ДЕРЖАВИН Г. Р.

ЗАПИСКИ

ИЗ ИЗВЕСТНЫХ ВСЕМ ПРОИЗШЕСТВИЕВ И ПОДЛИННЫХ ДЕЛ,

заключающие в себе

ЖИЗНЬ ГАВРИЛЫ РОМАНОВИЧА ДЕРЖАВИНА

ОТДЕЛЕНИЕ V

С определения его в губернаторы до удаления его от оного звания и возведения в вышние государственные чины и должности

Определенный в Олонец губернатором, поехал он в Казань, но матери уже не застал в живых. За три дни до приезда его она скончалась ¹²⁹. Оплакав ее смерть, поехал он в оренбургскую свою деревню, дабы показать ее жене своей, как по дороге лежащие рязанскую и казанскую он ей показывал; пожив в ней не более трех дней, предпринял возвращение в Петербург. На дороге случилось несчастье, что кучер, взъехав нечаянно на косогор ¹³⁰, опрокинул коляску: жена жестоко разбила висок о хрустальный стакан, в сумке коляски находившийся; с тех пор она до безумия стала бояться скорой езды в каретах, когда, напротив того, прежде любила скакать во всю пору. Приехал в Петербург, надобно было на заведение дома губернаторского и на заплату Еропкиным <иметь деньги>, хотя для первого пожаловано было государынею две тысячи, но для второго просил в банке графа Завадовского; хотя обнадежил, прошение подано и выдача по нем главным судьею была помечена, но Державин, когда, прося его в разговорах, проговорился, что деньги ему уже назначены, то он так рассердился, что отказал и помету на прошении о выдаче приказал отрезать. Таковая поступка сего вельможи ознаменовала к нему его неблагорасположение, как и пред тем года за три, когда он принял правление банка от графа Брюса, который Державину обещал выдать деньги под малороссийское имение, закладываемое гвардии офицером Мордвиновым, сторговавшим у него вещи бриллиантовые и золотые, взятые в приданое за женою на 8 000 рублей, и в надежде такового обещания, Державин дал тому Мордвинову те вещи на вексель на самое короткое время; но когда [97] граф Завадовский вступил на место Брюса, то без всякой причины в выдаче той суммы отказал; чрез что едва не потерял оную, ибо хотя и получил, но чрез несколько лет по малому количеству. Сие маловажное происшествие для того только здесь упомянуто, что в течение всей своей жизни граф Завадовский, где только случай оказывался, всегда не благоприятствовал Державину, как о том из последствий видно будет.

Но как настало время непременно ехать в Олонец и новый губернатор, быв представлен на аудиенцию императрице, откланялся уже ей в кабинете, то, заняв деньги у банкиров по 14-ти процентов, закупил, что ему было нужно для заведения своего, и поехал.

По прибытии в Петрозаводск, губернский город Олонецкой губернии, нашел уже там генерал-губернатора, господина генерал-поручика и кавалера Тимофея Ивановича Тутолмина ¹³¹. Поелику вещи, нужные Державину, как-то и домашние мебели, отправленные с осени водою, уже привезены были и снабден ими губернаторский дом и даже присутственные места, ибо там ничего не было, как равно привез с собою и канцелярских служителей, а между прочими и секретаря Грибовского ¹³² (который после замечательную ролю играть будет); то при обыкновенных духовных церемониях и торжестве в доме генерал-губернатора и открыта была губерния в исходе декабря <1784> и присутственные места начали свое действие. С первых дней наместник и губернатор дружны были, всякий день друг друга посещали, а особливо последний первого, хотя он во всех случаях оказывал почти несносную гордость и превозношение, но как это было не в должности, то и подлаживал его правитель губернии, сколько возмог и сколь личное уважение требовало. Но когда он прислал в губернское правление при своем предложении целую книгу законов, им написанных и императорскою властью не утвержденных, требуя, чтобы они в том правлении, в палатах и во всех присутственных местах непременно исполняемы были; но как они во многих местах с существующими коренными законами и самою естественною связью дел не токмо не сообразны, но даже и неудобоисполнительны были; например: приказал экономии директору подавать себе годовые ведомости, сколько в каждом лете десятин лесов засажено или посеяно, а как по местному положению известно, что Олонецкая губерния наполнена непроходимыми тундрами и лесами, то в таковом разводе лесов никакой нужды не настояло, и едва ли впредь о том пещися доведется надобность; словом, удивясь таковой дичи и грубому дерзновению, усумнился Державин принять те законы к исполнению, а для того пошел к нему в дом, взяв с собою печатной указ, состоявшийся в 1780 году, в котором воспрещалось наместникам ни [98] на одну черту не прибавлять своих законов и исполнять в точности императорскою только властью изданных; ежели ж в новых каковых установлениях необходимая нужда окажется, то представлять Сенату, а он уже исходатайствует ее священную волю. Прочетши сей закон, наместник затрясся и, побледнев, сказал, надеясь на благорасположение к себе и на ненависть ко мне князя Вяземского: «Я пошлю к генералу прокурору курьера, и что он мне скажет, так и сделаем». Чрез несколько дней показал он Державину письмо князя Вяземского, который ему отвечал: «Чего, любезный друг, в законах нет, того и исполнять не можно». После того получил от него письмо, вследствие которого сказал Державину, чтоб он пересмотрел те присланные им законы и которые не противны учреждению и регламентам, те бы принял к исполнению, а которые противны, те оставил без исполнения, что Державин исполнил: пересмотрел обязанность губернского правления и несходственное с учреждением и другими законами отверг, а о прочих сказал в определении, учиненном в правлении, чтоб присутственные места, подчиненные губернскому правлению, и палаты каждое по своей должности поступали бы по законам, и в случае невозможности, чрез стряпчих и прокуроров учиня замечание, представили бы куды следует. Так и сделано. Таким образом и пошло кое-как течение дел. Наместник казался довольно дружен; всякой вечер, и с женами, бывали вместе на вечеринках друг у друга. Но спустя несколько времени объявил он, что хочет осматривать присутственные места в рассуждении канцелярского порядка и течения самых дел. На другой день и действительно приступил к свидетельству. Начал с губернского правления. По глупому честолюбию его и чрезвычайному тщеславию желалось ему, чтоб была встреча ему сделана, так сказать, императорская, то есть, чтоб он встречен был губернатором и всеми присутствующими чинами на крыльце; но Державин принял его точно по регламенту, то есть встал и с советниками с места, показав ему президентские кресла, сам сел по правую сторону на стуле. Наместник делал разные вопросы и привязывался к учрежденному порядку, то есть к заведенным записным книгам и прочему, даже к мебелям; но как на первое ответствовано было согласно с законами, на второе — что для мебели суммы он от него, наместника, не получал, а ежели которые и есть мебели, то его, Державина, собственные; ибо он из особливого усердия к службе, думая заслужить похвалу, подурачился и, купив на нарочитую сумму мебели в Петербурге, то есть столов, стульев и шкафов, отправил еще осенью водою в Петрозаводск, чем и наполнены были не только губернское правление, но и прочие губернские и нижние места. Словом, наместник не мог ни к чему дельно учинить привязки, выехал из правления для освидетельствования палаты [99] и других мест. Державин не почел за нужное провожать его туда, тем более представлять ему те места; ибо они учреждены были под собственным распоряжением самого генерал-губернатора, то губернатор и не вправе почел себя представлять то, что не он учреждал, тем паче таковые наместниковы постановления, которые противны были законам. Сие было ему также неприятно. Вследствие чего, когда он приехал к нему на обыкновенную ввечеру беседу, то он между разговорами, при многих прочих чиновниках, выхвалял палаты, а особливо казенную и уголовную, которые хотя по собственным его прежним отзывам и по бумагам были крайне неисправны; особливо же относил неудовольствие свое на нижние присутственные места, подчиненные губернскому правлению, говоря, что как они зависят от губернатора, то и должен довести недеятельность их до высочайшего сведения императрицы. Губернатор его также в общем разговоре спросил: «Чем же он не доволен теми местами?». «Неисполнением его учреждений», — он ответствовал. Губернатор сказал, что он, наместник, был сам в губернском городе, следовательно, и зависели от него, яко от президента губернского правления, всякие поправки подчиненных ему мест; и что он непременно будет жаловаться ее величеству на губернатора, не только не помогавшего ему в введении его благоучреждений, но расположенного против оных. Державин сказал, что готов ответствовать на все то, что ему доносить угодно будет; но как это было между дружеских разговоров, то и не думал, чтоб имело вперед такое последствие. Накануне дал знать об отъезде своем в столицу губернскому правлению, а как губернатор приехал к нему с прочими чиновниками проститься и принять приказание, то он, важным и надменным образом пред всеми сделав ему выговор, за его якобы неисправность, сказал, что он донесет о том ее величеству. Державин учтиво отвечал то же, что прежде: что он будет ответствовать.

