобы валяют, из которой пьют, и которую вместо уполовника употребляют; а чтоб оной котел с нарты долой не свалился, то обогнута напереди нарты тоненькая дощечка. За котлом лежит мешок муки весом в 4 пуда, за мешком бурня с наквасою, за бурнею наживы, мяса или рыбы четверть пуда, за наживою квашня с печеными хлебами, за квашнею тул или сайдак с стрелами, подле тула лук, а наверху постеля да мешечик с мелким борошнем. Все сие увязывается сверху веревками или ремнями, которые от промышленых называются поворами. Нарту тянут лямкою, а на собаку надевают шлею, по их названию алак.

Идучи, подпираются они лыпою, то есть деревянным посохом, длиною в полсажени и больше, у которого на нижнем конце надет конец коровьего рогу, чтоб оной конец от льду не кололся, а близ конца привязано и ремнями оплетено деревянное колечко, называемое шонба, чтоб конец посоха не уходил в снег; верхней конец у лыпы широк наподобие лопаты, токмо кругол, и кверху загнут, для того чтоб им у ставки кулем сгребать и убивать снег можно было, или в [263] котел класть для варения, ибо им ходя по горам ни речной, ни ключевой воды во всю зиму видать не случается.

Отпустя чуницы главной передовщик и сам из зимовья с своею чуницею подъимается. По прибытии на стан промышленые делают себе шалаш, и обсыпают снегом, а передовщик отходит вперед по дороге без нарты, и выбирает место, где быть другому стану, что он ⁶³³ в все время промыслу ежедневно делает.

Дорогою затесывают промышленые деревья, чтоб им по тем затесам ⁶³⁴ можно было в зимовье вытти прямою дорогою.

Переночевавши на стану, расходятся по утру все промышленые в разные стороны, и в пристойных местах по падям и по речкам около стану ставят по два и по три ухожья, которым именем называются у них те места, где они на соболей кулемы, то есть пасти, ставят, а полное ухожье состоит из 80 кулем. Идучи в помянутые места от стану затесывают они деревья, так же как и идучи от стану до стану.

Кулема делается следующим образом: к какому нибудь дереву пригораживаются по обе стороны спицы вышиною четверти по три аршина, а в длину тот огородец немного меньше полуаршина. Сверху покрывается оной дощечками, чтоб снег не насыпался, а внизу того огородца вместо порогу кладется поперег дощечка шириною вершка в три. В воротца его вложено одним концом средней толщины бревно, которого конец поднят под самую кровлю огородца шестиком с боку сквозь огородец продетым, а другой его конец положен на подпорке прямо воротец вдоль по длине бревна. Помянутой шестик, которым сего бревна вложенной в вороты конец подъимается, вложен одним концом в расщепнутой колышек, которого вышина против вышины огородца, а расстояние от огородца против длины вложенного шестика. Другой его конец лежит на маленьком шестике ж, которой одним концом под вышеписанное бревно вкось подложен, срединою лежит на конце палочки, положенной на стоячем колышке, а другим концом подложен под конец продетого сквозь огородец шеста. К другому концу сей палочки привязана тоненькая веревочка, а на веревочке маленькая дощечка, которая с одной стороны сверху на низ стесана, и так верхней ее конец пошире, а исподней поуже. Оною дощечкою конец вышеписанной палочки держится тако: верхней конец той дощечки подставливается под продетой сквозь огородец шестик стесаною стороною, а нижней конец нетесаною стороною вкладывается в зарубочку тоненькой дощечки, которая сверх порогу кулемы положена. И понеже вышеписанная стесаная дощечка так зделана, чтоб она нижним концом до порогу не доходила, то положенная сверх порогу дощечка тем концом, на котором зарубочка вырезана (оной конец гораздо уже другого) и в которую зарубочку нижней конец стесаной дощечки вкладывается, от порогу вверх поднимается. В кулеме близ дерева, к которому она пригорожена, воткнута коротенькая палочка, а в ней ущемлена нажива, мясо или рыба, которую буде станет [264] соболь доставать, то его вложенным в воротцы кулемы бревном придавит, понеже ему того не миновать, чтоб на лежащую сверх порогу дошечку не ступить, а буде ступит, то зарубочка ее скользнет с нижнего конца стесаной дощечки, а верхней оной дощечки конец выскочит из под продетого сквозь огородец шестика, потом выскочит и палочка, к которой та дощечка привязана; за нею упадет маленькой шестик, которого средина на конце той палочки лежала, а с ним и конец продетого сквозь огородец с боку шестика с вложенным в воротцы бревном, которое держится на помянутом шестике.

Кулема бывает у дерева не всегда одна; но иногда и по две, а пригораживается другая кулема с другой стороны к дереву таким же образом, как выше объявлено.

Промышленые живут на стану по тех пор, пока надлежащее число кулем поставят; а всякому промышленому уставлено у них рубить по 20 кулем на день, и так они на всяком стану делают, где соболиные места, а где соболей нет, те места проходят они мимо.

Прошедши десять станов, всякой передовщик из своей чуницы посылает половину людей по завоз, то есть по оставленной на дороге или в зимовье запас, и одного из них передовщиком назначивает, а сам с достальными людьми вперед идет, и вышеписанным образом станы и кулемы рубит.

Посланные по завоз, понеже с простыми почти нартами идут, станов по пяти и по шести в день проходят, а пришедши к тому месту, где их запас спрятан, берет оттуда всякой к себе по 6 пуд муки, да по четверти пуда наживы мяса или рыбы, а взявши должны они достичь передовщика своего.

Идучи с запасом, становятся они по тем же станам, по которым идучи вперед становились и осматривают все около их имеющиеся кулемы. И ежели их снегом занесло, то обметают, ежели же они несколько в них соболей найдут, то в том же стану, около которого достанут, кожу с них снимают; а во всякой чунице и у посланных по завоз кроме передовщика никто не снимает.

Буде соболи мерзлы, и для того с них кожи снять нельзя, то их иначе не тают, как положа с собою под одеяло, и пока с них кожи не снимут, по тех пор не ценят их, и на них не дуют; а когда кожу снимать станут, тогда все промышленые, сколько б их при том ни было, сидят, молчат, и ничего не делают: при том же смотрят они накрепко, чтоб в ту пору ничего на спицах не висело. По снятии кожи курингу, то есть мясо соболье, кладут на сухое прутье, которое потом выняв зажигают и окуривают курингу, обнося огонь вкруг ее тря раза, а окуривши загребают в снег или в землю. Впрочем курингою называется не одно мясо соболье, но и всяких мелких зверей.

Буде идучи по станам много соболей найдут, то относят их к передовщику, а буде чают себе встречи с тунгусами, или с иными какими иноземческимн народами, понеже часто у них тунгусы соболей отбивают, то прячут их в сырой расколотой и выдолбленой отрубок, у которого концы снегом облепляют, снег водою намоча [265] замораживают, и бросают тот отрубок близ стану в снег. А когда вся чуница назад с промыслу в зимовье воротится, то оные отрубки собирают.

Как помянутые промышленые с завозом придут, то передовщик посылает вскоре по завоз же другую половину промышленых, которые в пути то же исполнять должны, что и сперва посыланные, а сам передовщик все вперед идет, и кулемы ставит.

Ежели в кулемы мало соболей попадает, то их взятыми с собою обметами промышляют. При оном промыслу состоит наибольшая нужда в собольих следах, которых промышленой всячески ищет, а нашед свежей след идет по нем до тех пор, пока до коица того следу дойдет, и будет случится, что помянутого следу не станет у оранца, то промышленой по всем норам около того следу находящимся делает дымники, то есть зажигает гнилое дерево, и кладет в устье помянутых нор, чтоб дым внутрь нор шел. И ежели соболь в норе так далеко спрятался, что дым до него не доходит, то промышленой обметывает обметом около того места, где след его окончался, а повыше того сам сидит с собакою расклавши небольшой огонь дня по 2 и по 3. Ежели случится, что соболь из норы вышедши вниз побежит, то он конечно запутается в обмете; что промышленой узнавает по звуку одного или двух колокольчиков, привязанных к веревочке, которая от обмету по двум колышкам к тому месту протянута, где промышленой сидит: понеже соболь из обмета так рваться станет, что помянутая веревочка замотается и колокольчики зазвенят. Тогда промышленой гонит собаку к запутавшемуся в обмете соболю, чтоб его задавила, а иногда и без собаки сам соболя руками ловит. Буде же соболь вверх на самого промышленного побежит, то редко случается, чтоб не ушел, понеже нечаянно выскочивши легко пробегает мимо промышленого, а собака не имеет такой резвости, чтоб его настичь могла. В таких норах, которые только один выход имеют, дыму они не кладут, для того что соболь на дым не идет, но в норе от него умирает, а достать его оттуда невозможно; понеже разметывать камни, которые иногда велики бывают, силы не достает, а рука в нору хотя инде и проходит, но за глубиною норы соболя достать не можно.

Буде же соболей след под коренье уходит, то обметывают они сеть вкруг всего дерева, под которого коренье соболь ушел, а обметавши разрывают то место, и выкапывают его. А сеть в ту пору для того обметывают, чтоб соболя можно было поймать, хотя б он и из рук выскочил.

Ежели же след идет к какому дереву, на котором можно соболя видеть, то стреляют в него из луков стрелами, томары называемыми. И буде томары все исстреляют, а соболя не убьют, то стреляют и самими малыми площадками, а по нужде и большими, какими больших зверей бьют. Буде же на дереве его усмотреть не можно, то подрубают они дерево; и в том месте, где оно вершиною упадет, обмет раскидывают. Знак у них, где дерево упадет вершиною, то, когда отошед от дерева в сторону, с которую подрубается, загнув голову назад самой вершины его не увидят: и тогда саженях в двух от того места, [266] подале обмет раскидывают, а сами становятся у пня срубленого дерева. Как дерево упадет, то соболь видя людей прочь от дерева отбегает, и так в обмет попадает. Случается временем, что хотя дерево и упадет, однакож соболь с него не бежит. В таком случае смотрят они по всему дереву дуплей, и в них соболя находят.

Которой соболь бывал в обмете, а не изловлен, или в кулеме не задавлен, тот соболь уже не даст изловиться.

Ежели во время соболиного промыслу случится промышленым кроме соболя иного какого зверя из лука убить, то они около кулем и на других зверей плашки и петли ставят.

По возвращении других промышленых по завоз посыланных, отряжает передовщик бывшую с ним половину промышленых по размет, то есть чтоб они, взяв из зимовья провианту и следуя к нему в пристойных местах, оставляли оного по нескольку, дабы им при возвращении с промыслу не терпеть голоду.

Вышеобъявленные промышленые, так же как и прежде посыланные, идучи с запасом назад, осматривают около всякого стану имеющиеся кулемы, а взятого провианту оставляют на всяком десятом стану по своему рассмотрению; и так они приходят к передовщику без запасу.

А по возвращении их и сами передовщики с промыслу назад возвращаются, идучи же осматривают они все кулемы, которые шедши вперед рубили, и закалачивают их, чтоб летом во оные не попали соболи. Так же собирают они и те отрубки, в которые посыланные позавоз и по размет промышленые собольи кожи прятали, и тем они всю свою должность исполняют.

Будучи на промыслу, когда надобно им хлебы печь, разгребают они снег до земли, и делают под четвероугольной, по сажени и больше во все стороны, положа четыре бревна и насыпав на них земли. А по всем четырем углам того поду колотят они низенькие столбики по названию их подъюрлошники. На поду раскладывают огонь, чтоб под нагорел, а как под нагорит, то они головни все снимают, уголья вон выгребают, и выметши помелом под сажают на нем хлебы, а на вышеписанные подъюрлошники кладут по обе стороны поду вдоль юрлоки, то есть перекладины, а на юрлоки поперег кладут они горящие головни, которые по их называются мохнатками, чтоб хлебы сверху поджарились.