Вследствие чего, когда выехал наместник из границ губернии, то он дал губернскому правлению предложение, в котором сказал, что он по учреждению о губерниях в небытность генерал-губернатора, по губернаторскому наказу 1764 года, намерен лично освидетельствовать все присутственные места и палаты относительно их обрядов и течения дел, дабы быть в состоянии ответствовать, когда по жалобе наместника на него последует от высшей власти неудовольствие или какое взыскание. Почему чрез несколько дней и действительно все палаты и губернские присутственные места свидетельствовал и записал в самых тех местах все то, что нашел, от чего и не могли отрещися присутствующие, ибо журналы подписаны были их руками. Само по себе открылось великое неустройство и несогласица с существовавшими законами и регламентами, по коим места должны были отправлять их должности, [100] ибо они поступали не по законам, а по новым постановлениям наместника. Словом, обнаружилось не токмо наглое своевольство и отступление наместника от законов, но сумасбродство и нелепица, чего исполнить было не можно, или по крайности бесполезно. Например: предписал он в должность экономии директора, чтоб сажать и сеять всякий год поселянам леса; но как в Олонецкой губернии, почти по всем уездам были непроходимые леса, то сие учреждение, годное на Екатеринославскую губернию, для которой в бытность его там губернатором было оно написано, совсем не годилось для Олонецкой. Также и по другим палатам и судам такие были табели и предписания, что более смеха, нежели какого-либо уважения, достойны. Они все описаны в особых примечаниях, о которых ниже упомянется и коих копия находится в Законодательной комиссии для нужных соображений при написании законов. Одним словом, установлены такие между прочим сборы и подати, о коих в правилах казенного управления ниже одним словом не упоминалось. Все сие сделано было им не из чего другого, как из тщеславия и подлого угождения. Из тщеславия, что он один способен был начертать канцелярский порядок, о коем пред тем императрица предписала господину Завадовскому с приданными ему помощниками; из угождения, что приметил он в проекте нового уложения императрицы некоторые предполагаемые ею подати, о коих никакого еще указа издано не было: хотя проект уложения за действительной закон почитать было не велено, кроме некоторых статей, относящих до уголовных и следственных дел; но по оным наместник сей присвоил уже себе такую власть, чего ни в старых законах, ни в проекте не было и быть не могло, для того что сам он был производителем дел, судьею, оберегателем и исполнителем, что на черных его определениях палатским <то есть чиновникам> самым делом изобличилось. Таковые сумасбродства, записанные в журналах каждого правительства и суда, Державин приказал в засвидетельствованных копиях взнесть тогда же в губернское правление, а подлинные впредь для справок оставить у себя, что всеми присутственными местами и исполнено. Тогда Державин, прописав выговор, сделанный ему за неисправность наместником, сославшись на сии канцелярские акты, послал донесение к императрице с нарочным бывшим в правлении экзекутором, что после был губернатором в Выборге, г. Эминым ¹³³, ¹³⁴, испрашивая повеления, что ее величеству будет угодно сделать с теми журналами и по каким законам поступать: по наместниковым ли или по генерал-губернаторским? ¹³⁵ Формального ответу не было; но известно после стало, что наместник был лично призван [101] пред императрицу, где ему прочтено было донесение губернаторское, и он должен был на коленях просить милости.

С марта месяца <1785>, когда наместник отправился в столицу, лето целое прошло в безыизвестии, чем решится или решилось происшествие между губернатора и наместника. Между тем зачали оказываться неудовольствия наместника и разные притеснения и подыски на губернатора. В угодность генерал-прокурора и генерал-губернатора, привязываясь к губернатору, прокуроры и стряпчие всякой день входили с дельными и недельными доносами и протестами в правление.

Между прочими, коих всех описывать было б пространно и не нужно, подан был протест от прокурора в медленном якобы течении дел. Сие было одно пресмешное о медведе. Надобно его описать основательнее, дабы представить живее всю глупость и мерзость пристрастия. По отъезде наместника скоро и брат его двоюродный, полковник Николай Тутолмин, бывший председателем в верхнем в земском суде, отпущен был в отпуск на 4 месяца. На Фоминой неделе того суда заседатель Молчин шел в свое место мимо губернаторского дома поутру; к нему пристал, или он из шутки заманил с собою явившего в доме губернатора у асессора Аверина медвежонка, которой был весьма ручен и за всяким ходил, кто только его приласкивал. Приведши его в суд, отворил двери и сказал прочим своим сочленам шутя: «Вот вам, братцы, новый заседатель, Михаила Иванович Медведев». Посмеялись и тотчас выгнали вон без всякого последствия. Молчин, вышедши из присутствия в обыкновенный час, зашел к губернатору обедать, пересказал ему за смешную новость сие глупое происшествие. Губернатор, посмеявшись, сказал, что дурно так шутить в присутственных местах и что ежели до него дойдет формою, то ему сильный сделает напрягай. Прошел месяц или более, ничего слышно не было. Напоследок дошли до него слухи из Петербурга, что некто Шишков, заседатель того же суда, в угождение наместника, довел ему историю сию с разными нелепыми прикрасами, а именно, будто медвежонок по приказанию губернатора в насмешку председателя Тутолмина (худо грамоту знающего) приведен был нарочно Молчиным в суд, где и посажен на председательские кресла, а секретарь подносил ему для скрепы лист белой бумаги, к которому, намарав лапу чернилами медвежонка, прикладывали, и будто как прочие члены стали на сие негодовать, приказывая сторожу медвежонка выгнать, то Молчин кричал: «Не трогайте, медвежонок губернаторский!». Хотя очевидна была таковая или тому подобная нелепица всякому, но как генерал-прокурору и генерал-губернатору она была благоугодна, то рассказывали ее за удивительную новость по домам и толковали весьма для Державина невыгодно; видно, и сделан был план в Петербурге, каким [102] образом клевету сию произвесть самим делом. В июле месяце, когда председатель Тутолмин возвратился из Петербурга к своему месту, то, не явившись к губернатору, в первое свое присутствие в суде, сделал журнал о сем происшествии по объявлению ему якобы от присутствующих. Услышав о сем, губернатор посылал к нему, чтоб он прежде с ним объяснился, нежели начинал дело на бумаге, более смеха, нежели уважения, достойное. Он сие пренебрег и вошел репортом в губернское правление, выводя обиду ему и непочтение присутственному месту, просил во удовлетворение его с кем следует поступить по законам. Губернатор, получа такой странный репорт, приметя в нем, что будто о каком государственном деле донесено во известие и наместнику, то, чтоб не столкнуться с ним в резолюциях, медлил несколько своим положением, дабы, увидев, что прикажет наместник, то и исполнить. Но как от него также никакого решения не выходило, то прокурор и вошел с протестом, что дела медлят, указывая на помянутый репорт верхнего земского суда.

Губернатор, видя, что к нему привязываются всякими вздорами, дал резолюцию, чтоб, призвав <председателя> Тутолмина в губернское правление, поручить ему сделать выговор заседателю Молчину за таковой его неуважительный поступок месту и рекомендовать впредь членам суда быть осторожнее, чтоб они при таковых случаях, где окажется какой беспорядок, шум или неуважение месту, поступали по генеральному регламенту, взыскивая тотчас штраф с виновного, не выходя из присутствия. Наместник, получа таковую резолюцию, и как она ему не понравилась, то будто не видал ее, а по репорту суда предложил губернскому правлению отдать Молчина под уголовной суд. Державин, получа оное, сказал, что он по силе учреждения переменить определения губернского правления не может, а предоставляет наместнику по его должности репортовать на него Сенату. Губернский прокурор и наместник — один с протестом, а другой — с формальной жалобой отнеслись сему правительству. Генерал-прокурор рад был таковым бумагам; подходя к сенаторам, говорил всякому его тоном: «Вот, милостивцы, смотрите, что наш умница стихотворец делает: медведей — председателями». Как известно, что Сенат был тогда в крайнем порабощении генерал-прокурора и что много тогда также и наместники уважались, то и натурально, что строгий последовал указ к Державину, которым требовалось от него ответа, как бы по какому государственному делу. Ежели бы не было опасности от тех, кто судит, то никакой не было трудности ответствовать на вздор, который сам по себе был ничтожен и доказывал только пристрастие и недоброхотство генерал-прокурора и наместника; но как толь сильных врагов нельзя было не остерегаться, то Державин заградил им уста, сказав, между прочим, [103] в своем ответе, что в просвещенный век Екатерины не мог он подумать, чтоб почлось ему в обвинение, когда он не почел странного сего случая за важное дело и не велел произвесть по оному следствие как по уголовному преступлению, а только словесный сделал виновному выговор, ибо даже думал непристойным под именем Екатерины посылать в суд указ о присутствии в суде медведя, чего не было и быть не могло. Как бы то ни было, только Сенат, потолковав ответ, положил его, как называется, в долгий ящик под красное сукно.

Множество было подобных придирок, но все пред невинностью и правотою под щитом Екатерины невзирая на недоброхотство Вяземского и Тутолмина исчезли. Державин был переведен в лучшую Тамбовскую губернию.

В исходе, однако, летних месяцев, чтоб как-нибудь очернить Державина и доказать неуважение его к начальству и непослушность, Тутолмин сделал ему такие поручения, которые, с одной стороны, были не нужны, а с другой — в исполнении почти невозможны. В исходе августа прислал он повеление осмотреть губернию и открыть город Кемь, лежащий при заливе Белого моря недалеко от Соловецкого монастыря. Это почти было невозможное дело, потому что в Олонецкой губернии по чрезвычайно обширным болотам и тундрам летним временем проезду нет, а ездят зимою, и то только гусем; в Кемь же только можно попасть из города Сум на судах, когда молебщики в мае и июне месяцах ездят для моленья в Соловецкий монастырь, а в августе и прочие осенние месяцы, когда начинаются сильные противные погоды, никто добровольно, кроме рыбаков в рыбачьих лодках, не ездят. Но Державин, невзирая на сии препятствия, дабы доказать всегдашнюю свою готовность к службе, предпринял исполнить повеление наместника, и действительно исполнил, хотя с невероятной почти трудностью, объездя более 1 500 верст, то верхом на крестьянских лошадях по горам и топям, то в челночках по озерам и рекам, где не токмо суда, но и порядочные лодки проезжать не могут ¹³⁶. Приехав в Кемь, не нашел тут не токмо присутственных мест, ни штатной команды, но ниже одного подьячего, хотя наместник его уверил, что он все нужное найдет там готовым. Из сего понятен был, можно сказать, злодейский умысел наместника, потому что, ежели б Державин не поехал, то бы... он сказал, что он не послушен начальству или по трусости не способен к службе; в противном случае он почти уверен был, что благополучно не может совершить сего опасного путешествия, что и сделалось было самым делом, как ниже увидим. Но Божий промысл против злых намерений человеческих делает, что Ему угодно. Державин, приехав в Кемь, видел, что нельзя открывать города, когда никого нет. Однако, чтоб исполнить повеление начальника, он велел сыскать [104] священника, которого чрез два дни насилу нашли на островах на сенокосе, велел ему отслужить обедню и потом молебен с освящением воды, обойти со крестами селение и, окропя святою водою, назвать по высочайшей воле городом Кемью, о чем оставил священнику письменное объявление, приказав о том по его команде отрепортовать Синоду, а сам такой же репорт послал в Сенат.

Возвращаясь, хотел было заехать в Соловецкий монастырь, который лежит от Кеми верстах в 60-ти; но с одной стороны, как монастырь Соловецкий Архангельской губернии, то не хотел он без позволения выехать из своей, а с другой, как поднялся противный ветер, и был он в шестивесельной рыбацкой <лодке>, в которой против погоды плыть по морю никаким образом было не можно, то и приказал направлять свою лодку по погоде, и как уже день склонялся на вечер, надобно было доехать засветло до синеющихся впереди каменных пустых островов или морских курганов. Но восстала страшная буря, молния и гром, так что нельзя было без освещения молнии и различать совсем предметов, то и проехали было совсем назначенные к отдохновению своему острова; но лоцман по домекам узнал, что те острова вправе и что почти их проезжаем. Ежели к островам, то ветер будет боковой или, как мореходы называют, бедевен, а ежели прямо по ветру, то может легко замчать в средину Белого моря, или в самый Окиян. Державин приказал держать к островам вправо. Лишь руль повернули, паруса упали, лодка искосилась на бок, то и захлебнулись было волнами, и неминуемо бы потонули; но Бог чудным <образом> спас погибающих. Державин, хотя никогда не бывал на море, но не оробел и не потерял духу, когда бывшие с ним экзекутор, вышепомянутый Эмин ¹³⁷, и секретарь Грибовский, который после был статс-секретарем при императрице, замертво почти без чувств лежали; да и самые гребцы, как были лапландцы — неискусные мореходцы — оцепенели, так сказать, и были недвижимы, то одна секунда и вал надобны были к погребению всех в морской бездне. В самое сие мгновение Державин вскочил, закричал на гребцов, чтоб не робели, подняли веслы, на которые лодка несколько оперлась и вдруг очутилась за камнем, который волнам воспрепятствовал ее залить. Таковым, можно сказать, чудом спаслись от потопления, и Державин тогда в уме своем подумал, что, знать, он еще Промыслом оставлен для чего-нибудь на сем свете. В память сего после написал он оду, под названием «Буря» ¹³⁸, которая напечатана в первой части eго сочинений. Переночевав на сих островах, или, лучше сказать, пустых камнях, поутру, хотя также не без опасности, но приехали благополучно в город Онегу Архангельской губернии; оттуда же сухим путем в город Каргополь, [105] который есть наилучший в Олонецкой губернии, как хлебопашеством, так и торговлею.

Возвратился из сего путешествия в исходе сентября и скоро после того получил указ о перемещении в Тамбовскую губернию. Но как надобно было Олонецкую так сдать или к сдаче приготовить, чтоб после, а особливо по недоброжелательству наместника прицепок или взыскания не было; то осмотрел Державин вновь подчиненные губернскому правлению места и все, что не исправно, исправил, и как, между прочим, Приказ общественного призрения в особливой был зависимости губернатора, то, осматривая оный, приметил в поданной денежной ведомости от помянутого секретаря Грибовского, который отправлял должность казначея, что итоги не верны, то он приказал поверить одному из заседателей, который донес о действительной неверности и явное сумнение в целости казны. Он приказал сличить с документами, по которым нашлось, что по определениям, подписанным одним губернатором без советников, выдано денег купцам заимообразно без росписки их в шнуровых книгах 7 000 рублей, то в самом деле не достало наличных более 1 000 рублей. Таковое открытие потому более было важно, что наместник всякими безделицами подыскивался под губернатором, то и легко мог сказать, что он сам похитил деньги, ибо определения на выдачу их подписаны были одною его рукою, а расписок от приемщиков в получении денег не было. При том знал Державин, что в угождение наместника прокурор и стряпчие, да и прочие чины, того и смотрели, чтоб что-нибудь на него донесть, то и надобно было исправить сей беспорядок так искусно и без канцелярского производства, чтоб зажать рот всем, восхотевшим поступить на какое-либо шиканство и ябеду. А потому призвал он к себе Грибовского и лицо на лицо приятельским увещанием извлек из него искреннее признание в трате казенных денег. Он сказал, что проиграл их в карты, ведя игру с вице-губернатором, с губернским прокурором и с уголовной палаты председателем, которые были все любимцы наместнику. О розданных купцам деньгах объяснил, что для того подписаны одним губернатором определения, что он у купцов просил денег из занимаемых ими сумм, но как они на то не согласились, иначе как взять без расписки, а когда заплатят, то тогда уже расписаться в книгах, что он и сделал, а для того и не подавал к прочим членам к подписке определений, чтоб они при выдаче денег не потребовали к своему усмотрению их расписок в книге. Он велел ему искренние сие признание положить на бумагу в виде письма к губернатору, в котором он, во всех своих шалостях раскаявшись, чистосердечно признался, написал по именам, кому что проиграл. Получив таковую бумагу, Державин тотчас пригласил к себе вице-губернатора, и как уже был час 7-й вечера, то его весьма [106] таковое необыкновенное приглашение удивило. Сначала, разговаривая о посторонних материях, губернатор в виде дружеской откровенности объявил ему несчастие, случившееся в Приказе общественного призрения, и требовал его совета, что ему делать. Вице-губернатор, услышав сие, принял важный вид, стал вычислять многие свои замечания насчет неосторожности губернаторской, что Грибовский не стоил его доверенности и тому подобное и что надобно с ним поступить по всей строгости закона и со всем тем, кто с ним был соучастник. Тогда губернатор просил его, чтоб он лежащую на столе бумагу прочел и тогда бы дал ему свой совет, что делать. Вице-губернатор взял письмо и, коль скоро увидел свое имя между игроками, то сначала взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой. Того только и было надобно, чтоб, увидя себя замешанным, не предпринял каких с его стороны доносов или других шиканов. То же сделано с прокурором и с председателем палаты. Все они перетрусились, кроме, что прокурор зачал было крючками вывертываться и каверзить. Между тем губернатор послал по купцов, которые взяли казенные деньги, не расписавшись в книгах, представил им их дурный поступок во всей ясности и сказал, что отошлет он их тотчас в Уголовную палату, коль скоро не распишутся в книгах. Они то без всякого прекословия исполнили. Тысячу рублей Державин взнес свою; книги исправили и ведомости сочинили по документам, как быть им должно. Ко времени присутствия прокурор принес в правление протест, в котором изъяснял, что губернатором был призыван в необыкновенное время ночью, где ему показана бумага, в которой умышленно замешан в карточной игре. Советники сего протеста не приняли, сказав, чтоб он сам отдал его губернатору; он и действительно то сделал, но губернатор принял его с смехом, сказав, что он всё затевает пустое, что он его никогда к себе не призывал и деньги никакие в приказах не пропадали, в удостоверение чего поручает ему самому освидетельствовать денежную казну и книги по документам. Прокурор удивился, сходил в приказ и, нашед все в целости и в порядке, возвратился. Губернатор, изодрав его протест, возвратил ему как сонную грезу и, приказав подать шампанского, всем тут бывшим и прокурору поднес по рюмке, выпивал сам и отправился в Петербург, оставя благополучно навсегда Олонецкую губернию и не сделав никого несчастливым и не заведя никакого дела ¹³⁹.

В Олонецкой губернии сделаны Державиным некоторые распоряжения и сочинения, заслуживающие некоторое внимание:

I. Секретное распоряжение для земской полиции о недопущении раскольников сожигать самих себя, как прежде часто то они из бесноверства чинили. [107]

II. Устав о раздаче лапландцам хлеба заимообразно из заведенного для них магазейна суммою в 60 000 рублей, которые деньги и хлеб по непорядочной раздаче почти были все пропадшими.

III. Установление пограничной таможенной стражи между Россиею и Шведскою Лапландиею, при котором случае по приказанию губернатора и описание самой Лапландии сочинено екзекутором Эминым.

IV. Установление больницы на 40 человек под ведомством Приказа общественного призрения, при открытии и освящении которой говорена была речь соборным священником Иоанном, сочиненная губернатором за неимением ученых духовных. Сия речь принята с похвалою и напечатана в публичных ведомостях, которая впредь поместится между прозаическими сочинениями Державина ¹⁴⁰.

V. Основательное примечание с подведением на всякую статью законов на вводимый обряд наместников, на случай, ежели б императрице угодно было приказать репорт губернатора рассмотреть судом, которое примечание находится и теперь в комиссии сочинения уложения.

Наконец, пресечен род крестьянского возмущения, происшедшего по поводу приказов экономии директора Ушакова, якобы по указу 1783 года, которым велено наделить крестьян равными участками, разумеется, пустопорожних земель; но он вместо того велел, пахотные отбирав у одних, давать другим; а как в Олонецкой губернии обработование земель весьма дорого становится по непроходимым почти болотам, дремучим лесам и по чрезвычайной завалке каменьями, то лишающиеся удобренной пахоты и произвели не токмо всеобщий ропот, но и самое друг на друга восстание.

Словом, Державин, пробыв с открытия сей губернии, то есть с декабря месяца 1784 году, оставил оную в октябре <1785 года, к которому относится все вышеписанное, и> отправился в Петербург ¹⁴¹. Пробыв в оном до марта, поехал в нововверенную ему Тамбовскую губернию, прекратя некоторые дурные на него внушения императрице, от известных его недоброжелателей и их приятелей дошедшие чрез Александра Петровича Ермолова ¹⁴², бывшего тогда в особенной доверенности, и также неудовольствие от князя Потемкина, по жалобам славного тогда раскольничья настоятеля Выгорецкой пустыни Андрея Семенова за то, что губернатор приказал земской полиции лично осматривать пашпорты всех проживающих людей, большею частью беглых; но как князь услышал объяснение и правоту оного, то и переменил неудовольствие в благорасположение к Державину.