Промышленые же ежедневно бывают на работе и на промыслу, но в праздничные дни останавливаются, и никакой работы не работают и не промышляют; выключая тех, которые по завозы и по размет посылаются, ибо они никогда не останавливаются, но идут дорогою не мешкотно.

Пришедши в зимовье, промышленые живут в нем по тех пор, пока вся артель соберется.

Как главной передовщик и вся артель сойдется, то чунишные передовщики предъявляют ему соболей и прочих зверей, сколько которая чуница промыслила; а притом сказывают ему, кто что в которой [267] чунице против его приказу погрешил, которых оной передовщик по рассмотрению наказывает: иных к столбу ставит, и как другие есть станут, велит всякому кланяться, и объявляя вину свою говорить: «простите молодиож», иных гущею кормить прикажет; а тех, которые в воровстве приличились, жестоко бьют, не токмо им на делу ничего не дают, но и собственной их скарб обирают, и по себе деляг, понеже они рассуждают, что от плутовства их много в промыслу убытку учинилось, и ежели б они не воровали, то б больше соболей промыслили.

В зимовье живут они по тех пор, пока реки вскроются, а между тем выделывают они своего промыслу собольи кожи.

А как реки вскроются, то они убравшись в те ж каючки, в которых пришли, возвращаются назад в свои домы, и отдают приходских или божьих соболей полуженщикам и покрученикам для раздачи по церьквам, а прочих соболей отдают в казну или продают на сторону, и деньги делят между собою по равному числу, а иных зверей, как например белок, горностаев, медведей, лисиц, которые есть в промыслу, вольно им делить и прежде, по тому как они согласятся.

Соболиной промысел у иноземческих народов от промыслу русских людей малым чем отменен, токмо что не столько приуготовления требует, но суеверия многие ж присовокуплены к оному.

Оленные тунгусы ходят на соболиной промысел со всеми семьями, а у якутов ходят токмо одни мущины, а женщины с детьми остаются в юртах. Их в одной артеле редко ходит больше четырех или шести человек, и в той артеле выбирают они себе такого человека, которому во всем обязываются быть послушными.

Которые якуты богаты, те сами на промысл не ходят, но вместо себя посылают наемщиков, которым они должны дать на дорогу платье, корм и лошадей, ясак за них заплатить, и жен их без них содержать.

Когда они на промысл наряжаются, тогда приносят однолетнего, или двулетнего теленка обыкновенным своим шаманством в жертву. При чем шаман на ближнем дереве внизу вырезывает человеческой грудной образ, в подобие знатного у них идола Байбаяная, владеющего зверями и лесом, и убивши помянутого теленка мажет шаман кровью его образ идола Байбаяная, с таким желанием, чтоб промышленым на промыслу по всякой день видеть кровь, так как у него лице тогда кроваво будет.

При сем же приношении жертвы призывает шаман и иных идолов, которые по их суеверию людей защищают, и чтоб они промышленых и оставшихся домашних их в своем охранении содержали. Призывает же шаман и того дьявола, которой малых ребят похищает, чтоб он оставшихся после них детей не погубил. Но чтоб прошение их лучше принято было, то представляют они как идолам, так и дьяволу, каждому по кусочку мяса помянутого теленка.

А дабы им наперед знать, какое будет на промыслу щастие, то бросают они перед образом идола Байбаяная вверх большую ложку, [268] называемую хамьях, какими они едят, и ежели оная ложка упадет выделаною стороною вверх, то признавают себе за будущее шастие, а ежели вниз, то почитают за нещастие.

По сих приуготовлениях отправляются все артели на промысл на лошадях, и каждая артель берет заводных по две и по три лошади с запасом, которой состоит в мясе говяжьем и коровьем масле.

В первой день своего путешествия всячески стараются, чтоб какого зверя или птицу убить. И ежели по их желанию в тот день зделается, то оное за великое щастие в будущем соболином промыслу признавают.

Едучи дорогою оставляют они в разных местах запас, по неделе или по 10 дней ходу от места до места, чтоб им идучи назад было чем пропитаться.

Приехавши на уреченное место, где соболей промышлять, что бывает уже в ноябре месяце, понеже они дорогою промышляя себе на пищу зверей тихо едут, всех лошадей бьют на пропитание в промыслу.

На стану разделяются они по 2 человека, и вкруг стана ставят пастник и луки самострельные, которые завсегда осматривают. И буде случится, что соболь или иной какой зверь от пастнику и луков в сторону отойдет, то они переносят их с прежнего места на звериной след, а пастник, какой якуты на промыслу употребляют, от кулем российских промышленых весьма мало разнствует ⁶³⁵.

Кроме пастнику и самострельных луков, якуты по примеру российских промышлеников употребляют томары и стрелы, которыми бьют соболей на деревах, или когда они из оранцов выходят.

Обметов у них нет, чего ради как они конец собольего следу увидят у какой норы в оранце, то окуривают устья ближних нор дымом, и тем соболя оттуда вон выгоняют, а потом застреливают из лука, или затравливают собаками.

Будучи на промыслу, живут они около стану ⁶³⁶ в разных сторонах месяца по 3, а потом паки на оной стан собираются, и поднявшись марта в первых числах все вместе, домой возвращаются пеши или в лодках; а приходят назад в апреле месяце и тогда все, что ими промышлено, вместе складывают, и между собою делят поровну. [269]

ГЛАВА 8

О ЗВЕРЯХ МОРСКИХ ⁶³⁷

Под именем водяных зверей заключаются здесь те животные, которые на латинском языке амфибия называются, для того, что оные хотя по большей части и в воде живут, однако и плодятся около земли, и не редко на берега выходят. Чего ради киты, свинки морские и подобные им, которые никогда не выходят на берег, а от многих причисляются к зверям, не принадлежат к сей главе, но к следующей, в которой о рыбах писано будет: ибо все нынешние писатели о рыбах в том согласны, что кит не зверь, но сущая рыба ⁶³⁸.

Водяные звери могут разделены быть на три статьи; к первой принадлежат те, кои живут токмо в пресной воде, то есть в реках, как например выдра ⁶³⁹, к другой, которые живут и в реках и в море, как тюлени, а к третьей, которые не заходят в реки, как морские бобры, коты, сивучи и прочая.

Выдр на Камчатке хотя и великое множество, однако кожи их покупаются не дешево; ибо в рубль выдра посредственной доброты. Ловят их по большей части собаками во время вьюги, когда оные далеко от рек отходят и в лесах заблужаются.

Кожи их употребляются на опушку тамошнего платья, но более для збережения соболей, чтоб не оцветали, ибо примечено, что в кожах их соболи хранятся доле.

Тюленей ⁶⁴⁰ в тамошних морях неописанное множество, особливо в то время, когда рыба из моря вверх по рекам идет, за которою они не токмо в устья, но и далеко вверх по рекам заходят такими стадами, что нет такого близкого к морю островка, которого бы пески не покрыты ими были, как чурбаньями. Чего ради в тамошних лодках около таких мест плавают с опасением: ибо тюлени, завидев судно в реку устремляются, и подъимают страшное волнение, так что судну нельзя не опрокинуться. Нет ничего противнее человеку [270] необычайному, как странной рев их, которой должно слушать почти безпрестанно.

Их ⁶⁴¹ примечено четыре рода: самой большей называется там лахтаками ⁶⁴², и промышляется от 56 до 64 градусов ширины, как в Пенжинском, так и в Восточном море. Разность сего рода от прочих состоит в одной величине, которою они большого быка превосходят.

Другой род ⁶⁴³ величиною с годовалого быка, шерстью различен, однако в том сходство у всего сего рода, что шерстью они подобны барсам: ибо по спине у них круглые равной величины пятна, но брюхо у них белое в прожелть, а молодые бывают все как снег белы.

Третей род ⁶⁴⁴ меньше вышеписанных: шерстью желтоват с превеликим вишневым кругом ⁶⁴⁵, которой занимает почти половину кожи. Сей род водится на окиане, а в Пенжинском море не примечен поныне.

Четвертой род ⁶⁴⁶ водится в великих озерах Байкале и Ороне, величиною архангельским подобен, шерстью беловатой.

Все сии звери весьма живущи: я сам видел, что тюлень, которого крюком поймали на устье Большей реки, с преужасною свирепостью бросался на людей, когда череп его раздроблен уже был на мелкие части; причем и сие приметил, что сперва, как его из воды вытянули на берег, покушался он токмо убежать в реку; потом видя, что ему учинить того не можно, начал плакать, а напоследок как его бить стали, то он остервился помянутым образом.

Тюлени ⁶⁴⁷ не отдаляются от берегу в море больше тритцати миль, и следовательно мореплаватели могут чрез них о близости земли совершенно быть уверены. На Камчатке найден тюлень, которой, по объявлению Стеллера, на Беринговом острову ранен, почему расстояние между Камчаткою и помянутым островом учинилось известно.

В море водятся они около самых больших и рыбных рек и губ. Вверх по рекам ходят до 80 верст за рыбою. Ходятся весною в [271] апреле месяце на льду. Сходятся на земле и на море в тихую погоду, как люди, а не по примеру собак вяжутся, как объявляют многие писатели. Носят обыкновенно по одному щенку, и кормят двемя титьками. Тунгусы молоко их детям своим дают вместо лекарства. Старые тюлени ревут так, как бы кого рвало, а молодые охают как от побой люди. В убылую воду лежат они по обсохлым каменьям, и играют сталкивая друг друга в воду. В сердцах больно между собою кусаются. Впрочем они лукавы, боязливы и поспешны в рассуждении пропорции членов. Спят весьма крепко, а будучи разбужены приближением человека в безмерную приходят робость, и бегучи вперед себя плюют водою, чтоб дорога была им глаже и сколсчае, а не сывороткою, как другие объявляют, и предписывают в лекарство. Они на земле не инако как вперед двигаться могут, ухватясь передними ногами за землю, а тело изгибая кругом; таким же образом взлазят они и на каменья.

Их ловят разными образы: 1) в реках и озерах стреляют из винтовок, причем должно смотреть, чтоб попасть их в голову, ибо в другом месте не вредят им и двадцать пуль, для того что пуля в жиру застаивается; однако мне удивительно объявление некоторых, будто тюлени будучи поранены в жирное место чувствуют некоторую приятность; 2) ищут их по берегам морским и по островам сонных, и бьют палками; 3) колют на льду носками ⁶⁴⁸, когда они из воды выходят, или в воде спят, приложа рыло ко льду, которой в таком случае насквозь протаивает; в сии отдушины бьют их промышленики носками, и держат на ремнях, пока прорубят пролубь, чтоб было можно вытянуть; 5) курилы бьют их из байдар сонных же на море, а выбирают для того тихую погоду; 6) камчадалы бьют их носками ж подкравшись из под ветру в тюленьей коже; колют же их и плавающих близко берега; 7) когда они на льду детей выведут, то промышленики развеся плат на малых саласках и двигая их перед собою, отхватывают от полыньи, чтоб им уходу туда не было, и наскоча на них вдруг убивают; 8) около реки Камчатки, которая верстах в 60 далее устья Большей реки к северу, течет в Пенжинское море, ловят их тамошние жители особливым и искусным образом: собравшись человек до 50 или более, и приметив, что много тюленей ушло вверх реки, протягивают чрез реку местах в двух, в трех и четырех крепкие сети; при каждой сети становятся по нескольку человек в лодках с копьями и дубинами, а прочие плавая по реке с великим криком пужают их, и к сетям гонят; как скоро тюлени заплывут в сети, то иные их бьют, а иные вытаскивают на берег; и таким образом иногда достают они по сту тюленей в один раз ⁶⁴⁹, которых после делят по себе на равные [272] части. От жителей помянутой реки ежегодно довольствуется тюленьим жиром весь Большерецкой острог, как на свет, так и на другие потребы. При сем надлежит объявить, что третей и седьмой способ тюленья промыслу употребляется токмо на Байкале озере, а не на Камчатке ⁶⁵⁰.