По приезде в Тамбов в исходе марта или в начале апреля <1786>, нашел сию губернию по бывшем губернаторе Макарове, всем известном человеке слабом, в крайнем расстройстве. Сначала [108] с генерал-губернатором графом Гудовичем ¹⁴³ весьма было согласно, и он губернатором весьма был доволен, как по отправлению его настоящей должности, так и по приласканию общества и его самого; когда он летом посетил Тамбов, в честь его был устроен праздник, который описан в IV части сочинений Державина ¹⁴⁴. Таковые были в продолжение лета, осени и зимы и даже в наступающем году; но они не токмо служили к одному увеселению, но и к образованию общества, а особливо дворянства, которое, можно сказать, так было грубо и необходительно, что ни одеться, ни войти, ни обращения, как должно благородному человеку, не умели, или редкие из них, которые жили только в столицах. Для того у губернатора в доме были всякое воскресенье собрания, небольшие балы, а по четвергам концерты, в торжественные же, а особливо в государственные праздники — театральные представления, из охотников, благородных молодых людей обоего пола составленные. Но не токмо одно увеселение, но и самые массы для молодого юношества были учреждены поденно в доме губернатора таким образом, чтоб преподавание учения дешевле стоило и способнее и заманчивее было для молодых людей. Например: для танцевального класса назначено было два дни в неделю после обеда, в которые съезжались молодые люди, желающие танцевать учиться. Они платили танцмейстеру и его дочери, которые нарочно для того выписаны были из столицы и жили в доме губернатора, по полтине только с человека за два часа вместо того, что танцмейстер не брал менее двух рублей, когда б он ездил к каждому в дом. Такое ж было установление и для классов грамматики, арифметики и геометрии, для которых приглашены были за умеренные цены учители из народных училищ, у которых считалось за непристойное брать уроки девицам в публичной школе. Дети и учители были обласканы, довольствованы всякий раз чаем и всем нужным, что их чрезвычайно и утешало и ободряло соревнованием друг против друга. Тут рисовали и шили которые пo-взрослее девицы для себя театральное и нарядное платье по разным модам и костюмам, также учились представлять разные роли. Сие все было дело губернаторши, которая была как в обращении, так и во всем в том великая искусница и сама их обучала. Сие делало всякий день людство в доме губернатора и так привязало к губернаторше все общество, а особливо детей, что они почитали за чрезвычайное себе наказание, ежели когда кого из них не возьмут родители к губернатору. Несмотря на то, чрезвычайная сохранялась всегда пристойность, порядок и уважение к старшим и почтенным людям. О сем долгое время сохранялась да и поныне сохраняется память в тамошнем краю. Да и можно видеть из пролога на открытие театра и народного училища, в помянутой же части напечатанных. [109]

Но губернатор в сии увеселения почти не мешался, и они ему нимало не препятствовали в отправлении его должности, о которой он беспрестанно пекся, а о увеселениях, так же как и посторонние, тогда только узнавал, когда ему в кабинет приносили билет и клали пред него на стол. Сие его неусыпное занятие должностью обнаруживалось скорым и правосудным течением дел и полицейскою бдительностью по всем частям управы благочиния, что также всем не токмо тогда было известно, но и доныне многим памятно. Сверх того, сколько мог, он вспомоществовал и просвещению заведением типографии, где довольное число печаталось книг, переведенных тамошним дворянством, а особливо Елисаветою Корниловною Ниловою ¹⁴⁵. Печатались также и для поспешности дел публикации и указы, которые нужны были к скорейшему по губернии сведению; были также учреждены и губернские газеты для известия о проезжих чрез губернию именитых людях и командах и о ценах товаров, а особливо базарных — хлеба, где, когда и по какой цене продавался. Сие особливо полезно было для казны, при случае заготовления большого количества провианта; ибо провиантским комиссионерам не можно было возвышать чрезвычайным образом цен против тех, которые объявлены были в губернских печатных ведомостях, сочиняемых дворянскими предводителями каждого уезда под смотрением одного надежного чиновника, живущего в губернском городе при губернаторе, который и из других рук также получал тайные для поверки сведения. Словом: в 1786 и 1787 году все шло в крайнем порядке, тишине и согласии между начальниками.

В последнем из сих годов открыто народное училище, которое принесло большую честь губернатору, как известною речью, говоренною однодворцем Захарьиным, сочиненною губернатором по поводу тому, что преосвященный был тогда человек неученый и при нем таковых людей не было, кто бы мог сочинить на тогдашний случай приличную проповедь. О сей речи неизлишне, думается, сообщить особливый анекдот. Вот он. Хаживал к губернатору из города Козлова однодворец Захарьин, который принашивал ему сочинения своего стихи, большею частью заимствованные из Священного писания. В них был виден нарочитый природный дар, но ни тонкости мыслей, ни вкуса, ни познания не имел; он ему иногда читывал свои стихи, то по способности сей хотел его поместить в какую-либо должность в Приказ общественного призрения. В сие время, то есть в августе 1786 года, получен именной указ, коим непременно велено было открыть под ведомством Приказа общественного призрения народное училище, 22-го числа сентября, то есть в день коронования императрицы. День приближался. Надобно было по обыкновению при открытии училища говорить речь или проповедь. Он сообщил о сем преосвященному [110] Феодосию, который был человек и неученый, и больной, то он отказался. Губернатор убеждал, чтоб он приказал своему хотя проповеднику то исполнить, но и в том не успел; ибо <хотя> тот проповедник был дьяконом, невзирая на то, хоть без всяких талантов, но человек притом невоздержный и на тот раз пил запоем. Губернатор послал в город Ломов к архимандриту, человеку ученому, который, хотя по духовному правительству принадлежал Тамбовской епархии, но по губернскому правлению — Пензенской губернии ¹⁴⁶. Сей обещал приехать, но дня за три до назначенного дня прислал курьера с отказом, сказав тому причину, что пензенский губернатор требует его в Пензу для сей же надобности. Получа сие, Державин не знал, что делать; а как прилучился у него помянутый однодворец Захарьин, то он и вызвался, что он напишет речь, когда ему то будет позволено. Губернатор посмеялся такому предложению, знав его к тому недостаток, но хотел видеть, что будет это за речь. Сказав ему свои мысли, какого содержания она быть долженствует, приказал, когда напишет вчерне, то чтоб показал ему. Сей в самом деле на другой день поутру очень рано явился с своим сочинением. Сие было сущий вздор, ни складу, ни ладу не имеющий. Он ему, сделав свои замечания, велел переделать и принести в тот же день ввечеру. Он исполнил; но и по вторичном прочтении нашлась самая та же нелепица. Итак, видя, что из однодворцовых собственных мыслей и трудов ничего путного не выйдет, а речь непременно иметь хотел, то и приказал он ему придти к себе в кабинет в наступивший день до свету. Он в назначенный час явился. Державин, посадя его, велел ему под диктатурою своею писать речь по собственному своему расположению и мыслям, которые он в течение дня в голове своей собрал и расположил в надлежащий порядок. Но как однодворцу не было приличного места, где бы ему ту речь по состоянию его сказать можно было; ибо в церкви нельзя, для того, что он был не церковнослужитель; в школе также невместно, ибо не был ни учитель и ни почему не принадлежал к чиновникам сего заведения. А для того выдумал, чтоб он на таком месте сказал ее, которое может принадлежать всему народу. Вследствие чего приказал ему переписать ее набело и на другой день, то есть накануне уже праздника, тоже поутру рано, явиться к нему в кабинет. По исполнении сего, пересмотрев и переправив еще, приказал ему, чтоб, когда процессия духовная будет возвращаться после освящения училища в собор, то чтоб он, остановя ее, начинал свою речь, которая начиналась таким образом: «Дерзаю остановить тебя, почтенное собрание, среди шествия твоего» и проч.

Сие в точности так было исполнено. Когда преосвященный со всем своим духовным причетом, отслужа молебен и окропя святою [111] водою классы, хотел с собранием всех чинов выйти из училища, то однодворец остановил его вышеписанным началом речи; и губернатор, тотчас, подступя <пригласил> их в училище, где уже и говорена была речь перед портретом императрицы порядочно; но при том месте, где он предавал в покровительство государыне сына своего, жена его, стоявшая за ним с малолетним его младенцем, отдала ему оного, а он положил его пред портретом, говоря со слезами те слова, которые там написаны. Сие трогательное действие так поразило всех зрителей, что никто не мог удержаться от сладостных слез, в благодарность просветительнице народа пролиянных, и надавали столько оратору денег, что он несколько недель с приятелями своими не сходил с кабака, ибо также любил куликать. Речь сия послана была к наместнику и оттоль натурально в Петербург к императрице, где привела государыню столько в умиление, что она от удовольствия пролила слезы и вообще такое произвела во всех удивление, что прислан был от графа Безбородки курьер, и именем императрицы приказано было однодворца <доставить> в Петербург; ибо тотчас усумнились, каким образом можно было простому мужику иметь такие чувства и сведения, каковые в той речи оказались и каковых от лучших риторов ожидать только можно. Сие происшествие, а притом и успехи, тотчас показавшиеся от учения, как то, между прочим, например, что чрез несколько месяцев появилось во всем Тамбове в церквах итальянское пение. Это было сделано так, что один придворный искусный певец, спадший с голоса, служил секретарем в нижней расправе и в состоянии был учить класс вокальной музыке. А как известно, что купечество в России везде охотники до духовного пения, то губернатор, прибавя сказанному секретарю несколько жалованья из Приказа общественного призрения к получаемому им из Расправы, велел учредить певческий класс по воскресеньям для охотников; то тотчас и загремела по городу вокальная музыка. Забавно и приятно видеть, когда слышишь вдруг человек 400 детей, смотрящих на одну черную доску и тянущих одну ноту. А как и другие науки, как то арифметика, чтение и писание прекрасное, показались по городу, и сенаторы граф Воронцов и Нарышкин, в начале 1787 года осматривавшие губернию, подтвердили народную похвалу императрице относительно правосудия, успешного течения дел, безопасности, продовольствия народного и торговли, также приятных собраний и увеселений, так что начало знатное дворянство не токмо в губернском городе часто съезжаться, но и строить порядочные дома для их всегдашнего житья, переезжая даже из Москвы; то все сие и возродило в наместнике некоторую зависть. Сие прежде всего приметно стало из того, что он зачинал к себе требовать и брать артистов против воли губернатора и их самих в Рязань для устройства там театра и прочих увеселений, [112] как-то машиниста, живописца и балетмейстера, которых губернатор старанием своим выписал и содержал разными вымышленными им без ущерба казны и чьей-либо тягости способами, как то выше явствует.

Но в течение сего же года открылось уже явное наместника неудовольствие против губернатора. Причина была тому следующая. В исходе того 1786 ¹⁴⁷ года, должны <были> быть по губерниям в казенных палатах торги на винный откуп. В законе было сказано, что казенная палата, постановив на мере с откупщиком кондиции, прежде заключения контракта отошлет их на уважение губернского правления, генерал-губернатора и Сената. Тамбовская казенная палата, сделав торги, сколько по слуху в городе известно было с ненадежными людьми и с уменьшением сложности 20 000 ведер вина, что делало в год казне убытку 30 000 и в 4 года 120 000 рублей, послала к наместнику, а в губернское правление не присылала. Губернатор ждал, что из сего будет, и говорил словесно вице-губернатору (человеку жадному к интересу и, можно сказать, криводушному подьячему), но он отыгрывался разными увертками, упираясь, впрочем, на то, что отослал к наместнику, и когда от него получит, тогда сообщит правлению. Надобно знать, что наместник сей или генерал-губернатор был, как выше сказано, человек весьма слабый, или, попросту сказать, дурак, набитый барскою пышностью, что зять графа Разумовского ¹⁴⁸, и дел, особливо же статских, нимало не разумеющий. Он был водим его секретарем г. Лабою, который после был генерал-провиантмейстером: человек проворный, умеющий вкрадываться и подольщаться к разного характера людям. Ушаков вице-губернатор с ним сдружился, а может быть и разделял с ним и с сенатскими обер-секретарями или повыше с кем те 120 000 рублей, которые с уменьшением сложности из казны украли. Таким образом, как они на хищение царского интереса сладились, то и присланы кондиции в правление накануне нового года с таковым требованием, чтоб правление с началом оного немедленно допустило новых откупщиков до содержания откупа. Губернатор, приметя козни, что ежели не допустить, то откупщики войдут с претензией и начтут многие суммы, которые падут на счет губернатора, а ежели допустит, то будет соучастник ущерба интереса; а потому и дал он резолюцию, что как по наступившему времени к отдаче новым откупщикам откупу некогда уже сбирать справок о залогах, представленных от откупщиков, и о их благонадежности, а господин генерал-губернатор уже нашел их достаточными и уважил, что губернское правление, не входя ни в какое за сим новое рассмотрение, яко главного начальника губернии, относится к нему и ждет [113] его предписания, которое последовало. Откуп отдан, и Сенату, с прописанием всего происшествия, отрепортовано. Едва прошло месяца два откупа, вступил в правление на главного откупщика купца тамбовского Матвея Бородина вексель не на весьма важную сумму, помнится тысячи на три. Правление, по законному порядку, предписало коменданту с Бородина ту сумму требовать. Он отозвался неимением денег; предписано в доме описать имение; но оного ничего не нашлось, следовательно, и объявленный им под откуп капитал, как и у прочих его соучастников, по справкам оказался подложный, то есть выставлен на одной бумаге, а в существе своем пустой, никакого достоинства не имеющий. В таком случае, чтоб правлению самому не подпасть под взыскание, когда откупщики не будут взносить откупной суммы, как уже и действительно недоимки накопляться стали, губернатор приказал, на основании учреждения о управлении губерниями, губернскому казенных дел стряпчему взнесть иск; что исполнено, и жалоба его отправлена в Сенат. Вот сим-то и возгорелась уже явная злоба наместника против губернатора. Между тем случилось еще происшествие, достойное примечания, которое ознаменовалось совершенным подыском и гонением губернатора.

В марте месяце <1788>, 24-го числа, то есть накануне Благовещения, явился к губернатору воронежский купец Гарденин с открытым ордером ко всем губернаторам от главнокомандующего в армии князя Потемкина-Таврического, которым препоручалось им помогать ему, Гарденину, яко провиантскому комиссионеру, в покупке и доставке провианту на армию, предводительствуемую им против Оттоманской Порты; в которой крайний был недостаток, так что по зиме еще с Моздоцкой линии и прочих мест дивизионные командиры писали к губернатору и просили его приискать купить хлеба; но как в том году в Тамбовской губернии, да и в прочих смежных, родился хлеб худо, то и не мог он удовлетворить требованию их. Гарденин, сверх помянутого ордера, представил еще открытый указ из Сената казенным палатам, чтоб ассигнованные на воинской департамент суммы отпустили ему, Гарденину, без задержания; объявив притом словесно, что приискано и приторговано им хлеба потребное число по реке Вороне у разных помещиков и отдано им задатку 50 000 рублей с тем, чтоб при вскрытии реки и при нагрузке в суда хлеба заплатить им остальную сумму; а ежели не заплатит, то с них поставки хлеба не взыскивать и взятых в задаток денег не требовать. Поелику было то время, что скоро река вскроется, то и просил он, чтоб из ассигнованных на военный департамент за прошлый и за настоящий год сумм были потребные ему деньги выданы, иначе же, когда упустится пора, то армия подвергнется крайнему бедствию. Губернатор <Державин>, как деньги в казенной палате, препроводил [114] его к вице-губернатору, чтоб он от него деньги требовал. Гарденин возвратился и объявил, что вице-губернатор отказал ему в деньгах, сказав, что будто в палате провиантских сумм нет. Губернатор вторично отослал его при секретаре Савицком (что ныне вице-губернатором в Новегороде) и велел просить его, чтоб он удовольствовал комиссионера, ежели провиантских и комиссариатских денег нет, хотя из других сумм, которые опосле заменит, ибо государственная нужда, не теряя времени, того требует, дабы не поморить армии. Вице-губернатор, надеясь на покровительство князя Вяземского, яко генерал-прокурора и государственного казначея, и также и на генерала губернатора, ответствовал с грубостью, что у него денег нет, и сверх того, дабы оказать губернатору больше неуважения и пресечь совсем надежду Гарденину без подарков получить ему деньги, поехал на винный Липецкий винокуренный завод, якобы для осмотру его годности по сенатскому указу. Гарденин в отчаянии прибегнул паки к губернатору. Тогда он приказал войти к себе с письменным прошением с прописанием всех вышеописанных обстоятельств и отказов вице-губернаторских. Вследствие чего, призвав к себе казенных дел стряпчего, велел ему подать себе ведомости о суммах, какие находятся в казенной палате наличными и куда какие ассигнованы суммы. Стряпчий ответствовал, что губернский казначей и прочие члены палаты той ведомости ему без вице-губернатора не дают. Тогда он, по силе учреждения о губерниях, яко хозяин губернии, дал ордер коменданту, придав ему в помощь для лучшего соблюдения порядка советника правления и секретаря, которым велел казну в губернском казначействе освидетельствовать и подать губернскому правлению репорт, сколько каких сумм налицо находится в оном. А как предвидел он, что таковой его, хотя законный и должный, но решительный поступок от его недоброжелателей подвергнется разным прицепкам и осуждению, то и дал он подробное наставление своим комиссионерам, как поступать при свидетельстве казны, наблюдая возможную осторожность и порядок, то есть, что записывать всякий свой шаг по точной силе должности казначея в журнал вообще с теми чиновниками, которые от стороны казенной палаты при том свидетельстве находиться будут. Все сие сохранено, и подан репорт в губернское правление; но как свидетельство происходило по документам и по книгам несколько дней, то натурально о выдаче денег Гарденину послан прежде репорт в Сенат, а о свидетельстве после, в котором прописаны все беспорядки и неустройство по казенной части: то есть Ассигнационного банка суммы более 150 000 рублей валялись вовсе без записки, из коих, носился слух, раздаваны вице-губернатором взаймы казенные деньги без процентов и без залогов, кому хотел, также неокладные доходы, как-то: за гербовую бумагу, за [115] паспорты, сбирались без записки в приход; провиантских и комиссариатских сумм было налицо, неизвестно почему удержанных и не высланных в места, куда ассигнованы, около 200 000, то есть несравненно более, чем Гарденин требовал; словом, почти вся записная книга была белая, документы разбросаны или и совсем растеряны, и неизвестные какие-то деньги нашлись у присяжных по коробкам, так что оказывалось в растере или похищении казенных денег более 500 000 рублей. Все сие записано в журнал подлинно собственными руками, как комиссионеров губернатора, так и губернским и уездным казначеем и стряпчим, без всякого противоречия или жалоб на какое-либо притеснение; и тогда же отрепортовано с нарочными Сенату, и наместнику дано знать.