Тюлени на Камчатке не столько дороги, сколько нужны к употреблению по обстоятельствам тамошнего места. Кожи больших тюленей или лахтаков, которые весьма толсты, обыкновенно на подошвы изходят: из них же делают коряки, олюторы и чукчи, лодки и байдары разной величины, в том числе и такие, которые человек до 30 подъимают. Оные лодки имеют перед деревянными сие преимущество, чтэ они легче и в ходу скорее.

Тюленей жир — обыкновенные свечи по всей Камчатке как у россиан, так и у камчадалов. Сверх того почитается оной за толь деликатное кушанье, что камчадалы на пирах своих обойтись без него не могут. Мясо тюленье едят вареное и вяленое, иногда за излишеством и паровят как жир, так и мясо, следующим образом: сперва копают ямы смотря по количеству мяса и жиру, в которых пол устилают каменьем. Потом накладывают полну яму дров, и зажегши снизу по тех пор топят, пока она как печь накалится. Когда яма готова будет, то золу сгребают в одно место, пол устилают свежим ольховником, а на ольховник кладут сало особливо, а мясо особливо, и каждой слой перекладывают ольховником: напоследок как яма наполнится, то заметывают ее травою и засыпают землею так, чтоб пару вытти не можно было.

Спустя несколько часов помянутое мясо и жир вынимают и хранят в зиму. От сего приуготовления мясо и жир бывают гораздо приятнее нежели вареные, а притом и чрез целой год не испортятся.

Головы тюленьи, обобрав с них мясо, подчивают, и провожают как бы приятных гостей своих с следующими обрядами, которые мне случилось видеть в 1740 году в острожке Какеиче, которой стоит над речкою того ж имени, впадающею в Восточное море. С самого начала принесены на лодочке нерпичьи челюсти, обвязанные тоншичем и сладкою травою, и положены на пол. После того вошел в юрту камчадал с травяным мешком, в котором находились тоншичь, сладкая трава и немного бересты, и положил подле челюстей. Межлу тем два камчадала привалили большой камень к стене против лестницы, и осыпали его мелким каменьем, а другие два камчадала принесенную в помянутом мешке сладкую траву рвали в куски, и в узолки вязали. Большой камень значил у них морской берег, мелкие камни — волны морские, а сладкая трава в узолки связанная — тюленей. Потом [273] поставлены были в трех посудах толкуши из рыбьей икры, кипрея и брусницы с нерпичьим жиром, которые камчадалы жали комьями, а в средину их клали травяные нерпы. Из объявленной бересты зделали они лодочку, и нагрузя толкушей покрыли травяным мешком.

Спустя несколько времени камчадалы, которые травяных тюленей зажимали в толкуши, взяв посуду с комьями по мелкому каменью волочили, будто б по морю, для того, чтоб тюлени в море думали, что им гостить у камчадалов весьма приятно, особливо что в юртах у них и море есть, а сие б самое побуждало их и в большем числе попадаться в камчатские руки.

Поволоча несколько минут травяных нерп своих по мнимому морю, поставили на прежнее место, и вышли вон из юрты, а за нимл вынес старик небольшую посуду с толкушею, и оставя оную на дворе возвратился в юрту, а прочие кричали изо всей силы раза четыре лигнульх, а что сие слово значит, и для чего они кричат, тому не мог добиться толку, кроме того, что сие у них изстари в употреблении.

После того вошли они в юрту и вторично таскали тюленей своих по каменному морю под тем видом, будто их бьет волнами, а по окончании вышед из юрты кричали кунеушит алулаик, погода прижимная, для того чтоб ветр восстал с моря, и нажал бы льду к берегу, при чем обыкновенно бывает лучшей промысел морских зверей. По возвращении в юрту таскали они нерп своих третей раз по сухому морю, а потом нерпичьи челюсти склали в мешок, и каждой из бывших в юрте промышлеников клал на них понемногу сладкой травы с объявлением своего имени и с приговором, для чего их пришло немного, у них приемы таким гостям богатые и провожанье с подарками.

Снабдя по своему мнению съестными припасами гостей дорожных принесли их к лестнице, где старик клал им в мешок еще толкуши, и просил, чтоб они отнесли утопшим в море его сродникам, которых поимянно рассказывал. После того два камчадала, которые наибольше в подчиванье трудились, комья толкушные с травяными нерпами, делить начали, и давали каждому промышленику по два, а они взяв комье выходили за юрту, и прокричав уение (ты) как они кличут друг друга на тюленьем промысле, приходили обратно, и вынув травяных тюленей из толкушных комьев в огонь побросали, а комья съели, приговаривая, чтоб тюлени ходили к ним чаще, потому что без них им скучно. Между тем принесли и чашку с толкушек», которая на дворе была поставлена, и разделя по себе съели загася огонь.

Напоследок камчадал, взяв мешок с челюстьми, с которыми положена была берестеная лодка и горячей уголь, вынес вон и бросил, а обратно принес один токмо уголь: для того, что оной значит светоч, с которым гости в ночное время провожаются, и которой обратно в юрту приносится.

После проводин ели они рыбу, толкуши и ягоды как бы остатки от прямых гостей. [274]

Моржей ⁶⁵¹ около Камчатки видают редко, и то в местах далее к северу лежащих. Лучшая их ловля около Чукотского носу: ибо и звери там велики, и в большем против других стран числе водятся. Моржовое зубье называется рыбьею костью. Цена их от величины и весу зависит. Самые дорогие те, коих два в пуд, но такие весьма бывают редко: по три в пуд не часто ж случаются, обыкновенные зубья по 5, по 6 и по 8 в пуд, а мельче того немного вывозятся. Впрочем по числу ж зубов, сколько их в пуд походит, сей товар и разделяется, и под именем осмерной, пятерной, четверной кости и прочая продается. Верхней слой моржовых зубов болонь, а сердце шадра по сибирскому наречию.

Моржовые кожи, мясо и жир в таком же употреблении, как и тюленьи. Коряки делают из кож и куяки, каков выслан от меня был в императорскую кунсткамеру, а каким образом, о том писано в главе о военном ополчении.

Сивучи и коты морские от моржей и тюленей по внешнему виду мало разнствуют: чего ради и того ж роду быть кажутся.

Сивучи ^{652 653} называются от некоторых и морскими коньми, для того что имеют гриву. Окладом они тюленям подобны. Величиною с моржа и больше, а весом до 35 и до 40 пуд. Шея у них голая с небольшою гривою из жестких и курчавых волосов состоящею; впрочем шерсть по всему телу бурая. Головы имеют посредственные, уши короткие, [275] мордки короткие ж и кверху вздернутые как мопсы. Зубы превеликие. Ноги ластами.

Водятся наибольше около каменных гор или утесов в окиане, на которые и весьма высоко взлазят, и в великом числе лежашие на них примечаются. Ревут странным и ужасным голосом, гораздо громче тюленьего; от чего мореплаватели сию имеют пользу, что во время великих туманов могут оберегаться, чтоб не набежать на остров, при которых сие животное обыкновенно водится ⁶⁵⁴.

Хотя сие видом страшное животное и кажется отважным, хотя силою, величиною и крепостию членов гораздо превосходит нижепи-ъсанных котов морских, хотя в крайней опасности с такою яростию поступает, что сущим львом представляется, однако человека так боится, что завидев его с поспешением в море удаляется. А когда найдешь на сонного и палкою или криком оного разбудишь, тогда приходит оно в такую робость, что бегучи от человека при тяжких вздохах часто падает, для того что трясущиеся члены его не служат. Напротив того, когда видит все способы пресеченные к бегству, тогда с великим свирепством на противника устремляется, головою махает, ярится и ревет так, что и отважной сам принужден будет спасаться от него бегством. Чего ради камчадалы и никогда не бьют сивуча на море, ведая что он опрокидает суда с людьми и погубляет, да и на земле явно нападать на него опасаются, но по большей части бьют их врасплох или спящих. К спящим с великою осторожностию против ветру подходят такие промышленики, которые на силу свою и на ноги больше других имеют надежды, и бьют носком под передними ластами, а прочие ремень от носка сивучьей же кожи обернув несколько раз вкруг кола держат, и когда раненые в бег обращаются, тогда или из луков стреляют по них издали, или другие носки в них пускают, а наконец утомленых и обессилевших закалывают копьями или прибивают палками.

В спящих на море стреляют ядовитыми стрелами, а сами прочь отходят. Сивучи не терпя болезни от разъедающей рану морской воды выходят на берег, и там или закалываются, или, ежели место к убиению неспособно, сами издыхают в сутки. Промысел сих животных толь славен у язычников, что те за героев почитаются, которые их больше промышляли. Чего ради многие к промыслу не токмо для сладкого их мяса, но и для славы побуждаются, не взирая ни на какие опасности. Лодки свои двумя или тремя сивучами так загружают, что оные почти совсем погружаются в воду, однако в тихую погоду по причине искусства тех язычников редко утопают, хотя вода морская бывает иногда и с краями судна на ровень. За великое безчестие почитается бросить промышленого зверя и при самой крайней опасности, чего ради промышленики и часто утопают, когда воды из [276] своего судна улить не имеют силы. За объявленным промыслом отважные язычники ездят в море на бедных байдарах своих по 30 и по 40 верст на пустой остров Алаид, и нередко случается, что будучи отнесены погодою по 4, по 5 и по 8 дней блудят без компасу по морю, претерпевая голод, и не видая ни земли, ни островов, а спасаются и возвращаются в жилища по луне и по солнцу.

Жир сивучей и мясо весьма сладко и приятно, особливо же ласты, которые на студень походят. Жир их не столь сален, как китовой и нерпичей, но крепок, и мало имеет разности от китового как в запахе, так и во вкусе. Щенячей жир, как некоторые говорят, вкуснее бараньего, и походит на мозг, что в костях бывает, но другие утверждают, что от всех морских животных противной запах. Из кож их делаются ремни, подошвы и самая обувь.

Самок имеют по 2, по 3 и по четыре. Ходятся в августе и в сентябре месяцах, так как нижеобъявленные коты морские, носят кажется по 9 месяцов, ибо они щенятся около начала июля месяца. Самцы самкам весьма угождают, и не столь с ними жестоко поступают, как коты морские. Ласкою самок крайне утешаются, и вьючись около их ищут склонности. Самцы и самки о детях своих не много пекутся, ибо и сонные часто давят щенят при титьках, что неоднократно примечено; и ни мало не смущаются, когда щенята при глазах их бывают закаляемы. Щенята не столь живы и игривы, как морские котята, но всегда почти спят, или и играют, но как нехотя, ползая друг на друга. Около вечера самцы и самки с щенятами в море уплывают, и неподалеку от берегов тихо плавают. Щенята, утомившись, на спинах у матерей сидят и отдыхают, а самки колесом ныряют, и с себя сбрасывают ленивых, приучая оных к плаванью. По учиненному опыту малые щенята, будучи в море брошены, не плавают, но булькаясь спешат к берегу. Щенки сивучьи против котят морских величиною вдвое.