Поелику же сие происходило перед страстною неделею, а по воскресеньям всегда собирались к губернатору на вечер чиновники и их жены, то в вербное воскресенье, собравшись они в дом губернатора, начали между собою переговаривать, что якобы свидетельство комендант и его помощники учинили подложное, притеснительное и оклеветали казенную палату в беспорядках, коих совсем не было, а, напротив того, она нашлась в наилучшей исправности, о чем казенная палата, сделав определение, послала с нарочным же репорт от себя Сенату. Сие услышав губернаторша от женщин, сказала мужу. Он тотчас призвал к себе губернского прокурора и спросил, известен ли он и правда ли, что казенная палата сделала определение в опровержение губернского правления и послала репорт якобы о лживом свидетельстве. Прокурор отвечал: «Правда». «Для чего вы не соблюли свою должность, в учреждении вам предписанную, где вам велено доносить губернскому правлению не токмо о всех происшествиях, но и о слухах и о ропоте народном? А вы, видя и пропуская определение палаты о беззаконных поступках коменданта и прочих комиссионеров, не донесли правлению, которое могло свои взять меры и чрез исследование открыть истину. Что подумает Сенат? Кому ему верить, правлению или палате?». Губернский прокурор, услышав сие, струсил, побледнел и затрясся. Губернатор без обиняков сказал ему, что ежели он не исполнит своей должности по точной силе учреждения, то он прямо принужден будет донести о всех беззаконных происшествиях императрице. Прокурор на другой день, то есть в страстной понедельник, хотя день неприсутственный, но как по важному делу, подал репорт губернскому правлению. Губернатор, приняв оный, дал резолюцию пригласить, как по экстренному делу, председателей палат, при них, призвав всех чиновников, казначеев и присяжных, бывших при свидетельстве казны в казначействе, спросить их, каким образом делано было притеснение и угрозы присяжным и прочим чинам комендантом и прочими комиссионерами. Председатели уголовной и гражданской палат, [116] двое Чичериных, прибыли, а казенной палаты, как выше явствует, вице-губернатор был на Липецких заводах, то вместо его пришел Экономии директор Аничков. Скоро потом представлены казначей и присяжные, которые тайно приехавшим из Липецка вице-губернатором и его сообщником Экономии директором настроены, что на вопрос в правлении губернатором, кем вы были принуждены при свидетельстве казны показывать неисправности казначейства и похищение казны, в один голос все ответствовали: «Комендантом». «Как?». «Он приказал из нас одному присяжному, у которого в коробке заперты были казенные деньги: «Ну поскорее отпирай и вынимай, что у тебя там есть», — толкнув притом тростным набалдашником в спину». «Более ж никакого принуждения и устращивания не было?». «Нет», — отвечали. Сии показания записаны в журнале правления и спрашиваны еще, не имеют ли чего в оправдание свое сказать; но никто ничего не говорил, а все были безгласны. Все сие в присутствии всего собрания записано и репортовано Сенату и сообщено генерал-губернатору к сведению, который с своей стороны послал жалобу в оное правительство, что якобы губернатор его обидел, между прочим, и созывал из палат в правление председателей, ссылаясь на учреждение, которым одному ему предоставлено право сзывать палаты при случаях заключения на новые законы. Сенат по первому репорту о выдаче Гарденину денег сделал губернатору строгий выговор, что якобы он вмешивался в управление казенной части, которая непосредственно зависела от государственного казначея или князя Вяземского, несмотря на то, что он его ассигнацию приказал выполнить, велев отдать Гарденину деньги, ассигнованные на провиантский департамент. По второму репорту о свидетельстве денег в палате и о происшедшем между казенною палатою и правлением несогласии велел на месте генерал-губернатору беспорядок исправить, а пониженную сложность, несмотря на толь явный и умышленный ущерб интереса по откупу, утвердил без всякого исследования, не уважа никаких доводов казенного стряпчего. Генерал-губернатор, приехав сам для исполнения сенатского указа, что сделал, губернатору осталось неизвестным, ибо он о сем ни одним словом с ним не объяснялся; а между тем в августе месяце, по случаю нечаянно объявленной войны с Швецией, как приказано было добровольно отданных владельцами в солдаты людей принимать, но на одежду и содержание их денег не ассигновано, то губернатор требовал от наместника разрешения, из каких сумм оные взять, ибо, получив недавно указ Сената не касаться казенной части, не смел сам собою заимствовать оных из комиссариатских сумм. Генерал-губернатор отделывался от письменной резолюции, словесно приказывая взять из комиссариатской суммы, и намерен был уехать из Тамбова в Рязань, дабы [117] необходимую выдачу из казначейства на сию потребу денег обратить паки на губернатора и тем снова поджечь Вяземского, якобы в присвоении им его должности. Но губернатор остерегся, требовал письменной резолюции или звал наместника в правление, дабы там в общем присутствии сделать по сему экстренному случаю положение; но он на сие крайне рассердился, с азартом кричал, что он понуждать его идти в правление не может, что он должен исполнять все его повеления беспрекословно, как бы императорского величества, что он не что иное, как его советник; но губернатор говорил, что он правитель губернии, а не советник. Словом, произошел между ими довольно горячий разговор; но никакой непристойности не было, и генерал-губернатор с тем из Тамбова уехал, оставив набор людей, обмундирование и продовольствие их на попечение губернатора.

В сентябре получен указ из Сената, последовавший по жалобе наместника, в коем многие глупые небылицы и скаредные клеветы на Державина написаны были. Между прочим, что будто он его за ворот тащил в правление, что будто в присутствии его в правлении сделанные им распоряжения не исполнял, что накопил недоимки и другие всякие нелепицы, но ни одного истинного и уважения достойного проступка <или> дела не сказал. Губернатору нетрудно было на такой сумбур ответствовать и опровергнуть лжи прямым делом. Но как знал он канцелярский обряд, что не на справках основанные ответы подлежат сумнению и что начальничьи донесения более возымеют весу, нежели его ответы, то, отлучив его от должности, предадут дело в Сенат к законному суждению, а Сенат несколько лет будет собирать справки, которые в угодность генерал-губернатора будут такие, какие ему только будут угодны; словом, ежели не обвинят, то вечно просудят, чего им только и хотелось, дабы не допущать Державина в столицу или, лучше, до лицезрения императрицы; ибо таков есть закон: кто под судом, то не допущается к двору. Державин, все сие предвидев, взял меры, дабы отвратить от себя толь злобно ухищренную напасть. Он, не объявя указа в правлении, призвал к себе секретарей и приказал им якобы по другой какой надобности справиться о всем о том, о чем требует с него Сенат ответа, каждому по своей Экспедиции и за подписанием их и советников по их частям взнесть к нему в канцелярию. Они сие исполнили, и советники, не знав, что по поводу сенатского указа те справки требованы, подписали, а губернский прокурор пропустил, не сделав никакого возражения. Тогда губернатор объявил правлению сенатский указ и тот же час, основав на тех справках свой ответ, отправил в Сенат. Прокурор и советники, бывши преданы из трусости к наместнику, увидели, что сплошали, не затруднив справок. Первый из них послал нарочного к генерал-губернатору [118] с известием, что губернатор требует справок против сенатского указа, получил с тем же посланным предписание, чтоб никак не давать справок; но было уже поздно. Гудович, будучи о сем извещен, послал в Сенат жалобу на Державина, говоря, что он под видом справок отдал якобы его под суд губернскому правлению. Ему больно было, что справками обнаружились его лжи и черной души клевета; например, он доносил Сенату, что губернатор в присутствии его в губернском правлении сделанных им распоряжений не исполнял; по справкам открылось, что он с самого своего пожалования в тамбовские наместники в правлении ни разу не бывал и распоряжений никаких не делал. Что недоимок не взыскивал; оказалось, что никогда оных так мало не было. Что же касалось до того, что будто за ворот тащил в правление, то толь грубую ложь никакое бесстыдное свидетельство подкрепить не могло; ибо надобно было, чтоб кто-нибудь их рознял, и тому подобное.

Сенат, получив вторую жалобу, хотя не мог почесть ее за основательную; но, по убеждению генерал-прокурора Вяземского, а паче бывшего тогда в великой силе по связи с графом Безбородкою графа Петра Васильевича Завадовского, который Гудовичу был не токмо земляк и родственник по дому графа Разумовского, но и старинный друг, определил, не дождавшись на указ от Державина ответа, поднести ее величеству доклад, в котором почел ему то в вину, что он долго якобы ответа не присылал, несмотря на то, что в законах определенного на ответы срока еще не прошло и что не токмо третичного, но и вторичного побудительного указа к нему послано не было. Граф Завадовский потрудился сам написать доклад, в котором показал искусство свое в словоизобретении, что выдумал на обвинение Державина особливо не слыханное ни в какой юриспруденции слово, а именно, что он упослеживает ответами, и для того предать его суду. Императрица, получив таковой явно пристрастный доклад, без ответа обвиняющий Державина, проникла на него гонение и для того, положив его пред собою, оставила без конфирмации. Между тем Державин в узаконенный срок прислал ответ; но его Сенату не докладывали, а читали тайно по кабинетам и, увидев гонимого во всем невинность, положили безгласным под красное сукно, вымышляя между тем способы и разные козни, чем бы обвинить Державина и подвигнуть на него гнев императрицы.

Прошло месяца с два, что дело оставалось без всякого движения, и все думали, что императрица взяла сторону Державина, и ему ничего не будет. Но в ноябре месяце настал срок к новому выбору судей. Наместник приехал, и дворяне съехались. Губернатор, получая о том ежедневно репорты, пришел к нему в день баллотирования и с должною учтивостью спрашивал его, что он [119] ему по сему случаю прикажет. Он с презрением ему отвечал: «Ничего». «В обряде выборов и на него возложена должность». «Мне вы ни на что не надобны». Губернатор, поклонясь, вышел вон и тот же час прислал к нему репорт, с прописанием, что он у него спросил его повеления, но он его без всякой причины удалил от выборов, то ежели что случится в продолжение оных несогласное с законами, то чтоб уже он сам за то изволил ответствовать. Сия наместника, так сказать, письменная явка наиболее раздражила. Он послал к графу Безбородке убедительное партикулярное письмо, написав в нем личное оскорбление и всякие нестерпимые нелепости на губернатора; прося, чтобы он удален был из губернии, описывая, что и при настоящем выборе дворян он делает затруднение и замешательство. Граф Безбородко по тому письму докладывал, и тогда-то уже вышла конфирмация императрицы на вышепомянутый сенатский доклад, в которой сказано, чтоб, удаля Державина из Тамбовской губернии, взять с него ответы, которые рассмотреть в Москве в 6-м Сената департаменте.