Хотя сии животные людей и весьма боятся, однако примечено, что оные, часто людей видя, не столь бывают дики, особливо в то время, когда щенята их худо еще плавают. Господин Стеллер жил между стадами их на высоком месте шесть дней, примечая из шалаша своего нравы их: животные лежали вкруг его, смотрели на огонь и на все его действия, и от него уже не бегали, хотя ему и ходить между ими случалось, и брать из стада щенят их и бить для описания, но спокойно пребывая, и ходились и дрались за места и за своих самок, в том числе один за самку три дни сряду бой имел, и более нежели во сте местах был ранен. Кеты морские в драки их никогда не мешаются, но во время оной смотрят, как бы удалиться, уступают им место, щенятам их играть не препятствуют, не дерзают делать никакой противности, и всеми мерами убегают от сообщества сивучей; напротив того, сивучи охотно в их стада и незваные мешаются.

Престарые животные с головы седеют, и без сумнения долговеки бывают. Уши и голову чешут задними ластами, так как коты морские, таким же образом стоят, плавают, лежат и ходят. Большие ревут, как быки, а малые блеют как овцы. От старых худо пахнет, однако не [277] так, как от котов противно. Зимою, весною и летом живут не везде без разбору, но будто в определенных местах Берингова острова по каменьям и около утесов, однако за всем тем приходят многие вновь туда вместе с морскими котами. Около американских берегов примечены они в великом числе, а около Камчатки всегда водятся, но далее 56 градусов ширины не ходят.

Знатной промысел им бывает около Кроноцкого носу, около Островной реки и около Авачинской губы. Ведутся же они и около Курильских островов почти до Матмая. Господин капитан Спаноерг в морской своей карте имеет некоторой остров, которой по множеству помянутых животных и по виду утесов здание представляющих, сивучьими палатами назвал. В Пенжинском море никогда не бывают. К Берингову острову приходят они в июне, июле и августе месяцах для покою, рождения, воспитания щенят и для плотского совокупления, а после того времени бывает их около Камчатки больше, нежели около Америки.

Что касается до их пищи, то питаются они рыбою, тюленями, а может быть и бобрами морскими и другими животными; старые в июне и июле месяцах мало или и ничего не едят, но токмо покоятся, спят, и от того безмерно худеют.

Коты ⁶⁵⁵ морские ⁶⁵⁶ величиною в половину сивуча, окладом тюленю ж подобны, токмо грудастее и к хвосту тоне. Рыло у них доле сивучья. Зубы большие; глаза выпуклистые почти с коровьи; уши короткие: ласты голые, черные. Шерсть черная с сединой, короткая и ломкая, у щенков ссиза черная ⁶⁵⁷.

Коты морские промышляются весною и в сентябре месяце около реки Жупановой, когда они от Курильских островов к Америке следуют, однако в небольшом числе. Лучшей промысел бывает им около Кроноцкого носу, для того, что море между оным и Шипунским [278] носом гораздо тише и довольнее тихими заводями, где коты и живут доле. Весною ловят почти все беременных самок, которым приспевает время котиться. Выпоротые котята называются выпоротками, и по большей части из помянутых мест привозятся. С начала июня по исход августа месяца нигде их не видно, ибо в то время возвращаются оные с молодыми в сторону южную. Сие издавна подавало тамошним язычникам, промышляющим их, причину думать, откуда коты весною приплывают? куда толь жирные животные при беременности великими стадами отходят? и для чего осенью толь сухи и безсильны, и куда возвращаются? и догадываться, что помянутые животные толь тучны с южной стороны приплывают, и к югу ж возвращаются осенью; что ж им издалека быть не можно, потому рассуждали, что бы они в противном случае не были жирны, но от утомления б похудели без сумнения. А что они все следовали к востоку, и дале Кроноцкого носу и устья Камчатского как при отхождении, так и при возвращении их не примечено; из того заключали, что против Камчатки и Кроноков не в дальнем расстоянии надобно быть или островам или матерой земле. Сии животные ⁶⁵⁸ с места на место переходят, так как из птиц гуси, лебеди и другие морские птицы; из рыб разные роды лососей, а из зверей песцы, зайцы и камчатские мыши. Но песцы переменяют место по причине недостатка в пище; птицы для выводу детей, для роняния старого перья, и последующего от того безсилия и неспособности к охранению себя от неприятеля, выбирают себе места пустые; рыбы для метания икры озера и глубокие заводи, а коты морские переселяются к пустым островам в великом числе лежащим между Азиею и Америкою от 50 до 56 градусов, особливо для следующих причин: 1) чтоб самкам там окотиться, и покоясь притти в прежнюю силу, чтоб котят в три месяца вскормить и взростить столько, чтобы они могли осенью за ними в обратной путь следовать; а кормят кошки котят грудьми по два месяца. Титек у них по две, которые видом, величиною и положением между задними ластами от бобровых не разнствуют. Носят по одному котенку, редко по два. У котят пупки отгрызают, так как собаки и зализывают, а место свое пожирают с жадностью. Котята родятся зрячие, и глаза у них бывают столь уже велики, как бычьи. Зубы у них бывают и при самом рождении, которых по 32 считается, выключая клы, которых на стороне по два: ибо оные в четвертой день выходят. Котята сперва бывают ссиза черные, чрез 4 или 5 дней между задними ногами буреть начинают, а по прошествии месяца брюхо и бока сбура черны бывают. Самцы родятся гораздо больше и чернее, да и потом бывают чернее ж самок, которые почти сивеют на возрасте, имеют бурые пятна между передними ластами, и как величиною, так облостию тела, и телесною крепостню столько от самцов разнствуют, что неосторожному наблюдателю легко за особливой вид почесть их можно; сверх того они робки и не столь свирепы. Котят своих безмерно любят: кошки с котятами на берегах [279] лежат стадами, и больше время во сне препровождают, а котята вскоре по рождении играют различными образы: друг на друга ползают, бьются и борются; и когда один другого повалит, то самец притом стоящей с ворчанием прибегает, разводит, победителя лижет, рылом его свалить покушается, и крепко противящегося более любит, веселясь о сыне своем яко достойном родителя, а ленивых и непроворных весьма презирают, чего ради котята иные около самца, а иные около самки обращаются.

Самцы имеют самок от 8 до 15 и даже до 50, которых по ревности строго наблюдают, так что ежели один к другого самке немного приближится, в ярость приходят; и того ради хотя многие тысячи лежат их на одном берегу, однако всякой самец с своим родом особь от прочих, то есть с своими кошками, с малыми котятами обоего пола и с годовыми, которые еще не имеют самок, и часто в одном роде по 120 животных считается. Такими же стадами плавают они и на море. Все, у которых самки есть, еще в силе, а престарелые живут в уединении, и больше времени препровождают во сне без пищи. При Беринговом острове старики оказались нашим первые, и были все самцы, безмерно жирны и воньки. Такие старики всех лютее, живут по месяцу на одном месте без всякого пития и пищи; завсегда спят, и на мимоходящих нападают с чрезвычайным свирепством. Ярость их и спесь столь особливы, что они лучше тысячу раз умрут, нежели место свое уступят; чего ради увидев человека прямо на него устремляются не дая ходу, а другие между тем лежат по своим местам в готовности к бою. Когда по нужде итти мимо их надобно, то надобно с ними иметь и битву. Метаемое в них каменье хватают они как собаки, грызут и на мечуших с большою яростию и с ревом стремятся; но хотя каменьем и зубы выбьешь, хотя и глаза выколешь, однако и слепой не оставляет места, да и оставить не отважится; для того, что хотя на один шаг отступит, то столько получит неприятелей, что и спасшись от людей не в состоянии будет избежать от своей погибели. Когда же случается одному назад отступить, тогда другие приходят для удержания его от бегства, а между тем один другому не доверяя, и имея подозрение в побеге, начинают биться, при котором случае вдруг заводится столько поединков, что на версту или более ничего кроме кровавых и смешных поединков с ужасным ревом не видно; а во время такого междуусобия можно пройти уже без опасности. Буде на одного двое нападают, то другие вступаются за безсильного, аки бы негодуя на неравное сражение. При помянутом сражении коты плавающие по морю сперва подняв головы смотрят на успехи биющихся, а погом и сами разсвирепев выходят на берег, и умножают число их.

Господин Стеллер делал нарочно опыт, напал на одного кота с казаком своим, и выколов глаза отпустил его, а четырех или пятерых раздразнил каменьем ⁶⁵⁹. Когда коты за ним погнались, то он ушел [280] к слепому, которой слыша бег товарищей, и не ведая бегут ли они или за кем гонятся, напал на своих помощников, а он между тем несколько часов смотрел их сражения сидя на месте высоком. Слепой кот на всех других нападал без разбору, не выключая и тех, кои защищали его сторону, за что и все на него устремились как на общего неприятеля, и он не мог получить спасения ни на земле ни на море; из моря его вытаскивали вон, а на берегу по тех пор били, пока он изтоща все силы пал и издох с стенанием, оставя труп свой на съедение голодным песцам, которые и дыщущего еще терзали.

Когда бьются токмо двое, то бой их часто продолжается чрез целой час, между тем они и отдыхают один подле другого лежа, а потом вдруг встают, и по примеру поединщиков выбирают себе место с которого в бою не уступают, бьются головами сверху, и один от другого удара уклоняется. Пока оба силою равны, по тех пор ластами передними бьются, а когда один обессилеет, то другой схватив противника зубами, бросает о землю, что видя смотрящие на поединок приходят к побежденному на помощь, будто бы посредственники сражения.

Зубами ранят друг друга столь жестоко, как бы саблею: около исходу июля месяца редкого кота увидишь, которой бы не имел на себе раны. По сражении первое их дело метаться в воду и омывать тело; а бой имеют они между собою по трем особливо причинам: первая и самая кровавая битва бывает за самок, когда один у другого отнимает их, да за детей женского рода, когда другой думает похитить их; а самки, которые при том бывают, за тем следуют, которой победу одержит. Вторая за место, когда один займет другого место, или по причине тесноты, или как под видом оной один к другому приближается для прелюбодейства, и тем приходит в подозрение. Третья за справедливость, которая при разъемах примечается.

Самок и котят весьма любят; напротив того, самки и котята безмерно их боятся, ибо они столь сурово поступают с ними, что за безделицу тирански их мучат. Естьли от самок котенка брать будут, а самка, которой впрочем бег дозволяется, от страху уйдет, а котят во рту не унесет с собою, то кот, оставя похитителей на кошку устремляется, и схватя ее зубами несколько раз бросает о землю, и бьет о камень, пока она замертво растянется, а когда справится, то припалзывает к ногам самца своего и лижет их, обливаяся слезами, которые текут у ней как источник на груди; напротив того, кот взад и вперед ходит безпрсстанно скрежеща зубами, поводя кровавыми глазами и как медведь головою кивая, наконец, когда увидит, что котят уносят, и сам так же как кошка плачет и смачивает грудь [281] свою слезами; то ж делается, когда они жестоко бывают ранены или обижены, а обиды отмстить не могут.

Другая причина, для чего коты морские на восток и на пустые острова отходят весною, без сумнения сия, чтоб покоясь и сплючи без пищи чрез три месяца от чрезмерного жиру свободиться, по примеру медведей, которые зимою живут без пищи: ибо старые коты в июне, июле и августе месяцах ничего на берегу не делают, токмо спят, или лежат как камень на одном месте, а притом друг на друга смотрят, ревут, зевают и потягиваются без всякого питья и пищи. Между тем, которые моложе, ходятся в первых числах июля.

Сходятся как люди, особливо под вечер. За час пред совокуплением кот и кошка отплывают в море, вместе плавают тихо, и вместе на берег возвращаются. Совокупляются на припайках, то есть на самом берегу, пока морская вода взливается, и тогда столь мало о себе пекутся, что хотя над ним стоять кто будет, то он не почувствует, разве чем ударен будет.

Помянутое животное различной голос имеет: 1) когда ревет лежа на берегу для забавы, тогда рев его подобен коровьему; 2) на сражении ревут как медведи; 3) по одержании победы как сверчки писчат, а 4) побежденные и раненые от неприятелей стонут и писчат как кошки или бобры морские.

Когда выходят из меря, тогда отрясаются обыкновенно, и задними ластами гладят грудь, чтоб прилегли волосы. Самец рыло свое к рылу самки прикладывает, как бы целоваться; во время солнечного зною верхние ласты подъимают кверху, и машут ими как ластящиеся собаки хвостами; лежат иногда на спине, иногда как собаки на брюхе, иногда свернувшись, а иногда протянувшись и передние ласты подогнув под бок. Как крепко они ни спят, и как тихо человек к ним ни подкрадывается, однако они скоро чувствуют и пробужаются, а носом ли они чудки, или слышки, того за подлинно объявить нельзя.

Старые коты или совершенного возраста не токмо от одного человека, но и от многолюдства никогда не бегают, но тотчас в бой становятся, однако примечено, что они от свисту стадами в бегство обращаются: то ж делается, когда чинится на них внезапное нападение с криком, но они и ушед в воду плавают за людьми, идущими по берегу, которые их испужали, и смотрят на них с удивлением, как на страшное позорище.

Плавают столь скоро, что в час более 10 верст легко переплыть могут: будучи ранены на море носком судно с промышленнками тащат за собою столь скоро, что кажется, будто оно летит, а не по воде плывет, таким образом и нередко суда опрокидают, и людей топят, а особливо естьли кормщик не имеет такого искусства, чтоб править судно, смотря по бегу котову. Плавают на спине, оказывая временем ласты задние, а передних никогда у них не видно. По причине отверстой скважины, что foramen ovale называется, долго в воде бывают, но как крепко обессилеют, то выныривают для переводу духа. Когда около берегов плавают забавляяся, то иногда [282] плавают вверх брюхом, иногда вверх спиною, столь близко от поверхности воды, что всегда приметить можно, где они плывут, а задние ласты часто осушают. Когда в воду с берегу уходят, или при плавании отдохнувши погружаются в море, то ныряют они колесом так, как и все большие морские звери, например бобр, сивуч или киты и касатки.

На каменье и горы всходят, как тюлени, хватаясь за оные передними ластами, изгибаясь телом и потупя голову для способнейшего изгибания. Плавают так скоро, что скорому человеку вряд с ними сбежать можно, а особливо с самками; и естьли бы они столь скоро могли бегать как плавают, то бы много людей пригубили. Однако и на ровном месте биться с ними опасно ж, для того что едва от них убежать можно, а спасаются от них люди на местах высоких, на которые они скоро взойти не могут.

На Беринговом острове примечено их такое множество, что берега бывают покрыты ими как чурбаньями, чего ради мимоходящие часто принуждены бывают оставлять способную дорогу, и следовать трудными гористыми местами. Бобры морские весьма их боятся, и редко между ими усмотрены бывают, также как и нерпы; напротив того, сивучи живут между ними великими стадами к собственной их опасности. Занимают места себе всегда лучшие, и коты редко при них начинают драки, опасаясь лютых оных разнимателей, ибо примечено, что во время драки скоро набегают сивучи; не отважатся ж коты унимать и самок своих, чтоб не играли с сивучами.

Сие достойно примечания, что коты морские не около всего Берингова острова водятся, как коровы морские, тюлени, бобры и сивучи, но токмо около южного берега, что с камчатскую сторону. Причина тому, что они сию сторону прежде видят, когда от Кроноцкого носу к востоку следуют, а на северном берегу одни токмо заблудящие примечаются.

Что касается до их промыслу, то зимовавшие на Беринговом острову сперва выбивали им глаза каменьем, а потом били палками без всякого другого искусства; но они столь живущи, что два или три человека, дубинами раз двести по голове ударя, едва до смерти их убивают, а между тем иногда дважды или трижды отдыхать должны. И хотя у них голова в мелкие части раздроблена будет и мозг почти весь вытечет, хотя все зубы выбьются, однако они на то не взирая стоят на задних ластах и бьются. Нарочно учинен был опыт, чтоб кота, выколов глаза и проломав голову отпустить жива; изувеченой кот больше двух недель жив был, и стоял на одном месте как статуя.

Около Камчатской земли редко выходят они на берег, но промышляют их байдарами на море, употребляя к тому обыкновенную збрую, носки называемую, которые будучи подобны копейцу на долгие шесты втыкаются, чтоб ими можно было действовать как дротиком, когда близко подгребут к зверю. А понеже копейцо не крепко на ратовье держится, то остается оно токмо одно в теле у раненого [283] зверя, а ратовье отскакивает. За копейцо привязан бывает предолгой ремень, которым раненого притягивают к судну, прилежно наблюдая, чтоб он передними ластами за край не ухватился и судно не опрокинул; чего ради некоторые из промышлеников стоят с топорами и покушающимся ухватиться обрубают передние ласты, или бьют их по ластам и по голове палками, а убитых, втягивают на судно. Но промышляют они токмо самок и молодых котят, а больших и старых не токмо бить опасаются, но и завидев кричат «худо», то есть опасно.

Множество котов умирает в старости своею смертью, но более от сражений, так что инде все берега костьми покрыты, будто бы великая там баталия происходила.

Бобры морские ^{660 661} не имеют с обыкновенными бобрами никакого сходства, но названы от наших людей сим именем по одной осистой шерсти, для которой кожи их столько ж на пух удобны, как. бобровые. Величиною они с котов бывают. Станом походят на тюленей. С головы медведю весьма подобны. Передние у них ноги лапами, а задние ластами. Зубы небольшие. Хвосты короткие, плоские, а к концу востроватые. Шерсть на них как смоль черна и осиста, которая у старых бобров седеет. На молодых шерсть долгая, бурая и мяхкая. Бобрами называются одни самцы старые, самки матками, бобрята годовалые и больше кошлоками, а которые моложе и шерстью не черны, медведками.

Сей зверь кроче всех морских зверей, не делает промышленном никакого сопротивления, но бегством, ежели может, спасается. Самки весьма горячи к детям. Малых и не могущих плавать носят на брюхе, обняв передними лапами, и для того плавают всегда вверх брюхом, пока дети не научатся плавать. Когда промышленики в байдарах за ними гоняются, то не опокидают детей своих до крайней опасности; впрочем хотя их и оставляют, однако услыша голос пойманных будто нарочно промышленикам предаются; чего ради промышленики и стараются наибольше о поимании или убитии медведка, а матку в таком случае почитают уже своею. [284]

Ловят их трояким образом: 1) сетьми, которые ставя, в морском капустнике (Fucus) ⁶⁶², где бобры в ночное время или в сильную погоду имеют убежище; 2) гоняют их в байдарах, когда на море тихая погода, и колют носками так же как котов и сивучей; 3) бьют весною на прижимном льду, которой сильным восточным ветром приносит к берегам в вешнее время, и сей последней промысел, особливо же когда лед так крепко нажмет, что можно ходить на лыжах, за клад почитается: ибо тогда все приморские жители устремляются на промысел, и бьют бобров великое множество, которые бродя по льду ищут себе уходу в море. Были случаи, что бобры на шум лесу как на шум волк следуя (такая там бывает вьюга!) сами приходили к камчатским жилищам и сверху в юрту падали. Но такие привалы льду не повсягодно случаются, и для того те годы, в которые оные бывают, добрыми годами называются: ибо и камчадалы и казаки и купцы имеют от того знатную пользу. Камчадалы могут на них купить у казаков все, что им потребно: казаки с прибылью променивают их купцам на товары или продают на деньги, а купцы исторговавшись скорее назад возвращаются. Вящшая же польза, что в то время самой лучшей ясачной збор: ибо часто случается, что камчадалы дают бобра или кошлока за лисицу или соболя, хотя бобр по малой мере впятеро дороже соболя, а на китайской границе продаются всякие бобры с валом в девяносто рублей и больше, однако такой поход на них учинился недавно, а прежде сего и в Якутске покупались оные не свыше десяти рублей.

В России нет на них и доныне походу, чего ради привозные бобры покупают временем из Сибирского приказу купцы московские, отсылают их на китайскую границу к прикащикам, и сверх великих расходов, убытков и проторей в рассуждении дальнего расстояния от Москвы до китайской границы, получают великую прибыль.

Курилы сих зверей кожи не свыше почитали как тюленьи и сивучьи, пока от россиян не узнали о преимуществе их, однако и поныне бобровое платье на собачье охотно меняют, для того, что собачье теплее и от воды безопаснее.

Еще есть в тамошних морях и другие некоторые ⁶⁶³ звери, в той числе белуги ⁶⁶⁴ морские коровы ⁶⁶⁵ и прочая ⁶⁶⁶. Но сколько о белуге, яко [286] известном многим звере писать здесь нет нужды, столько коровы морские достойны пространнейшего описания, тем наипаче, что о сем животном писатели натуральной истории поныне не согласны в том, до рыбья ли рода принадлежит оно, или до роду морских зверей. Многие почитают помянутых коров за рыб китового рода, в том числе из новых знатной писатель Артед; напротив того, другие приписывают их к морским зверям, между прочими господин Клейн, секретарь города Гданска и член Лондонского собрания, в истории своей о рыбах, и покойной господин Стеллер в описании морских зверей; а обе стороны кажется имеют довольное основание. Первые доказывают свое мнение, что у манатов ног нет, по крайней мере, что они не четвероногие, как тюлени, бобры, коты и сивучи; что у них хвосты как у рыбы, и что нет на них шерсти. Другие, почитая передние ласты за ноги, то самое употребляют в доказательство, что они с ногами, а притом, что они живых родят, что грудью кормят детей своих, и что их ручными учинять можно. Первое мнение важно по рыбью хвосту и по двум ластам, а второе по грудям, которых у рыбья роду отнюдь не бывает; что же манаты родят, оное не токмо китам, но и многим большим рыбам свойственно, как например акулу. Но хотя по вышеписанному сие животное есть как бы некоторое сродство, которым род морских зверей с рыбами соединить можно, однако я оставляю оное при морских зверях, приемля и то сверх объявленного за основание, что у сего животного есть некоторой знак шеи, которою он поворачивает, а в рыбьем роду доказать того никто не может ⁶⁶⁷.

Сие животное из моря не выходит на берег, как некоторые объявляют, но всегда в воде живет. Кожа на нем черная, толстая, как кора на старом дубе, шероховатая, голая и столь твердая, что едва топором прорубить можно. Голова у него в рассуждении тулова не велика, продолговата, от темени к рылу отлога. Рыло гак изогнуто, что рот как бы снизу кажется, на конце бело шероховато и с белыми усами, которых длина до пяти вершков. Зев посредственной. Зубов у него нет, но вместо зубов две кости плоские, белые, шероховаты, одна сверху, а другая снизу. Ноздри по конец рыла в длину и в ширину более вершка, двойные, внутри шероховатые и с волосами. Глаза черные между ушами и рылом на самой средине расстояния, с ноздрями почти на одной линее, весьма малые и бараньих почти не больше, что в том огромном животном не недостойно примечания. Бровей и ресниц нет. Ушей нет же, но токмо одни скважины, которые усмотреть не без трудности. Шеи почти не видно, ибо тулово с головою нераздельным кажется, однако есть в ней, как и выше объявлено, позвонки [287] к поворачиванью принадлежащие, на которых и действительно поворачивается, а особливо во время пищи, ибо оно изгибает голову как коровы на пастве. Тулово как у тюленя кругловато, к голове и к хвосту уже, а около пупа шире. Хвост толстой, на конце с выгибью, которой конец состоянием подобен усам китовым, и несколько мочаловат, почему несколько походят на рыбье перье. Ластов у него два под самою шеею, длиною около трех четвертей аршина, которыми оно и плавает и ходит, за каменье держится, и будучи тащено крюком, столь сильно упирается, что кожица с них отскакивает лоскутьями. Иногда примечаются ласты оные на концах раздвоенные как у коров копыта, но сие не по природе, но по случаю. У самок по две титьки на грудях против свойства других морских животных. Длиною бывают манаты до четырех сажен, а весом до 200 пуд.