Возрадовались все его гонители и вместо того, чтоб справедливый Сенат и истинный защитник невинности должен был сказать и войти с докладом, что ответы уже Державиным присланы и как в них не находится никакой вины его, то предать ее величества благосоизволению; напротив, тотчас препроводили в Москву, опасаясь допустить оклеветанного в Петербург, чтоб как-либо присутствием своим в сем городе не открыл своей невинности, ибо письменных жалоб его не боялись, потому что они, проходя чрез руки статс-секретарей и почт-директора, приятелей и приверженцев их, не могли никак проникнуть до императрицы. Словом, Державин был в крайнем со всех сторон угнетении, ибо Вяземского и Безбородкина партия, то есть Сенат, генерал-прокурор, генерал-губернатор и статс-секретари, все были против него. Хотя на князя Потемкина, по случаю помоществования армии хлебом чрез Гарденина и благосклонного расположения Василия Степановича Попова, правителя его канцелярии, и была некоторая надежда; но как оные три сильные вельможи — Потемкин, Безбородка и Вяземский, — у коих были в руках бразды царственного правления, чтоб не мешать друг другу, составили тогда между собою триумвират, любимец же императрицы граф Мамонов ¹⁴⁹ ни с какой стороны не был знаком Державину, то и был он в бездне погибели, из коей, казалось, никоим образом выйти ему не можно было. Но невинность его и Бог противное учинили, как то ниже увидим.

Таким он образом должен был, против желания всех благомыслящих, в исходе 1788 года оставить Тамбовскую губернию, в которой он много полезного сделал, как-то:

1. Написал топографию губернии. [120]

2. Учредил в губернском правлении порядок для сокращения производства, которого прежде не было, так что, разделя по советникам дела на экспедиции, завел три журнала, из коих два для советников, а третий для себя; в первых двух советники должны были писать резолюции кратко своими руками, по подобным делам, каковые уже губернатором и правлением опробованы были; а в третьем — губернатор сам, по каковым еще прежде положения не было. Сим сокращалось время и производство, ибо вместо одной выходило три резолюции, однако основательные и согласные с законами. Сии три докладные реестры с резолюциями советников и губернатора составляли каждого дня журнал правления, который подписывали под каждой статьей по своим частям советники, а наконец, губернатор. А как дела были разобраны по материям и вносились в докладной реестр одно за одним того же роду, то, написав на первое резолюцию, сочиненную опробованным прежде таковым же, последующие советник разрешал одним словом: то же, то же.

3. Подобно сему сокращены и исполнены были самым делом, а не на одной только бумаге губернские публикации, которых, как известно, во всяком правлении от почты до почты вступает великое множество. Сие сделано было так. Учрежден был особый стол с одним столоначальником и двумя писцами. Они должны были из всех сообщений, требующих обнародования, составлять еженедельный реестр, изображая в нем кратко, о чем, откуда публикует. В пятницу по реестру сему докладывалось правлению, на котором одним словом отмечал советник: публиковать. В субботу и воскресенье все статьи публикации на одном большом листе, подобном табелю, который можно к стене прибить, печатывались в типографии. В понедельник листы сии приносились в правление, которые при кратких печатных указах, прежде уже изготовленных, посылались городничим с таковым только изъяснением, что посылается столько экземпляров. Городничий должен был оные экземпляры раздать по присутственным местам, и в нижний земский суд с большим оных количеством; нижний земский, приложа при каждом экземпляре но несколько листов белой бумаги, отсылать с статными драгунами в четыре конца своего уезда до первых земских изб, где земский писарь, на белой бумаге отметив, что публикацию видел, отсылает с ходоком уже до второй земской избы, и так далее. По огласке во всем уезде возвращались экземпляры с подписанными листами в земский суд и прибивались к стенам по церквам, базарам и ярмаркам, к сведению всего народа. Таким образом в весьма короткое время извещалась вся губерния самым делом, а не на письме только, о разрешении и запрещении имения, о подрядах и откупах, о беглых рекрутах и о прочем, о чем неточные публикации производят в делах не [121] токмо замешательство и затруднение, но и самые злоупотребления. Сему подобный для скорейшего отправления дел учредил он распорядок в переписке с подчиненными местами губернского правления: приказал присылать обыкновенные ведомости о доимках, о хлебном урожае и о прочем в пакетах в пол-листа, о делах, которые требуют резолюции или предписания правления, в четверть листа, а репорты о получении указов в осьмую долю листа, чем сокращалось весьма течение дел; ибо законами предписано судьям самим распечатывать пакеты и помечать число на полученных бумагах, то и выходила неминуемая медленность и для советников великий труд, что они должны были каждый пакет распечатать, прочесть бумагу, пометить в ведомости и за известие отдать секретарям; но когда пакеты были разняты, то дежурный секретарь по наружной их форме, не распечатывая, разбирал и требующие резолюции клал перед судьей, ведомости раздавал секретарям по экспедициям, а репорты о получении указов в регистратуру прямо для записки в регистратуру, не взнося всех оных в докладные реестры, чем соблюдались вышеписаные законы и несравненно дела ускорялись; ибо пустые бумаги не обременяли делопроизводителя.

4. Ведомости, получаемые из казенной палаты о получении доходов и о недоимках, а равно и из судебных мест о решенных и нерешенных делах, согласно законам и учреждению, приказал присылать только в два срока, а не несколько раз, как и когда кому вздумалось, и делал по ним градской и сельской полиции только два раза в год предписание, штрафуя неисправных без лицеприятия, чем и труд облегчался, и исполнение чинилось действительнее, как по запутанности дел частые, но слабые предписания ¹⁵⁰.

5. По казенной части в сборе податей и свидетельств казны на основании законов такое сделал по зависящим от губернского правления местам распоряжение, что и поныне Государственное казначейство при ревизовании счетов руководствуется оным.

6. Разобрал по точной силе законов вины преступников, содержащихся без всякого прежде различия в тюрьмах, сделав распоряжение, кого отпустить на расписки и поручительство, кого содержать строже, кого слабее, рассадя их всех по особым каморам, по мере их вин и преступлений; и перестроя из старых строений с пособием сумм Приказа общественного призрения благоучрежденный тюремный дом с кухнею, лазаретом; приказал в нем содержать возможную чистоту и порядок, чего прежде не было, а содержали в одной, так сказать, яме, огороженной палисадником, по нескольку сот колодников, которые с голоду, с стужи и духоты помирали без всякого о них попечения. [122]

7. Учредил типографию, в которой печатались не токмо указы сенатские, но и прочие скорого исполнения требующие предписания губернского правления, а также и губернские ведомости о ценах хлеба, чем обуздывалось своевольство и злоупотребление провиантских комиссионеров, и о прочем к сведению обывателей нужном.

8. Исследованы препятствия и затруднения судовому ходу по реке Цне, по коему суда назад от Рыбной не возвращались, и к облегчению плавания придуманы средства с описанием сего в подробности и с приложением планов и смет, препровождены к наместнику, а от него императрице. Но как князь Вяземский, управлявший государственной казною, не доброхотствовал Державину; то, по бывшей тогда с турками войне, отговорился неимением денег, требуемых на все то исправление, не более 20 000 рублей. Слышно, однако, было, что правительство водяной коммуникации то описание, планы и сметы успешного плавания судов, от Морши до Рыбинска и обратно, одобрило; но что из того вышло, неизвестно.

9. Купил по препоручению императрицы для запасного Петербургского хлебного магазейна муки около 100 000 кулей, которая обошлась с поставкой дешевле провиантского ведомства 15 копейками, из чего видно, что б мог положить себе в карман без всякой опасности до 10 000 рублей.

10. Открыл убивство в Темникове княгини Девлеткильдеевой племянником ее Богдановым, которое совершилось, так сказать, с сведения городничего и прочих земских чиновников. Исправил дороги, приумножил доходы Приказа общественного призрения в год до 40 тысяч рублей ¹⁵¹.

Но, несмотря на все сии попечения и заботы о благосостоянии вверенной губернии, Державин по злобе сильных его недоброжелателей <был> отлучен из Тамбова и явился в Москве к суду 6-го Сената департамента, по вышесказанному доносу наместника, отправя жену свою к матери ее в Петербург. [123]

129. Говоря о добросердечии Державина, И. И. Дмитриев в «Записках» своих рассказывает следующее: «Жена, муж (то есть Державины) и я сидели в его кабинете. Они между собою говорили об домашних делах, об старине; дошли наконец до Казани, отчизны поэта. Екатерина Яковлевна вспомнила покойную свекровь свою, начала хвалить ее добрые качества, ее к ним горячность, наконец, стала тужить, для чего они откладывали свидание с нею, когда она в последнем письме своем так убедительно просила их приехать — навсегда с нею проститься. Поэт вздохнул и сказал жене: «Я все откладывал, в ожидании места <губернаторского>; думал, уже получа его, испросить отпуск и съездить в Казань». При этом слове оба стали обвинять себя в честолюбии, хвалить покойницу и оба заплакали. Я с умилением смотрел на эту добросердечную чету. Молодая супруга, пятидесятилетний супруг оплакивают, одна свекровь, другой мать — и чрез несколько лет по ее смерти».

130. В оригинале: «косарог».

131. Т. И. Тутолмин (1740-1809) учился в Сухопутном кадетском корпусе и, служа в Семилетней и первой Турецкой войнах, пользовался расположением гр. Румянцева. В 1773 году Екатерина назначила его вице-губернатором, а потом правителем новооткрытого Тверского наместничества. Тогдашний начальник Тутолмина, гр. Сиверс, отзывался о нем государыне с большими похвалами: см. Des Grafen Sievers Denkwurdigkeiten. Ч. II. 378. Позднее Тутолмин переведен был губернатором в Екатеринославль, а оттуда в 1784 г. генерал-губернатором Олонецким и Архангельским. В этой последней должности он оставался до 1789 г.; потом правил попеременно присоединенными от Польши губерниями и, наконец, с 1806 по 1809 г. был Московским главнокомандующим. По словам Бантыш-Каменского, Тутолмин умел красно и остро говорить и славился любезностью в обществе. Вполне ли справедлив Державин в своих отзывах о нем, мы пока не можем поверить. Тутолмин был ученик гр. Сиверса, следовательно, охотник до всякого рода преобразований и проектов. Участвуя в открытии первого наместничества (Тверского), он мог считать себя непогрешительным по этой части. Сверх того, Державин, напечатав стихи «Решемыслу», некоторым образом заявлял себя приверженцем Потемкина, которого терпеть не могли гр. Сиверс и Тутолмин.