Водятся сии животные стадами по тихим морским заливам, особливо около устьев рек ⁶⁶⁸. Щенят своих, хотя и всегда впереди себя плавать понуждают, однако с боков и сзади всегда их прикрывают и содержат в средине стада. Во время морского прилива столь близко подплывают к берегу, что не токмо палкою или носком бить можно, но и часто, говорит автор, по спине гладить ему случилось. От досады и битья удаляются в море, но вскоре назад возвращаются. Живут по родам один от другого в близости. Во всяком роде самец, самка, взрослой щенок, да один щенок маленькой; почему кажется, что они по одной самке содержат. Щенятся по большей части осенью, как можно было приметить по малым щенятам, носят, кажется, щенят более года, и более одного никогда не приносят, как можно рассуждать по краткости рогов у чрева и по числу титек, которых они токмо по две имеют.

Прожорливость примечена в них весьма странная, ибо они от непрестанного ядения головы почти из воды не вынимают, и ни мало не пекутся о своей безопасности, так что можно между ими и на лодке плавать, и по песку ходя выбирать и бить, которое угодно. Весь труд их во время еды состоит в том, что они чрез четыре или пять минут выставливая рыло из воды как лошади чхают. Плавают тогда тихо, один ласт по другом вперед двигая, так как быки или овцы на пастве ходят. Половина тулова у них, то есть спина и бока, всегда поверх воды, и на спине тогда у них сидят чайки стадами и вши из кожицы их вытаскивают, так же как вороны у свиней и овец таскают. Питаются не всякими морскими травами, но 1) морскою капустою, которая походит листом на капусту Савойскую (Fucus crispus Brassicae sabaudicae folio, cancellatus); 2) капустою дубине подобною (Fucus claue facie); 3) капустою ж на ремень походящею (Fucus scutieae antiquae Romanae facie), a 4) у которой лястье борами (Fucus longissimus ad neruum undulatus) и где пробудут хотя один день, там великие кучи коренья и стеблей выбрасывается на берег. Сытые спят вверх брюхом, и во время морского отлива в море удаляются, чтоб на берегу не обсохнуть. В [288] зимнее время от льду близ берегов носимого часто задыхаются, и выбрасываются на берег. Тож случается им, когда их во время сильной погоды волнами бьет об утесы. Зимою столь они сухи, что и позвонки и ребра пересчитать можно. Весною сходятся как люди, а особливо вечером в тихую погоду: пред совокуплением делают различные любовные знаки, самка туда и сюда тихо плавает, а самец за нею до ее произволения.

Ловили их таким большим железным носком, каковы лапы у небольшого якоря: за кольцо к носку приделанное привязывали предолгую и толстую веревку, а с носком посылали в судне человека сильного, дав ему в гребцы человека три или четыре, веревку отпускали по тех пор, пока они пригребали столь близко к стаду, что можно было носком бить в животное. Тогда объявленной человек, которому на носу стоять надлежало, пускал носок в корову, стоявшие на берегу до 30 человек должны были тянуть корову к берегу с трудом великим, для того, что животное упирается. Между тем с судна били, и кололи до конечного ослабления. Случалось, что некоторые и у живых мясо кусками резали, но животное ничего больше не делало, как гокмо хвостом часто махало, и передними ластами упиралось в воду столь сильно, что кожица с них немалыми лоскутьями отскакивала, притом всею внутренностию с стенанием вздыхало. Однако легче ловить старых коров, нежели малых; ибо малые гораздо проворнее старых, к тому ж кожа у них прорывается, что неоднократно примечено.

Когда животное будучи ранено станет чрезвычайно метаться, тогда из стада одни те мятутся, которые близ его находятся, и приходят к нему на помощь, и иные судно хребтом опрокинуть покушаются, иные на веревку ложатся хотя перервать ее, а иные хвостом выбивают носок из тела раненого, что несколько раз им и удавалось.

Особливого примечания достойна любовь между самцом и самкою: ибо самец по тщетном употреблении всех способов к освобождению влекомой самки, и будучи бит до берегу за нею следует, и иногда как стрела к ней уже к мертвой приплывает нечаянно, но и на другой и на третей день по утру заставали самца над телом убитой сидящего.

Что касается до реву сего животного, то оно безгласно, токмо сильно дышет, а раненое тяжело вздыхает. Сколько оно зорко и слышко, того за подлинно объявить нельзя: разве потому в сих чувствах недостаточны, что голову почти всегда в воде имеют; да кажется что и само животное пренебрегает пользоваться ими ⁶⁶⁹. При Беринговом острове такое их изобилие, что для содержания Камчатки и одних их довольно будет.

Мясо их хотя не скоро уваривается, однако приятно и много на говяжье походит. Жир у молодых трудно распознать с свининою, а мясо с телятиною, которое и скоро варится, и весьма накипчиво, так что вареное вдвое занимает места против сырого. [289]

Жиру, что около головы и хвоста, и уварить нельзя; напротив того, болонь, спина и ребра весьма изрядны. Некоторые объявляли, будто мясо сего животного в соль неугодно, однако оное объявление несправедливо: для того что оно способно солиться, и бывает как солонина настоящая ⁶⁷⁰.

Сверх вышеписанных морских животных видел господин Стеллер около Америки нового и необыкновенного морского зверя ⁶⁷¹, которого описывает следующим образом. Длиною зверь оной около двух аршин, голова, у него, как у собаки, уши вострые и стоячие. На нижней и верхней губах по сторонам долгие волосы будто бороды, глаза большие, стан его кругловатой и продолговатой, к голове толще, а к хвосту гораздо тоне. Шерсть по всему телу густа, на спине сера, а на брюхе с рыжа беловата, но в воде помянутой зверь кажется весь как корова рыжей. Хвостовой плеск разделяется на две части, из которых верхняя доле. Между тем автор весьма удивлялся, что не мог он приметить у него ни лап ни ластов, как у других морских животных. Что касается до внешнего его вида вообще, то походит он много на того зверя, которого рисунок получил Геснер от своего корреспондента, и сообщил в известной своей истории о зверях под именем морской обезьяны. По крайней мере, пишет автор, его морского зверя в рассуждении сходства с морскою обезьяною, особливо же в рассуждении удивительных нравов его, шуток и проворства, можно назвать объявленным именем по самой справедливости. Он плавая около судна их больше двух часов, смотрел то на того, то на другого как бы с удивлением. Иногда подходил он к ним столь близко, что его шестом достать можно было: иногда отходил дале, а особливо же когда видел их движение. Из воды подъимался он до третьей части своего тела, и стоял как человек прямо, не переменяя несколько минут того положения. Посмотрев на них пристально около получаса, бросался как стрела под судно их и по другую сторону выныривал, но вскоре поднырнув опять под судно оказывался на первом месте и сие продолжал он до 30 раз. Между тем как принесло великую американскую морскую траву, которая внизу пуста и бутылошному дну подобна, а кверху вострее, то зверь бросившись ухватил ее, и держа во рту плыл к их судну, делая с нею такие шутки, что смешнее того нельзя ожидать от обезьяны.

Во всех морских зверях примечено сие оообливое свойство, что они игранием своим в тихую погоду премену ее предвозвещают: и чем больше играют, тем сильнейшей погоды ожидать должно. [290]

Комментарии

581. О зверях земных. Нет ни одного современного сводного труда, в котором описывались бы млекопитающие Камчатки. Капитальное произведение С. И. Огнева «Звери СССР» не закончено (вышли в свет 6 томов). Для справок весьма полезна книга: Н. А. Бобринский, Б. А. Кузнецов, А. П. Кузякин. Определитель млекопитающих СССР, М., 1944, 440 стр.

О современном состоянии охотничьего промысла на Камчатке см. M. A. Ceргеев. Народное хозяйство Камчатского края, М., 1936, стр. 465-487; о морском зверобойном промысле см. там же, стр. 313-364. — Л. Б.

582. Олени ежжалые. О современном состоянии оленеводства на Камчатке см М. А. Сергеев (там же, стр. 374-454). — Л. Б.

583. Лисицы. Камчатку, бассейн Анадыря и Чукотский полуостров населяет беринтийская лисица Vulpes vulpes beringiana Middendorff. Она отличается крупными размерами и ярко-рыжей окраской, отчего ее называют огневкой. С. И. Огнев (Звери восточной Европы, т. II, 1931, стр. 340) называет эту форму лисицы тундряной, считая, что она свойственна также низовьям рек Лены, Яны, Индигирки, Колымы, побережьям Охотского моря и Сахалину. Черная и чернобурая лисы — это цветовые вариации, свойственные всем подвидам лис. — Л. Б.

584. В рукописи: в Большерецке нынешней генерал-лейтенант и господин Шубин не знаю сколько лисиц поймал в яме...-(л. 85 об.). — Ред.

585. Камчатский соболь — это Martes zibellina kamchtschadalica (Birula) По словам Н. В. Слюнина (Охот. камч. край, т. I, 1900. стр. 325). на Камчатском полуострове соболь осенью живет в кедровнике и ольховнике, зимою переселяется в березняк, а лето проводит в верховьях рек, на горах. — Л. Б.

586. В рукописи зачеркнуто: и Стеллер пишет, что над всеми имеют преимущество те, коих ловят (л. 86). — Ред.

587. В рукописи зачеркнуто: хотя близ жилья оные и не водятся (л. 86 об.). — Ред.

588. Подобные способы ловли соболей распространены почти повсеместно в Сибири. На Камчатке они, повидимому, заимствованы у русских. На это указывает замечание Крашенинникова, что до прихода русских соболей было «невероятное множество» и они имели значение лишь как мясо. Отсюда можно сделать вывод, что вряд ли имелась потребность в таких трудных способах охоты, как ловля обметом и выкуривание дымом. — В. А.

589. Isatis Gmel. (прим. автора)

590. Песцы — Alopex Lapnpus (L.) распространен по всему полуострову вплоть до южной оконечности. — Л. Б.

591. На Камчатке встречается гижигинский заяц-беляк Lepus timidus gichiganus J. Allen (С. И. Огнев. Звери СССР, IV, 1940, стр. 248), свойственный также бассейнам Гижиги, Пенжины и Анадыря. — Л. Б.

592. Marmota minor eiusd. (прим. автора)

593. Еврашки или пищухи (Marmotta minor) — это камчатский суслик Citellus panyi stejnegeri Allen; по мнению Б. С. Виноградова (Определитель грызунов. Фауна СССР, Млекоп., № 29, Л., 1941, стр. 117-118), повидимому, это название есть синоним С. р. leucostictus (Brandt) 1843; последний суслик свойствен Колыме, Анадырю, Гижиге и Пенжине. Согласно С. И. Огневу (Звери СССР, V, Грызуны, М., 1947, стр. 185), название Citellus undulatus (Pallas) 1778 (долина реки Селенги) имеет приоритет перед С. parryi (Richardson) 1827 и С. eversmanni Brandt 1841. Камчатского длиннохвостого суслика С. И. Огнев (стр. 215) называет Citellus undulatus stejnegeri natio buxtoni Allen 1903. (C. kuxtoni описан с Гижиги). Spermophilus leucostictus Brandt описан из долин рек Охоты и Уды. — Л. Б.

594. Ermineum maius Gmel. (прим. автора)

595. Горностай. Имеется в виду аляскинский горностай Mustela ermine. arctica Merr., которого указывают для Камчатки. Для острова Карагинского приводят М. е. karagiensis Jurgenson. — Л. Б.