132. Адриан Моисеевич Грибовский (1766-1833), родом малоросс, воспитанник Московского университета, поступил на службу к Державину в этом самом 1784 г. из Комиссии о сочинении нового уложения, куда ему открыли доступ его начитанность и познания во французском языке (он тогда же напечатал несколько переводов). Ниже читатели увидят неприятное происшествие, случившееся с Грибовским на службе в Олонецке. Тем не менее он оставался с Державиным в отношениях довольно дружественных, и впоследствии они вели между собою частую переписку. Служба при Потемкине в Яссах открыла Грибовскому дорогу к возвышению: по смерти Потемкина он сделался одним из главных дельцов при кн. Зубове и в 1795 г. занял статс-секретарскую должность. Грибовский оставил любопытнейшие мемуары, показывающие его ум и наблюдательность; отрывки из них напечатаны в «Москвитянине», 1847 г. № 2, стр. 63-129.

133. Кажется, то был действительный статский советник Николай Федорович Емин, сын славного своими похождениями автора «Пути ко Спасению», Федора Емина. Николай Федорович Емин также писал много стихов (см. о нем в «Словаре св. пис», митр. Евгения). Державин ниже говорит, что Емин, по его приказанию, сочинил описание Лапландии.

134. Здесь в оригинале — Емин.

135. Здесь в оригинале явная описка, нужно — «или императорским».

136. В этот объезд Олонецкой губернии картины северной природы и особенно тамошних водопадов, без сомнения, обогатили воображение Державина.

137. В оригинале здесь: Емин.

138. Эта ода (I, 231) написана в 1794 году:

Судно, по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо:
В шуме их надежд я полн.
Кто из туч бегущий пламень
Гасит над моей главой?
Чья рука за твердый камень
Малый челн заводит мой?
Ты, Творец, Господь всесильный, и проч.

139. В Петрозаводске до сих пор показывают небольшой одноэтажный серенький домик, в котором жил губернатор Державин: домик этот находится на углу Английской улицы, возле дома Присутственных мест (см. «Ведомости СПб. полиции». 1853 г., № 54).

140. Собрания прозаических сочинений Державина не имеется, и речь эта оставалась до сих пор в неизвестности. Перепечатываем ее из 60 № «Московских ведомостей» 1783 года; она помещена при известии об открытии в Петрозаводске больницы (на 25 кроватей бесплатно и на 5 за умеренную плату). Больница открыта 28 июня, в день восшествия на престол государыни. Любопытно видеть, как Державин подлаживался под церковный тон.

«Чтение Евангелия возвестило нам, человеколюбивые слушатели, что в Иерусалиме пред купелию овчию человек, одержимый недугом тридцать восемь лет, лежал и не имел благодетеля, кто б вверг его в купель исцеления. Россия от времен князя Рюрика, около тысячи лет, прославлялася великими монархами; но кто был, иже в очах премудрости, иже в царствии велий наречен? Кто был, по словам Христа Спасителя, оный блаженнейший, егда сотвори обед, или вечерю, и не зва другов своих, братию свою, сродников своих и соседов богатых; но угощал бедных и болящих, яже не имуще что воздать ему. Отец Отечества, Великий Петр, воздвиг больницы в градах, полках и флоте. Он успел исцелить и успокоить героев, собравших лавры на главу его; но дальные намерения для пользы Его смерть пресекла. Оставалось довершить недоконченное. А в сем состоянии можно по справедливости уподобить было Россию оному Евангельскому больному, не имущему благодетеля. Она без общего Попечителя, скорбями сокрушенна, простирая к небу руки, взывала: «Господи! Человека не имам, да ввержет мя в купель». Но в сей день услышана молитва ее, воцарилася Екатерина Вторая; сошел к нам с небес тот благотворный Ангел, который возмущал и освящал воды Силуамские. Среди цветущих градов, среди звуков победоносного оружия, среди торжеств законодательства, среди фимиамов благочестия раздается ныне повсюду глас Милосердия: Восстани, немощствующий, возьми одр твой и ходи!

И се уже мы созерцаем событие гласа сего, вводятся в притвор сей, в сию врачебницу, больные неимущие; Екатерина отверзает им покров свой; Она между неисчетными о блаженстве нашем попечениями печется и о здравии убогих, ввергает их в купель исцеления, и никто не воззовет уже: «Человека не имам!». Имеешь ты теперь, страждущее человечество, общего о тебе попечителя, общего благотворителя в неисчерпаемом милосердии Помазанницы Вышнего. В сем доме, щедротою Ее устроенном, Она тебя призрит, насытит, исцелит и успокоит; здесь ты забудешь скорби твои, здесь, буде восхощешь, можешь сложить с себя все твои недуги душевные и телесные; ты, который получишь уврачевания, обязуешься быть благодарным, славить Бога и воссылать к Нему теплые молитвы твои за бесценное здравие твоей Благодетельницы и тем спастися; а ты, который видишь безвозмездные щедроты Ее, изливаемые на братию твою, должен уразуметь, сколько ты щастлив! Ты имеешь редкий случай научиться любви к ближнему, быть к нему сострадательну, быть благотворну и милостями твоими уподобиться твоей Обладательнице, уподобиться милостивому твоему Богу Христу Спасителю. О человек! Здесь опыт души твоей, здесь предстоит пред тобой олтарь, на котором никто не может священнодействовать, кроме одной добродетели; но я вижу, благочестивое собрание, сила человеколюбия проницает сердца ваши; сострадательное умиление к ближнему написано на очах ваших, и росоподобные сладкие капли любви Христианской готовы ниспасть и устремиться по ланитам вашим. Радуйтеся! Вы услышите божественный оный глас: «Приидите, благословении отца моего, наследуйте уготованное вам царство от сложения мира. Взылкахся бо, и даете ми ясти, возжадахся, и напоисте мя, странен бех, и введосте мене, наг и одеясте мя, болен и посетисте мене, в темнице бех, и приидосте ко мне Аминь»».

141. К пребыванию в Петрозаводске, то есть к 1785 году, относится только одно стихотворение Державина:

49. «Уповающему на свою силу», I, 37 (переложение 45-го псалма; оно содержит в себе намеки на Тутолмина; напечатано в первом собрании сочинений).

142. Случай Ермолова продолжался с февраля 1785 г. по июль 1786 г.

143. Генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович (1741-1821), брат любимца и одного из немногих приверженцев Петра III, Андрея Васильевича, получил известность и дошел до больших чинов, проведя большую часть жизни в военной службе. Управление внутренними делами, кажется, было ему не по нраву. В должности Рязанского и Тамбовского наместника он пробыл с апреля 1785 по первые месяцы 1789 г. Он отличался в Персидскую войну и потом, с 1809 по 1812 г., был главнокомандующим в Москве. Он оставил довольно пространную записку о своей службе, но с подробностями преимущественно военными. Записка эта напечатана в первой книжке «Русского вестника» 1841 года.

144. Это было:

50. «Торжество восшествия на престол императрицы Екатерины, отправленное в Тамбове губернатором Державиным, в его доме, 28 июня 1786 г.» (II, 217). Хор детей подошел к Гудовичу с дубовым венком и цветами и благодарил его «за оказанные обществу благодеяния». На одной из картин, представлявшей Аполлона и относившейся к Гудовичу, была надпись: «Торжествуем приход своего благотворителя». На картине, посвященной императрице, было надписано: «Тебя мы не боимся».

51. «Пролог в одном действии с музыкою, на открытие в Тамбове театра и народного училища, представленный благородным обществом в день тезоименитства императрицы Екатерины II, на театре в доме губернатора Державина 1786 ноября 24». II. 223.

145. Переводы Е. К. Ниловой: с французского «Граф Вальмонт, или Заблуждения рассудка» и с немецкого «Приключения Эдуарда Вальсона» — были напечатаны в Тамбове и имели не одно издание (см. в списке русских писательниц, «Молва». 1837 г. № 28-33).

146. Тамбовские архиереи титуловались тогда Тамбовскими и Пензенскими. Город Ломов ныне упразднен.

147. В оригинале описка — 1787 г.

148. Гудович был женат на гр. Прасковье Кириловие Разумовской .

149. Случай гр. Александра Матвеевича Мамонова продолжался с июля 1786 г. по июль 1789 г.

150. Так в оригинале. Возможно: «<а не> как по запуганности...».

151. К двум последним годам тамбовской жизни Державина, то есть к 1787 и 1788 годам, относятся следующие стихотворения его:

52. «На смерть графини Румянцевой». I, 427. (Гр. М. Л. Румянцева, мать Задунайского, скончалась 4 мая 1788 года. Эти стихи Державин отправил к княгине Дашковой).

53. «Осень во время осады Очакова», I, 422 (написано в 1788 году и послано к племяннице кн. Потемкина Варваре Васильевне Голицыной, которая тогда жила недалеко от Тамбова, в селе своем Зубриловке, а сама занималась словесностью и даже напечатала в Тамбове одну книгу своего перевода).

Тогда же Державин сделал вторую попытку напечатать свое стихотворение «Властителям и судиям», которое семь лет тому назад было выдрано из «С.-Петербургского вестника» (см. выше). Он послал эти стихи в Петербург, в журнал Ф. Туманского «Зеркало Света», где они и напечатаны в январской книжке 1787 года. Это уже вторая, более сильная редакция, с прибавкою новой строфы. Позднее Державин еще раз переделал ее. Весьма любопытно сравнить три редакции. Державин ничего не говорит о своих разъездах по Тамбовской губернии; но память о его приезде в город Липецк (тогда еще просто завод) доселе сохранилась там. Он останавливался в доме П. Т. Бурцова. Дочь сего последнего до сих пор помнит, как он ласково обращался с жителями и брал сторону бедных против богатых.

Текст воспроизведен по изданию: Г. Р. Державин. Записки. М. Мысль. 2000

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