596. Ermineum minus einsd. (прим. автора)

597. Ластицы — ласка, Mustela nivalis pygmaea J. Allen. Этот подвид указывается А. В. Самородовым для Олюторского района (Сборн. труд. Зоол. муз. Моск. унив., V, 1939, стр. 17). — Л. Б.

598. Marmotta vulgaris eiuscl. (прим. автора)

599. Тарбаганы (Marmotta vulgaris) — это черношапочный сурок, свойственный Восточной Сибири и Камчатке, Marmota camtschatica (Pallas). О нем см. С. И. Огнев, там же, стр. 293-303. — Л. Б.

600. Mustela rufo-fusca, medio dorsi nigro Linn. Fann. Svec. (прим. автора)

601. Россамаки — росомахи, Gulo gulo (L.). — Л. Б.

602. В рукописи зачеркнуто: продолжает г-н Стеллер (л. 87 об.).--Ред.

603. Медведи. Камчатский бурый медведь отличается громадной величиной и принадлежит к особому подвиду Ursus arctos beringianus Middendorff, 1851 С. И. Огнев (Звери вост. Европы, т. II, 1931, стр. 86) считает камчатского медведя за особый вид, называя Ursus piscator Puch. 1855. — Л. Б.

604. В рукописи зачеркнуто: и тундры замерзнут (л. 88). — Ред.

605. В рукописи зачеркнуто: При том в них сие похвалы достоойно (л. 88). — Ред.

606. Таким способом охотятся на медведей и некоторые другие народы Сибири. — В. А.

607. В рукописи зачеркнуто: Все сии способы от г-на Стеллера описаны (л. 89). — Ред.

608. Камчатский волк — это Canis lupus dybowskii Domaniewski. Плохо известная форма (С. И. Огнев, там же, II, стр. 184). — Л. Б.

609. Белые волки — это, очевидно, белый или тундряной, или туруханский волк, Canis lupus albus Kerr, иногда забегающим на Камчатку. — Л. Б.

610. Олени. На Камчатке водится охотский северный олень, Rangifer. tarandus phylarchus Hollister. — Л. Б.

611. Дикие бараны. На Камчатке распространен снежный баран, Ovis nivicola Eschscholz, свойственный также горам Сибири от Чукотского полуострова до низовьев Енисея. О каменных баранах, или мусимонах, Крашенинников говорит еще на стр. 168 и 174, где сообщается, что они водятся на Алаиде и на Кунашире. По сведениям, полученным Стеллером (1774, стр. 26), каменный баран встречается на Алаиде и на всех Курильских островах вплоть до Кунашира и даже) до Матмая (т. е. Хоккайдо; стр. 127). Какой это вид, неизвестно; вероятно,: тот же, что на Камчатке, где каменный, или снежный баран распространен на юг до мыса Лопатки (о диких баранах на Камчатке см. у Н. В. Насонова. Географическое распространение диких баранов Старого света. Пгр., 1923, стр. 125-129). Прибавим еще, что, согласно Стеллеру (стр. 127), каменные бараны, или мусимоны, в его время встречались у Красноярска.

Некогда дикие бараны были распространены еще западнее. В. И. Громова (Доклады Акад. Наук СССР, LVII, № 5, 1947, стр. 493) описала рога этого вида из четвертичных отложений Кузнецкого бассейна, с берегов речки Барзас (бассейн реки Томи) под 56° с. ш.

О камчатском баране см. еще: В. Т. Гаврилов. Заметка по биологии снежного барана в Кроноцком заповеднике. Зоол. журн., 1947, № 6, стр. 561-562. — Л. Б.

612. В рукописи зачеркнуто: Сообщаемые здесь известия и многие удивительные обстоятельства собраны по большей части гд-ном Стеллером, который старался о том с отменным прележанием (л. 90). — Ред.

613. Мыши тегульчичь. Имеется в виду полевка-экономка, Microtus kamtschaliius (Pallas), свойственная Камчатке, Анадырю и Чукотскому полуострову. — Л. Б.

614. Мыши челагачичь. Какой это грызун, сказать затруднительно. — Л. Б.

615. Красные мыши. Сибирская красная полевка, Clethrionomys rutilus jochelsoni I. Allen, свойственна бассейнам Колымы, Индигирки, Анадыря, Камчатке и острову Медному. Раньше этот род называли Evoioruys. — Л. Б.

616. Здесь упоминается ряд растений, которыми полевка-экономка питается: 1) о саране сказано выше;

2) скрыпун-трава (Anacampseros vulgo faba crassa), об этой траве упоминает и Стеллер (стр. 91; anacampseros flore purpureo, на реке Камчатке чикуачич, халопка); — это — Serhiru telophium L., и именно форма purpureum L. с пурпурными цветами, свойственная Камчатке, где этот очиток, обладающий толстыми редькообразными корнями, растет в лесах (В. Л. Комаров. Флора Камчатки, т. II, стр. 201-202). Название скрипун для этого вида приводится Н. Анненковым (Ботан. словарь. М., 1859, стр. 143) по данным И. Г. Гмелина (Flora sib., IV, 1769, p. 171);

3) корень завязной (Bistorta) — это корневище горца Polygonum viviparum L., «макаршино коренье». Это растение имеет клубневидное, съедобное корневище;

4) о шеламайнике см. выше.

5) лютик (Aconitum Fischeri), его шишковатое, почти коническое корневище сильно ядовито. Поэтому удивительно, что мыши заготовляют его на зиму. Стеллер (стр. 92), упоминая об аконите под именем Napellus, сообщает легенду камчадалов, согласно которой мыши во время своих праздников употребляют этот «корень» для опьянения, подобно тому как камчадалы — мухомор, а казаки — водку. Но Крашенинников (стр. 253) передает другую легенду о значении корневищ «лютика» для мышей;

6) сангвисорбин корень. На Камчатке два вида рода Snnguisorba: S. offirinalis F. и S. tenuifolia Fisch. — Л. Б.

617. Ariacampseros vulgo faba crassa. (прим. автора)

618. Bistorta. (прим. автора)

619. Мыши с места на место кочуют. Массовые передвижения, в связи с усиленным размножением, особенно характерны для леммингов (род Lemmus), из которых на Камчатке, по указанию Б. С. Виноградова, встречается желтобрюхий лемминг, Lemmus chrysoirnsier J. Allen, распространенный от низовьев Колымы до Чукотского полуострова, о. Врангеля и Камчатки. Но и другие мышевидные грызуны сопершают миграции. К. Дитмар (1901, стр. 662-663, близ устья реки Жупановой), и Н. В. Тюшов (1906, стр. 401, Ковранский острожек на западном берегу) передают камчатские рассказы о периодических нашествиях мышей (полевок) из-за моря. — Л. Б.

620. Род лосося с красными полосами по бокам, смотри в главе о рыбах. (прим. автора)

621. Мыкыз рыба, см. ниже. — Л. Б.

622. Камчатские собаки, о которых говорится здесь, это типичные ездовые лайки. Они, действительно, отличаются длинной шерстью (Н. А. Смирнов). О значении собаководства на Камчатке можно судить по цифрам количества собак, приводимым И. И. Соколовым (Собаководство на севере СССР. Тр. Инст. полярн. землед., сер. промысл, хоз., вып. 9, Л., 1939, стр. 47), согласно переписи 1926/27 года:

Итого свыше 29 тысяч собак. — О современном состоянии собаководства на Камчатке см. также М. А. Сергеев. Народное хозяйство Камчатского края. М., стр. 612-628. — Л. Б.

623. В рукописи зачеркнуто: включая нравы, о которых ниже объявлено буде (л. 92 об.). — Ред.

624. В рукописи зачеркнуто: кислою рыбою, которая в ямах квасится (л. 91 об.). — Ред.

625. В рукописи зачеркнуто: При чем того токмо наблюдать должно, чтоб чаще отрясаться, дабы так (л. 92). — Ред.

626. Птица. Свиньи. И те, и другие теперь разводятся на Камчатке. О животноводстве см. выше. — Л. Б.

627. В рукописи: О (зачеркн.: витимском) соболином промысле (л. 93). — Ред.

628. В рукописи зачеркнуто: Известия о помянутом промысле собраны от большей части моими трудами, а дополнены и в порядок приведены г-ном доктором Гмелнным по отбытию моему на Камчатку (л. 93 об.). — Ред.

629. В рукописи: осенью (л. 95 об.). — Ред.

630. В рукописи зачеркнуто: Ибо у промышленых есть обычай, что всяк на промысел берет свою икону (л. 99 об.). — Ред.

631. В рукописи зачеркнуто: старца гологузым (л. 100). — Ред.

632. В рукописи зачеркнуто: без всякой утайки (л. 100 об.). — Ред.

633. В рукописи зачеркнуто: таким же образом (л. 101). — Ред.

634. В рукописи зачеркнуто: не блудя, прямо (л. 101). — Ред.

635. В рукописи зачеркнуто: что у оного продетой сквозь огородец шестик лежит одним концом в расщепнутом колышке, а другим на конце шестика, подпертого палочкою, которая держится на привязанной тоненькой дощечке, привязанной за ниточку, а концом подставленного под бревно, вложенное в воротца, в которых оный шестик оным концом также утвержден в расщепнутом колышке, а другим концом держится на привязанной на ниточке дощечке. А оной шестик, которой срединою своею в вышеписанных кулемах лежал на конце палочки, к которой привязана означенная тоненькая дощечка, в пастнике концом лежит на конце оной палочки, а другой его конец утвержден в расщепнутом колышке вместе с концом продетого сквозь огородец шестика (лл. 107-107 об.). — Ред.

636. В рукописи зачеркнуто: на промыслу, разделясь по разным дорогам (л. 107 об.). — Ред.

637. О зверях морских см. новейшие данные: Морские млекопитающие Дальнего Востока, под ред. С. В. Дорофеева и С. Ю. Фреймана. Труды Инст. рыбн. хоз. я океаногр., III, M., 1936, 276 стр. — Л. Б.

В рукописи: О (зачеркнуто: водяных) зверях морских (л. 108). — Ред.

638. По поводу того, что кит не зверь, а сущая рыба, акад. А. Севастьянов в издании 1818 г. (стр. 367) пишет; «никто нынче китов к рыбам не относит, ибо всем естествоиспытателям со времен Райя известно, что китовые самки кормят детенышей своих молоком». Рай или Рэй (Ray) — английский натуралист (1628-1705).

639. Выдра — Lutra lutra (L.) широко распространена на Камчатке. Русский перевод Стеллерова описания морской выдры, из De bestiis marinis, 1751 (№vi Comment. Petropol., II), дан в статье В. М. Житкова: Морская выдра в описании Стеллера. Научно-методические записи Главного Управления по заповедникам, IV, М., 1939, стр. 166-188 (с введением и комментариями). — Л. Б.

640. О тюленях из новейшей литературы см. С. Ю. Фрейман. Распределение ластоногих в морях Дальнего Востока. Труды Инст. рыбн. хоз., III, М., 1936, стр. 157-160. См. также там же: С. П. Наумов и Н. А. Смирнов, стр. 161-184; С. Ю. Фрейман и др., стр. 188-237. — Л. Б.

641. В рукописи зачеркнуто: Стеллером (л. 108 об.). — Ред.

642. Тюлень лахтак — это так называемый морской заяц, или лахтак, Erignathiis barbatus nauticus (Pallas), свойственный как Берингову, так и Охотскому морям. — Л. Б.

643. Другой род тюленей — обыкновенный, или пятнистый тюлень, Phoca vitulina L., и именно его тихоокеанский подвид ларга Ph. vitulina largha Pallav. Ларга встречается как в Беринговом, так и в Охотском морях. На берегах Камчатки встречается не часто; сравнительно больше ее в районе Карагинского острова. — Л. Б.

644. Третий род тюленей — по указанию проф. Б. С. Виноградова, эте полосатый тюлень, или крылатка, Phoca (Histiriophoca) fasciata Zimmermann. Он встречается у берегов Камчатки, как в Беринговом, так и в Охотском морях, не часто. — Л. Б.

645. В рукописи зачеркнуто: на боках (л. 108 об.). — Ред.

646. Четвертый род — берингова кольчатая нерпа, Phoca hispida krascheninnikow, N. Smirnov; в Охотском море она представлена охотской нерпой («акиба»), Ph. hispida ochotensis Pallas. Этот вид, самый распространенный из дальневосточных тюленей, действительно близок к байкальской нерпе, Phoca sibiric Gmelin (однако в озере Орон, насколько известно, не встречающейся). — Л. Б.

647. В рукописи зачеркнуто: Господин Стеллер, пишет, что тюлени...(л. 109). — Ред.

648. Носок, спица — тип гарпуна. — В. А.

649. Многие из способов ловли тюленей, характерные для 30-х годов XVIII в., в основном сохранились и до начала XX в. Так, Н. В. Тюшов отмечает у ительменов западного побережья в конце XIX в. подобные же способы охоты на тюленей, «гоньбой» или подкрадыванием, но уже без специальной одежды, ружьем в море с лодки, ставными сетями и гарпуном у берега (Н. В. Тюшов. По западному побережью Камчатки. Зап. Геогр. общ. по обшей географии, т. XXXVII, № 2, СПб., 1906, стр. 347-349; 412-413; 417-418; М. А. Сергеев. Народное хозяйство Камчатского края, М.-Л., 1936, стр. 327-328). — В. А.

650. Заключение Крашенинникова о том, что ловля тюленей на льду носками через отдушины производилась только на Байкале, ошибочно. У чукоч до XX в. сохранился подобный способ охоты на тюленей. (W. Bogoras. The Chukchee maierial culture. Memoir of the American Museum of Nat. History. v. VII, p. 1, Leiden — New York, 1904, стр. 118-119). — В. A.

651. Тихоокеанский морж принадлежит к подвиду Odobaenus rosmarus divergens (Illiger) или (частью) areticus (Pallas). В настоящее время моржа много на берегах Чукотского полуострова (П. Г. Никулин. Чукотский морж. Изв. Тихо-океан. инст. рыбн. хоз., XX, 1940, стр. 21-59), но на восточном берегу Камчатки он больше не встречается. Однако летом 1852 г. К. Дитмар (Поездки и пребывание на Камчатке в 1851-1855 гг., СПб., 1901, стр. 285) видел множество моржей к северу от мыса Кроноцкого севернее 55° с. ш. На карте, приложенной к книге Дитмара (см. также в тексте, стр. 289), южный предел распространения моржей у берегов Камчатки обозначен близ мыса Кроноцкого (его широта 54°44' с. ш.). Однако несколько севернее мыса Шипунского (его широта 53°5') есть остров Моржовый и бухТаморжовая, где, по словам Никулина (стр. 22), еще в 1909 году встречались моржи. Во времена Дитмара (стр. 333, 573) существовал моржовый промысел на о. Карагинском. По словам И. И. Барабаш-Никифорова (Труды Инст. рыбн. хоз., III, М., 1936, стр. 237), последний случай добычи моржа на о. Беринга относится к началу 1900 г. Стеллер (стр. 106) сообщает, что в его времена к югу от Карагинского острова не было промысла моржей, однако, в 1742 г., «как большое чудо», случилось, что морж был добыт на мысе Лопатка. Н. В. Слюнин (Охот.-камч. край, I, 1900. стр. 329) говорит, что около 1890 г. видели молодого моржа в Охотском море около Ямска. Известны остатки моржа из четвертичных отложений с берегов Охотского моря. — Л. Б.

652. Leo maiinus Stell. Comm. nov. Ас. Sc. Tom II. (прим. автора)

653. Сивучи — Jumetopiae jubatus Schreber из семейства ушастых тюленей (Oiariidae), куда относится и котик. О сивуче («морском льве») подробно сообщил Стеллер (1751), равно как о котике, о морской выдре (калане), о морской корове. Сивуч в настоящее время распространен по берегам Берингова, Охотского и Японского ыорей. Еще недавно доходил на юг до Шипунского мыса; попадается в Охотском море — в Пенжинской губе, на Ямских островах, на о. Ионы (Н. В. Слюнин. 1900, стр. 329; Фрейман, 1936, стр. 160). В Беринговом море встречается в районе Карагинского о., у Усть-Камчатска, у Командорских островов. Есть в Татарском проливе, в заливе Петра Великого. На севере сивуч изредка посещает Берингов пролив (Фрейман, 1936, стр. 160). О сивуче см. С. И. Огнев. Звери СССР, т. III. 1935, стр. 360-376. — Л. Б.

654. В рукописи зачеркнуто: Сей зверь столь же робок как и тюлень. На людей не мечется, но бегством спасается, кроме крайней своей опасности: ибо в таком случае оказывает он не меньше свирепства, как о тюленях объявлено, отчего промышленники бывают иногда в крайнем бедствии (л. 112). — Ред.

655. Ursus marinus Stell. Corum. Ac. Sc. Tom. II.

656. Коты морские. Морской котик, Callorhinus ursinus (L.), у Стеллера Ursus marinus, распространен в Беринговом, Охотском и Японском морях, а также в северных частях собственно Тихого океана на юг до Японии и Калифорнии (34° с. ш. ). Во времена Крашенинникова котики промышлялись на восточном берегу Камчатки у реки Жупановой и у Кроноцкого мыса. Еще в конце XIX века котиков добывали у Кроноцкого и Столбового мысов (Н. В. Слюнин, I. 1900, стр. 331). Есть данные, что они попадаются у м. Лопатки. Много котиков на Командорских островах. — Л. Б.

657. В рукописи зачеркнуто: Сей зверь за лютейшего почитается: ибо на промышлеников мечется с великою наглостью и ухватясь за байдару зубами или край вон выкусывает или и судно вверх дном опрокидывает. Не проходит не одного почти лета, чтоб промышленном не учинилось гибели: чего ради и бьют их с крайнею осторожностью, и напускают токмо на спящих, а подгребают всегда с правой стороны, для того, что, по мнению тамошних народов, коты и сонные левым глазом видят, а спят они по их же объявлению камчадалов и курилов на спине, подняв ласты вверх, а голову изогнув на правую сторону. Сивучей и котов промышляют не столько для кож, сколько для мяса, которое от тамошних жителей весьма похваляется: ибо кожи их добротою тюленьих не превосходят. И потребляются на ремни и на обувь, а которые и на платье, токмо по нужде: для того что оные толсты, неспособны к выделке и на стуже колеют. Из кож малых котят шьют охотники шубы и носят их вверх шерстью, которые снова весьма хороши, токмо не надолго, особливо ежели замочатся, а сверх того и скоро вытираются (л. 112-112 об.). — Ред.

658. В рукописи зачеркнуто: как кочевые татары (л. 116). — Ред.

659. Нужно пожалеть, что Крашенинников без всякого неодобрения воспроизводит бесчеловечные забавы Стеллера, мучившего беззащитных животных самым жестоким образом и находившего в этом особое удовольствие. Стеллер был первоклассный натуралист, но совершенно аморальный человек.

Справедливость требует, однако, признать, что к камчадалам Стеллер относился с симпатией и возмущался притеснениями, какие испытывал этот народ от казаков (Steller. 1774, р. 79-80, 296). — Л. Б.

660. Lutra marina Bras. Eiusd ibid. (прим. автора)

661. Бобры морские (Lutra marina). Правильнее — морская выдра, или калан, Enhydra lutris (L.). На Камчатке встречается едичичными особями у м. Лопатки. Немало «бобров» у Командорских островов. Летом 1852 г. К. Дитмар (Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг., I, 1901. стр. 277, 280) у м. Сивучьего (56°45' с. ш., к югу от м. Кроноцкого) видел «множество морских бобров». Н. В. Слюнин (Охот.-камч. край, I, 1900, стр. 609) указывает для конца XIX века в качестве единственного местонахождения морского «бобра» на Камчатке бухту Три Сестры близ м. Лопатки, где это животное промышляли. Здесь морские «бобры» сохранились до настоящего времени. Подробности о бобрах у м. Лопатки см. у М. А. Сергеева. Камчатский заповедник Лопатка — Abara, Камчатский сборник, I, 1940, стр. 253-259.

Принято думать, что морского бобра впервые описал Стеллер во время пребывания на Командорских островах в 1742 г. Однако, у Крашенинникова в его хранящейся в Архиве Академии Наук рукописи «Anno 1738. Descriptio avium, piscium, a riimalium et vegetabilium» на стр. 238-239 мы находим подробное описание самца и самки «бобра» (у камчадалов кайку). Животные были добыты на восточном берегу: самка — близ устья реки Островной, самец — близ устья реки Калахтырки (недалеко от Авачинской губы) и посланы в Большерецк 11 мая 1738 г. — Л. Б.

662. В рукописи зачеркнуто примечание: морскою капустою называется там трава, что по латыни fucus, которая растет около островов вышиною сажен на 30 (л. 113). — Ред.

663. В рукописи зачеркнуто: незнаемые (л. 113 об.). — Ред.

664. Крашенинников и Стеллер (стр. 106) совершенно правильно называют это зубатое китообразное (Delphinopterus leucas Pallas) белугой, а не «белухой», как нередко стали обозначать это животное впоследствии. В Тихом океане ветре чается подвид clorofeevi Cluiri. et Barab., свойственный морям Берингову, Охотскому, а также Татарскому проливу. Литературу о дальневосточной белуге см. у В. Л. Арсеньева. Техника промысла дальневосточной белухи. Изв. Тихоок. инст. рыбн. хоз., XX, 1940, стр. 129-150. О дальневосточной белуге см. ряд статей в Трудах Инст. рыбн. хоз., III, М., 1936, стр. 7-153, также В. А. Арсеньев. Распределение и миграции белухи на Дальнем Востоке. Изв. Тихоокеанск. инст. рыбн. хоз., V, 1939, стр. 108, литература — Л. Б.

665. В рукописи зачеркнуто: или манаты (л. 113 об.). — Ред. Морские коровы — водное млекопитающее из отряда Sirenia, Hydrodamalis gigas или Rhytina stellen, водившееся у Командорских островов. Паллас (Zoofzr., I, 1811, р. 272) относил морскую корову к китообразным: он называет ее Manatas borealis Gmelin. С 1768 г. это животное совершенно истреблено (Л. С. Берг. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга, 3-е изд., Л., 1946, стр. 267-273). У берегов Камчатки морская корова никогда не водилась. — Л. Б.

666. В рукописи зачеркнуто: По Стеллерову объявлению из которых одного называет он неведомым, а другого морскою обезьяною (л. 113 об.). — Ред.

667. В рукописи зачеркнуто: Впрочем всякому любопытному вольно будет рассуждать о том по следую... (л. 120 об.). — Ред.

668. В рукописи зачеркнуто: любя. как видно, пресную воду (л. 121). — Ред.

669. В рукописи зачеркнуто: Весом бывают до 200 пуд. (л. 122 об.). — Ред.

670. В рукописи зачеркнуто: И кота описал он по всем обстоятельствам столь изрядно, что сумневаться нельзя, чтоб история о помянутых животных не удовольствовала читателей, чего ради и удостоена она напечатания во втором томе новых академических комментариев, где и рисунки помянутым животным находятся (л. 123). — Ред.

671. Необыкновенный морской зверь около Америки, — это котик, которого Стеллер раньше не видел. (L. Steineger. G. W. Steller. Cambridge Mass., 1936, p. 278-281; Л. Берг. Открытие Камчатки, 1946, стр. 221). — Л. Б.